Автор программы Илья Дадашидзе
Илья Дадашидзе: 20 января 1999 в Москве на 101-м году жизни умерла Изабелла Юрьева - великая исполнительница русского классического, городского и цыганского романса. Мадам вечный аншлаг. Радио Свобода неоднократно обращалось к творчеству Изабеллы Даниловны. Последняя наша большая передача о ней, в рамках программы Поверх Барьеров "И мы там пили мед. Деятели российской культуры о веке 20-м и о себе", прозвучала 7 сентября минувшего года, в день столетнего юбилея артистки. Сегодня, прощаясь с Изабеллой Юрьевой, мы хотим вновь предложить эту передачу вниманию слушателей.
Изабелла Юрьева родилась 100 лет назад 7 сентября 1899 года в Ростове-на-Дону. Правда, близко знающие Изабеллу Даниловну люди по секрету поясняют, что на самом деле она, как истинная женщина, красивая даже в столь почтенном возрасте, сбавила себе годы, и что, в действительности, ей уже больше 100 лет. Впрочем, будем придерживаться официальных дат и цифр. Сегодня Юрьева отказывается от встреч с журналистами, ссылаясь на нездоровье. Тем не менее, она все же откликнулась на просьбу Радио Свобода рассказать о своем первом выступлении. С этого рассказа о дебюте певицы (Юрьевой было тогда около 18 лет) мы и начинаем нашу программу. Все последующие ее воспоминания, которые прозвучат в это передаче, были записаны три года назад, сразу после нашумевшего выступления Юрьевой на 25-летии государственного Концертного зала "Россия", где 97-летняя артистка, как всегда, пела без микрофона.
Изабелла Юрьева: Это был обычный любительский спектакль. Я еще не была актрисой. Меня просто заставили выступить, как любительницу, девочку. Мне было около 18 лет. Я там начала первое свое выступление.
Илья Дадашидзе: А что вы пели, помните?
Изабелла Юрьева: Помню. "По старой калужской дороге".
Илья Дадашидзе: Есть где-то это выступление?
Изабелла Юрьева: Нет, что вы, это так было давно. Я же пела романсы, а это была русская песня. Принимала меня публика хорошо. Это было летом, и мне влетел комар в горло. Я думала, что кончилась моя карьера. Не начавшись, уже кончилась. Публика была великодушна ко мне. Мне начали аплодировать, я имела колоссальный успех. Перевели меня уже в настоящие певицы. Я уже пела через два дня в настоящем концерте, не любительском.
Илья Дадашидзе: А что значит - залетел комар в горло? Это в прямом смысле?
Изабелла Юрьева: Да, в прямом смысле. Было лето, я взяла дыхание, и комар залетел в горло. Ну, думаю, карьера моя, не начавшись, уже кончилась. Но публика начала аплодировать.
Илья Дадашидзе: Песню о синем платочке мы помним в ее фронтовом варианте, где были слова "строчи, пулеметчик, за синий платочек". Изабелла Юрьева пела "Синий платочек" задолго до войны, в его первозданном виде, как классический городской романс о любви. Впрочем, и на фронте, где с концертными бригадами певица провела полтора года, она тоже оставалась приверженной довоенному репертуару.
Изабелла Юрьева: Я выучила советские песни. "Над Волгой" я прекрасно пела. Почему я выучила эти песни? Потому что мне надо было на фронт. И я считала, что на фронте кому нужно вообще пение? Такое горе! Оказывается, еще как нужно. Я поэтому выучила несколько песен и поехала на фронт. А на фронт я взяла с собой вечернее платье, на всякий случай. Понадобиться - надену, не понадобиться - так и будет лежать. А меня командир предупредил: "Изабелла Даниловна, дайте кусочек мирной жизни солдатам. Они устали от гимнастерок. Они устали от войны. Дайте им романсы". "Как романсы? Я же выучила песни!". И что вы думаете? Он совершенно казался прав. Когда я выходила петь для солдат, они кричали: ""Белую ночь", "Сашу", "Если можешь, прости"!". Я хотела советские песни петь. Нет, они хотели именно, чтобы я была в вечернем платье и пела свой репертуар. Они же помнят мирную жизнь. Вот кусочек мирной жизни надо было им дать почувствовать. Люди хотели романсы слушать. Так что мне на фронте всего пришлось спеть пару юмористических песен. Я уже их не помню. Для меня всего ближе был благородный романс. Не разухабистый. Потому что я сама по натуре лирик, и я любила именно такие романсы - благородные, красивые, неизбитые. Солдатам это и нравилось.
Илья Дадашидзе: В 20-е 30-е годы популярность Юрьевой была невероятной.
Изабелла Юрьева: Я так была популярна, это 37-38 год, что мы жили на даче, и мой муж ходил по дачам и просил: "Ради Бога!" Ставили пластинки - "Саша", "Белая ночь". Я уже не могла слушать. Я боялась, потому что я больше не смогу это петь. Настолько надоело мне слышать эти песни. Из каждого окна. Все это так надоело, что муж ходил по дачам и просил "Ради Бога, сделайте или тише, или снимите". Естественно, у меня были и неудачные концерты. Голос - это очень тонкий инструмент. Когда звучал голос, я очень хорошо пела. А когда не звучал - ужасно. Были такие случаи. Такие концерты, когда и Козин, и я выступали, и Шульженко. А вообще были шикарные концерты в Колонном зале. Общие концерты. Вот три песни спеть. Выступал Качалов, Москвин, Тарасова, Бюльменталь-Тамарина, Козловский и, обязательно, чтобы были цыганские романсы. Или я, или Козин. У каждой певицы был свой репертуар. Но бывали такие песни, которые пела я и Церетели. Одни и те же песни. Ну и что? Одна поет по-своему, другая по-своему. У каждой свой стиль, свое чувство к романсу. Тогда были хорошие певицы. Самые популярные песни писал мой муж. "Если можешь, прости", "Первый бал", "Если помнишь, если любишь", "Ответ на дружбу". Но он никому не отдавал, только я исполняла. Я не могу сказать, что он был поэт. Я считаю, что это не поэт, а песенник. Он был юрист вообще, но он мне писал песни. Самые популярные. Сейчас все поют "Если можешь, прости".
Илья Дадашидзе: Уже в предвоенные годы русский романс, а тем более романс цыганский оказались в немилости у властей. Хотя Изабеллу Юрьеву неизменно приглашали на правительственные концерты в Кремль и, как гласит легенда, пластинки с ее песнями любил слушать на патефоне Сталин, в послевоенные годы репертуар певицы оказался и вовсе под запертом.
Изабелла Юрьева: Народ меня любил, а правительство вот так относилось. Считали это мещанским, буржуазным, разлагающим. Я говорю: "Как же так? Пушкин любил к цыганам ездить. Специально ездил их слушать!". "Что вы нам указываете! Пушкин, Пушкин. Мы запрещаем!". Вот Козловский хотел со мной сделать романс "Не пробуждай воспоминанья". Это же классическая вещь. Не цыганский романс. Потому что он понимал, как я могу петь. Потому что там не присутствовала ни одна цыганская нота. Он считал, что я умею петь и серьезные вещи. Когда я просила, сама просила, чтобы меня записали, чтобы меня пустили или на телевидение, или на радио - ни за что! Я говорю: "Я выучила советские песни". Тогда они сделали экзамен мне. Был директор консерватории, Немирович-Данченко, Дунаевский. 11 человек комиссии было, чтобы проверить, как я пою. Это был 50-й год, я не помню, кто был директор консерватории. Старый такой, с бородой. Он поднимается и говорит: "Я этот жанр не понимаю, так что судить я не могу. Но то, что мою душу глубоко тронула эта певица, значит это талантливо". И все равно мне не разрешили. На концертах, конечно, я пела то, что я хотела. А на пластинках... Вы понимаете, как мне больно. Как мне обидно. Ведь у меня низкий голос. А тогда техника была не такая, как сейчас. Сейчас можно сделать любой голос, настолько высока техника. Так что, у меня голос низкий, а пластинки записаны на тон, даже больше, выше. А романсы, чем ниже голос, тем красивее. И когда я записывала, мне говорили: "Стоп, снимите эту ноту, она похожа на цыганскую". Так что это за романс получается? Они все делали, что они хотели. Но когда я пела на концерте, там мне уже никто не мог сказать снять ноту, или снять меня со сцены, когда уже полон зал. Там я уже пела, что хотела. Но очень много горя я пережила, очень много! Народ меня любил, а мне не давали ходу. Всячески выдумывали, почему нельзя. Я не знаю, что они считали. Слез было больше, чем голоса. Я очень переживала. Я была молодая, голос звучал чудесно. Когда же пользоваться, как не в молодости голосом? Я теперь что? Теперь пой, что хочешь, как хочешь, в чем хочешь! Мне бы сейчас быть молодой, вот это было бы другое дело. А тогда... По рукам и ногам, что называется, были связаны. До такого курьеза доходило. "Он уехал, он уехал. Не вернется он назад". "Как не вернется? У нас оптимистически все должно быть. Какой тут пессимизм может быть? Как он не вернется?" - до абсурда доходило. А мы страдали.
Илья Дадашидзе: Даже в самые благополучные годы Юрьева постоянно ощущала пристальный взор государства.
Изабелла Юрьева: Я не имела права распоряжаться своим голосом. Если где-то кто-то предлагал левый концерт, так это было подсудное дело. Был какой-то правительственный концерт, я не помню, в каком городе. Пригласили меня, Козловского, Утесова и Хенкина. Четыре номера всего. А мы с мужем говорили, что не надо нам никаких неприятностей, надо спать спокойно, не надо этих левых концертов. Администратор, который устраивал, сказал, что это не левый, это официальный концерт. Поехали мы все на этот концерт. И дошло это до министерства культуры. И был суд. Выступал Хенкин. Он же юморист. Говорит: "Почему колхозник приезжал и продавал свою картошку? Он имел право, он ее вырастил. А почему певица своим голосом, или я своим искусством не можем распоряжаться?". Всех думали отдать под суд. Кто виноват? Стрелочник. Администрация, которую арестовали. В общем, голос был государственный, вы не имели права им распоряжаться, как вы хотели. И ведь мы не получали столько, сколько мы хотели. Сейчас получают столько, сколько просит актер. А тогда была шкала - первая, вторая, третья, четвертая. В первую актеры с именем входили, во вторую уже немножко меньшие, и так далее. Я, Шульженко, Козин, Церетели все были первая шкала. И все равно, сколько я могла петь без микрофона? Сколько концертов, конечно, я не могла быть богатой. Пела с Коганом, он был прекрасный пианист. Я с плохими не могла петь. Меня настраивали: "Как вы можете петь, он же давит на певицу! Певицы не слышно, в смысле исполнительского мастерства. Он себя хочет показать!". Наоборот, меня это настраивало. Я пела, и с каждого концерта я ему платила 5 000 отдельно. Потому, что он жил в Ленинграде, а я в Москве.
Илья Дадашидзе: Самыми счастливыми в памяти Изабеллы Юрьевой остались 20-е годы.
Изабелла Юрьева: Я ростовчанка. В Москву я приехала в 19-м году. Я в Петербург поехала раньше. А потом я в Москву переехала, у меня здесь сестра жила. И в Москве я начала выступать. Я в 20-е годы начала вступать. У меня трудовая книжка есть. Романсы я начала в 21 году - "Не надо встреч", это для меня специально написал Борис Фомин. И написал на нотах "Разрешаю исключительно первое исполнение певицы Изабелле Юрьевой". У меня, к сожалению, все украли, потеряно было очень много. А "Сашу" же, он тоже для меня написал. Тогда в Эрмитаже лучшая программа была. Вообще была эстрада на большой высоте. И вы знаете, что каждый год, каждая певица была обязана проходить переквалификацию. Потому что, может быть, вы деградировали, стали не такой, как раньше. Приходилось это делать.
Илья Дадашидзе: Какие песни из своего обширного репертуара выделяет сама Изабелла Юрьева?
Изабелла Юрьева: "Если можешь, прости" - в первую очередь. "Сияла ночь" я очень люблю. Вот я вам покажу сейчас письмо Козловского. Он отдыхал под Москвой в санатории правительственном, и передавали по радио этот романс "Сияла ночь". И он мне написал это письмо. И там написано, что он никогда не плакал, он боролся всегда со слезой, но тут, как спела Изабелла Юрьева - Юрьева должна быть эталоном для всех певиц. "Я так любила вас", как я люблю этот романс! Я вот сейчас уже старая, а когда слушаю романсы или музыку, я чувствую себя молодой. Я умираю, я чувствую, что я могу петь и хорошо петь, но, конечно, уже не может такого быть голоса. Если бы я поменьше говорила, может быть, у меня еще был бы голос. Но я такая болтушка. "Очи черные". Но там были такие вульгарные слова, а мой муж эти слова переделал. Там слова: "Пьют шампанское... гусар не спит", такие слова мне не нравились. А мой муж переделал слова.
Это лирика, я люблю лирику. Но я люблю и веселые песни. Конечно, меня зажигают они даже сейчас. Я старая, а душой молодая. Увы, уже мое время прошло. Естественно, так что мне больно, обидно. Когда я могла петь, когда я могла петь то, что я хочу, тогда же меня любила очень публика. А в особенности, если бы я пела так, как я хочу, и то, что я хочу.
Илья Дадашидзе: 20 января 1999 в Москве на 101-м году жизни умерла Изабелла Юрьева - великая исполнительница русского классического, городского и цыганского романса. Мадам вечный аншлаг. Радио Свобода неоднократно обращалось к творчеству Изабеллы Даниловны. Последняя наша большая передача о ней, в рамках программы Поверх Барьеров "И мы там пили мед. Деятели российской культуры о веке 20-м и о себе", прозвучала 7 сентября минувшего года, в день столетнего юбилея артистки. Сегодня, прощаясь с Изабеллой Юрьевой, мы хотим вновь предложить эту передачу вниманию слушателей.
Изабелла Юрьева родилась 100 лет назад 7 сентября 1899 года в Ростове-на-Дону. Правда, близко знающие Изабеллу Даниловну люди по секрету поясняют, что на самом деле она, как истинная женщина, красивая даже в столь почтенном возрасте, сбавила себе годы, и что, в действительности, ей уже больше 100 лет. Впрочем, будем придерживаться официальных дат и цифр. Сегодня Юрьева отказывается от встреч с журналистами, ссылаясь на нездоровье. Тем не менее, она все же откликнулась на просьбу Радио Свобода рассказать о своем первом выступлении. С этого рассказа о дебюте певицы (Юрьевой было тогда около 18 лет) мы и начинаем нашу программу. Все последующие ее воспоминания, которые прозвучат в это передаче, были записаны три года назад, сразу после нашумевшего выступления Юрьевой на 25-летии государственного Концертного зала "Россия", где 97-летняя артистка, как всегда, пела без микрофона.
Изабелла Юрьева: Это был обычный любительский спектакль. Я еще не была актрисой. Меня просто заставили выступить, как любительницу, девочку. Мне было около 18 лет. Я там начала первое свое выступление.
Илья Дадашидзе: А что вы пели, помните?
Изабелла Юрьева: Помню. "По старой калужской дороге".
Илья Дадашидзе: Есть где-то это выступление?
Изабелла Юрьева: Нет, что вы, это так было давно. Я же пела романсы, а это была русская песня. Принимала меня публика хорошо. Это было летом, и мне влетел комар в горло. Я думала, что кончилась моя карьера. Не начавшись, уже кончилась. Публика была великодушна ко мне. Мне начали аплодировать, я имела колоссальный успех. Перевели меня уже в настоящие певицы. Я уже пела через два дня в настоящем концерте, не любительском.
Илья Дадашидзе: А что значит - залетел комар в горло? Это в прямом смысле?
Изабелла Юрьева: Да, в прямом смысле. Было лето, я взяла дыхание, и комар залетел в горло. Ну, думаю, карьера моя, не начавшись, уже кончилась. Но публика начала аплодировать.
Синенький скромный платочек,
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь,
Ласковых, радостных встреч,
Порой ночной
Ты распрощалась со мной,
Нет прежних ночек,
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной?
Кончилась зимняя стужа,
Даль голубая ясна,
Сердце согрето, верится в лето,
Солнцем ласкает весна.
И вновь, весной,
Под знакомой тенистой сосной,
Блеснет, как цветочек,
Синий платочек,
Милый, желанный, родной.
Илья Дадашидзе: Песню о синем платочке мы помним в ее фронтовом варианте, где были слова "строчи, пулеметчик, за синий платочек". Изабелла Юрьева пела "Синий платочек" задолго до войны, в его первозданном виде, как классический городской романс о любви. Впрочем, и на фронте, где с концертными бригадами певица провела полтора года, она тоже оставалась приверженной довоенному репертуару.
Изабелла Юрьева: Я выучила советские песни. "Над Волгой" я прекрасно пела. Почему я выучила эти песни? Потому что мне надо было на фронт. И я считала, что на фронте кому нужно вообще пение? Такое горе! Оказывается, еще как нужно. Я поэтому выучила несколько песен и поехала на фронт. А на фронт я взяла с собой вечернее платье, на всякий случай. Понадобиться - надену, не понадобиться - так и будет лежать. А меня командир предупредил: "Изабелла Даниловна, дайте кусочек мирной жизни солдатам. Они устали от гимнастерок. Они устали от войны. Дайте им романсы". "Как романсы? Я же выучила песни!". И что вы думаете? Он совершенно казался прав. Когда я выходила петь для солдат, они кричали: ""Белую ночь", "Сашу", "Если можешь, прости"!". Я хотела советские песни петь. Нет, они хотели именно, чтобы я была в вечернем платье и пела свой репертуар. Они же помнят мирную жизнь. Вот кусочек мирной жизни надо было им дать почувствовать. Люди хотели романсы слушать. Так что мне на фронте всего пришлось спеть пару юмористических песен. Я уже их не помню. Для меня всего ближе был благородный романс. Не разухабистый. Потому что я сама по натуре лирик, и я любила именно такие романсы - благородные, красивые, неизбитые. Солдатам это и нравилось.
Сквозь поток людской
Вступают в памяти порой,
Отрывки детства,
Друзья, соседство,
И облик твой.
Сашка сорванец,
Голубоглазый сорванец,
Веселый друг моих забав,
Вообще чудесный, славный парень,
Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке на берегу?
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер, каштан в цвету?
Нет ярче красок,
Нигде и никогда,
Саша, как много в жизни ласки,
Как незаметно бегут года.
Где ты милый мой,
Чудесной юности герой,
Веселый Саша
И дружба наша,
Приятель мой?
Помню о тебе
В веселье, в радости, в беде,
И не забыть мне никогда
Твою улыбку и глаза.
Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке на берегу?
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер, каштан в цвету?
Нет ярче красок,
Нигде и никогда,
Саша, как много в жизни ласки,
Как незаметно бегут года.
Жизнь кипит кругом,
И нам ли думать о былом?
Ведь не стареем,
А молодеем
Мы с каждым днем.
Знаю, милый мой,
При встрече дружеской с тобой
Я подойду и обниму,
Потом спрошу тебя лукаво:
Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке на берегу?
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер, каштан в цвету?
Нет ярче красок,
Нигде и никогда,
Саша, как много в жизни ласки,
Как незаметно бегут года.
Илья Дадашидзе: В 20-е 30-е годы популярность Юрьевой была невероятной.
Изабелла Юрьева: Я так была популярна, это 37-38 год, что мы жили на даче, и мой муж ходил по дачам и просил: "Ради Бога!" Ставили пластинки - "Саша", "Белая ночь". Я уже не могла слушать. Я боялась, потому что я больше не смогу это петь. Настолько надоело мне слышать эти песни. Из каждого окна. Все это так надоело, что муж ходил по дачам и просил "Ради Бога, сделайте или тише, или снимите". Естественно, у меня были и неудачные концерты. Голос - это очень тонкий инструмент. Когда звучал голос, я очень хорошо пела. А когда не звучал - ужасно. Были такие случаи. Такие концерты, когда и Козин, и я выступали, и Шульженко. А вообще были шикарные концерты в Колонном зале. Общие концерты. Вот три песни спеть. Выступал Качалов, Москвин, Тарасова, Бюльменталь-Тамарина, Козловский и, обязательно, чтобы были цыганские романсы. Или я, или Козин. У каждой певицы был свой репертуар. Но бывали такие песни, которые пела я и Церетели. Одни и те же песни. Ну и что? Одна поет по-своему, другая по-своему. У каждой свой стиль, свое чувство к романсу. Тогда были хорошие певицы. Самые популярные песни писал мой муж. "Если можешь, прости", "Первый бал", "Если помнишь, если любишь", "Ответ на дружбу". Но он никому не отдавал, только я исполняла. Я не могу сказать, что он был поэт. Я считаю, что это не поэт, а песенник. Он был юрист вообще, но он мне писал песни. Самые популярные. Сейчас все поют "Если можешь, прости".
Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят,
Эти слезы невольно нагоняют в тиши,
Сердце вдруг встрепенулось, так тревожно забилось,
Все былое проснулось, если можешь, прости.
Мой нежный друг, часто слезы роняю,
И с тоской я вспоминаю дни прошедшей любви,
Я жду тебя, как прежде, но не будь таким жестоким,
Мой нежный друг, если можешь, прости.
Я пишу тебе снова, видишь капли на строчках,
Все вокруг так сурово, без тебя, без любви,
Твои письма читаю, не могу оторваться,
И листки их целую, умоляю, прости.
Мой нежный друг, часто слезы роняю,
И с тоской я вспоминаю дни прошедшей любви.
Я жду тебя, как прежде, но не будь таким жестоким,
Мой нежный друг, если можешь, прости.
Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные,
Как люблю я вас, как боюсь я вас,
Знать увидел вас я не в добрый час.
Не видал бы вас, не страдал бы так,
Прожил жизнь свою припеваючи,
Вы сгубили меня, очи черные,
Унесли с собой мое счастие.
Как люблю я вас, как боюсь я вас,
Знать увидел вас я не в добрый час.
Илья Дадашидзе: Уже в предвоенные годы русский романс, а тем более романс цыганский оказались в немилости у властей. Хотя Изабеллу Юрьеву неизменно приглашали на правительственные концерты в Кремль и, как гласит легенда, пластинки с ее песнями любил слушать на патефоне Сталин, в послевоенные годы репертуар певицы оказался и вовсе под запертом.
Изабелла Юрьева: Народ меня любил, а правительство вот так относилось. Считали это мещанским, буржуазным, разлагающим. Я говорю: "Как же так? Пушкин любил к цыганам ездить. Специально ездил их слушать!". "Что вы нам указываете! Пушкин, Пушкин. Мы запрещаем!". Вот Козловский хотел со мной сделать романс "Не пробуждай воспоминанья". Это же классическая вещь. Не цыганский романс. Потому что он понимал, как я могу петь. Потому что там не присутствовала ни одна цыганская нота. Он считал, что я умею петь и серьезные вещи. Когда я просила, сама просила, чтобы меня записали, чтобы меня пустили или на телевидение, или на радио - ни за что! Я говорю: "Я выучила советские песни". Тогда они сделали экзамен мне. Был директор консерватории, Немирович-Данченко, Дунаевский. 11 человек комиссии было, чтобы проверить, как я пою. Это был 50-й год, я не помню, кто был директор консерватории. Старый такой, с бородой. Он поднимается и говорит: "Я этот жанр не понимаю, так что судить я не могу. Но то, что мою душу глубоко тронула эта певица, значит это талантливо". И все равно мне не разрешили. На концертах, конечно, я пела то, что я хотела. А на пластинках... Вы понимаете, как мне больно. Как мне обидно. Ведь у меня низкий голос. А тогда техника была не такая, как сейчас. Сейчас можно сделать любой голос, настолько высока техника. Так что, у меня голос низкий, а пластинки записаны на тон, даже больше, выше. А романсы, чем ниже голос, тем красивее. И когда я записывала, мне говорили: "Стоп, снимите эту ноту, она похожа на цыганскую". Так что это за романс получается? Они все делали, что они хотели. Но когда я пела на концерте, там мне уже никто не мог сказать снять ноту, или снять меня со сцены, когда уже полон зал. Там я уже пела, что хотела. Но очень много горя я пережила, очень много! Народ меня любил, а мне не давали ходу. Всячески выдумывали, почему нельзя. Я не знаю, что они считали. Слез было больше, чем голоса. Я очень переживала. Я была молодая, голос звучал чудесно. Когда же пользоваться, как не в молодости голосом? Я теперь что? Теперь пой, что хочешь, как хочешь, в чем хочешь! Мне бы сейчас быть молодой, вот это было бы другое дело. А тогда... По рукам и ногам, что называется, были связаны. До такого курьеза доходило. "Он уехал, он уехал. Не вернется он назад". "Как не вернется? У нас оптимистически все должно быть. Какой тут пессимизм может быть? Как он не вернется?" - до абсурда доходило. А мы страдали.
В дверь стучится зимний вечер,
А на сердце зимний хлад,
Он уехал ненаглядный,
Не вернется он назад.
Не слыхать мне песен звонких,
Ни восторженных речей,
Он уехал, он уехал,
И слезы льются из очей.
Говорят, весна вернется,
Расцветет сирень давно
Все воскреснет, оживится,
Не вернется лишь любовь,
И весна мне не на радость,
Коль зима в душе моей,
Он уехал, он уехал,
А слезы льются из очей.
Илья Дадашидзе: Даже в самые благополучные годы Юрьева постоянно ощущала пристальный взор государства.
Изабелла Юрьева: Я не имела права распоряжаться своим голосом. Если где-то кто-то предлагал левый концерт, так это было подсудное дело. Был какой-то правительственный концерт, я не помню, в каком городе. Пригласили меня, Козловского, Утесова и Хенкина. Четыре номера всего. А мы с мужем говорили, что не надо нам никаких неприятностей, надо спать спокойно, не надо этих левых концертов. Администратор, который устраивал, сказал, что это не левый, это официальный концерт. Поехали мы все на этот концерт. И дошло это до министерства культуры. И был суд. Выступал Хенкин. Он же юморист. Говорит: "Почему колхозник приезжал и продавал свою картошку? Он имел право, он ее вырастил. А почему певица своим голосом, или я своим искусством не можем распоряжаться?". Всех думали отдать под суд. Кто виноват? Стрелочник. Администрация, которую арестовали. В общем, голос был государственный, вы не имели права им распоряжаться, как вы хотели. И ведь мы не получали столько, сколько мы хотели. Сейчас получают столько, сколько просит актер. А тогда была шкала - первая, вторая, третья, четвертая. В первую актеры с именем входили, во вторую уже немножко меньшие, и так далее. Я, Шульженко, Козин, Церетели все были первая шкала. И все равно, сколько я могла петь без микрофона? Сколько концертов, конечно, я не могла быть богатой. Пела с Коганом, он был прекрасный пианист. Я с плохими не могла петь. Меня настраивали: "Как вы можете петь, он же давит на певицу! Певицы не слышно, в смысле исполнительского мастерства. Он себя хочет показать!". Наоборот, меня это настраивало. Я пела, и с каждого концерта я ему платила 5 000 отдельно. Потому, что он жил в Ленинграде, а я в Москве.
Илья Дадашидзе: Самыми счастливыми в памяти Изабеллы Юрьевой остались 20-е годы.
Изабелла Юрьева: Я ростовчанка. В Москву я приехала в 19-м году. Я в Петербург поехала раньше. А потом я в Москву переехала, у меня здесь сестра жила. И в Москве я начала выступать. Я в 20-е годы начала вступать. У меня трудовая книжка есть. Романсы я начала в 21 году - "Не надо встреч", это для меня специально написал Борис Фомин. И написал на нотах "Разрешаю исключительно первое исполнение певицы Изабелле Юрьевой". У меня, к сожалению, все украли, потеряно было очень много. А "Сашу" же, он тоже для меня написал. Тогда в Эрмитаже лучшая программа была. Вообще была эстрада на большой высоте. И вы знаете, что каждый год, каждая певица была обязана проходить переквалификацию. Потому что, может быть, вы деградировали, стали не такой, как раньше. Приходилось это делать.
День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова,
День и ночь взволнованною сказкой
Мне звучат твои слова.
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный серый вечер
Мне так хочется любить.
Тает луч забытого заката,
Синевой окутаны цветы,
Где же ты, желанный мой когда-то?
Где во мне будившие мечты?
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный серый вечер
Мне так хочется любить.
Илья Дадашидзе: Какие песни из своего обширного репертуара выделяет сама Изабелла Юрьева?
Изабелла Юрьева: "Если можешь, прости" - в первую очередь. "Сияла ночь" я очень люблю. Вот я вам покажу сейчас письмо Козловского. Он отдыхал под Москвой в санатории правительственном, и передавали по радио этот романс "Сияла ночь". И он мне написал это письмо. И там написано, что он никогда не плакал, он боролся всегда со слезой, но тут, как спела Изабелла Юрьева - Юрьева должна быть эталоном для всех певиц. "Я так любила вас", как я люблю этот романс! Я вот сейчас уже старая, а когда слушаю романсы или музыку, я чувствую себя молодой. Я умираю, я чувствую, что я могу петь и хорошо петь, но, конечно, уже не может такого быть голоса. Если бы я поменьше говорила, может быть, у меня еще был бы голос. Но я такая болтушка. "Очи черные". Но там были такие вульгарные слова, а мой муж эти слова переделал. Там слова: "Пьют шампанское... гусар не спит", такие слова мне не нравились. А мой муж переделал слова.
Счастья нет без вас, все отдать я рад.
За один лишь ваш, за волшебный взгляд.
И бледнеет свет солнечных лучей,
Пред сиянием дорогих очей.
Это лирика, я люблю лирику. Но я люблю и веселые песни. Конечно, меня зажигают они даже сейчас. Я старая, а душой молодая. Увы, уже мое время прошло. Естественно, так что мне больно, обидно. Когда я могла петь, когда я могла петь то, что я хочу, тогда же меня любила очень публика. А в особенности, если бы я пела так, как я хочу, и то, что я хочу.
Жалобно стонет ветер осенний,
Листья кружатся поблекшие,
Сердце наполнилось чувством томления,
Помнится счастье ушедшее,
Помнятся летние ночи веселые,
Нежные речи приветные,
Очи лазурные, рученьки белые,
Счастье, любовь бесконечные.
Все, что, бывало, любил беззаветно я,
Все, во что верилось мне,
Жгучие ласки и речи приветные,
Были лишь грезы одне.
Грезы, так что же, в часы пробуждения,
Ночью холодной без сна,
Горят в очах слова убеждения,
Счастье, любовь без ума.