На нашем календаре сегодня - год 70-й. Год радиздата. Термин не самый ловкий, зато народный. Поясняет Виктор Франк.
Виктор Франк: Я хочу сегодня поговорить о сложном и деликатном деле. О так называемом радиздате, то есть о тех литературных и полемических произведениях, которые попадают в Советский Союз в передачах заграничных станций, вещающих на русском языке. Это произведения двоякого рода. Иногда они так и пишутся за границей. А иногда они попадают за границу из Советского Союза и затем, как рикошетные мячи в бильярде, попадают туда обратно, несомые эфирными волнами. В Советском же Союзе многие передачи записываются на магнитофонные пленки, перепечатываются и втекают обратно в подводное царство самиздата. Так самиздат помогает радиздату, а радиздат - самиздату. Это сложная, зеркальная игра стала необходимой ввиду загородительной цензуры, существующей в Советском Союзе. Не будь цензуры, не было бы и самиздата. Не было бы нужды и в радиздате. И не было бы нужды советскому государству тратить деньги налогоплательщиков сначала на содержание громоздкого аппарата Главлита, а затем и на содержание столь же громоздкого аппарата радиоглушения.
Иван Толстой: Честно говоря, термин радиздат не прижился по двум причинам: во-первых, звучал топорно, во-вторых, технически перепечатка радиопередач была возможна только после записи их на магнитофон. Он-то и победил - как в технологической, так и в терминологической борьбе: магнитиздат хорошо всем знаком. Но забегать вперед не будем. Тем более, что размышления Виктора Франка шире вопросов терминологии.
Виктор Франк: Радиздат теперь, и это можно утверждать безо всякой гордыни, становится реальным фактором в той глухой, но важнейшей борьбе, которая завязалась между государством и передовыми слоями общества в Советском Союзе. Фактором, конечно, второстепенным, по сравнению с самой борющейся частью общества. Но, тем не менее, важным. Возникает ненормальное, казалось бы, положение, в котором, скажем, человек в Обнинске узнает о том, что делается в Москве не прямо из Москвы, а из Лондона, Нью-Йорка, Мюнхена, Парижа и так далее.
Самого русского эмигранта в прошлом всегда обуревало горькое сознание, что он выкинут из истории, что история, к благу ли, ко злу ли, идет мимо него. И только за последние 15 лет и, особенно, за последние 5-6 лет само наличие русских людей за границей приобрело реальное значение для того, что делается в недрах советского общества. Дело идет не только о радиопередачах. Наличие за границей русских издательств и периодических изданий тоже имеет большое значение. Но радиостанции, вещающие на русском языке и на языках других народов СССР, получили теперь возможность прямо воздействовать на события в Советском Союзе, оказывать помощь тем людям, которые борются за элементарные гражданские свободы, за соблюдение советских же законов, за права человека в советском обществе. Повторяю, мы - русские работники зарубежных радиостанций - и не помышляем о том, чтобы занять место застрельщиков в этой борьбе. Мы видим себя только как ординарцев, как связных, но связных, играющих в данной обстановке жизненно важную роль.
Иван Толстой: Свои информационные возможности Радио Свобода в 70-м году показало во всю ширь. Начался год с темы цензуры.
Диктор: В январе 1970 года в Лондоне состоялась необычная конференция, на которую съехались ученые, писатели, публицисты и журналисты со всех концов света. К международным конгрессам и конференциям мы теперь привыкли. Но лондонская конференция носила своеобразный характер. Во-первых, необычной была уже ее тематика - цензура в Советском Союзе. Понятие цензуры было взято в широком разрезе - от деятельности Главлита до той внутренней цензуры, которую применяет к самому себе писатель или литературовед. Во-вторых, необычным был и личный состав конференции. В своем большинстве участниками ее были люди, совсем недавно выбравшиеся из Советского Союза и осевшие на Западе. Это были люди, сами на себе испытавшие воздействие цензуры, - писатели, журналисты, ученые, кинорежиссеры. Видную роль на конференции играл литературовед и писатель Аркадий Викторович Белинков.
Иван Толстой: Вот фрагмент выступления Аркадия Белинкова на лондонской конференции. Речь идет о письме Николая Первого с неприятием "Героя нашего времени".
Аркадий Белинков: Это его совершенно изумительное письмо о "Герое нашего времени". Если бы речь шла, скажем, о "Людях с чистой совестью" и подписано было не Николаем Павловичем Романовым, а Владимиром Владимировичем Ермиловым, то никого бы это не удивило, ни по стилистике, ни по тем претензиям, которые предъявлялись автору романа "Герой нашего времени". Претензии там были замечательные: "Неужели автор не смог найти ничего достойного, нежели описание пороков современного общества?" "Он, глядя на людей, воспитанных в особом Кавказском корпусе, давшем нам бесчисленное количество героев, выбрал лишь характер штабс-капитана, на которого должны были равняться другие герои этого отвратительнейшего произведения, столь напоминающего нам произведения западной литературы".
Иван Толстой: Прошло неполных пять месяцев, и Аркадий Белинков скончался в Нью-Хэвене от болезни сердца. Поначалу много было разговоров о безвременной смерти 48-летнего писателя. Перед тем он попал, путешествуя по Италии, в загадочную автомобильную катастрофу, и многие в Советском Союзе полагали катастрофу и смерть связанными: радиздат ведь не обеспечивал стопроцентной осведомленности. Вскоре на наших волнах выступила вдова писателя - Наталья Белинкова.
Наталья Белинкова: Друзья мои, после 14 мая, после смерти Аркадия Викторовича Белинкова, я получаю письма и телеграммы со всего мира. В рукописях моего мужа осталась строка: "Если человек может идти на все четыре стороны, значит идти ему некуда". Мне есть куда идти. Я могу приехать в любую страну из четырех частей света, кроме моей родины, и меня везде встретят его друзья. Теперь вы стали моими друзьями, и за это я благодарю вас всех, принявших участие в моем горе. Я благодарю всех, кто позвонил мне, прислал телеграммы и письма, я благодарю тех, кто издалека приехал проститься с ним и поддержать меня. Я благодарю тех, кто остался в России, скорбел со мной и шепотом передавал другим страшную весть. Я благодарю тех, кто написал и напишет статьи об Аркадии Белинкове, его политической позиции, научных трудах и писательском даре. Я благодарю тех, кто под гнетом власти роковой помнит и молчит о смерти моего мужа. Я благодарю американского профессора Мориса Фридберга за то, что он в память моего мужа, жертвы коммунизма, посадил в Израиле четыре апельсиновых деревца. Так литература рифмуется с жизнью: четыре стороны, четыре части света, четыре деревца. Я благодарю мою соседку, которая сказала, что таким мужем можно гордиться, и предложила мне свои стулья. Вокруг моего дома в это время было много машин, и она понимала, что всем приехавшим стульев не хватит. Я благодарю тех, кто послал телеграммы соболезнования родителям моего мужа в Россию, которым советское правительство никогда не разрешит приехать на могилу сына. Я благодарю тех, кто выступил в эти дни с докладами об Аркадии Белинкове на больших конференциях и с лекциями в маленьких колледжах. Я благодарю тех, кто создал радиопередачи о нем. Я благодарю поэта Алексиса Раннита за то, что он бросил горсть эстонской земли в могилу русского писателя, еврея Аркадия Белинкова. Я благодарю тех, кто в разных странах мира молился за моего мужа, когда он еще был жив. Я благодарю тех, кто будет продолжать его дело, я благодарю тех, кто будет издавать его работы о Солженицыне, о России, об истории, о современности. Я благодарю тех, кто будет бить в новый колокол.
Иван Толстой: Полвека в эфире. Год 70-й. Радиздат. Почему в ту эпоху советские невозвращенцы так часто просили политического убежища именно в Лондоне, - это самостоятельный вопрос. Но Лондон был тогда несомненной столицей изгнания. Именно оттуда, из нашей студии, на пару с диктором, Анатолий Кузнецов читал свой заветный роман "Бабий Яр". На сей раз - в полном виде.
Диктор: Все в этой книге правда. Когда я рассказывал эпизоды этой истории разным людям, все в один голос утверждали, что я должен написать книгу.
Анатолий Кузнецов: Но я ее давно пишу. Первый вариант, можно сказать, написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал и знал о Бабьем Яре. Понятие не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно, чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась "Бабий Яр", и я прятал ее от посторонних глаз. После войны в Советском Союзе был разгул антисемитизма, кампания против так называемого космополитизма, судили еврейских врачей-отравителей, а название "Бабий Яр" стало чуть не запретным. Однажды мою тетрадь нашла во время уборки мать. Прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда-нибудь я должен написать книгу. Чем больше я жил на свете, тем больше убеждался, что обязан это сделать. Много раз я принимался писать обычный документальный роман, не имея, однако, никакой надежды, что он будет опубликован. Кроме того, со мной самим произошла странная вещь: я пытался написать обыкновенный роман по методу социалистического реализма, единственному, который я знал, которому учили со школьной скамьи и далее всю жизнь. Но правда жизни, превращаясь в правду художественную, почему-то на глазах тускнела, становилась банальной, гладенькой, лживой и, наконец, подлой. Социалистический реализм обязывает писать не столько так, как было, сколько так, как это должно было быть или, во всяком случае, могло быть. Ложный и лицемерный этот метод, собственно, и загубил великую в прошлом русскую литературу. Я отказываюсь от него навсегда. Я пишу эту книгу, не думая больше ни о каких методах, ни о каких властях, границах, цензурах или национальных предрассудках. Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком, честном суде и отвечаю за каждое свое слово.
Иван Толстой: Другой наш лондонский сотрудник - Федор Вишняков - вел с конца 60-х годов постоянный цикл передач по истории советской власти. Как и многие сотрудники радио в то время, Федор Вишняков был - не Федор Вишняков. Сын венгерского революционера Тибор Самуэли вырос и получил историческое образование в Москве. Вскоре после венгерских событий 56-го он был послан советскими властями в Будапешт строить новую Венгрию. Его назначили полномочным венгерским посланником в одну из африканских стран, куда он отправился с семьей и огромной личной библиотекой. Оказавшись в Африке, Тибор Самуэли, не распаковываясь, пересел на другой самолет, направлявшийся в Лондон, и был таков. Здесь под радиопсевдонимом Федор Вишняков он вел цикл передач "История органов госбезопасности". И если его коллеги готовили к ленинскому юбилею передачи, разоблачающие деятельность вождя, Федор Вишняков - Тибор Самуэли - делал свое дело. С едва уловимым акцентом.
Федор Вишняков: 11 июня 1937 года в советской печати появилось, пожалуй, самое потрясающее изо всех сенсационных сообщений этих лет. Официальное сообщение об аресте и передаче суду восьми виднейших руководителей Красной армии: Маршала Советского Союза Михаила Николаевича Тухачевского - первого заместителя Народного комиссара обороны и начальника Генерального штаба Красной армии, командарма Якира - Командующего войсками Киевского особого военного округа, командарма Уборевича - Командующего войсками Белорусского особого военного округа, Комкора Эйдемана - начальника ОСОАВИАХИМа, Командарма Корка - бывшего начальника Московского военного округа, Командарма Фельдмана - начальника Административного управления Наркомата обороны, Комкора Примакова - заместителя Командующего войсками Ленинградского военного округа и Комкора Путны - бывшего советского военного атташе в Лондоне. На следующий день 12 июня было напечатано сообщение о том, что особое присутствие Военной Коллегии Верховного суда СССР рассмотрело дело и приговорило всех обвиняемых за нарушение воинского долга, за нарушение присяги, измену родине, измену народам СССР и рабоче-крестьянской Красной армии к высшей мере наказания - расстрелу. Как сообщалось, приговор был тотчас же приведен в исполнение. В некотором смысле, убийство Тухачевского и остальных руководителей Красной армии явилось самым страшным изо всех злодеяний Сталина. Ведь это были не политики, это люди, никогда не участвовавшие в политической борьбе внутри партии, это люди, которые, в отличие от остальных жертв сталинского террора, никогда не были запятнаны преступлениями против своего народа, во время коллективизации или в другие периоды. Это была краса и гордость Красной армии, цвет командного состава советских вооруженных сил, это была надежда страны на случай неминуемой войны. Это были, пожалуй, единственные подлинно популярные фигуры в стране. И, быть может, в этом последнем обстоятельстве и кроется главная причина их гибели. Следует отметить, наконец, еще два момента, которые сделали это преступление Сталина особенно чудовищным. Во-первых, он обезглавил оборону страны накануне войны, во-вторых, это дело он провел особенно коварными, особенно предательскими методами, невиданными даже в его собственной прошлой практике.
Иван Толстой: Радиздат. Свобода передает "Воспоминания" Надежды Мандельштам. Читает Мария Тверская.
Мария Тверская: Глава первая. Майская ночь.
Дав пощечину Алексею Толстому, Осип Мандельштам немедленно вернулся в Москву и оттуда каждый день звонил по телефону Анне Андреевне Ахматовой и умолял ее приехать. Она медлила, он сердился. Уже собравшись и купив билет, она задумалась, стоя у окна.
- Молитесь, чтобы вас миновала эта чаша? - спросил Пунин, умный, желчный и блестящий человек.
Это он, прогуливаясь с Анной Андреевной по Третьяковке, вдруг сказал:
- А теперь пойдем посмотреть, как вас повезут на казнь.
Так появились стихи:
А после на дрогах в сумерки,
В навозном снегу тонуть,
Какой сумасшедший Суриков
Мой последний опишет путь?
Иван Толстой: Полвека в эфире. Продолжаем передачу. 70-й. Его основные события. Наш хроникер Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- 912 советских граждан эмигрируют в Соединенные Штаты. 4235 советских граждан получили персональные приглашения на переезд в Израиль. До начала следующего года разрешений на выезд они не получат.
- Преподаватель университета в Лос-Анджелесе Анжела Дэвис арестована по обвинению в пособничестве убийству.
- Распадается ансамбль Битлз.
- Согласно опросу населения в США, 335 тысяч американцев считают свои родным языком русский.
- Русская Православная Церковь в Америке принимает от Московской Патриархии статус автокефальной. Многие эмигранты резко возражают против сближения с Москвой.
- В Мельбурне проходит фестиваль русских поэтов, проживающих в Австралии.
- В Бостоне выходит Библиография Русской Зарубежной литературы Людмилы Фостер в двух томах.
- Писатель Ричард Бах публикует повесть "Чайка по имени Джонатан Ливингстон".
- Эмигрируют первые литераторы третьей волны: Шимон Маркиш и Юлиус Телесин.
- Умирают философ Бертран Рассел, бывший президент Франции Шарль Де Голль, писатель Эрих Мария Ремарк, модельер Нина Риччи, бывший глава временного правительства России Александр Керенский, гитарист Джими Хендрикс, певица Джанис Джоплин.
- В эмиграции уходят из жизни поэт Александр Кусиков, прозаик Юлий Марголин, издатель Роман Гринберг.
- Журнал "Биллборд" называет одной из лучших песен года "Venus" голландского ансамбля "Shocking Blue".
Иван Толстой: Другое музыкальное событие, обсуждавшееся во всем мире, и на Свободе в том числе, - рок-опера Jesus Christ Superstar. Нашим сотрудникам опера не понравилась.
Диктор: Два молодых англичанина - композитор Эндрю Ллойд Вебер и поэт Тим Райс сочинили песенку, в которой речь шла о последних днях земной жизни Христа, - Иисус Христос Сверхзвезда. Песенка была записана на пластинку, но в самой Англии успеха не имела. Зато в США было распродано более 4-х миллионов записей, и она стала очередным боевиком, которым увлекаются массы молодежи. Ловкие режиссеры поставили на основании этой песенки спектакль мюзик-холльного типа на Бродвее. Успех спектакля превзошел все ожидания. В условиях общества потребления, пластинка и спектакль, откликающиеся на религиозные чувства людей превратились в гигантское коммерческое предприятие, что дало основание известному американскому еженедельнику "Тайм" хлестко озаглавить статью, посвященную этому явлению: "На Голгофу в погоне за золотом".
Диктор: Явлением заинтересовались социологи, богословы. С точки зрения церковной, как будто никакой ереси в спектакле не оказалось, хотя Христос и представлен в нем более как человек, нежели Бог. Интересно, что главная роль в этом музыкальном спектакле принадлежит Иуде, который согласно трактовке авторов больше, чем все остальные ученики, верил в миссию, возложенную на Христа и сознательно стал орудием ее выполнения. Но даже если концепция эта с религиозной точки зрения и неприемлема, тем не менее многие представители церкви не посчитали ее кощунственной. Богатая постановка, световые эффекты, роскошные костюмы спектакля с точки зрения художественной можно рассматривать как отсутствие вкуса или просто безвкусицу. Однако, с точки зрения религиозной спектакль, вызывая, может быть, некоторое возражение, на противодействие не наталкивается.
Иван Толстой: 70-й год. Наш архив. Чем еще был хорош радиздат, так это уникальной возможностью представить голоса писателей. Прозаик Леонид Ржевский.
Леонид Ржевский: Сегодняшняя запись - о Сергее Клычкове, поэте и романисте большого творческого масштаба. О нем еще не законченная краткая литературная энциклопедия сообщает: "В 1937 году был незаконно репрессирован. Посмертно реабилитирован". Это протокольная формула "незаконно репрессирован", которую встречаем в энциклопедии множество раз, точна, конечно, в смысле подтверждения самого факта гибели, но туманна в части обстоятельств. Даже дате смерти не очень веришь. По энциклопедии, Клычков погиб в январе 1940 года. А, например, в двухтомной антологии советской поэзии сказано, что он умер в 1941 году. Вызывает возражение и вторая часть справки: "Посмертно реабилитирован". Реабилитировать загубленного писателя - значит снять цензурные рогатки с творческого его слова. А проза Сергея Клычкова, лучший его роман, например, "Чертухинский балакирь" не переиздается уже более 40 лет.
Иван Толстой: Полвека в эфире. 70-й год. Еще один редкий голос. Поэт и эссеист Юрий Иваск:
Юрий Иваск: Имя Бориса Поплавского неизвестно в России. Между тем, это был очень одаренный и, несомненно, самый оригинальный эмигрантский поэт. Борис Юльевич Поплавский родился в 1903 году. Начал писать стихи в Константинополе. Этот город был первым этапом его эмигрантских странствий. В начале 20-х годов семья Поплавских переехала в Париж. Жили бедно, иногда Поплавский питался одним молоком. Но молочная диета не помешала Борису развить мускулатуру. Его увлекали гимнастические упражнения, атлетика. Еще более увлекала поэзия. Он начал печататься в журналах и сборниках в конце 20-х годов. А в 1931 году вышла в Эстонии его первая книга стихов "Флаги". Помню рецензию об этой книге Георгия Иванова. "Люблю грозу в начале мая, люблю стихи Поплавского". Действительно, впечатление об этой книге было впечатляющее, грозовое.
Иван Толстой: Роман Гуль. Прозаик и многолетний редактор "Нового Журнала" - старейшего в русском зарубежье. Гуль - фигура более чем известная. А записей голоса очень мало. Памяти Тимашева.
Роман Гуль: 9 марта в Нью-Йорке после продолжительной и тяжкой болезни скончался выдающийся русский ученый, социолог и юрист, профессор Николай Сергеевич Тимашев. Это большая потеря не только для русского Зарубежья, но и для мировой науки. Николай Сергеевич Тимашев был, прежде всего, социолог и юрист, но в международной научной литературе он занял также видное место как специалист по многим вопросам, связанным с внутренней жизнью в Советском Союзе и с его внешней политикой. Николай Сергеевич Тимашев происходил из старой дворянской семьи. Отец его был Министром торговли и промышленности при последнем царе. Родился Николай Сергеевич в Петербурге и там окончил классическую гимназию. Высшее образование получил в Страсбургском университете в Германии и в Александровском лицее в Петербурге. Свою магистерскую диссертацию "Условные осуждения" Тимашев защитил в Петербургском университете в 1910 году, а звание доктора прав получил в том же университете как раз перед первой мировой войной. Научную работу он вел до 1921 года, когда из-за преследований по делу о так называемом Таганцевском заговоре Тимашеву пришлось покинуть Россию. В 1923 году Николай Сергеевич был приглашен в Пражский университет, как профессор. Там же он стал работать в известном русском экономическом семинаре профессора Сергея Прокоповича. В 1928 году Тимашев переехал в Париж. В 1936 году Николай Сергеевич Тимашев по приглашения Сорокина переехал в Америку, где сначала читал лекции в Гарвардском университете, а потом с 40-го года получил приглашение занять кафедру социологии в Фордамском университете в Нью-Йорке, где он и преподавал до 1958 года, когда вышел в отставку со званием профессор эмерит.
Иван Толстой: Год 70-й. Радиздат. Большой популярностью пользуется ходящая по рукам безымянная пародия на роман советского бонзы писателя Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?" Имя пародиста - Зиновия Паперного - еще не раскрыто. Читает давно уже не появлявшийся у нашего микрофона, сильно пьющий, Леонид Пылаев.
Леонид Пылаев: Глава Первая. Граф положил графинчик на сундук. Графинчик был пуст, как душа ревизиониста. Выпить бы! Да разве в этой Италии достанешь, подумал граф. Через окно он с ненавистью посмотрел на пестрые витрины магазинов. На отвратительное синее море, на неровные горы, поросшие пальмами и еще какой-то дрянью. Крикливая мелкобуржуазная волна катилась по грязной улице в погоне за наживой. За углом в переулке шла обычная классовая борьба. Кто-то кричал: "Акула!". На душе у графа было тристи - по-итальянски означает печально.
Русский граф Вася Подзаборов, скрывая службу в СС, жил под именем Базилио Паскуди. Сын царского сановника, камергера или камертона, был искусствоведом, но в связи с безработицей содержал публичный дом.
Вошел бывший унтероберфюрер СС Клоп фон Жлоб. "Слушай сюда, граф, - сказал он на германском языке. - Сгоняем в Москву. Кешву дадут и три кассы их стерлингами на лапу".
"Опять шпионить против первой в мире страны социализма?" - застенчиво спросил граф.
"Ан вот уж и нет, - по-итальянски воскликнул фон Жлоб. - Будем шабаршить идеологически".
"Ну, тады еще ничего, - согласился граф, - а не пымают, пока выйдрим".
"Чу, лопух! - уже по-английски сказал фон Жлоб. - В Москве вся интеллигенция заражена нашим тлетворным западным влиянием. Один только есть писатель, Железнов по фамилии - у, зараза, доннер веттер", - выругался он.
Иван Толстой: Полвека в эфире. 70-й год. От радиздата - к телевещанию. Русские лица на американских телеэкранах. Для советских властей эта передача была полной неожиданностью.
Диктор: На днях по всей Америке по телевизионной сети "Коламбиа Бродкастинг Систем" была показана необычная программа - записи бесед бывшего московского корреспондента компании Уильяма Коула с тремя советскими людьми - Петром Якиром, Андреем Амальриком и Владимиром Буковским. В программе также содержалась магнитофонная запись заявления, сделанного в лагере политзаключенных Александром Гинзбургом. О значении этой программы говорит в своей беседе наш комментатор Виктор Франк.
Виктор Франк: Человек ко всему привыкает. Даже самое превратное, абсурдное положение начинает казаться ему чем-то нормальным, как только он с ним освоится. От времени до времени нужно, чтобы кто-то ему объяснил несусветность этого положения. Иначе, человеку грозит утрата мерки, критерия. В этом огромная заслуга программы, показанной на телеэкранах Америки. Четыре человека, все четверо - активные участники демократического движения в советском обществе - объяснили американцам простым, понятным языком то, что сейчас творится в Советском Союзе. И вся нелепая чудовищность этих явлений уяснилась американцам, а через газеты и другим западным людям.
Приведу два примера. В своем интервью Владимир Буковский рассказал о том, что твориться в, так называемых, специальных психиатрических больницах, куда власти сажают наряду с действительно больными людьми и политических заключенных. Тех, для которых, как говорит Буковский, не нашлось статьи в Уголовном Кодексе, не нашлось возможности наказать их иначе, чем вот таким способом.
Иван Толстой: В этой истории была еще и подыстория. На телеэкране присутствовали Андрей Амальрик, Владимир Буковский и Петр Якир. Четвертый участник - Александр Гинзбург - был представлен фотопортретом и голосом. Сам он находился в лагере и запись свою сделал в бараке, благодаря природной смекалке. Начальник зоны попросил Гинзбурга починить ему магнитофон. А проверять как? Дали Гинзбургу и пленку. Раскрыл он магнитофон, выгнал оттуда тараканов и быстренько отпаял динамик от выхода, припаяв на вход. Получился микрофон, в который пятеро заключенных разных национальностей коротко рассказали, как они в лагере сидят. Заканчивалась запись словами: "Вел передачу по лагерному недосмотру Александр Гинзбург". Пленку намотали на спичку и с верным человеком отправили в Москву. Вот в передаче Си-Би-Эс и прозвучал впервые этот истинный и небывалый радиздат.
Александр Гинзбург: Здравствуйте, дорогие друзья. Наш микрофона - в политическом лагере номер 17. Наша литературная передача из цикла "Поэзия народов СССР" посвящена:
Иван Толстой: Летом 70-го года в ленинградском аэропорту Пулково была арестована группа людей. Им предъявили обвинение в намерении угнать самолет. За группой долго следили, и сами участники не совершенного преступления знали об этом и, тем не менее, шли на уголовное дело. Во что бы то ни стало, им нужно было привлечь внимание всего мира. Марк Дымшиц и Эдуард Кузнецов хотели добиться разрешения на эмиграцию евреев из Советского Союза. Из приговора по делу самолетчиков.
Диктор: Руководствуясь статьей 339-й, параграфы первый и четвертый уголовно-процессуального кодекса РСФСР, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР определила: приговор судебной коллегии по уголовным делам Ленинградского Городского суда от 24 декабря 1970 года изменить.
1. Назначенное наказание Дымшицу Марку Юльевичу и Кузнецову Эдуарду Самуиловичу по статьям 15-64 пункт а, 72-й и 15-93-1 УК РСФСР и по совокупности совершенных преступлений, смертную казнь заменить лишением свободы сроком на 15 лет каждому. С отбыванием наказания Дымшицу в Исправительно-трудовой колонии строгого режима, Кузнецову - в Исправительно-трудовой колонии особого режима.
Иван Толстой: Свой срок они полностью не отсидят, но и за 9 лет лагеря свершится то, ради чего они шли на свое преступление: начнется, достигнет своего пика и вновь будет прекращена еврейская эмиграция. Все известные писатели третьей волны, все художники, певцы, музыканты, танцоры, ученые и диссиденты - все, кто успеет уехать, уедут, пока сидят Кузнецов с Дымшицем. Но пока на дворе только 70-й год, третьей эмиграции еще нет. И финальный аккорд года - Нобелевская премия Солженицыну.
Диктор: Русская литература в лице Александра Солженицына одержала новую большую победу - Шведская Академия присудила писателю Нобелевскую премию по литературе за 1970 год.
Иван Толстой: У микрофона Виктор Франк.
Виктор Франк: Это победа не только лично Солженицына. Это победа всей славной традиции русского реализма, идущей от "Повестей Белкина" и "Капитанской дочки" через Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Бунина. За последние годы на Западе много говорилось и говорится о том, что жанр романа себя исчерпал, что писать так, как писали Диккенс, Бальзак, Стендаль, Флобер, Толстой, Достоевский, больше нельзя. Учащались свидетельства распада жанра, делались попытки заменить классическую форму романа новыми формами. Роман, в общепринятом смысле этого слова, казалось, уходил в бульварную литературу. Но вот появился Солженицын - писатель, сознательно придерживающийся освященного русской традицией эпического повествования. И одним махом все разговоры об упадке романа оказались основанными на недоразумении. Оказалось, что дело не в упадке жанра, а в упадке талантов. Оказалось, что роман жив, если он написан большим писателем.
Сам Александр Солженицын с гордостью, присущей подлинному писателю, говорит об этом: "Говорят нам с Запада: умер роман. А мы руками машем и доклады делаем, что нет, не умер. А нужно не доклады делать, а романы опубликовывать, такие, чтобы там глаза зажмурили, как от яркого света".
И опять, не могу удержаться, чтобы не привести слова самого же нового лауреата о назначении литературы в его понимании. Слова, написанные им в его письме 4-му съезду писателей СССР в мае 1967 года. "Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь косметики". Повторю то, что я сказал в начале беседы. В лице Солженицына лишний раз победила русская литература. В лице Солженицына русская литература опять вышла на то ведущее место в мире, которое она занимала в прошлом.
Виктор Франк: Я хочу сегодня поговорить о сложном и деликатном деле. О так называемом радиздате, то есть о тех литературных и полемических произведениях, которые попадают в Советский Союз в передачах заграничных станций, вещающих на русском языке. Это произведения двоякого рода. Иногда они так и пишутся за границей. А иногда они попадают за границу из Советского Союза и затем, как рикошетные мячи в бильярде, попадают туда обратно, несомые эфирными волнами. В Советском же Союзе многие передачи записываются на магнитофонные пленки, перепечатываются и втекают обратно в подводное царство самиздата. Так самиздат помогает радиздату, а радиздат - самиздату. Это сложная, зеркальная игра стала необходимой ввиду загородительной цензуры, существующей в Советском Союзе. Не будь цензуры, не было бы и самиздата. Не было бы нужды и в радиздате. И не было бы нужды советскому государству тратить деньги налогоплательщиков сначала на содержание громоздкого аппарата Главлита, а затем и на содержание столь же громоздкого аппарата радиоглушения.
Иван Толстой: Честно говоря, термин радиздат не прижился по двум причинам: во-первых, звучал топорно, во-вторых, технически перепечатка радиопередач была возможна только после записи их на магнитофон. Он-то и победил - как в технологической, так и в терминологической борьбе: магнитиздат хорошо всем знаком. Но забегать вперед не будем. Тем более, что размышления Виктора Франка шире вопросов терминологии.
Виктор Франк: Радиздат теперь, и это можно утверждать безо всякой гордыни, становится реальным фактором в той глухой, но важнейшей борьбе, которая завязалась между государством и передовыми слоями общества в Советском Союзе. Фактором, конечно, второстепенным, по сравнению с самой борющейся частью общества. Но, тем не менее, важным. Возникает ненормальное, казалось бы, положение, в котором, скажем, человек в Обнинске узнает о том, что делается в Москве не прямо из Москвы, а из Лондона, Нью-Йорка, Мюнхена, Парижа и так далее.
Самого русского эмигранта в прошлом всегда обуревало горькое сознание, что он выкинут из истории, что история, к благу ли, ко злу ли, идет мимо него. И только за последние 15 лет и, особенно, за последние 5-6 лет само наличие русских людей за границей приобрело реальное значение для того, что делается в недрах советского общества. Дело идет не только о радиопередачах. Наличие за границей русских издательств и периодических изданий тоже имеет большое значение. Но радиостанции, вещающие на русском языке и на языках других народов СССР, получили теперь возможность прямо воздействовать на события в Советском Союзе, оказывать помощь тем людям, которые борются за элементарные гражданские свободы, за соблюдение советских же законов, за права человека в советском обществе. Повторяю, мы - русские работники зарубежных радиостанций - и не помышляем о том, чтобы занять место застрельщиков в этой борьбе. Мы видим себя только как ординарцев, как связных, но связных, играющих в данной обстановке жизненно важную роль.
Иван Толстой: Свои информационные возможности Радио Свобода в 70-м году показало во всю ширь. Начался год с темы цензуры.
Диктор: В январе 1970 года в Лондоне состоялась необычная конференция, на которую съехались ученые, писатели, публицисты и журналисты со всех концов света. К международным конгрессам и конференциям мы теперь привыкли. Но лондонская конференция носила своеобразный характер. Во-первых, необычной была уже ее тематика - цензура в Советском Союзе. Понятие цензуры было взято в широком разрезе - от деятельности Главлита до той внутренней цензуры, которую применяет к самому себе писатель или литературовед. Во-вторых, необычным был и личный состав конференции. В своем большинстве участниками ее были люди, совсем недавно выбравшиеся из Советского Союза и осевшие на Западе. Это были люди, сами на себе испытавшие воздействие цензуры, - писатели, журналисты, ученые, кинорежиссеры. Видную роль на конференции играл литературовед и писатель Аркадий Викторович Белинков.
Иван Толстой: Вот фрагмент выступления Аркадия Белинкова на лондонской конференции. Речь идет о письме Николая Первого с неприятием "Героя нашего времени".
Аркадий Белинков: Это его совершенно изумительное письмо о "Герое нашего времени". Если бы речь шла, скажем, о "Людях с чистой совестью" и подписано было не Николаем Павловичем Романовым, а Владимиром Владимировичем Ермиловым, то никого бы это не удивило, ни по стилистике, ни по тем претензиям, которые предъявлялись автору романа "Герой нашего времени". Претензии там были замечательные: "Неужели автор не смог найти ничего достойного, нежели описание пороков современного общества?" "Он, глядя на людей, воспитанных в особом Кавказском корпусе, давшем нам бесчисленное количество героев, выбрал лишь характер штабс-капитана, на которого должны были равняться другие герои этого отвратительнейшего произведения, столь напоминающего нам произведения западной литературы".
Иван Толстой: Прошло неполных пять месяцев, и Аркадий Белинков скончался в Нью-Хэвене от болезни сердца. Поначалу много было разговоров о безвременной смерти 48-летнего писателя. Перед тем он попал, путешествуя по Италии, в загадочную автомобильную катастрофу, и многие в Советском Союзе полагали катастрофу и смерть связанными: радиздат ведь не обеспечивал стопроцентной осведомленности. Вскоре на наших волнах выступила вдова писателя - Наталья Белинкова.
Наталья Белинкова: Друзья мои, после 14 мая, после смерти Аркадия Викторовича Белинкова, я получаю письма и телеграммы со всего мира. В рукописях моего мужа осталась строка: "Если человек может идти на все четыре стороны, значит идти ему некуда". Мне есть куда идти. Я могу приехать в любую страну из четырех частей света, кроме моей родины, и меня везде встретят его друзья. Теперь вы стали моими друзьями, и за это я благодарю вас всех, принявших участие в моем горе. Я благодарю всех, кто позвонил мне, прислал телеграммы и письма, я благодарю тех, кто издалека приехал проститься с ним и поддержать меня. Я благодарю тех, кто остался в России, скорбел со мной и шепотом передавал другим страшную весть. Я благодарю тех, кто написал и напишет статьи об Аркадии Белинкове, его политической позиции, научных трудах и писательском даре. Я благодарю тех, кто под гнетом власти роковой помнит и молчит о смерти моего мужа. Я благодарю американского профессора Мориса Фридберга за то, что он в память моего мужа, жертвы коммунизма, посадил в Израиле четыре апельсиновых деревца. Так литература рифмуется с жизнью: четыре стороны, четыре части света, четыре деревца. Я благодарю мою соседку, которая сказала, что таким мужем можно гордиться, и предложила мне свои стулья. Вокруг моего дома в это время было много машин, и она понимала, что всем приехавшим стульев не хватит. Я благодарю тех, кто послал телеграммы соболезнования родителям моего мужа в Россию, которым советское правительство никогда не разрешит приехать на могилу сына. Я благодарю тех, кто выступил в эти дни с докладами об Аркадии Белинкове на больших конференциях и с лекциями в маленьких колледжах. Я благодарю тех, кто создал радиопередачи о нем. Я благодарю поэта Алексиса Раннита за то, что он бросил горсть эстонской земли в могилу русского писателя, еврея Аркадия Белинкова. Я благодарю тех, кто в разных странах мира молился за моего мужа, когда он еще был жив. Я благодарю тех, кто будет продолжать его дело, я благодарю тех, кто будет издавать его работы о Солженицыне, о России, об истории, о современности. Я благодарю тех, кто будет бить в новый колокол.
Иван Толстой: Полвека в эфире. Год 70-й. Радиздат. Почему в ту эпоху советские невозвращенцы так часто просили политического убежища именно в Лондоне, - это самостоятельный вопрос. Но Лондон был тогда несомненной столицей изгнания. Именно оттуда, из нашей студии, на пару с диктором, Анатолий Кузнецов читал свой заветный роман "Бабий Яр". На сей раз - в полном виде.
Диктор: Все в этой книге правда. Когда я рассказывал эпизоды этой истории разным людям, все в один голос утверждали, что я должен написать книгу.
Анатолий Кузнецов: Но я ее давно пишу. Первый вариант, можно сказать, написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал и знал о Бабьем Яре. Понятие не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно, чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась "Бабий Яр", и я прятал ее от посторонних глаз. После войны в Советском Союзе был разгул антисемитизма, кампания против так называемого космополитизма, судили еврейских врачей-отравителей, а название "Бабий Яр" стало чуть не запретным. Однажды мою тетрадь нашла во время уборки мать. Прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда-нибудь я должен написать книгу. Чем больше я жил на свете, тем больше убеждался, что обязан это сделать. Много раз я принимался писать обычный документальный роман, не имея, однако, никакой надежды, что он будет опубликован. Кроме того, со мной самим произошла странная вещь: я пытался написать обыкновенный роман по методу социалистического реализма, единственному, который я знал, которому учили со школьной скамьи и далее всю жизнь. Но правда жизни, превращаясь в правду художественную, почему-то на глазах тускнела, становилась банальной, гладенькой, лживой и, наконец, подлой. Социалистический реализм обязывает писать не столько так, как было, сколько так, как это должно было быть или, во всяком случае, могло быть. Ложный и лицемерный этот метод, собственно, и загубил великую в прошлом русскую литературу. Я отказываюсь от него навсегда. Я пишу эту книгу, не думая больше ни о каких методах, ни о каких властях, границах, цензурах или национальных предрассудках. Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком, честном суде и отвечаю за каждое свое слово.
Иван Толстой: Другой наш лондонский сотрудник - Федор Вишняков - вел с конца 60-х годов постоянный цикл передач по истории советской власти. Как и многие сотрудники радио в то время, Федор Вишняков был - не Федор Вишняков. Сын венгерского революционера Тибор Самуэли вырос и получил историческое образование в Москве. Вскоре после венгерских событий 56-го он был послан советскими властями в Будапешт строить новую Венгрию. Его назначили полномочным венгерским посланником в одну из африканских стран, куда он отправился с семьей и огромной личной библиотекой. Оказавшись в Африке, Тибор Самуэли, не распаковываясь, пересел на другой самолет, направлявшийся в Лондон, и был таков. Здесь под радиопсевдонимом Федор Вишняков он вел цикл передач "История органов госбезопасности". И если его коллеги готовили к ленинскому юбилею передачи, разоблачающие деятельность вождя, Федор Вишняков - Тибор Самуэли - делал свое дело. С едва уловимым акцентом.
Федор Вишняков: 11 июня 1937 года в советской печати появилось, пожалуй, самое потрясающее изо всех сенсационных сообщений этих лет. Официальное сообщение об аресте и передаче суду восьми виднейших руководителей Красной армии: Маршала Советского Союза Михаила Николаевича Тухачевского - первого заместителя Народного комиссара обороны и начальника Генерального штаба Красной армии, командарма Якира - Командующего войсками Киевского особого военного округа, командарма Уборевича - Командующего войсками Белорусского особого военного округа, Комкора Эйдемана - начальника ОСОАВИАХИМа, Командарма Корка - бывшего начальника Московского военного округа, Командарма Фельдмана - начальника Административного управления Наркомата обороны, Комкора Примакова - заместителя Командующего войсками Ленинградского военного округа и Комкора Путны - бывшего советского военного атташе в Лондоне. На следующий день 12 июня было напечатано сообщение о том, что особое присутствие Военной Коллегии Верховного суда СССР рассмотрело дело и приговорило всех обвиняемых за нарушение воинского долга, за нарушение присяги, измену родине, измену народам СССР и рабоче-крестьянской Красной армии к высшей мере наказания - расстрелу. Как сообщалось, приговор был тотчас же приведен в исполнение. В некотором смысле, убийство Тухачевского и остальных руководителей Красной армии явилось самым страшным изо всех злодеяний Сталина. Ведь это были не политики, это люди, никогда не участвовавшие в политической борьбе внутри партии, это люди, которые, в отличие от остальных жертв сталинского террора, никогда не были запятнаны преступлениями против своего народа, во время коллективизации или в другие периоды. Это была краса и гордость Красной армии, цвет командного состава советских вооруженных сил, это была надежда страны на случай неминуемой войны. Это были, пожалуй, единственные подлинно популярные фигуры в стране. И, быть может, в этом последнем обстоятельстве и кроется главная причина их гибели. Следует отметить, наконец, еще два момента, которые сделали это преступление Сталина особенно чудовищным. Во-первых, он обезглавил оборону страны накануне войны, во-вторых, это дело он провел особенно коварными, особенно предательскими методами, невиданными даже в его собственной прошлой практике.
Иван Толстой: Радиздат. Свобода передает "Воспоминания" Надежды Мандельштам. Читает Мария Тверская.
Мария Тверская: Глава первая. Майская ночь.
Дав пощечину Алексею Толстому, Осип Мандельштам немедленно вернулся в Москву и оттуда каждый день звонил по телефону Анне Андреевне Ахматовой и умолял ее приехать. Она медлила, он сердился. Уже собравшись и купив билет, она задумалась, стоя у окна.
- Молитесь, чтобы вас миновала эта чаша? - спросил Пунин, умный, желчный и блестящий человек.
Это он, прогуливаясь с Анной Андреевной по Третьяковке, вдруг сказал:
- А теперь пойдем посмотреть, как вас повезут на казнь.
Так появились стихи:
А после на дрогах в сумерки,
В навозном снегу тонуть,
Какой сумасшедший Суриков
Мой последний опишет путь?
Иван Толстой: Полвека в эфире. Продолжаем передачу. 70-й. Его основные события. Наш хроникер Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- 912 советских граждан эмигрируют в Соединенные Штаты. 4235 советских граждан получили персональные приглашения на переезд в Израиль. До начала следующего года разрешений на выезд они не получат.
- Преподаватель университета в Лос-Анджелесе Анжела Дэвис арестована по обвинению в пособничестве убийству.
- Распадается ансамбль Битлз.
- Согласно опросу населения в США, 335 тысяч американцев считают свои родным языком русский.
- Русская Православная Церковь в Америке принимает от Московской Патриархии статус автокефальной. Многие эмигранты резко возражают против сближения с Москвой.
- В Мельбурне проходит фестиваль русских поэтов, проживающих в Австралии.
- В Бостоне выходит Библиография Русской Зарубежной литературы Людмилы Фостер в двух томах.
- Писатель Ричард Бах публикует повесть "Чайка по имени Джонатан Ливингстон".
- Эмигрируют первые литераторы третьей волны: Шимон Маркиш и Юлиус Телесин.
- Умирают философ Бертран Рассел, бывший президент Франции Шарль Де Голль, писатель Эрих Мария Ремарк, модельер Нина Риччи, бывший глава временного правительства России Александр Керенский, гитарист Джими Хендрикс, певица Джанис Джоплин.
- В эмиграции уходят из жизни поэт Александр Кусиков, прозаик Юлий Марголин, издатель Роман Гринберг.
- Журнал "Биллборд" называет одной из лучших песен года "Venus" голландского ансамбля "Shocking Blue".
Иван Толстой: Другое музыкальное событие, обсуждавшееся во всем мире, и на Свободе в том числе, - рок-опера Jesus Christ Superstar. Нашим сотрудникам опера не понравилась.
Диктор: Два молодых англичанина - композитор Эндрю Ллойд Вебер и поэт Тим Райс сочинили песенку, в которой речь шла о последних днях земной жизни Христа, - Иисус Христос Сверхзвезда. Песенка была записана на пластинку, но в самой Англии успеха не имела. Зато в США было распродано более 4-х миллионов записей, и она стала очередным боевиком, которым увлекаются массы молодежи. Ловкие режиссеры поставили на основании этой песенки спектакль мюзик-холльного типа на Бродвее. Успех спектакля превзошел все ожидания. В условиях общества потребления, пластинка и спектакль, откликающиеся на религиозные чувства людей превратились в гигантское коммерческое предприятие, что дало основание известному американскому еженедельнику "Тайм" хлестко озаглавить статью, посвященную этому явлению: "На Голгофу в погоне за золотом".
Диктор: Явлением заинтересовались социологи, богословы. С точки зрения церковной, как будто никакой ереси в спектакле не оказалось, хотя Христос и представлен в нем более как человек, нежели Бог. Интересно, что главная роль в этом музыкальном спектакле принадлежит Иуде, который согласно трактовке авторов больше, чем все остальные ученики, верил в миссию, возложенную на Христа и сознательно стал орудием ее выполнения. Но даже если концепция эта с религиозной точки зрения и неприемлема, тем не менее многие представители церкви не посчитали ее кощунственной. Богатая постановка, световые эффекты, роскошные костюмы спектакля с точки зрения художественной можно рассматривать как отсутствие вкуса или просто безвкусицу. Однако, с точки зрения религиозной спектакль, вызывая, может быть, некоторое возражение, на противодействие не наталкивается.
Иван Толстой: 70-й год. Наш архив. Чем еще был хорош радиздат, так это уникальной возможностью представить голоса писателей. Прозаик Леонид Ржевский.
Леонид Ржевский: Сегодняшняя запись - о Сергее Клычкове, поэте и романисте большого творческого масштаба. О нем еще не законченная краткая литературная энциклопедия сообщает: "В 1937 году был незаконно репрессирован. Посмертно реабилитирован". Это протокольная формула "незаконно репрессирован", которую встречаем в энциклопедии множество раз, точна, конечно, в смысле подтверждения самого факта гибели, но туманна в части обстоятельств. Даже дате смерти не очень веришь. По энциклопедии, Клычков погиб в январе 1940 года. А, например, в двухтомной антологии советской поэзии сказано, что он умер в 1941 году. Вызывает возражение и вторая часть справки: "Посмертно реабилитирован". Реабилитировать загубленного писателя - значит снять цензурные рогатки с творческого его слова. А проза Сергея Клычкова, лучший его роман, например, "Чертухинский балакирь" не переиздается уже более 40 лет.
Иван Толстой: Полвека в эфире. 70-й год. Еще один редкий голос. Поэт и эссеист Юрий Иваск:
Юрий Иваск: Имя Бориса Поплавского неизвестно в России. Между тем, это был очень одаренный и, несомненно, самый оригинальный эмигрантский поэт. Борис Юльевич Поплавский родился в 1903 году. Начал писать стихи в Константинополе. Этот город был первым этапом его эмигрантских странствий. В начале 20-х годов семья Поплавских переехала в Париж. Жили бедно, иногда Поплавский питался одним молоком. Но молочная диета не помешала Борису развить мускулатуру. Его увлекали гимнастические упражнения, атлетика. Еще более увлекала поэзия. Он начал печататься в журналах и сборниках в конце 20-х годов. А в 1931 году вышла в Эстонии его первая книга стихов "Флаги". Помню рецензию об этой книге Георгия Иванова. "Люблю грозу в начале мая, люблю стихи Поплавского". Действительно, впечатление об этой книге было впечатляющее, грозовое.
Иван Толстой: Роман Гуль. Прозаик и многолетний редактор "Нового Журнала" - старейшего в русском зарубежье. Гуль - фигура более чем известная. А записей голоса очень мало. Памяти Тимашева.
Роман Гуль: 9 марта в Нью-Йорке после продолжительной и тяжкой болезни скончался выдающийся русский ученый, социолог и юрист, профессор Николай Сергеевич Тимашев. Это большая потеря не только для русского Зарубежья, но и для мировой науки. Николай Сергеевич Тимашев был, прежде всего, социолог и юрист, но в международной научной литературе он занял также видное место как специалист по многим вопросам, связанным с внутренней жизнью в Советском Союзе и с его внешней политикой. Николай Сергеевич Тимашев происходил из старой дворянской семьи. Отец его был Министром торговли и промышленности при последнем царе. Родился Николай Сергеевич в Петербурге и там окончил классическую гимназию. Высшее образование получил в Страсбургском университете в Германии и в Александровском лицее в Петербурге. Свою магистерскую диссертацию "Условные осуждения" Тимашев защитил в Петербургском университете в 1910 году, а звание доктора прав получил в том же университете как раз перед первой мировой войной. Научную работу он вел до 1921 года, когда из-за преследований по делу о так называемом Таганцевском заговоре Тимашеву пришлось покинуть Россию. В 1923 году Николай Сергеевич был приглашен в Пражский университет, как профессор. Там же он стал работать в известном русском экономическом семинаре профессора Сергея Прокоповича. В 1928 году Тимашев переехал в Париж. В 1936 году Николай Сергеевич Тимашев по приглашения Сорокина переехал в Америку, где сначала читал лекции в Гарвардском университете, а потом с 40-го года получил приглашение занять кафедру социологии в Фордамском университете в Нью-Йорке, где он и преподавал до 1958 года, когда вышел в отставку со званием профессор эмерит.
Иван Толстой: Год 70-й. Радиздат. Большой популярностью пользуется ходящая по рукам безымянная пародия на роман советского бонзы писателя Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?" Имя пародиста - Зиновия Паперного - еще не раскрыто. Читает давно уже не появлявшийся у нашего микрофона, сильно пьющий, Леонид Пылаев.
Леонид Пылаев: Глава Первая. Граф положил графинчик на сундук. Графинчик был пуст, как душа ревизиониста. Выпить бы! Да разве в этой Италии достанешь, подумал граф. Через окно он с ненавистью посмотрел на пестрые витрины магазинов. На отвратительное синее море, на неровные горы, поросшие пальмами и еще какой-то дрянью. Крикливая мелкобуржуазная волна катилась по грязной улице в погоне за наживой. За углом в переулке шла обычная классовая борьба. Кто-то кричал: "Акула!". На душе у графа было тристи - по-итальянски означает печально.
Русский граф Вася Подзаборов, скрывая службу в СС, жил под именем Базилио Паскуди. Сын царского сановника, камергера или камертона, был искусствоведом, но в связи с безработицей содержал публичный дом.
Вошел бывший унтероберфюрер СС Клоп фон Жлоб. "Слушай сюда, граф, - сказал он на германском языке. - Сгоняем в Москву. Кешву дадут и три кассы их стерлингами на лапу".
"Опять шпионить против первой в мире страны социализма?" - застенчиво спросил граф.
"Ан вот уж и нет, - по-итальянски воскликнул фон Жлоб. - Будем шабаршить идеологически".
"Ну, тады еще ничего, - согласился граф, - а не пымают, пока выйдрим".
"Чу, лопух! - уже по-английски сказал фон Жлоб. - В Москве вся интеллигенция заражена нашим тлетворным западным влиянием. Один только есть писатель, Железнов по фамилии - у, зараза, доннер веттер", - выругался он.
Иван Толстой: Полвека в эфире. 70-й год. От радиздата - к телевещанию. Русские лица на американских телеэкранах. Для советских властей эта передача была полной неожиданностью.
Диктор: На днях по всей Америке по телевизионной сети "Коламбиа Бродкастинг Систем" была показана необычная программа - записи бесед бывшего московского корреспондента компании Уильяма Коула с тремя советскими людьми - Петром Якиром, Андреем Амальриком и Владимиром Буковским. В программе также содержалась магнитофонная запись заявления, сделанного в лагере политзаключенных Александром Гинзбургом. О значении этой программы говорит в своей беседе наш комментатор Виктор Франк.
Виктор Франк: Человек ко всему привыкает. Даже самое превратное, абсурдное положение начинает казаться ему чем-то нормальным, как только он с ним освоится. От времени до времени нужно, чтобы кто-то ему объяснил несусветность этого положения. Иначе, человеку грозит утрата мерки, критерия. В этом огромная заслуга программы, показанной на телеэкранах Америки. Четыре человека, все четверо - активные участники демократического движения в советском обществе - объяснили американцам простым, понятным языком то, что сейчас творится в Советском Союзе. И вся нелепая чудовищность этих явлений уяснилась американцам, а через газеты и другим западным людям.
Приведу два примера. В своем интервью Владимир Буковский рассказал о том, что твориться в, так называемых, специальных психиатрических больницах, куда власти сажают наряду с действительно больными людьми и политических заключенных. Тех, для которых, как говорит Буковский, не нашлось статьи в Уголовном Кодексе, не нашлось возможности наказать их иначе, чем вот таким способом.
Иван Толстой: В этой истории была еще и подыстория. На телеэкране присутствовали Андрей Амальрик, Владимир Буковский и Петр Якир. Четвертый участник - Александр Гинзбург - был представлен фотопортретом и голосом. Сам он находился в лагере и запись свою сделал в бараке, благодаря природной смекалке. Начальник зоны попросил Гинзбурга починить ему магнитофон. А проверять как? Дали Гинзбургу и пленку. Раскрыл он магнитофон, выгнал оттуда тараканов и быстренько отпаял динамик от выхода, припаяв на вход. Получился микрофон, в который пятеро заключенных разных национальностей коротко рассказали, как они в лагере сидят. Заканчивалась запись словами: "Вел передачу по лагерному недосмотру Александр Гинзбург". Пленку намотали на спичку и с верным человеком отправили в Москву. Вот в передаче Си-Би-Эс и прозвучал впервые этот истинный и небывалый радиздат.
Александр Гинзбург: Здравствуйте, дорогие друзья. Наш микрофона - в политическом лагере номер 17. Наша литературная передача из цикла "Поэзия народов СССР" посвящена:
Иван Толстой: Летом 70-го года в ленинградском аэропорту Пулково была арестована группа людей. Им предъявили обвинение в намерении угнать самолет. За группой долго следили, и сами участники не совершенного преступления знали об этом и, тем не менее, шли на уголовное дело. Во что бы то ни стало, им нужно было привлечь внимание всего мира. Марк Дымшиц и Эдуард Кузнецов хотели добиться разрешения на эмиграцию евреев из Советского Союза. Из приговора по делу самолетчиков.
Диктор: Руководствуясь статьей 339-й, параграфы первый и четвертый уголовно-процессуального кодекса РСФСР, судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР определила: приговор судебной коллегии по уголовным делам Ленинградского Городского суда от 24 декабря 1970 года изменить.
1. Назначенное наказание Дымшицу Марку Юльевичу и Кузнецову Эдуарду Самуиловичу по статьям 15-64 пункт а, 72-й и 15-93-1 УК РСФСР и по совокупности совершенных преступлений, смертную казнь заменить лишением свободы сроком на 15 лет каждому. С отбыванием наказания Дымшицу в Исправительно-трудовой колонии строгого режима, Кузнецову - в Исправительно-трудовой колонии особого режима.
Иван Толстой: Свой срок они полностью не отсидят, но и за 9 лет лагеря свершится то, ради чего они шли на свое преступление: начнется, достигнет своего пика и вновь будет прекращена еврейская эмиграция. Все известные писатели третьей волны, все художники, певцы, музыканты, танцоры, ученые и диссиденты - все, кто успеет уехать, уедут, пока сидят Кузнецов с Дымшицем. Но пока на дворе только 70-й год, третьей эмиграции еще нет. И финальный аккорд года - Нобелевская премия Солженицыну.
Диктор: Русская литература в лице Александра Солженицына одержала новую большую победу - Шведская Академия присудила писателю Нобелевскую премию по литературе за 1970 год.
Иван Толстой: У микрофона Виктор Франк.
Виктор Франк: Это победа не только лично Солженицына. Это победа всей славной традиции русского реализма, идущей от "Повестей Белкина" и "Капитанской дочки" через Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Бунина. За последние годы на Западе много говорилось и говорится о том, что жанр романа себя исчерпал, что писать так, как писали Диккенс, Бальзак, Стендаль, Флобер, Толстой, Достоевский, больше нельзя. Учащались свидетельства распада жанра, делались попытки заменить классическую форму романа новыми формами. Роман, в общепринятом смысле этого слова, казалось, уходил в бульварную литературу. Но вот появился Солженицын - писатель, сознательно придерживающийся освященного русской традицией эпического повествования. И одним махом все разговоры об упадке романа оказались основанными на недоразумении. Оказалось, что дело не в упадке жанра, а в упадке талантов. Оказалось, что роман жив, если он написан большим писателем.
Сам Александр Солженицын с гордостью, присущей подлинному писателю, говорит об этом: "Говорят нам с Запада: умер роман. А мы руками машем и доклады делаем, что нет, не умер. А нужно не доклады делать, а романы опубликовывать, такие, чтобы там глаза зажмурили, как от яркого света".
И опять, не могу удержаться, чтобы не привести слова самого же нового лауреата о назначении литературы в его понимании. Слова, написанные им в его письме 4-му съезду писателей СССР в мае 1967 года. "Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь косметики". Повторю то, что я сказал в начале беседы. В лице Солженицына лишний раз победила русская литература. В лице Солженицына русская литература опять вышла на то ведущее место в мире, которое она занимала в прошлом.