Передача восьмая >>>
Тольц:
Сейчас трудно уже припомнить, когда впервые в коммунистической пропаганде возникло клише, согласно которому, чуть ли не каждый всесоюзный партийный сход и речь предводителя партии на нем стали объявлять историческим. Конечно же отнюдь не каждый такой доклад вошел в историю партии, а уж тем более страны.
С секретной речью Хрущева на ХХ съезде дело обстояло иначе. История, а точнее разрушение ее партийного мифа и создание нового, оказались главной темой и пафосом этого выступления. Новая версия партийной и советской истории была не менее лживой, чем старая. Но молодое зерно нового мифа, брошенное в разрыхленный навоз старой лжи, дало буйные и неожиданные для его селекционеров всходы, проросшие и в сегодняшний день.
ХХ съезд. Передача восьмая. Новый исторический миф.
Я пригласил для участия в этой передаче историков, на основе анализа документов, исследовавших соотношения тех или иных сторон версии советской истории, изложенной сорок лет назад в секретной речи Хрущева, с тем, что на самом деле происходило в предыдущие четыре десятилетия. Но прежде, мне хотелось бы познакомить вас со своеобразным звуковым документом уже нашего времени.
О том, как воспринята была делегатами ХХ съезда антикультовская версия советского прошлого, по моей просьбе рассказывает один из участников съезда, академик Александр Николаевич Яковлев.
Александр Яковлев:
Это было закрытое заседание съезда, но на него пригласили делегации от отделов ЦК. А я работал инструктором, самым рядовым, как говориться, функционером. Молодой, не полностью потерявший какую-то веру, еще работавший с энтузиазмом. В отделе школ, а вовсе не пропаганды, как иногда думают.
Все гости были удалены, только остались делегаты съезда. Нас посадили работников аппарата на балконе. Даже слухов не было, что будет сенсационный доклад Хрущева. Разговоры были, что, наверное, об организационной работе партии будут говорить, о недостатках в этом деле, может быть кадры затронут. Вот такие разговоры были перед этим. Но, чтобы такое - никому, по-моему, и не снилось.
И я видел некоторых высокопоставленных людей (я-то ладно, я - рядовой функционер) видел лица высокопоставленных людей, приобщенных к власти, и у тех кроме удивления, страха и ужаса я ничего в глазах не видел. Я помню, с первых же фраз Хрущева у меня озноб пошел по спине. Мне показалось это нереально: я то ли сплю, то ли нахожусь при каком-то действии, после которого небо рухнет на землю или докладчик сумасшедший или что-то еще... В зале стояла абсолютная тишина, почему-то и стулья перестали скрипеть, и люди перестали кашлять, и чихать, и дышать. Стояла гнетущая, тяжелая тишина. И все с таким вниманием слушали, как бы думали, что не может быть, что он это говорит, а они просто слышат другое. А он наверно говорит совсем тоже другое и не это. Не может он этого сказать! Как это так замахнулся на Сталина!
Только же, 3 года назад, плакали миллионы людей и не только функционеры или работники соваппарата, партаппарата, а и люди. Мы помним эти похороны - к скольким жертвам они привели. Да я это просто помню по людям: "А что же будет - ведь нет никого? А что с нами будет? Что будет со страной?" Вот о чем, до какой умопомрачительной вещи доведено было сознание, до такого уровня, я бы сказал, потери собственного сознания.
А он - факт за фактом, факт за фактом приводит и все о Сталине. Во-первых, у меня лично в сознании было, что он, наверное, неправду говорит. А с другой стороны - ну как же - он вождь новый. А вожди не могут говорить неправду. И вот я сидел все и думал - а что же это такое? Правда или неправда? Обсуждения никакого не было, потому что, видимо, Хрущев опасался, что обсуждение может повернуться и в другую сторону, оно могло повернуться.
Я помню, когда доклад закончился, я, например, аплодисментов не помню. Кто-то говорит, что зааплодировали, но не было аплодисментов. Может быть кто-то хлопнул. Он объявил законченным все это дело, и я помню, мы с балкона спускались люди и я не помню их лиц. Все наклонили головы и я только один звук запомнил: "Да...", время от времени: "Да...", то есть люди были абсолютно шокированы и у них не было реакции. Я не помню, чтобы кто-то кому-то что-то сказал, хотя бы фразу - ни в поддержку, ни в опровержение.
Люди в шоке разъехались по домам. Честно говоря, было такое состояние: а могу ли я это рассказать своему товарищу, который не был на съезде? У меня было такое впечатление, что уже за одно за это, что я расскажу своему товарищу, такому же работнику ЦК, я должен быть посажен. До такой степени подавленности общества и личности мы доехали тогда, да и сейчас еще во многом страх так и бродит.
Тольц:
Что же так напугало 40 лет назад Александра Яковлева и других участников съезда? Ну ладно, он был молод, но ведь в зале присутствовал народ куда более в партийных делах тертый. Ведь не раз уже некоторые из них узнавали вдруг, что тот или иной вождь партии, ближайший соратник Ленина-Сталина объявлялся вдруг убийцей, шпионом и предателем. Так было и с Троцким, и с Зиновьевым, и с Каменевым, и с Бухариным, и с сонмом партийных шишек поменьше, со многими из которых, люди, сидевшие в феврале 56-го в Кремле, работали ранее бок о бок.
Правда участников предыдущих съездов, особенно довоенных, в зале было немного. Большинство из них перекочевало в тот самый разряд "необоснованно репрессированных", о которых с таким волнением говорил Хрущев. Большинство же присутствовавших при чтении его доклада, были партноменклатуры военного и послевоенного времени, вскормленные кратким курсом истории ВКП(б). Сталин был их боевой юностью, их знаменем и символом веры.
Хрущев не только разрушил многократно перестроенное здание легенды о партийном прошлом, но и сделал это совершенно по-новаторски: никогда еще с партийной трибуны главный партийный предводитель не объявлялся злодеем, убийцей и лжецом. Кто угодно - но не первый. Именно поэтому, слушавшие Хрущева сливки партии и не могли поверить собственным ушам, но и не верить (как говорит Яковлев) было невозможно - ведь Хрущев был преемником самого Сталина.
Сталинская версия истории была сформулирована и отредактирована самим Иосифом Виссарионовичем в известном кратком курсе истории ВКП(б). В этом идеологическом катехизисе коммунизма по сути дела был, причем задолго до современного американского историософа Френсиса Фукуямы, сформулирован известный фукуямовский тезис конца истории.. Этим концом и венцом объявлялся товарищ Сталин. А вся предшествующая история - и партии, и человечества - представлялась лишь, как краткая и невнятная увертюра к этому великолепному и бескрайнему финалу. Будучи, по понятным причинам, с построениями Фукуямы не знаком, Сталин, как и названный американец, следовал за Гегелем, некогда превратившим, по словам Ирвина Кристала, историю из биографии человеческой расы в автобиографию, в процесс самоизучения, посредством которого события постепенно и неотвратимо приводили к современности в ее нынешнем виде. Вот эту-то стройную и уравновешенную, как ампирный буфет, конструкцию и порушил на ХХ съезде Хрущев.
Сталин отныне объявлялся не конечным результатом и венцом истории (венцом объявлялся Ленин), а случайной и трагической ее ошибкой. Ну, "не доучли" соратники Владимира Ильича замечаний последнего о грубости Иосифа Виссарионовича, а обернулось дело культом личности. Более того, о Сталине говорилось теперь как о враге партии и уничтожителе ее элиты, как о несостоявшемся политическом и военном деятеле и источнике всех партийных бед. Один из его соратников, казненный уже к тому времени Берия, выставлялся как злой гений вождя, а другой - Киров, чуть ли ни как оппозиционер Сталину и его жертва.
О хрущевском историческом мифе я попросил рассказать вам московского историка Юрия Жукова.
Юрий Жуков:
ХХ съезд, точнее закрытый доклад Хрущева, как и любой миф должен был опираться на какие-то краеугольные камни и, кроме того, иметь своего отрицательного героя, своего Дракона, с которым нужно было бороться. Таким Драконом был сделан Сталин. Сводилось это к тому, что Хрущев сознательно не указал, что начиная с 22 июня и вплоть до смерти, Сталина все дальше и дальше отодвигали от власти и ограничивали его полномочия. Хрущев сознательно превращал Сталина, его роль в своеобразный громоотвод, который должен был принять на себя все отрицательные черты и строя, и деятельности партии, и деятельности политбюро любого состава. Уже загодя определяло все, что было плохого - это вина только Сталина, лишь его одного. Именно поэтому имя Сталина красной нитью проходит через весь доклад Хрущева, как тирана, диктатора с неограниченными полномочиями. Тем самым, члены политбюро, в том числе и сам Хрущев, снимали как бы с себя любую ответственность за все, что могло быть обнаружено впоследствии и приписано именно тем, кто творил конкретные дела, кто был их инициатором, кто отвечал за содеянное.
Вторым, более сильным средством в данном случае стала негативная роль Берии, которому были приписаны все репрессии, весь террор за период до весны 53-го года. Хрущев, на что почему-то мало кто обращает внимание, не раз повторял, что массовая репрессия, большие чистки происходили в период 35-38-го года, иногда он уточняет: после убийства Кирова, то есть 1 декабря 1934-го года, что в общем-то не меняет хронологических рамок. Но не словом не упомянул о том, что весь его доклад, та его часть, которая посвящена разоблачению репрессий, содержалась в совместном постановлении совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, того самого постановления, которое уже тогда осудило массовые репрессии, названные массовыми арестами. Осудило произвол следователей, которые вели следствие в полном пренебрежении уголовно-процессуальных норм, данное постановление запрещало опираться при обвинении только на показания обвиняемых, требуя и конкретных доказательств, и конкретных свидетельств. Более того, именно это постановление завершалось тем, что грозило самыми страшными карами любым работникам НКВД, прокуратуры и суда, которые посмели бы повторить подобные бесчинства. Сознательно Берия приписывались те действия, в которых он был, как не покажется это сегодня парадоксальным, менее всего повинен. Ведь во время войны, то есть вскоре после того как его назначили наркомом внутренних дел, с того момента, как он вошел в состав государственного комитета обороны, Лаврентий Павлович занимался преимущественно оборонной техникой, занимался производством минометов, боеприпасов, всего, что было необходимо армии, передоверив руководство наркомата внутренних дел своим заместителям. После войны, с 47-го года, он уже официально не имел ни малейшего отношения к карательным органам, к силовым структурам. В его компетенцию входило, по сути дела, только одно: создание ракетной и ядерной техники, создание атомной бомбы, создание ракет, которые должны были обеспечить стране защиту в случае возможной атомной войны.
Столь же своеобразно подошел Хрущев и к трактовке роли Сталина в период Отечественной войны. Он сознательно создал шарж, даже можно сказать злую, ядовитую карикатуру, весьма далекую от действительности. Да, действительно, после создания Государственного комитета обороны, Сталину было дано право заниматься наркоматом, обороной, ставкой, руководить военными действиями. Но, как легко может понять каждый, не он один разрабатывал операции и принимал решения. И здесь Хрущев сознательно умолчал о том, что на протяжении почти полутора лет все вопросы все-таки решал и Генштаб, и командующие фронтами, и командующие направлениями. И трагедия 41-42-го года крылась не столько в том, что Сталин изучал положения на фронте по глобусу, сколько просто в отсутствии боевого опыта у советских военноначальников, в нехватке техники, и, самое главное, потере управления армией. Но как только Сталину удалось сформировать такое руководство вооруженными силами, которое обладало и должным талантом, и должным опытом, и должными способностями с конца осени 1942-го года положение, как известно, резко переменилось. Свидетельство тому сначала Сталинградское сражение, затем Курская дуга, после которой Красная Армия уже находилась постоянно только в наступлении.
Тольц:
О разрушении на ХХ съезде сталинского исторического мифа и создания нового, антисталинского, свое мнение высказал московский историк Юрий Жуков.
Со времени этой великой ломки партийной версии истории прошло 4 десятилетия. Обветшала и рухнула уже и озвученная 40 лет назад Хрущевым конструкция, многие годы служившая как бы стеной, к которой льнули вьюнки новых идей о прошлом, настоящем и будущем России. И сейчас, разглядывая ее развалины, мы можем оценить качество кирпичей из которых она была сложена.
Итак, 40 лет назад на ХХ съезде Хрущев обнародовал свою новую версию советской истории. Она была выстроена на основе тогда неизвестных большинству документов, свидетельств и замыслов самого Никиты Сергеевича. Сегодня уже многое известно.
И вот я спрашиваю академика Александра Николаевича Яковлева, длительное время изучавшего эти самые тайные документы и свидетельства, бывшего члена политбюро ЦК КПСС: насколько озвученная Хрущевым модель советской истории соответствует тому, что теперь Александр Николаевич знает по документам.
Александр Яковлев:
- Ну, что ж, хороший вопрос. С моей точки зрения, ХХ съезд сыграл огромную роль в начальный период освобождения, духовного освобождения страны. Конечно, с сегодняшней точки зрения этот съезд и доклад ограничен, ограничен критикой Сталина, критикой зверств, которые он творил.
Конечно Хрущев был человеком не глупым, он закладывал как бы линии борьбы и с окружением Сталина, что и произошло уже в следующем 57-м году. И сам Хрущев не вышел за пределы критика Сталина, он не разу не поднял руку на систему, он бережно к этой системе отнесся. Можно сказать, что он как бы спасал систему от Сталина и партию от Сталина.
И тем не менее, объективно говоря, именно после ХХ съезда началась оттепель, выросла плеяда талантливых шестидесятников, которые восприняли всю эту возню за власть и борьбу за власть за действительно искренний шаг, вроде бы и Хрущева и партии, якобы готовой идти на какие-то другие меры. Ведь мы должны помнить, что сразу же после ХХ съезда стали репрессировать тех, кто очень искренне к этому отнесся и стал выступать на партийных собраниях с речами, которые шли дальше, которые замахивались в какой-то мере на систему, на партию и на других ее деятелей. Я знаю много примеров выступлений, но все они кончались тем, что наиболее прыткие критики попали снова под каток репрессий.
Тольц:
- Александр Николаевич, очень важное место в антикультовском докладе Хрущева на ХХ съезде занимала тема убийства Кирова, причем старые сталинские версии, а не одна версия сменилась: будто Кирова убили то белогвардейские бандиты, то троцкистско-зиновьевские враги - эти версии подменялись ныне новой - Кирова убил Сталин. Эта версия сразу же закрепилась даже в частушечном фольклоре, помните: "Ах огурчики, да помидорчики. Сталин Кирова убил в коридорчике". По этой версии Сталин убил Кирова, чтобы устранить конкурента, претендовавшего на высший пост в партии и начать новую волну террора против нее.
Теперь, когда материалы дала Кирова пристально изучены, Вы тоже исследовали их и писали об этом деле, что можно сказать о кировском сюжете в докладе Хрущева, о его соответствии действительности, да и о самом Кирове?
Александр Яковлев:
- Понимаете, мне кажется, что вот этот сюжет в докладе Хрущева о Кирове, несколько политически спекулятивным. Как потом показали исследования, и наше в том числе, до сих пор в деле Кирова нет ясности. Я лично по всем именно неясным пунктам всей этой истории пришел к заключению, что конечно же Киров был убит Сталиным, по указанию Сталина, по указанию Ягоды. Ибо только Киров фактически мог быть единственным человеком, который мог претендовать на авторитет в партии и как бы быть соперником Сталина.
Тольц:
А вот, что говорит о Кирове и его гибели сегодня питерский профессор-историк Наталия Лебина, некогда работавшая в музее-квартире Кирова.
Наталия Лебина:
- Создать некий идеал Кирова, как антипода Сталина, как человека могущего предложить альтернативное развитие нашей стране, было чрезвычайно выгодно именно для сохранения режима.
На самом деле некоторые документы свидетельствуют о том, что Киров это был человек полностью совпадающий с образцом идеального большевика 30-х годов. И очень любопытно, что вот эту точку зрения я бы могла бы доказать оперируя некоторыми фактами личной повседневной жизни Сергея Мироновича Кирова. Я хотела бы обратить внимание на своеобразные моменты частной жизни Сергея Мироновича, о которых практически никогда и никто не говорил.
Давайте вспомним такую ситуацию: мог ли быть альтернативой Сталину человек, который полностью принял даже внешний облик Иосифа Виссарионовича Сталина. Взгляните на одежду Сергея Мироновича, посмотрите на то, как он одет, какой внешний стиль поведения он вырабатывает. Далее, Сергей Миронович обладал всеми атрибутами, так называемыми знаковыми признаками человека, принадлежащего к партийной элите: это роскошная отдельная квартира в апартаментах, это своеобразная форма развлечения - охота, которая была популярна и является своеобразным знаковым признаком элиты, это поведение, это ночная работа, традиционная именно для Сталина, как нового образца политического деятеля, и, кроме того, мы знаем о том, что Сергей Миронович был полностью причастен ко всей политике, проводимой сталинизмом в Ленинграде. На его совести лежит первое "ленинградское дело" 28-30-го года, с его помощью и при его содействии подготавливалось второе, "академическое дело", по которому, судя по всему, хотели привлечь и ученых-естественников, и знаменитого ученого Ивана Петровича Павлова. На его совести лежит уничтожение ленинградских церквей и изменение облика города - он строил социалистический Ленинград. И кроме того, личная жизнь Кирова, она была отнюдь не свободна от самых разных искривлений или перверсий, как бы мы сказали сегодня. Это своеобразная личная жизнь, очень не простая, личная жизнь человека, который был явно несчастлив в своей семейной жизни. И поэтому полностью снимать атрибут ревности, мотив ревности в убийстве Кирова, безусловно, невозможно. Но я думаю, что это даже не самое важное.
Самое важное то, как сталинизм сумел обратиться с фактом убийства Кирова, как он мог превратить и использовать эту ситуацию в своих целях. И самое главное, что Киров через трагическую смерть, через убийство сумел очиститься от скверны сталинизма и стать ныне своеобразным национальным героем, как бы непричастным к сталинизму. Я думаю, что это несправедливо, неразумно - это был человек своей эпохи, своего времени.
Существует версия о том, есть документальное подтверждение тому, что Сергей Миронович рассматривался как возможный человек, который возглавит наркомат внутренних дел в последствии. Это был человек той системы, от которой его невозможно отделить.
Тольц:
Что ж, это верно. Но спасая эту самую Систему, кстати, это наверное самое модное словечко ныне на устах ее вчерашней идеологической обслуги, Хрущев 40 лет назад попытался проделать ту же самую операцию развода пресловутой Системы с одним из ее творцов - Сталиным.
Пожалуй, наиболее сильным из выдвинутых Хрущевым против Сталина обвинений было проведение массовых репрессий. Злым гением Сталина в этом черном деле в докладе был представлен Лаврентий Берия, о котором мы не раз говорили и будем еще говорить в передачах этого цикла. Берия, осужденного внесудебным органом - Особым военным присутствием - к тому времени уже более 2-х лет не было в живых, ответить на обвинения он не мог. В последующие четыре десятилетия он стал зловещим героем предания анекдотов, художественных и малохудожественных сочинений и многого другого, но только не исторических исследований. После 91-го года несколько особенно доверенных историков из числа бывших членов той самой партии, верным солдатом которой был Лаврентий Павлович, получили возможность ознакомиться с его бумагами.
Один из них, бывший секретарь Дзержинского райкома КПСС Ленинграда, а ныне профессор Санкт-Петербургского университета экономики и финансов Борис Старков рассказывает.
Борис Старков:
- Я вам могу сказать, что где-то года три назад, когда я работал с этими документами, у меня уже было глубокое сомнение, что Берия судили не за те преступления, которые он совершал. Он не совершал тех преступления, которые были ему инкриминированы, он совершил массу других преступлений. Безусловно он заслуживал смерти, безусловно он заслуживал сурового осуждения, так же, как в прочем, такого же осуждения заслуживали бы и все члены Политбюро, и все члены политического руководства.
Скажем прямо, Хрущев спасал Систему, вместе с Системой он спасал себя - это мое глубокое убеждение. Его доклад на ХХ съезде партии - это на самом деле не только попытка, это гениальный ход по спасению той Системы, которая к тому времени сложилась и которая пришла к своему кризису.
Трудно сказать, как бы развивались события, если бы Хрущев не выступил с этим докладом. Общественное мнение в стране, а после смерти Сталина данные говорили о том, что оно все было направленно на то, чтобы изменить существующую систему. Как ее менять? И Хрущев находит гениальный ход: он обвиняет во всем одну личность - Сталина, злой гений Сталина и, второе, это карательно-административные органы, персонифицированные с именем одного человека - Берия.
Я должен сказать, что Берия получил по заслугам, но ему были приписаны все, что делал до него Ягода, и делал до него Ежов. Он не изобретал ничего нового, он принял эту Систему. Он попытался в самом начале, я могу говорить об этом, опираясь на документы, в 38-м, 39-м году, до апреля 39-го года осуществить какую-то оттепель, можно называть ее бериевской оттепелью, которая не состоялась. Это частная амнистия - 100 тысяч человек были освобождены по этой амнистии, они вышли из мест заключения и прочее ...
Но после началось другое: начались те же бессудные расправы, после войны особенно.
Сложная фигура Лаврентия Павловича, очень сложная фигура.
Тольц:
Спрашиваю об этой фигуре другого весьма осведомленного, в прошлом члена ЦК КПСС Александра Яковлева.
Александр Яковлев:
- Берия, с моей точки зрения, не хуже и не лучше Ленина или Сталина - с точки зрения злодеяний. Да, у Берия руки в крови, но скажем, гражданская война, которая унесла более 13 миллионов жизней - дело рук Ленина и дело рук Системы. Или, скажем, десятки тысяч или сотни тысяч расстрелянных в то время, перед сталинской репрессией.
Я должен сказать, когда говорят о вине вот этого, или этого, или вот того, я к этому отношусь не то что скептически, это правда, что они лично виноваты в том, другом и третьем... Но ведь работников КГБ, МВД, ГПУ меняли как перчатки, всех их расстреливали потом, а они служили режиму, как говориться, и телом, и умом, и руками... А их расстреливали тем не менее. Дело все-таки в Системе. И до тех пор пока мы будем дело сводить, пальцем тыкать - вот этот виноват, вот этот, другой, третий, четвертый ... - мы так и будем уводить Систему от ответственности.
Тольц:
- Но давайте все же от этой безликой системы вернемся к личности Лаврентия Берия, к тому, каким он предстает нам сегодня по документам.
Александр Яковлев:
- Я слышал, что о Берия появились разные документы, которые показывают его чуть ли не прогрессистом - он делал неплохие предложения. Все это я слышал, даже читал и смотрел.
У меня лично нет желания поднять эти документы, показать, вроде, почистить правую щеку у Берия, да нет - злодей и злодей, как и все остальные.
Тольц:
- Александр Николаевич, что ж, Ваши чувства, как человека, которого в прошлом сам принадлежал к этой Системе, мне вполне понятны...
Александр Яковлев:
- Все мы принадлежали к этой Системе. Я бы хотел сделать метку: "Ты сам был членом Политбюро". - Да, я и начал вместе с другими свержение тоталитарного режима !..
Тольц:
На мои вопросы отвечал Александр Николаевич Яковлев.
А вот что говорит мне о развитии советского исторического мифа после ХХ съезда московский историк Владимир Булдаков.
Владимир Булдаков:
- Конечно, эта новая идеологема не могла оставаться неизменной. Тот старый миф, который держался на эмоциях, эмоциях ругательного характера, он моментально, можно сказать, потерял свою силу.
Так называемые шестидесятники в свое время развернули весьма активную деятельность по, во-первых, отстаиванию, так называемой, ленинской концепции развития советского общества, пытались доказать, что Ленин имел в виду совсем другое, имел в виду некий демократический социализм, социализм с человеческим лицом. То есть на место восхваления ученика Ленина возникла фигура самого Учителя. Это тоже дало отрицательный эффект, то есть народу на низшем уровне общественного сознания стало ясно, что один культ меняется на другой культ. Здесь появились сразу анекдоты и связанные с Лениным, то есть началось то, что называется десакрализацией власти, то есть лишение власти какого-то священного такого ореола. Новая идеологема, конечно, изначально была ущербной, но, главное, она была не столь уже функциональной, как прежняя.
Тольц:
Конечно, историческая заслуга антикультовской речи Хрущева вовсе не в том, что он заменил ложь о прошлом правдой о нем. Нет нужды приписывать ему разоблачительную правду - это скорее была разоблачительная ложь, благодетельность которой помимо прочего в том, что она, в отличии от старой лжи, не была тотальной.
Будущим шестидесятникам, о которых говорил Владимир Булдаков, это позволило найти себя в открывательстве. Многие годы за тем они открывали то позднего Ленина, то раннего Маркса и в конце концов дошли до полного разочарования в них.
Но и для тех, кто не питал такой страсти к сочинениям коммунистических классиков, тоже открывался простор, слабоконтролируемой начальством духовной жизни. Перетекая в прошлое она уже не укладывалась в рамки партийных разоблачений и идеологем. Именно в этой живой воде и стала постепенно растворяться известь советского коммунизма.
Вспоминает писатель Александр Кабаков.
(Летом 56-го Саше было без малого 13.)
Александр Кабаков:
- Летом 56-го года я жил у тетки в подмосковной Электростали.
Отец мой только что отлежал в госпитале, почти полгода. У него, офицера-ракетчика, думаю, одного из первых, была лучевая болезнь. Вылезли волосы на затылке, потом выросли. Жутко похудел, потом прожил, работая, еще 30 с лишним лет. А тогда родители уехали в санаторий.
Я жил у тетки с дядькой, заводил пластинки: довоенный "Голубой джаз" и свежеосвобожденного Эдди Рознера. "Ай да парень, паренек, в этом парне виден толк". Повязывал на ковбойку дядькин галстук серый в крапинку, длинно повязывал, почти до колен и танцевал целыми днями пустых летних каникул один, ориентируясь в хореографии на карикатуры "Крокодила".
Между тем, по организациям и предприятиям читали закрытое письмо ЦК. Поздно вечером, когда притомившись танцами я лежал в постели с Джеком Лондоном с "Железной пятой" или "Мартином Иденом" (много я прочитал в то лето) из кухни доносилось: "Соцзаконность... Роберт Эйхе... Рюмин... ленинские нормы... Ежов... необоснованно... уничтожение высших командных... личности... ленинского призыва...введя в заблуждение партию... двурушники и оборотни... товарищ Маленков Георгий Максимилианович... лучших и достойнейших представителей советской науки... позор..."
Я засыпал, тетка вынимала синий томик из моих красных, ссаженных лап, гасила свет. Я спал, мне снилось море, подступающее к иллюминатору "Мартина Идена" (я был предыдущим летом в Сочи) и танец "буги-вуги", выученный по "Крокодилу".
Но однажды мне приснилось нарушение соцзаконности, которую я подслушал. Мне приснилось, как ломают позвоночник Роберту Эйхе, я проснулся в поту, вскочил, подошел к окну. За окном светила неживая луна и сияла шоколадная "Победа" соседей, вокруг этой красоты спал подмосковный город Электросталь, выстроенный "зеками", начиналась оттепель, но лунный свет был холоден, он предвещал, что впереди еще много, много до того дня, как результат проявиться и завопят толпы, и поплывет в воздухе, зацепленный тросом "железный Феликс", и спустят над Москвою кровавый флаг...
Но тогда еще на кухнях пересказывали закрытое письмо, тихо звякало слово культ, и пробивались грибами из-под асфальта стиляги, романтики, монстры старомодности нынешних 90-х...
Передача девятая
Тольц:
Сейчас трудно уже припомнить, когда впервые в коммунистической пропаганде возникло клише, согласно которому, чуть ли не каждый всесоюзный партийный сход и речь предводителя партии на нем стали объявлять историческим. Конечно же отнюдь не каждый такой доклад вошел в историю партии, а уж тем более страны.
С секретной речью Хрущева на ХХ съезде дело обстояло иначе. История, а точнее разрушение ее партийного мифа и создание нового, оказались главной темой и пафосом этого выступления. Новая версия партийной и советской истории была не менее лживой, чем старая. Но молодое зерно нового мифа, брошенное в разрыхленный навоз старой лжи, дало буйные и неожиданные для его селекционеров всходы, проросшие и в сегодняшний день.
ХХ съезд. Передача восьмая. Новый исторический миф.
Я пригласил для участия в этой передаче историков, на основе анализа документов, исследовавших соотношения тех или иных сторон версии советской истории, изложенной сорок лет назад в секретной речи Хрущева, с тем, что на самом деле происходило в предыдущие четыре десятилетия. Но прежде, мне хотелось бы познакомить вас со своеобразным звуковым документом уже нашего времени.
О том, как воспринята была делегатами ХХ съезда антикультовская версия советского прошлого, по моей просьбе рассказывает один из участников съезда, академик Александр Николаевич Яковлев.
Александр Яковлев:
Это было закрытое заседание съезда, но на него пригласили делегации от отделов ЦК. А я работал инструктором, самым рядовым, как говориться, функционером. Молодой, не полностью потерявший какую-то веру, еще работавший с энтузиазмом. В отделе школ, а вовсе не пропаганды, как иногда думают.
Все гости были удалены, только остались делегаты съезда. Нас посадили работников аппарата на балконе. Даже слухов не было, что будет сенсационный доклад Хрущева. Разговоры были, что, наверное, об организационной работе партии будут говорить, о недостатках в этом деле, может быть кадры затронут. Вот такие разговоры были перед этим. Но, чтобы такое - никому, по-моему, и не снилось.
И я видел некоторых высокопоставленных людей (я-то ладно, я - рядовой функционер) видел лица высокопоставленных людей, приобщенных к власти, и у тех кроме удивления, страха и ужаса я ничего в глазах не видел. Я помню, с первых же фраз Хрущева у меня озноб пошел по спине. Мне показалось это нереально: я то ли сплю, то ли нахожусь при каком-то действии, после которого небо рухнет на землю или докладчик сумасшедший или что-то еще... В зале стояла абсолютная тишина, почему-то и стулья перестали скрипеть, и люди перестали кашлять, и чихать, и дышать. Стояла гнетущая, тяжелая тишина. И все с таким вниманием слушали, как бы думали, что не может быть, что он это говорит, а они просто слышат другое. А он наверно говорит совсем тоже другое и не это. Не может он этого сказать! Как это так замахнулся на Сталина!
Только же, 3 года назад, плакали миллионы людей и не только функционеры или работники соваппарата, партаппарата, а и люди. Мы помним эти похороны - к скольким жертвам они привели. Да я это просто помню по людям: "А что же будет - ведь нет никого? А что с нами будет? Что будет со страной?" Вот о чем, до какой умопомрачительной вещи доведено было сознание, до такого уровня, я бы сказал, потери собственного сознания.
А он - факт за фактом, факт за фактом приводит и все о Сталине. Во-первых, у меня лично в сознании было, что он, наверное, неправду говорит. А с другой стороны - ну как же - он вождь новый. А вожди не могут говорить неправду. И вот я сидел все и думал - а что же это такое? Правда или неправда? Обсуждения никакого не было, потому что, видимо, Хрущев опасался, что обсуждение может повернуться и в другую сторону, оно могло повернуться.
Я помню, когда доклад закончился, я, например, аплодисментов не помню. Кто-то говорит, что зааплодировали, но не было аплодисментов. Может быть кто-то хлопнул. Он объявил законченным все это дело, и я помню, мы с балкона спускались люди и я не помню их лиц. Все наклонили головы и я только один звук запомнил: "Да...", время от времени: "Да...", то есть люди были абсолютно шокированы и у них не было реакции. Я не помню, чтобы кто-то кому-то что-то сказал, хотя бы фразу - ни в поддержку, ни в опровержение.
Люди в шоке разъехались по домам. Честно говоря, было такое состояние: а могу ли я это рассказать своему товарищу, который не был на съезде? У меня было такое впечатление, что уже за одно за это, что я расскажу своему товарищу, такому же работнику ЦК, я должен быть посажен. До такой степени подавленности общества и личности мы доехали тогда, да и сейчас еще во многом страх так и бродит.
Тольц:
Что же так напугало 40 лет назад Александра Яковлева и других участников съезда? Ну ладно, он был молод, но ведь в зале присутствовал народ куда более в партийных делах тертый. Ведь не раз уже некоторые из них узнавали вдруг, что тот или иной вождь партии, ближайший соратник Ленина-Сталина объявлялся вдруг убийцей, шпионом и предателем. Так было и с Троцким, и с Зиновьевым, и с Каменевым, и с Бухариным, и с сонмом партийных шишек поменьше, со многими из которых, люди, сидевшие в феврале 56-го в Кремле, работали ранее бок о бок.
Правда участников предыдущих съездов, особенно довоенных, в зале было немного. Большинство из них перекочевало в тот самый разряд "необоснованно репрессированных", о которых с таким волнением говорил Хрущев. Большинство же присутствовавших при чтении его доклада, были партноменклатуры военного и послевоенного времени, вскормленные кратким курсом истории ВКП(б). Сталин был их боевой юностью, их знаменем и символом веры.
Хрущев не только разрушил многократно перестроенное здание легенды о партийном прошлом, но и сделал это совершенно по-новаторски: никогда еще с партийной трибуны главный партийный предводитель не объявлялся злодеем, убийцей и лжецом. Кто угодно - но не первый. Именно поэтому, слушавшие Хрущева сливки партии и не могли поверить собственным ушам, но и не верить (как говорит Яковлев) было невозможно - ведь Хрущев был преемником самого Сталина.
Сталинская версия истории была сформулирована и отредактирована самим Иосифом Виссарионовичем в известном кратком курсе истории ВКП(б). В этом идеологическом катехизисе коммунизма по сути дела был, причем задолго до современного американского историософа Френсиса Фукуямы, сформулирован известный фукуямовский тезис конца истории.. Этим концом и венцом объявлялся товарищ Сталин. А вся предшествующая история - и партии, и человечества - представлялась лишь, как краткая и невнятная увертюра к этому великолепному и бескрайнему финалу. Будучи, по понятным причинам, с построениями Фукуямы не знаком, Сталин, как и названный американец, следовал за Гегелем, некогда превратившим, по словам Ирвина Кристала, историю из биографии человеческой расы в автобиографию, в процесс самоизучения, посредством которого события постепенно и неотвратимо приводили к современности в ее нынешнем виде. Вот эту-то стройную и уравновешенную, как ампирный буфет, конструкцию и порушил на ХХ съезде Хрущев.
Сталин отныне объявлялся не конечным результатом и венцом истории (венцом объявлялся Ленин), а случайной и трагической ее ошибкой. Ну, "не доучли" соратники Владимира Ильича замечаний последнего о грубости Иосифа Виссарионовича, а обернулось дело культом личности. Более того, о Сталине говорилось теперь как о враге партии и уничтожителе ее элиты, как о несостоявшемся политическом и военном деятеле и источнике всех партийных бед. Один из его соратников, казненный уже к тому времени Берия, выставлялся как злой гений вождя, а другой - Киров, чуть ли ни как оппозиционер Сталину и его жертва.
О хрущевском историческом мифе я попросил рассказать вам московского историка Юрия Жукова.
Юрий Жуков:
ХХ съезд, точнее закрытый доклад Хрущева, как и любой миф должен был опираться на какие-то краеугольные камни и, кроме того, иметь своего отрицательного героя, своего Дракона, с которым нужно было бороться. Таким Драконом был сделан Сталин. Сводилось это к тому, что Хрущев сознательно не указал, что начиная с 22 июня и вплоть до смерти, Сталина все дальше и дальше отодвигали от власти и ограничивали его полномочия. Хрущев сознательно превращал Сталина, его роль в своеобразный громоотвод, который должен был принять на себя все отрицательные черты и строя, и деятельности партии, и деятельности политбюро любого состава. Уже загодя определяло все, что было плохого - это вина только Сталина, лишь его одного. Именно поэтому имя Сталина красной нитью проходит через весь доклад Хрущева, как тирана, диктатора с неограниченными полномочиями. Тем самым, члены политбюро, в том числе и сам Хрущев, снимали как бы с себя любую ответственность за все, что могло быть обнаружено впоследствии и приписано именно тем, кто творил конкретные дела, кто был их инициатором, кто отвечал за содеянное.
Вторым, более сильным средством в данном случае стала негативная роль Берии, которому были приписаны все репрессии, весь террор за период до весны 53-го года. Хрущев, на что почему-то мало кто обращает внимание, не раз повторял, что массовая репрессия, большие чистки происходили в период 35-38-го года, иногда он уточняет: после убийства Кирова, то есть 1 декабря 1934-го года, что в общем-то не меняет хронологических рамок. Но не словом не упомянул о том, что весь его доклад, та его часть, которая посвящена разоблачению репрессий, содержалась в совместном постановлении совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, того самого постановления, которое уже тогда осудило массовые репрессии, названные массовыми арестами. Осудило произвол следователей, которые вели следствие в полном пренебрежении уголовно-процессуальных норм, данное постановление запрещало опираться при обвинении только на показания обвиняемых, требуя и конкретных доказательств, и конкретных свидетельств. Более того, именно это постановление завершалось тем, что грозило самыми страшными карами любым работникам НКВД, прокуратуры и суда, которые посмели бы повторить подобные бесчинства. Сознательно Берия приписывались те действия, в которых он был, как не покажется это сегодня парадоксальным, менее всего повинен. Ведь во время войны, то есть вскоре после того как его назначили наркомом внутренних дел, с того момента, как он вошел в состав государственного комитета обороны, Лаврентий Павлович занимался преимущественно оборонной техникой, занимался производством минометов, боеприпасов, всего, что было необходимо армии, передоверив руководство наркомата внутренних дел своим заместителям. После войны, с 47-го года, он уже официально не имел ни малейшего отношения к карательным органам, к силовым структурам. В его компетенцию входило, по сути дела, только одно: создание ракетной и ядерной техники, создание атомной бомбы, создание ракет, которые должны были обеспечить стране защиту в случае возможной атомной войны.
Столь же своеобразно подошел Хрущев и к трактовке роли Сталина в период Отечественной войны. Он сознательно создал шарж, даже можно сказать злую, ядовитую карикатуру, весьма далекую от действительности. Да, действительно, после создания Государственного комитета обороны, Сталину было дано право заниматься наркоматом, обороной, ставкой, руководить военными действиями. Но, как легко может понять каждый, не он один разрабатывал операции и принимал решения. И здесь Хрущев сознательно умолчал о том, что на протяжении почти полутора лет все вопросы все-таки решал и Генштаб, и командующие фронтами, и командующие направлениями. И трагедия 41-42-го года крылась не столько в том, что Сталин изучал положения на фронте по глобусу, сколько просто в отсутствии боевого опыта у советских военноначальников, в нехватке техники, и, самое главное, потере управления армией. Но как только Сталину удалось сформировать такое руководство вооруженными силами, которое обладало и должным талантом, и должным опытом, и должными способностями с конца осени 1942-го года положение, как известно, резко переменилось. Свидетельство тому сначала Сталинградское сражение, затем Курская дуга, после которой Красная Армия уже находилась постоянно только в наступлении.
Тольц:
О разрушении на ХХ съезде сталинского исторического мифа и создания нового, антисталинского, свое мнение высказал московский историк Юрий Жуков.
Со времени этой великой ломки партийной версии истории прошло 4 десятилетия. Обветшала и рухнула уже и озвученная 40 лет назад Хрущевым конструкция, многие годы служившая как бы стеной, к которой льнули вьюнки новых идей о прошлом, настоящем и будущем России. И сейчас, разглядывая ее развалины, мы можем оценить качество кирпичей из которых она была сложена.
Итак, 40 лет назад на ХХ съезде Хрущев обнародовал свою новую версию советской истории. Она была выстроена на основе тогда неизвестных большинству документов, свидетельств и замыслов самого Никиты Сергеевича. Сегодня уже многое известно.
И вот я спрашиваю академика Александра Николаевича Яковлева, длительное время изучавшего эти самые тайные документы и свидетельства, бывшего члена политбюро ЦК КПСС: насколько озвученная Хрущевым модель советской истории соответствует тому, что теперь Александр Николаевич знает по документам.
Александр Яковлев:
- Ну, что ж, хороший вопрос. С моей точки зрения, ХХ съезд сыграл огромную роль в начальный период освобождения, духовного освобождения страны. Конечно, с сегодняшней точки зрения этот съезд и доклад ограничен, ограничен критикой Сталина, критикой зверств, которые он творил.
Конечно Хрущев был человеком не глупым, он закладывал как бы линии борьбы и с окружением Сталина, что и произошло уже в следующем 57-м году. И сам Хрущев не вышел за пределы критика Сталина, он не разу не поднял руку на систему, он бережно к этой системе отнесся. Можно сказать, что он как бы спасал систему от Сталина и партию от Сталина.
И тем не менее, объективно говоря, именно после ХХ съезда началась оттепель, выросла плеяда талантливых шестидесятников, которые восприняли всю эту возню за власть и борьбу за власть за действительно искренний шаг, вроде бы и Хрущева и партии, якобы готовой идти на какие-то другие меры. Ведь мы должны помнить, что сразу же после ХХ съезда стали репрессировать тех, кто очень искренне к этому отнесся и стал выступать на партийных собраниях с речами, которые шли дальше, которые замахивались в какой-то мере на систему, на партию и на других ее деятелей. Я знаю много примеров выступлений, но все они кончались тем, что наиболее прыткие критики попали снова под каток репрессий.
Тольц:
- Александр Николаевич, очень важное место в антикультовском докладе Хрущева на ХХ съезде занимала тема убийства Кирова, причем старые сталинские версии, а не одна версия сменилась: будто Кирова убили то белогвардейские бандиты, то троцкистско-зиновьевские враги - эти версии подменялись ныне новой - Кирова убил Сталин. Эта версия сразу же закрепилась даже в частушечном фольклоре, помните: "Ах огурчики, да помидорчики. Сталин Кирова убил в коридорчике". По этой версии Сталин убил Кирова, чтобы устранить конкурента, претендовавшего на высший пост в партии и начать новую волну террора против нее.
Теперь, когда материалы дала Кирова пристально изучены, Вы тоже исследовали их и писали об этом деле, что можно сказать о кировском сюжете в докладе Хрущева, о его соответствии действительности, да и о самом Кирове?
Александр Яковлев:
- Понимаете, мне кажется, что вот этот сюжет в докладе Хрущева о Кирове, несколько политически спекулятивным. Как потом показали исследования, и наше в том числе, до сих пор в деле Кирова нет ясности. Я лично по всем именно неясным пунктам всей этой истории пришел к заключению, что конечно же Киров был убит Сталиным, по указанию Сталина, по указанию Ягоды. Ибо только Киров фактически мог быть единственным человеком, который мог претендовать на авторитет в партии и как бы быть соперником Сталина.
Тольц:
А вот, что говорит о Кирове и его гибели сегодня питерский профессор-историк Наталия Лебина, некогда работавшая в музее-квартире Кирова.
Наталия Лебина:
- Создать некий идеал Кирова, как антипода Сталина, как человека могущего предложить альтернативное развитие нашей стране, было чрезвычайно выгодно именно для сохранения режима.
На самом деле некоторые документы свидетельствуют о том, что Киров это был человек полностью совпадающий с образцом идеального большевика 30-х годов. И очень любопытно, что вот эту точку зрения я бы могла бы доказать оперируя некоторыми фактами личной повседневной жизни Сергея Мироновича Кирова. Я хотела бы обратить внимание на своеобразные моменты частной жизни Сергея Мироновича, о которых практически никогда и никто не говорил.
Давайте вспомним такую ситуацию: мог ли быть альтернативой Сталину человек, который полностью принял даже внешний облик Иосифа Виссарионовича Сталина. Взгляните на одежду Сергея Мироновича, посмотрите на то, как он одет, какой внешний стиль поведения он вырабатывает. Далее, Сергей Миронович обладал всеми атрибутами, так называемыми знаковыми признаками человека, принадлежащего к партийной элите: это роскошная отдельная квартира в апартаментах, это своеобразная форма развлечения - охота, которая была популярна и является своеобразным знаковым признаком элиты, это поведение, это ночная работа, традиционная именно для Сталина, как нового образца политического деятеля, и, кроме того, мы знаем о том, что Сергей Миронович был полностью причастен ко всей политике, проводимой сталинизмом в Ленинграде. На его совести лежит первое "ленинградское дело" 28-30-го года, с его помощью и при его содействии подготавливалось второе, "академическое дело", по которому, судя по всему, хотели привлечь и ученых-естественников, и знаменитого ученого Ивана Петровича Павлова. На его совести лежит уничтожение ленинградских церквей и изменение облика города - он строил социалистический Ленинград. И кроме того, личная жизнь Кирова, она была отнюдь не свободна от самых разных искривлений или перверсий, как бы мы сказали сегодня. Это своеобразная личная жизнь, очень не простая, личная жизнь человека, который был явно несчастлив в своей семейной жизни. И поэтому полностью снимать атрибут ревности, мотив ревности в убийстве Кирова, безусловно, невозможно. Но я думаю, что это даже не самое важное.
Самое важное то, как сталинизм сумел обратиться с фактом убийства Кирова, как он мог превратить и использовать эту ситуацию в своих целях. И самое главное, что Киров через трагическую смерть, через убийство сумел очиститься от скверны сталинизма и стать ныне своеобразным национальным героем, как бы непричастным к сталинизму. Я думаю, что это несправедливо, неразумно - это был человек своей эпохи, своего времени.
Существует версия о том, есть документальное подтверждение тому, что Сергей Миронович рассматривался как возможный человек, который возглавит наркомат внутренних дел в последствии. Это был человек той системы, от которой его невозможно отделить.
Тольц:
Что ж, это верно. Но спасая эту самую Систему, кстати, это наверное самое модное словечко ныне на устах ее вчерашней идеологической обслуги, Хрущев 40 лет назад попытался проделать ту же самую операцию развода пресловутой Системы с одним из ее творцов - Сталиным.
Пожалуй, наиболее сильным из выдвинутых Хрущевым против Сталина обвинений было проведение массовых репрессий. Злым гением Сталина в этом черном деле в докладе был представлен Лаврентий Берия, о котором мы не раз говорили и будем еще говорить в передачах этого цикла. Берия, осужденного внесудебным органом - Особым военным присутствием - к тому времени уже более 2-х лет не было в живых, ответить на обвинения он не мог. В последующие четыре десятилетия он стал зловещим героем предания анекдотов, художественных и малохудожественных сочинений и многого другого, но только не исторических исследований. После 91-го года несколько особенно доверенных историков из числа бывших членов той самой партии, верным солдатом которой был Лаврентий Павлович, получили возможность ознакомиться с его бумагами.
Один из них, бывший секретарь Дзержинского райкома КПСС Ленинграда, а ныне профессор Санкт-Петербургского университета экономики и финансов Борис Старков рассказывает.
Борис Старков:
- Я вам могу сказать, что где-то года три назад, когда я работал с этими документами, у меня уже было глубокое сомнение, что Берия судили не за те преступления, которые он совершал. Он не совершал тех преступления, которые были ему инкриминированы, он совершил массу других преступлений. Безусловно он заслуживал смерти, безусловно он заслуживал сурового осуждения, так же, как в прочем, такого же осуждения заслуживали бы и все члены Политбюро, и все члены политического руководства.
Скажем прямо, Хрущев спасал Систему, вместе с Системой он спасал себя - это мое глубокое убеждение. Его доклад на ХХ съезде партии - это на самом деле не только попытка, это гениальный ход по спасению той Системы, которая к тому времени сложилась и которая пришла к своему кризису.
Трудно сказать, как бы развивались события, если бы Хрущев не выступил с этим докладом. Общественное мнение в стране, а после смерти Сталина данные говорили о том, что оно все было направленно на то, чтобы изменить существующую систему. Как ее менять? И Хрущев находит гениальный ход: он обвиняет во всем одну личность - Сталина, злой гений Сталина и, второе, это карательно-административные органы, персонифицированные с именем одного человека - Берия.
Я должен сказать, что Берия получил по заслугам, но ему были приписаны все, что делал до него Ягода, и делал до него Ежов. Он не изобретал ничего нового, он принял эту Систему. Он попытался в самом начале, я могу говорить об этом, опираясь на документы, в 38-м, 39-м году, до апреля 39-го года осуществить какую-то оттепель, можно называть ее бериевской оттепелью, которая не состоялась. Это частная амнистия - 100 тысяч человек были освобождены по этой амнистии, они вышли из мест заключения и прочее ...
Но после началось другое: начались те же бессудные расправы, после войны особенно.
Сложная фигура Лаврентия Павловича, очень сложная фигура.
Тольц:
Спрашиваю об этой фигуре другого весьма осведомленного, в прошлом члена ЦК КПСС Александра Яковлева.
Александр Яковлев:
- Берия, с моей точки зрения, не хуже и не лучше Ленина или Сталина - с точки зрения злодеяний. Да, у Берия руки в крови, но скажем, гражданская война, которая унесла более 13 миллионов жизней - дело рук Ленина и дело рук Системы. Или, скажем, десятки тысяч или сотни тысяч расстрелянных в то время, перед сталинской репрессией.
Я должен сказать, когда говорят о вине вот этого, или этого, или вот того, я к этому отношусь не то что скептически, это правда, что они лично виноваты в том, другом и третьем... Но ведь работников КГБ, МВД, ГПУ меняли как перчатки, всех их расстреливали потом, а они служили режиму, как говориться, и телом, и умом, и руками... А их расстреливали тем не менее. Дело все-таки в Системе. И до тех пор пока мы будем дело сводить, пальцем тыкать - вот этот виноват, вот этот, другой, третий, четвертый ... - мы так и будем уводить Систему от ответственности.
Тольц:
- Но давайте все же от этой безликой системы вернемся к личности Лаврентия Берия, к тому, каким он предстает нам сегодня по документам.
Александр Яковлев:
- Я слышал, что о Берия появились разные документы, которые показывают его чуть ли не прогрессистом - он делал неплохие предложения. Все это я слышал, даже читал и смотрел.
У меня лично нет желания поднять эти документы, показать, вроде, почистить правую щеку у Берия, да нет - злодей и злодей, как и все остальные.
Тольц:
- Александр Николаевич, что ж, Ваши чувства, как человека, которого в прошлом сам принадлежал к этой Системе, мне вполне понятны...
Александр Яковлев:
- Все мы принадлежали к этой Системе. Я бы хотел сделать метку: "Ты сам был членом Политбюро". - Да, я и начал вместе с другими свержение тоталитарного режима !..
Тольц:
На мои вопросы отвечал Александр Николаевич Яковлев.
А вот что говорит мне о развитии советского исторического мифа после ХХ съезда московский историк Владимир Булдаков.
Владимир Булдаков:
- Конечно, эта новая идеологема не могла оставаться неизменной. Тот старый миф, который держался на эмоциях, эмоциях ругательного характера, он моментально, можно сказать, потерял свою силу.
Так называемые шестидесятники в свое время развернули весьма активную деятельность по, во-первых, отстаиванию, так называемой, ленинской концепции развития советского общества, пытались доказать, что Ленин имел в виду совсем другое, имел в виду некий демократический социализм, социализм с человеческим лицом. То есть на место восхваления ученика Ленина возникла фигура самого Учителя. Это тоже дало отрицательный эффект, то есть народу на низшем уровне общественного сознания стало ясно, что один культ меняется на другой культ. Здесь появились сразу анекдоты и связанные с Лениным, то есть началось то, что называется десакрализацией власти, то есть лишение власти какого-то священного такого ореола. Новая идеологема, конечно, изначально была ущербной, но, главное, она была не столь уже функциональной, как прежняя.
Тольц:
Конечно, историческая заслуга антикультовской речи Хрущева вовсе не в том, что он заменил ложь о прошлом правдой о нем. Нет нужды приписывать ему разоблачительную правду - это скорее была разоблачительная ложь, благодетельность которой помимо прочего в том, что она, в отличии от старой лжи, не была тотальной.
Будущим шестидесятникам, о которых говорил Владимир Булдаков, это позволило найти себя в открывательстве. Многие годы за тем они открывали то позднего Ленина, то раннего Маркса и в конце концов дошли до полного разочарования в них.
Но и для тех, кто не питал такой страсти к сочинениям коммунистических классиков, тоже открывался простор, слабоконтролируемой начальством духовной жизни. Перетекая в прошлое она уже не укладывалась в рамки партийных разоблачений и идеологем. Именно в этой живой воде и стала постепенно растворяться известь советского коммунизма.
Вспоминает писатель Александр Кабаков.
(Летом 56-го Саше было без малого 13.)
Александр Кабаков:
- Летом 56-го года я жил у тетки в подмосковной Электростали.
Отец мой только что отлежал в госпитале, почти полгода. У него, офицера-ракетчика, думаю, одного из первых, была лучевая болезнь. Вылезли волосы на затылке, потом выросли. Жутко похудел, потом прожил, работая, еще 30 с лишним лет. А тогда родители уехали в санаторий.
Я жил у тетки с дядькой, заводил пластинки: довоенный "Голубой джаз" и свежеосвобожденного Эдди Рознера. "Ай да парень, паренек, в этом парне виден толк". Повязывал на ковбойку дядькин галстук серый в крапинку, длинно повязывал, почти до колен и танцевал целыми днями пустых летних каникул один, ориентируясь в хореографии на карикатуры "Крокодила".
Между тем, по организациям и предприятиям читали закрытое письмо ЦК. Поздно вечером, когда притомившись танцами я лежал в постели с Джеком Лондоном с "Железной пятой" или "Мартином Иденом" (много я прочитал в то лето) из кухни доносилось: "Соцзаконность... Роберт Эйхе... Рюмин... ленинские нормы... Ежов... необоснованно... уничтожение высших командных... личности... ленинского призыва...введя в заблуждение партию... двурушники и оборотни... товарищ Маленков Георгий Максимилианович... лучших и достойнейших представителей советской науки... позор..."
Я засыпал, тетка вынимала синий томик из моих красных, ссаженных лап, гасила свет. Я спал, мне снилось море, подступающее к иллюминатору "Мартина Идена" (я был предыдущим летом в Сочи) и танец "буги-вуги", выученный по "Крокодилу".
Но однажды мне приснилось нарушение соцзаконности, которую я подслушал. Мне приснилось, как ломают позвоночник Роберту Эйхе, я проснулся в поту, вскочил, подошел к окну. За окном светила неживая луна и сияла шоколадная "Победа" соседей, вокруг этой красоты спал подмосковный город Электросталь, выстроенный "зеками", начиналась оттепель, но лунный свет был холоден, он предвещал, что впереди еще много, много до того дня, как результат проявиться и завопят толпы, и поплывет в воздухе, зацепленный тросом "железный Феликс", и спустят над Москвою кровавый флаг...
Но тогда еще на кухнях пересказывали закрытое письмо, тихо звякало слово культ, и пробивались грибами из-под асфальта стиляги, романтики, монстры старомодности нынешних 90-х...
Передача девятая