Передача шестая >>>
Тольц:
В предыдущих передачах этого цикла мы затронули уже немало тем, связанных с историей ХХ съезда и антисталинского доклада на нем, с тем эхом, которое в стране и по миру вызвала эта речь Хрущева. Говорили мы и о значении ХХ съезда в судьбе Советского Союза и мирового коммунизма. Такие экскурсы в прошлое, как камень, брошенный в реку памяти - будит расходящиеся по поверхности волны воспоминаний и несогласия, поднимает со дна другие темы и размышления.
В сегодняшней передаче, возвращаясь к уже сказанному, ими поделятся с вами бывшие лагерники и бывшие сотрудники КГБ, сотрудник ЦК компартии США и историк.
ХХ съезд. Передача шестая Круги на воде.
В одной из передач этой серии профессор Пихоя рассказал об обсуждении в марте 56-го закрытого доклада Хрущева на партсобрании Теплотехнической лаборатории Академии Наук, где несколько коммунистов: Овалов, Смолянкин, Щедрин и Орлов выступили с обличениями не только культа личности Сталина, но и всей партийно-советской системы. Ознакомили мы вас и с доносом, направленным на них в ЦК.
Скандал получился громкий. ЦК даже специальное постановление по ТТЛ (Теплотехнической лаборатории) принимало. Ветераны партии помнят его до сих пор. К примеру, недавно при мне вспоминал об этом деле последний генсек - Михаил Сергеевич Горбачев.
Как я уже сказал, резонанс воспоминаний расходится, как круги по воде: уже после того, как передача о деле ТТЛ пошла в эфир, довелось мне говорить по телефону с главным героем этой истории, живущим ныне в Соединенных Штатах, бывшим советским правозащитником и политзаключенным, членом-корреспондентом Армянской Академии Наук Юрием Орловым.
И сегодня я не могу не привести его воспоминания о той давней истории.
Юрий Орлов:
О чем я лично говорил на этом собрании: о том, что при одной и той же экономической базе возможны различные социальные политические системы - более свободные и менее свободные. Причем наша система - это террористическая, и я говорил о терроре правительства, затем то, что мы все, все общество морально опустились - снизу и доверху, до ЦК и до Верховного совета, мы только поднимаем автоматически руки, поддакиваем властям и смотрим, куда дует ветер. И закончил я тем, что необходима демократизация на базе социализма.
Тольц:
Спрашиваю по телефону Юрия Федоровича Орлова:
- Ну, а как вся эта история отразилась на Вашей последующей жизни?
Юрий Орлов:
- После этого выступления моя жизнь радикально изменилась. Я был, конечно, исключен из партии, уволен из Института по решению ЦК, которое потом было утверждено на Политбюро. Кстати, все члены партии в Теплотехнической лаборатории были исключены, им поменяли всем партийные билеты, правда только тем, кто осудил наше выступление, но нам-то, четверым, конечно, не разрешено было менять билеты, просто мы были исключены и уволены и, как сказал Хрущев по вертушке Алиханову, директору, что мы должны быть счастливы, что нас не арестовали, потому что были требования, чтобы нас арестовать.
Тольц:
Рассказал мне Юрий Федорович Орлов и о том, как повисла в воздухе тогда защита подготовленной им диссертации, и прекратились его научные публикации, как он, оказавшись без работы, остался и без средств к существованию.
И вот тут вот еще одно косвенное порождение ХХ съезда - появилась новая, точнее выторможенная четырьмя почти десятилетиями советского беспамятства старая форма социального взаимодействия - корпоративная солидарность и помощь.
Юрий Орлов:
- У меня было двое детей, и физики из нескольких Институтов регулярно помогали мне и моим товарищам до тех пор, пока мы не устроились на работу. Из Новосибирского института Буткера и Института ФИАН им.Лебедева, из Ленинградского Физтеха, из той же ТТЛ нам регулярно собирали деньги и передавали. Не очень открыто, но все-таки все знали о том, что происходило и, я думаю, что это была может быть первая в советской истории, может быть в научной истории такая акция коллективной помощи.
Тольц:
Благодаря все той же поддержке коллег, изгнанный из Москвы Орлов нашел приют и работу в Армении, где он со временем стал членом-корреспондентом тамошней Академии. Но его выступление по поводу ХХ съезда никогда ему не было забыто, и обратный путь в Москву надолго был заказан.
Когда я сегодня спрашиваю Юрия Федоровича о его оценке ХХ съезда сорокалетней давности обсуждения которого сыграла роковую роль в его судьбе, Орлов отвечает.
Юрий Орлов:
- ХХ съезд пробил, по моему, первую дыру в режиме. Я сам сформировался, как будущий диссидент и правозащитник, благодаря этому выступлению, потому что вся моя жизнь радикально изменилась. И началось медленное, но неуклонное моральное разложение бюрократической верхушки советского режима, потому что сама вера, которая существовала в сталинские времена до ХХ съезда, вера смешанная со страхом, это полностью было подорвано - и страха уже такого не было и не было той веры.
Тольц:
Исчезновение страха и веры, о котором говорил Юрий Орлов, сказалось не только на судьбе Советского Союза, но и на мировом коммунизме, о чем мы уже говорили в предыдущих передачах.
Но вот о чем еще не сказали, и о чем мало пока пишут историки: о том ударе, который нанес Хрущев своей антисталинской речью по боевому авангарду советского коммунизма на Западе, по не только явной, но и тайной агентуре Кремля.
Расспрашиваю об этом бывшего главу КГБ Владимира Семичастного. Вот его мнение.
Владимир Семичастный:
- Что касается коммунистического рабочего движения, то я скажу, что оно конечно подорвано было. Оно в общем-то реагировало очень болезненно и с большими потерями для общего коммунистического рабочего движения в мире.
Немало людей, особенно из числа интеллигенции, которые или состояли в коммунистических партиях, или сочувствовали коммунистическим партиям, отвернулись от компартий из-за того, что нередко компартии слепо поддерживали Сталина, во всем соглашались, и тут вдруг Сталин оказался не таким, как его представляли.
Что касается агентуры, я вам скажу, что конечно были потери. Тем более, органы госбезопасности в большинстве случаев привлекали агентуру больше, и наиболее такую значимую агентуру, на моральных, идеологических основах и безденежной, безматериальной. И поэтому эта агентура, которая нам сочувствовала, которая, как говорят, за идеи шла на то, чтобы порой и собой жертвовать, но помогать Союзу, в какой-то мере отвернулась.
Но сказать о том, что мы основную агентуру, наиболее важную потеряли - я не могу. Наиболее важная, наиболее ценная, наиболее крупная - она сохранилась. Это видно и по Филби и по многим другим, она сохранилась, они продолжали работать и больших потерь из числа этой агентуры нет. А что касается той агентуры временного характера, которые работали по конкретным вопросам и привлекаемые по каким-то второстепенным делам, то здесь были потери, не без этого.
Тольц:
Может быть кому-то это покажется сейчас странным, но бывший глава КГБ Владимир Ефимович Семичасный некоторыми в этой организации воспринимался как человек пришлый, как "варяг" из ЦК, не вполне искушенный в секретах и механике этой системы.
В отличие от него, его в прошлом подчиненный генерал-лейтенант в отставке Сергей Александрович Кондрашов, бывший первый замначальника разведки КГБ - в системе свой, один из ее столпов. Начинал еще при Сталине - в 44-м, а завершал уже после Горбачева - в 92-м. И по сей день честь мундира родного учреждения ему очень дорога. В апреле 56-го, 33-летний тогда Сергей Кондрашов, незадолго до того завершивший свою шпионскую миссию в Великобритании, вновь вернулся туда, сопровождая Хрущева и Булганина в их первом послесъездовском выезде. В Оксфорде советские вожди были радостно приняты студентами, хором вопившие: "Poor old Joe!" ("Бедный старый Джо!"), намекая таким образом на свою осведомленность начавшейся антисталинской компании. Газеты сообщали, что оба русских, незнавшие английского языка, приветливо улыбались и делали ответные знаки приветствия студентам, выглядевшим столь восторженно. Улыбки исчезли с их лиц, когда им был сообщен смысл криков и аплодисментов толпы. Кто это сделал? Может быть мой сегодняшний собеседник? Но, возможно, разъяснения не понадобились - ведь в одной из аудиторий университета советские гости тут же обнаружили бюсты знаменитых ученых, загримированные под Иосифа Виссарионовича - сталинские усы и советские медали на груди...
Спрашиваю Кондрашова все о том же:
- Сергей Александрович, как повлияла секретная хрущевская речь на секретную советскую агентуру за рубежом и ее руководителей в Центре?
Сергей Кондрашов:
- Я Вам скажу так: она повлияла двояко. С одной стороны, та агентура и те руководители, которые были связаны с теми методами работы, которые были раньше - они почувствовали себя крайне неудобно, неуютно и после этого пошла довольно основательная чистка органов от людей, которые были замешаны в такого рода акциях, было уволено достаточно большое количество людей и пришли новые люди.
Но с другой стороны, многие сотрудники и, в частности, в разведке, восприняли духом. Почему? Потому что этот доклад явился осуждением той практики, которая затрудняла нашу работу с теми политическими лидерами, с теми иностранцами, которые готовы были с нами сотрудничать, но для которых воспоминания о предвоенных репрессиях и воспоминания о послевоенных репрессиях, оно являлось тормозом к сотрудничеству. Поэтому, с одной стороны, это те люди, которые были связаны с этой практикой, естественно, стали делать выводы о необходимости уходить из органов или уходить из разведки, но с другой стороны, разведчики, которые в тот период работали, почувствовали, что после разоблачения в докладе Хрущева, нам будет легче работать, потому что, как бы, страна становилась на новый путь.
К сожалению, доклад Хрущева осудил определенную практику, но ведь система-то принятий решений осталась прежняя и та власть, которая была присуща Генеральному Секретарю партии - она же осталась в руках одного лица.
Поэтому 56-й год характерен не только докладом Хрущева, но он и вошел в историю как тяжелые события в Венгрии, когда в октябре произошло там практически восстание народа против местного партийного руководства, против Ракоши, в первую очередь. Доклад Хрущева сказался и на обстановке в других странах: в той же ГДР, в той же Чехословакии. И руководству ГДР пришлось делать выводы. И, к сожалению, события 17 июня - только с помощью советских танков, советского оружия удалось сохранить правительство Ульбрихта на месте,- потому что возмущение было народа таково, что практически правительственное здание в Берлине было занято восставшим народом, большим количеством рабочей массы, которое выступило с протестом против той политики, которая проводилась.
Тольц:
Так говорит сегодня почти полвека проработавший в шпионской службе КГБ, бывший первый заместитель ее начальника Сергей Кондрашов.
В отличие от Сергея Александровича Кондрашова и Владимира Ефимовича Семичастного, их бывший младший коллега по КГБ Олег Антонович Гордиевский, работавший так же и на британскую разведслужбу, еще и историк. Совместно с профессором Кристофером Эндрю, он - автор, опубликованный в нескольких странах, в том числе и в России, "Истории внешних операций советской разведки от Ленина до Горбачева". С такими квалификациями честь мундира не защищают, но подняться до тацитовского "Sine ire et studio" - "без гнева и пристрастия" тоже непросто - балласт прежней шпионской профессии сильно мешает.
По телефону из Лондона Олег Гордиевский.
Олег Гордиевский:
Когда до западников стала доходит страшная правда о чудовищных преступлениях Сталина и НКВД, (а очень скоро к этому добавились шок и боль от кровавого подавления венгерского восстания), это потрясло не только коммунистические партии и лево-либеральную интеллигенцию, но, разумеется, и агентурную сеть КГБ за рубежом.
Когда чекисты говорили об идеологической основе вербовки агентуры - они не врали. С 20-е по 50-е годы многие, очень многие, полезные контакты советской разведки были приобретены на почве левой идеологии и восхищения Советским Союзом. В СССР они видели прогрессивную, социально справедливую систему будущего (здесь они кардинально заблуждались) и героическую страну, понесшую огромные потери во Второй Мировой войне (здесь они были правы).
До этого, идеологически мотивированная агентура заставила себя забыть общеизвестные неприятные факты прошлого: показательные процессы над ленинцами, пакт дружбы Сталина с Гитлером, нарушение Москвой своих обязательств перед союзниками в отношении свободных выборов в Восточной Европе после войны. Остальные же разоблачения, которые делались большей частью в западной печати, источники КГБ игнорировали, как буржуазную антикоммунистическую пропаганду.
Однако, в 56-м году отмести факты, изложенные самим главой Коммунистической партии Советского Союза, было невозможно. Агентура начала испытывать такой же конфликт с совестью, как и многие коммунисты и их попутчики. Выходило, что они в течении ряда лет помогали уголовному режиму и уголовной организации НКВД-КГБ. Секретные помощники советской разведки стали тихонько отходить от нее. Мало кто из них сказал чекистам о своем разочаровании в коммунизме, они просто перестали приходить на встречи, либо, встречаясь, держались более сдержанно, рассказывали меньше, игнорировали просьбы КГБ выступить в печати или парламенте с просоветскими высказываниями. В качестве типичного примера такого рода людей я бы привел известных английских лейбористских парламентариев Кони Зелиакуса и Яна Микарда: когда-то они были очень близки к КГБ, после ХХ съезда они сильно охладели к Москве.
Те из идеологических агентов, которые в 56-м году только заколебались, окончательно ушли от сотрудничества с Москвой в 68-м году, после советского вторжения в Чехословакию. Кстати, примечательно, что во всех без исключения западных странах часть глубоко разочарованных в Советском Союзе функционеров коммунистических партий, после 56-го года, добровольно записались в секретные осведомители своих местных спецслужб. Особенно разителен пример второго человека в компартии США Мориса Чайлдса: в течении многих лет он, с конца 50-х годов и потом в 60-х, то и дело бывая в Москве, добывал для американского ФБР секреты КПСС из недр ее секретариата.
Было бы, однако, преувеличением утверждать, что тогда - в 56-м году, советской агентурной сети за рубежом был нанесен смертельный удар. Было ведь много агентов, которые были завербованы с помощью денег, шантажа и особенно игры на их тщеславии. К таким, например, относились Ким Филби и Джорж Блейк - они продолжали работать на Лубянку пока их не разоблачили.
Результатом ХХ съезда был побег многих офицеров спецслужб восточноевропейских стран на Запад. Но что же касается советских чекистов, то хотя секретный доклад Хрущева и поколебал их идейные устои, их глубокая оболваненность помогла им тогда сохранить верность партии. Понадобилось общее разложение эпохи застоя и брежневский маразм, чтобы они начали переходить на сторону демократических стран пачками.
Тольц:
Олег Гордиевский упомянул компартию Соединенных Штатов. В предыдущей передаче нашего цикла "ХХ съезд", я сообщил, что ЦК американской компартии любезно согласилось ответить на наши вопросы о реакции американских коммунистов на сорокалетней давности антисталинскую речь Хрущева.
И вот, наконец, я получил долгожданный ответ. Ответ, надо сказать, несколько обескураживающий - российские коммунисты так сейчас не отвечают. Впрочем, некоторые утверждают, что в деле консервации продуктов Америка достигла больших успехов нежели Россия. Может быть это касается и коммунизма? Однако, судите сами.
Вот радиоотчет моей коллеги из Вашингтона Ларисы Силницкой о ее беседе с сотрудником международного отдела ЦК компартии США господином Джеймсом Вестом.
Лариса Силницкая:
- Добрый день, господин Вест! Я надеюсь, Вы помните, что неделю назад Вы обещали мне ответить на несколько вопросов относительно реакции компартии Соединенных Штатов на секретную речь Хрущева на ХХ съезде?
"О да", - ответил Джеймс Вест. "Мы обсуждали этот вопрос, - сообщил он далее, - и пришли к выводу, что сейчас это совершенно иррелевантно."
- "Господин Вест, - возразила я ему, - мы готовим программы, приуроченные к годовщине этого съезда и с точки зрения истории чрезвычайно интересно знать, как сорок лет назад, а не сейчас реагировали коммунисты других стран."
"Кому интересно?" - спросил Джейм Вест.
- "Нашим слушателям, - ответила я, - Воспоминаниями о реакциях своих партий на выступление Хрущева с авторами программы уже поделились коммунисты из многих стран: ведь для ряда компартий ХХ съезд оказался поворотным пунктом в их истории."
"Когда это будет опубликовано?" - поинтересовался мой собеседник.
- "Мы не публикуем, - сказала я, - мы передаем по радио. Вам звонят из Радио Свобода. Мы передаем на русском языке для России и всех тех, кто знает русский и слушает нас на территории бывшего СССР. И мы уже подготовили и передали несколько программ о ХХ съезде."
"Я могу лишь сказать, что тогда, когда мы впервые слышали выступление Хрущева, нас прежде всего интересовал вопрос достоверности этого материала - ответил Джеймс Вест. - Мы отнеслись к нему весьма скептически, - продолжал он, - и мы хотели получить дополнительные сведения до того, как займем определенную позицию. Мы, - подчеркнул господин Вест, - не делаем поспешных выводов на основе слухов и сплетен - поэтому тогда мы и не заняли никакой позиции."
- "Но позже достоверность доклада подтвердилась полностью," - напомнила я Весту.
"Это уже другой вопрос, - сказал он, - но Вы ведь хотели знать нашу реакцию тогда - и это все, что мы готовы сказать сейчас".
Лариса Силницкая:
Мне не оставалось ничего другого, как поблагодарить этого очень занятого человека, который все же нашел время, чтобы обсудить со своими партийными товарищами мою просьбу.
Тольц:
Вскоре после выхода в эфир первой передачи этого цикла, я получил письмо от слушателя - тюремного сидельца сталинской поры, доктора физ.-мат. наук профессора Федина.
Его отца, друга и помощника Маленкова по борьбе с троцкизмом, расстреляли в июне 37-го за то, что он, якобы, обсуждал способы смещения Сталина. В мае того же 37-го арестовали мать, как члена семьи изменника Родины. Она была на седьмом месяце беременности и родившаяся в ростовской тюрьме младшая сестра автора письма, провела первые два года своей жизни в Темлаге. Мать отсидела 8 лет, вышла в 45-м. А в феврале 49-го ее посадили повторно по прежнему обвинению. В апреле того же 49-го добрались и до сына - в ту пору студента второго курса физического факультета МГУ.
Эрлен Ильич Федин пишет: "После Сталина меня амнистировали. Я прилетел в Москву как раз в день ареста Берия. Конечно, при попытке прописаться меня в 24 часа из столицы выпроводили - из той самой квартиры, куда за отцом, матерью в 37-м, за матерью и мной в 49-м КГБ приезжало четыре раза. А уж реабилитировали нас троих 6 февраля 56-го года. А после ХХ съезда удалось и в Москву вернуться.
Но особой радости я тогда не испытал. Не испытываю благодарности к Хрущеву и сейчас. Мы были и остались для большевиков материалом, имуществом, оценка которых в их амбарных книгах менялась, но рабский наш статус был неизменным".
Материалы из архивов ЦК КПСС, с которыми в нашей передаче познакомил слушателей Рудольф Германович Пихоя, автор письма находит весьма интересными, но при этом сомневается: владеет ли историк методом расшифровки найденного. Да и вообще, нужны ли дальнейшие архивные изыскания?
"Ни один разумный человек ни на секунду не поверил, что Берия английский шпион. Архивные розыски ничего не добавляют к общеизвестному вранью, сама чрезмерность которого достаточна, чтобы увидеть правду. Вы правы, ХХ съезд завершал драку за власть шекспировских масштабов, причем не в Дании или Англии, а в примитивной кодле, где не шпага, а "перо", правил чести нет, а сверху тот, кто не промахнулся, ударив первым. Какое уж тут народное мнение? Какие там консультации со спецами, анализы да прогнозы в этой потной свалке?"
Тем не менее профессор Федин предлагает свой собственный анализ политического расклада, предшествовавшего ХХ съезду:
"Маленков был прав, объявив о необходимости отдать приоритеты легкой промышленности. Он был прав, доказывая, что сельское хозяйство надо поднимать в российской деревне. Он сильно ошибся, посадив Хрущева в ЦК, да при этом первым сказав слова "культ личности" - видимо переоценил свое влияние на партаппарат. После Берии вставал вопрос: кто следующий? При маленковском раскладе следующим мог быть и Никита - кровь на всех была одинаковая, об этом уж Сталин позаботился - повязал своих подручных. А хрущевской контригрой была целина. Помните: "Партия сказала надо - комсомол ответил есть!"
Помним, Эрлен Ильич, конечно помним.
"А летом 55-го, - пишет в своем письме профессор Федин, - на целине и семян не собрали". И продолжает: "Провал Хрущева был, казалось, полный и оглушительный. Хрущеву грозила разборка. И тут, подобно Ленину, Никита Сергеевич оказался гением революционного действия. Нужна была козырная карта, чтобы отбиться, и он вынул ее из рукава. Его секретный доклад оглушил съезд, и целинный конфуз был забыт. Правда о Сталине, сообщенная Хрущевым в 56-м, была неполной и стыдливой, а ложь о покоренной целине, ставшей несчастьем страны, тотальной и бесстыдной.
Так дальше и покатилось - ложка правды в бочке лжи. Другое дело, что правда оказалась для советской империи смертельной даже в гомеопатических дозах."
Вот такое письмо. Я рассказал о нем доктору исторических наук Владимиру Наумову и спросил его, как схема профессора Федина соотносится с тем, что он,
Владимир Павлович, знает на основании многолетнего изучения партийных документов.
Владимир Наумов:
- Я думаю, что было много причин, которые толкнули Хрущева на организацию закрытого заседания, на доклад, который он произнес. И в этом перечне причин были и действительно душевные мотивы, я этого тоже не исключаю, была опасность того, что он сам будет привлечен к ответственности и, несомненно, политический расчет: использовать все эти материалы, как средство борьбы за единоличную власть - они несомненно присутствуют.
Вы знаете, мне думается, что об этом можно говорить и потому , что сколь дружно все члены Президиума после ареста Берии говорили о том, что публикуя материалы о фальсификации судебных дел, об истязаниях в КГБ - Берия преследовал цель уничтожения остальных членов политбюро. Материалов, которые бы говорили о том, что он это делал - нет, хотя, конечно, от Берия можно ждать всего,что угодно (не подумайте, что я пытаюсь как-то его в чем-то реабилитировать).
Моя мысль заключается в том, что они подумали о возможности использования борьбы против злоупотреблений сталинского периода, использования этих данных как орудия для личной цели - это несомненно, они об этом все думали. И Хрущев был не такой простой человек, и не был бы он ни в Президиуме, ни в Политбюро, ни в окружении Сталина, если бы он так не думал. И несомненно, что эти данные были им использованы. Вопрос встает и о том, когда встает на этот путь Никита Сергеевич - я думаю, речь идет о середине 55-го года, к тому времени, когда, как показывают некоторые документы и некоторые факты, был наведен "порядок" в архивах КГБ, в архивах ЦК партии и Хрущев действовал будучи твердо убежденным в том, что ему такого рода обвинения предъявить не могут.
Я бы сказал, что борьба за единоличную власть не кончается ХХ съездом - такая схватка была завершающая летом и осенью 1957-го года. Так вот, на июньском Пленуме Каганович прямо поставил вопрос перед Хрущевым - единственный человек и в партии, и в руководстве, который спросил Хрущева: "А сам-то ты разве не участвовал в этих мероприятиях?" И вы знаете, Хрущев не отверг, и не согласился, а ушел от ответа и стал рассказывать, когда были организованы "тройки", как они судили, и так далее... Сам факт такого диалога на заседании Пленума ЦК 57-го года имел место.Я думаю, что не случайно, что стенограмма этого Пленума была опубликована лишь 2-3 года тому назад, а до этого хранилась как строго секретный документ и о нем не было известно даже членам ЦК, не рассылали, кроме тех официальных документов, которые были приняты после июньского Пленума. Конечно, эти данные использовались в борьбе за единоличную власть, точно так же они могли использоваться Маленковым, Молотовым - у кого были архивы, у того была власть над своими коллегами.
Тольц:
Так считает историк Владимир Наумов.
А к архивным материалам той далекой поры мы в наших передачах еще не раз вернемся...
Передача седьмая
Тольц:
В предыдущих передачах этого цикла мы затронули уже немало тем, связанных с историей ХХ съезда и антисталинского доклада на нем, с тем эхом, которое в стране и по миру вызвала эта речь Хрущева. Говорили мы и о значении ХХ съезда в судьбе Советского Союза и мирового коммунизма. Такие экскурсы в прошлое, как камень, брошенный в реку памяти - будит расходящиеся по поверхности волны воспоминаний и несогласия, поднимает со дна другие темы и размышления.
В сегодняшней передаче, возвращаясь к уже сказанному, ими поделятся с вами бывшие лагерники и бывшие сотрудники КГБ, сотрудник ЦК компартии США и историк.
ХХ съезд. Передача шестая Круги на воде.
В одной из передач этой серии профессор Пихоя рассказал об обсуждении в марте 56-го закрытого доклада Хрущева на партсобрании Теплотехнической лаборатории Академии Наук, где несколько коммунистов: Овалов, Смолянкин, Щедрин и Орлов выступили с обличениями не только культа личности Сталина, но и всей партийно-советской системы. Ознакомили мы вас и с доносом, направленным на них в ЦК.
Скандал получился громкий. ЦК даже специальное постановление по ТТЛ (Теплотехнической лаборатории) принимало. Ветераны партии помнят его до сих пор. К примеру, недавно при мне вспоминал об этом деле последний генсек - Михаил Сергеевич Горбачев.
Как я уже сказал, резонанс воспоминаний расходится, как круги по воде: уже после того, как передача о деле ТТЛ пошла в эфир, довелось мне говорить по телефону с главным героем этой истории, живущим ныне в Соединенных Штатах, бывшим советским правозащитником и политзаключенным, членом-корреспондентом Армянской Академии Наук Юрием Орловым.
И сегодня я не могу не привести его воспоминания о той давней истории.
Юрий Орлов:
О чем я лично говорил на этом собрании: о том, что при одной и той же экономической базе возможны различные социальные политические системы - более свободные и менее свободные. Причем наша система - это террористическая, и я говорил о терроре правительства, затем то, что мы все, все общество морально опустились - снизу и доверху, до ЦК и до Верховного совета, мы только поднимаем автоматически руки, поддакиваем властям и смотрим, куда дует ветер. И закончил я тем, что необходима демократизация на базе социализма.
Тольц:
Спрашиваю по телефону Юрия Федоровича Орлова:
- Ну, а как вся эта история отразилась на Вашей последующей жизни?
Юрий Орлов:
- После этого выступления моя жизнь радикально изменилась. Я был, конечно, исключен из партии, уволен из Института по решению ЦК, которое потом было утверждено на Политбюро. Кстати, все члены партии в Теплотехнической лаборатории были исключены, им поменяли всем партийные билеты, правда только тем, кто осудил наше выступление, но нам-то, четверым, конечно, не разрешено было менять билеты, просто мы были исключены и уволены и, как сказал Хрущев по вертушке Алиханову, директору, что мы должны быть счастливы, что нас не арестовали, потому что были требования, чтобы нас арестовать.
Тольц:
Рассказал мне Юрий Федорович Орлов и о том, как повисла в воздухе тогда защита подготовленной им диссертации, и прекратились его научные публикации, как он, оказавшись без работы, остался и без средств к существованию.
И вот тут вот еще одно косвенное порождение ХХ съезда - появилась новая, точнее выторможенная четырьмя почти десятилетиями советского беспамятства старая форма социального взаимодействия - корпоративная солидарность и помощь.
Юрий Орлов:
- У меня было двое детей, и физики из нескольких Институтов регулярно помогали мне и моим товарищам до тех пор, пока мы не устроились на работу. Из Новосибирского института Буткера и Института ФИАН им.Лебедева, из Ленинградского Физтеха, из той же ТТЛ нам регулярно собирали деньги и передавали. Не очень открыто, но все-таки все знали о том, что происходило и, я думаю, что это была может быть первая в советской истории, может быть в научной истории такая акция коллективной помощи.
Тольц:
Благодаря все той же поддержке коллег, изгнанный из Москвы Орлов нашел приют и работу в Армении, где он со временем стал членом-корреспондентом тамошней Академии. Но его выступление по поводу ХХ съезда никогда ему не было забыто, и обратный путь в Москву надолго был заказан.
Когда я сегодня спрашиваю Юрия Федоровича о его оценке ХХ съезда сорокалетней давности обсуждения которого сыграла роковую роль в его судьбе, Орлов отвечает.
Юрий Орлов:
- ХХ съезд пробил, по моему, первую дыру в режиме. Я сам сформировался, как будущий диссидент и правозащитник, благодаря этому выступлению, потому что вся моя жизнь радикально изменилась. И началось медленное, но неуклонное моральное разложение бюрократической верхушки советского режима, потому что сама вера, которая существовала в сталинские времена до ХХ съезда, вера смешанная со страхом, это полностью было подорвано - и страха уже такого не было и не было той веры.
Тольц:
Исчезновение страха и веры, о котором говорил Юрий Орлов, сказалось не только на судьбе Советского Союза, но и на мировом коммунизме, о чем мы уже говорили в предыдущих передачах.
Но вот о чем еще не сказали, и о чем мало пока пишут историки: о том ударе, который нанес Хрущев своей антисталинской речью по боевому авангарду советского коммунизма на Западе, по не только явной, но и тайной агентуре Кремля.
Расспрашиваю об этом бывшего главу КГБ Владимира Семичастного. Вот его мнение.
Владимир Семичастный:
- Что касается коммунистического рабочего движения, то я скажу, что оно конечно подорвано было. Оно в общем-то реагировало очень болезненно и с большими потерями для общего коммунистического рабочего движения в мире.
Немало людей, особенно из числа интеллигенции, которые или состояли в коммунистических партиях, или сочувствовали коммунистическим партиям, отвернулись от компартий из-за того, что нередко компартии слепо поддерживали Сталина, во всем соглашались, и тут вдруг Сталин оказался не таким, как его представляли.
Что касается агентуры, я вам скажу, что конечно были потери. Тем более, органы госбезопасности в большинстве случаев привлекали агентуру больше, и наиболее такую значимую агентуру, на моральных, идеологических основах и безденежной, безматериальной. И поэтому эта агентура, которая нам сочувствовала, которая, как говорят, за идеи шла на то, чтобы порой и собой жертвовать, но помогать Союзу, в какой-то мере отвернулась.
Но сказать о том, что мы основную агентуру, наиболее важную потеряли - я не могу. Наиболее важная, наиболее ценная, наиболее крупная - она сохранилась. Это видно и по Филби и по многим другим, она сохранилась, они продолжали работать и больших потерь из числа этой агентуры нет. А что касается той агентуры временного характера, которые работали по конкретным вопросам и привлекаемые по каким-то второстепенным делам, то здесь были потери, не без этого.
Тольц:
Может быть кому-то это покажется сейчас странным, но бывший глава КГБ Владимир Ефимович Семичасный некоторыми в этой организации воспринимался как человек пришлый, как "варяг" из ЦК, не вполне искушенный в секретах и механике этой системы.
В отличие от него, его в прошлом подчиненный генерал-лейтенант в отставке Сергей Александрович Кондрашов, бывший первый замначальника разведки КГБ - в системе свой, один из ее столпов. Начинал еще при Сталине - в 44-м, а завершал уже после Горбачева - в 92-м. И по сей день честь мундира родного учреждения ему очень дорога. В апреле 56-го, 33-летний тогда Сергей Кондрашов, незадолго до того завершивший свою шпионскую миссию в Великобритании, вновь вернулся туда, сопровождая Хрущева и Булганина в их первом послесъездовском выезде. В Оксфорде советские вожди были радостно приняты студентами, хором вопившие: "Poor old Joe!" ("Бедный старый Джо!"), намекая таким образом на свою осведомленность начавшейся антисталинской компании. Газеты сообщали, что оба русских, незнавшие английского языка, приветливо улыбались и делали ответные знаки приветствия студентам, выглядевшим столь восторженно. Улыбки исчезли с их лиц, когда им был сообщен смысл криков и аплодисментов толпы. Кто это сделал? Может быть мой сегодняшний собеседник? Но, возможно, разъяснения не понадобились - ведь в одной из аудиторий университета советские гости тут же обнаружили бюсты знаменитых ученых, загримированные под Иосифа Виссарионовича - сталинские усы и советские медали на груди...
Спрашиваю Кондрашова все о том же:
- Сергей Александрович, как повлияла секретная хрущевская речь на секретную советскую агентуру за рубежом и ее руководителей в Центре?
Сергей Кондрашов:
- Я Вам скажу так: она повлияла двояко. С одной стороны, та агентура и те руководители, которые были связаны с теми методами работы, которые были раньше - они почувствовали себя крайне неудобно, неуютно и после этого пошла довольно основательная чистка органов от людей, которые были замешаны в такого рода акциях, было уволено достаточно большое количество людей и пришли новые люди.
Но с другой стороны, многие сотрудники и, в частности, в разведке, восприняли духом. Почему? Потому что этот доклад явился осуждением той практики, которая затрудняла нашу работу с теми политическими лидерами, с теми иностранцами, которые готовы были с нами сотрудничать, но для которых воспоминания о предвоенных репрессиях и воспоминания о послевоенных репрессиях, оно являлось тормозом к сотрудничеству. Поэтому, с одной стороны, это те люди, которые были связаны с этой практикой, естественно, стали делать выводы о необходимости уходить из органов или уходить из разведки, но с другой стороны, разведчики, которые в тот период работали, почувствовали, что после разоблачения в докладе Хрущева, нам будет легче работать, потому что, как бы, страна становилась на новый путь.
К сожалению, доклад Хрущева осудил определенную практику, но ведь система-то принятий решений осталась прежняя и та власть, которая была присуща Генеральному Секретарю партии - она же осталась в руках одного лица.
Поэтому 56-й год характерен не только докладом Хрущева, но он и вошел в историю как тяжелые события в Венгрии, когда в октябре произошло там практически восстание народа против местного партийного руководства, против Ракоши, в первую очередь. Доклад Хрущева сказался и на обстановке в других странах: в той же ГДР, в той же Чехословакии. И руководству ГДР пришлось делать выводы. И, к сожалению, события 17 июня - только с помощью советских танков, советского оружия удалось сохранить правительство Ульбрихта на месте,- потому что возмущение было народа таково, что практически правительственное здание в Берлине было занято восставшим народом, большим количеством рабочей массы, которое выступило с протестом против той политики, которая проводилась.
Тольц:
Так говорит сегодня почти полвека проработавший в шпионской службе КГБ, бывший первый заместитель ее начальника Сергей Кондрашов.
В отличие от Сергея Александровича Кондрашова и Владимира Ефимовича Семичастного, их бывший младший коллега по КГБ Олег Антонович Гордиевский, работавший так же и на британскую разведслужбу, еще и историк. Совместно с профессором Кристофером Эндрю, он - автор, опубликованный в нескольких странах, в том числе и в России, "Истории внешних операций советской разведки от Ленина до Горбачева". С такими квалификациями честь мундира не защищают, но подняться до тацитовского "Sine ire et studio" - "без гнева и пристрастия" тоже непросто - балласт прежней шпионской профессии сильно мешает.
По телефону из Лондона Олег Гордиевский.
Олег Гордиевский:
Когда до западников стала доходит страшная правда о чудовищных преступлениях Сталина и НКВД, (а очень скоро к этому добавились шок и боль от кровавого подавления венгерского восстания), это потрясло не только коммунистические партии и лево-либеральную интеллигенцию, но, разумеется, и агентурную сеть КГБ за рубежом.
Когда чекисты говорили об идеологической основе вербовки агентуры - они не врали. С 20-е по 50-е годы многие, очень многие, полезные контакты советской разведки были приобретены на почве левой идеологии и восхищения Советским Союзом. В СССР они видели прогрессивную, социально справедливую систему будущего (здесь они кардинально заблуждались) и героическую страну, понесшую огромные потери во Второй Мировой войне (здесь они были правы).
До этого, идеологически мотивированная агентура заставила себя забыть общеизвестные неприятные факты прошлого: показательные процессы над ленинцами, пакт дружбы Сталина с Гитлером, нарушение Москвой своих обязательств перед союзниками в отношении свободных выборов в Восточной Европе после войны. Остальные же разоблачения, которые делались большей частью в западной печати, источники КГБ игнорировали, как буржуазную антикоммунистическую пропаганду.
Однако, в 56-м году отмести факты, изложенные самим главой Коммунистической партии Советского Союза, было невозможно. Агентура начала испытывать такой же конфликт с совестью, как и многие коммунисты и их попутчики. Выходило, что они в течении ряда лет помогали уголовному режиму и уголовной организации НКВД-КГБ. Секретные помощники советской разведки стали тихонько отходить от нее. Мало кто из них сказал чекистам о своем разочаровании в коммунизме, они просто перестали приходить на встречи, либо, встречаясь, держались более сдержанно, рассказывали меньше, игнорировали просьбы КГБ выступить в печати или парламенте с просоветскими высказываниями. В качестве типичного примера такого рода людей я бы привел известных английских лейбористских парламентариев Кони Зелиакуса и Яна Микарда: когда-то они были очень близки к КГБ, после ХХ съезда они сильно охладели к Москве.
Те из идеологических агентов, которые в 56-м году только заколебались, окончательно ушли от сотрудничества с Москвой в 68-м году, после советского вторжения в Чехословакию. Кстати, примечательно, что во всех без исключения западных странах часть глубоко разочарованных в Советском Союзе функционеров коммунистических партий, после 56-го года, добровольно записались в секретные осведомители своих местных спецслужб. Особенно разителен пример второго человека в компартии США Мориса Чайлдса: в течении многих лет он, с конца 50-х годов и потом в 60-х, то и дело бывая в Москве, добывал для американского ФБР секреты КПСС из недр ее секретариата.
Было бы, однако, преувеличением утверждать, что тогда - в 56-м году, советской агентурной сети за рубежом был нанесен смертельный удар. Было ведь много агентов, которые были завербованы с помощью денег, шантажа и особенно игры на их тщеславии. К таким, например, относились Ким Филби и Джорж Блейк - они продолжали работать на Лубянку пока их не разоблачили.
Результатом ХХ съезда был побег многих офицеров спецслужб восточноевропейских стран на Запад. Но что же касается советских чекистов, то хотя секретный доклад Хрущева и поколебал их идейные устои, их глубокая оболваненность помогла им тогда сохранить верность партии. Понадобилось общее разложение эпохи застоя и брежневский маразм, чтобы они начали переходить на сторону демократических стран пачками.
Тольц:
Олег Гордиевский упомянул компартию Соединенных Штатов. В предыдущей передаче нашего цикла "ХХ съезд", я сообщил, что ЦК американской компартии любезно согласилось ответить на наши вопросы о реакции американских коммунистов на сорокалетней давности антисталинскую речь Хрущева.
И вот, наконец, я получил долгожданный ответ. Ответ, надо сказать, несколько обескураживающий - российские коммунисты так сейчас не отвечают. Впрочем, некоторые утверждают, что в деле консервации продуктов Америка достигла больших успехов нежели Россия. Может быть это касается и коммунизма? Однако, судите сами.
Вот радиоотчет моей коллеги из Вашингтона Ларисы Силницкой о ее беседе с сотрудником международного отдела ЦК компартии США господином Джеймсом Вестом.
Лариса Силницкая:
- Добрый день, господин Вест! Я надеюсь, Вы помните, что неделю назад Вы обещали мне ответить на несколько вопросов относительно реакции компартии Соединенных Штатов на секретную речь Хрущева на ХХ съезде?
"О да", - ответил Джеймс Вест. "Мы обсуждали этот вопрос, - сообщил он далее, - и пришли к выводу, что сейчас это совершенно иррелевантно."
- "Господин Вест, - возразила я ему, - мы готовим программы, приуроченные к годовщине этого съезда и с точки зрения истории чрезвычайно интересно знать, как сорок лет назад, а не сейчас реагировали коммунисты других стран."
"Кому интересно?" - спросил Джейм Вест.
- "Нашим слушателям, - ответила я, - Воспоминаниями о реакциях своих партий на выступление Хрущева с авторами программы уже поделились коммунисты из многих стран: ведь для ряда компартий ХХ съезд оказался поворотным пунктом в их истории."
"Когда это будет опубликовано?" - поинтересовался мой собеседник.
- "Мы не публикуем, - сказала я, - мы передаем по радио. Вам звонят из Радио Свобода. Мы передаем на русском языке для России и всех тех, кто знает русский и слушает нас на территории бывшего СССР. И мы уже подготовили и передали несколько программ о ХХ съезде."
"Я могу лишь сказать, что тогда, когда мы впервые слышали выступление Хрущева, нас прежде всего интересовал вопрос достоверности этого материала - ответил Джеймс Вест. - Мы отнеслись к нему весьма скептически, - продолжал он, - и мы хотели получить дополнительные сведения до того, как займем определенную позицию. Мы, - подчеркнул господин Вест, - не делаем поспешных выводов на основе слухов и сплетен - поэтому тогда мы и не заняли никакой позиции."
- "Но позже достоверность доклада подтвердилась полностью," - напомнила я Весту.
"Это уже другой вопрос, - сказал он, - но Вы ведь хотели знать нашу реакцию тогда - и это все, что мы готовы сказать сейчас".
Лариса Силницкая:
Мне не оставалось ничего другого, как поблагодарить этого очень занятого человека, который все же нашел время, чтобы обсудить со своими партийными товарищами мою просьбу.
Тольц:
Вскоре после выхода в эфир первой передачи этого цикла, я получил письмо от слушателя - тюремного сидельца сталинской поры, доктора физ.-мат. наук профессора Федина.
Его отца, друга и помощника Маленкова по борьбе с троцкизмом, расстреляли в июне 37-го за то, что он, якобы, обсуждал способы смещения Сталина. В мае того же 37-го арестовали мать, как члена семьи изменника Родины. Она была на седьмом месяце беременности и родившаяся в ростовской тюрьме младшая сестра автора письма, провела первые два года своей жизни в Темлаге. Мать отсидела 8 лет, вышла в 45-м. А в феврале 49-го ее посадили повторно по прежнему обвинению. В апреле того же 49-го добрались и до сына - в ту пору студента второго курса физического факультета МГУ.
Эрлен Ильич Федин пишет: "После Сталина меня амнистировали. Я прилетел в Москву как раз в день ареста Берия. Конечно, при попытке прописаться меня в 24 часа из столицы выпроводили - из той самой квартиры, куда за отцом, матерью в 37-м, за матерью и мной в 49-м КГБ приезжало четыре раза. А уж реабилитировали нас троих 6 февраля 56-го года. А после ХХ съезда удалось и в Москву вернуться.
Но особой радости я тогда не испытал. Не испытываю благодарности к Хрущеву и сейчас. Мы были и остались для большевиков материалом, имуществом, оценка которых в их амбарных книгах менялась, но рабский наш статус был неизменным".
Материалы из архивов ЦК КПСС, с которыми в нашей передаче познакомил слушателей Рудольф Германович Пихоя, автор письма находит весьма интересными, но при этом сомневается: владеет ли историк методом расшифровки найденного. Да и вообще, нужны ли дальнейшие архивные изыскания?
"Ни один разумный человек ни на секунду не поверил, что Берия английский шпион. Архивные розыски ничего не добавляют к общеизвестному вранью, сама чрезмерность которого достаточна, чтобы увидеть правду. Вы правы, ХХ съезд завершал драку за власть шекспировских масштабов, причем не в Дании или Англии, а в примитивной кодле, где не шпага, а "перо", правил чести нет, а сверху тот, кто не промахнулся, ударив первым. Какое уж тут народное мнение? Какие там консультации со спецами, анализы да прогнозы в этой потной свалке?"
Тем не менее профессор Федин предлагает свой собственный анализ политического расклада, предшествовавшего ХХ съезду:
"Маленков был прав, объявив о необходимости отдать приоритеты легкой промышленности. Он был прав, доказывая, что сельское хозяйство надо поднимать в российской деревне. Он сильно ошибся, посадив Хрущева в ЦК, да при этом первым сказав слова "культ личности" - видимо переоценил свое влияние на партаппарат. После Берии вставал вопрос: кто следующий? При маленковском раскладе следующим мог быть и Никита - кровь на всех была одинаковая, об этом уж Сталин позаботился - повязал своих подручных. А хрущевской контригрой была целина. Помните: "Партия сказала надо - комсомол ответил есть!"
Помним, Эрлен Ильич, конечно помним.
"А летом 55-го, - пишет в своем письме профессор Федин, - на целине и семян не собрали". И продолжает: "Провал Хрущева был, казалось, полный и оглушительный. Хрущеву грозила разборка. И тут, подобно Ленину, Никита Сергеевич оказался гением революционного действия. Нужна была козырная карта, чтобы отбиться, и он вынул ее из рукава. Его секретный доклад оглушил съезд, и целинный конфуз был забыт. Правда о Сталине, сообщенная Хрущевым в 56-м, была неполной и стыдливой, а ложь о покоренной целине, ставшей несчастьем страны, тотальной и бесстыдной.
Так дальше и покатилось - ложка правды в бочке лжи. Другое дело, что правда оказалась для советской империи смертельной даже в гомеопатических дозах."
Вот такое письмо. Я рассказал о нем доктору исторических наук Владимиру Наумову и спросил его, как схема профессора Федина соотносится с тем, что он,
Владимир Павлович, знает на основании многолетнего изучения партийных документов.
Владимир Наумов:
- Я думаю, что было много причин, которые толкнули Хрущева на организацию закрытого заседания, на доклад, который он произнес. И в этом перечне причин были и действительно душевные мотивы, я этого тоже не исключаю, была опасность того, что он сам будет привлечен к ответственности и, несомненно, политический расчет: использовать все эти материалы, как средство борьбы за единоличную власть - они несомненно присутствуют.
Вы знаете, мне думается, что об этом можно говорить и потому , что сколь дружно все члены Президиума после ареста Берии говорили о том, что публикуя материалы о фальсификации судебных дел, об истязаниях в КГБ - Берия преследовал цель уничтожения остальных членов политбюро. Материалов, которые бы говорили о том, что он это делал - нет, хотя, конечно, от Берия можно ждать всего,что угодно (не подумайте, что я пытаюсь как-то его в чем-то реабилитировать).
Моя мысль заключается в том, что они подумали о возможности использования борьбы против злоупотреблений сталинского периода, использования этих данных как орудия для личной цели - это несомненно, они об этом все думали. И Хрущев был не такой простой человек, и не был бы он ни в Президиуме, ни в Политбюро, ни в окружении Сталина, если бы он так не думал. И несомненно, что эти данные были им использованы. Вопрос встает и о том, когда встает на этот путь Никита Сергеевич - я думаю, речь идет о середине 55-го года, к тому времени, когда, как показывают некоторые документы и некоторые факты, был наведен "порядок" в архивах КГБ, в архивах ЦК партии и Хрущев действовал будучи твердо убежденным в том, что ему такого рода обвинения предъявить не могут.
Я бы сказал, что борьба за единоличную власть не кончается ХХ съездом - такая схватка была завершающая летом и осенью 1957-го года. Так вот, на июньском Пленуме Каганович прямо поставил вопрос перед Хрущевым - единственный человек и в партии, и в руководстве, который спросил Хрущева: "А сам-то ты разве не участвовал в этих мероприятиях?" И вы знаете, Хрущев не отверг, и не согласился, а ушел от ответа и стал рассказывать, когда были организованы "тройки", как они судили, и так далее... Сам факт такого диалога на заседании Пленума ЦК 57-го года имел место.Я думаю, что не случайно, что стенограмма этого Пленума была опубликована лишь 2-3 года тому назад, а до этого хранилась как строго секретный документ и о нем не было известно даже членам ЦК, не рассылали, кроме тех официальных документов, которые были приняты после июньского Пленума. Конечно, эти данные использовались в борьбе за единоличную власть, точно так же они могли использоваться Маленковым, Молотовым - у кого были архивы, у того была власть над своими коллегами.
Тольц:
Так считает историк Владимир Наумов.
А к архивным материалам той далекой поры мы в наших передачах еще не раз вернемся...
Передача седьмая