Иван Толстой:
Каждый год мировой истории - от смерти Сталина и до наших дней - устами Радио Свобода. На нашем календаре сегодня год 1954-й. Первый год без товарища Сталина, но с полным впечатлением, что дух его живет: все та же закрытость принятия решений, политическая самоуверенность и грубость речей, похищение неугодных оппонентов, год так называемого "коллективного руководства" в Кремле. В середине ХХ века понадобился целый год, прежде чем рассказ о реакции Кремля на смерть вождя добрался до газетной страницы. Газета, о которой идет речь, - "Нью-Йорк Таймс". На волнах Радио Освобождение 3 октября 1954 года прозвучал отрывок из этой статьи:
Диктор:
Первое сообщение о смерти Сталина было сделано по радио 6 марта в 4 часа утра. Московский корреспондент "Нью-Йорк Таймс" тотчас поехал на Центральный Телеграф, на улицу Горького. И вот, что он пишет: "Железные обручи цензуры были стянуты крепко. Телеграммы о Сталине не пропускались. Не только не принимались телеграммы, но на коммутаторе международного телеграфа все контакты были вынуты из своих гнезд. Телеграфистке было запрещено даже притрагиваться к распределительной доске. Через несколько минут прибежал заспанный механик, рванул наотмашь заднюю дверцу коммутатора и выдернул главный кабель. Так на рассвете 6 марта 1953 года Москва была отрезана от всего мира".
Эта сцена на Центральном Телеграфе, разве она не достойна литературного описания? Что думали в эти часы наследники сталинской власти, отрезавшие в тот момент Москву не только от внешнего мира, но и от своей собственной страны? Они остановили пассажирское движение, они изолировали население Москвы от страны, они превратили столицу в военный лагерь.
Корреспондент "Нью-Йорк Таймс" продолжает: "Около 6 часов утра плавным потоком, без шума, колонны грузовиков начали занимать центр города. Они тихо шли вниз по улице Горького. Они бесшумно спускались с холма Лубянки. В каждом из этих грузовиков молча сидели на скамьях 22 солдата специальных батальонов МВД. К 9 часам утра тысячи солдат были сосредоточены в центре города, опоясанном линиями грузовиков. На улице Горького появились танковые колонны. Москва построена кольцами. Улицы, точно спицы колес, пересекают кольца и ведут к центру города. Движение войск МВД накладывало как бы железные полосы одновременно и на кольца и на все улицы, расходившиеся, как спицы колеса из центра. Не только тысячи солдат МВД были расставлены вдоль и поперек этих улиц, но и десятки тысяч грузовиков были пригнаны в Москву, поставлены сплошными линиями вплотную, образуя непроницаемые баррикады. Во всех ключевых пунктах эти баррикады из грузовиков с войсками были укреплены танками, стоявшими в три ряда. В этом железном ошейнике Москва оставалась с 10 или 11 часов утра 6 марта до 4 часов дня 9 марта".
Иван Толстой:
Но мир жил уже событиями 54-го. Войти в атмосферу того года нам поможет выпуск тогдашних новостей:
Диктор:
Передаем зарубежные новости. Лондон. Совещание 9 стран закончилось в воскресенье вечером. Соглашение достигнуто по всем вопросам, стоявшим на повестке дня. Французский премьер Мендес-Франс, которому удалось добиться максимальных уступок от своих западных партнеров, дал высокую оценку соглашениям, достигнутым девятью державами в Лондоне. Они означают очень много для Франции, для Европы и для дела мира. "Мы создали, - сказал французский премьер-министр, - ядро, из которого может вырасти единая Европа, делом которой будет строительство в области хозяйства, общественного порядка и культуры. Военная сторона дела объединения Европы для нас далеко не самое главное". Мендес Франс сказал, что для Франции особенно важно решение Англии войти в новый союз на равных началах с шестью континентальными державами. Он указал, что именно нежелание Англии присоединиться к европейскому оборонительному содружеству в его старой форме было главной причиной, по которой французское национальное собрание отказалось ратифицировать это содружество. Говорит Радиостанция Освобождение.
Иван Толстой:
Пыталась объединиться не только Европа, но и коммунистические страны, в частности, советское и китайское руководство. Комментарий Радио Освобождение бывал в те годы очень резок и публицистически обращался прямо к советским военнослужащим:
Диктор:
Товарищи солдаты, матросы и офицеры! 30-го сентября в Пекине Хрущев выступил с большой речью, один из разделов которой не может не вызвать беспокойство в нашем народе. Хрущев, которого никто не уполномочивал говорить от нашего имени, заявил: "Советский народ поддерживает решимость китайского народа освободить его братьев, еще томящихся на острове Тайвань. Мы твердо уверены, что Тайвань будет освобожден и воссоединен со всей великой страной". Откуда известны Хрущеву намерения китайского народа? Кто дал ему право обещать китайским коммунистам хотя бы только моральную поддержку нашего народа и там самым подстрекать их к нападению на Тайвань? От нападения на Тайвань до так называемой большой войны только один шаг. И нет никакой гарантии, что в эту войну не окажется втянутой и наша страна. Ради чего? Чтобы выполнить обещания и обязательства по отношению к правительству Мао Цзэдуна, которые даны советским правительством без согласия народа? Товарищи солдаты, матросы и офицеры! Вопрос о Тайване слишком сложен и опасен, чтобы решать его столь легкомысленно, как это делает Хрущев. Нельзя играть с огнем, когда малейшая неосторожность может привести ко всеобщему пожару. Существо дела не меняется и оттого, что правительство вынуждено заигрывать с китайскими коммунистами, рассчитывая на них как на самых сильных союзников. Да, они немалая сила, однако связывать с их судьбою судьбу нашей страны, ставить под удар миллионы наших людей ради престижа компартии Китая, - это не только легкомысленно, но и преступно. Говорит Радиостанция Освобождение.
Иван Толстой:
О том, как относились в Москве к подобным выступлениям и, в целом, к деятельности эмигрантов, говорит уголовная хроника той поры. Формально, деятельность советской контрразведки СМЕРШ к началу 50-х годов уже закончилась, но поставленная Лубянкой задача - выявить и отомстить неугодным - отменена вовсе не была. Десятки явных и неявных советских агентов были внедрены во всевозможные послевоенные эмигрантские организации, комитеты, редакции и союзы. Сотни людей с не проясненным прошлым и утерянными документами искали по городам Германии хоть какой-нибудь работы. Тысячи перемещенных лиц, так называемые ди-пи (Displaced Persons), все еще наполняли беженские лагеря около крупных немецких городов.
Трагедия выдачи - военнопленных и угнанных - назад в Советский Союз, на расправу чекистам, описана много раз, на Западе, а теперь и в России. Каждый добросовестный читатель и слушатель может взять в руки воспоминания и опубликованные документы, взять и сравнить: что писала об ди-пи советская пропаганда и что рассказывают они сами.
Это сложная страница истории, болезненная, может быть - самая болезненная для России ХХ века. Но вылечивается только тот, кто вынимает занозу, а не дает ей гнить. Мы понимаем задачу политической и исторической журналистики как задачу излечения от занозы, от лжи, от недоговоренности. И мы должны сказать о том беспокойстве, которое охватывает нас, перебирающих страницы собственного прошлого. Кому доверяли мы наш микрофон?
Советская пропаганда клеймила сотрудников Радиостанции Освобождение (а потом и Радио Свобода) как гитлеровских преступников. Это ложь: военных преступников у нашего микрофона не было. Да, на нашем радио работали перемещенные лица, те, кто попал в германский плен, кто оказался в зоне оккупации, кто избежал насильственной выдачи Сталину. На Радио Освобождение пришли те, кто несколько лет прожил под нацистами - в Киеве, в Ростове на Дону, в Минске, в Прибалтике, во Пскове. Это были учителя, врачи, бухгалтеры и счетоводы, кого только не было: был кинооператор - сын известного режиссера Якова Протазанова, были актеры Дубровский и Виноградов, захваченные в прифронтовой полосе вместе с музыкальными инструментами и нехитрыми декорациями. У всех этих людей их "преступление" заключалось в том, что они не вернулись в Советский Союз, в том, что отлично понимали, какая судьба ждет их на родине, в том, что глотнули на Западе другого, запретного, воздуха.
Но - еще раз: достоверно одно: военных преступников у нашего микрофона не было.
Вот советские агенты, некоторые весьма ловкие, эти на Свободу проникали. Мы обратимся к их судьбам, дойдет и до них рассказ.
А пока - немного обещанной уголовной хроники первой половины 50-х.
Диктор:
В мюнхенскую полицию поступают заявления от различных эмигрантов, обеспокоенных давлением на них неизвестных лиц, угрожающих расправой в случае продолжения работы в той или иной эмигрантской организации.
Среди бела дня в Берлине, Франкфурте-на-Майне и Мюнхене пропадают люди.
Созданный в Восточном Берлине советский Комитет за возвращению на родину (так называемый Комитет генерала Михайлова) обещает прощение всем возвратившимся и не оставляет надежд укрывшимся.
Писатель Илья Эренбург в специальном выступлении по московскому радио заверяет эмигрантов, что советская власть рано или поздно отыщет их хоть на дне морском.
В 52-м году агенты МГБ похищают одного из руководителей НТС Александра Трушновича.
В 54-м капитан советской разведки Николай Хохлов направляется во Франкфурт с заданием убить специальной сигаретой, стреляющей ядом, другого члена НТС Георгия Околовича, но отказывается выполнить задание. Радио Освобождение передает подробное интервью Хохлова.
7 сентября 54-го в мюнхенской реке Изар находят труп сотрудника белорусской редакции нашего радио Леонида Карася.
В ноябре 54-го бесследно исчезает руководитель азербайджанской службы Радио Освобождение Абдул Фаталибейли. После нескольких дней поисков в одной из мюнхенских квартир полиция находит труп некоего Измайлова, знакомого Фаталибейли. Измайлова хоронят, подозрение, естественно, ложится на исчезнувшего журналиста. Радио Освобождение, не признавая выводов баварской полиции, добивается эксгумации тела. Так и есть: в костюме Измайлова похоронен убитый Абдул Фаталибейли.
Тем временем, поток перебежчиков из советской зоны на Запад не прекращается.
Иван Толстой:
У нас есть свидетель той поры, также перемещенное лицо, ветеран Радио Свобода Галина Рудник, попавшая на Запад 14-летней школьницей и прошедшая за несколько десятилетий путь от машинистки в белорусской редакции до начальника всей продукции русской службы. Галина Рудник вспоминает 54-й год.
Галина Рудник:
Если бы в то время мне и, я уверена, многим другим, сказали бы: "Знаете, вот есть такая возможность работы, мы дадим вам место, где жить, но вот у нас на зарплату денег еще нет". Все равно бы поехали и работали бы. Этот дух, он оставался может первых 15-20 лет. У всех был энтузиазм. Про деньги даже не хотели говорить: неудобно. Какие-то там прибавки выбивать... Боже сохрани! Это было ниже нашего достоинства. И это, конечно, сказывалось на работе. Но, нужно сказать, что и начальство было в то время другое. Я была уж таким маленьким винтиком. Титул у меня был Clerk Typist Multilingual. Но начальство так относилось, что ты чувствовал, что без тебя вообще радиостанция станет. И ты, конечно, лез из кожи вон, чтобы еще лучше быть. Я когда приехала, мы работали по 6-7 дней, вообще на часы не смотрели. Это был конец июня 54 года. Все было хорошо, очень дружно. И в начале сентября...
У нас был такой сотрудник Карась в белорусской редакции. Он ничего особенного из себя не представлял. И вдруг не пришел на работу. Все очень удивились. На следующий день снова нет на работе. Послали коллег к нему на квартиру. Хозяйка говорит, что что-то не видела. Американцы всполошились, позвонили в немецкую полицию. Немцы: "Сколько лет вашему сотруднику?". "30 лет". "А, ну где-нибудь у женщин! Явится". Не хотели даже искать. Короче говоря, через неделю нашли его мертвым в реке, в Изаре, около моста Виттельсбах. И до сих пор не выяснены обстоятельства. Грабеж это не мог быть: у него никогда денег не было. Кто знает, что это такое? Это было первое боевое крещение.
Иван Толстой:
Странной и весьма неуютной порой был 1954-й год в Мюнхене. В еще не до конца восстановленном после бомбежек городе не хватало привычных продуктов, кофе и сигареты были лучшей валютой, а в городе то и дело попадались говорящие по-русски люди, словам которых и документам которых благоразумнее было не доверять. Люди эти отчего-то проявляли повышенный интерес к работе Радиостанции Освобождение. Пытались выяснить имена, адреса и телефоны сотрудников. Предлагали помощь в передаче писем и посылок на родину. Настаивали. Намекали. Нервная была атмосфера.
Галина Рудник:
Нам полагался, тем, кого взяли на работу в Америке, каждые два года home leave. Когда мы первый раз приехали в Нью-Йорк, нас встречали наши соотечественники, как будто мы с фронта приехали. На расстоянии еще страшней, конечно, выглядело.
Иван Толстой:
На нашем календаре - год 1954-й. Его основные события. Наш хроникер - Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
Британия прекращает оккупацию Египта, продолжавшуюся 72 года.
В Сиэтле поднимается в воздух первый пассажирский реактивный самолет, спроектированный инженером Уильямом Боингом. Эта модель, способная принять на борт 219 пассажиров, получит название Боинг-707.
После долгого перерыва Советский Союз вновь разрешает русским эмигрантам, проживающим в Китае, возвращаться на родину. Все они имеют право селиться только в районах целинных земель.
Начинается (еще слабая) эмиграция евреев из России и Украины в Израиль. В Соединенные Штаты с территории Советского Союза въезжает 2013 человек.
В Москве выходит повесть Ильи Эренбурга "Оттепель", название которой немедленно становится образом политических перемен.
На стены Эрмитажа возвращаются полотна французских импрессионистов, убранные с началом войны "для сохранности" и не возвращавшиеся при Сталине по причине своей "буржуазности".
В нью-йоркском издательстве имени Чехова печатается сборник писателя-эмигранта Бориса Ширяева "Неугасимая лампада", посвященный легендам Соловецких островов, где и сам автор отбывал сталинский срок.
Балетмейстер Джордж Баланчин ставит в Нью-Йорке балет "Щелкунчик".
На киноэкраны выходят "Дорога" Фредерико Феллини и "Заднее окно" Альфреда Хичкока.
Никому неизвестный гитарист Элвис Пресли за свои 4 доллара в городе Мемфисе записывает свою первую песню "Случайная любовь".
Иван Толстой:
В 1954-м году наше радио работало уже круглые сутки, передачи транслировались беспрерывно, разнообразились темы и жанры, требовались опытные и образованные литераторы. Политический советник Освобождения Борис Шуб, кипя энергией, отправился по Европе в поисках новых сотрудников.
В Париже Борис Шуб сделал предложение эмигранту первой волны Владимиру Вейдле - искусствоведу, поэту и критику, тонкому знатоку европейского искусства. Вейдле согласился - и через короткое время был назначен директором тематических программ. Также из Парижа в Мюнхен приехал прозаик Гайто Газданов, автор "Вечера у Клэр" и "Ночных дорог". В самом Париже записывал свои передачи писатель Борис Зайцев. Проживи немного дольше Иван Бунин, и он, несомненно, оказался бы у нашего микрофона.
Результативной оказалась и шубовская поездка в Лондон, где главным приобретением для радио был Виктор Франк, сын знаменитого философа-интуитивиста. Виктор Франк принял на себя в Мюнхене руководство отделом новостей. Позже он вернулся в Англию и основал наше лондонское бюро, где предстояло побывать многим известным авторам.
Ярким журналистом, приехавшим из Лондона по зову Бориса Шуба, был князь Валериан Оболенский, прозванный за свои черные брови Жуком. Жук Оболенский в 50-е годы обеспечивал радио Освобождение европейскими корреспонденциями, а позднее был одним из руководителей нью-йоркского бюро.
Не получилось у Бориса Шуба только с одним автором, со знаменитым оксфордским профессором Исайей Берлином. На страстную речь Шуба о служении России, об уроках демократии, Берлин растерянно обвел взглядом свой кабинет:
- Честно говоря, у меня тут... мои книги, меня ждут студенты...
- Профессор Берлин, - остановил его Шуб. - Знаете что, вот вы сколько здесь получаете? Умножьте вашу зарплату вдвое, и - поехали.
Но Исайя Берлин остался неумолим.
Еще большее значение, нежели появление умелых литераторов, имело назначение на должность нового президента Амкомлиба - организации, руководившей политикой радио. Этим новым президентом стал высокий и элегантный Хоуленд Сарджент. Блестящий выпускник Оксфорда, Сарджент получил незаменимый служебный опыт, проработав некоторое время помощником Государственного секретаря Соединенных Штатов при Гарри Трумэне и Дине Ачесоне. Добавить к этому, что Сарджент был женат на голливудской кинозвезде Мирне Лой.
Соглашаясь занять ответственный пост президента Амкомлиба, Хоуленд Сарджент поставил перед вашингтонскими чиновниками непременным условием их полное невмешательство во внутренние дела радио. Радиостанция не должна была заниматься ничем, кроме вопросов вещания. И вряд ли кто-нибудь другой на этом посту мог бы с большим успехом добиться своей цели. Об этой роли Сарджента нам еще придется говорить, когда американские журналисты начнут раскручивать связи радио с ЦРУ. Забегая вперед, отметим только, что любителей сенсаций ждало разочарование: ЦРУ занималось своими делами, радио - своими, в программы Сарджент не дал вмешиваться никому.
Было еще одно культурное событие, привлекшее всеобщее внимание, - объявление Нобелевского лауреата по литературе 54 года. Эрнест Хемингуэй. Знаменитого американского прозаика печатали в Советском Союзе и до войны, но главные книги его еще не были переведены. Радио Освобождение подготовило художественное чтение, радиоинсценировку одного из рассказов Хемингуэя "Собака-поводырь", биографическая основа которого приходится как раз на 54-й год. Перевел рассказ сотрудник нашего нью-йоркского отделения Вячеслав Шидловский, за повествователя Николай Сондерс, голоса героя и героини еще предстоит опознать:
Диктор:
Он спросил ее: что было потом? Она рассказала.
- Странно, я совсем не помню этого.
- Разве ты не помнишь, как уходил караван?
- Я стараюсь вспомнить, но не могу. Вот я помню, как женщины с кувшинами на головах ходили по тропинке к берегу за водой. Я помню стадо гусей, которое подпасок гонял на водопой и обратно. Я помню, как медленно они ходили и всегда то подымались наверх, то спускались вниз. Там тоже бывали большие приливы и отливы. И отмели были желтые. И за проливом виднелся далекий остров. Все время было ветрено и не было ни мух, ни москитов. Была крыша, был цементный пол, были столбы, которые подпирали крышу, и все время обдувало ветром. Было прохладно днем, было приятно и прохладно ночью.
- А помнишь, когда подошел большой парусник и сел на мель при отливе?
- Да-да я помню парусник и его команду. Помню, как они сходили с лодок на берег и поднимались по тропинке. Как они напугали гусей и женщин тоже.
- Это было в тот день, когда мы поймали много рыбы. Нам пришлось вернуться: была большая волна.
- Это я помню.
- Ты хорошо вспоминаешь сегодня. Не утруждай себя.
- Жалко, что тебе не пришлось слетать в Занзибар: тот верхний берег, где мы тогда были, хорош для посадки. Ты могла бы без труда приземлиться и подняться с него.
- В Занзибар всегда можно слетать. Не старайся вспоминать слишком много. Довольно на сегодня. Хочешь, я почитаю тебе?
- Нет, пожалуйста, не читай. Просто рассказывай. Рассказывай о хороших временах.
- Хочешь, я тебе расскажу, что сейчас на дворе?
- Идет дождь. Я знаю.
- Идет проливной дождь. В такую погоду туристы никуда не пойдет. Дикий ветер. Мы могли бы сойти вниз и посидеть там у камина, если...
- Можно, все равно туристы меня больше не раздражают. Я даже люблю слушать их болтовню.
- Некоторые из них невыносимы! Но есть и довольно милые. Мне кажется, что самые симпатичные - это те, кто бывает в Торчелло.
- Верно, мне не приходило это в голову, Совсем бездушные там действительно ничего не увидят.
- Может, ты хочешь что-нибудь выпить? Ты знаешь, я совсем не гожусь в сиделки. Я этому не училась и таланта к этому у меня никакого. Но приготовить выпить - это я умею.
- Ну, давай выпьем.
- Что ты хочешь?
- Ну, приготовь что-нибудь.
- Я тебе сделаю сюрприз. Я приготовлю его внизу.
Диктор:
Он слышал, как открылась и закрылась дверь, слышал ее шаги на лестнице и снова стал думать.
Голос героя рассказа:
Я должен отправить ее путешествовать. Только я должен придумать, как это сделать. Я должен придумать что-нибудь практическое. То, что случилось со мной, - это на всю жизнь. Я должен придумать что-нибудь такое, чтобы не погубить ее жизнь и чтобы то, что случилось со мной, не погубило ее. Она очень добрая, но она не создана для милосердия, для такого милосердия. Милосердие изо дня в день - скучное занятие.
Иван Толстой:
Но в Советском Союзе были свои писательские интересы: целых 20 лет, с 1934-го литераторы не собирались, и всю вторую половину 1954-го года только и разговоров было, что о новом съезде. Готовилось к этому событию и наше радио:
Диктор:
Говорит Радиостанция Освобождение. Диктатура любит упрекать наших писателей в том, что они, мол, неполно отображают действительность. Верно. Даже очень неполно отображают. Продолжаем передачи, посвященные предстоящему съезду писателей.
Диктор:
"Мы прожили двадцатилетие, наполненное событиями огромного значения", - так пишет Лев Никулин в статье, напечатанной недавно на первой странице "Литературной газеты". Вспоминая о первом съезде писателей, состоявшемся 20 лет назад, Лев Никулин призывает писателей знать жизнь, чтобы уметь "правдиво изображать ее в художественных произведениях". Казенная печать внушает нам, что коммунистическая диктатура, мол, никогда ни в чем не виновата. Правительство, дескать, прямо как отец родной, позаботилось обо всех. Если советским гражданам живется плохо, виноват, по мнению пропагандистов, кто угодно, только, упаси бог, не обвиняйте, дескать, правительство с его мудрым и благим законодательством. Но выгородить правительство пропагандистам не удается.
Диктор:
В "Литературной газете" от 26 августа опубликовано было письмо в редакцию, озаглавленное "Нет, нельзя проходить мимо". Автор письма - житель поселка Короб Черниговской области Титаренко. Письмо это стоит того, чтобы быть еще раз оглашенным. Хотя бы в выдержках. Начинается оно так: "Жителям поселка хорошо знакома старенькая шинель с оборванными петлями и обтрепанными рукавами. Всю зиму эта ветхая одёжина переходила с плеч на плечи. Носил ее и невысокий паренек, со смуглым от грязи лицом, и худенькая двенадцатилетняя девочка, и еще меньшая девочка, лет семи. Ей шинель совсем уж велика".
По утрам в приземистой хатенке можно слышать голос женщины. "Сварливый голос" - по выражению Титаренко.
- Не принесешь, так отправляйся в школу не емши!
- Я уроки буду делать, пусть Колька идет.
- Он в центр пойдет, а ты в деревню.
Долго длится перебранка. Потом, с заплаканными глазами из халупки выходит Тоня. В руке - покрытая тряпкой корзина. Уныло бредет по улицам, стучится в дома.
- Тетенька, дайте что-нибудь!
Тепло, задушевно рассказал Титаренко о жизни маленьких обитателей приземистой хатенки. Спасибо ему за это! Однако, он же позволил себе грубые слова по отношению к матери этих детей, объявив ее единственной виновницей их бедственного положения. Титаренко пишет: "На своих детей Анна Ивановна получает ежемесячное государственное пособие. Если бы она к тому же работала, они бы не оказались в описанном выше положении". Но представляет ли себе Титаренко, в каком положении оказалась бы мать, если бы пошла на работу? Ей нужно было бы нести, по меньшей мере, двойную нагрузку - на производстве, а затем дома. Вместо отдыха она вновь бралась бы за работу - шила, мыла, готовила еду, убирала в комнате. Правильно было бы потребовать от правительства увеличения размера пособий. И призвать его к ответу за то, что в той стране, где народ мог бы быть самым богатым в мире, то и дело звучат слова: "Подайте что-нибудь!"
Иван Толстой:
Наше нью-йоркское отделение в преддверии писательского съезда было очень активным. Борис Шуб и Джин Сосин решили пригласить к микрофону Радио Освобождение знаменитых американских писателей. Первым охотно согласился Джон Дос Пассос, книги которого были хорошо в Советском Союзе известны:
Джон Дос Пассос:
До тех пор, пока классики русской литературы стоят на книжных полках, народы Советского Союза не удастся полностью отрезать от общечеловеческих ценностей. С каким бы рвением фанатики марксистского учения ни возводили свои темницы ужаса и гнева, русские классики всегда распахнут окна в подлинный мир. И когда советские писатели стряхнут с себя весь пережитый ужас, как это уже случилось с их западногерманскими коллегами, тогда их с распростертыми объятиями встретят друзья по всему миру.
Иван Толстой:
Автор "Моста короля Людовика Святого" Торнтон Уайлдер пожелал:
Торнтон Уайлдер:
Желаю советским писателям осознать свое предназначение и, кто сколько может, внести посильный вклад в дело свободы самовыражения и вновь одарить нас своей мудростью и талантом.
Иван Толстой:
Прозаик Эптон Синклер был короток:
Эптон Синклер:
За свои 60 лет я, как писатель, смог сказать все, что я хотел, все, что приходило мне в голову. И ни один государственный чиновник ни разу не указал мне, что и как полагается говорить. Кто-нибудь из вас, советских писателей, может похвастаться этим?
Иван Толстой:
Макс Истмен прожил в Советском Союзе несколько лет еще до войны, в конце 1920-х. Возвращаясь в Америку, он увозил с собой любовь к русской культуре и русскую жену. В своем радио-послании Истмен обратился к русской культуре 19 века и сравнил положение советских литераторов с положением каторжников прошлых времен, а завершил свою речь чтением пушкинского послания в Сибирь:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум державное стремленье, -
все это Макс Истмен прочел по-английски в своем собственном переводе.
Дошло ли какое-нибудь из этих писательских обращений до советских слушателей, мы не знаем. Однако было такое выступление в те дни, которое не прошло незамеченным. Один из наших постоянных авторов Борис Константинович Зайцев также решил обратиться к собратьям по перу. (Кстати, имя Зайцева стояло в одном списке рядом с именем Хемингуэя, когда Шведская Академия обсуждала кандидатуру на Нобелевскую премию 1954-го года). Зайцев в своем выступлении сказал:
Борис Зайцев:
В 1922-м году, когда я был председателем московского союза писателей, подобные съезды еще не проводились. С тех прошло много времени. И сегодня мы с вами живем в разных мирах. У вас есть родина, есть великий народ. На вашей стороне молодость и энергия. Зато у нас есть свобода! Мы пишем, как хотим. Вероятно, мы, зарубежные русские писатели, ведем скромное существование, но свобода наша ничем не скована.
Допустим, вы живете в достатке и довольстве, но вы вынуждены прислуживать.
От всего сердца я желаю вам на этом съезде совершить хотя бы первый шаг к свободе, ибо без свободы ничего нельзя создать... И дай Бог тем из вас, кто отмечен талантом, обрести все необходимые условия для его развития.
Иван Толстой:
Обращение Бориса Зайцева не осталось без ответа. Не называя никаких источников, первый секретарь Союза писателей Алексей Сурков в своей заключительной речи на писательском съезде дал Зайцеву отпор. Обращаясь к переполненному залу, Сурков с брезгливостью произнес: "Враги нашей родины и нашей литературы также не дремлют. По случаю нашего съезда из мусорной корзины истории был вытащен белоэмигрант, Борис Зайцев, исторгнувший с бессильной злобой в белогвардейский микрофон свою словесную отраву".
Хотел того Сурков или не хотел, но его упоминание Бориса Зайцева стало первой советской ссылкой на существование Радио Освобождение. Ссылкой завуалированной, потому что источник раскрыт в сурковской речи не был. Скорее всего, и Сурков-то слушал нас не сам, за него слушали те, "кому надо".
А вот те, кому действительно надо, были еще слишком малочисленны. Но ведь и наша история еще только начиналась.
Каждый год мировой истории - от смерти Сталина и до наших дней - устами Радио Свобода. На нашем календаре сегодня год 1954-й. Первый год без товарища Сталина, но с полным впечатлением, что дух его живет: все та же закрытость принятия решений, политическая самоуверенность и грубость речей, похищение неугодных оппонентов, год так называемого "коллективного руководства" в Кремле. В середине ХХ века понадобился целый год, прежде чем рассказ о реакции Кремля на смерть вождя добрался до газетной страницы. Газета, о которой идет речь, - "Нью-Йорк Таймс". На волнах Радио Освобождение 3 октября 1954 года прозвучал отрывок из этой статьи:
Диктор:
Первое сообщение о смерти Сталина было сделано по радио 6 марта в 4 часа утра. Московский корреспондент "Нью-Йорк Таймс" тотчас поехал на Центральный Телеграф, на улицу Горького. И вот, что он пишет: "Железные обручи цензуры были стянуты крепко. Телеграммы о Сталине не пропускались. Не только не принимались телеграммы, но на коммутаторе международного телеграфа все контакты были вынуты из своих гнезд. Телеграфистке было запрещено даже притрагиваться к распределительной доске. Через несколько минут прибежал заспанный механик, рванул наотмашь заднюю дверцу коммутатора и выдернул главный кабель. Так на рассвете 6 марта 1953 года Москва была отрезана от всего мира".
Эта сцена на Центральном Телеграфе, разве она не достойна литературного описания? Что думали в эти часы наследники сталинской власти, отрезавшие в тот момент Москву не только от внешнего мира, но и от своей собственной страны? Они остановили пассажирское движение, они изолировали население Москвы от страны, они превратили столицу в военный лагерь.
Корреспондент "Нью-Йорк Таймс" продолжает: "Около 6 часов утра плавным потоком, без шума, колонны грузовиков начали занимать центр города. Они тихо шли вниз по улице Горького. Они бесшумно спускались с холма Лубянки. В каждом из этих грузовиков молча сидели на скамьях 22 солдата специальных батальонов МВД. К 9 часам утра тысячи солдат были сосредоточены в центре города, опоясанном линиями грузовиков. На улице Горького появились танковые колонны. Москва построена кольцами. Улицы, точно спицы колес, пересекают кольца и ведут к центру города. Движение войск МВД накладывало как бы железные полосы одновременно и на кольца и на все улицы, расходившиеся, как спицы колеса из центра. Не только тысячи солдат МВД были расставлены вдоль и поперек этих улиц, но и десятки тысяч грузовиков были пригнаны в Москву, поставлены сплошными линиями вплотную, образуя непроницаемые баррикады. Во всех ключевых пунктах эти баррикады из грузовиков с войсками были укреплены танками, стоявшими в три ряда. В этом железном ошейнике Москва оставалась с 10 или 11 часов утра 6 марта до 4 часов дня 9 марта".
Иван Толстой:
Но мир жил уже событиями 54-го. Войти в атмосферу того года нам поможет выпуск тогдашних новостей:
Диктор:
Передаем зарубежные новости. Лондон. Совещание 9 стран закончилось в воскресенье вечером. Соглашение достигнуто по всем вопросам, стоявшим на повестке дня. Французский премьер Мендес-Франс, которому удалось добиться максимальных уступок от своих западных партнеров, дал высокую оценку соглашениям, достигнутым девятью державами в Лондоне. Они означают очень много для Франции, для Европы и для дела мира. "Мы создали, - сказал французский премьер-министр, - ядро, из которого может вырасти единая Европа, делом которой будет строительство в области хозяйства, общественного порядка и культуры. Военная сторона дела объединения Европы для нас далеко не самое главное". Мендес Франс сказал, что для Франции особенно важно решение Англии войти в новый союз на равных началах с шестью континентальными державами. Он указал, что именно нежелание Англии присоединиться к европейскому оборонительному содружеству в его старой форме было главной причиной, по которой французское национальное собрание отказалось ратифицировать это содружество. Говорит Радиостанция Освобождение.
Иван Толстой:
Пыталась объединиться не только Европа, но и коммунистические страны, в частности, советское и китайское руководство. Комментарий Радио Освобождение бывал в те годы очень резок и публицистически обращался прямо к советским военнослужащим:
Диктор:
Товарищи солдаты, матросы и офицеры! 30-го сентября в Пекине Хрущев выступил с большой речью, один из разделов которой не может не вызвать беспокойство в нашем народе. Хрущев, которого никто не уполномочивал говорить от нашего имени, заявил: "Советский народ поддерживает решимость китайского народа освободить его братьев, еще томящихся на острове Тайвань. Мы твердо уверены, что Тайвань будет освобожден и воссоединен со всей великой страной". Откуда известны Хрущеву намерения китайского народа? Кто дал ему право обещать китайским коммунистам хотя бы только моральную поддержку нашего народа и там самым подстрекать их к нападению на Тайвань? От нападения на Тайвань до так называемой большой войны только один шаг. И нет никакой гарантии, что в эту войну не окажется втянутой и наша страна. Ради чего? Чтобы выполнить обещания и обязательства по отношению к правительству Мао Цзэдуна, которые даны советским правительством без согласия народа? Товарищи солдаты, матросы и офицеры! Вопрос о Тайване слишком сложен и опасен, чтобы решать его столь легкомысленно, как это делает Хрущев. Нельзя играть с огнем, когда малейшая неосторожность может привести ко всеобщему пожару. Существо дела не меняется и оттого, что правительство вынуждено заигрывать с китайскими коммунистами, рассчитывая на них как на самых сильных союзников. Да, они немалая сила, однако связывать с их судьбою судьбу нашей страны, ставить под удар миллионы наших людей ради престижа компартии Китая, - это не только легкомысленно, но и преступно. Говорит Радиостанция Освобождение.
Иван Толстой:
О том, как относились в Москве к подобным выступлениям и, в целом, к деятельности эмигрантов, говорит уголовная хроника той поры. Формально, деятельность советской контрразведки СМЕРШ к началу 50-х годов уже закончилась, но поставленная Лубянкой задача - выявить и отомстить неугодным - отменена вовсе не была. Десятки явных и неявных советских агентов были внедрены во всевозможные послевоенные эмигрантские организации, комитеты, редакции и союзы. Сотни людей с не проясненным прошлым и утерянными документами искали по городам Германии хоть какой-нибудь работы. Тысячи перемещенных лиц, так называемые ди-пи (Displaced Persons), все еще наполняли беженские лагеря около крупных немецких городов.
Трагедия выдачи - военнопленных и угнанных - назад в Советский Союз, на расправу чекистам, описана много раз, на Западе, а теперь и в России. Каждый добросовестный читатель и слушатель может взять в руки воспоминания и опубликованные документы, взять и сравнить: что писала об ди-пи советская пропаганда и что рассказывают они сами.
Это сложная страница истории, болезненная, может быть - самая болезненная для России ХХ века. Но вылечивается только тот, кто вынимает занозу, а не дает ей гнить. Мы понимаем задачу политической и исторической журналистики как задачу излечения от занозы, от лжи, от недоговоренности. И мы должны сказать о том беспокойстве, которое охватывает нас, перебирающих страницы собственного прошлого. Кому доверяли мы наш микрофон?
Советская пропаганда клеймила сотрудников Радиостанции Освобождение (а потом и Радио Свобода) как гитлеровских преступников. Это ложь: военных преступников у нашего микрофона не было. Да, на нашем радио работали перемещенные лица, те, кто попал в германский плен, кто оказался в зоне оккупации, кто избежал насильственной выдачи Сталину. На Радио Освобождение пришли те, кто несколько лет прожил под нацистами - в Киеве, в Ростове на Дону, в Минске, в Прибалтике, во Пскове. Это были учителя, врачи, бухгалтеры и счетоводы, кого только не было: был кинооператор - сын известного режиссера Якова Протазанова, были актеры Дубровский и Виноградов, захваченные в прифронтовой полосе вместе с музыкальными инструментами и нехитрыми декорациями. У всех этих людей их "преступление" заключалось в том, что они не вернулись в Советский Союз, в том, что отлично понимали, какая судьба ждет их на родине, в том, что глотнули на Западе другого, запретного, воздуха.
Но - еще раз: достоверно одно: военных преступников у нашего микрофона не было.
Вот советские агенты, некоторые весьма ловкие, эти на Свободу проникали. Мы обратимся к их судьбам, дойдет и до них рассказ.
А пока - немного обещанной уголовной хроники первой половины 50-х.
Диктор:
В мюнхенскую полицию поступают заявления от различных эмигрантов, обеспокоенных давлением на них неизвестных лиц, угрожающих расправой в случае продолжения работы в той или иной эмигрантской организации.
Среди бела дня в Берлине, Франкфурте-на-Майне и Мюнхене пропадают люди.
Созданный в Восточном Берлине советский Комитет за возвращению на родину (так называемый Комитет генерала Михайлова) обещает прощение всем возвратившимся и не оставляет надежд укрывшимся.
Писатель Илья Эренбург в специальном выступлении по московскому радио заверяет эмигрантов, что советская власть рано или поздно отыщет их хоть на дне морском.
В 52-м году агенты МГБ похищают одного из руководителей НТС Александра Трушновича.
В 54-м капитан советской разведки Николай Хохлов направляется во Франкфурт с заданием убить специальной сигаретой, стреляющей ядом, другого члена НТС Георгия Околовича, но отказывается выполнить задание. Радио Освобождение передает подробное интервью Хохлова.
7 сентября 54-го в мюнхенской реке Изар находят труп сотрудника белорусской редакции нашего радио Леонида Карася.
В ноябре 54-го бесследно исчезает руководитель азербайджанской службы Радио Освобождение Абдул Фаталибейли. После нескольких дней поисков в одной из мюнхенских квартир полиция находит труп некоего Измайлова, знакомого Фаталибейли. Измайлова хоронят, подозрение, естественно, ложится на исчезнувшего журналиста. Радио Освобождение, не признавая выводов баварской полиции, добивается эксгумации тела. Так и есть: в костюме Измайлова похоронен убитый Абдул Фаталибейли.
Тем временем, поток перебежчиков из советской зоны на Запад не прекращается.
Иван Толстой:
У нас есть свидетель той поры, также перемещенное лицо, ветеран Радио Свобода Галина Рудник, попавшая на Запад 14-летней школьницей и прошедшая за несколько десятилетий путь от машинистки в белорусской редакции до начальника всей продукции русской службы. Галина Рудник вспоминает 54-й год.
Галина Рудник:
Если бы в то время мне и, я уверена, многим другим, сказали бы: "Знаете, вот есть такая возможность работы, мы дадим вам место, где жить, но вот у нас на зарплату денег еще нет". Все равно бы поехали и работали бы. Этот дух, он оставался может первых 15-20 лет. У всех был энтузиазм. Про деньги даже не хотели говорить: неудобно. Какие-то там прибавки выбивать... Боже сохрани! Это было ниже нашего достоинства. И это, конечно, сказывалось на работе. Но, нужно сказать, что и начальство было в то время другое. Я была уж таким маленьким винтиком. Титул у меня был Clerk Typist Multilingual. Но начальство так относилось, что ты чувствовал, что без тебя вообще радиостанция станет. И ты, конечно, лез из кожи вон, чтобы еще лучше быть. Я когда приехала, мы работали по 6-7 дней, вообще на часы не смотрели. Это был конец июня 54 года. Все было хорошо, очень дружно. И в начале сентября...
У нас был такой сотрудник Карась в белорусской редакции. Он ничего особенного из себя не представлял. И вдруг не пришел на работу. Все очень удивились. На следующий день снова нет на работе. Послали коллег к нему на квартиру. Хозяйка говорит, что что-то не видела. Американцы всполошились, позвонили в немецкую полицию. Немцы: "Сколько лет вашему сотруднику?". "30 лет". "А, ну где-нибудь у женщин! Явится". Не хотели даже искать. Короче говоря, через неделю нашли его мертвым в реке, в Изаре, около моста Виттельсбах. И до сих пор не выяснены обстоятельства. Грабеж это не мог быть: у него никогда денег не было. Кто знает, что это такое? Это было первое боевое крещение.
Иван Толстой:
Странной и весьма неуютной порой был 1954-й год в Мюнхене. В еще не до конца восстановленном после бомбежек городе не хватало привычных продуктов, кофе и сигареты были лучшей валютой, а в городе то и дело попадались говорящие по-русски люди, словам которых и документам которых благоразумнее было не доверять. Люди эти отчего-то проявляли повышенный интерес к работе Радиостанции Освобождение. Пытались выяснить имена, адреса и телефоны сотрудников. Предлагали помощь в передаче писем и посылок на родину. Настаивали. Намекали. Нервная была атмосфера.
Галина Рудник:
Нам полагался, тем, кого взяли на работу в Америке, каждые два года home leave. Когда мы первый раз приехали в Нью-Йорк, нас встречали наши соотечественники, как будто мы с фронта приехали. На расстоянии еще страшней, конечно, выглядело.
Иван Толстой:
На нашем календаре - год 1954-й. Его основные события. Наш хроникер - Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
Британия прекращает оккупацию Египта, продолжавшуюся 72 года.
В Сиэтле поднимается в воздух первый пассажирский реактивный самолет, спроектированный инженером Уильямом Боингом. Эта модель, способная принять на борт 219 пассажиров, получит название Боинг-707.
После долгого перерыва Советский Союз вновь разрешает русским эмигрантам, проживающим в Китае, возвращаться на родину. Все они имеют право селиться только в районах целинных земель.
Начинается (еще слабая) эмиграция евреев из России и Украины в Израиль. В Соединенные Штаты с территории Советского Союза въезжает 2013 человек.
В Москве выходит повесть Ильи Эренбурга "Оттепель", название которой немедленно становится образом политических перемен.
На стены Эрмитажа возвращаются полотна французских импрессионистов, убранные с началом войны "для сохранности" и не возвращавшиеся при Сталине по причине своей "буржуазности".
В нью-йоркском издательстве имени Чехова печатается сборник писателя-эмигранта Бориса Ширяева "Неугасимая лампада", посвященный легендам Соловецких островов, где и сам автор отбывал сталинский срок.
Балетмейстер Джордж Баланчин ставит в Нью-Йорке балет "Щелкунчик".
На киноэкраны выходят "Дорога" Фредерико Феллини и "Заднее окно" Альфреда Хичкока.
Никому неизвестный гитарист Элвис Пресли за свои 4 доллара в городе Мемфисе записывает свою первую песню "Случайная любовь".
Иван Толстой:
В 1954-м году наше радио работало уже круглые сутки, передачи транслировались беспрерывно, разнообразились темы и жанры, требовались опытные и образованные литераторы. Политический советник Освобождения Борис Шуб, кипя энергией, отправился по Европе в поисках новых сотрудников.
В Париже Борис Шуб сделал предложение эмигранту первой волны Владимиру Вейдле - искусствоведу, поэту и критику, тонкому знатоку европейского искусства. Вейдле согласился - и через короткое время был назначен директором тематических программ. Также из Парижа в Мюнхен приехал прозаик Гайто Газданов, автор "Вечера у Клэр" и "Ночных дорог". В самом Париже записывал свои передачи писатель Борис Зайцев. Проживи немного дольше Иван Бунин, и он, несомненно, оказался бы у нашего микрофона.
Результативной оказалась и шубовская поездка в Лондон, где главным приобретением для радио был Виктор Франк, сын знаменитого философа-интуитивиста. Виктор Франк принял на себя в Мюнхене руководство отделом новостей. Позже он вернулся в Англию и основал наше лондонское бюро, где предстояло побывать многим известным авторам.
Ярким журналистом, приехавшим из Лондона по зову Бориса Шуба, был князь Валериан Оболенский, прозванный за свои черные брови Жуком. Жук Оболенский в 50-е годы обеспечивал радио Освобождение европейскими корреспонденциями, а позднее был одним из руководителей нью-йоркского бюро.
Не получилось у Бориса Шуба только с одним автором, со знаменитым оксфордским профессором Исайей Берлином. На страстную речь Шуба о служении России, об уроках демократии, Берлин растерянно обвел взглядом свой кабинет:
- Честно говоря, у меня тут... мои книги, меня ждут студенты...
- Профессор Берлин, - остановил его Шуб. - Знаете что, вот вы сколько здесь получаете? Умножьте вашу зарплату вдвое, и - поехали.
Но Исайя Берлин остался неумолим.
Еще большее значение, нежели появление умелых литераторов, имело назначение на должность нового президента Амкомлиба - организации, руководившей политикой радио. Этим новым президентом стал высокий и элегантный Хоуленд Сарджент. Блестящий выпускник Оксфорда, Сарджент получил незаменимый служебный опыт, проработав некоторое время помощником Государственного секретаря Соединенных Штатов при Гарри Трумэне и Дине Ачесоне. Добавить к этому, что Сарджент был женат на голливудской кинозвезде Мирне Лой.
Соглашаясь занять ответственный пост президента Амкомлиба, Хоуленд Сарджент поставил перед вашингтонскими чиновниками непременным условием их полное невмешательство во внутренние дела радио. Радиостанция не должна была заниматься ничем, кроме вопросов вещания. И вряд ли кто-нибудь другой на этом посту мог бы с большим успехом добиться своей цели. Об этой роли Сарджента нам еще придется говорить, когда американские журналисты начнут раскручивать связи радио с ЦРУ. Забегая вперед, отметим только, что любителей сенсаций ждало разочарование: ЦРУ занималось своими делами, радио - своими, в программы Сарджент не дал вмешиваться никому.
Было еще одно культурное событие, привлекшее всеобщее внимание, - объявление Нобелевского лауреата по литературе 54 года. Эрнест Хемингуэй. Знаменитого американского прозаика печатали в Советском Союзе и до войны, но главные книги его еще не были переведены. Радио Освобождение подготовило художественное чтение, радиоинсценировку одного из рассказов Хемингуэя "Собака-поводырь", биографическая основа которого приходится как раз на 54-й год. Перевел рассказ сотрудник нашего нью-йоркского отделения Вячеслав Шидловский, за повествователя Николай Сондерс, голоса героя и героини еще предстоит опознать:
Диктор:
Он спросил ее: что было потом? Она рассказала.
- Странно, я совсем не помню этого.
- Разве ты не помнишь, как уходил караван?
- Я стараюсь вспомнить, но не могу. Вот я помню, как женщины с кувшинами на головах ходили по тропинке к берегу за водой. Я помню стадо гусей, которое подпасок гонял на водопой и обратно. Я помню, как медленно они ходили и всегда то подымались наверх, то спускались вниз. Там тоже бывали большие приливы и отливы. И отмели были желтые. И за проливом виднелся далекий остров. Все время было ветрено и не было ни мух, ни москитов. Была крыша, был цементный пол, были столбы, которые подпирали крышу, и все время обдувало ветром. Было прохладно днем, было приятно и прохладно ночью.
- А помнишь, когда подошел большой парусник и сел на мель при отливе?
- Да-да я помню парусник и его команду. Помню, как они сходили с лодок на берег и поднимались по тропинке. Как они напугали гусей и женщин тоже.
- Это было в тот день, когда мы поймали много рыбы. Нам пришлось вернуться: была большая волна.
- Это я помню.
- Ты хорошо вспоминаешь сегодня. Не утруждай себя.
- Жалко, что тебе не пришлось слетать в Занзибар: тот верхний берег, где мы тогда были, хорош для посадки. Ты могла бы без труда приземлиться и подняться с него.
- В Занзибар всегда можно слетать. Не старайся вспоминать слишком много. Довольно на сегодня. Хочешь, я почитаю тебе?
- Нет, пожалуйста, не читай. Просто рассказывай. Рассказывай о хороших временах.
- Хочешь, я тебе расскажу, что сейчас на дворе?
- Идет дождь. Я знаю.
- Идет проливной дождь. В такую погоду туристы никуда не пойдет. Дикий ветер. Мы могли бы сойти вниз и посидеть там у камина, если...
- Можно, все равно туристы меня больше не раздражают. Я даже люблю слушать их болтовню.
- Некоторые из них невыносимы! Но есть и довольно милые. Мне кажется, что самые симпатичные - это те, кто бывает в Торчелло.
- Верно, мне не приходило это в голову, Совсем бездушные там действительно ничего не увидят.
- Может, ты хочешь что-нибудь выпить? Ты знаешь, я совсем не гожусь в сиделки. Я этому не училась и таланта к этому у меня никакого. Но приготовить выпить - это я умею.
- Ну, давай выпьем.
- Что ты хочешь?
- Ну, приготовь что-нибудь.
- Я тебе сделаю сюрприз. Я приготовлю его внизу.
Диктор:
Он слышал, как открылась и закрылась дверь, слышал ее шаги на лестнице и снова стал думать.
Голос героя рассказа:
Я должен отправить ее путешествовать. Только я должен придумать, как это сделать. Я должен придумать что-нибудь практическое. То, что случилось со мной, - это на всю жизнь. Я должен придумать что-нибудь такое, чтобы не погубить ее жизнь и чтобы то, что случилось со мной, не погубило ее. Она очень добрая, но она не создана для милосердия, для такого милосердия. Милосердие изо дня в день - скучное занятие.
Иван Толстой:
Но в Советском Союзе были свои писательские интересы: целых 20 лет, с 1934-го литераторы не собирались, и всю вторую половину 1954-го года только и разговоров было, что о новом съезде. Готовилось к этому событию и наше радио:
Диктор:
Говорит Радиостанция Освобождение. Диктатура любит упрекать наших писателей в том, что они, мол, неполно отображают действительность. Верно. Даже очень неполно отображают. Продолжаем передачи, посвященные предстоящему съезду писателей.
Диктор:
"Мы прожили двадцатилетие, наполненное событиями огромного значения", - так пишет Лев Никулин в статье, напечатанной недавно на первой странице "Литературной газеты". Вспоминая о первом съезде писателей, состоявшемся 20 лет назад, Лев Никулин призывает писателей знать жизнь, чтобы уметь "правдиво изображать ее в художественных произведениях". Казенная печать внушает нам, что коммунистическая диктатура, мол, никогда ни в чем не виновата. Правительство, дескать, прямо как отец родной, позаботилось обо всех. Если советским гражданам живется плохо, виноват, по мнению пропагандистов, кто угодно, только, упаси бог, не обвиняйте, дескать, правительство с его мудрым и благим законодательством. Но выгородить правительство пропагандистам не удается.
Диктор:
В "Литературной газете" от 26 августа опубликовано было письмо в редакцию, озаглавленное "Нет, нельзя проходить мимо". Автор письма - житель поселка Короб Черниговской области Титаренко. Письмо это стоит того, чтобы быть еще раз оглашенным. Хотя бы в выдержках. Начинается оно так: "Жителям поселка хорошо знакома старенькая шинель с оборванными петлями и обтрепанными рукавами. Всю зиму эта ветхая одёжина переходила с плеч на плечи. Носил ее и невысокий паренек, со смуглым от грязи лицом, и худенькая двенадцатилетняя девочка, и еще меньшая девочка, лет семи. Ей шинель совсем уж велика".
По утрам в приземистой хатенке можно слышать голос женщины. "Сварливый голос" - по выражению Титаренко.
- Не принесешь, так отправляйся в школу не емши!
- Я уроки буду делать, пусть Колька идет.
- Он в центр пойдет, а ты в деревню.
Долго длится перебранка. Потом, с заплаканными глазами из халупки выходит Тоня. В руке - покрытая тряпкой корзина. Уныло бредет по улицам, стучится в дома.
- Тетенька, дайте что-нибудь!
Тепло, задушевно рассказал Титаренко о жизни маленьких обитателей приземистой хатенки. Спасибо ему за это! Однако, он же позволил себе грубые слова по отношению к матери этих детей, объявив ее единственной виновницей их бедственного положения. Титаренко пишет: "На своих детей Анна Ивановна получает ежемесячное государственное пособие. Если бы она к тому же работала, они бы не оказались в описанном выше положении". Но представляет ли себе Титаренко, в каком положении оказалась бы мать, если бы пошла на работу? Ей нужно было бы нести, по меньшей мере, двойную нагрузку - на производстве, а затем дома. Вместо отдыха она вновь бралась бы за работу - шила, мыла, готовила еду, убирала в комнате. Правильно было бы потребовать от правительства увеличения размера пособий. И призвать его к ответу за то, что в той стране, где народ мог бы быть самым богатым в мире, то и дело звучат слова: "Подайте что-нибудь!"
Иван Толстой:
Наше нью-йоркское отделение в преддверии писательского съезда было очень активным. Борис Шуб и Джин Сосин решили пригласить к микрофону Радио Освобождение знаменитых американских писателей. Первым охотно согласился Джон Дос Пассос, книги которого были хорошо в Советском Союзе известны:
Джон Дос Пассос:
До тех пор, пока классики русской литературы стоят на книжных полках, народы Советского Союза не удастся полностью отрезать от общечеловеческих ценностей. С каким бы рвением фанатики марксистского учения ни возводили свои темницы ужаса и гнева, русские классики всегда распахнут окна в подлинный мир. И когда советские писатели стряхнут с себя весь пережитый ужас, как это уже случилось с их западногерманскими коллегами, тогда их с распростертыми объятиями встретят друзья по всему миру.
Иван Толстой:
Автор "Моста короля Людовика Святого" Торнтон Уайлдер пожелал:
Торнтон Уайлдер:
Желаю советским писателям осознать свое предназначение и, кто сколько может, внести посильный вклад в дело свободы самовыражения и вновь одарить нас своей мудростью и талантом.
Иван Толстой:
Прозаик Эптон Синклер был короток:
Эптон Синклер:
За свои 60 лет я, как писатель, смог сказать все, что я хотел, все, что приходило мне в голову. И ни один государственный чиновник ни разу не указал мне, что и как полагается говорить. Кто-нибудь из вас, советских писателей, может похвастаться этим?
Иван Толстой:
Макс Истмен прожил в Советском Союзе несколько лет еще до войны, в конце 1920-х. Возвращаясь в Америку, он увозил с собой любовь к русской культуре и русскую жену. В своем радио-послании Истмен обратился к русской культуре 19 века и сравнил положение советских литераторов с положением каторжников прошлых времен, а завершил свою речь чтением пушкинского послания в Сибирь:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум державное стремленье, -
все это Макс Истмен прочел по-английски в своем собственном переводе.
Дошло ли какое-нибудь из этих писательских обращений до советских слушателей, мы не знаем. Однако было такое выступление в те дни, которое не прошло незамеченным. Один из наших постоянных авторов Борис Константинович Зайцев также решил обратиться к собратьям по перу. (Кстати, имя Зайцева стояло в одном списке рядом с именем Хемингуэя, когда Шведская Академия обсуждала кандидатуру на Нобелевскую премию 1954-го года). Зайцев в своем выступлении сказал:
Борис Зайцев:
В 1922-м году, когда я был председателем московского союза писателей, подобные съезды еще не проводились. С тех прошло много времени. И сегодня мы с вами живем в разных мирах. У вас есть родина, есть великий народ. На вашей стороне молодость и энергия. Зато у нас есть свобода! Мы пишем, как хотим. Вероятно, мы, зарубежные русские писатели, ведем скромное существование, но свобода наша ничем не скована.
Допустим, вы живете в достатке и довольстве, но вы вынуждены прислуживать.
От всего сердца я желаю вам на этом съезде совершить хотя бы первый шаг к свободе, ибо без свободы ничего нельзя создать... И дай Бог тем из вас, кто отмечен талантом, обрести все необходимые условия для его развития.
Иван Толстой:
Обращение Бориса Зайцева не осталось без ответа. Не называя никаких источников, первый секретарь Союза писателей Алексей Сурков в своей заключительной речи на писательском съезде дал Зайцеву отпор. Обращаясь к переполненному залу, Сурков с брезгливостью произнес: "Враги нашей родины и нашей литературы также не дремлют. По случаю нашего съезда из мусорной корзины истории был вытащен белоэмигрант, Борис Зайцев, исторгнувший с бессильной злобой в белогвардейский микрофон свою словесную отраву".
Хотел того Сурков или не хотел, но его упоминание Бориса Зайцева стало первой советской ссылкой на существование Радио Освобождение. Ссылкой завуалированной, потому что источник раскрыт в сурковской речи не был. Скорее всего, и Сурков-то слушал нас не сам, за него слушали те, "кому надо".
А вот те, кому действительно надо, были еще слишком малочисленны. Но ведь и наша история еще только начиналась.