Иван Толстой:
На нашем календаре сегодня год 68-й. Человек и государство. Когда во время тренировочного авиаполета погиб Юрий Гагарин, смерть эта показалась особо нелепой. Титаны не должны погибать от пореза пальца. А, кроме того, с уходом первого космонавта заканчивалась первая эра космонавтики - героическая. У этих первых было какое-то предназначение. Передача о судьбе космических исследований.
Диктор: Покойный ныне Хемингуэй, в одном из своих романов писал:
Диктор: Если ты слышишь звон погребального колокола, не спрашивай, по ком он звонит - он звонит по тебе.
Диктор: Хемингуэй как бы хотел напомнить: все люди братья, члены одной семьи, и смерть одного - потеря для всех. Правота слов Хемингуэя особенно чувствуется, когда умирают люди, еще при жизни ставшие символами. Один из таких людей - Юрий Гагарин. Мы посвящаем ему передачу, которую вы сейчас услышите.
Диктор: Казалось бы, так недавно это было. Автобус, предрассветный Байконур и взволнованный голос Гагарина.
Юрий Гагарин: Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам, в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты.
Диктор: Хотя слова о далеких просторах Вселенной были преувеличением, хотя Гагарин, да и все другие космонавты не покидали пределов ионосферы, тем не менее, полет Востока 1 был первым и потому, самым опасным шагом. Почему же Гагарин пошел тогда, семь лет тому назад на этот шаг? Сам он в своей предполетной речи объяснил это так:
Юрий Гагарин: Если, тем не менее, я решаюсь на этот полет, то только потому, что я - коммунист.
Диктор: Не прошло и месяца, как другой житель планеты Земли, который коммунистом не был, в свою очередь взглянул на родной шарик с космической высоты, испытал состояние невесомости. Американский космонавт, капитан второго ранга Шеппард, побывавший в суборбитальном полете. Он говорил:
Шеппард: Мы почти не делаем секрета из наших планов. Были, правда, засекречены основные данные, касавшиеся старта и больше почти ничего.
Диктор: И вот тут сразу же обнаружилось различие между открытым и закрытым обществами. В Америке, народ узнавал о кандидатах очередных космических стартов за много дней до полетов, как знал он и о творцах космических ракет и кораблей. Все подробности этих стартов передавались по телевидению. В Советском Союзе печать и радио глухо говорили об анонимном главном теоретике космонавтики, главном конструкторе. Космонавты, еще не побывавшие в космосе, фигурировали только под номерами. Возвращаясь из полетов, космонавтам приходилось контролировать каждое свое слово, а подчас, наверное, и кривить душой. К космической славе примешивалась горечь. Первым в этом деле стал Юрий Гагарин.
Юрий Гагарин: Родные мои соотечественники, дорогой Никита Сергеевич!
Диктор: Но у дорогого Никиты Сергеевича и его собратьев по руководству в эти торжественные минуты родились в голове иные мысли. Случалось, эти мысли становились достоянием общественности.
Никита Хрущев: Если мы могли Юрия Гагарина посадить и посадить Германа Титова, то мы могли бы заменить Юрия Гагарина и Германа Титова на другие грузы и посадить там, где мы бы захотели посадить их.
Диктор: Что же это за другие грузы имел в виду тогдашний глава партии?
Никита Хрущев: У вас еще нет 50-тимиллионных и 100-миллионных, а у нас есть еще и больше 100-миллионных.
Диктор: Хрущев имел в виду 50-тимегатонные и 100-мегатонные водородные бомбы. С тех пор утекло много воды, отшумел кубинский кризис, который показал руководству КПСС, куда ведет исполненная ракетно-ядерным бряцанием политика. Нет уже больше в Кремле и самого Хрущева. Но тон советско-американским усилиям в Космосе был задан именно эрой Хрущева.
Иван Толстой: Человек и государство: на площади, в кабинете следователя, в СССР, за океаном и в Европе.
Таких студенческих волнений, как весной 68-го, мир еще не знал. Комментарий Виктора Франка:
Виктор Франк: За последние недели весь мир следил с тревогой и недоумением за тем, что твориться в самой сердцевине западного мира - во Франции. Кое-кто сгоряча, не то со злорадством, не то с болью называет эти события "Новой французской революцией". По правде сказать, на революцию французские дела не смахивают. Для этого сейчас не хватает ни организованной силы, готовой перенять власть, ни единой идеологии. То, что объединяет студентов с рабочими и другими бастующими, есть нечто отрицательное: им надоели нынешние порядки. Но этого не достаточно. Вероятнее всего, что студенты, перебесившись, засядут за свои учебники готовиться к экзаменам, а рабочие под давлением своих жен опять возьмутся за работу, добившись каких-то экономических уступок. Но было бы глубочайшей ошибкой сводить все происходящее во Франции к чему-то будничному и поверхностному. Ведь французские события не есть что-то изолированное. Молодежь бурлит повсюду. И в Берклейском, и Колумбийском университетах в Америке, и в Праге, и в Берлине, и в Бонне, и в английских университетах. Спросите первого встречного студента, к чему стремятся его товарищи, и он понесет такую околесицу, что хоть святых вон выноси. Это будет мешанина из непереваренных отрывков мысли, взятых наудачу у Мао, у Че Гевары, у Троцкого, у Герберта Маркузе. Тут будут требования об отмене университетской системы, о студенческой автономии, о глубочайшем рве, отделяющем всех людей младше 25 от всех людей старше этого рокового возраста. Но на дне котла с этой плохо проваренной кашей вы все-таки наткнетесь на нечто более солидное и существенное. Студенты во всех странах и, особенно, в странах с развитой технологией глубочайшим образом не удовлетворены тем миром, в котором им приходится учиться, тем миром, где им затем придется жить и работать. Им претит академическая машина, машина безразличная к индивидуальности, машина, разработанная только для того, чтобы спускать с конвейера готовых однотипных роботов для огромного, безличного, бюрократического и технологического аппарата. Им претит отчужденность преподавательского состава от учащихся, им не хватает человеческих отношений, их тянет к воссоединению людей не на формальных, а на человеческих началах, их тянет от гигантского и абстрактного к небольшому и конкретному.
Иван Толстой: 68-й год. Человек и государство. Народ и государство. Чехословацкая хроника.
Диктор:
Перемена в настроениях у верхов Чехословацкой компартии обнаружилась, собственно, только к началу этого года, когда писатели, а вслед за ними и вся чехословацкая интеллигенция потребовали ускорения процесса начавшейся либерализации.
В марте замечается некоторое ослабление цензуры, а вскоре, вслед за отставкой Новотного, происходит отставка целого ряда его сторонников, занимавших крупные государственные и партийные посты.
9 апреля новый генеральный секретарь чехословацкой компартии Дубчек извещает советское правительство, что если нападки на Чехословакию не прекратятся, то чехословацкий посол в Москве, позванный в Прагу для совещания, не вернется обратно.
В мае у чехословацкой границы на территории Польши происходят крупные маневры армии стран варшавского договора.
17 мая Прагу посещает Косыгин.
22 мая в чехословацкую столицу с недельным визитом приезжает советский министр обороны маршал Гречко.
25 мая пражское радио сообщает, что маневры стран Варшавского пакта будут происходить на чехословацкой территории. Маневры затягиваются, и в течение всего июня советские войска, участвующие в маневрах, проявляют необычайную медлительность в деле эвакуации с чехословацкой территории.
15 июля в Варшаве открывается совещание представителей руководства СССР и четырех стран сателлитов. Праге посылается, так называемое, "Варшавское послание", резко критикующее происходящий в стране процесс либерализации. Но Чехословакия отвечает, что не намерена менять ту политическую линию, которая была ими принята и одобрена еще в январе.
22 июля советское руководство извещает своих чехословацких коллег, что намерено встретиться с ними для переговоров о возникших несоответствиях. В течение нескольких дней происходит спор о месте встречи, а в то же время ТАСС сообщает о новых маневрах у границ Чехословакии, а советская печать подвергает чехословацкое руководство крайне резким нападкам. В конце концов, 29 июля оба руководства - чехословацкое и советское - встречаются в пограничном городке Черни на Тисой.
1 августа это совещание заканчивается соглашением о том, что все советские войска будут отозваны из Чехословакии.
Двумя днями позже, 3 августа участники варшавского совещания встречаются с чехословаками в Братиславе. В результате этого нового совещания была опубликована официальное коммюнике, в котором 5 коммунистических стран Восточной Европы признают чехословацкий собственный путь к социализму и признают необходимым прекращение всякой полемики между ними в печати.
Несмотря на братиславские соглашения, 16 августа советская печать возобновляет свои нападки на Чехословакию, а Дубчек заявляет, что ни в коем случае Чехословакия не выйдет из Варшавского пакта и всегда будет верной союзницей Советского Союза.
20 августа происходит экстренное заседание ЦК КПСС. В ту же ночь заседает и ЦК Чехословацкой компартии. А на заре советские танки и парашютисты вместе с военными подразделениями ГДР, Польши, Болгарии и Венгрии пересекают чехословацкую границу с Севера, с Востока и с Юга и оккупируют всю страну.
(Звучит голос диктора еще не закрытого радио Праги: слышны движения танков по брусчатке, выступление Дубчека).
Иван Толстой: Это голоса чехословаков. Диктор пражского радио с предупреждением не ходить на опасные улицы и выступление Александра Дубчека. А что при этом слышно по советскому радио?
Диктор: По радио продолжают звучать те же голоса дикторов, вещающих о закладке новых промышленных предприятий, о строительстве новых плавучих рыбзаводов с необыкновенными холодильными установками, о рекордных урожаях, которых будто бы добились многие колхозы и совхозы страны в этом году. Короче говоря, всё в эти дни звучит так же буднично, как звучало и раньше.
И все же, если внимательно вслушаться в голоса дикторов, то можно заметить, что голоса их в последние дни потеряли свою привычную патетику и выработанную годами способность торжественно преподносить ложь, как правду, и с оттенком иронии говорить о правде, как о лжи. Подобная метаморфоза с голосами дикторов советского радио произошла, как нам кажется, помимо из воли. Ведь они работники радио. Им как никому другому доступны передачи заграничных радиостанций, им доступны голоса тех вот подпольных, меняющих чуть ли не ежечасно свое местопребывание радиостанций Праги и Братиславы, Пильзена и Кошиц. Им доступны, пожалуй, и голоса чехословацкой молодежи, всех чехов и словаков, заглушающий их рев советских самолетов и громыхание по мостовым советских танков, голоса, с отчаянием скандирующие: "Русские солдаты" Уходите домой, мы вас не звали!" Им, безусловно, известно и то, как студенческая молодежь Праги, идя навстречу советским танкам, бесстрашно несла чехословацкие знамена, обагренные кровью первых жертв и, оголяя грудь, кричала: "Советские комсомольцы, стреляйте в комсомольцев чехословацких!" Вот почему можно просто по-человечески понять состояние дикторов советских радиостанций и не удивляться тому, что у многих из них срываются голоса.
Иван Толстой: Но, конечно, самой главной реакцией был поступок семерых москвичей, решивших провести демонстрацию протеста на Красной площади. 25 августа в полдень, сойдясь из разных концов города, они молча сели на парапет у Лобного места и развернули свои лозунги: "Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!" - на чешском языке, остальные на русском: "Позор оккупантам!", "За вашу и нашу свободу!" Демонстрантов звали: Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. Почти немедленно к ним бросились сотрудники КГБ в штатском. Демонстрация продолжалась не более трех минут. Эти три минуты спасли честь народа.
Рассказывает участница той демонстрации Лариса Богораз.
Лариса Богораз: Инициатором давно была Наталья Горбаневская. Собственно говоря, мы все думали о том: а что делать, если введут войска? Что как-то реагировать надо, эта мысль была у нас у всех и не только у нас. У многих было чувство необходимого действия. Я чувствовала, что это необходимо для меня. Я понимала, конечно, что ничего не переменится в истории. Но это мне было нужно, потому я и пошла. Потому что мне было стыдно, когда я узнала о том, что войска введены. Вы знаете, что я вспомнила? Я была еще ребенком, когда фашисты вошли в Чехословакию. Я помню, как тогда звучали слова: "Фашистские танки в Праге". А тут я слышу: "Советские танки в Праге". Я понимала, что сталинизм или советская власть, советский режим и фашизм это одно и то же. Это я и так понимала. Но вот услышать это - было ужасно.
Иван Толстой: В студии Радио Свобода в Мюнхене беженка из словацкого города Кошице Маргита Надьова, пережившая дни оккупации. После долгого драматического рассказа Маргите легче перед микрофоном петь народную словацкую песню. Петь - легче.
(Маргита Надьова поет).
Иван Толстой: 68-й год. Продолжаем передачу. Хроника основных событий года. Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- В отеле "Амбассадор" в Лос-Анджелесе убит сенатор Роберт Кеннеди, победивший на предварительных президентских выборах в штате Калифорния.
- Гренобль - столица Зимней Олимпиады, летняя проходит в Мехико.
- 1113 советских граждан эмигрируют в Соединенные Штаты.
- В Ленинграде открывается судебный процесс над членами ВСХСОН (Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народа), организованного в 64-м году. Максимальный срок - 15 лет - получает лидер ВСХСОНа Игорь Огурцов.
- Милиция и войска разгоняют народное гуляние крымских татар в городе Чирчике (Узбекская ССР).
- Выходит первый номер самиздатского информационного бюллетеня "Хроника текущих событий". Его первый редактор - Наталья Горбаневская.
- В самиздате распространяются "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" академика Андрея Сахарова.
- Александр Гинзбург, Юрий Галансков, Алексей Добровольский и Вера Лашкова предстают перед судом за составление "Белой книги" по делу Синявского и Даниэля и прочие гражданские поступки.
- Из заграничных поездов не возвращаются в Советский Союз литературовед Аркадий Белинков и прозаик Михаил Демин.
- Литературная энциклопедия печатает короткую заметку о Владимире Набокове.
- Артур Хейли выпускает роман "Аэропорт", на экраны выходит "Космическая Одиссея 2001 года" Стэнли Кубрика.
- Два романа Александра Солженицына появляются в западных издательствах: "Раковый корпус" и "В круге первом".
- Умирает физик Лев Ландау, писатели Джон Стейнбек и Эптон Синклер. В эмиграции уходят из жизни поэт и критик Лоллий Львов, прозаик Владимир Крымов, один из основателей евразийства Петр Савицкий.
- В мире - новый взрыв успеха композитора и исполнителя Боба Дилана.
Иван Толстой: 68-й год. За океаном ничто по резонансу не могло сравниться с убийством Мартина Лютера Кинга. Вот фрагмент нашей передачи на эту тему.
Диктор: 4 апреля вечером радио сообщило американскому народу трагическую весть. В городе Мемфисе, штат Теннеси был убит лидер движения американских негров за гражданские права, лауреат Нобелевской премии пастор Мартин Лютер Кинг. Кинг прибыл в Теннеси для того, чтобы возглавить демонстрацию в поддержку местных бастующих уборщиков мусора, большинство которых негры. Сообщение о смерти Мартина Лютера Кинга потрясло не только черное, но и широкие круги белого населения США. В связи с убийством негритянского лидера президент США Джонсон отложил на сутки свой отлет на Гаваи.
Выступая 14 августа 1967 года по телевидению, Мартин Лютер сказал:
Мартин Лютер Кинг: Я думаю, что большинство негров проживающих в США все же считают, что социальных изменений можно достичь главным образом мирным путем. Об этом наглядно говорят результаты выборов.
Диктор: В борьбе негритянского населения США за равноправие, пастор Кинг всегда успешно применял метод протеста, называемый "методом прямого действия". Он заключался в том, что участники движения за равноправие негров выступали за свои права открыто, на мирных демонстрациях, которые исключали применение какого-либо насилия. Такая тактика прямого предъявления требований конечно не нова. Ее с успехом в свое время применял в Индии Махатма Ганди. Как известно, Ганди возглавлял освободительное движение своих соотечественников, направляя их борьбу за независимость по мирному руслу. Еще студентом Кинг изучал труды Ганди.
Диктор: Главная заслуга пастора Кинга заключалась в том, что он применял тактику Ганди в исключительно сложных и трудных условиях расовой дискриминации в южных штатах Америки. Именно там расовая нетерпимость принимала временами форму патологического фанатизма. И тактика эта оказалась настолько эффективной, правильной, что за сравнительно короткое время движение за равноправие негритянского населения возглавляемое этим баптистским пастором дало значительные результаты. Кинга стали называть "глашатаем негритянской революции", но революции мирной, без насилия.
Иван Толстой: Возвращаемся в Европу. Владимир Вейдле ведет рубрику "Беседы о словах". На этот раз он выбирает слово весьма актуальное для 68-го года, для противостояния человека и государства, - "интеллигенция".
Владимир Вейдле: Вряд ли много найдется слов со столь прихотливой судьбой, как у слова интеллигенция. Оно сделано из иностранного материала. Но когда оно появилось у нас в середине прошлого века, его в западных языках не было. У нас оно значило на первых, но лишь на самых первых порах, то же самое, что значит выражение "образованные люди" или "образованное общество".
Первый том "Войны и мира" вышел в 1864 году. Во второй главе первой его части сказано, что в гостиной Анны Павловны Шерер была собрана вся интеллигенция Петербурга. Это говорит автор. Сама Анна Павловна в шестой главе второй части второго тома о своих вечерах говорит иначе. На них собираются по ее словам, сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества. Толстой в ее уста слово интеллигенция не вкладывает. Он знает, что это было бы анахронизмом. У Пушкина, например, этого слова нет. Шестидесятники, то есть люди, составлявшие молодежь 60-х годов, самого Толстого интеллигентом не считали. Тогда-то и установилось то парадоксальное словоупотребление, которое лишь революция постепенно свела на нет. Профессора Духовных академий и академии Генерального штаба автоматически от интеллигенции отчислялись. Профессора других высших учебных заведений причислялись к ней только, если высказывали взгляды, казавшиеся достаточно передовыми людям 60-х годов или шестидесятнической традиции. Исключения бывали, но редко. Салтыков-Щедрин был интеллигент и вице-губернатор в одном лице. Герцен был интеллигент, хоть и получал, живя за границей крупные доходы с российских своих имений. Вообще же, крупных доходов, хотя бы и литературных, интеллигенту иметь не полагалось. Как и владеть землей или недвижимостью сколько-нибудь значительной. Но главное, не полагалось ему иметь мысли и вкусы, которые Чернышевскому, Добролюбову, Писареву, единомышленникам и преемникам их могли бы казаться ретроградными. Дисквалифицировал любого кандидата в интеллигенты чрезмерный интерес к наукам или искусствам, как таковым, к литературе самой по себе, к философии, не говоря уж о религии. Хомяков, Леонтьев, Лесков, Владимир Соловьев - какие же это интеллигенты? Или яснополянский помещик, внецерковный христианин, написавший "Исповедь" и "Смерть Ивана Ильича". Достоевский, может быть? Петрашевец? Пожалуй. Но никак не автор "Бесов" и "Братьев Карамазовых". Лет через 30, к концу старого и началу нового века, такое представление об интеллигенции стало казаться большинству русских образованных людей несколько смешным. Слово интеллигент стало звучать в их устах иронически. А слову интеллигенция не прочь они были бы вернуть его первоначальный широкий смысл. Но сделать это было не так просто. Шестидесятническое значение к нему прилипло, что слегка отразилось даже на словоупотреблении иностранцев, которые чуть позже заимствовали его у нас. Открываю, например, краткий Оксфордский словарь в издании 1929 года и нахожу в нем такое определение: "Интеллигенция - часть нации, особенно русской, стремящаяся к независимому мышлению". Какая путаница! И ведь это наши интеллигенты в ней повинны. Если о них идет речь, надо было бы написать: часть нации, стремящаяся мыслить по штампам 60-х годов.
Иван Толстой: 68-й год. Как советское государство смотрит на человека? Комментарий Владимира Ивановича Зайцева, из этого государства убежавшего. Под радиопсевдонимом Зайцев выступает журналист и писатель Леонид Владимиров.
Владимир Зайцев: Я решил выступить сегодня с внеочередной беседой о роли органов безопасности в жизни советского гражданина. Говорить об этом приходится именно сейчас, ибо последние годы, месяцы и даже дни отмечены нарастанием активности органов государственной безопасности в Советском Союзе. Я же сейчас хочу обратить ваше внимание на другие стороны взаимоотношений КГБ с обществом. На такие, о которых у нас в стране обычно не говорят. Прежде всего, КГБ СССР - это фальшивая вывеска. Безопасность государства, то есть неприкосновенность его границ обеспечивается армией. В Советском Союзе все пограничные войска подчинены КГБ, но эти вооруженные формирования с таким же успехом могли бы находиться в подчинении скажем, министерства обороны или охраны общественного порядка. Солдаты и офицеры погранвойск несли бы от этого свою службу ничуть не хуже. Не для руководства пограничниками, это вы тоже лучше меня знаете, создан и насчитывает несколько сот тысяч человек пресловутый комитет на улице Дзержинского в Москве. О том, что название КГБ - лишь наивный камуфляж, свидетельствуют лучше всего прежние имена той же организации. Сперва это была Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Кстати сказать, "чрезвычайная" означало временная, но нет у нас в стране ничего более постоянного, чем "органы", как их то боязливо, то презрительно называют. Затем, ЧК переименовали в ГПУ - Главное Политическое Управление. И это было самым точным названием. Все последующие НКВД, МВД, МГБ, КГБ, гораздо менее откровенны. ГПУ - политическое управление. Орган по контролю настроений, мыслей, политических течений и поведения людей. Орган, обладающий громадной властью, орган, власть которого не ограничена никакими официальными рамками. В самом деле, нет ни одного опубликованного закона, ни одного документа, указывающего, что может и чего не может делать КГБ. Орган сам ведущий и дознание, и следствие, и передающий дела в суд, и решающий быть суду открытым или закрытым. Надеюсь, я не допустил в описании прав и законности действий КГБ ни малейшего преувеличения. Так ведь оно на самом деле?
Иван Толстой: Теперь - сторона человека. Человек против государства. Случай Павла Литвинова. Через несколько месяцев ему с друзьями предстоит выйти на Красную площадь в знак протеста против оккупации Чехословакии. Это позже. Пока проблема масштабом поменьше, но это тоже - проблема человеческой позиции.
Диктор: 27 декабря в газете "Нью-Йорк Таймс" были опубликованы выдержки из последнего слова Владимира Буковского, произнесенного им на московском суде, который приговорил его к 3 годам тюрьмы за организацию демонстрации протеста против нарушения конституционного права советских граждан на свободу уличных шествий и демонстраций. Приговор был объявлен 1 сентября 1967 года. Стенограмма заседания суда, на котором Буковский произнес свое последнее слово, была послана Павлом Михайловичем Литвиновым - внуком бывшего министра иностранных дел СССР Максима Максимовича Литвинова - главным редакторам "Известий", "Литературной газеты", "Комсомольской правды" и "Московский комсомолец", а также, редакторам газет французской компартии "Юманите" и итальянской компартии "Унита". В своем сопроводительном письме Павел Михайлович Литвинов приводит дословно свой разговор с работником КГБ Гостевым. Этот разговор состоялся 26 сентября 1967 года по вызову Литвинова в здание КГБ на улице Дзержинского. Приводим выдержки из разговора Литвинова с КГБистом Гостевым по записи Литвинова.
Диктор:
- Павел Михайлович, у нас есть сведения, что вы с группой лиц собираетесь изготовить и распространить запись последнего уголовного процесса Буковского и других. Мы вас предупреждаем, что если вы это сделаете, вы будете нести уголовную ответственность.
- Независимо от того, собираюсь я это делать или нет, мне непонятно, в чем уголовная наказуемость такого действия?
- Это будет решать суд над вами. А мы вас только хотим предупредить, что, если такая запись получит распространение в Москве или других городах или попадет за границу, вы будете отвечать за это.
- Я хорошо знаю законы и не представляю себе, какой закон может быть нарушен при составлении такого документа.
- Есть такая статья - 190-1-я. Возьмите Уголовный кодекс и прочитайте.
- Я отлично знаю эту статью. Кстати, расследование по этой статье не в компетенции органов КГБ. И могу прочитать ее на память. В ней идет речь о клеветнических измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй. Какая может быть клевета в записи дела, слушавшегося в советском суде? И вообще, чем вести этот бессмысленный разговор и заводить новое дело, вы бы сами издали стенограмму этого судебного процесса.
- Зачем нам ее издавать? Это обычное уголовное дело о нарушении общественного порядка.
- Если это так, то тем более, о нем стоит дать информацию, чтобы все увидели, что оно действительно обычное.
- Вся информация об этом деле есть в "Вечерней Москве" от 4 сентября. Там есть все, что нужно знать об этом процессе
- Во-первых, информации там мало. Читатель, ничего раннее не слышавший об этом деле, просто не поймет, о чем идет речь. Во-вторых, она лживая и клеветническая. Вот редактора "Вечерней Москвы" или того, кто дал эту информацию, следовало бы привлечь за клевету.
Иван Толстой: Песня Александра Галича "Петербургский романс" тоже о человеке и государстве. Как она была написана, рассказывает сам автор.
Александр Галич: 21 августа в номер гостиницы, в которой мы жили тогда в Дубне, постучали мои друзья, и у них были ужасные лица, испуганные, трагические, несчастные. Они мне сказали, что они слышали по радио, что началось вторжение советских войск и войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Мы пытались наладить наш приемник здесь, в номере гостиницы, но что-то ничего не получалось, мы ничего не слышали. Тогда мы ушли в лес. В лесу мы крутили этот приемник нещадно, бегали по всем волнам и слышали сообщения только на английском и немецком языке, но русской передачи ни одной поймать не могли. Мы с грехом пополам разобрали и поняли, что действительно все это произошло. И на следующий день я написал эту песню. Я подарил ее своим друзьям. Они ее увезли в Москву. И в Москве в тот же вечер на кухне одного из московских домов хозяин дома прочел им эти стихи. И присутствовавший Павел Литвинов усмехнулся и сказал: "Актуальные стихи, актуальная песня". Это было за день до того, как он с друзьями вышел на Красную площадь. Песня называется "Петербургский романс".
Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть.
Здесь мосты, словно кони,
По ночам на дыбы.
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки.
Иван Толстой: Александр Галич в мюнхенской студии Свободы. Запись 1974 года.
Повторяется шепот,
Повторяем следы,
Никого еще опыт
Не спасал от беды.
Вот отколь и доколе
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?
И все так же, не проще
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Можешь выйти на площадь
В тот назначенный час?
Где стоят по квадрату
В ожиданье полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки...
Диктор: Покойный ныне Хемингуэй, в одном из своих романов писал:
Диктор: Если ты слышишь звон погребального колокола, не спрашивай, по ком он звонит - он звонит по тебе.
Диктор: Хемингуэй как бы хотел напомнить: все люди братья, члены одной семьи, и смерть одного - потеря для всех. Правота слов Хемингуэя особенно чувствуется, когда умирают люди, еще при жизни ставшие символами. Один из таких людей - Юрий Гагарин. Мы посвящаем ему передачу, которую вы сейчас услышите.
Диктор: Казалось бы, так недавно это было. Автобус, предрассветный Байконур и взволнованный голос Гагарина.
Юрий Гагарин: Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам, в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты.
Диктор: Хотя слова о далеких просторах Вселенной были преувеличением, хотя Гагарин, да и все другие космонавты не покидали пределов ионосферы, тем не менее, полет Востока 1 был первым и потому, самым опасным шагом. Почему же Гагарин пошел тогда, семь лет тому назад на этот шаг? Сам он в своей предполетной речи объяснил это так:
Юрий Гагарин: Если, тем не менее, я решаюсь на этот полет, то только потому, что я - коммунист.
Диктор: Не прошло и месяца, как другой житель планеты Земли, который коммунистом не был, в свою очередь взглянул на родной шарик с космической высоты, испытал состояние невесомости. Американский космонавт, капитан второго ранга Шеппард, побывавший в суборбитальном полете. Он говорил:
Шеппард: Мы почти не делаем секрета из наших планов. Были, правда, засекречены основные данные, касавшиеся старта и больше почти ничего.
Диктор: И вот тут сразу же обнаружилось различие между открытым и закрытым обществами. В Америке, народ узнавал о кандидатах очередных космических стартов за много дней до полетов, как знал он и о творцах космических ракет и кораблей. Все подробности этих стартов передавались по телевидению. В Советском Союзе печать и радио глухо говорили об анонимном главном теоретике космонавтики, главном конструкторе. Космонавты, еще не побывавшие в космосе, фигурировали только под номерами. Возвращаясь из полетов, космонавтам приходилось контролировать каждое свое слово, а подчас, наверное, и кривить душой. К космической славе примешивалась горечь. Первым в этом деле стал Юрий Гагарин.
Юрий Гагарин: Родные мои соотечественники, дорогой Никита Сергеевич!
Диктор: Но у дорогого Никиты Сергеевича и его собратьев по руководству в эти торжественные минуты родились в голове иные мысли. Случалось, эти мысли становились достоянием общественности.
Никита Хрущев: Если мы могли Юрия Гагарина посадить и посадить Германа Титова, то мы могли бы заменить Юрия Гагарина и Германа Титова на другие грузы и посадить там, где мы бы захотели посадить их.
Диктор: Что же это за другие грузы имел в виду тогдашний глава партии?
Никита Хрущев: У вас еще нет 50-тимиллионных и 100-миллионных, а у нас есть еще и больше 100-миллионных.
Диктор: Хрущев имел в виду 50-тимегатонные и 100-мегатонные водородные бомбы. С тех пор утекло много воды, отшумел кубинский кризис, который показал руководству КПСС, куда ведет исполненная ракетно-ядерным бряцанием политика. Нет уже больше в Кремле и самого Хрущева. Но тон советско-американским усилиям в Космосе был задан именно эрой Хрущева.
Иван Толстой: Человек и государство: на площади, в кабинете следователя, в СССР, за океаном и в Европе.
Таких студенческих волнений, как весной 68-го, мир еще не знал. Комментарий Виктора Франка:
Виктор Франк: За последние недели весь мир следил с тревогой и недоумением за тем, что твориться в самой сердцевине западного мира - во Франции. Кое-кто сгоряча, не то со злорадством, не то с болью называет эти события "Новой французской революцией". По правде сказать, на революцию французские дела не смахивают. Для этого сейчас не хватает ни организованной силы, готовой перенять власть, ни единой идеологии. То, что объединяет студентов с рабочими и другими бастующими, есть нечто отрицательное: им надоели нынешние порядки. Но этого не достаточно. Вероятнее всего, что студенты, перебесившись, засядут за свои учебники готовиться к экзаменам, а рабочие под давлением своих жен опять возьмутся за работу, добившись каких-то экономических уступок. Но было бы глубочайшей ошибкой сводить все происходящее во Франции к чему-то будничному и поверхностному. Ведь французские события не есть что-то изолированное. Молодежь бурлит повсюду. И в Берклейском, и Колумбийском университетах в Америке, и в Праге, и в Берлине, и в Бонне, и в английских университетах. Спросите первого встречного студента, к чему стремятся его товарищи, и он понесет такую околесицу, что хоть святых вон выноси. Это будет мешанина из непереваренных отрывков мысли, взятых наудачу у Мао, у Че Гевары, у Троцкого, у Герберта Маркузе. Тут будут требования об отмене университетской системы, о студенческой автономии, о глубочайшем рве, отделяющем всех людей младше 25 от всех людей старше этого рокового возраста. Но на дне котла с этой плохо проваренной кашей вы все-таки наткнетесь на нечто более солидное и существенное. Студенты во всех странах и, особенно, в странах с развитой технологией глубочайшим образом не удовлетворены тем миром, в котором им приходится учиться, тем миром, где им затем придется жить и работать. Им претит академическая машина, машина безразличная к индивидуальности, машина, разработанная только для того, чтобы спускать с конвейера готовых однотипных роботов для огромного, безличного, бюрократического и технологического аппарата. Им претит отчужденность преподавательского состава от учащихся, им не хватает человеческих отношений, их тянет к воссоединению людей не на формальных, а на человеческих началах, их тянет от гигантского и абстрактного к небольшому и конкретному.
Иван Толстой: 68-й год. Человек и государство. Народ и государство. Чехословацкая хроника.
Диктор:
Перемена в настроениях у верхов Чехословацкой компартии обнаружилась, собственно, только к началу этого года, когда писатели, а вслед за ними и вся чехословацкая интеллигенция потребовали ускорения процесса начавшейся либерализации.
В марте замечается некоторое ослабление цензуры, а вскоре, вслед за отставкой Новотного, происходит отставка целого ряда его сторонников, занимавших крупные государственные и партийные посты.
9 апреля новый генеральный секретарь чехословацкой компартии Дубчек извещает советское правительство, что если нападки на Чехословакию не прекратятся, то чехословацкий посол в Москве, позванный в Прагу для совещания, не вернется обратно.
В мае у чехословацкой границы на территории Польши происходят крупные маневры армии стран варшавского договора.
17 мая Прагу посещает Косыгин.
22 мая в чехословацкую столицу с недельным визитом приезжает советский министр обороны маршал Гречко.
25 мая пражское радио сообщает, что маневры стран Варшавского пакта будут происходить на чехословацкой территории. Маневры затягиваются, и в течение всего июня советские войска, участвующие в маневрах, проявляют необычайную медлительность в деле эвакуации с чехословацкой территории.
15 июля в Варшаве открывается совещание представителей руководства СССР и четырех стран сателлитов. Праге посылается, так называемое, "Варшавское послание", резко критикующее происходящий в стране процесс либерализации. Но Чехословакия отвечает, что не намерена менять ту политическую линию, которая была ими принята и одобрена еще в январе.
22 июля советское руководство извещает своих чехословацких коллег, что намерено встретиться с ними для переговоров о возникших несоответствиях. В течение нескольких дней происходит спор о месте встречи, а в то же время ТАСС сообщает о новых маневрах у границ Чехословакии, а советская печать подвергает чехословацкое руководство крайне резким нападкам. В конце концов, 29 июля оба руководства - чехословацкое и советское - встречаются в пограничном городке Черни на Тисой.
1 августа это совещание заканчивается соглашением о том, что все советские войска будут отозваны из Чехословакии.
Двумя днями позже, 3 августа участники варшавского совещания встречаются с чехословаками в Братиславе. В результате этого нового совещания была опубликована официальное коммюнике, в котором 5 коммунистических стран Восточной Европы признают чехословацкий собственный путь к социализму и признают необходимым прекращение всякой полемики между ними в печати.
Несмотря на братиславские соглашения, 16 августа советская печать возобновляет свои нападки на Чехословакию, а Дубчек заявляет, что ни в коем случае Чехословакия не выйдет из Варшавского пакта и всегда будет верной союзницей Советского Союза.
20 августа происходит экстренное заседание ЦК КПСС. В ту же ночь заседает и ЦК Чехословацкой компартии. А на заре советские танки и парашютисты вместе с военными подразделениями ГДР, Польши, Болгарии и Венгрии пересекают чехословацкую границу с Севера, с Востока и с Юга и оккупируют всю страну.
(Звучит голос диктора еще не закрытого радио Праги: слышны движения танков по брусчатке, выступление Дубчека).
Иван Толстой: Это голоса чехословаков. Диктор пражского радио с предупреждением не ходить на опасные улицы и выступление Александра Дубчека. А что при этом слышно по советскому радио?
Диктор: По радио продолжают звучать те же голоса дикторов, вещающих о закладке новых промышленных предприятий, о строительстве новых плавучих рыбзаводов с необыкновенными холодильными установками, о рекордных урожаях, которых будто бы добились многие колхозы и совхозы страны в этом году. Короче говоря, всё в эти дни звучит так же буднично, как звучало и раньше.
И все же, если внимательно вслушаться в голоса дикторов, то можно заметить, что голоса их в последние дни потеряли свою привычную патетику и выработанную годами способность торжественно преподносить ложь, как правду, и с оттенком иронии говорить о правде, как о лжи. Подобная метаморфоза с голосами дикторов советского радио произошла, как нам кажется, помимо из воли. Ведь они работники радио. Им как никому другому доступны передачи заграничных радиостанций, им доступны голоса тех вот подпольных, меняющих чуть ли не ежечасно свое местопребывание радиостанций Праги и Братиславы, Пильзена и Кошиц. Им доступны, пожалуй, и голоса чехословацкой молодежи, всех чехов и словаков, заглушающий их рев советских самолетов и громыхание по мостовым советских танков, голоса, с отчаянием скандирующие: "Русские солдаты" Уходите домой, мы вас не звали!" Им, безусловно, известно и то, как студенческая молодежь Праги, идя навстречу советским танкам, бесстрашно несла чехословацкие знамена, обагренные кровью первых жертв и, оголяя грудь, кричала: "Советские комсомольцы, стреляйте в комсомольцев чехословацких!" Вот почему можно просто по-человечески понять состояние дикторов советских радиостанций и не удивляться тому, что у многих из них срываются голоса.
Иван Толстой: Но, конечно, самой главной реакцией был поступок семерых москвичей, решивших провести демонстрацию протеста на Красной площади. 25 августа в полдень, сойдясь из разных концов города, они молча сели на парапет у Лобного места и развернули свои лозунги: "Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!" - на чешском языке, остальные на русском: "Позор оккупантам!", "За вашу и нашу свободу!" Демонстрантов звали: Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг. Почти немедленно к ним бросились сотрудники КГБ в штатском. Демонстрация продолжалась не более трех минут. Эти три минуты спасли честь народа.
Рассказывает участница той демонстрации Лариса Богораз.
Лариса Богораз: Инициатором давно была Наталья Горбаневская. Собственно говоря, мы все думали о том: а что делать, если введут войска? Что как-то реагировать надо, эта мысль была у нас у всех и не только у нас. У многих было чувство необходимого действия. Я чувствовала, что это необходимо для меня. Я понимала, конечно, что ничего не переменится в истории. Но это мне было нужно, потому я и пошла. Потому что мне было стыдно, когда я узнала о том, что войска введены. Вы знаете, что я вспомнила? Я была еще ребенком, когда фашисты вошли в Чехословакию. Я помню, как тогда звучали слова: "Фашистские танки в Праге". А тут я слышу: "Советские танки в Праге". Я понимала, что сталинизм или советская власть, советский режим и фашизм это одно и то же. Это я и так понимала. Но вот услышать это - было ужасно.
Иван Толстой: В студии Радио Свобода в Мюнхене беженка из словацкого города Кошице Маргита Надьова, пережившая дни оккупации. После долгого драматического рассказа Маргите легче перед микрофоном петь народную словацкую песню. Петь - легче.
(Маргита Надьова поет).
Иван Толстой: 68-й год. Продолжаем передачу. Хроника основных событий года. Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- В отеле "Амбассадор" в Лос-Анджелесе убит сенатор Роберт Кеннеди, победивший на предварительных президентских выборах в штате Калифорния.
- Гренобль - столица Зимней Олимпиады, летняя проходит в Мехико.
- 1113 советских граждан эмигрируют в Соединенные Штаты.
- В Ленинграде открывается судебный процесс над членами ВСХСОН (Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народа), организованного в 64-м году. Максимальный срок - 15 лет - получает лидер ВСХСОНа Игорь Огурцов.
- Милиция и войска разгоняют народное гуляние крымских татар в городе Чирчике (Узбекская ССР).
- Выходит первый номер самиздатского информационного бюллетеня "Хроника текущих событий". Его первый редактор - Наталья Горбаневская.
- В самиздате распространяются "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" академика Андрея Сахарова.
- Александр Гинзбург, Юрий Галансков, Алексей Добровольский и Вера Лашкова предстают перед судом за составление "Белой книги" по делу Синявского и Даниэля и прочие гражданские поступки.
- Из заграничных поездов не возвращаются в Советский Союз литературовед Аркадий Белинков и прозаик Михаил Демин.
- Литературная энциклопедия печатает короткую заметку о Владимире Набокове.
- Артур Хейли выпускает роман "Аэропорт", на экраны выходит "Космическая Одиссея 2001 года" Стэнли Кубрика.
- Два романа Александра Солженицына появляются в западных издательствах: "Раковый корпус" и "В круге первом".
- Умирает физик Лев Ландау, писатели Джон Стейнбек и Эптон Синклер. В эмиграции уходят из жизни поэт и критик Лоллий Львов, прозаик Владимир Крымов, один из основателей евразийства Петр Савицкий.
- В мире - новый взрыв успеха композитора и исполнителя Боба Дилана.
Иван Толстой: 68-й год. За океаном ничто по резонансу не могло сравниться с убийством Мартина Лютера Кинга. Вот фрагмент нашей передачи на эту тему.
Диктор: 4 апреля вечером радио сообщило американскому народу трагическую весть. В городе Мемфисе, штат Теннеси был убит лидер движения американских негров за гражданские права, лауреат Нобелевской премии пастор Мартин Лютер Кинг. Кинг прибыл в Теннеси для того, чтобы возглавить демонстрацию в поддержку местных бастующих уборщиков мусора, большинство которых негры. Сообщение о смерти Мартина Лютера Кинга потрясло не только черное, но и широкие круги белого населения США. В связи с убийством негритянского лидера президент США Джонсон отложил на сутки свой отлет на Гаваи.
Выступая 14 августа 1967 года по телевидению, Мартин Лютер сказал:
Мартин Лютер Кинг: Я думаю, что большинство негров проживающих в США все же считают, что социальных изменений можно достичь главным образом мирным путем. Об этом наглядно говорят результаты выборов.
Диктор: В борьбе негритянского населения США за равноправие, пастор Кинг всегда успешно применял метод протеста, называемый "методом прямого действия". Он заключался в том, что участники движения за равноправие негров выступали за свои права открыто, на мирных демонстрациях, которые исключали применение какого-либо насилия. Такая тактика прямого предъявления требований конечно не нова. Ее с успехом в свое время применял в Индии Махатма Ганди. Как известно, Ганди возглавлял освободительное движение своих соотечественников, направляя их борьбу за независимость по мирному руслу. Еще студентом Кинг изучал труды Ганди.
Диктор: Главная заслуга пастора Кинга заключалась в том, что он применял тактику Ганди в исключительно сложных и трудных условиях расовой дискриминации в южных штатах Америки. Именно там расовая нетерпимость принимала временами форму патологического фанатизма. И тактика эта оказалась настолько эффективной, правильной, что за сравнительно короткое время движение за равноправие негритянского населения возглавляемое этим баптистским пастором дало значительные результаты. Кинга стали называть "глашатаем негритянской революции", но революции мирной, без насилия.
Иван Толстой: Возвращаемся в Европу. Владимир Вейдле ведет рубрику "Беседы о словах". На этот раз он выбирает слово весьма актуальное для 68-го года, для противостояния человека и государства, - "интеллигенция".
Владимир Вейдле: Вряд ли много найдется слов со столь прихотливой судьбой, как у слова интеллигенция. Оно сделано из иностранного материала. Но когда оно появилось у нас в середине прошлого века, его в западных языках не было. У нас оно значило на первых, но лишь на самых первых порах, то же самое, что значит выражение "образованные люди" или "образованное общество".
Первый том "Войны и мира" вышел в 1864 году. Во второй главе первой его части сказано, что в гостиной Анны Павловны Шерер была собрана вся интеллигенция Петербурга. Это говорит автор. Сама Анна Павловна в шестой главе второй части второго тома о своих вечерах говорит иначе. На них собираются по ее словам, сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества. Толстой в ее уста слово интеллигенция не вкладывает. Он знает, что это было бы анахронизмом. У Пушкина, например, этого слова нет. Шестидесятники, то есть люди, составлявшие молодежь 60-х годов, самого Толстого интеллигентом не считали. Тогда-то и установилось то парадоксальное словоупотребление, которое лишь революция постепенно свела на нет. Профессора Духовных академий и академии Генерального штаба автоматически от интеллигенции отчислялись. Профессора других высших учебных заведений причислялись к ней только, если высказывали взгляды, казавшиеся достаточно передовыми людям 60-х годов или шестидесятнической традиции. Исключения бывали, но редко. Салтыков-Щедрин был интеллигент и вице-губернатор в одном лице. Герцен был интеллигент, хоть и получал, живя за границей крупные доходы с российских своих имений. Вообще же, крупных доходов, хотя бы и литературных, интеллигенту иметь не полагалось. Как и владеть землей или недвижимостью сколько-нибудь значительной. Но главное, не полагалось ему иметь мысли и вкусы, которые Чернышевскому, Добролюбову, Писареву, единомышленникам и преемникам их могли бы казаться ретроградными. Дисквалифицировал любого кандидата в интеллигенты чрезмерный интерес к наукам или искусствам, как таковым, к литературе самой по себе, к философии, не говоря уж о религии. Хомяков, Леонтьев, Лесков, Владимир Соловьев - какие же это интеллигенты? Или яснополянский помещик, внецерковный христианин, написавший "Исповедь" и "Смерть Ивана Ильича". Достоевский, может быть? Петрашевец? Пожалуй. Но никак не автор "Бесов" и "Братьев Карамазовых". Лет через 30, к концу старого и началу нового века, такое представление об интеллигенции стало казаться большинству русских образованных людей несколько смешным. Слово интеллигент стало звучать в их устах иронически. А слову интеллигенция не прочь они были бы вернуть его первоначальный широкий смысл. Но сделать это было не так просто. Шестидесятническое значение к нему прилипло, что слегка отразилось даже на словоупотреблении иностранцев, которые чуть позже заимствовали его у нас. Открываю, например, краткий Оксфордский словарь в издании 1929 года и нахожу в нем такое определение: "Интеллигенция - часть нации, особенно русской, стремящаяся к независимому мышлению". Какая путаница! И ведь это наши интеллигенты в ней повинны. Если о них идет речь, надо было бы написать: часть нации, стремящаяся мыслить по штампам 60-х годов.
Иван Толстой: 68-й год. Как советское государство смотрит на человека? Комментарий Владимира Ивановича Зайцева, из этого государства убежавшего. Под радиопсевдонимом Зайцев выступает журналист и писатель Леонид Владимиров.
Владимир Зайцев: Я решил выступить сегодня с внеочередной беседой о роли органов безопасности в жизни советского гражданина. Говорить об этом приходится именно сейчас, ибо последние годы, месяцы и даже дни отмечены нарастанием активности органов государственной безопасности в Советском Союзе. Я же сейчас хочу обратить ваше внимание на другие стороны взаимоотношений КГБ с обществом. На такие, о которых у нас в стране обычно не говорят. Прежде всего, КГБ СССР - это фальшивая вывеска. Безопасность государства, то есть неприкосновенность его границ обеспечивается армией. В Советском Союзе все пограничные войска подчинены КГБ, но эти вооруженные формирования с таким же успехом могли бы находиться в подчинении скажем, министерства обороны или охраны общественного порядка. Солдаты и офицеры погранвойск несли бы от этого свою службу ничуть не хуже. Не для руководства пограничниками, это вы тоже лучше меня знаете, создан и насчитывает несколько сот тысяч человек пресловутый комитет на улице Дзержинского в Москве. О том, что название КГБ - лишь наивный камуфляж, свидетельствуют лучше всего прежние имена той же организации. Сперва это была Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Кстати сказать, "чрезвычайная" означало временная, но нет у нас в стране ничего более постоянного, чем "органы", как их то боязливо, то презрительно называют. Затем, ЧК переименовали в ГПУ - Главное Политическое Управление. И это было самым точным названием. Все последующие НКВД, МВД, МГБ, КГБ, гораздо менее откровенны. ГПУ - политическое управление. Орган по контролю настроений, мыслей, политических течений и поведения людей. Орган, обладающий громадной властью, орган, власть которого не ограничена никакими официальными рамками. В самом деле, нет ни одного опубликованного закона, ни одного документа, указывающего, что может и чего не может делать КГБ. Орган сам ведущий и дознание, и следствие, и передающий дела в суд, и решающий быть суду открытым или закрытым. Надеюсь, я не допустил в описании прав и законности действий КГБ ни малейшего преувеличения. Так ведь оно на самом деле?
Иван Толстой: Теперь - сторона человека. Человек против государства. Случай Павла Литвинова. Через несколько месяцев ему с друзьями предстоит выйти на Красную площадь в знак протеста против оккупации Чехословакии. Это позже. Пока проблема масштабом поменьше, но это тоже - проблема человеческой позиции.
Диктор: 27 декабря в газете "Нью-Йорк Таймс" были опубликованы выдержки из последнего слова Владимира Буковского, произнесенного им на московском суде, который приговорил его к 3 годам тюрьмы за организацию демонстрации протеста против нарушения конституционного права советских граждан на свободу уличных шествий и демонстраций. Приговор был объявлен 1 сентября 1967 года. Стенограмма заседания суда, на котором Буковский произнес свое последнее слово, была послана Павлом Михайловичем Литвиновым - внуком бывшего министра иностранных дел СССР Максима Максимовича Литвинова - главным редакторам "Известий", "Литературной газеты", "Комсомольской правды" и "Московский комсомолец", а также, редакторам газет французской компартии "Юманите" и итальянской компартии "Унита". В своем сопроводительном письме Павел Михайлович Литвинов приводит дословно свой разговор с работником КГБ Гостевым. Этот разговор состоялся 26 сентября 1967 года по вызову Литвинова в здание КГБ на улице Дзержинского. Приводим выдержки из разговора Литвинова с КГБистом Гостевым по записи Литвинова.
Диктор:
- Павел Михайлович, у нас есть сведения, что вы с группой лиц собираетесь изготовить и распространить запись последнего уголовного процесса Буковского и других. Мы вас предупреждаем, что если вы это сделаете, вы будете нести уголовную ответственность.
- Независимо от того, собираюсь я это делать или нет, мне непонятно, в чем уголовная наказуемость такого действия?
- Это будет решать суд над вами. А мы вас только хотим предупредить, что, если такая запись получит распространение в Москве или других городах или попадет за границу, вы будете отвечать за это.
- Я хорошо знаю законы и не представляю себе, какой закон может быть нарушен при составлении такого документа.
- Есть такая статья - 190-1-я. Возьмите Уголовный кодекс и прочитайте.
- Я отлично знаю эту статью. Кстати, расследование по этой статье не в компетенции органов КГБ. И могу прочитать ее на память. В ней идет речь о клеветнических измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй. Какая может быть клевета в записи дела, слушавшегося в советском суде? И вообще, чем вести этот бессмысленный разговор и заводить новое дело, вы бы сами издали стенограмму этого судебного процесса.
- Зачем нам ее издавать? Это обычное уголовное дело о нарушении общественного порядка.
- Если это так, то тем более, о нем стоит дать информацию, чтобы все увидели, что оно действительно обычное.
- Вся информация об этом деле есть в "Вечерней Москве" от 4 сентября. Там есть все, что нужно знать об этом процессе
- Во-первых, информации там мало. Читатель, ничего раннее не слышавший об этом деле, просто не поймет, о чем идет речь. Во-вторых, она лживая и клеветническая. Вот редактора "Вечерней Москвы" или того, кто дал эту информацию, следовало бы привлечь за клевету.
Иван Толстой: Песня Александра Галича "Петербургский романс" тоже о человеке и государстве. Как она была написана, рассказывает сам автор.
Александр Галич: 21 августа в номер гостиницы, в которой мы жили тогда в Дубне, постучали мои друзья, и у них были ужасные лица, испуганные, трагические, несчастные. Они мне сказали, что они слышали по радио, что началось вторжение советских войск и войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Мы пытались наладить наш приемник здесь, в номере гостиницы, но что-то ничего не получалось, мы ничего не слышали. Тогда мы ушли в лес. В лесу мы крутили этот приемник нещадно, бегали по всем волнам и слышали сообщения только на английском и немецком языке, но русской передачи ни одной поймать не могли. Мы с грехом пополам разобрали и поняли, что действительно все это произошло. И на следующий день я написал эту песню. Я подарил ее своим друзьям. Они ее увезли в Москву. И в Москве в тот же вечер на кухне одного из московских домов хозяин дома прочел им эти стихи. И присутствовавший Павел Литвинов усмехнулся и сказал: "Актуальные стихи, актуальная песня". Это было за день до того, как он с друзьями вышел на Красную площадь. Песня называется "Петербургский романс".
Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть.
Здесь мосты, словно кони,
По ночам на дыбы.
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки.
Иван Толстой: Александр Галич в мюнхенской студии Свободы. Запись 1974 года.
Повторяется шепот,
Повторяем следы,
Никого еще опыт
Не спасал от беды.
Вот отколь и доколе
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?
И все так же, не проще
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Можешь выйти на площадь
В тот назначенный час?
Где стоят по квадрату
В ожиданье полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки...