"Когда-то я работал грузчиком на кожгалантерейном комбинате. В нашей бригаде имелась достопримечательность - итальянец. Володя ушел на фронт из Смоленска, попал в плен в 41-м, очутился в Италии, работал механиком в Болоньи. В 48-м поехал повидаться с родными, вышел из лагеря через 10 лет, возвращаться казалось бессмысленным. Кстати, что в этом случае означает слово возвращение?"
Сергей Юрьенен:
Внезапная проза: в нашей антологии короткого рассказа писатели - сотрудники русской службы Радио Свобода.
Внезапная проза. Short-short. За этой разновидностью короткого рассказа еще не закрепилось термина, но жанр на подъеме. Только в последние годы и только в Соединенных Штатах вышло несколько посвященных ему антологий. Среди них - "Микро-проза: Антология по-настоящему короткого рассказа" под редакцией Джерома Стерна, "Шорт-шорт: Антология сверхкратких рассказов" под редакцией Ирвина и Иланы Хоув, "Кратчайшие рассказы мира", редактор-составитель Стив Мосс и очередной, третий том антологии современных американских шорт-шортов ведущих пропагандистов жанра Роберта Шэпарда и Джеймса Томаса - первые два тома этой антологии мы представили в предыдущем выпуске "Экслибриса". Нашу радиоантологию оправдывает еще и то, что жанр - в русской традиции освященный минималистскими шедеврами Пушкина, Гоголя, Толстого, Тургенева, Чехова, Бунина, Бабеля, Платонова, "крохотками" Солженицына - в России до сих пор не вызывает полного приятия. Из недавней, например, рецензии в "Независимой газете" на сборник коротких рассказов одного из авторов этого выпуска "Экслибриса": "Что такое минимализм, достоверно неизвестно. Видимо, это что-то маленькое..." При всей снисходительности один из параметров шорт-шорта здесь отмечен верно: размер от страницы до трех. Но это не просто укороченный "короткий рассказ". Исторический жанр восходит к дзен-буддистскому учению о сатори, внезапном откровении, к коану, к японским стихотворным жанрам хокку и танка, а в нашем веке - к джойсовскому повествовательному принципу epiphany - что означает "прозрение". Современный шорт-шорт - это прежде всего текст-нарушитель, текст-трансгрессор, текст, который внезапно возникает на стыке границ и поверх барьеров, а именно в этой творческой зоне обитает мультикультурное сознание авторов выпуска - писателей, которые стали зарубежными, продолжая писать по-русски...
Игорь Померанцев (Великобритания) - автор пяти книг минималистской прозы и стихов. Постоянный автор московского журнала "Октябрь" и нижегородского "Урби". В переводах тексты публиковались в британских журналах и антологиях, звучали на английском Би-Би-Си. Рассказ, возникший после поездки в Турцию, еще не публиковался:
"Пиявки для одалиски"
"Он сидит спиной к двери, лицом к зеркалу. Она входит, и он видит ее отражение. Это их первая встреча, встреча мусульманского жениха с невестой единоверкой. Что можно сделать с отражением? Самое интимное - подышать на него, чтобы затуманилось, запотело. В гареме зеркала не нужны - жены отражают друг друга, отражаются, дразнятся. Христиане собирают картины, мусульмане - зеркала. Однажды я попал в такой султанат зеркал. Я был тогда молод, врачевал на юге Турции, о гаремном госпитале знал понаслышке от персидских лекарей. Они лечили местного пашу от половой немочи. Кажется главным их снадобьем были крокодиловые яички в рисовом отваре. Этим отваром они довели пашу до недержания мочи и были обезглавлены. По слухам же знал, что впоследствии пашу поставили на ноги жарким из молодых голубок, студнем из козлиной требухи и рогового вещества и опиумной настойкой на меду. Как-то ночью за мной приехал Сулейман Ага, старший черный евнух паши и повез в гаремный госпиталь. Еще на арбе мне на голову накинули шаль. Против ожиданий в госпитале пахло не розовой водой, а виноградным спиртом и анисом. Я даже слегка охмелел. По темному коридору меня провели в комнату и там позволили скинуть шаль. В полумраке я разглядел ширму и догадался, что за ней лежит больная. Ни видеть, ни слышать ее врачу не полагалось. Евнух подвел меня к ширме, усадил на коврик и неуловимым движением нашел в ширме прореху. Он взял меня за кисть и осторожно сунул мою руку за ширму. Вначале ничего кроме пустоты я нащупать не смог, но после мои пальцы словно обволокла влажная паутина, словно их покрыли тончайшим атласным узором. Мою кисть приглашали на танец, и она, не спрашивая меня, откликнулась, дрогнула. Гибкие пальцы тесно переплелись с моими, и я уже не мог отличить их от своих. Потом в танец влились губы, они скользили по моей коже, не обходя стороной ни одной впадинки, ни одного волоска. В тот момент, когда меня в первый раз легко укусили в подушечку безымянного пальца, я перехватил пытливый взгляд Сулеймана Аги. Преодолевая слабость, я напрягся, набычился и даже остановил взгляд на часах, будто считал пульс больной. И тут она на самом деле прижалась к моему большому пальцу височной жилкой, своим пульсом. И через него я вошел, влился в ее кровь и поплыл по телу, проникая во все уголки и закоулки. Я плыл и плыл, пока не встретился со своей собственной рукой по ту, внешнюю сторону женской груди и даже пережил приступ острой, мгновенной ревности. Пепельными, к счастью, свеч так и не зажгли, губами я велел евнуху принести пиявок. Он передал приказ через нишу в стене, и пиявки были тотчас поданы. Я вслепую принялся за дело. По дороге домой я то и дело прижимал к носу правую руку. Знойный запах шафрана, въевшийся в кожу, и утренняя прохлада примешивались к размышлениям о природе прикосновения. Да, зеркальному отражению в очаровании не откажешь, но разве драма переплетенных в темноте пальцев уступает поэзии зеркал?
Сергей Юрьенен:
Дмитрий Добродеев (Германия) - автор сборников минималистской прозы "Архив", "Рассказы об испорченных сердцах" и только что вышедшей в Москве книги "Возвращение в Союз". Финалист премии Букера 96-го года. Переводился на немецкий и английский. Из новой книги, которая будет называться "Окна Му" - но сначала предисловие к рассказу, у микрофона автор...
Дмитрий Добродеев:
В тиши, в дали от посторонних взглядов, велось в середине 90-х годов ХХ-го века строительство укрепрайонов для местной и международной знати. Это происходило во всем мире - в Лос-Анджелесе, в Йоханнесбурге, в Рио-де-Жанейро, в Логосе. Не обошло это явление и Москву, вернее ближнее Подмосковье. С распадом СССР в 91-м году явление это приобрело массовый характер. Элиты - русские, американские, бразильские - жили в новых городках, обнесенных крепкими стенами, охраняемых спецслужбами с видеонаблюдением и овчарками, ночными патрулями и прочими мерами защиты. Здесь, вдали от сложных городских проблем, преступности, экологического загрязнения и прочих бед, "новые знатные" чувствовали себя защищенными. Джипы бесшумно разъезжали по ночным улочкам этих селений. Охранники смотрели в приборы ночного видения: не промелькнет ли тень незванного пришельца, собаки стояли при них, капали слюной и чутко ловили запахи ночного мира. Однако и эти системы давали сбои. Об этом наш рассказ...
"Смерть Артема Ильича":
"Ну почему, ну почему он не закрыл вовремя джакузи? Ушел по зову телефона на второй этаж, и оттуда сверху стал давать ценные указания партнерам по холдингу. Он говорил, говорил, расхаживая в коротком шелковом халате, а вода внизу бурлила, бурлила и доставала уже до краев треугольного маленького бассейна. Когда же он наконец завершил разговор и спустился вниз, было поздно. Бурлящая водяная масса вовсю хлестала через борта и заливала пространство ванной комнаты, она даже досочилась до сауны - его любимого детища. "Толя, где ты?". Водителя-охранника не было, час назад он отпустил его ненадолго, провести техосмотр машины и вот... Разъяренный, он накинул литую дубленку поверх шелкового халатика, сунул ноги в шлепанцы и, выйдя на крыльцо, рявкнул на всю улочку: "Порфирьевна, где же ты, твою мать!" В ответ - удивительная тишина. Порфирьевна, жившая в соседней пристройке, не отвечала, и сам поселок показался ему пуст. Обычно здесь жили не только по воскресеньям, но так же и по выходным. Красные особнячки, похожие на вигвамы, настоящий постмодерн, стояли как отмороженные, не пуская дымков из широких каминных труб. Его дача, совсем новая, была из красного финского кирпича, в форме вигвама, с остроугольной крышей, с большим газоном вокруг, где можно еще установить бассейн. Внутри четыре ванных комнаты, пять туалетов, камин в громадной гостевой и главное - подпол, где сауна, джакузи, фитнес и винный погребок. Стоила она как и полагается - один миллион баксов. Хотя в Мюнхене или в Лондоне такая домина стоила бы втрое больше. Однако к делу. Турецких рабочих на том краю поселка тоже не было видно, они куда-то испарились. Тишина благодатная, от которой однако, морозило кожу. Уже пятясь в дом и прикрывая дверь, он заметил на сумеречной улочке в 20-ти метрах припаркованный автомобиль, который вряд ли мог принадлежать жителю поселка Солнечный: они тут предпочитали "БМВ", "Вольво" и "Мерседесы", а это мини-вэн "Шевроле" с затемненными стеклами и немосковскими знаками. Из него не торопясь вышли трое и направились к его дому. Несмотря на мороз, Артем Ильич покрылся потом и побежал в подвал.
Сам он был в деловых кругах Москвы человек известный - один из первых ввел пластиковые карточки на российском рынке. С помощью его кредиток, разноцветных "Виз", "Мастеркардов" и "Амексов" новые хозяева России получили возможность покупать не глядя и не торгуясь. Особенно это было удобно при пересечении границы, в таможенную декларацию не заносилось ничего, кроме условных пятисот баксов, и хозяин с капиталом свободно переваливал за рубеж. Однако, год спустя на этом рынке появилась конкуренция, и дело Артема Ильича пошатнулось. Новый "король кредиток" М.Г. был груб и беспощаден, он одним махом расшвырял конкурентов: один кончил жизнь, замурованным в бетоне Нахабинского стройкомбината, другой неудачно свалился в реку во время рыбной ловли, а третий вместе с двумя охранниками и в черном "Мерседесе-600" попал под бампер гигантского КамАЗа. И все же Артем Ильич верил в свою счастливую звезду, что и в этот раз обойдется. Сбежал в подвал, заперся в кладовке, вытащил из кармашка мобильный телефон и принялся судорожно звонить. Сигнал шел плохо, вероятно по причине толстых стен дома или по вине подстанции. Шаги, они приближаются... Что делать? Лента жизни стала уж было проматываться в оцепеневшем мозгу. В кожаных куртках, в джинсах-бананах и обуви на плоской подошве они вразвалку подошли к его усадьбе. "А ну-ка, глянь в подвале!". Один из них спустился вниз, в бесшумных зимних кроссовках прошел мимо него, стоящего, затаив дыхание за дверью, заглянул в сауну, в джакузи, замочил ноги и, выругавшись матом, пошел наверх. Он стоял, прижавшись к стенке, в халатике, босой и беззвучно шевелил губами, глядя на выложенный голубым кафелем потолок. "Где же эти турецкие рабочие? Куда они подевались?" Он выскочил из дома для них неожиданно, в исподнем и попрыгал к лесу. Они присели на корточки, и держа пистолеты двумя руками, начали вести заправский прицельный огонь. Они вели сзади прицельный огонь, пытались взять на мушку этого толстого, лысого недомерка. Однако он скакал непривычно быстро под темными елями, и солнце февральское уже село, поэтому никак не получалось его подцепить. "Ничего, далеко не уйдет" - сказал главный. Артем Ильич бежал по зимнему лесу, проваливаясь по колено в снег, не ощущая ног, хотя был бос и в одном исподнем. Ели стегали его жесткими ветками по морде, пригоршни бриллиантовых снежинок осыпались на лысый череп, а он скакал как заяц, моля Бога об одном, чтобы пронесло. Он знал одно: километров через пять Волоколамское шоссе, а там есть шанс поймать попутку, добраться. Он продирался сквозь колючий ельничек, когда увидел огонек - избушка. Охотничья? Подбежал, заколотил, никакого ответа. Тогда дернул за дверь, вошел. Там сидели трое, положив могучие локти на сырую клеенку, стояли початые бутылки "Абсолюта", нарезана была "Мартаделла" колбаса. Попыхивали, наливали, вели неторопливый разговор. Он переминался голыми ступнями. "А, здравствуй, Гапон. - сказали не оборачиваясь, - Входи, гостем будешь". И в глазах их засверкали озорные огоньки...
Допили порцию, потом не торопясь взяли его под белы руки, поволокли в подвал. Там началась самая тягостная часть этой истории: прижигали паяльной лампой, приговаривая: "Вот тебе за это, вот тебе за то. И наконец о главном - где, сука, накладные холдинга?" Когда он все сказал, даже то, чего не знал, ему дали спокойно умереть. Проблема была потом, когда его грузное тело никак не влезало в топку небольшой домашней котельной, пришлось подравнять мотопилой - влезло. Из трубы повалил едкий голубой дымок".
Алексей Цветков (США). Автор романа о Древнем Риме "Просто голос", отрывки из которого публикуются в периодике, а так же четырех книг стихов и прозы, вышедших в Америке и в России, последняя - в 96-м году в Петербурге - "Избранные стихотворения", издательство "Пушкинский фонд". Переводился на английский. Свои "шорт-шорты" называет по-тургеневски "стихотворения в прозе". Вот одно из этих прозаических стихотворений Цветкова - из книги "Эдем" - "Город, город..."
"Режиссер кукольного театра Наум Заславский женился после пяти лет близкого знакомства на Тане Каждан, художнице, дочери художника. Теперь они живут в новом некрасивом девятиэтажном доме в среднем течении проспекта. В таких домах думают о мебели, о молоке, о копоти, летящей со Сталелитейного, о счастье вспоминают редко. Теперь возьмем Ровенчука из Заречной редакции - этот исчез без следа. Прежде он бил из дробовика ворон на городской свалке и имел любовницу в одном цыганском селе. Любовницу ему уступал муж, но брал за это деньги. А еще раньше Ровенчук служил в милиции. Логач был посредственным поэтом и круглым циником, о нем говорили, что он "стучит". Раз на свадьбе его столкнули с балкона пятого этажа, и он разбился насмерть. У него была жена Валя, она должна помнить о нем, больше о нем помнить некому. Логач был объявлен самоубийцей. Саша Реутов всегда появлялся в обществе какой-нибудь юной красавицы. Красавиц своих он неизменно именовал "зайчиками", заочно и в глаза. Он закончил философский, но называл себя социологом. В день диплома на вечеринке он тоже упал с балкона, говорил, что случайно. После этого Саша отпустил бородку, ходил на костылях и полюбил подводную охоту. О Логаче он вряд ли слышал. Поэтами были так же Петренко, Бондарев и Ковтун - все трое очень любили женщин и с удовольствием об этом рассказывали. Петренко был хром на обе ноги и вскоре женился. Он жил с женой в собственном доме на Воробьевке. Бондарев ездил на острова с одной десятиклассницей. Ковтуна посадили за групповое изнасилование, а он был добрый человек в очках. Цветков долго учился в разных университетах, у него были способности к иностранным языкам, поэтому он работал переводчиком, а потом еще репортером где-то на периферии, корректором, рабочим сцены, ночным сторожем. В конце концов он уехал жить в Америку. О нем писали в газете, как о растлителе душ, хотя многие думали о нем иначе. Для Данченко, например, он был идеалом и наставником. Что касается самого Данченко, то он вместе с одной знакомой забрался в канализационный колодец и там они приняли нембутал. Их разыскивали три дня, знакомую удалось спасти, но у нее вылезли все волосы. Данченко прожил всего 17 лет, он хотел бороться с режимом. Игорь Водопьянов был другом детства Цветкова, он любил стихи и классическую музыку. Мать у него была сумасшедшая и однажды прямо в квартире повесилась, а его сестру муж застал в постели с сослуживцем. Игорь с сестрой давно уехали. Олишенко тоже был другом детства, но все же он донес на Цветкова в комитет не по злобе, а со страху и потому что уже давно там работал. Жена его играла на скрипке, он ее жестоко избивал. Теперь он живет в Заполярье и работает в молодежной радиопрограмме для моряков рыбфлота. Можно еще вспомнить Вову Скачкова, который был просто школьником. Он был совершенно лысый от какой-то болезни, за это его все дразнили, но он не обижался. Его убили ножом знакомые ребята. А Таня Малышева работала в областной редакции и была неимоверно толста, несмотря на красивое лицо. Она считала себя диссиденткой и все время играла в конспирацию, но редактор требовал, чтобы она вступила в партию. Ей хотелось любви, она давала практически всем. Теперь возникает вопрос - правда ли все это? Можно сказать, что именно так все и было, и что есть свидетели, но свидетели сами были соучастниками. И нам издали трудно понять, кто из них свидетель, а кто и впрямь соучастник. Издали вообще трудно понять. И если есть Бог, а теперь считают, что непременно есть, надо спросить его, куда девается то, что проходит. Может быть прошедшее это всеравно, что никогда не бывшее. Есть только то, что есть сейчас, а того, что было, сейчас нет. Был город, город, были в нем какие-то жители, но теперь остается полагаться на память, потому что нельзя уже протянуть руку и сказать - вот..."
Сергей Юрьенен:
Леонид Ицелев (Германия) - автор рассказов, пьес, романа "Александра Коллонтай - дипломат и куртизанка", который вышел в Израиле, в Финляндии, Болгарии, а в 98-м году в Москве (издательство "Армада", серия "Россия: История в романах").
Рассказ называется "Любовь и национальный вопрос":
"Завтра я убью Фердинанда. Я сделаю это ради объединения моей родины и ради тебя. Наверное я погибну, но буду жить в твоем сердце не как болезненный подросток, а как мужчина". 18-летний голубоглазый студент Гаврила Принцип писал эти строки вечером 27-го июня 1914-го года в городе Сараево. Юноша перечитал написанное, разорвал лист, взял новый. "Милячка, я люблю тебя с четвертого класса, ты знаешь об этом, но именно сегодня, когда судьба Сербии, моя судьба и любовь к тебе..." Он не дописал фразу, скомкал бумагу, взял с полки обернутую в коленкор книгу с дюжиной бумажных закладок, улегся на кровать и раскрыл том. Гаврила Принцип был родом из Боснии и Герцеговины и считался подданным Австро-Венгрии, поскольку в 908-м году двуединая монархия аннексировала у Турции эту небольшую территорию с таким длинным названием. Эрцгерцог Франс Фердинанд был мрачным 50-летним мужчиной с такими же голубыми глазами как у своего убийцы. Больше всего на свете он любил свою жену Софи, урожденную графиню Хотек. Любовь была взаимной, но брак их долгое время не признавал педантичный во всем, в том числе в соблюдении династических законов император Франц Иосиф. Род богемских графов Хотек считался не равным для брака с племянником императора Священной Римской Империи и Германской нации, так до 1805-го года называлась Австрия. Иных радостей, кроме семейных, Фердинанд не знал. Была еще охота, она давала возможность пребывания на открытом воздухе и выхода негативной энергии. Все человечество Фердинанд делил на две части: тех, кто признавал его брак с бывшей фрейлиной эрцгерцогиней Изабеллой и тех, кто его супругу игнорировал. Политическая ориентация Фердинанда базировалась на том же принципе: он был сторонником сближения с Германией только потому, что император Вильгельм Второй принимал его жену с королевскими почестями. В то время как английская королева в ноябре 1913-го года не удосужилась приветствовать на Виндзорском вокзале прибывших в Лондон с официальным визитом Фердинанда и Софи. Фердинанд недолюбливал венгров за их засилье в государственном аппарате и вечное недовольство недостаточной автономией; евреев за их проникновение в промышленность и финансы и поддержку художников-декадентов и русских за культурную отсталость масс и потакание сербской экспансии. Но австрийских славян он любил. Его планы внутригосударственного устройства предполагали создание триединой Австро-Венгерско-Славянской монархии с выделением славянского элемента на первый план. В будущей Славяно-Австрии сын Фердинанда, наполовину чех, мог быть легитимным престолонаследником. Возможно рука Гавриила Принципа дрогнула бы, зная он о сочувствии Фердинанда славянскому делу. Об опасных для независимого сербского королевства планах Фердинанда знал руководитель тайной организации "Черная рука", в которую входил Принцип, глава сербской военной разведки полковник Драгути Димитриевич. В послужном списке Димитриевича, подпольная кличка Апес, кроме идеологической работы было крупное "мокрое дело" - убийство в 903-м году сербской королевской четы за коррумпированность и проавстрийскую ориентацию. Как и Гаврила Принцип, Димитриевич был холост, его единственной любовью была Сербия. Близких друзей у него не было, но среди людей, которых он видел ежедневно, был русский посол в Белграде Гардвиг. Главной целью жизни Николая Генриховича было единение славян под опекой Санкт-Петербурга. Подобно миллионам других русских немцев, Гардвиг любил Россию особой безоглядной любовью. Для улучшения внутриполитического и экономического положения страны он считал необходимой небольшую победоносную войну с Австрией, которая бы расширила границы империи до Эльбы и Адриатики. Славянские территории Австрии должны достаться не детям Фердинанда, а России. Мрачного охотника из Конопиште необходимо было ликвидировать. Детали устранения Фердинанда обсуждал с Димитриевичем русской военный атташе в Белграде полковник Виктор Алексеевич Артамонов. Принцип дочитал книгу, когда уже рассвело. Бессонная ночь не лишила его сил, задуманное он осуществил - Фердинанд и его жена были убиты, Вена предъявила Сербии унизительный ультиматум, Россия провела всеобщую мобилизацию. Австрия и Германия объявили России войну. 26-го июля 1914-го года в Зимнем Дворце в Петербурге император Николай Второй, обращаясь к членам Государственной Думы, заявил: "Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но и боремся за единокровных и единоверных братьев-славян. И в нынешнюю минуту я с радостью вижу, что объединение славян происходит крепко и неразрывно со всей Россией".
Сергей Юрьенен:
Петр Вайль (США) - автор множества статей и эссе в зарубежной и российской периодике, лауреат нескольких литературных премий, соавтор (с Александром Генисом) книг "60-й. Мир советского человека", "Американа", "Русская кухня в изгнании", "Родная речь" и других. Переводы на английский, итальянский, венгерский, польский и японский. В Москве готовится к изданию новая книга "Гений места" в смешанном жанре путевой прозы, литературно-художественного эссе и мемуаров.
Петр Вайль - "Перевод с итальянского..."
"Лето, окна повсюду распахнуты и из всех окон несется божественный голос Робертино Лорети. Это эпидемия - "Джамайка" и "Папагауа" - от Бреста до Владивостока. "Лодка моя легка, весла большие, Санта Лючия" - у нас ведь все переводили на русский, а что не переводилось - перекладывали. В стране, охватывающей 11 часовых поясов, не заходит "Соле мио" и одна шестая земной суши разом умоляет: "Вернись в Соренто!" Робертино 13 лет как и мне и у него уже большая пластинка - долгоиграющий гигант. Вечером на кухне соседка Мария Павловна Пешехонова волнуется: "Ведь совсем ребенок еще, а голосина - во! Что ж за народ такой?" Ее муж Борис Захарович, полковник в отставке, главный авторитет квартиры, поясняет: "Самый талантливый народ". И рассказывает о пленных итальянцах, как они поют и играют на аккордеоне. С трудом и сомнениями пытаюсь представить, что такое для итальянцев мы. Восточное, совсем иное. Водка не крепче граппы, но удивляет не крепость, а манера ее пить. Хотя мне это кажется естественным, не прихлебывать 40-градусный алкоголь, а опрокидывать одним махом под закуску. Под селедку, например, или лососину, которых порядочный итальянец есть не станет, потому что это сырая рыба. Что неправда - засолка тоже приготовление. А чем поленто лучше гречневой каши, которую мой квартирный хозяин в Риме, простой и славный малый, на моих глазах прямо из тарелки вывалил в унитаз, когда я хотел угостить его русским чудом. Мы, по-моему, терпимее. Помню как безропотно добывал в Теренском море моллюсков, заплывая к дальним валунам под руководством своих новых друзей Джузеппе и Энсо. Моя мать не вынесла бы самой идеи съедобности ракушек и может прокляла бы меня, но я не писал матери до чего докатился ее бамбино. Мужество требуется ежедневно, и хочется швырнуть в официанта тарелку с макаронами, поданными на первое, когда всем известно, что это гарнир. Но мы верим, что заграница знает лучше и от того терпим. Да и что взять с макаронников? Впрочем, макароны в России уважали еще со времен их фанатичного пропагандиста Гоголя, и в самые тяжелые годы вермишель и рожки серого цвета были основой рациона. Они почему-то исчезали в последнюю очередь. На пределах нашего бытия оказывалась Италия. А когда в середине 70-х впервые появились почти настоящие длинные спагетти, они ценились как деликатес, на них приглашали, посыпая зеленым сыром, вместо пармезана, существовавшего только в литературе и кино. В общем, за макароны итальянцам спасибо, пусть только научатся подавать их вовремя. Чем могли ответить мы? С Востока в Италию приходили красавицы. Чей миф о любви итальянских мужчин к русским женщинам? Наш? Их? Так или иначе в России его знали все, как и наши козыри: светлые волосы, высокие скулы. Итальянские мужчины русским женщинам были понятнее - вроде кавказцев, со всеми плюсами рыцарства и темперамента, только все-таки иностранцы, к тому же хорошо одетые, элегантнее других. Богатая заграница всегда выступала земным воплощением рая, но место, где живут антиподы с невообразимым языком - ад. Из такого сложного корня растет гибрид презрения и раболепия, который зовется отношением к иностранцам. В этом комплексе итальянец, как потенциальный жених, занимает особое место: его уважают может меньше, чем англичанина или шведа, ценят ниже, чем немца или американца, но он способен вызвать чувство, неведомое большинству иностранцев в России - любовь. И если уж суждено отдать дочку заморскому дракону, пусть он будет итальянским. Тем более, что итальянцы учили нас любви, начиная с великого Боккаччо, Декамерон участвовал в половом созревании, его откровенные сюжеты мы воспринимали порнографией в своей суровой стране. Но ближе и понятнее был писатель иного дарования - Васко Проталини, похожий на нашу коммунальную жизнь, только у нас про это по-русски не печатали. Сейчас изумляешься целомудрию нашего воспитания. Вот что волновало до темноты в глазах: какая-то Элиза, по прозвищу Железная грудь; убогий обиход проституток; утрата девственности на мешках из-под угля; волшебные фразы: " Марио и Милена желали друг друга" - у нас так не писали. У нас так не пели. Италия всегда была для России тем, что волнует непосредственно - голосом. Мальчик Робертино, гастроли Ла Скала, песни Доминика Мадуньо и Марина Марини, на чьем концерте у нас в Риге сломали все стулья, Карузо, вошедший в язык не хуже Шаляпина: "Ишь, распелся, Карузо!" Ненависть славянофилов к засилью Верди, любимая опера Николая Первого "Лучия Делевермур", любимая опера Николая Второго "Тристан и Изольда" и чем это кончилось. Итальянцы пели лучше всех, но еще важнее, что они пили, в том смысле, что не работали. Мы забыли, что именно они построили нам Кремль, на века. В 77-м мой эмигрантский путь в Америку лежал через Австрию и Италию. Все говорили об арабских террористах и в каждом тамбуре поезда "Вена-Рим" стояли солдаты с короткими автоматами вроде "шмайсеров", блондинистые, строгие, надежные. Утром я проснулся от невиданной красоты за окном - Доломитовые Альпы. Вышел в тамбур и оцепенел: на железном полу в расхристанной форме сидели черноволосые люди, дымя в три сигареты, шлепая картами об стол и прихлебывая из большой плетеной бутыли. Карабины лежали в углу, от всей картины веяло безмятежным покоем. Мы отличались своим представлением о незаходящем неаполитанском солнце, под которым только и можно петь и забивать голы. Певцы до нас добирались редко, но футболисты были известны наперечет. Первые мои итальянские слова - котенначо, либеро. А на каком языке передать изящество паса? Господи, верни меня в детство, хотя бы ради чувства блаженства пережитого, когда сам Драмацола разбежался и ударил, а Лев Яшин бросился и взял пенальти. Полковник Пешехонов заплакал у телевизора, к которому собрались все соседи, а Мацола потом объяснил репортерам: "Просто Яшин лучше меня играет в футбол". Итальянцы многое сделали для нас понятным, не в схеме жизни, а в самой жизни, в искусстве извлекать из нее главное, смысл каждого дня. Солнечный день, сладкий голос, стакан Вальпаличелы, тарелка макарон. Когда-то я работал грузчиком на кожгалантерейном комбинате. В нашей бригаде имелась достопримечательность - итальянец. Володя ушел на фронт из Смоленска, попал в плен в 41-м, очутился в Италии, работал механиком в Болоньи. В 48-м поехал повидаться с родными, вышел из лагеря через 10 лет, возвращаться казалось бессмысленным. Кстати, что в этом случае означает слово возвращение? Он выделил меня из бригады, по молодости я начинал пить не самого утра, и рассказывал: "Будешь в Соренто, знаешь Соренто? Ну да, где Горький жил. Пойдешь по главной улице вдоль моря, после подъема - развилка: основная дорога налево, а тебе направо. Метров через 200 крутой спуск к полю, внизу маленький пляж, никогда никого, ты один. Увидишь море и Везувий. От вокзала пешком полчаса. Запомни - у развилки направо". Я запомнил только потому, что в 18 лет запоминал все, даже это безумное напутствие в заготовительном цеху кожгалантерейного комбината, где мы с Володей-итальянцем на перевернутых ящиках пили красный "Вермут". Я запомнил и приехал через 20 лет и все нашел."
Сергей Юрьенен:
Внезапная проза: в нашей антологии короткого рассказа писатели - сотрудники русской службы Радио Свобода.
Внезапная проза. Short-short. За этой разновидностью короткого рассказа еще не закрепилось термина, но жанр на подъеме. Только в последние годы и только в Соединенных Штатах вышло несколько посвященных ему антологий. Среди них - "Микро-проза: Антология по-настоящему короткого рассказа" под редакцией Джерома Стерна, "Шорт-шорт: Антология сверхкратких рассказов" под редакцией Ирвина и Иланы Хоув, "Кратчайшие рассказы мира", редактор-составитель Стив Мосс и очередной, третий том антологии современных американских шорт-шортов ведущих пропагандистов жанра Роберта Шэпарда и Джеймса Томаса - первые два тома этой антологии мы представили в предыдущем выпуске "Экслибриса". Нашу радиоантологию оправдывает еще и то, что жанр - в русской традиции освященный минималистскими шедеврами Пушкина, Гоголя, Толстого, Тургенева, Чехова, Бунина, Бабеля, Платонова, "крохотками" Солженицына - в России до сих пор не вызывает полного приятия. Из недавней, например, рецензии в "Независимой газете" на сборник коротких рассказов одного из авторов этого выпуска "Экслибриса": "Что такое минимализм, достоверно неизвестно. Видимо, это что-то маленькое..." При всей снисходительности один из параметров шорт-шорта здесь отмечен верно: размер от страницы до трех. Но это не просто укороченный "короткий рассказ". Исторический жанр восходит к дзен-буддистскому учению о сатори, внезапном откровении, к коану, к японским стихотворным жанрам хокку и танка, а в нашем веке - к джойсовскому повествовательному принципу epiphany - что означает "прозрение". Современный шорт-шорт - это прежде всего текст-нарушитель, текст-трансгрессор, текст, который внезапно возникает на стыке границ и поверх барьеров, а именно в этой творческой зоне обитает мультикультурное сознание авторов выпуска - писателей, которые стали зарубежными, продолжая писать по-русски...
Игорь Померанцев (Великобритания) - автор пяти книг минималистской прозы и стихов. Постоянный автор московского журнала "Октябрь" и нижегородского "Урби". В переводах тексты публиковались в британских журналах и антологиях, звучали на английском Би-Би-Си. Рассказ, возникший после поездки в Турцию, еще не публиковался:
"Пиявки для одалиски"
"Он сидит спиной к двери, лицом к зеркалу. Она входит, и он видит ее отражение. Это их первая встреча, встреча мусульманского жениха с невестой единоверкой. Что можно сделать с отражением? Самое интимное - подышать на него, чтобы затуманилось, запотело. В гареме зеркала не нужны - жены отражают друг друга, отражаются, дразнятся. Христиане собирают картины, мусульмане - зеркала. Однажды я попал в такой султанат зеркал. Я был тогда молод, врачевал на юге Турции, о гаремном госпитале знал понаслышке от персидских лекарей. Они лечили местного пашу от половой немочи. Кажется главным их снадобьем были крокодиловые яички в рисовом отваре. Этим отваром они довели пашу до недержания мочи и были обезглавлены. По слухам же знал, что впоследствии пашу поставили на ноги жарким из молодых голубок, студнем из козлиной требухи и рогового вещества и опиумной настойкой на меду. Как-то ночью за мной приехал Сулейман Ага, старший черный евнух паши и повез в гаремный госпиталь. Еще на арбе мне на голову накинули шаль. Против ожиданий в госпитале пахло не розовой водой, а виноградным спиртом и анисом. Я даже слегка охмелел. По темному коридору меня провели в комнату и там позволили скинуть шаль. В полумраке я разглядел ширму и догадался, что за ней лежит больная. Ни видеть, ни слышать ее врачу не полагалось. Евнух подвел меня к ширме, усадил на коврик и неуловимым движением нашел в ширме прореху. Он взял меня за кисть и осторожно сунул мою руку за ширму. Вначале ничего кроме пустоты я нащупать не смог, но после мои пальцы словно обволокла влажная паутина, словно их покрыли тончайшим атласным узором. Мою кисть приглашали на танец, и она, не спрашивая меня, откликнулась, дрогнула. Гибкие пальцы тесно переплелись с моими, и я уже не мог отличить их от своих. Потом в танец влились губы, они скользили по моей коже, не обходя стороной ни одной впадинки, ни одного волоска. В тот момент, когда меня в первый раз легко укусили в подушечку безымянного пальца, я перехватил пытливый взгляд Сулеймана Аги. Преодолевая слабость, я напрягся, набычился и даже остановил взгляд на часах, будто считал пульс больной. И тут она на самом деле прижалась к моему большому пальцу височной жилкой, своим пульсом. И через него я вошел, влился в ее кровь и поплыл по телу, проникая во все уголки и закоулки. Я плыл и плыл, пока не встретился со своей собственной рукой по ту, внешнюю сторону женской груди и даже пережил приступ острой, мгновенной ревности. Пепельными, к счастью, свеч так и не зажгли, губами я велел евнуху принести пиявок. Он передал приказ через нишу в стене, и пиявки были тотчас поданы. Я вслепую принялся за дело. По дороге домой я то и дело прижимал к носу правую руку. Знойный запах шафрана, въевшийся в кожу, и утренняя прохлада примешивались к размышлениям о природе прикосновения. Да, зеркальному отражению в очаровании не откажешь, но разве драма переплетенных в темноте пальцев уступает поэзии зеркал?
Сергей Юрьенен:
Дмитрий Добродеев (Германия) - автор сборников минималистской прозы "Архив", "Рассказы об испорченных сердцах" и только что вышедшей в Москве книги "Возвращение в Союз". Финалист премии Букера 96-го года. Переводился на немецкий и английский. Из новой книги, которая будет называться "Окна Му" - но сначала предисловие к рассказу, у микрофона автор...
Дмитрий Добродеев:
В тиши, в дали от посторонних взглядов, велось в середине 90-х годов ХХ-го века строительство укрепрайонов для местной и международной знати. Это происходило во всем мире - в Лос-Анджелесе, в Йоханнесбурге, в Рио-де-Жанейро, в Логосе. Не обошло это явление и Москву, вернее ближнее Подмосковье. С распадом СССР в 91-м году явление это приобрело массовый характер. Элиты - русские, американские, бразильские - жили в новых городках, обнесенных крепкими стенами, охраняемых спецслужбами с видеонаблюдением и овчарками, ночными патрулями и прочими мерами защиты. Здесь, вдали от сложных городских проблем, преступности, экологического загрязнения и прочих бед, "новые знатные" чувствовали себя защищенными. Джипы бесшумно разъезжали по ночным улочкам этих селений. Охранники смотрели в приборы ночного видения: не промелькнет ли тень незванного пришельца, собаки стояли при них, капали слюной и чутко ловили запахи ночного мира. Однако и эти системы давали сбои. Об этом наш рассказ...
"Смерть Артема Ильича":
"Ну почему, ну почему он не закрыл вовремя джакузи? Ушел по зову телефона на второй этаж, и оттуда сверху стал давать ценные указания партнерам по холдингу. Он говорил, говорил, расхаживая в коротком шелковом халате, а вода внизу бурлила, бурлила и доставала уже до краев треугольного маленького бассейна. Когда же он наконец завершил разговор и спустился вниз, было поздно. Бурлящая водяная масса вовсю хлестала через борта и заливала пространство ванной комнаты, она даже досочилась до сауны - его любимого детища. "Толя, где ты?". Водителя-охранника не было, час назад он отпустил его ненадолго, провести техосмотр машины и вот... Разъяренный, он накинул литую дубленку поверх шелкового халатика, сунул ноги в шлепанцы и, выйдя на крыльцо, рявкнул на всю улочку: "Порфирьевна, где же ты, твою мать!" В ответ - удивительная тишина. Порфирьевна, жившая в соседней пристройке, не отвечала, и сам поселок показался ему пуст. Обычно здесь жили не только по воскресеньям, но так же и по выходным. Красные особнячки, похожие на вигвамы, настоящий постмодерн, стояли как отмороженные, не пуская дымков из широких каминных труб. Его дача, совсем новая, была из красного финского кирпича, в форме вигвама, с остроугольной крышей, с большим газоном вокруг, где можно еще установить бассейн. Внутри четыре ванных комнаты, пять туалетов, камин в громадной гостевой и главное - подпол, где сауна, джакузи, фитнес и винный погребок. Стоила она как и полагается - один миллион баксов. Хотя в Мюнхене или в Лондоне такая домина стоила бы втрое больше. Однако к делу. Турецких рабочих на том краю поселка тоже не было видно, они куда-то испарились. Тишина благодатная, от которой однако, морозило кожу. Уже пятясь в дом и прикрывая дверь, он заметил на сумеречной улочке в 20-ти метрах припаркованный автомобиль, который вряд ли мог принадлежать жителю поселка Солнечный: они тут предпочитали "БМВ", "Вольво" и "Мерседесы", а это мини-вэн "Шевроле" с затемненными стеклами и немосковскими знаками. Из него не торопясь вышли трое и направились к его дому. Несмотря на мороз, Артем Ильич покрылся потом и побежал в подвал.
Сам он был в деловых кругах Москвы человек известный - один из первых ввел пластиковые карточки на российском рынке. С помощью его кредиток, разноцветных "Виз", "Мастеркардов" и "Амексов" новые хозяева России получили возможность покупать не глядя и не торгуясь. Особенно это было удобно при пересечении границы, в таможенную декларацию не заносилось ничего, кроме условных пятисот баксов, и хозяин с капиталом свободно переваливал за рубеж. Однако, год спустя на этом рынке появилась конкуренция, и дело Артема Ильича пошатнулось. Новый "король кредиток" М.Г. был груб и беспощаден, он одним махом расшвырял конкурентов: один кончил жизнь, замурованным в бетоне Нахабинского стройкомбината, другой неудачно свалился в реку во время рыбной ловли, а третий вместе с двумя охранниками и в черном "Мерседесе-600" попал под бампер гигантского КамАЗа. И все же Артем Ильич верил в свою счастливую звезду, что и в этот раз обойдется. Сбежал в подвал, заперся в кладовке, вытащил из кармашка мобильный телефон и принялся судорожно звонить. Сигнал шел плохо, вероятно по причине толстых стен дома или по вине подстанции. Шаги, они приближаются... Что делать? Лента жизни стала уж было проматываться в оцепеневшем мозгу. В кожаных куртках, в джинсах-бананах и обуви на плоской подошве они вразвалку подошли к его усадьбе. "А ну-ка, глянь в подвале!". Один из них спустился вниз, в бесшумных зимних кроссовках прошел мимо него, стоящего, затаив дыхание за дверью, заглянул в сауну, в джакузи, замочил ноги и, выругавшись матом, пошел наверх. Он стоял, прижавшись к стенке, в халатике, босой и беззвучно шевелил губами, глядя на выложенный голубым кафелем потолок. "Где же эти турецкие рабочие? Куда они подевались?" Он выскочил из дома для них неожиданно, в исподнем и попрыгал к лесу. Они присели на корточки, и держа пистолеты двумя руками, начали вести заправский прицельный огонь. Они вели сзади прицельный огонь, пытались взять на мушку этого толстого, лысого недомерка. Однако он скакал непривычно быстро под темными елями, и солнце февральское уже село, поэтому никак не получалось его подцепить. "Ничего, далеко не уйдет" - сказал главный. Артем Ильич бежал по зимнему лесу, проваливаясь по колено в снег, не ощущая ног, хотя был бос и в одном исподнем. Ели стегали его жесткими ветками по морде, пригоршни бриллиантовых снежинок осыпались на лысый череп, а он скакал как заяц, моля Бога об одном, чтобы пронесло. Он знал одно: километров через пять Волоколамское шоссе, а там есть шанс поймать попутку, добраться. Он продирался сквозь колючий ельничек, когда увидел огонек - избушка. Охотничья? Подбежал, заколотил, никакого ответа. Тогда дернул за дверь, вошел. Там сидели трое, положив могучие локти на сырую клеенку, стояли початые бутылки "Абсолюта", нарезана была "Мартаделла" колбаса. Попыхивали, наливали, вели неторопливый разговор. Он переминался голыми ступнями. "А, здравствуй, Гапон. - сказали не оборачиваясь, - Входи, гостем будешь". И в глазах их засверкали озорные огоньки...
Допили порцию, потом не торопясь взяли его под белы руки, поволокли в подвал. Там началась самая тягостная часть этой истории: прижигали паяльной лампой, приговаривая: "Вот тебе за это, вот тебе за то. И наконец о главном - где, сука, накладные холдинга?" Когда он все сказал, даже то, чего не знал, ему дали спокойно умереть. Проблема была потом, когда его грузное тело никак не влезало в топку небольшой домашней котельной, пришлось подравнять мотопилой - влезло. Из трубы повалил едкий голубой дымок".
Алексей Цветков (США). Автор романа о Древнем Риме "Просто голос", отрывки из которого публикуются в периодике, а так же четырех книг стихов и прозы, вышедших в Америке и в России, последняя - в 96-м году в Петербурге - "Избранные стихотворения", издательство "Пушкинский фонд". Переводился на английский. Свои "шорт-шорты" называет по-тургеневски "стихотворения в прозе". Вот одно из этих прозаических стихотворений Цветкова - из книги "Эдем" - "Город, город..."
"Режиссер кукольного театра Наум Заславский женился после пяти лет близкого знакомства на Тане Каждан, художнице, дочери художника. Теперь они живут в новом некрасивом девятиэтажном доме в среднем течении проспекта. В таких домах думают о мебели, о молоке, о копоти, летящей со Сталелитейного, о счастье вспоминают редко. Теперь возьмем Ровенчука из Заречной редакции - этот исчез без следа. Прежде он бил из дробовика ворон на городской свалке и имел любовницу в одном цыганском селе. Любовницу ему уступал муж, но брал за это деньги. А еще раньше Ровенчук служил в милиции. Логач был посредственным поэтом и круглым циником, о нем говорили, что он "стучит". Раз на свадьбе его столкнули с балкона пятого этажа, и он разбился насмерть. У него была жена Валя, она должна помнить о нем, больше о нем помнить некому. Логач был объявлен самоубийцей. Саша Реутов всегда появлялся в обществе какой-нибудь юной красавицы. Красавиц своих он неизменно именовал "зайчиками", заочно и в глаза. Он закончил философский, но называл себя социологом. В день диплома на вечеринке он тоже упал с балкона, говорил, что случайно. После этого Саша отпустил бородку, ходил на костылях и полюбил подводную охоту. О Логаче он вряд ли слышал. Поэтами были так же Петренко, Бондарев и Ковтун - все трое очень любили женщин и с удовольствием об этом рассказывали. Петренко был хром на обе ноги и вскоре женился. Он жил с женой в собственном доме на Воробьевке. Бондарев ездил на острова с одной десятиклассницей. Ковтуна посадили за групповое изнасилование, а он был добрый человек в очках. Цветков долго учился в разных университетах, у него были способности к иностранным языкам, поэтому он работал переводчиком, а потом еще репортером где-то на периферии, корректором, рабочим сцены, ночным сторожем. В конце концов он уехал жить в Америку. О нем писали в газете, как о растлителе душ, хотя многие думали о нем иначе. Для Данченко, например, он был идеалом и наставником. Что касается самого Данченко, то он вместе с одной знакомой забрался в канализационный колодец и там они приняли нембутал. Их разыскивали три дня, знакомую удалось спасти, но у нее вылезли все волосы. Данченко прожил всего 17 лет, он хотел бороться с режимом. Игорь Водопьянов был другом детства Цветкова, он любил стихи и классическую музыку. Мать у него была сумасшедшая и однажды прямо в квартире повесилась, а его сестру муж застал в постели с сослуживцем. Игорь с сестрой давно уехали. Олишенко тоже был другом детства, но все же он донес на Цветкова в комитет не по злобе, а со страху и потому что уже давно там работал. Жена его играла на скрипке, он ее жестоко избивал. Теперь он живет в Заполярье и работает в молодежной радиопрограмме для моряков рыбфлота. Можно еще вспомнить Вову Скачкова, который был просто школьником. Он был совершенно лысый от какой-то болезни, за это его все дразнили, но он не обижался. Его убили ножом знакомые ребята. А Таня Малышева работала в областной редакции и была неимоверно толста, несмотря на красивое лицо. Она считала себя диссиденткой и все время играла в конспирацию, но редактор требовал, чтобы она вступила в партию. Ей хотелось любви, она давала практически всем. Теперь возникает вопрос - правда ли все это? Можно сказать, что именно так все и было, и что есть свидетели, но свидетели сами были соучастниками. И нам издали трудно понять, кто из них свидетель, а кто и впрямь соучастник. Издали вообще трудно понять. И если есть Бог, а теперь считают, что непременно есть, надо спросить его, куда девается то, что проходит. Может быть прошедшее это всеравно, что никогда не бывшее. Есть только то, что есть сейчас, а того, что было, сейчас нет. Был город, город, были в нем какие-то жители, но теперь остается полагаться на память, потому что нельзя уже протянуть руку и сказать - вот..."
Сергей Юрьенен:
Леонид Ицелев (Германия) - автор рассказов, пьес, романа "Александра Коллонтай - дипломат и куртизанка", который вышел в Израиле, в Финляндии, Болгарии, а в 98-м году в Москве (издательство "Армада", серия "Россия: История в романах").
Рассказ называется "Любовь и национальный вопрос":
"Завтра я убью Фердинанда. Я сделаю это ради объединения моей родины и ради тебя. Наверное я погибну, но буду жить в твоем сердце не как болезненный подросток, а как мужчина". 18-летний голубоглазый студент Гаврила Принцип писал эти строки вечером 27-го июня 1914-го года в городе Сараево. Юноша перечитал написанное, разорвал лист, взял новый. "Милячка, я люблю тебя с четвертого класса, ты знаешь об этом, но именно сегодня, когда судьба Сербии, моя судьба и любовь к тебе..." Он не дописал фразу, скомкал бумагу, взял с полки обернутую в коленкор книгу с дюжиной бумажных закладок, улегся на кровать и раскрыл том. Гаврила Принцип был родом из Боснии и Герцеговины и считался подданным Австро-Венгрии, поскольку в 908-м году двуединая монархия аннексировала у Турции эту небольшую территорию с таким длинным названием. Эрцгерцог Франс Фердинанд был мрачным 50-летним мужчиной с такими же голубыми глазами как у своего убийцы. Больше всего на свете он любил свою жену Софи, урожденную графиню Хотек. Любовь была взаимной, но брак их долгое время не признавал педантичный во всем, в том числе в соблюдении династических законов император Франц Иосиф. Род богемских графов Хотек считался не равным для брака с племянником императора Священной Римской Империи и Германской нации, так до 1805-го года называлась Австрия. Иных радостей, кроме семейных, Фердинанд не знал. Была еще охота, она давала возможность пребывания на открытом воздухе и выхода негативной энергии. Все человечество Фердинанд делил на две части: тех, кто признавал его брак с бывшей фрейлиной эрцгерцогиней Изабеллой и тех, кто его супругу игнорировал. Политическая ориентация Фердинанда базировалась на том же принципе: он был сторонником сближения с Германией только потому, что император Вильгельм Второй принимал его жену с королевскими почестями. В то время как английская королева в ноябре 1913-го года не удосужилась приветствовать на Виндзорском вокзале прибывших в Лондон с официальным визитом Фердинанда и Софи. Фердинанд недолюбливал венгров за их засилье в государственном аппарате и вечное недовольство недостаточной автономией; евреев за их проникновение в промышленность и финансы и поддержку художников-декадентов и русских за культурную отсталость масс и потакание сербской экспансии. Но австрийских славян он любил. Его планы внутригосударственного устройства предполагали создание триединой Австро-Венгерско-Славянской монархии с выделением славянского элемента на первый план. В будущей Славяно-Австрии сын Фердинанда, наполовину чех, мог быть легитимным престолонаследником. Возможно рука Гавриила Принципа дрогнула бы, зная он о сочувствии Фердинанда славянскому делу. Об опасных для независимого сербского королевства планах Фердинанда знал руководитель тайной организации "Черная рука", в которую входил Принцип, глава сербской военной разведки полковник Драгути Димитриевич. В послужном списке Димитриевича, подпольная кличка Апес, кроме идеологической работы было крупное "мокрое дело" - убийство в 903-м году сербской королевской четы за коррумпированность и проавстрийскую ориентацию. Как и Гаврила Принцип, Димитриевич был холост, его единственной любовью была Сербия. Близких друзей у него не было, но среди людей, которых он видел ежедневно, был русский посол в Белграде Гардвиг. Главной целью жизни Николая Генриховича было единение славян под опекой Санкт-Петербурга. Подобно миллионам других русских немцев, Гардвиг любил Россию особой безоглядной любовью. Для улучшения внутриполитического и экономического положения страны он считал необходимой небольшую победоносную войну с Австрией, которая бы расширила границы империи до Эльбы и Адриатики. Славянские территории Австрии должны достаться не детям Фердинанда, а России. Мрачного охотника из Конопиште необходимо было ликвидировать. Детали устранения Фердинанда обсуждал с Димитриевичем русской военный атташе в Белграде полковник Виктор Алексеевич Артамонов. Принцип дочитал книгу, когда уже рассвело. Бессонная ночь не лишила его сил, задуманное он осуществил - Фердинанд и его жена были убиты, Вена предъявила Сербии унизительный ультиматум, Россия провела всеобщую мобилизацию. Австрия и Германия объявили России войну. 26-го июля 1914-го года в Зимнем Дворце в Петербурге император Николай Второй, обращаясь к членам Государственной Думы, заявил: "Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но и боремся за единокровных и единоверных братьев-славян. И в нынешнюю минуту я с радостью вижу, что объединение славян происходит крепко и неразрывно со всей Россией".
Сергей Юрьенен:
Петр Вайль (США) - автор множества статей и эссе в зарубежной и российской периодике, лауреат нескольких литературных премий, соавтор (с Александром Генисом) книг "60-й. Мир советского человека", "Американа", "Русская кухня в изгнании", "Родная речь" и других. Переводы на английский, итальянский, венгерский, польский и японский. В Москве готовится к изданию новая книга "Гений места" в смешанном жанре путевой прозы, литературно-художественного эссе и мемуаров.
Петр Вайль - "Перевод с итальянского..."
"Лето, окна повсюду распахнуты и из всех окон несется божественный голос Робертино Лорети. Это эпидемия - "Джамайка" и "Папагауа" - от Бреста до Владивостока. "Лодка моя легка, весла большие, Санта Лючия" - у нас ведь все переводили на русский, а что не переводилось - перекладывали. В стране, охватывающей 11 часовых поясов, не заходит "Соле мио" и одна шестая земной суши разом умоляет: "Вернись в Соренто!" Робертино 13 лет как и мне и у него уже большая пластинка - долгоиграющий гигант. Вечером на кухне соседка Мария Павловна Пешехонова волнуется: "Ведь совсем ребенок еще, а голосина - во! Что ж за народ такой?" Ее муж Борис Захарович, полковник в отставке, главный авторитет квартиры, поясняет: "Самый талантливый народ". И рассказывает о пленных итальянцах, как они поют и играют на аккордеоне. С трудом и сомнениями пытаюсь представить, что такое для итальянцев мы. Восточное, совсем иное. Водка не крепче граппы, но удивляет не крепость, а манера ее пить. Хотя мне это кажется естественным, не прихлебывать 40-градусный алкоголь, а опрокидывать одним махом под закуску. Под селедку, например, или лососину, которых порядочный итальянец есть не станет, потому что это сырая рыба. Что неправда - засолка тоже приготовление. А чем поленто лучше гречневой каши, которую мой квартирный хозяин в Риме, простой и славный малый, на моих глазах прямо из тарелки вывалил в унитаз, когда я хотел угостить его русским чудом. Мы, по-моему, терпимее. Помню как безропотно добывал в Теренском море моллюсков, заплывая к дальним валунам под руководством своих новых друзей Джузеппе и Энсо. Моя мать не вынесла бы самой идеи съедобности ракушек и может прокляла бы меня, но я не писал матери до чего докатился ее бамбино. Мужество требуется ежедневно, и хочется швырнуть в официанта тарелку с макаронами, поданными на первое, когда всем известно, что это гарнир. Но мы верим, что заграница знает лучше и от того терпим. Да и что взять с макаронников? Впрочем, макароны в России уважали еще со времен их фанатичного пропагандиста Гоголя, и в самые тяжелые годы вермишель и рожки серого цвета были основой рациона. Они почему-то исчезали в последнюю очередь. На пределах нашего бытия оказывалась Италия. А когда в середине 70-х впервые появились почти настоящие длинные спагетти, они ценились как деликатес, на них приглашали, посыпая зеленым сыром, вместо пармезана, существовавшего только в литературе и кино. В общем, за макароны итальянцам спасибо, пусть только научатся подавать их вовремя. Чем могли ответить мы? С Востока в Италию приходили красавицы. Чей миф о любви итальянских мужчин к русским женщинам? Наш? Их? Так или иначе в России его знали все, как и наши козыри: светлые волосы, высокие скулы. Итальянские мужчины русским женщинам были понятнее - вроде кавказцев, со всеми плюсами рыцарства и темперамента, только все-таки иностранцы, к тому же хорошо одетые, элегантнее других. Богатая заграница всегда выступала земным воплощением рая, но место, где живут антиподы с невообразимым языком - ад. Из такого сложного корня растет гибрид презрения и раболепия, который зовется отношением к иностранцам. В этом комплексе итальянец, как потенциальный жених, занимает особое место: его уважают может меньше, чем англичанина или шведа, ценят ниже, чем немца или американца, но он способен вызвать чувство, неведомое большинству иностранцев в России - любовь. И если уж суждено отдать дочку заморскому дракону, пусть он будет итальянским. Тем более, что итальянцы учили нас любви, начиная с великого Боккаччо, Декамерон участвовал в половом созревании, его откровенные сюжеты мы воспринимали порнографией в своей суровой стране. Но ближе и понятнее был писатель иного дарования - Васко Проталини, похожий на нашу коммунальную жизнь, только у нас про это по-русски не печатали. Сейчас изумляешься целомудрию нашего воспитания. Вот что волновало до темноты в глазах: какая-то Элиза, по прозвищу Железная грудь; убогий обиход проституток; утрата девственности на мешках из-под угля; волшебные фразы: " Марио и Милена желали друг друга" - у нас так не писали. У нас так не пели. Италия всегда была для России тем, что волнует непосредственно - голосом. Мальчик Робертино, гастроли Ла Скала, песни Доминика Мадуньо и Марина Марини, на чьем концерте у нас в Риге сломали все стулья, Карузо, вошедший в язык не хуже Шаляпина: "Ишь, распелся, Карузо!" Ненависть славянофилов к засилью Верди, любимая опера Николая Первого "Лучия Делевермур", любимая опера Николая Второго "Тристан и Изольда" и чем это кончилось. Итальянцы пели лучше всех, но еще важнее, что они пили, в том смысле, что не работали. Мы забыли, что именно они построили нам Кремль, на века. В 77-м мой эмигрантский путь в Америку лежал через Австрию и Италию. Все говорили об арабских террористах и в каждом тамбуре поезда "Вена-Рим" стояли солдаты с короткими автоматами вроде "шмайсеров", блондинистые, строгие, надежные. Утром я проснулся от невиданной красоты за окном - Доломитовые Альпы. Вышел в тамбур и оцепенел: на железном полу в расхристанной форме сидели черноволосые люди, дымя в три сигареты, шлепая картами об стол и прихлебывая из большой плетеной бутыли. Карабины лежали в углу, от всей картины веяло безмятежным покоем. Мы отличались своим представлением о незаходящем неаполитанском солнце, под которым только и можно петь и забивать голы. Певцы до нас добирались редко, но футболисты были известны наперечет. Первые мои итальянские слова - котенначо, либеро. А на каком языке передать изящество паса? Господи, верни меня в детство, хотя бы ради чувства блаженства пережитого, когда сам Драмацола разбежался и ударил, а Лев Яшин бросился и взял пенальти. Полковник Пешехонов заплакал у телевизора, к которому собрались все соседи, а Мацола потом объяснил репортерам: "Просто Яшин лучше меня играет в футбол". Итальянцы многое сделали для нас понятным, не в схеме жизни, а в самой жизни, в искусстве извлекать из нее главное, смысл каждого дня. Солнечный день, сладкий голос, стакан Вальпаличелы, тарелка макарон. Когда-то я работал грузчиком на кожгалантерейном комбинате. В нашей бригаде имелась достопримечательность - итальянец. Володя ушел на фронт из Смоленска, попал в плен в 41-м, очутился в Италии, работал механиком в Болоньи. В 48-м поехал повидаться с родными, вышел из лагеря через 10 лет, возвращаться казалось бессмысленным. Кстати, что в этом случае означает слово возвращение? Он выделил меня из бригады, по молодости я начинал пить не самого утра, и рассказывал: "Будешь в Соренто, знаешь Соренто? Ну да, где Горький жил. Пойдешь по главной улице вдоль моря, после подъема - развилка: основная дорога налево, а тебе направо. Метров через 200 крутой спуск к полю, внизу маленький пляж, никогда никого, ты один. Увидишь море и Везувий. От вокзала пешком полчаса. Запомни - у развилки направо". Я запомнил только потому, что в 18 лет запоминал все, даже это безумное напутствие в заготовительном цеху кожгалантерейного комбината, где мы с Володей-итальянцем на перевернутых ящиках пили красный "Вермут". Я запомнил и приехал через 20 лет и все нашел."