На нашем календаре сегодня год 93-й. Неустоявшийся мир. Русские в Прибалтике.
Диктор (Галина Рудник): "Факты и мнения. Комментаторы за круглым столом".
Лев Ройтман: У микрофона Лев Ройтман. Со мной в студии московский политолог, старший научный сотрудник института Европы Российской Академии Наук Сергей Медведев. А по телефону из Нарвы в нашей передаче участвует тоже ученый, тоже Сергей, социальный психолог Сергей Горохов. Сергей Александрович Медведев, вы - гражданин России?
Сергей Медведев: Да.
Лев Ройтман: Сергей Юрьевич Горохов, Нарва, вы - гражданин Эстонии?
Сергей Горохов: Да.
Лев Ройтман: Итак, гражданин Эстонии в Нарве, в Нарве, по населению городе почти сплошь русском, где с особой остротой я бы сказал, с особым возмущением был воспринят и воспринимается закон об иностранцах. Этот закон в минувший понедельник был принят Парламентом Эстонии, государственным собранием, но пока еще формально президентом Эстонии не подписан. По этому закону в порядке информации, все не граждане Эстонии, а таких около 40 процентов, в основном, это русскоязычное население, все они получают по этому закону официальный статус иностранцев и должны ходатайствовать о разрешении, то есть о виде на жительство в Эстонии. Впрочем, так же, как раньше, при советской власти, ходатайствовали о прописке. В прописке тогда могло быть отказано, но и в виде на жительство тоже может быть отказано. Этим как раз и вызваны протесты неэстонских граждан, их волнения, их опасения. С протестом выступило и МИД России, а в минувший четверг, на этой неделе, с резким заявлением выступил и президент Борис Ельцин. Сергей Горохов, Нарва, насколько обоснованы страхи не граждан Эстонии, что вид на жительство они могут не получить, и того хуже, в дальнейшем могут быть из Эстонии высланы? Прошу вас.
Сергей Горохов: Принятый закон предусматривает вполне четкий перечень тех иностранцев, которым может быть не предоставлен вид на жительство в Эстонии. Что же касается страхов большей части населения, или тех лидеров, которые выражают мнение этой части населения, по моему мнению, они основаны просто на боязни перед чиновничьим произволом. Предшествующая практика советской жизни подтверждала, как правило, такие страхи. Мне кажется, больше именно этим обстоятельством обусловлено беспокойство не граждан Эстонии, живущих сейчас здесь.
Лев Ройтман: Пусть так. Сергей Александрович Медведев, отношение России к русским, живущим за рубежом, а теперь уже к русским, зачастую живущим в так называемом ближнем зарубежье - это, естественно, и сфера гуманитарная, но и сфера эмоциональная. Не оказывается ли российская политика вольно или невольно на поводу у этих национальных меньшинств. Эти национальные меньшинства отнюдь не всегда настроены либерально. Отнюдь не обязательно эти меньшинства поддерживали бы демократическую Россию.
Сергей Медведев: Да, безусловно. Я бы хотел замечание сделать по поводу вашего вопроса. Вряд ли российская политика, в частности, политика в ближнем зарубежье на поводу у этих меньшинств. Но надо признать, что это очень большая и очень тонкая проблема и для российской внутренней, и для российской внешней политики. И, в принципе, в будущем для того, как Россия будет выглядеть в мире. Будет это демократическая Россия, будет это Россия с имперским мышлением или какая-то еще Россия. Так что в этом смысле, это очень большая и очень тонкая проблема. И, к сожалению, мне кажется, что руководители стран ближнего зарубежья не всегда понимают тонкость этой проблемы. Руководствуясь при этом очень часто своей логикой, логикой утверждения национальной государственности, которая очень часто идет вразрез с другой логикой. Это логика безопасности, безопасности этой страны в долгосрочной перспективе.
Иван Толстой: Неустоявшийся мир 93-го. Надежды на примирение на Ближнем Востоке.
Анатолий Лимбергер: Говорит Радио Свобода. В эфире специальная передача "Ближний Восток. Будет ли мир под оливами?". Программу подготовили наши корреспонденты в Иерусалиме Рафаил Блехман и Аэлет Бухбин. У микрофона Анатолий Лимбергер. Месяц прошел с тех пор, как историческим рукопожатием премьера Израиля Рабина и руководителя ООП Арафата начался путь к миру на Ближнем Востоке.
Рафаил Блехман: То, что произошло 13 сентября в Вашингтоне, начиная с подписания соглашений и кончая рукопожатием двух вчерашних смертельных врагов - израильского премьера Рабина и председателя ООП Арафата - имело, прежде всего, громадное символическое значение. Впервые в истории из долгой кровавой борьбы Израиль и ООП признавали существование друг друга. Впервые они отказывались от насилия и обязывались разрешить свой конфликт мирным путем. Палестинцам впервые были обещаны политические права, а израильтянам прекращение интифады, террора, и отказ от стремления ликвидировать их государство. Наконец, впервые за долгие десятилетия израильско-палестинского конфликта намечалось его практическое решение, а тем самым открывался путь к установлению всеобъемлющего ближневосточного мира. Была в этом сенсационном событии и другая сенсационность. Глубочайшая тайна, окружавшая подготовку соглашений, неожиданность с которой она была обнародована и подписана, сделали его подобным политическому землетрясению. И, как от подлинного землетрясения, волна от него тотчас помчалась по земному шару. В тот же день о поддержке израильско-палестинского соглашения заявили США, Россия, Япония, Китай, страны Европейского Сообщества. Президент Египта Мубарак выразил убеждение, что соглашение поддерживает 95 процентов арабского мира. Король Марокко Хасан Второй пригласил Рабина на обратном пути из Вашингтона посетить Рабат, чтобы обсудить возобновление израильско-марокканских отношений. Желание возобновить отношения с Израилем выразили также Тунис, Нигерия, Зимбабве, Камбоджа, Кения, Индонезия, Бангладеш. Пожалуй, ни одно политическое событие последних лет не получало такой мощной международной поддержки.
Аэлет Бухбин: Когда на следующий день после церемонии в Вашингтоне и посещения Марокко самолет Рабина приземлился в Израиле, его встречала многотысячная толпа. На фоне этого скопления народа особенно заметным было полное отсутствие представителей правой израильской оппозиции. Приглашенные на встречу, они еще накануне заявили, что отказываются приветствовать человека, пожавшего обагренную еврейской кровью руку Арафата. Оппозиция приготовила Рабину иную встречу, призвав израильтян выйти на массовую демонстрацию протеста под лозунгом "Нет соглашению с ООП". Не случайно многие израильские раввины объявили день подписания соглашения днем национального траура, и не случайно десятки и сотни тысяч израильтян поддержали оппозицию, выйдя на демонстрацию протеста.
Рафаил Блехман: Многочисленные демонстрации за и против соглашения прошли и на палестинской улице. В восточном Иерусалиме палестинцы радостно поднимают над головами портреты Арафата, а в лагерях палестинских беженцев в Ливане, Иордании и Сирии в это же время яростно бушующие толпы жгли те же портреты и поднимали плакаты: "Арафат - предатель палестинского дела". В Газе, где по соглашению должен начаться исторический эксперимент палестинского самоуправления, одни возглашали здравицу ООП, а другие закрывали лавки и мастерские, следуя призыву к забастовке протеста, объявленной антиООПовской, фундаменталистской организацией Хамас. В Рамале палестинцы приветствовали израильтян оливковыми ветвями, а в Шхемене швыряли в них камни и бутылки. А в Дамаске срочно собравшиеся лидеры 10 палестинских организаций так называемого фронта отказа предупреждали свой народ, что соглашение ведет к национальной катастрофе, и призывали к продолжению вооруженной борьбы. Идеолог Хамаса Азиз Рантиси заявил: "Соглашение увековечивает израильскую оккупацию", и сирийская газета "Тишвин" писала: "Подписав соглашение с Рабином, Арафат фактически отказался от создания палестинского государства и возвращения беженцев.
Иван Толстой: Трудно примириться не только на Ближнем Востоке. Не проще - среди своих. Писательницу, записавшую жестокую солдатскую правду, отдают под суд те же солдаты.
Егор Давыдов: "На грани жизни". Еженедельная передача Радио Свобода. У микрофона Егор Давыдов. В наши дни сам факт судебного дела против белорусской писательницы Светланы Алексиевич звучит дико. Тем не менее, это так. Рассказывает один из представителей ее интересов в суде, председатель белорусской лиги прав человека Евгений Новиков.
Евгений Новиков: 14 сентября 1993 года в народном суде центрального района города Минска, после долгих процедурных проволочек начался судебный процесс над белорусской писательницей Светланой Алексиевич. Судят ее за то, что она написала книгу "Цинковые мальчики". Книга по литературному жанру относится к документальной прозе и посвящена советской военной авантюре в Афганистане. В основу книги положены рассказы очевидцев - советских солдат, вернувшихся инвалидами с той войны, а также рассказы матерей солдат, погибших на чужой афганской войне. Писательницу обвинили в том, что она в своей книге оскорбила честь и достоинство советских солдат, осквернила их память, как героев-интернационалистов. Этот гражданский иск уже второй по счету. Он подан матерью одного из солдат погибшего в Афганистане. Первый иск, поданный еще в начале этого года, суд вынужден был оставить без рассмотрения, так как солдат, вернувшийся из Афганистана инвалидом первой группы и подавший этот первый иск, в суд не явился. В настоящий момент суд носит откровенно политический характер. Самым убедительным подтверждением этого является то, что имя женщины, матери погибшего солдата и подавшей иск в суд на Светлану Алексиевич, и имя одной из женщин-свидетельниц, проходящих в качестве героини в повести "Цинковые мальчики", не совпадают. То есть, женщина-истица в суде, выступающая против писательницы, и женщина одна из героинь книги - это, с точки зрения процессуальных норм, совершенно различные люди. Судья Городничева Татьяна Геннадьевна видела несовпадение имен и в соответствии с нормами гражданско-процессуального права даже не то что вправе была не рассматривать этот иск, а обязана была не входить с ним в стадию судебного рассмотрения. Однако в этом и состоит смысл политического заказа поступившего от белорусского коммунистического руководства остающегося у власти, чтобы под видом судебного процесса расправиться с писательницей за ее гражданскую смелость.
Иван Толстой: Год 93-й. Незнакомая прежде проблема - религиозная нетерпимость.
Марк Смирнов: Говорит Радио Свобода. В эфире радиожурнал "Религия в современном мире". В мюнхенской студии Радио Свобода у микрофона Марк Смирнов. Наш радиожурнал посвящен роли религии в общественной и политической жизни современного мира. Наша программа не проповедует какую-то одну религию или вероисповедание, она внеконфессиональна. В духе терпимости и гуманизма мы стремимся освещать события религиозной и общественной жизни, желая сближения и примирения людей различных вероисповеданий и мировоззрений. Сегодняшний выпуск радиожурнала "Религия в современном мире" посвящен теме: религиозная нетерпимость. С этим явлением в религиозной и общественной жизни все чаще приходится сталкиваться гражданам России и государств, образовавшихся на развалинах советской империи. Не только сообщение о фактах религиозной нетерпимости, но и само это словосочетание звучит достаточно дико и непривычно для людей, проживших свою жизнь в советском обществе, где и сама религия была достаточно маргинальным, вынесенным за контекст жизни явлением. Для тех, кто жил вне религии, даже сама мысль о столкновениях на религиозной почве вызывала только недоумение и казалась пережитком прошлого. Для верующих советских граждан в то время проблемы религиозной нетерпимости просто не существовало. В условиях гонений на религию со стороны коммунистической безбожной власти все верующие, ведя негласную борьбу с государственным атеизмом, естественным образом были едины и сплочены. Таким образом, все противоречия были сняты. Самые тесные отношения возникали среди тех представителей различных религий, которые оказались в советских тюрьмах и лагерях за свои политические и религиозные убеждения. Борьба за выживание, за сохранение своей внутренней свободы, своих религиозных и политических взглядов объединяло всех узников совести, независимо от их принадлежности к православным, истинно православным, иеговистам, баптистам, католикам, мусульманам и иудеям. В борьбе с безбожным коммунизмом едины были все. Ничто не предвещало того, что дружба и взаимное общение сменятся на нетерпимость, взаимные обвинения и даже более того - на попытки играть на религиозных чувствах людей в чисто политических целях.
Иван Толстой: Постоянный автор Свободы писатель Борис Хазанов после долгого перерыва посещает Москву. Хазановский очерк назван "Дым отечества".
Борис Хазанов: Москва мгновенно всасывает вас. Москва - самый агрессивный, самый прожорливый город на свете. Не имеет значения, откуда вы явились. Через мгновение вы уже влачитесь по извивам ее чудовищного кишечника. Вы - частица человеческого фарша, который она проглотила, не жуя. Огромный, невообразимо запущенный город с осыпающимися фасадами, с ямами и ухабами, с улицами, которые забиты расплодившимися, но грязными и, в сущности, негодными машинами, с полусумасшедшими водителями, у которых на Западе немедленно отобрали бы права. Рекламы на полурусском языке, фантастические вывески, ряды лавок, шеренги торговок, подозрительные банки, пункты обмена валюты и хрен знает что. Транспортные пробки, каких не встретишь ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке. Между машинами, изрыгающими газы и черный дым, шныряют дети, предлагая план города. На Смоленской площади перед высотным домом МИДа, среди грома и шума из грузовика вылезает шофер, выходит на проезжую часть, меланхолически расстегивает штаны и справляет малую нужду.
В честь двухлетия путча перед Белым Домом имеет быть митинг оппозиции. Весь район оцеплен, несколько улиц перекрыто мэром города (какие слова - мэрия, префектура!) приняты меры на случай беспорядков. Конные милиционеры надежно отделили правых от левых. Усиленные наряды милиции в метро. При выходе нас встречает волосатая личность с микрофоном - представитель почтенной патриотической организации под названием "Черная сотня". Просветительный плакат, к сожалению, не свободный от орфографических ошибок, лоток с соответствующей литературой. Какая-то женщина - активистка партии, а может быть, пациентка психиатрического диспансера - предлагает мне немедленно убираться в мой Израи'ль.
Приятно слышать. Это значит, что меня не принимают за иностранца. Но публику, за небольшими исключениями, не трогают сенсационные разоблачения иудейского заговора. Все спешат на митинг. Мы приближаемся к толпе, над которой реют красные знамена и еще какие-то полотнища, колышутся зонтики и портреты усатого человека. Дождь течет по его лицу, как слезы. Собравшиеся, их не так уж много, но и не мало, слушают красно-коричневых ораторов, которых принято величать оппозицией. Без сомнения, это слишком культурное обозначение. Невозможно назвать это сборище политическим митингом. Дикие выкрики вместо речей, вместо аргументов грязная брань. Какой-то поэт, дремучего вида, прибывший из Ярославля, изрыгает полуграмотные, кровожадные стихи. Кажется, сейчас он сорвется с места и пойдет крушить изменников, демократов, масонов, американцев, немцев и вообще любого, кто попадется под руку. Речь Проханова такова, что в любой цивилизованной стране он моментально угодил бы за решетку. Это открытый призыв к резне на улицах. Конечно, мы все это уже видели за границей по телевидению. Но мы не слышали этот помойный жаргон: он не переводим на западные языки.
Иван Толстой: Полвека в эфире. На нашем календаре год 93-й. Его основные события.
Диктор Андрей Шароградский:
- В Израиле отменяется смертный приговор по делу Ивана Демьянюка, бывшего охранника нацистского концлагеря. Верховный суд усомнился в правильном установлении личности подсудимого.
- Террористы взрывают бомбу в гараже одной из башен всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке. Здание выдерживает удар.
- Нобелевская премия мира присуждается президенту ЮАР Фредерику де Клерку и борцу против апартеида Нельсону Манделе.
- 1 ноября вступает в силу Маастрихтский договор: Европейское экономическое сообщество преобразуется в Европейский союз.
- Взрыв бомбы во Флоренции уничтожает часть галереи Уффици.
- Становится известно, что троянское "золото Шлимана", исчезнувшее в Берлине в 1945 году, находится в Москве.
- На экраны выходят "Парк юрского периода" и "!Список Шиндлера" Стивена Спилберга, "Возраст невинности" Мартина Скорсезе.
- Умирают Федерико Феллини и Диззи Гиллеспи.
- В 93-м исполняется 75 лет Элле Фитцжеральд.
Иван Толстой: Один из популярных свободовских циклов 93-го года назывался "Путешествие в глубинку".
Диктор: "Путешествие в глубинку". Цикл специальных программ Радио Свобода. Передачу ведет Владимир Тольц.
Владимир Тольц: 33-й год. Так называется новый радиоцикл Анатолия Стреляного, с которым мы знакомим вас теперь в нашей программе. Сегодня Анатолий Иванович прочтет вам 7-й очерк из этого цикла о голоде. Он называется "Привилегированное село".
Анатолий Стреляный: В прошлый раз я рассказывал о Кольцове, который был председателем одного из колхозов в нашем селе во время голода 33 года. О нем хорошо отзывались люди, которых я расспрашивал о том времени. Он старался, сколько мог, уберечь их от голодной смерти. В колхозе он появился с женой, которая оказалась шибко грамотной и вскоре уехала. Он женился на одной из своих колхозниц. Ее сразу стали звать Кольчихой. В 1941 году он ушел на войну. Так вот, Кольчиха оказалась первой из женщин Старой Рябины, получивших похоронку. У нее уже было трое детей, третьего она держала на руках. Уронила, когда прочитала похоронку.
Похоронок мы получили много. Моя мать тоже получила. Но все равно, во время войны нас погибло меньше, чем в голод 33 года. Раза в два. В 1933 году в Старой Рябине было 520 дворов, в среднем 6 душ в каждом. Это по самому скромному счету. Итого 3120 человек. Весной и летом 1933 года трехсот из них не стало. Сдохли. Это слово чаще всего произносят мои односельчане в разговорах о голоде. 300 человек из 3000 это сравнительно небольшой отход. Были села, в том числе в нашем районе, которые вымерли полностью. Хухля, например. Одмерши села были, - рассказывала моя мать.
Первые ее рассказы приходятся на мои школьные годы, на те вечера, когда я читал при свете слепушки о крепостном праве или учил стихи Шевченко и Некрасова. Как меня расстраивали ее спокойные заявления, что при крепостном праве было лучше! Чем же объясняют люди такой умеренный отход? Во-первых, было недалеко до станции железной дороги - 7 километров. А напрямик, через поля, и того ближе. Удачно расположена и станция. Без пересадки можно доехать до Ленинграда и Минска, до Мариуполя, всего сотня километров до Харькова. Поезда были всегда переполнены, сесть на поезд было трудно. Бывало, что милиция и не давала садиться. Нередко сама же отнимала хлеб у тех, кто возвращался с ним. Отнимут, а еще и по шее надают, - вспоминают старики. По дороге от станции до села тоже можно было лишиться не только буханки, но и жизни. И все-таки, вцепиться в поезд и куда-то доехать и привезти хоть немножко чего-нибудь съестного можно было. Благодаря этому моя мать смогла спасти своих сестер и часть их семей. Ссылаюсь на нее, чтобы далеко не ходить.
Иван Толстой: Из украинского села - в Мюнхен.
Игорь Померанцев: Поверх Барьеров. Радиожурнал литературы, искусства, культуры. В эфире мюнхенская студия Радио Свобода. У микрофона Игорь Померанцев. Этот выпуск Поверх барьеров посвящен главному в нашей жизни - погоде. Ее пластическому воплощению в музыке, поэзии, живописи, кино. Но начнем не с точки пересечения погоды и культуры, а с погоды, так сказать, в чистом виде, как мы ее воспринимаем ежедневно. Со мной в студии коллега, Евгений Кушев. Я бы рискнул назвать вас, Евгений, человеком-барометром. Вы так чувствительно реагируете на погоду, что, признаюсь, по вашему выражению лица я сужу о грядущих осадках или колебаниях температуры. Евгений, когда и как вы поняли, что у вас роман с погодой?
Евгений Кушев: С детства я чувствую погоду. Необъяснимо это. Я ходил к врачу, проверял давление. Давление нормальное. Никаких отклонений нет. Может быть, моя бабушка, она часто обращала внимание - какой закат, какое небо. Какие звезды, какой ветер. И она умела предсказать погоду. И, я помню, мне было пять или шесть лет, и люди говорили: вот завтра будет опять дождливый день. А я говорил: нет, завтра будет хороший день. И действительно, если понимать под хорошим днем солнечный день, то было солнце.
Игорь Померанцев: Евгений, вы много путешествовали, если бы вы просили климатического убежища в какой-либо точке земного шара, где бы это произошло?
Евгений Кушев: Вот когда я раньше жил в Советском Союзе, то мне казалось, что лучше Грузии нет места на земле. А на западе, мне кажется, что Швейцария. Вот район озера четырех кантонов мне безумно нравится. Вообще, есть три места отвратных для жизни: Мюнхен, Цюрих и Инсбрук, где очень чувствуется фён. Вы знаете, что такое фён?
Игорь Померанцев: Я захватил с собой словарь ветров. Я бы хотел, чтобы вы прокомментировали несколько предложений из этого словаря. "Фён оказывает влияние на физическое и психическое состояние людей и животных. У больных появляется головные боли, беспокойство, тоска, головокружение, сердцебиение, бессонница и сны с кошмарами, обострение ревматизма и невралгии. При фёне понижается работоспособность человека, увеличивается количество преступлений и самоубийств". Насколько, по-вашему, прав автор и составитель этого словаря?
Евгений Кушев: Я думаю, что автор прав: в средние века в Баварии было такое правило, что преступление, совершенное в момент фёна, оно мягче наказывается, потому что фён - это смягчающее вину обстоятельство. За убийство не четвертовали, а вешали.
Игорь Померанцев: В том же словаре ветров сказано: "Причина и механизм этого еще не установлены". Этого губительного влияния фёна на человеческий организм. Может быть, у вас есть своя рабочая гипотеза?
Евгений Кушев: Нет, но я знаю другое. Есть такой метод интересный избавления от фёна. И я обращал внимание, как ведут себя местные люди. Они утром садятся и начинают пить пиво. Завтрак такой баварский - белые сосиски, обязательно три штучки, булочка и пиво. Скажем, если я выпью утром пива, я не смогу работать.
Игорь Померанцев: В общем, что хорошо немцу, от того русскому смерть.
Евгений Кушев: И наоборот.
Иван Толстой: Полвека в эфире. Перед возвращением в Россию Александр Солженицын совершил прощальное путешествие в Европу. О выступлении писателя по французскому телевидению рассказывал осенью 93-го года Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Александр Солженицын был приглашен бывшим ведущим телепрограммы "Апострофы" Бернаром Пиво выступить в новом телешоу "Бульон культуры". Бульон этот кипит и вываривается вот уже больше года. Но французским телезрителям в нем не хватает не только традиционного шалфея, но и перца. Пиво, который, несмотря на то, что он в третий раз встречается с вермонтским отшельником, до сих пор не научился произносить его имя, начал передачу с двух вопросов. Первый: как вы себя чувствуете? Вот ответ Солженицына: "Мои личные дела идут плотно, хорошо, я ими доволен. Но трудно говорить о своих делах, когда плохо идут дела на родине".
Второй вопрос, естественно, был: когда? "Когда вы возвращаетесь на родину"? Солженицын ответил: "В мае следующего года".
Кроме Бернара Пиво, писателю задавали вопросы философ Андре Глюксман, который по привычке пытался больше говорить о себе, бывший корреспондент газеты "Монд" в Москве Бернар Гета и обозреватель журнала "Экспресс" Жан-Пьер Казанова. Несколько вопросов были записаны на видеопленку. В том числе и бывшего президента Франции Жискара Д'Эстена, который, как на концерте цыганского ансамбля? задал вопрос о русской душе. Претерпела ли она за 70 лет коммунизма изменения? К счастью, Солженицын сказал, что он не специалист по душам.
Нужно отметить, что 75-летний писатель находится, что говорить, в хорошей спортивной форме. Он полон энергии, замечательно сосредоточен и, в отличие от многих французских журналистов, он был конкретен. Щепетильным оказался вопрос о революциях. Солженицын ответил, что он враг всех революций, включая французскую. Когда же Бернар Пиво стал намекать на то, что французская революция дала миру права человека и современную демократию, Солженицын сказал, что он, к сожалению, не может считаться с чьими то бы ни было чувствами, а лишь с исторической объективностью - современное общество дитя не революции, - сказал он, - а Термидора.
Еще одна попытка задать писателю острый вопрос касалась его поездки в Вандею, где на этой неделе празднуется 200-летие Вандейского восстания. Для левой французской интеллигенции это контрреволюция. Солженицын еще раз попытался объяснить свое негативное отношение к революции, как таковой, но, мне кажется, его не услышали. Общая атмосфера этого вполне теплого писательского бульона культуры включала в себя элементы подобострастия и непривычной застенчивости. Бернар Пиво говорил не на полтона а, скажем, на голос ниже, чем обычно. Но и Солженицын был представлен в мягкой версии - не судил Запад за робость прошлых лет и обещал в будущем писать короткие вещи.
На вопрос Пиво, если Бог существует, что он вам скажет, Солженицын, поправив Пиво, сказал, что "если" исключается, и сказал, что скажет ему: "Прости мне мои грехи". Но Бернар Пиво хотел услышать из уст писателя слова Всевышнего, чего он и не добился.
Если подвести итог, можно сказать, что по сравнению с мускулистыми речами русского писателя, наши французские интеллигенты, увы, выглядели растерянно и наивно. Словно им до сих пор трудно расстаться с коммунизмом. Одним - как с другом, другим - как с врагом.
Иван Толстой: Октябрьские события показали, насколько неустоявшимся был мир 93-го года в самом центре Москвы. Происходившее 3 и 4 октября наши корреспонденты освещали круглосуточно: Андрей Бабицкий, Радик Батыршин, Михаил Соколов, Сергей Сенинский - с московских улиц, Дмитрий Волчек и Владимир Кулистиков - из бюро на улице Медведева. Но в нашей передаче мы попробуем восстановить суть происходящего с помощью двух отражений. Издалека - оценка Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Тема сегодня в России, естественно, одна: конфликт Ельцина с парламентом, перешедший в кровавые столкновения, и последовавшая развязка. В эти дни невозможно было отойти от телевизора. Самым впечатляющим зрелищем, до того, как началась стрельба, была, конечно же, толпа на площади перед парламентом.
Дома новы, а предрассудки старые. Здание парламента модерное, но до чего же старинно, традиционно, легко узнаваемо было все, происходившее на этой площади. Главное - люди те же, что в XVI, скажем, веке. Телевизионный репортаж на самом деле - постановка "Бориса Годунова", подлинного, пушкинского. Совпадение до деталей, даже юродивый появился. Не знаю, попал ли он в объективы российского телевидения, но компания CNN сумела его обнаружить и показать, сопроводив этот кадр словами: "Тут собрались люди, которым нечего терять".
Поначалу происходящее было, скорее, комично. Человек с простым лицом в огромном коридоре парламента, крытом красными ковровыми дорожками, задумчиво играл на балалайке. А балалайка - она вроде скрипки, инструмент коварный, тут нужно быть Николаем Андреевым да еще по совету Розанова одеться во фрак, чтобы извлечь из нее что-то серьезное. К балалайке ближайшая ассоциация и аллитерация - балаган. Совсем уж балаганным зрелищем был парад воинства Руцкого, впереди которого важно вышагивал казак в прадедовской бекеше и с шашкой. Это напомнило начало гоголевской повести: "Хороший человек Иван Иванович. Какая у него бекеша!" А шашка его из того арсенала, который вывесила проветриваться баба Ивана Никифоровича. Но ведь, кроме шашек, оказались у него и "калашниковы".
От этих людей можно было ожидать всего, и, действительно, дождались. Им, похоже, действительно нечего терять. Удивительно было другое: позиция их вождей. Не столько парламента, который в подавляющем большинстве благоразумно разбежался, сколько, скажем, Хасбулатова. Что о нем ни говори, а в уме и хитрости ему не откажешь. Это не простак Руцкой. И неужели же он действительно рассчитывал сорвать ставку? Неужели толпу этих архаистов он принял за народ Москвы?
У парламента и у его как бы народных защитников цели с самого начала были разные, совсем не совпадающие. Вот сейчас говорят особенно часто, что за последние пять лет Россия изменилась так, как она не менялась столетиями. Не согласен. Она менялась все время. Всю большевистскую историю, в том числе. Народ подвергся резкой мутации. Он, что и говорить, принципиально и, похоже, необратимо вестернизировался. Это факт, ставший окончательно ясным в эти октябрьские дни. Защитники Хасбулатова с Руцким были не народ, а то, что называется обсевки. Наоборот, в парламенте собрались люди вполне продвинутые, не якобинцы, а термидорианцы, так сказать. Это, в основном, обделенная часть нынешней политической верхушки. Давление парламента на правительство, демагогически прикрываемое разговорами о народном благе, объясняется неудовлетворенными аппетитами. С этими людьми плохо поделились, львиную долю бывшей, так называемой, общенародной собственности отхватила старая номенклатура, которая хочет стать новой буржуазией. Депутатам осталось по машине Волга и по московской квартире. В нынешних масштабах этого маловато. Некоторая, и довольно ощутимая поддержка Парламента провинцией объяснялась, в сущности, теми же мотивами - слишком много захватили москвичи. Это все как бы низко, но понятно. Мотив деловой, а деловые мотивы по природе своей не могут быть такими уж высокими. Корыстные люди понятны, и, главное, с ними можно договориться, их можно купить, я бы сказал, и должно. Страшнее бескорыстные. Те самые, которые пошли захватывать Останкино и начали стрелять, а еще раньше убили двух милицейских. Это люди, увы, идейные. Этим они были еще вчера комичны. Но сегодня фарс обернулся-таки трагедией.
Иван Толстой: Это была оценка издалека. Теперь - взгляд непосредственного свидетеля. Записки Юнны Мориц.
Юнна Мориц: Что я делала в воскресенье? Читала книгу, когда вдруг позвонили из Киева и сказали, что в Москве началась битва у Белого дома. Многотысячная толпа прорвала кордоны под руководством вооруженных боевиков и захватила грузовики, и таранит милицию, убивая людей заточками, дубинками и камнями. Конечно, в Москве, наводненной вооруженными бандами, именно это должно было произойти. И все-таки, я надеялась, что в Киеве не могут об этом раньше узнать, чем в Москве. В моем телеящике кувыркалась реклама консервов, кто-то плясал и пел. Я включила радио, и минут через 20 оттуда уже повалил черный дым новостей. Хасбулатов, Руцкой с балкона призвали к захвату мэрии и Останкино. У Константинова есть оружие вплоть до бронетранспортеров. 5 этажей мэрии захвачено. Бьют заложников. На телевидении работает только второй канал. Возле Останкино 7-8 тысяч человек, в здание ворвалась вооруженная толпа, жгут, громят, убивают под руководством Ампилова и Макашова. Поливают из автоматов и гранатометов. Из окна я вижу, как над домами летают два вертолета - туда-сюда, туда-сюда. И доносится издали радостно-яростный рев толпы и стрельба. Там баркашовцы со свастикой и в луже крови убитый видеоинженер. Спецназ в двух машинах соблюдает нейтралитет. Правительство обещает прислать войска, бронетехнику, мотострелков. Их нет, как нет. А снайперы отстреливают людей, как дичь. Хасбулатов ликует. Останкино взято. Наступил решительный перелом, окончен первый этап, любой ценой надо брать Кремль. Время от времени сообщают о том, что движутся верные президенту войска и колонны танков. Значит, есть и неверные президенту. Но никто вообще не видит этих верных танков и войск. Диктор "Вестей" читает обращение Ельцина. Мол, если с ним что-то случиться, обязанности президента будут исполнять глава правительства. Руцкой уволен и лишен всех званий. Где Ельцин? Что с ним может случиться? Где эти верные президенту войска? Ясности никакой.
Мы идем в больницу Склифосовского. А туда везут и везут на скорой, на грузовиках, на самосвалах, на Жигулях. Раненых везут, иногда убитых.
Польские корреспонденты подобрали раненого на улице. Привезли на своей машине такой разбитой, что непонятно, как доехали вообще. Санитар говорит кому-то: "Вперед ногами еще рано, рано еще".
Парень привез труп и орет на врача: "Везите быстро в реанимацию!". "А что толку, - врач говорит, - зрачки широкие". "Да что ты стоишь, ты разуй глаза, я сейчас очки тебе вправлю, - орет этот парень. - Да мы все пятеро из Одессы. Четверых я уже оставил в больнице". Он явно на взводе и, уходя, говорит: "Ну, сейчас мы подстрелим хотя бы еще одного ельцинца".
В приемном отделении 10 милиционеров в бронежилетах и с автоматами. Мать ищет мальчика 13 лет. Ей говорят: "Нет, не привозили, не видели. И вообще детей в другое место должны везти".
Девушка лет 18-ти пришла с матерью и умоляет врачей: "Поймите, у меня очень редкая группа крови. Она может понадобиться".
На носилках выносят труп человека в пятнистой форме. Лица не видно, клеенкой накрыт. Из-под клеенки все время рука вырывается, как живая, никак не могут ее успокоить. Уборщица говорит: "Сколько молодых сегодня ушло! И не бояться ведь, не бояться!". А что это за машина все ждет и ждет? "А трупочки ждет, трупочки, - отвечает водитель". О, Господи, я слышу впервые такое слово, мне дурно.
"Осторожнее по телефону, - говорит санитарка, - ведь все прослушивают".
Уже привезли с черемухой, у нас уже прямо глаза слезятся от этого". "Да, да, мы лечим и тех и этих, у нас такая профессия. Мы вне политики, - объясняет кому-то врач. Милиция не пускает корреспондентов, чтоб не мешали. А людей везут и везут. Правых и левых, этих и тех. Здесь они все равны, на носилках, сочащихся кровью. Где верные президенту войска? Где войска московского округа? На чьей стороне госбезопасность, которая телефоны прослушивает и ведет наружное наблюдение?
Репортаж CNN был просто великолепен. Журналисты высочайшего класса, бесподобная техника. Даже когда ушли они от шквального огня, все равно на крыше оставили живую камеру, и весь мир, и мы, благодаря CNN, видели это все как вблизи. Но еще никто не придумал такую технику, чтобы в Москве не будучи, пережить эту ночь именно здесь и сейчас, где за окнами кровь, пальба, дым пожаров и зверское горло вооруженной толпы и беззащитный город. Ни войск, ни милиции. Это не переводится ни на какой язык, ни на какой язык не переводится гениальная Ахеджакова, голос ее, лицо и это звонкое, летящее в ночь: "Не спите люди, не спите!".
Диктор (Галина Рудник): "Факты и мнения. Комментаторы за круглым столом".
Лев Ройтман: У микрофона Лев Ройтман. Со мной в студии московский политолог, старший научный сотрудник института Европы Российской Академии Наук Сергей Медведев. А по телефону из Нарвы в нашей передаче участвует тоже ученый, тоже Сергей, социальный психолог Сергей Горохов. Сергей Александрович Медведев, вы - гражданин России?
Сергей Медведев: Да.
Лев Ройтман: Сергей Юрьевич Горохов, Нарва, вы - гражданин Эстонии?
Сергей Горохов: Да.
Лев Ройтман: Итак, гражданин Эстонии в Нарве, в Нарве, по населению городе почти сплошь русском, где с особой остротой я бы сказал, с особым возмущением был воспринят и воспринимается закон об иностранцах. Этот закон в минувший понедельник был принят Парламентом Эстонии, государственным собранием, но пока еще формально президентом Эстонии не подписан. По этому закону в порядке информации, все не граждане Эстонии, а таких около 40 процентов, в основном, это русскоязычное население, все они получают по этому закону официальный статус иностранцев и должны ходатайствовать о разрешении, то есть о виде на жительство в Эстонии. Впрочем, так же, как раньше, при советской власти, ходатайствовали о прописке. В прописке тогда могло быть отказано, но и в виде на жительство тоже может быть отказано. Этим как раз и вызваны протесты неэстонских граждан, их волнения, их опасения. С протестом выступило и МИД России, а в минувший четверг, на этой неделе, с резким заявлением выступил и президент Борис Ельцин. Сергей Горохов, Нарва, насколько обоснованы страхи не граждан Эстонии, что вид на жительство они могут не получить, и того хуже, в дальнейшем могут быть из Эстонии высланы? Прошу вас.
Сергей Горохов: Принятый закон предусматривает вполне четкий перечень тех иностранцев, которым может быть не предоставлен вид на жительство в Эстонии. Что же касается страхов большей части населения, или тех лидеров, которые выражают мнение этой части населения, по моему мнению, они основаны просто на боязни перед чиновничьим произволом. Предшествующая практика советской жизни подтверждала, как правило, такие страхи. Мне кажется, больше именно этим обстоятельством обусловлено беспокойство не граждан Эстонии, живущих сейчас здесь.
Лев Ройтман: Пусть так. Сергей Александрович Медведев, отношение России к русским, живущим за рубежом, а теперь уже к русским, зачастую живущим в так называемом ближнем зарубежье - это, естественно, и сфера гуманитарная, но и сфера эмоциональная. Не оказывается ли российская политика вольно или невольно на поводу у этих национальных меньшинств. Эти национальные меньшинства отнюдь не всегда настроены либерально. Отнюдь не обязательно эти меньшинства поддерживали бы демократическую Россию.
Сергей Медведев: Да, безусловно. Я бы хотел замечание сделать по поводу вашего вопроса. Вряд ли российская политика, в частности, политика в ближнем зарубежье на поводу у этих меньшинств. Но надо признать, что это очень большая и очень тонкая проблема и для российской внутренней, и для российской внешней политики. И, в принципе, в будущем для того, как Россия будет выглядеть в мире. Будет это демократическая Россия, будет это Россия с имперским мышлением или какая-то еще Россия. Так что в этом смысле, это очень большая и очень тонкая проблема. И, к сожалению, мне кажется, что руководители стран ближнего зарубежья не всегда понимают тонкость этой проблемы. Руководствуясь при этом очень часто своей логикой, логикой утверждения национальной государственности, которая очень часто идет вразрез с другой логикой. Это логика безопасности, безопасности этой страны в долгосрочной перспективе.
Иван Толстой: Неустоявшийся мир 93-го. Надежды на примирение на Ближнем Востоке.
Анатолий Лимбергер: Говорит Радио Свобода. В эфире специальная передача "Ближний Восток. Будет ли мир под оливами?". Программу подготовили наши корреспонденты в Иерусалиме Рафаил Блехман и Аэлет Бухбин. У микрофона Анатолий Лимбергер. Месяц прошел с тех пор, как историческим рукопожатием премьера Израиля Рабина и руководителя ООП Арафата начался путь к миру на Ближнем Востоке.
Рафаил Блехман: То, что произошло 13 сентября в Вашингтоне, начиная с подписания соглашений и кончая рукопожатием двух вчерашних смертельных врагов - израильского премьера Рабина и председателя ООП Арафата - имело, прежде всего, громадное символическое значение. Впервые в истории из долгой кровавой борьбы Израиль и ООП признавали существование друг друга. Впервые они отказывались от насилия и обязывались разрешить свой конфликт мирным путем. Палестинцам впервые были обещаны политические права, а израильтянам прекращение интифады, террора, и отказ от стремления ликвидировать их государство. Наконец, впервые за долгие десятилетия израильско-палестинского конфликта намечалось его практическое решение, а тем самым открывался путь к установлению всеобъемлющего ближневосточного мира. Была в этом сенсационном событии и другая сенсационность. Глубочайшая тайна, окружавшая подготовку соглашений, неожиданность с которой она была обнародована и подписана, сделали его подобным политическому землетрясению. И, как от подлинного землетрясения, волна от него тотчас помчалась по земному шару. В тот же день о поддержке израильско-палестинского соглашения заявили США, Россия, Япония, Китай, страны Европейского Сообщества. Президент Египта Мубарак выразил убеждение, что соглашение поддерживает 95 процентов арабского мира. Король Марокко Хасан Второй пригласил Рабина на обратном пути из Вашингтона посетить Рабат, чтобы обсудить возобновление израильско-марокканских отношений. Желание возобновить отношения с Израилем выразили также Тунис, Нигерия, Зимбабве, Камбоджа, Кения, Индонезия, Бангладеш. Пожалуй, ни одно политическое событие последних лет не получало такой мощной международной поддержки.
Аэлет Бухбин: Когда на следующий день после церемонии в Вашингтоне и посещения Марокко самолет Рабина приземлился в Израиле, его встречала многотысячная толпа. На фоне этого скопления народа особенно заметным было полное отсутствие представителей правой израильской оппозиции. Приглашенные на встречу, они еще накануне заявили, что отказываются приветствовать человека, пожавшего обагренную еврейской кровью руку Арафата. Оппозиция приготовила Рабину иную встречу, призвав израильтян выйти на массовую демонстрацию протеста под лозунгом "Нет соглашению с ООП". Не случайно многие израильские раввины объявили день подписания соглашения днем национального траура, и не случайно десятки и сотни тысяч израильтян поддержали оппозицию, выйдя на демонстрацию протеста.
Рафаил Блехман: Многочисленные демонстрации за и против соглашения прошли и на палестинской улице. В восточном Иерусалиме палестинцы радостно поднимают над головами портреты Арафата, а в лагерях палестинских беженцев в Ливане, Иордании и Сирии в это же время яростно бушующие толпы жгли те же портреты и поднимали плакаты: "Арафат - предатель палестинского дела". В Газе, где по соглашению должен начаться исторический эксперимент палестинского самоуправления, одни возглашали здравицу ООП, а другие закрывали лавки и мастерские, следуя призыву к забастовке протеста, объявленной антиООПовской, фундаменталистской организацией Хамас. В Рамале палестинцы приветствовали израильтян оливковыми ветвями, а в Шхемене швыряли в них камни и бутылки. А в Дамаске срочно собравшиеся лидеры 10 палестинских организаций так называемого фронта отказа предупреждали свой народ, что соглашение ведет к национальной катастрофе, и призывали к продолжению вооруженной борьбы. Идеолог Хамаса Азиз Рантиси заявил: "Соглашение увековечивает израильскую оккупацию", и сирийская газета "Тишвин" писала: "Подписав соглашение с Рабином, Арафат фактически отказался от создания палестинского государства и возвращения беженцев.
Иван Толстой: Трудно примириться не только на Ближнем Востоке. Не проще - среди своих. Писательницу, записавшую жестокую солдатскую правду, отдают под суд те же солдаты.
Егор Давыдов: "На грани жизни". Еженедельная передача Радио Свобода. У микрофона Егор Давыдов. В наши дни сам факт судебного дела против белорусской писательницы Светланы Алексиевич звучит дико. Тем не менее, это так. Рассказывает один из представителей ее интересов в суде, председатель белорусской лиги прав человека Евгений Новиков.
Евгений Новиков: 14 сентября 1993 года в народном суде центрального района города Минска, после долгих процедурных проволочек начался судебный процесс над белорусской писательницей Светланой Алексиевич. Судят ее за то, что она написала книгу "Цинковые мальчики". Книга по литературному жанру относится к документальной прозе и посвящена советской военной авантюре в Афганистане. В основу книги положены рассказы очевидцев - советских солдат, вернувшихся инвалидами с той войны, а также рассказы матерей солдат, погибших на чужой афганской войне. Писательницу обвинили в том, что она в своей книге оскорбила честь и достоинство советских солдат, осквернила их память, как героев-интернационалистов. Этот гражданский иск уже второй по счету. Он подан матерью одного из солдат погибшего в Афганистане. Первый иск, поданный еще в начале этого года, суд вынужден был оставить без рассмотрения, так как солдат, вернувшийся из Афганистана инвалидом первой группы и подавший этот первый иск, в суд не явился. В настоящий момент суд носит откровенно политический характер. Самым убедительным подтверждением этого является то, что имя женщины, матери погибшего солдата и подавшей иск в суд на Светлану Алексиевич, и имя одной из женщин-свидетельниц, проходящих в качестве героини в повести "Цинковые мальчики", не совпадают. То есть, женщина-истица в суде, выступающая против писательницы, и женщина одна из героинь книги - это, с точки зрения процессуальных норм, совершенно различные люди. Судья Городничева Татьяна Геннадьевна видела несовпадение имен и в соответствии с нормами гражданско-процессуального права даже не то что вправе была не рассматривать этот иск, а обязана была не входить с ним в стадию судебного рассмотрения. Однако в этом и состоит смысл политического заказа поступившего от белорусского коммунистического руководства остающегося у власти, чтобы под видом судебного процесса расправиться с писательницей за ее гражданскую смелость.
Иван Толстой: Год 93-й. Незнакомая прежде проблема - религиозная нетерпимость.
Марк Смирнов: Говорит Радио Свобода. В эфире радиожурнал "Религия в современном мире". В мюнхенской студии Радио Свобода у микрофона Марк Смирнов. Наш радиожурнал посвящен роли религии в общественной и политической жизни современного мира. Наша программа не проповедует какую-то одну религию или вероисповедание, она внеконфессиональна. В духе терпимости и гуманизма мы стремимся освещать события религиозной и общественной жизни, желая сближения и примирения людей различных вероисповеданий и мировоззрений. Сегодняшний выпуск радиожурнала "Религия в современном мире" посвящен теме: религиозная нетерпимость. С этим явлением в религиозной и общественной жизни все чаще приходится сталкиваться гражданам России и государств, образовавшихся на развалинах советской империи. Не только сообщение о фактах религиозной нетерпимости, но и само это словосочетание звучит достаточно дико и непривычно для людей, проживших свою жизнь в советском обществе, где и сама религия была достаточно маргинальным, вынесенным за контекст жизни явлением. Для тех, кто жил вне религии, даже сама мысль о столкновениях на религиозной почве вызывала только недоумение и казалась пережитком прошлого. Для верующих советских граждан в то время проблемы религиозной нетерпимости просто не существовало. В условиях гонений на религию со стороны коммунистической безбожной власти все верующие, ведя негласную борьбу с государственным атеизмом, естественным образом были едины и сплочены. Таким образом, все противоречия были сняты. Самые тесные отношения возникали среди тех представителей различных религий, которые оказались в советских тюрьмах и лагерях за свои политические и религиозные убеждения. Борьба за выживание, за сохранение своей внутренней свободы, своих религиозных и политических взглядов объединяло всех узников совести, независимо от их принадлежности к православным, истинно православным, иеговистам, баптистам, католикам, мусульманам и иудеям. В борьбе с безбожным коммунизмом едины были все. Ничто не предвещало того, что дружба и взаимное общение сменятся на нетерпимость, взаимные обвинения и даже более того - на попытки играть на религиозных чувствах людей в чисто политических целях.
Иван Толстой: Постоянный автор Свободы писатель Борис Хазанов после долгого перерыва посещает Москву. Хазановский очерк назван "Дым отечества".
Борис Хазанов: Москва мгновенно всасывает вас. Москва - самый агрессивный, самый прожорливый город на свете. Не имеет значения, откуда вы явились. Через мгновение вы уже влачитесь по извивам ее чудовищного кишечника. Вы - частица человеческого фарша, который она проглотила, не жуя. Огромный, невообразимо запущенный город с осыпающимися фасадами, с ямами и ухабами, с улицами, которые забиты расплодившимися, но грязными и, в сущности, негодными машинами, с полусумасшедшими водителями, у которых на Западе немедленно отобрали бы права. Рекламы на полурусском языке, фантастические вывески, ряды лавок, шеренги торговок, подозрительные банки, пункты обмена валюты и хрен знает что. Транспортные пробки, каких не встретишь ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке. Между машинами, изрыгающими газы и черный дым, шныряют дети, предлагая план города. На Смоленской площади перед высотным домом МИДа, среди грома и шума из грузовика вылезает шофер, выходит на проезжую часть, меланхолически расстегивает штаны и справляет малую нужду.
В честь двухлетия путча перед Белым Домом имеет быть митинг оппозиции. Весь район оцеплен, несколько улиц перекрыто мэром города (какие слова - мэрия, префектура!) приняты меры на случай беспорядков. Конные милиционеры надежно отделили правых от левых. Усиленные наряды милиции в метро. При выходе нас встречает волосатая личность с микрофоном - представитель почтенной патриотической организации под названием "Черная сотня". Просветительный плакат, к сожалению, не свободный от орфографических ошибок, лоток с соответствующей литературой. Какая-то женщина - активистка партии, а может быть, пациентка психиатрического диспансера - предлагает мне немедленно убираться в мой Израи'ль.
Приятно слышать. Это значит, что меня не принимают за иностранца. Но публику, за небольшими исключениями, не трогают сенсационные разоблачения иудейского заговора. Все спешат на митинг. Мы приближаемся к толпе, над которой реют красные знамена и еще какие-то полотнища, колышутся зонтики и портреты усатого человека. Дождь течет по его лицу, как слезы. Собравшиеся, их не так уж много, но и не мало, слушают красно-коричневых ораторов, которых принято величать оппозицией. Без сомнения, это слишком культурное обозначение. Невозможно назвать это сборище политическим митингом. Дикие выкрики вместо речей, вместо аргументов грязная брань. Какой-то поэт, дремучего вида, прибывший из Ярославля, изрыгает полуграмотные, кровожадные стихи. Кажется, сейчас он сорвется с места и пойдет крушить изменников, демократов, масонов, американцев, немцев и вообще любого, кто попадется под руку. Речь Проханова такова, что в любой цивилизованной стране он моментально угодил бы за решетку. Это открытый призыв к резне на улицах. Конечно, мы все это уже видели за границей по телевидению. Но мы не слышали этот помойный жаргон: он не переводим на западные языки.
Иван Толстой: Полвека в эфире. На нашем календаре год 93-й. Его основные события.
Диктор Андрей Шароградский:
- В Израиле отменяется смертный приговор по делу Ивана Демьянюка, бывшего охранника нацистского концлагеря. Верховный суд усомнился в правильном установлении личности подсудимого.
- Террористы взрывают бомбу в гараже одной из башен всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке. Здание выдерживает удар.
- Нобелевская премия мира присуждается президенту ЮАР Фредерику де Клерку и борцу против апартеида Нельсону Манделе.
- 1 ноября вступает в силу Маастрихтский договор: Европейское экономическое сообщество преобразуется в Европейский союз.
- Взрыв бомбы во Флоренции уничтожает часть галереи Уффици.
- Становится известно, что троянское "золото Шлимана", исчезнувшее в Берлине в 1945 году, находится в Москве.
- На экраны выходят "Парк юрского периода" и "!Список Шиндлера" Стивена Спилберга, "Возраст невинности" Мартина Скорсезе.
- Умирают Федерико Феллини и Диззи Гиллеспи.
- В 93-м исполняется 75 лет Элле Фитцжеральд.
Иван Толстой: Один из популярных свободовских циклов 93-го года назывался "Путешествие в глубинку".
Диктор: "Путешествие в глубинку". Цикл специальных программ Радио Свобода. Передачу ведет Владимир Тольц.
Владимир Тольц: 33-й год. Так называется новый радиоцикл Анатолия Стреляного, с которым мы знакомим вас теперь в нашей программе. Сегодня Анатолий Иванович прочтет вам 7-й очерк из этого цикла о голоде. Он называется "Привилегированное село".
Анатолий Стреляный: В прошлый раз я рассказывал о Кольцове, который был председателем одного из колхозов в нашем селе во время голода 33 года. О нем хорошо отзывались люди, которых я расспрашивал о том времени. Он старался, сколько мог, уберечь их от голодной смерти. В колхозе он появился с женой, которая оказалась шибко грамотной и вскоре уехала. Он женился на одной из своих колхозниц. Ее сразу стали звать Кольчихой. В 1941 году он ушел на войну. Так вот, Кольчиха оказалась первой из женщин Старой Рябины, получивших похоронку. У нее уже было трое детей, третьего она держала на руках. Уронила, когда прочитала похоронку.
Похоронок мы получили много. Моя мать тоже получила. Но все равно, во время войны нас погибло меньше, чем в голод 33 года. Раза в два. В 1933 году в Старой Рябине было 520 дворов, в среднем 6 душ в каждом. Это по самому скромному счету. Итого 3120 человек. Весной и летом 1933 года трехсот из них не стало. Сдохли. Это слово чаще всего произносят мои односельчане в разговорах о голоде. 300 человек из 3000 это сравнительно небольшой отход. Были села, в том числе в нашем районе, которые вымерли полностью. Хухля, например. Одмерши села были, - рассказывала моя мать.
Первые ее рассказы приходятся на мои школьные годы, на те вечера, когда я читал при свете слепушки о крепостном праве или учил стихи Шевченко и Некрасова. Как меня расстраивали ее спокойные заявления, что при крепостном праве было лучше! Чем же объясняют люди такой умеренный отход? Во-первых, было недалеко до станции железной дороги - 7 километров. А напрямик, через поля, и того ближе. Удачно расположена и станция. Без пересадки можно доехать до Ленинграда и Минска, до Мариуполя, всего сотня километров до Харькова. Поезда были всегда переполнены, сесть на поезд было трудно. Бывало, что милиция и не давала садиться. Нередко сама же отнимала хлеб у тех, кто возвращался с ним. Отнимут, а еще и по шее надают, - вспоминают старики. По дороге от станции до села тоже можно было лишиться не только буханки, но и жизни. И все-таки, вцепиться в поезд и куда-то доехать и привезти хоть немножко чего-нибудь съестного можно было. Благодаря этому моя мать смогла спасти своих сестер и часть их семей. Ссылаюсь на нее, чтобы далеко не ходить.
Иван Толстой: Из украинского села - в Мюнхен.
Игорь Померанцев: Поверх Барьеров. Радиожурнал литературы, искусства, культуры. В эфире мюнхенская студия Радио Свобода. У микрофона Игорь Померанцев. Этот выпуск Поверх барьеров посвящен главному в нашей жизни - погоде. Ее пластическому воплощению в музыке, поэзии, живописи, кино. Но начнем не с точки пересечения погоды и культуры, а с погоды, так сказать, в чистом виде, как мы ее воспринимаем ежедневно. Со мной в студии коллега, Евгений Кушев. Я бы рискнул назвать вас, Евгений, человеком-барометром. Вы так чувствительно реагируете на погоду, что, признаюсь, по вашему выражению лица я сужу о грядущих осадках или колебаниях температуры. Евгений, когда и как вы поняли, что у вас роман с погодой?
Евгений Кушев: С детства я чувствую погоду. Необъяснимо это. Я ходил к врачу, проверял давление. Давление нормальное. Никаких отклонений нет. Может быть, моя бабушка, она часто обращала внимание - какой закат, какое небо. Какие звезды, какой ветер. И она умела предсказать погоду. И, я помню, мне было пять или шесть лет, и люди говорили: вот завтра будет опять дождливый день. А я говорил: нет, завтра будет хороший день. И действительно, если понимать под хорошим днем солнечный день, то было солнце.
Игорь Померанцев: Евгений, вы много путешествовали, если бы вы просили климатического убежища в какой-либо точке земного шара, где бы это произошло?
Евгений Кушев: Вот когда я раньше жил в Советском Союзе, то мне казалось, что лучше Грузии нет места на земле. А на западе, мне кажется, что Швейцария. Вот район озера четырех кантонов мне безумно нравится. Вообще, есть три места отвратных для жизни: Мюнхен, Цюрих и Инсбрук, где очень чувствуется фён. Вы знаете, что такое фён?
Игорь Померанцев: Я захватил с собой словарь ветров. Я бы хотел, чтобы вы прокомментировали несколько предложений из этого словаря. "Фён оказывает влияние на физическое и психическое состояние людей и животных. У больных появляется головные боли, беспокойство, тоска, головокружение, сердцебиение, бессонница и сны с кошмарами, обострение ревматизма и невралгии. При фёне понижается работоспособность человека, увеличивается количество преступлений и самоубийств". Насколько, по-вашему, прав автор и составитель этого словаря?
Евгений Кушев: Я думаю, что автор прав: в средние века в Баварии было такое правило, что преступление, совершенное в момент фёна, оно мягче наказывается, потому что фён - это смягчающее вину обстоятельство. За убийство не четвертовали, а вешали.
Игорь Померанцев: В том же словаре ветров сказано: "Причина и механизм этого еще не установлены". Этого губительного влияния фёна на человеческий организм. Может быть, у вас есть своя рабочая гипотеза?
Евгений Кушев: Нет, но я знаю другое. Есть такой метод интересный избавления от фёна. И я обращал внимание, как ведут себя местные люди. Они утром садятся и начинают пить пиво. Завтрак такой баварский - белые сосиски, обязательно три штучки, булочка и пиво. Скажем, если я выпью утром пива, я не смогу работать.
Игорь Померанцев: В общем, что хорошо немцу, от того русскому смерть.
Евгений Кушев: И наоборот.
Иван Толстой: Полвека в эфире. Перед возвращением в Россию Александр Солженицын совершил прощальное путешествие в Европу. О выступлении писателя по французскому телевидению рассказывал осенью 93-го года Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Александр Солженицын был приглашен бывшим ведущим телепрограммы "Апострофы" Бернаром Пиво выступить в новом телешоу "Бульон культуры". Бульон этот кипит и вываривается вот уже больше года. Но французским телезрителям в нем не хватает не только традиционного шалфея, но и перца. Пиво, который, несмотря на то, что он в третий раз встречается с вермонтским отшельником, до сих пор не научился произносить его имя, начал передачу с двух вопросов. Первый: как вы себя чувствуете? Вот ответ Солженицына: "Мои личные дела идут плотно, хорошо, я ими доволен. Но трудно говорить о своих делах, когда плохо идут дела на родине".
Второй вопрос, естественно, был: когда? "Когда вы возвращаетесь на родину"? Солженицын ответил: "В мае следующего года".
Кроме Бернара Пиво, писателю задавали вопросы философ Андре Глюксман, который по привычке пытался больше говорить о себе, бывший корреспондент газеты "Монд" в Москве Бернар Гета и обозреватель журнала "Экспресс" Жан-Пьер Казанова. Несколько вопросов были записаны на видеопленку. В том числе и бывшего президента Франции Жискара Д'Эстена, который, как на концерте цыганского ансамбля? задал вопрос о русской душе. Претерпела ли она за 70 лет коммунизма изменения? К счастью, Солженицын сказал, что он не специалист по душам.
Нужно отметить, что 75-летний писатель находится, что говорить, в хорошей спортивной форме. Он полон энергии, замечательно сосредоточен и, в отличие от многих французских журналистов, он был конкретен. Щепетильным оказался вопрос о революциях. Солженицын ответил, что он враг всех революций, включая французскую. Когда же Бернар Пиво стал намекать на то, что французская революция дала миру права человека и современную демократию, Солженицын сказал, что он, к сожалению, не может считаться с чьими то бы ни было чувствами, а лишь с исторической объективностью - современное общество дитя не революции, - сказал он, - а Термидора.
Еще одна попытка задать писателю острый вопрос касалась его поездки в Вандею, где на этой неделе празднуется 200-летие Вандейского восстания. Для левой французской интеллигенции это контрреволюция. Солженицын еще раз попытался объяснить свое негативное отношение к революции, как таковой, но, мне кажется, его не услышали. Общая атмосфера этого вполне теплого писательского бульона культуры включала в себя элементы подобострастия и непривычной застенчивости. Бернар Пиво говорил не на полтона а, скажем, на голос ниже, чем обычно. Но и Солженицын был представлен в мягкой версии - не судил Запад за робость прошлых лет и обещал в будущем писать короткие вещи.
На вопрос Пиво, если Бог существует, что он вам скажет, Солженицын, поправив Пиво, сказал, что "если" исключается, и сказал, что скажет ему: "Прости мне мои грехи". Но Бернар Пиво хотел услышать из уст писателя слова Всевышнего, чего он и не добился.
Если подвести итог, можно сказать, что по сравнению с мускулистыми речами русского писателя, наши французские интеллигенты, увы, выглядели растерянно и наивно. Словно им до сих пор трудно расстаться с коммунизмом. Одним - как с другом, другим - как с врагом.
Иван Толстой: Октябрьские события показали, насколько неустоявшимся был мир 93-го года в самом центре Москвы. Происходившее 3 и 4 октября наши корреспонденты освещали круглосуточно: Андрей Бабицкий, Радик Батыршин, Михаил Соколов, Сергей Сенинский - с московских улиц, Дмитрий Волчек и Владимир Кулистиков - из бюро на улице Медведева. Но в нашей передаче мы попробуем восстановить суть происходящего с помощью двух отражений. Издалека - оценка Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Тема сегодня в России, естественно, одна: конфликт Ельцина с парламентом, перешедший в кровавые столкновения, и последовавшая развязка. В эти дни невозможно было отойти от телевизора. Самым впечатляющим зрелищем, до того, как началась стрельба, была, конечно же, толпа на площади перед парламентом.
Дома новы, а предрассудки старые. Здание парламента модерное, но до чего же старинно, традиционно, легко узнаваемо было все, происходившее на этой площади. Главное - люди те же, что в XVI, скажем, веке. Телевизионный репортаж на самом деле - постановка "Бориса Годунова", подлинного, пушкинского. Совпадение до деталей, даже юродивый появился. Не знаю, попал ли он в объективы российского телевидения, но компания CNN сумела его обнаружить и показать, сопроводив этот кадр словами: "Тут собрались люди, которым нечего терять".
Поначалу происходящее было, скорее, комично. Человек с простым лицом в огромном коридоре парламента, крытом красными ковровыми дорожками, задумчиво играл на балалайке. А балалайка - она вроде скрипки, инструмент коварный, тут нужно быть Николаем Андреевым да еще по совету Розанова одеться во фрак, чтобы извлечь из нее что-то серьезное. К балалайке ближайшая ассоциация и аллитерация - балаган. Совсем уж балаганным зрелищем был парад воинства Руцкого, впереди которого важно вышагивал казак в прадедовской бекеше и с шашкой. Это напомнило начало гоголевской повести: "Хороший человек Иван Иванович. Какая у него бекеша!" А шашка его из того арсенала, который вывесила проветриваться баба Ивана Никифоровича. Но ведь, кроме шашек, оказались у него и "калашниковы".
От этих людей можно было ожидать всего, и, действительно, дождались. Им, похоже, действительно нечего терять. Удивительно было другое: позиция их вождей. Не столько парламента, который в подавляющем большинстве благоразумно разбежался, сколько, скажем, Хасбулатова. Что о нем ни говори, а в уме и хитрости ему не откажешь. Это не простак Руцкой. И неужели же он действительно рассчитывал сорвать ставку? Неужели толпу этих архаистов он принял за народ Москвы?
У парламента и у его как бы народных защитников цели с самого начала были разные, совсем не совпадающие. Вот сейчас говорят особенно часто, что за последние пять лет Россия изменилась так, как она не менялась столетиями. Не согласен. Она менялась все время. Всю большевистскую историю, в том числе. Народ подвергся резкой мутации. Он, что и говорить, принципиально и, похоже, необратимо вестернизировался. Это факт, ставший окончательно ясным в эти октябрьские дни. Защитники Хасбулатова с Руцким были не народ, а то, что называется обсевки. Наоборот, в парламенте собрались люди вполне продвинутые, не якобинцы, а термидорианцы, так сказать. Это, в основном, обделенная часть нынешней политической верхушки. Давление парламента на правительство, демагогически прикрываемое разговорами о народном благе, объясняется неудовлетворенными аппетитами. С этими людьми плохо поделились, львиную долю бывшей, так называемой, общенародной собственности отхватила старая номенклатура, которая хочет стать новой буржуазией. Депутатам осталось по машине Волга и по московской квартире. В нынешних масштабах этого маловато. Некоторая, и довольно ощутимая поддержка Парламента провинцией объяснялась, в сущности, теми же мотивами - слишком много захватили москвичи. Это все как бы низко, но понятно. Мотив деловой, а деловые мотивы по природе своей не могут быть такими уж высокими. Корыстные люди понятны, и, главное, с ними можно договориться, их можно купить, я бы сказал, и должно. Страшнее бескорыстные. Те самые, которые пошли захватывать Останкино и начали стрелять, а еще раньше убили двух милицейских. Это люди, увы, идейные. Этим они были еще вчера комичны. Но сегодня фарс обернулся-таки трагедией.
Иван Толстой: Это была оценка издалека. Теперь - взгляд непосредственного свидетеля. Записки Юнны Мориц.
Юнна Мориц: Что я делала в воскресенье? Читала книгу, когда вдруг позвонили из Киева и сказали, что в Москве началась битва у Белого дома. Многотысячная толпа прорвала кордоны под руководством вооруженных боевиков и захватила грузовики, и таранит милицию, убивая людей заточками, дубинками и камнями. Конечно, в Москве, наводненной вооруженными бандами, именно это должно было произойти. И все-таки, я надеялась, что в Киеве не могут об этом раньше узнать, чем в Москве. В моем телеящике кувыркалась реклама консервов, кто-то плясал и пел. Я включила радио, и минут через 20 оттуда уже повалил черный дым новостей. Хасбулатов, Руцкой с балкона призвали к захвату мэрии и Останкино. У Константинова есть оружие вплоть до бронетранспортеров. 5 этажей мэрии захвачено. Бьют заложников. На телевидении работает только второй канал. Возле Останкино 7-8 тысяч человек, в здание ворвалась вооруженная толпа, жгут, громят, убивают под руководством Ампилова и Макашова. Поливают из автоматов и гранатометов. Из окна я вижу, как над домами летают два вертолета - туда-сюда, туда-сюда. И доносится издали радостно-яростный рев толпы и стрельба. Там баркашовцы со свастикой и в луже крови убитый видеоинженер. Спецназ в двух машинах соблюдает нейтралитет. Правительство обещает прислать войска, бронетехнику, мотострелков. Их нет, как нет. А снайперы отстреливают людей, как дичь. Хасбулатов ликует. Останкино взято. Наступил решительный перелом, окончен первый этап, любой ценой надо брать Кремль. Время от времени сообщают о том, что движутся верные президенту войска и колонны танков. Значит, есть и неверные президенту. Но никто вообще не видит этих верных танков и войск. Диктор "Вестей" читает обращение Ельцина. Мол, если с ним что-то случиться, обязанности президента будут исполнять глава правительства. Руцкой уволен и лишен всех званий. Где Ельцин? Что с ним может случиться? Где эти верные президенту войска? Ясности никакой.
Мы идем в больницу Склифосовского. А туда везут и везут на скорой, на грузовиках, на самосвалах, на Жигулях. Раненых везут, иногда убитых.
Польские корреспонденты подобрали раненого на улице. Привезли на своей машине такой разбитой, что непонятно, как доехали вообще. Санитар говорит кому-то: "Вперед ногами еще рано, рано еще".
Парень привез труп и орет на врача: "Везите быстро в реанимацию!". "А что толку, - врач говорит, - зрачки широкие". "Да что ты стоишь, ты разуй глаза, я сейчас очки тебе вправлю, - орет этот парень. - Да мы все пятеро из Одессы. Четверых я уже оставил в больнице". Он явно на взводе и, уходя, говорит: "Ну, сейчас мы подстрелим хотя бы еще одного ельцинца".
В приемном отделении 10 милиционеров в бронежилетах и с автоматами. Мать ищет мальчика 13 лет. Ей говорят: "Нет, не привозили, не видели. И вообще детей в другое место должны везти".
Девушка лет 18-ти пришла с матерью и умоляет врачей: "Поймите, у меня очень редкая группа крови. Она может понадобиться".
На носилках выносят труп человека в пятнистой форме. Лица не видно, клеенкой накрыт. Из-под клеенки все время рука вырывается, как живая, никак не могут ее успокоить. Уборщица говорит: "Сколько молодых сегодня ушло! И не бояться ведь, не бояться!". А что это за машина все ждет и ждет? "А трупочки ждет, трупочки, - отвечает водитель". О, Господи, я слышу впервые такое слово, мне дурно.
"Осторожнее по телефону, - говорит санитарка, - ведь все прослушивают".
Уже привезли с черемухой, у нас уже прямо глаза слезятся от этого". "Да, да, мы лечим и тех и этих, у нас такая профессия. Мы вне политики, - объясняет кому-то врач. Милиция не пускает корреспондентов, чтоб не мешали. А людей везут и везут. Правых и левых, этих и тех. Здесь они все равны, на носилках, сочащихся кровью. Где верные президенту войска? Где войска московского округа? На чьей стороне госбезопасность, которая телефоны прослушивает и ведет наружное наблюдение?
Репортаж CNN был просто великолепен. Журналисты высочайшего класса, бесподобная техника. Даже когда ушли они от шквального огня, все равно на крыше оставили живую камеру, и весь мир, и мы, благодаря CNN, видели это все как вблизи. Но еще никто не придумал такую технику, чтобы в Москве не будучи, пережить эту ночь именно здесь и сейчас, где за окнами кровь, пальба, дым пожаров и зверское горло вооруженной толпы и беззащитный город. Ни войск, ни милиции. Это не переводится ни на какой язык, ни на какой язык не переводится гениальная Ахеджакова, голос ее, лицо и это звонкое, летящее в ночь: "Не спите люди, не спите!".