Передача вторая >>>
КУЛЬБИТ
В конце июля 1947 года Стейнбек и Капа летели в Москву из Стокгольма через Хельсинки и Ленинград на старом американском транспотном самолете "С-47", полученном СССР во время войны по ленд-лизу. (Советские модели самолетов из Стокгольма тогда, кажется, не летали.)
50 лет спустя я тоже летел через Ленинград (не Ленинград уже, конечно, а Санкт-Петербург). Из Праги до Питера - на старом советском ТУ, а из Питера в Москву на новеньком "Боинге", принадлежавшем одной из российских авиакомпаний.
Этот кульбит с заменой имени города на исконное и возвращением россиян к использованию американских самолетов, сам по себе, достаточно символичен для того полувека, который отделял мою поездку от стейнбековской. Но символики этой я, признаться, тогда достаточно не продумал, поскольку занят был чтением предисловия к отдельному советскому изданию "Русского дневника". В нем говорилось:
СЛОЖНОЕ ВРЕМЯ
Летом 1947 года в Москву прилетел великий американский писатель, классик ХХ века Джон Стейнбек Время было более чем сложное: всего два года назад окончилась жесточайшая мировая война, началась война холодная. Слишком многое в мире было неясно...
Господи, - думал я,- ну а когда ясно бывает? Когда у этой страны было (и будет ли) простое время? Вот полвека прошло, а что? Проще стало? В 90-м, когда эта книжка вышла, наконец, по-русски тоже, ведь: только что закончилась одна война - афганская, но до следующей - чеченской было уже в общем-то недалеко. Но перед ней предстояло еще пережить и путч 91-го, и распад Советского Союза, и обвальный шаг к свободному рынку, и расстрел Белого дома и многое, очень многое еще...
Но тогда, когда Леонид Жуховицкий писал свое доброе предисловие к русскому изданию РУССКОГО ДНЕВНИКА, ему, как и Стейнбеку в 47-м, как и нам всем и в 90-м, и сейчас "многое было неясно"
АНГЛИЙСКИЙ КАК СРЕДСТВО ОБЩЕНИЯ
Первый советский человек, который в 47 году встретился Стейнбеку в СССР - вежливый таможенник - знал единственное английское слово -"йес".
И таможенники, и пограничники, которые встретили в Питере меня , по-английски могли изъясниться куда более свободно. Впрочем, нам это не понадобилось.
А в Москве самолет встречала вообще "англоязычная" толпа деловитых, мрачноватого вида людей. На все лады они спрашивали: "Такси, мистер?", Ексченч?", "Ду ю ниид рашен мани?" Московский аэропорт, неприветливо встретивший в 47-м не знавшего русского Стейнбека, похоже, вполне овладел английским.
ШЕЛ ДОЖДЬ. МЫ ВЫШЛИ ИЗ САМОЛЕТА И СОБРАЛИ БАГАЖ ПОД ДОЖДЕМ: СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО ОДИНОЧЕСТВА ВДРУГ ОХВАТИЛО НАС. НИКТО НАС НЕ ВСТРЕЧАЛ. НИ ОДНОГО ЗНАКОМОГО ЛИЦА. У НАС НЕ БЫЛО РУССКИХ ДЕНЕГ. МЫ НЕ ЗНАЛИ, КУДА ЕХАТЬ.
Я знал, куда ехать. Со встретившим меня нашим шофером Володей мы немедля покатили в Старопименовский, в московское бюро "Свободы".
ВИСКИ
Ну, а Стейнбек в 47-м из аэропорта направился в "Метрополь".
Гостиница "Метрополь" была действительно превосходной, с мраморными лестницами, красными коврами и большим позолоченным лифтом, который иногда работал. А за стойкой находилась женщина, которая говорила по-английски. Мы спросили, есть ли для нас номера, она ответила, что никогда про нас не слышала.
Тогда случилась досадная накладка: уехавший на пушной аукцион в Ленинград глава московского бюро "Геральд Трибюн" Джозеф Ньюмен забыл заказать для Стейнбека и Капы гостиничный номер.
Мы решили поселиться в номере Джо Ньюмена и таким образом наказать его. Мы пользовались его полотенцами, мылом и туалетной бумагой. Мы пили его виски. [...] Порядочный человек не пьет чужого виски.
Директор московского бюро "Свободы" Савик Шустер на мое счастье никуда не уехал; казенная квартира была для меня готова.
Ну, а виски, я предусмотрительно закупил еще в Праге.
ГОСТИНИЦЫ
А "МЕТРОПОЛЬ" я тоже посетил. Даже дважды. Не мог не посетить. Ведь для Стейнбека гостиницы - "Метрополь", а затем и "Савой", куда он позднее на легальных уже основаниях переселился, были той исходной точкой, с которой начиналось его знакомство с Москвой 47-го года. Там накапливались его первые впечатления о русской повседневности, там говорили на понятном ему языке, там возникали его первые московские контакты... Неслучайно в "Русском дневнике" так много места отведено описанию гостиничных номеров (даже ванные комнаты и туалеты подробно описаны!), гостиничных ресторанов и гостиничных знакомств и разговоров.
ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ
Конечно, поселившись в отеле, поблекшая великолепие интерьеров которого могло, по мнению советского историка архитектуры, соперничать с художественным музеем, Стейнбек не имел возможности оценить места дома, в котором временно жил, в контексте российской да и мировой истории.
Он не знал, к примеру, что спроектировавший всю эту роскошь русский англичанин, родившийся под Одессой Уильям Уолкот (в России его звали Вильям Францевич Валькот) всего лишь несколько лет назад (в 1943-м) умер в Лондоне совершенно разорившимся - его имущество, дом, мастерская - все погибло при бомбардировке британской столицы немцами.
Не знал он и того, что инициатор сооружения "Метрополя" Савва Морозов в ходе строительства гостиницы оказался по обвинению в растрате в Таганской тюрьме, но судом присяжных, в котором его защищал знаменитый Плевако, был оправдан. Стейнбек вообще не знал ни про Уолкота, ни про Морозова, ни про Плевако.
Имена его предшественников - знаменитых гостей "Метрополя" - Льва Толстого, Федора Шаляпина, Бернарда Шоу были ему, разумеется, известны, но совершенно не связывались в его восприятии с отелем, в котором он поселился.
ТЕНИ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ
"Метрополь" для Стейнбека был просто местом, где селили иностранцев. Местом в самом сердце города и страны, чью жизнь он пытался понять (до символа советской власти - Кремля - рукой подать, до вселяющей страх Лубянки - тоже).
Но он не знал, что "Метрополь, переименованный в 18-м году во 2-й Дом Советов, сам был обиталищем этой власти: здесь после переезда советского правительства в Москву располагались и аппарат ЦК РКП/б/, и Народный комиссариат иностранных дел, и ВЦИК. Стены коридоров, по которым Стейнбек добирался до номера Джо Ньюмена хранили память и о заседавшем здесь в 18-м году Ленине, и о Сталине, вместе с "любимчиком партии" Бухариным участвовавшим здесь в сочинении первой конституции РСФСР, и о проживавшем в "Метрополе" законодателе кожаной комиссарской моды Свердлове. Тогда, в первые московские годы советской власти, многие из столпов ее избрали "Метрополь" в качестве своего московского жилища. И многим из них впоследствии метропольская роскошь была заменена спартанской простотой расстрельных камер (тот же Бухарин, Антонов-Овсеенко, Карахан, Стеклов, партийный историк Лукин).
Когда в конце 20-х часть номеров от первой очереди именитых большевистских жильцов разгрузилась, решено было восстановить гостиницу. И опять громкие имена, но уже из другого ряда. В 27-м, к примеру, - Сергей Прокофьев, в 1937-м - вернувшийся на родину престарелый Куприн...
Но Стейнбека эти исторические ассоциации не отягощали.
МЕТРОПОЛЬ
В "Метрополе", реконструированном в 91-м году и включенном в мировую гостиничную сеть "Интерконтиненталь", меня встречали двое - Ирина, молодая дама (она ведает маркетингом и, если ей позвонить, всегда отвечает по-английски), а также ее 26-летний подчиненный Роман, ответственный за паблик релейшенз отеля.
Мне с гордостью были показаны и реставрированные интерьеры коридоров, холлов и залов, врубелевские панно и отдельные номера - от простенького, в каком мог жить Стейнбек (с виду примерно то же, что и в других "интерконтиненталях", только несколько дороже) до президентского суита, где останавливаются главы правительств и "звезды", вроде Майкла Джексона. Показали мне даже настольную лампу, которую Майкл Джексон пытался у отеля приобрести (довольно безобразное золоченое сооружение в виде сосны, украшенное здоровенным металлическим медведем, который пытается на эту конструкцию взобраться). Джексон предлагал немыслимые деньги.
- Надо было толкнуть,- сказал я, не одобрив вкус всемирно известного актера.
- Нельзя, - ответствовали мне,- лампы и вазы - принадлежат не отелю, а Госхрану. Они - выдающиеся произведения искусства. Почти на каждом укреплен специальный датчик - против кражи.
- Ну, а кто сейчас живет живет в "Метрополе"? - спросил я Ирину
- В основном живут бизнесмены. Большая часть из них это - иностранные бизнесмены. Бывают у нас туристы. Как правило в летний период. В принципе, в гостинице может жить любой человек. Кто захочет. Ограничений нет. Если до 1991 года, когда открылась гостиница, были проблемы с размещением, то теперь в гостиницу может приехать любой человек, независимо даже от того, есть у него московская прописка или нет.
- А почем это удовольствие?
- Все зависит от категории номера. Если это одноместный или стандартный номер, это может быть от 310$ до 350-ти. Если это люкс, то может быть и 850, и 1800 $.
- Ну, и как много у вас посетителей из России?
- Из России от общего числа наших гостей примерно 8%. Это посетители России, из России и из стран СНГ.
Ирина говорит, что гости из СНГ - это, в основном, банкиры и руководители крупных предприятий (нефтегазового комплекса, к примеру).
- Есть ли сейчас среди гостей какие-нибудь известные иностранцы?
- В настоящий момент нет никого, к сожалению. Но мы готовимся к приезду Монсеррат Кабалье. Очень часто живут те "звезды", которые приезжают. Это и Майкл Джексон, и Элтон Джон. (Монсеррат Кабалье уже останавливалась у нас.) И Шварценеггер, и Сталоне - это те люди, которые у нас жили. Помимо этого живут крупные политики - президенты стран, премьер-министры, министры - вместе с делегациями.
- Новая история вашей гостиницы, как и новый этап истории России начинается с 91-го года; прошло уже 6 лет. Если сравнивать 91-й и 97-й, о каких переменах вы можете сказать?
- То, что касается общей жизни в стране, 1991 год - это было только начало. Мы еще не знали, куда мы идем и что мы получим в результате. Сейчас мы немножко продвинулись, конечно. Из того, что мы получили, может быть, не все нас устраивает и не все так, как хотелось бы. Но я прекрасно понимаю, что за 6 лет нельзя в корне изменить то, что что прививалось, на чем воспитывалось не одно поколение. Для того, чтобы произошли серьезные изменения в этой стране, нужно, наверное, чтобы изменился менталитет людей.
А про гостиницу мне трудно говорить, что было в 1991 году, это было только начало. (Я пришла в гостиницу в 1993 году.) Я бы сказала, что те люди, которые сейчас работают здесь, в 91-м они только начинали; они сейчас изменились - если в 91-м им приходилось очень много учиться (и мен приходилось многому учиться в 93-м), то сегодня они могут сами очень многому учить и других. И изменилось, скажем так, отношение к работе и отношение к жизни.
С Ириной мы беседовали дважды. И оба раза в наших беседах тема "Метрополя" (производственный, так сказать, сюжет) постоянно переплеталась с темой куда более широкой, с разговором о нынешней российской жизни вообще
- Вы знаете, - Ирина на мгновение задумывается,- я бы сказала, что я рада, что застала тот процесс, который начался в этой стране. Я понимаю, конечно, что не многим людям сейчас, может быть, живется хорошо, это сложно достаточно, но мне жалко, что это произошло так поздно. Я бы хотела, чтобы это было лет на 10 раньше - чтобы произошло то же самое. Потому что у человека появилась, скажем так, определенная степень свободы и определенные возможности. Если человек что-то хочет в этой жизни, то он может реализовать тот потенциал, который в нем заложен, мне так кажется.
Жизнь в России, - говорю я Ирине, - постоянно, как мне рассказывают здесь, дорожает. Ну как номера в вашем "Метрополе". Скажите, как это сказывается на вашей повседневной жизни?
- Подорожание номеров не сказывается на моей жизни никак. В разработке цен я принимаю некоторое участие. И что касается цен в нашей гостинице, они соответствуют сегодня общемировым или общеевропейским ценам на гостиницы аналогичной категории.
Что касается подорожания жизни в Москве, я понимаю, что процесс, наверное, для многих семей очень болезненный. Я не хочу говорить о политике (я в этом почти ничего не понимаю). Но наверное, это может быть остановлено, когда страна начнет что-то производить, когда будет не только хороший потребительский рынок, но и рынок, который сможет обеспечить данное потребление. А пока, на сегодняшний день, я вижу, что большая часть товаров ввозится из-за границы.
Присутствующий при этом разговоре Роман работает в гостинице с 92-го, почти с начала ее новой после реставрации жизни. Зарабатывает, как сам считает прилично "на жизнь хватает". На мой вопрос, что изменилось с тех пор, как он начал свою работу в "Метрополе", подумав отвечает:
- Вы знаете, цены немного возросли. Это связано с тем, что, в принципе, уровень жизни в России, (а в Москве, как нигде в России), дорожает. Но с другой стороны, если говорить о ценах "Метрополя", то они соответствуют тому уровню обслуживания, который "Метрополь" своим гостям предлагает. На самом деле, как говорила Ирина, эти цены соответствуют уровню цен в такого качества гостиницах во всем мире. Ведь "Метрополь", скажу без ложной скромности, шикарная гостиница, таких не так много не только в Москве, но и в мире
И снова наш разговор возвращается к 47-му году, когда в "Метрополе" останавливался Стейнбек. Юный специалист по общественным связям знает о тех временах только по рассказам своих старших коллег:
- В 47 году половина гостиницы была занята квартирами старых большевиков, которые выехали из "Метрополя" только в 1954 году. Вторая половина была занята гостями, которые приезжали в Москву из-за рубежа, и насколько я знаю, это были в основном представители иностранных средств массовой информации. Иногда в гостиницу приезжали высокопоставленные гости, которые посещали тогда Москву (я имею в виду тот период с 1921 до 1954 года, когда "Метрополь" был занят большевиками). Сказать, кто здесь был в 1947-м я не могу. Но надо понимать, что "Метрополь" и в то время, как и в начале века, когда он был построен, как и сейчас, это гостиница привилегированная, и, в принципе, не каждый мог позволить себе здесь остановиться.
Говорю Роману:
- Стейнбек приезжал сюда в 47-м, чтобы понять вкус российской повседневной жизни. Иностранцу, даже такому наблюдательному и умному, не зная языка, это трудно, порой непосильно... Но вот вы-то здесь родились и живете, это ваша страна, это ваша жизнь. Что вы думаете о ней?
- Вы знаете, если говорить честно, и говорить лично обо мне, о моих знакомых и о друзьях, то, на самом деле, то, что мы чувствуем сейчас, это, в первую очередь, - уверенность, уверенность в завтрашнем дне. Причем она не зависит от политической ситуации, которая сложится в стране (хотя сейчас, по-моему, довольно стабильная ситуация). Но наша уверенность основана прежде всего на уверенности в себе.
Так получилось, что этот период (1991-96 гг.) совпал с периодом моего становления. У нас была возможность заниматься тем, чем мы хотим, развиваться так, как мы хотим. Когда, скажем, мы поступали в институты, то там начались программы по тому же бизнесу, по финансам по экономике и т.д., которые ориентировали нас уже не на советскую экономику, а на западный стиль работы. То есть у нас была возможность научиться чему-то такому, чему не учили наших родителей.
Я еще вернусь в "Метрополь", и вы еще услышите рассуждения его сотрудников о жизни. Но тогда я, поблагодарив Ирину и Романа, спешно откланялся. - Меня ждал один из героев "Русского дневника" Стейнбека - он же - один из авторов того, другого русского дневника, который мне еще предстояло найти.
АНАРХИЗМ
Идейно выдержанная Джессика Смит - редактор "Совьет Раша Тудей" - не так уж ошибалась, когда в своей специальной справке писала об анархистских взглядах Стейнбека: он-де "против капитализма, потому что он слишком организован, и против социализма по той же причине."
Много позднее, в "Путешествии с Чарли в поисках Америки", писатель и сам признался в застарелом собственном анархизме, всегда выражавшемся у него в отношении к чиновничеству.
На основании долгого опыта, я пришел к выводу, что мне люб всякий народ и ненавистно всякое правительство, и нигде мой природный анархизм не дает себя знать с такой силой, как на границах между государствами, когда приходится сталкиваться с добросовестными и расторопными чиновниками...
РУССКИЙ ГАМБИТ
В добавок ко всему советские чиновники в массе своей в 47-м году показались Стейнбеку еще и крайне недобросовестными.
Мы слышали о русской игре, - назовем ее "русский гамбит", - выиграть в которой редко кому удается. Она очень проста. Чиновник из государственного учреждения, с которым вы хотите встретиться, то болен, то его нет на месте, то находится в отпуске. Это может продолжаться годами. А если вы переключитесь на другого человека, то его тоже не окажется в городе, или он попадет в больницу, или уедет в отпуск. [...] И нет способа противостоять этому гамбиту. От него нет никакой защиты, единственный выход - расслабиться.
В августе 47-го, названивая из "Метрополя" в разные советские учреждения, Стейнбек и Капа открыли для себя еще одну особенность работы московских присутственных мест, определенную (но они этого не знали) личным режимом жизни самого Сталина, приноровившегося обдумывать судьбы человечества и отдавать распоряжения на сей счет по ночам.
...много раз звонив по телефону, мы обнаружили еще одну интересную особенность русских ведомств. Никто не появляется на службе до полудня, никто. Учреждения просто закрыты до полудня. Но с двенадцати часов дня учреждение открывается, и люди работают до полуночи. Утренние часы для работы не используют. Может, существуют учреждения, которые не следуют этому принципу, однако те, с которыми нам пришлось сталкиваться за эти два месяца, придерживались такого распорядка дня.
Все это, естественно, любви к советским чиновникам Стейнбеку не добавляло. А стойкая его неприязнь к ним выразилась в разнообразных саркастических описаниях и характеристиках советских должностных лиц, которые содержатся в "Русском дневнике".
КАРАГАНОВ
Единственный, пожалуй, о ком много и хорошо пишет в своем дневнике Стейнбек, - Александр Васильевич Караганов, - заместитель председателя ВОКСа. Ему удалось дозвониться с утра. Он обеспечил им "легальный" номер в "Савое". Он сразу же согласился принять американских визитеров и обсудить их планы. Ведь он (но Стейнбек и Капа этого не знали) давно уже готовился к их приезду, поскольку являлся ответственным за их визит.
Г-н Караганов нас принял в своем кабинете, отделанным до самого верха дубовыми панелями, с потолком из цветного стекла - очень приятном для работы месте. Г-н Караганов, молодой светловолосый осторожный человек, говорил по-английски медленно и точно; он сидел за столом и задавал нам множество вопросов. Разговаривая, он машинально чертил что-то карандашом, один конец которого был красный, а другой синий. [...] Караганов спокойно слушал нас и рисовал галочки.
50 лет спустя Александр Васильевич был нашей встречей, как мне показалось, несколько взволнован. Он принял меня в кабинете своей квартиры на Тверской (там где раньше магазин "Пионер", помните, конечно? - объяснял он по телефону - Только вход со двора. Парадная дверь по советской еще традиции закрыта) Показывая свои фотографии с именитыми писателями и книги с дарственными надписями, рассказал о себе
Он 1915 года рождения. Интеллигент в первом поколении, первым из своей деревни пошел учиться в город. Окончил ИФЛИ - Институт истории, философии, литературы, получил направление в Сталинград преподавателем пединститута. Оттуда - на фронт.
- На фронте я был мало. Карьера моя военная не состоялась.Меня очень быстро ранили . И тяжело. Я должен был по всем законам божеским и человеческим остаться без ноги. И вот то, что меня ранило в ногу и тяжело, это меня спасло.
После пяти месяцев лежания в госпитале Александра Караганова (он тогда еще ходил на костылях) оставили на комсомольской работе на Урале, секретарем горкома в Шадринске.Еще через 5 месяцев он "дорос" до секретаря обкома в Челябинске. А затем его перевели в Москву. В ВОКС, где он и стал заместителем председателя.
Спрашиваю Александра Васильевича :
- Судя по дневнику Стейнбека, у Вас был прекрасный английский. Это где же Вы так выучили?
Караганов усмехается.
- Ну Стейнбек добрый был же мужик.- Он мне льстит! Дело в том, что я, конечно же, знал английский, и это было одним из мотивов, почему меня вызвали в Москву. Я ведь кончил ИФЛИ - литературное отделение западной литературы. И читал западную литературу в Сталинградском пединституте (прежде всего 19 век).
...Мне сообщили, что вот мы должны принять Стейнбека. Откровенно говоря, этот гость был для меня в тумане неожиданностей. И непонятностей: какой он? И сразу же начались эти неожиданности. Постольку, поскольку он был подготовлен к поездке тогдашними вашими коллегами, ну, в тогдашнем духе войны, холодной войны.
В ДУХЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Из секретного отчета ВОКСа, направленного заместителю заведующего Отделом Внешней политики ЦК ВКП/б/ Баранову Л.С. и заместителю министра иностранных дел Малику Я.А. 11 ноября 47 года:
Политические взгляды Стейнбека представляют пеструю смесь и путаницу, в которой уживаются некоторые прогрессивные мысли с самыми отсталыми и реакционными.[...]
Стейнбек самого высокого мнения об американской буржуазной демократии. Во многих беседах он пытался "разъяснить" нашим товарищам "достоинства" американской двухпартийной системы, "контроль" избирателей над конгрессменами, зажиточность "среднего" американца, его "свободу" и т.д. [...]
В теоретическом отношении Стейнбек слабо развит и начинен буржуазными предрассудками, что вполне согласуется с его презрением к теории вообще.[...]
Стейнбек считает, что все люди созданы равными, и они тем лучше, чем ближе к естественному состоянию. В современных условиях таким слоем является крестьянство.
Всякие попытки привлечь крестьян к общественным и политическим интересам нарушают этот "идеал" и индивидуализм, являясь пропагандой. Классической страной свободного индивидуализма, по мнению Стейнбека, является Америка. Стейнбек при каждом случае подчеркивает свой американский патриотизм.
Особо выделены были в секретном воксовском отчете в ЦК и МИД высказывания Стейнбека об СССР
Стейнбек демагогически пытался отделить советский народ от советского правительства [...], утверждал, что советское правительство ведет неверную и опасную, по его словам, внешнюю политику, которая чревата серьезными последствиями и "пугает" американский народ. Советская пресса, по мнению Стейнбека, ведет шовинистическую и антиамериканскую пропаганду.
Стейнбек повторял клевету буржуазной пропаганды о том, [что,] якобы, в СССР существует "диктатура одной партии", "советский тоталитаризм" и т.д.
Особенно же часто распространялся Стейнбек на тему о "советской агрессии", причем, совершенно в духе реакционнейшей антисоветской американской пропаганды. Целью советской агрессии, по словам Стейнбека, является самооборона. Точно такую же цель, по словам Стейнбека, будто бы преследовала и фашистская Германия.
Задача ВОКСа, как она формулировалась в цитируемом документе, состояла в том, "чтобы сломить изложенные вздорные измышления Стейнбека". А потому:
...такие высказывания Стейнбека поучали должный отпор со стороны советских людей, с которыми он встречался, а также со стороны работавших с ним постоянно сотрудников ВОКСа. Следствием этого были частые споры и раздражительность Стейнбека
СИМПАТИЯ
Но в ходе той первой беседы, про которую рассказал мне Александр Васильевич Караганов, Стейнбека ничто не раздражало. Никаких споров "в духе холодной войны" не было. Это подтверждается и найденным мною позднее дневником самого Караганова, и дневником Стейнбека:
Караганов нам очень понравился. Этот человек говорил прямо и без смущения. Позже мы слышали много высокопарных общих слов. Но никогда мы не слышали такого от Караганова. Мы не скрывали, что мы именно те, за кого себя выдаем. У нас было свое мнение, своя, американская точка зрения и, вероятно, с его точки зрения, ряд предубеждений. Но он не проявил ни нелюбви, ни недоверия, наоборот, казалось, что он проникся уважением к нам. За время нашего пребывания в Советском Союзе он здорово помог нам. Мы неоднократно встречались с ним, и его единственная просьба к нам заключалась в следующем:
- Напишите правду, напишите то, что увидите. Не меняйте ничего, напишите так, как оно есть, и мы будем очень рады. Потому что мы не доверяем лести.
Он показался нам честным и хорошим человеком.
СЛЕЖКА
Я прошу Александра Васильевича Караганова припомнить его первые впечатления о пребывании Стейнбека в Москве 47-го.
- Он ожидал на каждом шагу опасности. И в каждом из нас, видел "агента". И искал уединения: в Сокольнический парк ездил, сам по себе, чтобы там, среди деревьев и кустарников наконец-то отделаться от агентов КГБ. Ну, это было для нас... - Мы смеялись! Это было смешно!
- Ну, тем не менее, - говорю я - конечно же, за ним следили. И даже, думаю, в Сокольническом парке...
- Думаю, что это придумка! - возражает мне Александр Васильевич.- Как могли следить в Сокольническом парке, если он просто сел на метро и поехал туда? И потом пошел...по одиноким аллеям...
И вдруг неожиданно соглашается:
- Конечно следили! Но ведь если бы за всеми следили, то у этих, как мы их называли, наших соседей не было бы достаточного количества кадров., которые следили.
И потом по разговору я понял, что он ждет от нас все каких-то таких вопросов в духе холодной войны. В том духе, как его подготовили сюда. А потом постепенно, постепенно он растаял. Постепенно установились нормальные товарищеские отношения. Мы в чем-то, может быть, даже понравились друг другу. И если вы читали "Русский дневник", то вы знаете, как он хорошо написал обо мне
Из воспоминаний Стейнбека о первой встрече с Карагановым:
- Ваша последняя книга показалась нам несколько циничной, - сказал он.
- Она не цинична, - ответил я. - Я считаю, что писатель обязан как можно точнее описывать время, в которое он живет, и так, как он его понимает. Этим я и занимаюсь.
Это кто же вас так сориентировал, Александр Васильевич? - спросил я у Караганова. (Спрашивая, я еще не знал, что ВОКС к приезду Стейнбека заказал специальный реферат "Заблудившегося автобуса", и в этом сочинении Стейнбека была усмотрена "проповедь пессимизма"
- Ну дело в том, - вспоминает Караганов, - что я читал его книжки, которые в ту пору были доступны. Я потом все прочитал, до единой. А о цинизме... Как он немножко насчет моего языка преувеличил, так и тут, насчет цинизма, тоже преувеличил. Я его не в цинизме обвинял. Вы понимаете, мы, мы тогдашние, советские, привыкли воспринимать американскую литературу больше всего через литературу времен Великой депрессии и после нее. И это была литература, в какой-то степени, революционная, в какой-то степени, оптимистическая, литература, близкая к книжкам о рабочем классе. А тут такой тон, который мне показался пессимистическим. (Вот слово "пессимистический" он переделал в "цинический".)
Из найденного мною позднее секретного дневника Караганова, направленного в ЦК и МИД:
Я сказал, что не имел времени и возможности полностью прочитать последнюю книгу Стейнбека "Своенравный автобус". Но некоторые отрывки из этой книги я прочитал. У меня сложилось впечатление, что общий дух пессимизма американской литературы нашел отражение и в этой книге. Стейнбек заявил: "Это безусловно так. Это связано с тем, что я пишу о людях, об их жизни. Преобладание пессимизма в жизни отражается и в моей книге, которая правдиво воспроизводит то, что есть в жизни."
АМЕРИКАНСКИЙ ПЕССИМИЗМ-47
Необходимо отметить, что тема пессимизма в американском послевоенном обществе живо интересовала не только писателя Стейнбека, но и его советских собеседников, старательно фиксировавших и сообщавших начальству любое его высказывание на сей счет. Ну, к примеру, такое:
Пессимизм существует, однако, не только в литературе, но и во всей американской жизни. Объясняется это тем, что люди неуверены в завтрашнем дне. Они с тревогой ожидают нового кризиса. Кроме того, несмотря на всякие правительственные реформы, связанные с введением и отменой контроля над ценами, цены быстро растут. У многих американцев до последнего времени были сбережения, оставшиеся от военных лет. Сейчас эти сбережения кончились. Положение тяжелое, надежд нет.
Капа добавил: "Это правда, мы выиграли войну, одержали победу, но мы не знаем, что с этой победой делать. Состояние неуверенности и страха за завтрашний день усугубляется атомной бомбой".
АТОМНЫЕ СТРАХИ
Для чиновников страны, чьи шпионы давно уже выкрали американские технологические атомные секреты, а ученые, инженеры, техники, а также зека давно уже работали над воплощением их в жизнь советской атомной бомбы, для чиновников, регулярно посылавших донесения о разговорах приезжих американцев в ЦК, не только руководящий (как и всем) советским атомным проектом, но и стремящийся возглавить всемирную борьбу с атомной угрозой, и в МИД, глава которого через три месяца оповестит мир, что "секреты американской атомной бомбы для СССР уже не тайна", для них любые сведения о реакции американского общества на атомное оружие представляли специфический интерес.
Из секретного документа, направленного в ЦК и МИД товарищам Вышинскому, Базыкину и Василенко:
Я спросил Стейнбека, не кажется ли ему, что некоторые журналы и газеты сознательно преувеличивают всякого рода атомные страхи. Стейнбек ответил, что возможно имеются такие, которые преувеличивают эти страхи. Но факт таков, что страх перед атомной бомбой - это реальность. И эта реальность усугубляется тем, что сами ученые-физики, работающие в области атомной энергии, преисполнены страха перед своим созданием.
Стейнбек вспомнил, что в Париже несколько раз встречался с Жолио Кюри, который также разделяет этот страх. "Я сам боюсь. Этот страх - одна из причин пессимизма в американской литературе, в американской жизни".
СОВЕТСКИЙ ОПТИМИЗМ-47
Только не надо думать, что люди, столь старательно расспрашивавшие Стейнбека в Москве об американском пессимизме, атомных страхах и неуверенности в завтрашнем дне сами были какими-то завзятыми пессимистами и ипохондриками. Напротив! В тех, кто получал отчеты про высказывания Стейнбека и Капы о послевоенном американском пессимизме и неуверенности в будущем, да и во многих из тех, кому американские гости об этом говорили, разговоры эти вселяли чувство оптимизма и надежду на будущее.
А надежды, как известно, в России - чуть ли не национальный вид спорта.
Тогда, в 47-м Стейнбек подметил:
В России о будущем думают всегда. Об урожае будущего года, об удобствах, которые будут через десять лет, об одежде, которую очень скоро сошьют. Если какой-нибудь народ может извлекать из надежды энергию, то это именно русский народ.
Спрашиваю Александра Васильевича Караганова (а именно он и его подчиненные старательно фиксировали и доносили начальству пессимистические высказывания Стейнбека):
- Как вы воспринимали тогда время, в которое жили?
- Как счастливое время! Надо просто понять, что такое для нас была война, через что мы прошли, через какие страхи и опасности!
Я не могу сказать, что мы прошли через голод. Нет, армию кормили. И в госпитале,- я 5 месяцев лежал,- кормили хорошо.
А на годовщину Красной Армии, на 23 февраля, мы с одним безруким лейтенантом (я безногий, он безрукий), у знакомых медсестер получив шинели и валенки, пошли на спиртоводочный завод, который был напротив нашего госпиталя, и достали там ящик водки, ящик! (вы знаете, что такое ящик водки: 20 бутылок! а палата у нас была 11 человек; на каждого больше бутылки...)
Ну, в общем, мы жили тогда хорошо. И вот когда меня не послали снова в действующую армию и оставили на штатской работе, вот на другой день, мне стало худо.- С госпитальной пищи перевели на те харчи, которыми кормили работников госпиталя...
Ну потом, когда я стал секретарем горкома, стало лучше. А несколько дней ведь было совсем плохо...
Но понимаете ли, чувство, что мы прошли через все и что мы победили, это было такое всепоглощающее чувство, всеохватывающее, до глубин души доходящее, что мы считали себя и были счастливыми людьми.
И все эти теперешние разговоры, о том, что мы были угнетенными, рабами, задавленными, все это чепуха! Не чувствовали мы себя ни угнетенными, ни рабами, не задавленными, не чувствовали!
РАЗДВОЕНИЕ
Но вообще-то, чуть позже признался мне Александр Васильевич, чувствовали, порой, не совсем то, что надлежало. Жизнь и ощущение ее, как бы, раздваивались. С одной стороны то, что следовало показывать заезжим иноземцам, чем полагалось гордиться, то, как полагалось жить и чувствовать. С другой, - жизнь, которую от иностранцев да и от многих советских скрывали, чувства и переживания, которые опасно было выражать и описывать словами...
Вот об этой-то, скрытой от Стейнбека русской жизни 47-го года и о том, чем эти прошлые сокрытия оборачиваются в жизни сегодняшней, и пойдет речь в следующих передачах из серии "ТРИ ДНЕВНИКА. ПО МАРШРУТУ СТЕЙНБЕКА ПОЛВЕКА СПУСТЯ"
Продолжение...
КУЛЬБИТ
В конце июля 1947 года Стейнбек и Капа летели в Москву из Стокгольма через Хельсинки и Ленинград на старом американском транспотном самолете "С-47", полученном СССР во время войны по ленд-лизу. (Советские модели самолетов из Стокгольма тогда, кажется, не летали.)
50 лет спустя я тоже летел через Ленинград (не Ленинград уже, конечно, а Санкт-Петербург). Из Праги до Питера - на старом советском ТУ, а из Питера в Москву на новеньком "Боинге", принадлежавшем одной из российских авиакомпаний.
Этот кульбит с заменой имени города на исконное и возвращением россиян к использованию американских самолетов, сам по себе, достаточно символичен для того полувека, который отделял мою поездку от стейнбековской. Но символики этой я, признаться, тогда достаточно не продумал, поскольку занят был чтением предисловия к отдельному советскому изданию "Русского дневника". В нем говорилось:
СЛОЖНОЕ ВРЕМЯ
Летом 1947 года в Москву прилетел великий американский писатель, классик ХХ века Джон Стейнбек Время было более чем сложное: всего два года назад окончилась жесточайшая мировая война, началась война холодная. Слишком многое в мире было неясно...
Господи, - думал я,- ну а когда ясно бывает? Когда у этой страны было (и будет ли) простое время? Вот полвека прошло, а что? Проще стало? В 90-м, когда эта книжка вышла, наконец, по-русски тоже, ведь: только что закончилась одна война - афганская, но до следующей - чеченской было уже в общем-то недалеко. Но перед ней предстояло еще пережить и путч 91-го, и распад Советского Союза, и обвальный шаг к свободному рынку, и расстрел Белого дома и многое, очень многое еще...
Но тогда, когда Леонид Жуховицкий писал свое доброе предисловие к русскому изданию РУССКОГО ДНЕВНИКА, ему, как и Стейнбеку в 47-м, как и нам всем и в 90-м, и сейчас "многое было неясно"
АНГЛИЙСКИЙ КАК СРЕДСТВО ОБЩЕНИЯ
Первый советский человек, который в 47 году встретился Стейнбеку в СССР - вежливый таможенник - знал единственное английское слово -"йес".
И таможенники, и пограничники, которые встретили в Питере меня , по-английски могли изъясниться куда более свободно. Впрочем, нам это не понадобилось.
А в Москве самолет встречала вообще "англоязычная" толпа деловитых, мрачноватого вида людей. На все лады они спрашивали: "Такси, мистер?", Ексченч?", "Ду ю ниид рашен мани?" Московский аэропорт, неприветливо встретивший в 47-м не знавшего русского Стейнбека, похоже, вполне овладел английским.
ШЕЛ ДОЖДЬ. МЫ ВЫШЛИ ИЗ САМОЛЕТА И СОБРАЛИ БАГАЖ ПОД ДОЖДЕМ: СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО ОДИНОЧЕСТВА ВДРУГ ОХВАТИЛО НАС. НИКТО НАС НЕ ВСТРЕЧАЛ. НИ ОДНОГО ЗНАКОМОГО ЛИЦА. У НАС НЕ БЫЛО РУССКИХ ДЕНЕГ. МЫ НЕ ЗНАЛИ, КУДА ЕХАТЬ.
Я знал, куда ехать. Со встретившим меня нашим шофером Володей мы немедля покатили в Старопименовский, в московское бюро "Свободы".
ВИСКИ
Ну, а Стейнбек в 47-м из аэропорта направился в "Метрополь".
Гостиница "Метрополь" была действительно превосходной, с мраморными лестницами, красными коврами и большим позолоченным лифтом, который иногда работал. А за стойкой находилась женщина, которая говорила по-английски. Мы спросили, есть ли для нас номера, она ответила, что никогда про нас не слышала.
Тогда случилась досадная накладка: уехавший на пушной аукцион в Ленинград глава московского бюро "Геральд Трибюн" Джозеф Ньюмен забыл заказать для Стейнбека и Капы гостиничный номер.
Мы решили поселиться в номере Джо Ньюмена и таким образом наказать его. Мы пользовались его полотенцами, мылом и туалетной бумагой. Мы пили его виски. [...] Порядочный человек не пьет чужого виски.
Директор московского бюро "Свободы" Савик Шустер на мое счастье никуда не уехал; казенная квартира была для меня готова.
Ну, а виски, я предусмотрительно закупил еще в Праге.
ГОСТИНИЦЫ
А "МЕТРОПОЛЬ" я тоже посетил. Даже дважды. Не мог не посетить. Ведь для Стейнбека гостиницы - "Метрополь", а затем и "Савой", куда он позднее на легальных уже основаниях переселился, были той исходной точкой, с которой начиналось его знакомство с Москвой 47-го года. Там накапливались его первые впечатления о русской повседневности, там говорили на понятном ему языке, там возникали его первые московские контакты... Неслучайно в "Русском дневнике" так много места отведено описанию гостиничных номеров (даже ванные комнаты и туалеты подробно описаны!), гостиничных ресторанов и гостиничных знакомств и разговоров.
ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ
Конечно, поселившись в отеле, поблекшая великолепие интерьеров которого могло, по мнению советского историка архитектуры, соперничать с художественным музеем, Стейнбек не имел возможности оценить места дома, в котором временно жил, в контексте российской да и мировой истории.
Он не знал, к примеру, что спроектировавший всю эту роскошь русский англичанин, родившийся под Одессой Уильям Уолкот (в России его звали Вильям Францевич Валькот) всего лишь несколько лет назад (в 1943-м) умер в Лондоне совершенно разорившимся - его имущество, дом, мастерская - все погибло при бомбардировке британской столицы немцами.
Не знал он и того, что инициатор сооружения "Метрополя" Савва Морозов в ходе строительства гостиницы оказался по обвинению в растрате в Таганской тюрьме, но судом присяжных, в котором его защищал знаменитый Плевако, был оправдан. Стейнбек вообще не знал ни про Уолкота, ни про Морозова, ни про Плевако.
Имена его предшественников - знаменитых гостей "Метрополя" - Льва Толстого, Федора Шаляпина, Бернарда Шоу были ему, разумеется, известны, но совершенно не связывались в его восприятии с отелем, в котором он поселился.
ТЕНИ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ
"Метрополь" для Стейнбека был просто местом, где селили иностранцев. Местом в самом сердце города и страны, чью жизнь он пытался понять (до символа советской власти - Кремля - рукой подать, до вселяющей страх Лубянки - тоже).
Но он не знал, что "Метрополь, переименованный в 18-м году во 2-й Дом Советов, сам был обиталищем этой власти: здесь после переезда советского правительства в Москву располагались и аппарат ЦК РКП/б/, и Народный комиссариат иностранных дел, и ВЦИК. Стены коридоров, по которым Стейнбек добирался до номера Джо Ньюмена хранили память и о заседавшем здесь в 18-м году Ленине, и о Сталине, вместе с "любимчиком партии" Бухариным участвовавшим здесь в сочинении первой конституции РСФСР, и о проживавшем в "Метрополе" законодателе кожаной комиссарской моды Свердлове. Тогда, в первые московские годы советской власти, многие из столпов ее избрали "Метрополь" в качестве своего московского жилища. И многим из них впоследствии метропольская роскошь была заменена спартанской простотой расстрельных камер (тот же Бухарин, Антонов-Овсеенко, Карахан, Стеклов, партийный историк Лукин).
Когда в конце 20-х часть номеров от первой очереди именитых большевистских жильцов разгрузилась, решено было восстановить гостиницу. И опять громкие имена, но уже из другого ряда. В 27-м, к примеру, - Сергей Прокофьев, в 1937-м - вернувшийся на родину престарелый Куприн...
Но Стейнбека эти исторические ассоциации не отягощали.
МЕТРОПОЛЬ
В "Метрополе", реконструированном в 91-м году и включенном в мировую гостиничную сеть "Интерконтиненталь", меня встречали двое - Ирина, молодая дама (она ведает маркетингом и, если ей позвонить, всегда отвечает по-английски), а также ее 26-летний подчиненный Роман, ответственный за паблик релейшенз отеля.
Мне с гордостью были показаны и реставрированные интерьеры коридоров, холлов и залов, врубелевские панно и отдельные номера - от простенького, в каком мог жить Стейнбек (с виду примерно то же, что и в других "интерконтиненталях", только несколько дороже) до президентского суита, где останавливаются главы правительств и "звезды", вроде Майкла Джексона. Показали мне даже настольную лампу, которую Майкл Джексон пытался у отеля приобрести (довольно безобразное золоченое сооружение в виде сосны, украшенное здоровенным металлическим медведем, который пытается на эту конструкцию взобраться). Джексон предлагал немыслимые деньги.
- Надо было толкнуть,- сказал я, не одобрив вкус всемирно известного актера.
- Нельзя, - ответствовали мне,- лампы и вазы - принадлежат не отелю, а Госхрану. Они - выдающиеся произведения искусства. Почти на каждом укреплен специальный датчик - против кражи.
- Ну, а кто сейчас живет живет в "Метрополе"? - спросил я Ирину
- В основном живут бизнесмены. Большая часть из них это - иностранные бизнесмены. Бывают у нас туристы. Как правило в летний период. В принципе, в гостинице может жить любой человек. Кто захочет. Ограничений нет. Если до 1991 года, когда открылась гостиница, были проблемы с размещением, то теперь в гостиницу может приехать любой человек, независимо даже от того, есть у него московская прописка или нет.
- А почем это удовольствие?
- Все зависит от категории номера. Если это одноместный или стандартный номер, это может быть от 310$ до 350-ти. Если это люкс, то может быть и 850, и 1800 $.
- Ну, и как много у вас посетителей из России?
- Из России от общего числа наших гостей примерно 8%. Это посетители России, из России и из стран СНГ.
Ирина говорит, что гости из СНГ - это, в основном, банкиры и руководители крупных предприятий (нефтегазового комплекса, к примеру).
- Есть ли сейчас среди гостей какие-нибудь известные иностранцы?
- В настоящий момент нет никого, к сожалению. Но мы готовимся к приезду Монсеррат Кабалье. Очень часто живут те "звезды", которые приезжают. Это и Майкл Джексон, и Элтон Джон. (Монсеррат Кабалье уже останавливалась у нас.) И Шварценеггер, и Сталоне - это те люди, которые у нас жили. Помимо этого живут крупные политики - президенты стран, премьер-министры, министры - вместе с делегациями.
- Новая история вашей гостиницы, как и новый этап истории России начинается с 91-го года; прошло уже 6 лет. Если сравнивать 91-й и 97-й, о каких переменах вы можете сказать?
- То, что касается общей жизни в стране, 1991 год - это было только начало. Мы еще не знали, куда мы идем и что мы получим в результате. Сейчас мы немножко продвинулись, конечно. Из того, что мы получили, может быть, не все нас устраивает и не все так, как хотелось бы. Но я прекрасно понимаю, что за 6 лет нельзя в корне изменить то, что что прививалось, на чем воспитывалось не одно поколение. Для того, чтобы произошли серьезные изменения в этой стране, нужно, наверное, чтобы изменился менталитет людей.
А про гостиницу мне трудно говорить, что было в 1991 году, это было только начало. (Я пришла в гостиницу в 1993 году.) Я бы сказала, что те люди, которые сейчас работают здесь, в 91-м они только начинали; они сейчас изменились - если в 91-м им приходилось очень много учиться (и мен приходилось многому учиться в 93-м), то сегодня они могут сами очень многому учить и других. И изменилось, скажем так, отношение к работе и отношение к жизни.
С Ириной мы беседовали дважды. И оба раза в наших беседах тема "Метрополя" (производственный, так сказать, сюжет) постоянно переплеталась с темой куда более широкой, с разговором о нынешней российской жизни вообще
- Вы знаете, - Ирина на мгновение задумывается,- я бы сказала, что я рада, что застала тот процесс, который начался в этой стране. Я понимаю, конечно, что не многим людям сейчас, может быть, живется хорошо, это сложно достаточно, но мне жалко, что это произошло так поздно. Я бы хотела, чтобы это было лет на 10 раньше - чтобы произошло то же самое. Потому что у человека появилась, скажем так, определенная степень свободы и определенные возможности. Если человек что-то хочет в этой жизни, то он может реализовать тот потенциал, который в нем заложен, мне так кажется.
Жизнь в России, - говорю я Ирине, - постоянно, как мне рассказывают здесь, дорожает. Ну как номера в вашем "Метрополе". Скажите, как это сказывается на вашей повседневной жизни?
- Подорожание номеров не сказывается на моей жизни никак. В разработке цен я принимаю некоторое участие. И что касается цен в нашей гостинице, они соответствуют сегодня общемировым или общеевропейским ценам на гостиницы аналогичной категории.
Что касается подорожания жизни в Москве, я понимаю, что процесс, наверное, для многих семей очень болезненный. Я не хочу говорить о политике (я в этом почти ничего не понимаю). Но наверное, это может быть остановлено, когда страна начнет что-то производить, когда будет не только хороший потребительский рынок, но и рынок, который сможет обеспечить данное потребление. А пока, на сегодняшний день, я вижу, что большая часть товаров ввозится из-за границы.
Присутствующий при этом разговоре Роман работает в гостинице с 92-го, почти с начала ее новой после реставрации жизни. Зарабатывает, как сам считает прилично "на жизнь хватает". На мой вопрос, что изменилось с тех пор, как он начал свою работу в "Метрополе", подумав отвечает:
- Вы знаете, цены немного возросли. Это связано с тем, что, в принципе, уровень жизни в России, (а в Москве, как нигде в России), дорожает. Но с другой стороны, если говорить о ценах "Метрополя", то они соответствуют тому уровню обслуживания, который "Метрополь" своим гостям предлагает. На самом деле, как говорила Ирина, эти цены соответствуют уровню цен в такого качества гостиницах во всем мире. Ведь "Метрополь", скажу без ложной скромности, шикарная гостиница, таких не так много не только в Москве, но и в мире
И снова наш разговор возвращается к 47-му году, когда в "Метрополе" останавливался Стейнбек. Юный специалист по общественным связям знает о тех временах только по рассказам своих старших коллег:
- В 47 году половина гостиницы была занята квартирами старых большевиков, которые выехали из "Метрополя" только в 1954 году. Вторая половина была занята гостями, которые приезжали в Москву из-за рубежа, и насколько я знаю, это были в основном представители иностранных средств массовой информации. Иногда в гостиницу приезжали высокопоставленные гости, которые посещали тогда Москву (я имею в виду тот период с 1921 до 1954 года, когда "Метрополь" был занят большевиками). Сказать, кто здесь был в 1947-м я не могу. Но надо понимать, что "Метрополь" и в то время, как и в начале века, когда он был построен, как и сейчас, это гостиница привилегированная, и, в принципе, не каждый мог позволить себе здесь остановиться.
Говорю Роману:
- Стейнбек приезжал сюда в 47-м, чтобы понять вкус российской повседневной жизни. Иностранцу, даже такому наблюдательному и умному, не зная языка, это трудно, порой непосильно... Но вот вы-то здесь родились и живете, это ваша страна, это ваша жизнь. Что вы думаете о ней?
- Вы знаете, если говорить честно, и говорить лично обо мне, о моих знакомых и о друзьях, то, на самом деле, то, что мы чувствуем сейчас, это, в первую очередь, - уверенность, уверенность в завтрашнем дне. Причем она не зависит от политической ситуации, которая сложится в стране (хотя сейчас, по-моему, довольно стабильная ситуация). Но наша уверенность основана прежде всего на уверенности в себе.
Так получилось, что этот период (1991-96 гг.) совпал с периодом моего становления. У нас была возможность заниматься тем, чем мы хотим, развиваться так, как мы хотим. Когда, скажем, мы поступали в институты, то там начались программы по тому же бизнесу, по финансам по экономике и т.д., которые ориентировали нас уже не на советскую экономику, а на западный стиль работы. То есть у нас была возможность научиться чему-то такому, чему не учили наших родителей.
Я еще вернусь в "Метрополь", и вы еще услышите рассуждения его сотрудников о жизни. Но тогда я, поблагодарив Ирину и Романа, спешно откланялся. - Меня ждал один из героев "Русского дневника" Стейнбека - он же - один из авторов того, другого русского дневника, который мне еще предстояло найти.
АНАРХИЗМ
Идейно выдержанная Джессика Смит - редактор "Совьет Раша Тудей" - не так уж ошибалась, когда в своей специальной справке писала об анархистских взглядах Стейнбека: он-де "против капитализма, потому что он слишком организован, и против социализма по той же причине."
Много позднее, в "Путешествии с Чарли в поисках Америки", писатель и сам признался в застарелом собственном анархизме, всегда выражавшемся у него в отношении к чиновничеству.
На основании долгого опыта, я пришел к выводу, что мне люб всякий народ и ненавистно всякое правительство, и нигде мой природный анархизм не дает себя знать с такой силой, как на границах между государствами, когда приходится сталкиваться с добросовестными и расторопными чиновниками...
РУССКИЙ ГАМБИТ
В добавок ко всему советские чиновники в массе своей в 47-м году показались Стейнбеку еще и крайне недобросовестными.
Мы слышали о русской игре, - назовем ее "русский гамбит", - выиграть в которой редко кому удается. Она очень проста. Чиновник из государственного учреждения, с которым вы хотите встретиться, то болен, то его нет на месте, то находится в отпуске. Это может продолжаться годами. А если вы переключитесь на другого человека, то его тоже не окажется в городе, или он попадет в больницу, или уедет в отпуск. [...] И нет способа противостоять этому гамбиту. От него нет никакой защиты, единственный выход - расслабиться.
В августе 47-го, названивая из "Метрополя" в разные советские учреждения, Стейнбек и Капа открыли для себя еще одну особенность работы московских присутственных мест, определенную (но они этого не знали) личным режимом жизни самого Сталина, приноровившегося обдумывать судьбы человечества и отдавать распоряжения на сей счет по ночам.
...много раз звонив по телефону, мы обнаружили еще одну интересную особенность русских ведомств. Никто не появляется на службе до полудня, никто. Учреждения просто закрыты до полудня. Но с двенадцати часов дня учреждение открывается, и люди работают до полуночи. Утренние часы для работы не используют. Может, существуют учреждения, которые не следуют этому принципу, однако те, с которыми нам пришлось сталкиваться за эти два месяца, придерживались такого распорядка дня.
Все это, естественно, любви к советским чиновникам Стейнбеку не добавляло. А стойкая его неприязнь к ним выразилась в разнообразных саркастических описаниях и характеристиках советских должностных лиц, которые содержатся в "Русском дневнике".
КАРАГАНОВ
Единственный, пожалуй, о ком много и хорошо пишет в своем дневнике Стейнбек, - Александр Васильевич Караганов, - заместитель председателя ВОКСа. Ему удалось дозвониться с утра. Он обеспечил им "легальный" номер в "Савое". Он сразу же согласился принять американских визитеров и обсудить их планы. Ведь он (но Стейнбек и Капа этого не знали) давно уже готовился к их приезду, поскольку являлся ответственным за их визит.
Г-н Караганов нас принял в своем кабинете, отделанным до самого верха дубовыми панелями, с потолком из цветного стекла - очень приятном для работы месте. Г-н Караганов, молодой светловолосый осторожный человек, говорил по-английски медленно и точно; он сидел за столом и задавал нам множество вопросов. Разговаривая, он машинально чертил что-то карандашом, один конец которого был красный, а другой синий. [...] Караганов спокойно слушал нас и рисовал галочки.
50 лет спустя Александр Васильевич был нашей встречей, как мне показалось, несколько взволнован. Он принял меня в кабинете своей квартиры на Тверской (там где раньше магазин "Пионер", помните, конечно? - объяснял он по телефону - Только вход со двора. Парадная дверь по советской еще традиции закрыта) Показывая свои фотографии с именитыми писателями и книги с дарственными надписями, рассказал о себе
Он 1915 года рождения. Интеллигент в первом поколении, первым из своей деревни пошел учиться в город. Окончил ИФЛИ - Институт истории, философии, литературы, получил направление в Сталинград преподавателем пединститута. Оттуда - на фронт.
- На фронте я был мало. Карьера моя военная не состоялась.Меня очень быстро ранили . И тяжело. Я должен был по всем законам божеским и человеческим остаться без ноги. И вот то, что меня ранило в ногу и тяжело, это меня спасло.
После пяти месяцев лежания в госпитале Александра Караганова (он тогда еще ходил на костылях) оставили на комсомольской работе на Урале, секретарем горкома в Шадринске.Еще через 5 месяцев он "дорос" до секретаря обкома в Челябинске. А затем его перевели в Москву. В ВОКС, где он и стал заместителем председателя.
Спрашиваю Александра Васильевича :
- Судя по дневнику Стейнбека, у Вас был прекрасный английский. Это где же Вы так выучили?
Караганов усмехается.
- Ну Стейнбек добрый был же мужик.- Он мне льстит! Дело в том, что я, конечно же, знал английский, и это было одним из мотивов, почему меня вызвали в Москву. Я ведь кончил ИФЛИ - литературное отделение западной литературы. И читал западную литературу в Сталинградском пединституте (прежде всего 19 век).
...Мне сообщили, что вот мы должны принять Стейнбека. Откровенно говоря, этот гость был для меня в тумане неожиданностей. И непонятностей: какой он? И сразу же начались эти неожиданности. Постольку, поскольку он был подготовлен к поездке тогдашними вашими коллегами, ну, в тогдашнем духе войны, холодной войны.
В ДУХЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Из секретного отчета ВОКСа, направленного заместителю заведующего Отделом Внешней политики ЦК ВКП/б/ Баранову Л.С. и заместителю министра иностранных дел Малику Я.А. 11 ноября 47 года:
Политические взгляды Стейнбека представляют пеструю смесь и путаницу, в которой уживаются некоторые прогрессивные мысли с самыми отсталыми и реакционными.[...]
Стейнбек самого высокого мнения об американской буржуазной демократии. Во многих беседах он пытался "разъяснить" нашим товарищам "достоинства" американской двухпартийной системы, "контроль" избирателей над конгрессменами, зажиточность "среднего" американца, его "свободу" и т.д. [...]
В теоретическом отношении Стейнбек слабо развит и начинен буржуазными предрассудками, что вполне согласуется с его презрением к теории вообще.[...]
Стейнбек считает, что все люди созданы равными, и они тем лучше, чем ближе к естественному состоянию. В современных условиях таким слоем является крестьянство.
Всякие попытки привлечь крестьян к общественным и политическим интересам нарушают этот "идеал" и индивидуализм, являясь пропагандой. Классической страной свободного индивидуализма, по мнению Стейнбека, является Америка. Стейнбек при каждом случае подчеркивает свой американский патриотизм.
Особо выделены были в секретном воксовском отчете в ЦК и МИД высказывания Стейнбека об СССР
Стейнбек демагогически пытался отделить советский народ от советского правительства [...], утверждал, что советское правительство ведет неверную и опасную, по его словам, внешнюю политику, которая чревата серьезными последствиями и "пугает" американский народ. Советская пресса, по мнению Стейнбека, ведет шовинистическую и антиамериканскую пропаганду.
Стейнбек повторял клевету буржуазной пропаганды о том, [что,] якобы, в СССР существует "диктатура одной партии", "советский тоталитаризм" и т.д.
Особенно же часто распространялся Стейнбек на тему о "советской агрессии", причем, совершенно в духе реакционнейшей антисоветской американской пропаганды. Целью советской агрессии, по словам Стейнбека, является самооборона. Точно такую же цель, по словам Стейнбека, будто бы преследовала и фашистская Германия.
Задача ВОКСа, как она формулировалась в цитируемом документе, состояла в том, "чтобы сломить изложенные вздорные измышления Стейнбека". А потому:
...такие высказывания Стейнбека поучали должный отпор со стороны советских людей, с которыми он встречался, а также со стороны работавших с ним постоянно сотрудников ВОКСа. Следствием этого были частые споры и раздражительность Стейнбека
СИМПАТИЯ
Но в ходе той первой беседы, про которую рассказал мне Александр Васильевич Караганов, Стейнбека ничто не раздражало. Никаких споров "в духе холодной войны" не было. Это подтверждается и найденным мною позднее дневником самого Караганова, и дневником Стейнбека:
Караганов нам очень понравился. Этот человек говорил прямо и без смущения. Позже мы слышали много высокопарных общих слов. Но никогда мы не слышали такого от Караганова. Мы не скрывали, что мы именно те, за кого себя выдаем. У нас было свое мнение, своя, американская точка зрения и, вероятно, с его точки зрения, ряд предубеждений. Но он не проявил ни нелюбви, ни недоверия, наоборот, казалось, что он проникся уважением к нам. За время нашего пребывания в Советском Союзе он здорово помог нам. Мы неоднократно встречались с ним, и его единственная просьба к нам заключалась в следующем:
- Напишите правду, напишите то, что увидите. Не меняйте ничего, напишите так, как оно есть, и мы будем очень рады. Потому что мы не доверяем лести.
Он показался нам честным и хорошим человеком.
СЛЕЖКА
Я прошу Александра Васильевича Караганова припомнить его первые впечатления о пребывании Стейнбека в Москве 47-го.
- Он ожидал на каждом шагу опасности. И в каждом из нас, видел "агента". И искал уединения: в Сокольнический парк ездил, сам по себе, чтобы там, среди деревьев и кустарников наконец-то отделаться от агентов КГБ. Ну, это было для нас... - Мы смеялись! Это было смешно!
- Ну, тем не менее, - говорю я - конечно же, за ним следили. И даже, думаю, в Сокольническом парке...
- Думаю, что это придумка! - возражает мне Александр Васильевич.- Как могли следить в Сокольническом парке, если он просто сел на метро и поехал туда? И потом пошел...по одиноким аллеям...
И вдруг неожиданно соглашается:
- Конечно следили! Но ведь если бы за всеми следили, то у этих, как мы их называли, наших соседей не было бы достаточного количества кадров., которые следили.
И потом по разговору я понял, что он ждет от нас все каких-то таких вопросов в духе холодной войны. В том духе, как его подготовили сюда. А потом постепенно, постепенно он растаял. Постепенно установились нормальные товарищеские отношения. Мы в чем-то, может быть, даже понравились друг другу. И если вы читали "Русский дневник", то вы знаете, как он хорошо написал обо мне
Из воспоминаний Стейнбека о первой встрече с Карагановым:
- Ваша последняя книга показалась нам несколько циничной, - сказал он.
- Она не цинична, - ответил я. - Я считаю, что писатель обязан как можно точнее описывать время, в которое он живет, и так, как он его понимает. Этим я и занимаюсь.
Это кто же вас так сориентировал, Александр Васильевич? - спросил я у Караганова. (Спрашивая, я еще не знал, что ВОКС к приезду Стейнбека заказал специальный реферат "Заблудившегося автобуса", и в этом сочинении Стейнбека была усмотрена "проповедь пессимизма"
- Ну дело в том, - вспоминает Караганов, - что я читал его книжки, которые в ту пору были доступны. Я потом все прочитал, до единой. А о цинизме... Как он немножко насчет моего языка преувеличил, так и тут, насчет цинизма, тоже преувеличил. Я его не в цинизме обвинял. Вы понимаете, мы, мы тогдашние, советские, привыкли воспринимать американскую литературу больше всего через литературу времен Великой депрессии и после нее. И это была литература, в какой-то степени, революционная, в какой-то степени, оптимистическая, литература, близкая к книжкам о рабочем классе. А тут такой тон, который мне показался пессимистическим. (Вот слово "пессимистический" он переделал в "цинический".)
Из найденного мною позднее секретного дневника Караганова, направленного в ЦК и МИД:
Я сказал, что не имел времени и возможности полностью прочитать последнюю книгу Стейнбека "Своенравный автобус". Но некоторые отрывки из этой книги я прочитал. У меня сложилось впечатление, что общий дух пессимизма американской литературы нашел отражение и в этой книге. Стейнбек заявил: "Это безусловно так. Это связано с тем, что я пишу о людях, об их жизни. Преобладание пессимизма в жизни отражается и в моей книге, которая правдиво воспроизводит то, что есть в жизни."
АМЕРИКАНСКИЙ ПЕССИМИЗМ-47
Необходимо отметить, что тема пессимизма в американском послевоенном обществе живо интересовала не только писателя Стейнбека, но и его советских собеседников, старательно фиксировавших и сообщавших начальству любое его высказывание на сей счет. Ну, к примеру, такое:
Пессимизм существует, однако, не только в литературе, но и во всей американской жизни. Объясняется это тем, что люди неуверены в завтрашнем дне. Они с тревогой ожидают нового кризиса. Кроме того, несмотря на всякие правительственные реформы, связанные с введением и отменой контроля над ценами, цены быстро растут. У многих американцев до последнего времени были сбережения, оставшиеся от военных лет. Сейчас эти сбережения кончились. Положение тяжелое, надежд нет.
Капа добавил: "Это правда, мы выиграли войну, одержали победу, но мы не знаем, что с этой победой делать. Состояние неуверенности и страха за завтрашний день усугубляется атомной бомбой".
АТОМНЫЕ СТРАХИ
Для чиновников страны, чьи шпионы давно уже выкрали американские технологические атомные секреты, а ученые, инженеры, техники, а также зека давно уже работали над воплощением их в жизнь советской атомной бомбы, для чиновников, регулярно посылавших донесения о разговорах приезжих американцев в ЦК, не только руководящий (как и всем) советским атомным проектом, но и стремящийся возглавить всемирную борьбу с атомной угрозой, и в МИД, глава которого через три месяца оповестит мир, что "секреты американской атомной бомбы для СССР уже не тайна", для них любые сведения о реакции американского общества на атомное оружие представляли специфический интерес.
Из секретного документа, направленного в ЦК и МИД товарищам Вышинскому, Базыкину и Василенко:
Я спросил Стейнбека, не кажется ли ему, что некоторые журналы и газеты сознательно преувеличивают всякого рода атомные страхи. Стейнбек ответил, что возможно имеются такие, которые преувеличивают эти страхи. Но факт таков, что страх перед атомной бомбой - это реальность. И эта реальность усугубляется тем, что сами ученые-физики, работающие в области атомной энергии, преисполнены страха перед своим созданием.
Стейнбек вспомнил, что в Париже несколько раз встречался с Жолио Кюри, который также разделяет этот страх. "Я сам боюсь. Этот страх - одна из причин пессимизма в американской литературе, в американской жизни".
СОВЕТСКИЙ ОПТИМИЗМ-47
Только не надо думать, что люди, столь старательно расспрашивавшие Стейнбека в Москве об американском пессимизме, атомных страхах и неуверенности в завтрашнем дне сами были какими-то завзятыми пессимистами и ипохондриками. Напротив! В тех, кто получал отчеты про высказывания Стейнбека и Капы о послевоенном американском пессимизме и неуверенности в будущем, да и во многих из тех, кому американские гости об этом говорили, разговоры эти вселяли чувство оптимизма и надежду на будущее.
А надежды, как известно, в России - чуть ли не национальный вид спорта.
Тогда, в 47-м Стейнбек подметил:
В России о будущем думают всегда. Об урожае будущего года, об удобствах, которые будут через десять лет, об одежде, которую очень скоро сошьют. Если какой-нибудь народ может извлекать из надежды энергию, то это именно русский народ.
Спрашиваю Александра Васильевича Караганова (а именно он и его подчиненные старательно фиксировали и доносили начальству пессимистические высказывания Стейнбека):
- Как вы воспринимали тогда время, в которое жили?
- Как счастливое время! Надо просто понять, что такое для нас была война, через что мы прошли, через какие страхи и опасности!
Я не могу сказать, что мы прошли через голод. Нет, армию кормили. И в госпитале,- я 5 месяцев лежал,- кормили хорошо.
А на годовщину Красной Армии, на 23 февраля, мы с одним безруким лейтенантом (я безногий, он безрукий), у знакомых медсестер получив шинели и валенки, пошли на спиртоводочный завод, который был напротив нашего госпиталя, и достали там ящик водки, ящик! (вы знаете, что такое ящик водки: 20 бутылок! а палата у нас была 11 человек; на каждого больше бутылки...)
Ну, в общем, мы жили тогда хорошо. И вот когда меня не послали снова в действующую армию и оставили на штатской работе, вот на другой день, мне стало худо.- С госпитальной пищи перевели на те харчи, которыми кормили работников госпиталя...
Ну потом, когда я стал секретарем горкома, стало лучше. А несколько дней ведь было совсем плохо...
Но понимаете ли, чувство, что мы прошли через все и что мы победили, это было такое всепоглощающее чувство, всеохватывающее, до глубин души доходящее, что мы считали себя и были счастливыми людьми.
И все эти теперешние разговоры, о том, что мы были угнетенными, рабами, задавленными, все это чепуха! Не чувствовали мы себя ни угнетенными, ни рабами, не задавленными, не чувствовали!
РАЗДВОЕНИЕ
Но вообще-то, чуть позже признался мне Александр Васильевич, чувствовали, порой, не совсем то, что надлежало. Жизнь и ощущение ее, как бы, раздваивались. С одной стороны то, что следовало показывать заезжим иноземцам, чем полагалось гордиться, то, как полагалось жить и чувствовать. С другой, - жизнь, которую от иностранцев да и от многих советских скрывали, чувства и переживания, которые опасно было выражать и описывать словами...
Вот об этой-то, скрытой от Стейнбека русской жизни 47-го года и о том, чем эти прошлые сокрытия оборачиваются в жизни сегодняшней, и пойдет речь в следующих передачах из серии "ТРИ ДНЕВНИКА. ПО МАРШРУТУ СТЕЙНБЕКА ПОЛВЕКА СПУСТЯ"
Продолжение...