Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ, автор книги "Вожди в законе" (очерки физиологии власти)
Алла СЕВОСТЬЯНОВА, историк
Вячеслав КОЗЛЯКОВ, историк
Татьяна СМИРНОВА, музейный работник
Благодарность Михаилу Субботину, США
Ирина Лагунина: Зимой 1922-го года, измученный бессонницей и нестерпимой головной болью, Ленин переехал из Кремля в подмосковную усадьбу Горки. Просматривая на досуге газеты и новые книги, он обнаружил, что некоторые из интеллигентов, дореволюционные знаменитости, несмотря на голод и большевистский террор, остались в России, преподают в советских вузах, печатают научные статьи. 19 мая вождь отправил в Москву инструкцию "О высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции", надписав на конверте: "т. Дзержинскому. Лично, секретно, зашить". Спустя десять дней его сразил инсульт. К 18-му августа 1922-го (80 лет назад) тяжело больному Ильичу был передан первый список арестованных, которым было объявлено постановление о высылке и предупреждение, что самовольный въезд в СССР карается расстрелом. Ленин сказал тогда лечащему врачу: "Сегодня, пожалуй, первый день, что совершенно не болела голова".
Елена Ольшанская:
"В Горках знал его любой. Старики на сходку звали,
Дети попросту гурьбой, чуть завидя, обступали.
Был он болен..."
Незадолго до переезда в Горки Ленин позировал художнику Юрию Анненкову. Ильич сидел в кресле, углубленный в бумаги. "В искусстве я не силен, - признался он во время сеанса. - Для меня это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его: дзык! дзык! Вырежем. За ненужностью. Впрочем, - добавил Ленин, улыбнувшись - вы уж об этом поговорите с Луначарским, большой специалист. У него там даже какие-то идейки..." Ленин снова углубился в исписанные листы бумаги, но потом, обернувшись, произнес: "Вообще к интеллигенции, как вы, наверное, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг "ликвидировать безграмотность" отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. "Ликвидировать безграмотность" следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания". Ко времени описанной беседы гражданская война подходила к концу, красный террор насчитывал уже более 1 700 000 убитых, жертвы голода стали более 5-ти миллионов человек. Несмотря на ужасы, жизнь продолжалась. К 5-му февраля 1922-го года в Москве было зарегистрировано 143 частных издательства. Прочитав об этом в газете "Известия", Ленин потребовал от чекистов собирать систематические сведения обо всех профессорах и писателях. "Все эти явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи; почти все -законнейшие кандидаты на высылку за границу. Их надо излавливать постоянно и систематически высылать". Первая группа изгнанных получила в истории название "философский пароход".
В нашей передаче принимает участие автор книги "Вожди в законе. Очерки физиологии российской власти" Виктор Тополянский:
Это высылка не одних только философов. Получилось замечательное название "философский пароход", чистая метафора. Высылали просто интеллектуалов. Замысел депортации принадлежал Ленину. Это была его идея, его требование к осуществлению этой идеи. 1922-й год отличается от 1921-го. Расстрел 60-ти с лишним человек по делу Таганцева, в том числе Гумилева, это еще, если можно так сказать, отрыжка военного коммунизма и память о Кронштадтском мятеже. Это еще страх по поводу Кронштадтского мятежа. 22-й год - начало НЭПа, когда большевики начали активно добиваться признания их правительства, начали добиваться международных субсидий, начали добиваться того, чтобы стать полноправными членами мирового сообщества, выражаясь современным языком. В конце концов, в апреле-мае 22-го года прошла Генуэзская конференция. После этой конференции, где большевики вовсю потешились над иностранцами и сказали, что никакой собственности они возвращать никому не собираются, но тем не менее требуют, чтобы их уважали, чтобы их признали во всем мире как самую прогрессивную часть этого самого человечества. После этого не с руки было расстреливать, это было как-то неудобно.
Елена Ольшанская: Международная конференция в Генуе была посвящена восстановлению европейских государств после Первой мировой войны. Ленин писал наркому иностранных дел Чичерину: "Нам выгодно, чтобы Геную сорвали... Надо придумать маневры половчее, чтобы Геную сорвали не мы. Нам надо нечаянно падающего подтолкнуть не нашими руками." Сорвать конференцию, однако, не удалось, несмотря на случившийся скандал - неизвестные злоумышленники украли во Франции из поезда более 30 мешков с дипломатической почтой. На конференции британский премьер Ллойд Джордж сказал: "У нас есть предрассудки. В Западной Европе любят, чтобы за проданные товары платили. Если кто-нибудь просит у соседа взаймы, он ничего не получит, если заявит, что его принципы не позволяют ему платить долги". Именно в таком духе выступали большевики на Генуэзской конференции.
Виктор Тополянский: Высылали всех: инженеров, агрономов, техников, врачей, кого только ни высылали. Условно можно объединить всех высылаемых по нескольким общим признакам. Первый общий признак - это принадлежность к Всероссийскому комитету помощи голодающим. Большинство тех, кто входил в этот комитет, если они не были уже высланы или если они не были посажены, то их попытались отправить с так называемым "философским пароходом". Второе, что объединило целую группу высылаемых, это профессорская забастовка в начале 22-го года, вызванная теми же причинами, что мы пережили в начале 90-х годов. Прежде всего, невозможностью получить деньги за свой труд, профессорам как-то забывали выдавать зарплату. Вообще создавали все условия для того, чтобы они работали максимально плохо. Кроме того, ведь университет начиная с 1905-го года добивался автономии и даже ее получил (Московский университет и другие тоже). А большевики попытались эту автономию ликвидировать.
Елена Ольшанская: В 1919-м году в университетах были ликвидированы юридические факультеты, а в 1921-м Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос) отменил историко-филологические науки как устарелые и бесполезные для диктатуры пролетариата. Последний выборный ректор Московского университета М. М. Новиков спросил у своего коллеги историка Покровского о причинах такого решения. "Вы как биолог должны знать, сколько крови и грязи бывает при рождении человека, а мы рождаем целый новый мир", - ответил тот. "Современная биология требует от всех присутствующих безупречной чистоты рук", - возразил Новиков.
Алла Севостьянова, историк: Между 19-м и 22-м годом идет совершенно конкретная практика, идеологическая практика, которая подводит умы к одной простой мысли: ничего не нужно. "Мы наш, мы новый мир построим" - это в историческом плане отвержение линии прежней, когда история прервалась. Вузовская практика очень простая - ничего, что уводило бы в бегство от современности. Сначала урезанное преподавание, еще оставим тех, кого ( я имею в виду, большевики так рассуждают) мы теперь считаем старыми специалистами. Вообще этот термин "старые спецы", введенный большевиками, он сразу разграничил в вузе на "наших" и "не наших", на "чистых" и "нечистых" и так далее. И смотрите, что происходит. Давайте процитируем Луначарского: "Преподавание истории, с точки зрения закономерности, должно быть отброшено. Преподавание истории в направлении национальной гордости должно быть отброшено. Преподавание истории, жаждущее найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено". Три раза в одном и том же выступлении в этом фрагменте он повторяет "должно быть отброшено". Образуются некие, как их называют, ФОНы - факультеты общественных наук. Потом с ними расправятся как раз в 1922-м году, но пока они нужны, в19-м году, в 20-м, в 21-м. Где на долю истории, собственно, приходится: декабристы - раз (это практика Московского университета), затем Стенька Разин, Пугачев (до декабристов), а дальше только марксистское движение. Где старые специалисты нужны? Да нигде не нужны.
Елена Ольшанская: В музее города Сергиев Посад регулярно проходят выставки, которые устраивает Татьяна Васильевна Смирнова. Ее научная тема - "Сергиев Посад, 20-е годы, судьбы "бывших".
Татьяна Смирнова: Термин "бывшие" кажется на первый взгляд странным. Когда-то граф Николай Николаевич Бобринский мне сказал, узнав название моей темы: "Бывший граф", "бывший сенбернар" - люди не могут быть "бывшими"". Я думала, как образовалось такое слово. По-видимому, сначала говорили и писали "бывший граф", "бывший князь", потому что титулы были отменены. Этих людей даже в документах называли "бывшими". Потому что и малограмотный монах, который едва мог подписать свою фамилию, и торговец, и фабрикант, и князь - все они "бывшие". Граф Юрий Александрович Олсуфьев был очень предусмотрительным человеком. И когда до него дошла весть о февральской революции, он понял, что надо уезжать. И он из своей усадьбы в Тульской губернии направился к оптинскому старцу Анатолию Потапову, духовнику своему, и тот посоветовал или благословил, точнее сказать, поехать под покров Преподобного. Вот он и приехал, по-видимому, первым в Сергиев Посад из тех, кто уезжал от революции, и купил здесь дом недалеко от центра на Валовой улице. Потом стали приезжать сюда разные люди. Я бы назвала родственника графа Олсуфьева Сергея Павловича Мансурова, они были женаты на двоюродных сестрах, внучках князя Трубецкого Николая Петровича. Он приехал уже летом 18-го года и поселился в том же самом доме. Позже приехал двоюродный брат Мансурова, художник Владимир Алексеевич Комаровский, художник-иконописец. Многие люди, связанные как родственными, так и духовными связями, они приезжали сюда от голода и холода, царившего в столицах, от опасности арестов, считалось, что здесь как-то потише. Некоторых просто выселяли из домов или из усадеб, а кто-то предусмотрительно, как тот же Олсуфьев, уезжал сам. Вот эти люди, порой даже не знакомые ранее друг с другом, стали общаться между собой. Город был ведь небольшим.
Елена Ольшанская: Подобно герою романа "Доктор Живаго", философ Федор Августович Степун еще в 1919-м увез семью в деревню и занялся сельским трудом. Регулярно приезжая в Москву, он читал лекции, редактировал книги. Ленину попал в руки сборник статей - ответ русских мыслителей на книгу Освальда Шпенглера "Закат Европы". Взглянув на фамилии авторов - Н. А. Бердяев, Я. М. Букшпан, Ф. А. Степун, С.Л. Франк - вождь назвал сборник "литературным прикрытием белогвардейской организации". Деревня не спасла Степуна от высылки.
Татьяна Смирнова: Часто задают этот вопрос, почему они не уехали, хотели ли они уехать, могли ли они уехать? У меня впечатление, что большая их часть все-таки сознательно осталась в России. Комиссия по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры была организована уже в ноябре 1918-го года, а Лавра была закрыта в октябре уже 19-го года. То есть, в течение года действовала и комиссия, и еще существовала Лавра. Но что удивительно: Лавра не была разграблена. Потому что комиссия эта самоотверженно трудилась. И были приняты все меры для того, чтобы сохранить ценности Лавры. Если мы сопоставим это с ситуацией в московском Кремле, где большая часть патриаршей ризницы была разграблена, то в Лавре этого не произошло. Дело в том, что возникла сразу мысль, что монахов нужно взять в качестве сторожей или, как мы теперь говорим, смотрителей, и они удивительно добросовестно работали. Лавра несколько лет не отапливалась, все помещения не отапливались, не было дров. Было время, когда зарплату уже не платили этим сторожам, не было и на это денег. Только за то, что они жили в Лавре, они согласились, и они действительно в этих промороженных помещениях сидели. Власти все время хотели как-то использовать Лавру в своих целях. Например, танцы устраивали в помещении трапезной. В общем-то, это была постоянная борьба, борьба вот этих замечательных людей, прежде всего, конечно, вначале это был Флоренский, Олсуфьев, потом Свирин. Это беспрерывная борьба за то, чтобы Лавра уцелела. Очень повезло, так получилось, что именно в этот город приехали такие люди, абсолютно честные, сверхчестные, которые, сами голодая, не взяли ничего, не только не взяли, они все сохранили, все, что могли. Это были очень верующие люди. Для атеистически настроенной интеллигенции интереса этот город не представлял. Эти люди как-то довольно легко мирились со всеми трудностями бытовыми. Ведь не только вопрос в том, чем питаться, но еще трудности и в том, что они не привыкли, скажем, мыть пол, стирать белье. Для женщин было довольно трудно научиться, но всему этому они смогли научиться. Софья Владимировна утром, подоив корову, (графине, конечно, раньше не приходилось самой доить коров), бежала за три версты в Гефсиманский скит, отстаивала утреннюю службу и возвращалась быстро домой, чтобы успеть напоить мужа чаем. Некоторое время еще существовали Гефсиманский скит, Черниговский скит, и туда они постоянно ходили молиться буквально каждый день.
Вячеслав Козляков, историк: Тогда, в 1922-м году, высылка этих людей была наказанием для них, и они воспринимали это как наказание. Причем, я не знаю, может быть, кто-то из них предпочел бы и Соловки, чтобы не уезжать с родины, поскольку с родиной никто не хотел расставаться, и даже те кто уехал теми или иными путями в эмиграцию, понимали, что тут вопрос о жизни или смерти. Обдумывая этот список, почему Бердяев, почему Ильин, почему Стратонов, почему Новиков, почему Айхенвальд, нужно задуматься о другом, о политическом смысле этой акции для большевиков. Мы в большевиках, может быть, видим слишком больших специалистов по истории философии, исторической науке или истории литературной критики, а на самом деле у них были очень плоские и однозначные представления о культуре, о гуманитарной науке. Все, кто когда-то штудировал "Материализм и эмпириокритицизм", помнят эти примеры так называемой полемики.
Елена Ольшанская: В своей знаменитой книге "Материализм и эмпириокритицизм", изданной в 1909-м году, Ленин разоблачал бывших соратников - философов, переметнувшихся из материализма в идеализм. Он назвал их "петухами", которые "не умели выделить из навозной кучи абсолютного идеализма... диалектики - этого жемчужного зерна". "Уму непостижимо, как это можно подобное написать, написавши, не зачеркнуть, не зачеркнувши, не потребовать с нетерпением корректуры для уничтожения таких нелепых сравнений", - писала известная революционерка Аксельрод в рецензии на этот философский труд, заметив, однако, что "автор горячо и страстно защищает истину". В книге Ленина она почувствовала "живой, свежий, бодрый революционный тон". В том же 1909-м году вышел знаменитый "сборник статей о русской интеллигенции" - "Вехи". Это было время разочарования: революция 1905-го года показала, что "народу", как его понимала и обожествляла прогрессивная общественность, завоеванные демократические свободы не нужны, они ему непонятны. "Вехи" призвали интеллигентов во имя того же народа не идти на опасные авантюры. Статьи крупных ученых (Бердяева, Булгакова, Гершензона, Изгоева и других) вызвали тогда у многих негодование.
Вячеслав Козляков: Ситуация менялась, и проблемы, которые были актуальны в 1909-м году, в 1922-м году воспринимались совершенно по-другому. То, что "Вехи" - это действительно вехи для истории интеллигенции, это очевидно нам сейчас, поскольку впервые, может быть, был поставлен с такой силой и очевидностью вопрос о том, что надо очнуться от почти векового процесса политического противостояния и задуматься над тем, что у интеллигенции есть и другой смысл в России, кроме политической оппозиции власти. То есть, это, конечно, грубо и схематично; эту полемику я сейчас в одной фразе пытаюсь передать, но в принципе спор был именно об этом. Был обозначен раскол, две линии развития интеллигенции, которые существуют до сих пор. То есть есть и сейчас люди, которые активно вовлечены в политику, и есть люди, которые активно себя ставят вне политики, занимаются тем, что, как они считают, имеет значение для культуры. Поэтому "Вехи" действительно много значили для самосознания интеллигенции в России. Но еще нужно вспомнить, что "Вехами" все не ограничилось, были дальше другие сборники, - "Из глубины", это сборник 1918-го года. То есть, разговор продолжается, просто "Вехи" его начали и обозначили тему. В 22-м году пражское издание - журнал "Смена вех", там содержание очень спорное, поскольку "Смена вех" означала другие "вехи". "Смена вех" - возвращение не к осознанию жизни, а к принятию режима, то есть, это была игра понятиями и была подмена понятий в этой "Смене вех". Не случайно "сменовеховство" не было воспринято думающей частью эмиграции. И те, кто поехал на этом знаменитом пароходе 22-го года, они были ближе все-таки тем, кто действительно стоял на позиции "Вех", но не на позиции "сменовеховства".
Виктор Тополянский: Высылали еще и по признакам партийности. Бывший меньшевик, бывший член какой-то иной партии, любой, неважно - меньшевики, эсеры или кто-то еще, бывшие кадеты - это были совершенно неприемлемые люди для советского режима, их тоже постарались выслать, если они сохранились к тому времени. В Москве большинство их арестовали в середине августа и, продержав недолго в тюрьме, взяли с них подписку о том, что они готовы покинуть страну и никогда в нее не возвратиться. Если они попытаются вернуться, то они были предупреждены о том, что их расстреляют. В Петрограде аресты начались тоже в середине августа, но петроградских литераторов, интеллектуалов, скажем точнее, продержали в тюрьме два или больше месяца, и только после этого уже послали за рубеж.
Вячеслав Козляков: Я думаю, что нужно учесть еще несколько событий, которые обычно остаются в тени и не включаются в анализ. Дело в том, что тот корабль, куда он поплыл? Он поплыл в Германию. Почему он поплыл в Германию? А потому что с Германией были установлены дипломатические отношения, Германия первая признала то государственное образование, которое родилось в результате гражданской войны. И в Германии появились специальные учреждения для работы с эмигрантами. То есть, получается, что для большевиков это еще было ясным таким посылом, что мы высылаем, но мы делаем это теперь более-менее цивилизованно, то есть, мы сажаем вас на пароход, вы едете, вас встречают в Германии представители, мы все это знаем, мы все это допускаем. Потому что все это цветение культуры эмиграции именно в Берлине в начале 20-х годов оно было не таким простым процессом. Я думаю, что большевики в определенной степени контролировали то, что там происходило, во всяком случае, информацию о том, что там происходило, они получали полную.
Елена Ольшанская: Вот как описывал Бердяев свой арест в 1920-м году. Утром 18-го февраля он был вызван на принудительные работы. Еще затемно собрали "буржуев" по указанному адресу и с конвоем солдат погнали на окраину. Было больше тридцати градусов мороза. Дотащились до какого-то вокзала, там мужчинам дали тяжелые ломы - очищать ото льда и снега железнодорожный путь; женщины грузили глыбы в вагон. Работали до сумерек, без еды, лишь в конце получили по куску черного хлеба. Была уже ночь, когда с высокой температурой философ добрался до дома. Домашние принесли ему в спальню железную печку, но как только задремал, входная дверь затряслась от ударов. На пороге стоял чекист с вооруженными солдатами. На Лубянку арестованного вели пешком: транспорта у советской власти на всех врагов не хватало. Тюремное заточение оборвалось так же внезапно, как и началось. Однажды в полночь, рассказывает Бердяев, - повели на допрос по бесконечному лабиринту коридоров и лестниц. Вдруг - ковровая дорожка, распахнулась дверь, - в залитый ярким светом огромный кабинет со шкурой белого медведя на полу. У письменного стола стоял высокий военный с красной звездой на груди. Вежливо пригласил сесть, представился: "Дзержинский". На допрос приехал из Кремля Лев Каменев; тут же был и видный большевик Менжинский. "Дзержинский произвел на меня впечатление человека вполне убежденного и искреннего. Это был фанатик. В прошлом он хотел стать католическим монахом, и свою фанатическую веру он перенес на коммунизм", - писал Бердяев. "Я всегда был ничьим человеком, был лишь своим собственным человеком, человеком своей идеи, своего призвания, своего искания истины", - эту мысль философ высказывал не раз, не скрыл ее и от ночных собеседников. Дзержинский внезапно распорядился отпустить его домой. Второй арест был столь же неожиданным. 16-го августа 1922-го года Бердяев приехал в Москву из деревни, где отдыхал с семьей на даче. В этот день он был отправлен на Лубянку, а вышел оттуда, подписав прошение о высылке вместе с семьей за границу, без права возвращения. На сборы была дана одна неделя. Одновременно с ним должны были уехать философы, писатели, историки - С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, С. Л. Франк, Ф. А. Степун, Б. П. Вышеславцев, М. А. Осоргин, Ю. И. Айхенвальд, А. В. Пешехонов, В. Ф. Булгаков, А. А. Кизеветтер, А. В. Флоровский, С. П. Мельгунов, В. А. Мякотин, социолог П. А. Сорокин, биолог, ректор Московского университета М. М. Новиков, математик В. В. Стратонов, экономисты, кооператоры, агрономы, издатели... Был в этом списке сын философа и искусствоведа Евгения Трубецкого - Сергей.
Татьяна Смирнова: Евгений Николаевич Трубецкой был с Белой армией на юге во время гражданской войны, в1920-м году он от тифа скончался в Новороссийске. Тем не менее, решили выслать его семью, состоявшую из вдовы Веры Александровны, дочери Софьи и сына Сергея. Сергей в это время находился в Таганской тюрьме. Он тоже был философом, можно так сказать, потому что окончил Московский университет, как раз философское отделение. Его отпускали из тюрьмы домой под предлогом того, что он должен заниматься в университете, как это ни странно, в те годы были и такие правила, а ночевать он должен был дома и периодически отмечаться в Таганской тюрьме. Его арестовали и забрали на Лубянку, при этом чуть не пострадали его товарищи, сидевшие в Таганской тюрьме, которые как бы отвечали за то, что он должен вовремя приходить и отмечаться. На Лубянке ему предложили подать заявление об отъезде заграницу, о добровольном отъезде. Он решил, что это провокация. Предложение такое сделали еще ряду лиц, и они все подписали, а он все упорствовал, говорил, что не хочет уезжать, и как быть тогда с матерью и сестрой? Ему сказали, что мать и сестра поедут тоже с ним. Он очень долго сомневался, в конце концов, все-таки написал просьбу, но начал ее очень странно: "Мне было предложено написать заявление с просьбой о высылке заграницу". Это чуть не стало роковым. Германское посольство заявило, что Германия не место ссылки. Но все-таки все обошлось, и они все уехали, даже он сумел спасти свою двоюродную сестру.
Вячеслав Козляков: У Бердяева сказано: "Мы наняли корабль". Представьте себе, собираются 25 интеллигентов, только что они избавились от своего имущества, Бердяев сдал на руки даже несчастную собачку, нельзя было животное взять с собой в путешествие, и нанимают целый корабль. Кто деньги платил? - вот такой вопрос современный. По воспоминаниям, их никто и не встречал. Шла обычная жизнь, приезжает группа из ста человек, потому что 25 человек выслано, на каждого по три-четыре члена семьи, дети. По воспоминаниям, первое, что поразило пассажиров этого корабля то, что идет совершенно чужая жизнь. Булыжник моют с мылом в 22-м году. Они из Петербурга уехали, а в Германии как продолжали до войны мыть с мылом булыжник, так его и моют. Ходят трамваи, несмотря на сложную тогда жизнь в Берлине, инфляцию и прочее. Какой-то размеренный уклад сохранялся и, конечно, для высланных людей это был тоже своеобразный шок.
Виктор Тополянский: Было несколько пароходов и не один поезд. Они выезжали на протяжении нескольких месяцев. Питирим Сорокин уехал во второй половине сентября с небольшой группой, а остальные выезжали до конца года. Надо сказать, что так же как в "деле врачей" ( мы до сих пор не знаем, сколько врачей было арестовано в 1952-м и начале 53-го года), так я до сих пор не могу установить точно, сколько человек было депортировано в 1922-м году. Во всяком случае, известно, что, кроме высылаемых из Москвы и Петрограда, была группа лиц, высланных из Киева, была группа высылаемых из Одессы, из Новороссийского университета, и были, по позднейшему признанию Троцкого, около 60-ти человек, высланных из Грузии.
Елена Ольшанская: Дозволялось взять с собой на человека: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, две рубахи, одну простыню. Никаких драгоценностей, даже нательных крестов. По свидетельству писателя Михаила Осоргина, им не разрешили взять ни одной писаной бумажки, ни одной книги. Поезд Москва - Петроград. Потом многочасовая погрузка на немецкий пароход( он назывался "Обербургомистр Хакен": с трапа выкликают имя, вводят по одному в контрольную будку, опрос и обыск, на ощупь, через платье... Утром 28-го сентября отчалили. Море было на редкость спокойным. Спутники Бердяева запомнили, как он прогуливался по палубе в своей широкополой шляпе, с толстой палкой в руке и в сверкающих галошах. Капитан показал на мачту - там все время пути сидела какая-то птица. "Это необыкновенный знак!" - сказал капитан.
Вячеслав Козляков: Самый показательный вид источников - это, конечно, мемуары. Вот мы с вами открываем мемуары Корнея Чуковского и читаем про его путешествие в Москву в ноябре 1922-го года, то есть, после того, как были высланы из страны замечательны люди, о которых мы с вами говорим. "Пробегая по улице к Филиппову за хлебом или к будочнику за яблоками, я замечал одно у всех выражение: счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины. Женщины с сладострастными пьяными лицами прилипают грудями к оконным стеклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты:" И дальше можно цитировать это, понятно, что есть некоторая ирония у Чуковского, поскольку видим, что "фокстрот, хорошие люди, актеры, писатели, все живут зоологией и физиологией". То есть вот оно это время, очень живое, которое все-таки было в стране. И большевики могли быть в упоении от этого нового счастья, свалившегося, нэпмановского, и они могли поверить, что все у них устроилось, эксперимент получился. И поэтому: сейчас мы вышлем несколько пароходов и заживем хорошо.
Елена Ольшанская:
":Еще на Западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах горят.
А здесь уж белая дома крестами метит,
И кличет воронов, и вороны летят."
Сборник современной русской поэзии со стихами Анны Ахматовой был напечатан в Берлине в 1922-м году.
Виктор Тополянский: От голода 1920-22-го года только по официальным данным погибло свыше пяти миллионов человек. По всей стране процветало немыслимое людоедство. Мне попадались совершенно поразительные заметки, правда, не в советской прессе, о том, что озверевшие голодающие в Поволжье съедали представителей АРА - это американская организация помощи, возглавляемая Гувером, будущим президентом США, она спасла от голодной смерти неизвестное число миллионов человек в стране. По предположениям тех же большевиков, , от голода должны были погибнуть не меньше 20-ти миллионов человек, погибло только пять. Большевики полагали, во всяком случае, тот же Троцкий этого почти не скрывал, что, чем меньше едоков, тем легче будет стране.
Елена Ольшанская: Создав в стране голод массовым изъятием хлеба у крестьянства, вождь революции писал Молотову: "Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать."
Виктор Тополянский: Нельзя забывать, что Ленин к тому времени уже был просто бредовый больной. Фактически его надо было в 22-м году рассматривать как невменяемого больного. В 22-м году по Москве распространились слухи о том, что Ленин болен сифилисом, что у него прогрессивный паралич, что он бредит и, как говорили даже досужие люди, его преследует Божья матерь за все беды, которые он причинил стране. В том же 22-м году зарубежная пресса активно обсуждала, чем болен Ленин, и пришла к выводу, что те доктора, которые его лечили, и те доктора, которые говорили о неврастеническом синдроме у вождя, на самом деле скрывали, что за этими неврастеническим синдромом таится одна-единственная болезнь - прогрессивный паралич.
Елена Ольшанская: "Наш паралич - самый прогрессивный в мире!" - шутили советские люди, и шутка почему-то никогда не устаревала.
Виктор Тополянский: У прогрессивного паралича есть одна особенность, это именно тот контингент больных, который когда-то заполнял, просто переполнял психиатрические отделения разных клиник. Как только у больного появлялись первые признаки прогрессивного паралича, этого больного немедленно признавали невменяемым, даже если он сохранял внешние признаки вменяемости и дееспособности. Я не могу сказать, с какого времени следует признать невменяемым Владимира Ильича. В 1903-м году Крупская увидела у него сыпь, от которой он очень страдал, очень многое свидетельствует о том, что это сыпь, скорее всего, была сифилитического происхождения, но появление сыпи означает уже вторичный сифилис. После 1903-го года у него развивался уже третичный сифилис с постепенным поражением сосудов. Я еще раз говорю, я не знаю, с какого года его следует признать невменяемым, потому что соответствующего обследования и лечения, в том числе у психиатров, он не проходил. Психиатров к нему вызвали, и психиатр Осипов дежурил у него беспрерывно, то есть просто жил в Горках с 23-го года, а до этого к нему приезжали немцы, и одним из первых приехал знаменитый Ферстер, один из самых крупных специалистов по нейросифилису. Именно Ферстер назначал ему противосифилитическую терапию, подробно описанную во всех медицинских дневниках в то время. Понимаете, эта болезнь, прогрессивный паралич, она очень на самом деле любопытна. Тем же прогрессивным параличом страдал, например, Мопассан. Еще давно психиатры заметили одну удивительную вещь, что прогрессивный паралич прежде, чем довести человека до полного маразма, дает ему возможность невероятной продуктивности и работоспособности. Такую избыточную энергичность действительно можно отметить у Ленина в 17-18-м, даже в 19-м году. А вот начиная с 20-го года, он все больше напоминает Ницше в последние годы его жизни: все чаще головная боль, какие-то головокружения, непонятные для врачей припадки слабости и потери сознания. То есть, в любом случае, 22-й год - это время уже очень тяжелой болезни Ленина, с повторными инсультами, нарушениями сознания, с повторными эпизодами галлюцинаций и просто бреда, описанного тем же докторами.
Вячеслав Козляков: Вы знаете, есть урок в жизни тех людей, которые уехали на этом пароходе. Урок состоит в том, что они не изменили самим себе, не отказались от того, чем они занимались в России. Я думаю, что это был главный урок этих людей. Потому что, посмотрим ли мы на круг людей, возникший вокруг Бердяева, мы увидим, что это опять то, что он пытался создавать в годы гражданской войны вокруг себя. Бердяевские вторники, тоже, может, не так как в России, но модель, модель "академии" была перенесена и в эмиграцию. Посмотрим мы на Кизеветтера, Кизеветтер стал одним из столпов русского института в Праге. Вокруг него тоже было много людей. И он еще смог, успел, несмотря на то, что ему не так много было отпущено, научить некоторых молодых людей, приехавших из эмигрантских семей учиться в Прагу, как-то продолжил ту традицию.
Виктор Тополянский: Идея высылки основана, во-первых, на невероятной подозрительности вождя, во-вторых, на его бреде величия. Потому что только он, он единственный знал и понимал, куда надо идти, каким путем, а все остальные шли, как известно, путем неправильным.
1922-й год это, может быть, один из самых интересных годов в истории советского государства. Уже фактически сложилась система советского государства, уже сложилась идеология этого государства. И в этой идеологии главным было добиться от подданных абсолютного повиновения, даже несмотря на то что у них могли сохраняться какие-то другие мысли. И фактически то что сделали большевики, может быть, самое страшное, это не эти бесконечные убийства, не расхищение страны, а именно растление всего населения, растление сознания населения. Вот этого они добились, это то, что сохранялось и фактически сохранилось до настоящего времени - растленное сознание масс. Добиться им этого удалось очень просто: с одной стороны, страхом, с другой стороны, голодом. И если внимательно посмотреть все ленинские работы, то фактически он говорил в основном только об этом: как перерезать кулаков, как изъять из крестьян зерно, как кого-то посадить, как кого-то отпустить - тоже говорил. Но только чаще говорил о том, сколько надо расстрелять.
Французская психиатрия когда-то описала очень любопытный синдром, он назывался "помешательство вдвоем". Если в какой-то семье был сумасшедший, то супруг или супруга рано или поздно проникались идеями этого сумасшедшего, и уже трудно было отличить, кто из них более сумасшедший. В итоге, если сам сумасшедший временно выздоравливал, то есть, если наступала ремиссия, то человек, индуцированный этим сумасшедшим, мог так и сохранять в неприкосновенности эти идеи. Я не могу исключить, что этот очень любопытный синдром можно распространить и на большие массы людей. Я не исключаю, что Ленин просто индуцировал своим бредом сначала своих ближайших соратников, а потом с помощью советской пропаганды, которая работала, надо сказать, отменно, эти идеи удалось внедрить в сознание всего населения. И, таким образом, советская цивилизация состоялась.
В передаче использованы материалы из книги В.Тополянского "Вожди в законе", М. 1996г.