Передача вторая >>>
"Признанный законодатель мира"
С появлением культуры гения, художник начинает сознавать себя "непризнанным законодателем мира". Об этом писал английский поэт Перси Биш Шелли. Но со временем романтическая культура пускает корни, укрепляется и становится доминирующей. Таким образом, из законодателя непризнанного художник становится законодателем признанным, а в массовом сознании - кумиром. Россия обожает Пушкина. Пушкин обожал Моцарта. "Оба эти имени - пишет русский музыковед Елена Ходорковская - невольно попадали в резонанс, символизируя эстетический идеал... страстно и экстатично постулируемый".
Продолжая разговор о культуре гения, я хотел бы обратить внимание на одно противоречие. С одной стороны, по словам Пушкина, Гений и злодейство - две вещи несовместные. С другой - гений может себе позволить то, чего не могут простые смертные. В иных проявлениях культа, гений рассматривается как сверхчеловек, он - по ту сторону добра и зла. В одной из наших передач - Поверх барьеров - поэт Андрей Вознесенский рассказывал, что Дмитрий Шостакович однажды просил у него прощения за некорректный поступок. И удивлялся: как может гений просить прощения?
Вот как относились, и все еще относятся в России к Пушкину и Моцарту. Привожу слова русского музыковеда Елены Семеновны Ходорковской:
...сама таинственная логика плетения культурной ткани окрасила отношение к [Моцарту] в России в тона беспредельного и самозабвенного восторга, позаботившись увязать его имя с первой и последней бесспорной любовью россиян - Пушкиным... В контексте культурной топики оба эти имени невольно попадали в резонанс, символизируя эстетический идеал, тем более страстно и экстатично постулируемый, чем менее ему соответствовала российская художественная и внехудожественная действительность. И как же характерна для российского моцартианства эта тональность упоенного благоговения и беспредельной преданности, столь схожая с типом отношения к Пушкину... Как и Пушкин, Моцарт часто оказывался высшим авторитетом в поисках ответов на наиболее сложные и сущностные вопросы культурного самосознания...
Можете себе представить, как непросто осуществить задачу, которую мы наметили в начале нашего цикла - "заставить памятники спускаться с пьедестала".
[Salieri, увертюра из оперы Les Horaces - Горации.]
Вернемся к комлексу вопросов, связанных с пушкинской пьесой Моцарт и Сальери. Пушкинист Вадим Эразмович Вацуро.
Вацуро
Проблематика этого произведения оказалась гораздо более созвучной, чем ее, условно говоря, драматическая структура. Отсюда черпаются формулы: Гении и злодейство две вещи несовместные, Музыку я разъял, как труп, Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля и т.д. и т.д. Вот на эти поговорочные речения, апофегмы, формулы произведение стало рассыпаться. И их обычно читают буквально. Почему этого нельзя делать мы тоже немножко позже об этом поговорим.
Corti
Вот эти-то формулы, которые, по мнению Вацуро, нельзя читать буквально, мне и показались неубедительными. Как показались мне неубедительными и такие фразы в пушкинской пьесе:
...Бомарше говаривал мне: "Слушай, брат Сальери, Как мысли черные к тебе придут, Откупори шампанского бутылку Иль перечти "Женитьбу Фигаро";
или
...дай, схожу домой, сказать Жене, чтобы меня она к обеду Не дожидалась. /P>
Встретившись с пушкинистом Сергеем Фомичевым, я поделился своими сомнениями. Вот как он на это реагировал.
Фомичев
Тут мы с вами никогда не сойдемся. Именно потому, что я профессионально занимаюсь пушкиноведением. Общепризнано, что это один из шедевров творчества Пушкина. В чем тут дело? Моцарт и Сальери. Ведь, какая модель тут воссоздана? Модель современная и на все времена. И модель очень острая и, пожалуй, неразрешима. В предварительной беседе с вами я выяснил, что вам не совсем кажется убедительным: Гений и злодейство - две вещи несовместные. Это суть этой коллизии. Мы это понимаем, что они не должны быть совместны. Но ведь у Пушкина звучит Гений и злодейство - две вещи несовместные со знаком модальности. Не должны быть совместны. Иначе этот мир не выживет. А та коллизия, которая его привлекла, - и, я убежден в этом, привлекла потому что он доверял исторической точности этой версии - сама коллизия чрезвычайно... опять же, современна на все времена. Перед нами два типа художника. Перед нами коллизия о том, чем определяется дар человека. Что это? Условие упорного труда? Он разъял музыку, как труп... проверил алгеброй Сальери. Он действительно труженик, он действительно человек умелый. И есть художники, у которых есть божеский дар, который получил это, не приложив к этому, как кажется труженику от искусства Сальери, упорного труда. Вот два типа. Вопрос, если хотите, общефилософский. Без гениев движения нет, именно они определяют движение вперед. Основная масса людей считают себя очень обиженными, что, вот, одним это дается, другим это не дается. Вот здесь где-то вертится мысль Пушкина. И это действительно коллизия, которая постоянна и вечна. Человеку талантливому в этом мире труднее жить. Труднее жить именно потому, что он постоянно должен не просто делать свое дело, а постоянно отбиваться от людей, которые считают, что он выскакивает, что он позволяет себе то, что не позволено, так сказать, любому смертному. Это обычная коллизия большого такого, и социального, и философского плана. И именно поэтому, вот эта пьеса, она в профессиональном пушкиноведении и, вообще, в обыденном восприятии Пушкина... У нас в стране, предположим, эта пьеса считается одной из лучших пушкинских пьес.
[Salieri, из третьей части, Andantino, первого концерта для фортепиано и оркестра.]
Corti
Что можно еще сказать о роли поэта в культуре романтизма. Итак: по словам Шелли, поэт создает человеческие ценности и задумывает формы социального порядка. Таким образом, он становится непризнанным законодателем мира. Художник - демиург, строящий реальность в соответствии с категориями своего собственного разума.
Хорошо, художник создает собственный мир. Но имеет ли он при этом право вольно обращаться с историческими фактами? Французский биограф Моцарта, Кастиль-Блаз, современник Пушкина, рассказывает такой эпизод. К нему обратился комедиограф Альфред де Виньи с вопросом: сможет ли он доказать, что Сальери отравил Моцарта. Получив отрицательный ответ, Де Виньи прокомментировал: "А жаль, был бы интересный сюжет". И драму не написал. Написал Пушкин. Надо сказать, что и в России кое-кто задавал себе вопрос: допустимо ли положить недоказанное обвинение в основу художественного произведения? Об этом Вадим Вацуро.
Вацуро
Уже при жизни Пушкина возник вопрос об исторической аутентичности и об источниках Моцарта и Сальери. Когда Павел Александрович Катенин, друг Пушкина, очень даровитый поэт, драматург и прекрасный знаток театра вспомил о Пушкине, рассказывая о нем его первым биографам, он в двух словах сказал и о Моцарте и Сальери. Смысл его высказывания заключался в следующем. Действие суховато, но трагедия заслуживает еще больший упрек. Есть ли твердые доказательства тому, что Сальери отравил Моцарта. Если таких доказательств нет или у Пушкина было что-то в распоряжении позитивное, то нужно было бы сделать об этом примечание, какое-то предисловие, как писал Катенин, "уголовной прозы". Потому что этически немыслимо обременять таким тяжким обвинением художника, может быть и посредственного, но теме не менее реально существовавшего. Вот эта идея как-бы этической двусмысленности Моцарта и Сальери была Катениным брошена. Она получила новую жизнь в ХХ-м веке. Вопрос о том, имел ли Пушкин право взять эту легенду в качестве основы для драматического произведения и, таким образом, как бы канонизировать ее в сознании читателя и возможно и зрителя, он по сие время не теряет актуальности.
[Salieri, вариация њ1 на тему испанской фолии.]
Corti
На вопрос о том, имел ли Пушкин право взять легенду об убийстве Моцарта Сальери в качестве основы для драматического произведения, отвечает Сергей Фомичев.
Фомичев
Думаю, что художник вправе это сделать, художник вправе это сделать. Вот. Ну я убежден в том, что Пушкин был уверен, что вот эта версия наиболее правомерна. Если бы у него было сомнений в этой версии, очевидно он избрал бы какой-нибудь другой сюжет, который позволили бы ему развернуть волнующую его коллизию. Пушкин был убежден в этом. Пушкин был... мог сослаться на какие-то источники, которые каались ему авторитетными и которые были в то время действительно авторитетны. Так обстоит дело с фактической основой пьесы. Я бы не стал вот так относиться к Пушкину несколько прагматически, так сказать: хороший сюжет. Ведь примерно та же ситуация и с Борисом Годуновым. До сих пор историческая наука не может однозначно ответить на вопрос, был ли виновный Борис Годунов в убийстве царевича Дмитрия. До сих пор продолжаются споры. Они шли и в пушкинское время и Пушкин принял одну из этих сторон. Но принял потому, что он был убежден в этом. Насколько я знаю Пушкина и насколько я занимался им, его творчеством в целом, так сказать, я не думаю, что Пушкин так относился бы легко, его не интересовала истина, а вот интересны поворт, так сказать, событий. Думаю, что он усматривал в этом истину. Из всех версий он выбрал эту и мог это подтвердить. Если бы он написал предисловие к Моцарту и Сальери, он бы мог привести те мнения тех ученых, которые эту точку зрения выдвигали. И мог бы присоединиться к ним. Художник, который развивает один из таких мифов или одну из таких легенд - собственно любого художника можно в этом обвинить, не только Пушкина, так сказать... Что он вправе был это сделать, я в этом убежден.
[Salieri, вариация номер 3 на тему испанской фолии.]
Corti
В передаче Так создаются легенды я обратил внимание на одно высказывание Вадима Вацуро в его анализе произведения Пушкина.
Вацуро
Моцарт гений, но именно потому, что он пришел как бы органом божества, именно потому, что моцартовской высоты достигнуть не может никто, ни сам Сальери, но вся музыка. Все искусство в целом совершенно не способно достигнуть этой высоты. И оно погибнет. Оно погибнет от сознания этой невозможности.
Corti
Мне кажется, в этой мысли Вацуро таится интуитивная догадка, но только если эту мысль перевернуть. Биограф Моцарта Альфред Эйнштейн писал, что
Моцарт поддается влиянию [других композиторов] совсем непринужденно, по-женски... (он) традиционалист; он не хочет делать... что-то новое, что-то другое, он хочет делать лучше.
Да, Моцарт не был новатором. И он действительно делал лучше. Но мы ничего не поймем в творчестве австрийского композитора, если отвлечемся от музыкально-исторического контекста, как это делает моцартовская агиология всех времен. Моцарт не появился из ниоткуда. Его творчество есть сумма и сублимация целой музыкальной эпохи. С появлением Моцарта мы эту эпоху стали постепенно забывать, для нас она вся в Моцарте. Мы стали забывать о целой плеяде композиоров, выдающихся композиторов, труд которых оказал на Моцарта огромное влияние. Назову их поименно: это Йоган Кристиан Бах, Филиип Эммануэль Бах, Йоганн Адольф Гассе, Джованни Паизиелло, Доменико Чимароза, Антонио Сальери и многие другие. Они строили пирамиду блок за блоком. Вершиной пирамиды оказался Моцарт. Да, Моцарт квинтэссенция. И получив доступ к квинтэссенции, нас уже не интересует из чего она состоит. Так что искусство погибло. Но не искусство после Моцарта, а - до него. Погибло в нашей исторической памяти.
[Римский-Корсаков, отрывок из оперы Моцарт и Сальери.]
Только что прозвучащий отрывок из оперы Римского-Корсакова Моцарт и сальери, я дал в качестве музыкальной иллюстрации к анализу пушкинской пьесы Моцарт и Сальери Вадима Эразмовича Вацуро.
Вацуро
Пушкин сумел сделать то, что, вероятно, не умели уже делать его современники. Трагедия как таковая исчезает как эстетический феномен в 30-е годы XIX в. Можно написать только драму. В драме понятие исторической аутентичности важно. В трагедии нет. Это трагедия. Казалось бы реальная фигура жившего только что, вот восемь лет назад, человека, строится по законам трагического героя. Я бы сказал античного героя. Потому что теперь Сальери борется не с Моцартом, он борется с роком как Эдип. И основная контраргументация в этом споре заключается в том, что Моцарт, не зная, спонтанно походя, опровергает все построения Сальери. Здесь вступает в действие случай. Моцарт наивен, потому что наивен гений. Моцарт. Вот этой наивностью, этой спонтанностью, этим даром, не выработанным, а приобретенным Сальери не обладает. Он все время находится в кругу сумрачных и глубоких и мрачных размышлений. Моцарт нет. Он живет так, как ему живется. Он может наслаждаться забавной сценкой со стариком. Он наивно сообщает Сальери, что он не может отделаться от этой черной фигурой черного человека и пишет Реквием. Сальери понимает, что для Моцарта это самое время Реквием писать, а Моцарт этого не понимает. Он ничего не ждет, он наивен и открыт. У Пушкина есть прелестное стихотворение по своей глубине и изъяществу.
Таков прямой поэт, Он сетует душой на пышных Играх Мельпомены И улыбается забаве площадной Иль вольности лубочной сцены.
Вот это Моцарт. Он улыбается забаве площадной иль вольности лубочной сцены. А игры Мельпомены его могут быть допущены. Сальери не обладает этим потому что ему не дано дара свыше. Поэтому, когда Моцарт его спрашивает: А правда ли Сальери, что Бомарше кого-то отравил? - вы знаете, есть удивительная интерпретация, очень умная и очень красивая. Создается впечатление, что Моцарт все время разгадывает те капканы, которые ставит Сальери. Вот он задумывает отравление, Моцарт заводит разговор на Реквием. Если бы это было так, трагедии бы не было. Потому что все это результат совпадений, случая. Это приходит извне, это приходит по интуиции. И апофеоз этого случая в последней сцене, страшной сцене. Моцарт совершенно также наивно, совершенно также спонтанно и стой мудростью, которая является высшей мудростью наивности, бросает фразу Гений и злодейство - две вещи несовместные. А почему? А Бомарше и Леонард? Вот в этот момент происходит то, что происходит в Пиковой даме. Герман обдернулся: Ваша дама бита. Ведь чашу-то дружбы они должны были пить вместе? Возьмем в руки эту сцену и перечитаем ее. Когда Моцарт произносит свои слова о гении и злодействе: Ты думаешь? так пей же. С этого момента начинается падение Сальери. Он обдернулся, он отдался тому порыву, который не может быть проконтролируем. И дальше: Постой, постой! Ты выпил без меня?
[Римский-Корсаков, отрывок из оперы Моцарт и Сальери.]
Вацуро
Вот эта фраза всегда меня удивляла. Это загадочная фраза, и я думаю, что ее можно истолковать только одним образом. Чаша дружбы это круговая чаша. Она передается из рук в руки. Моцарт должен был отпить из нее и передать ее Сальери. Вот тогда и получается, что смерть окончательно торжествует над всем, что есть - над Моцартом и Сальери - но искусство спасено. Гибнет не только Моцарт. Гибнет и Сальери. Они уходят вместе во имя спасения искусства. Тогда это высокая философская жертва. А когда один лишь Моцарт допивает бокал до конца, это простое убийство. Случай. Случай - орудие провидения, говорил Пушкин. И на случае очень многое построено в его философии причинно-следственных отношений и связей. Случай разрушает мир верно. Случай разрушает мир Сальери. Жертва не принята. Последняя нота сомнения это - приговор самому себе. Вот как мне представляется структура характеров Сальери и Моцарта в этом пушкинском произведении.
Corti
Таков мир Пушкина в интерпретации Вадима Эразмовича Вацуро. Таков мир поэта. Мне, конечно, трудно себе представить исторического Сальери - по кличке Бомбоьери из-за страсти его к конфетам - в образе трагического героя. Но, как пишут авторы одной из биографий Сальери: "Пушкинская драма живет в своем поэтическом мире, в котором героями являются абстрактные личности".
[Римский-Корсаков, отрывок из моцартовского Реквиема в опере Римского-Корсакова Моцарт и Сальери.]
И вот, что нам говорил Вадим Вацуро в завершении своего анализа.
Вацуро
Быть может, я не могу поручиться, что это чтение единственное и абсолютно правильное, но оно опирается на семантику драматического действия в этом произведении. Оно находит себе аналогив философии искусства в других произведениях Пушкина. При этом чтении, во-первых невозможно читать по ключевым фразам, потому что слово у него меняет свои смыслы в пределах разных контекстов, во-вторых невозможно противопоставлять Сальери-Моцарта по линии гений и не гений, талант и ремесленник. А в-третьих я думаю, что борьба человека с роком, с судьбой, с провидением, если хотите, это не клевета на историческое лицо. И не странно ли нам кажется, что этическая проблематика возникает все время в интерпретации, а пьесой продолжают увлекаться, более того упиваться. Что-то здесь есть, знаете, тоже от рока. Не боремся ли мы как Сальери с ним?
[Salieri, вариация 20 на тему испанской фолии.]
Corti
Намек Вацуро понятен. Перестаньте бороться с пьесой Пушкина: бесполезно. Пушкин дал художественное оформление, художественную организацию слухам о том, что композитор Сальери отравил композитора Моцарта. Наша передача, среди прочих, ставила вопрос, имел ли Пушкин право положить недоказанное обвинение в основу своего произведения. Как мы слышали, так вопрос ставить нельзя. Хотя, проблематика произведения шире: она не заключается лишь в вопросе, убил ли Сальери Моцарта, завидовал ли он ему, или имел Пушкин право.
[Salieri, вариация 25 на тему испанской фолии.]
В заключение скажу еще, что культ гения мы унаследовали от прошлого века, который вскоре станет позапрошлым. Но культ, как мы видим, жив и по сей день. Поэт по прежнему остается признаным законодателем мира. Он продолжает диктовать нам свои законы, не только в мире искусства, но и в мире реальности. Из мира поэзии переходим в мир истории. Замечу - и проясню это замечание в последующих передачах цикла - что в наше время специалисты маркетинга искусно используют культ гения - его продукцию они сумели превратить в товар ширпотреба. Что касается Моцарта, разговор о нем еще предстоит и, в следующей передаче вы услышите его музыку. Правда, подана она будет нетрадиционно.
"Признанный законодатель мира"
С появлением культуры гения, художник начинает сознавать себя "непризнанным законодателем мира". Об этом писал английский поэт Перси Биш Шелли. Но со временем романтическая культура пускает корни, укрепляется и становится доминирующей. Таким образом, из законодателя непризнанного художник становится законодателем признанным, а в массовом сознании - кумиром. Россия обожает Пушкина. Пушкин обожал Моцарта. "Оба эти имени - пишет русский музыковед Елена Ходорковская - невольно попадали в резонанс, символизируя эстетический идеал... страстно и экстатично постулируемый".
Продолжая разговор о культуре гения, я хотел бы обратить внимание на одно противоречие. С одной стороны, по словам Пушкина, Гений и злодейство - две вещи несовместные. С другой - гений может себе позволить то, чего не могут простые смертные. В иных проявлениях культа, гений рассматривается как сверхчеловек, он - по ту сторону добра и зла. В одной из наших передач - Поверх барьеров - поэт Андрей Вознесенский рассказывал, что Дмитрий Шостакович однажды просил у него прощения за некорректный поступок. И удивлялся: как может гений просить прощения?
Вот как относились, и все еще относятся в России к Пушкину и Моцарту. Привожу слова русского музыковеда Елены Семеновны Ходорковской:
...сама таинственная логика плетения культурной ткани окрасила отношение к [Моцарту] в России в тона беспредельного и самозабвенного восторга, позаботившись увязать его имя с первой и последней бесспорной любовью россиян - Пушкиным... В контексте культурной топики оба эти имени невольно попадали в резонанс, символизируя эстетический идеал, тем более страстно и экстатично постулируемый, чем менее ему соответствовала российская художественная и внехудожественная действительность. И как же характерна для российского моцартианства эта тональность упоенного благоговения и беспредельной преданности, столь схожая с типом отношения к Пушкину... Как и Пушкин, Моцарт часто оказывался высшим авторитетом в поисках ответов на наиболее сложные и сущностные вопросы культурного самосознания...
Можете себе представить, как непросто осуществить задачу, которую мы наметили в начале нашего цикла - "заставить памятники спускаться с пьедестала".
[Salieri, увертюра из оперы Les Horaces - Горации.]
Вернемся к комлексу вопросов, связанных с пушкинской пьесой Моцарт и Сальери. Пушкинист Вадим Эразмович Вацуро.
Вацуро
Проблематика этого произведения оказалась гораздо более созвучной, чем ее, условно говоря, драматическая структура. Отсюда черпаются формулы: Гении и злодейство две вещи несовместные, Музыку я разъял, как труп, Мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля и т.д. и т.д. Вот на эти поговорочные речения, апофегмы, формулы произведение стало рассыпаться. И их обычно читают буквально. Почему этого нельзя делать мы тоже немножко позже об этом поговорим.
Corti
Вот эти-то формулы, которые, по мнению Вацуро, нельзя читать буквально, мне и показались неубедительными. Как показались мне неубедительными и такие фразы в пушкинской пьесе:
...Бомарше говаривал мне: "Слушай, брат Сальери, Как мысли черные к тебе придут, Откупори шампанского бутылку Иль перечти "Женитьбу Фигаро";
или
...дай, схожу домой, сказать Жене, чтобы меня она к обеду Не дожидалась. /P>
Встретившись с пушкинистом Сергеем Фомичевым, я поделился своими сомнениями. Вот как он на это реагировал.
Фомичев
Тут мы с вами никогда не сойдемся. Именно потому, что я профессионально занимаюсь пушкиноведением. Общепризнано, что это один из шедевров творчества Пушкина. В чем тут дело? Моцарт и Сальери. Ведь, какая модель тут воссоздана? Модель современная и на все времена. И модель очень острая и, пожалуй, неразрешима. В предварительной беседе с вами я выяснил, что вам не совсем кажется убедительным: Гений и злодейство - две вещи несовместные. Это суть этой коллизии. Мы это понимаем, что они не должны быть совместны. Но ведь у Пушкина звучит Гений и злодейство - две вещи несовместные со знаком модальности. Не должны быть совместны. Иначе этот мир не выживет. А та коллизия, которая его привлекла, - и, я убежден в этом, привлекла потому что он доверял исторической точности этой версии - сама коллизия чрезвычайно... опять же, современна на все времена. Перед нами два типа художника. Перед нами коллизия о том, чем определяется дар человека. Что это? Условие упорного труда? Он разъял музыку, как труп... проверил алгеброй Сальери. Он действительно труженик, он действительно человек умелый. И есть художники, у которых есть божеский дар, который получил это, не приложив к этому, как кажется труженику от искусства Сальери, упорного труда. Вот два типа. Вопрос, если хотите, общефилософский. Без гениев движения нет, именно они определяют движение вперед. Основная масса людей считают себя очень обиженными, что, вот, одним это дается, другим это не дается. Вот здесь где-то вертится мысль Пушкина. И это действительно коллизия, которая постоянна и вечна. Человеку талантливому в этом мире труднее жить. Труднее жить именно потому, что он постоянно должен не просто делать свое дело, а постоянно отбиваться от людей, которые считают, что он выскакивает, что он позволяет себе то, что не позволено, так сказать, любому смертному. Это обычная коллизия большого такого, и социального, и философского плана. И именно поэтому, вот эта пьеса, она в профессиональном пушкиноведении и, вообще, в обыденном восприятии Пушкина... У нас в стране, предположим, эта пьеса считается одной из лучших пушкинских пьес.
[Salieri, из третьей части, Andantino, первого концерта для фортепиано и оркестра.]
Corti
Что можно еще сказать о роли поэта в культуре романтизма. Итак: по словам Шелли, поэт создает человеческие ценности и задумывает формы социального порядка. Таким образом, он становится непризнанным законодателем мира. Художник - демиург, строящий реальность в соответствии с категориями своего собственного разума.
Хорошо, художник создает собственный мир. Но имеет ли он при этом право вольно обращаться с историческими фактами? Французский биограф Моцарта, Кастиль-Блаз, современник Пушкина, рассказывает такой эпизод. К нему обратился комедиограф Альфред де Виньи с вопросом: сможет ли он доказать, что Сальери отравил Моцарта. Получив отрицательный ответ, Де Виньи прокомментировал: "А жаль, был бы интересный сюжет". И драму не написал. Написал Пушкин. Надо сказать, что и в России кое-кто задавал себе вопрос: допустимо ли положить недоказанное обвинение в основу художественного произведения? Об этом Вадим Вацуро.
Вацуро
Уже при жизни Пушкина возник вопрос об исторической аутентичности и об источниках Моцарта и Сальери. Когда Павел Александрович Катенин, друг Пушкина, очень даровитый поэт, драматург и прекрасный знаток театра вспомил о Пушкине, рассказывая о нем его первым биографам, он в двух словах сказал и о Моцарте и Сальери. Смысл его высказывания заключался в следующем. Действие суховато, но трагедия заслуживает еще больший упрек. Есть ли твердые доказательства тому, что Сальери отравил Моцарта. Если таких доказательств нет или у Пушкина было что-то в распоряжении позитивное, то нужно было бы сделать об этом примечание, какое-то предисловие, как писал Катенин, "уголовной прозы". Потому что этически немыслимо обременять таким тяжким обвинением художника, может быть и посредственного, но теме не менее реально существовавшего. Вот эта идея как-бы этической двусмысленности Моцарта и Сальери была Катениным брошена. Она получила новую жизнь в ХХ-м веке. Вопрос о том, имел ли Пушкин право взять эту легенду в качестве основы для драматического произведения и, таким образом, как бы канонизировать ее в сознании читателя и возможно и зрителя, он по сие время не теряет актуальности.
[Salieri, вариация њ1 на тему испанской фолии.]
Corti
На вопрос о том, имел ли Пушкин право взять легенду об убийстве Моцарта Сальери в качестве основы для драматического произведения, отвечает Сергей Фомичев.
Фомичев
Думаю, что художник вправе это сделать, художник вправе это сделать. Вот. Ну я убежден в том, что Пушкин был уверен, что вот эта версия наиболее правомерна. Если бы у него было сомнений в этой версии, очевидно он избрал бы какой-нибудь другой сюжет, который позволили бы ему развернуть волнующую его коллизию. Пушкин был убежден в этом. Пушкин был... мог сослаться на какие-то источники, которые каались ему авторитетными и которые были в то время действительно авторитетны. Так обстоит дело с фактической основой пьесы. Я бы не стал вот так относиться к Пушкину несколько прагматически, так сказать: хороший сюжет. Ведь примерно та же ситуация и с Борисом Годуновым. До сих пор историческая наука не может однозначно ответить на вопрос, был ли виновный Борис Годунов в убийстве царевича Дмитрия. До сих пор продолжаются споры. Они шли и в пушкинское время и Пушкин принял одну из этих сторон. Но принял потому, что он был убежден в этом. Насколько я знаю Пушкина и насколько я занимался им, его творчеством в целом, так сказать, я не думаю, что Пушкин так относился бы легко, его не интересовала истина, а вот интересны поворт, так сказать, событий. Думаю, что он усматривал в этом истину. Из всех версий он выбрал эту и мог это подтвердить. Если бы он написал предисловие к Моцарту и Сальери, он бы мог привести те мнения тех ученых, которые эту точку зрения выдвигали. И мог бы присоединиться к ним. Художник, который развивает один из таких мифов или одну из таких легенд - собственно любого художника можно в этом обвинить, не только Пушкина, так сказать... Что он вправе был это сделать, я в этом убежден.
[Salieri, вариация номер 3 на тему испанской фолии.]
Corti
В передаче Так создаются легенды я обратил внимание на одно высказывание Вадима Вацуро в его анализе произведения Пушкина.
Вацуро
Моцарт гений, но именно потому, что он пришел как бы органом божества, именно потому, что моцартовской высоты достигнуть не может никто, ни сам Сальери, но вся музыка. Все искусство в целом совершенно не способно достигнуть этой высоты. И оно погибнет. Оно погибнет от сознания этой невозможности.
Corti
Мне кажется, в этой мысли Вацуро таится интуитивная догадка, но только если эту мысль перевернуть. Биограф Моцарта Альфред Эйнштейн писал, что
Моцарт поддается влиянию [других композиторов] совсем непринужденно, по-женски... (он) традиционалист; он не хочет делать... что-то новое, что-то другое, он хочет делать лучше.
Да, Моцарт не был новатором. И он действительно делал лучше. Но мы ничего не поймем в творчестве австрийского композитора, если отвлечемся от музыкально-исторического контекста, как это делает моцартовская агиология всех времен. Моцарт не появился из ниоткуда. Его творчество есть сумма и сублимация целой музыкальной эпохи. С появлением Моцарта мы эту эпоху стали постепенно забывать, для нас она вся в Моцарте. Мы стали забывать о целой плеяде композиоров, выдающихся композиторов, труд которых оказал на Моцарта огромное влияние. Назову их поименно: это Йоган Кристиан Бах, Филиип Эммануэль Бах, Йоганн Адольф Гассе, Джованни Паизиелло, Доменико Чимароза, Антонио Сальери и многие другие. Они строили пирамиду блок за блоком. Вершиной пирамиды оказался Моцарт. Да, Моцарт квинтэссенция. И получив доступ к квинтэссенции, нас уже не интересует из чего она состоит. Так что искусство погибло. Но не искусство после Моцарта, а - до него. Погибло в нашей исторической памяти.
[Римский-Корсаков, отрывок из оперы Моцарт и Сальери.]
Только что прозвучащий отрывок из оперы Римского-Корсакова Моцарт и сальери, я дал в качестве музыкальной иллюстрации к анализу пушкинской пьесы Моцарт и Сальери Вадима Эразмовича Вацуро.
Вацуро
Пушкин сумел сделать то, что, вероятно, не умели уже делать его современники. Трагедия как таковая исчезает как эстетический феномен в 30-е годы XIX в. Можно написать только драму. В драме понятие исторической аутентичности важно. В трагедии нет. Это трагедия. Казалось бы реальная фигура жившего только что, вот восемь лет назад, человека, строится по законам трагического героя. Я бы сказал античного героя. Потому что теперь Сальери борется не с Моцартом, он борется с роком как Эдип. И основная контраргументация в этом споре заключается в том, что Моцарт, не зная, спонтанно походя, опровергает все построения Сальери. Здесь вступает в действие случай. Моцарт наивен, потому что наивен гений. Моцарт. Вот этой наивностью, этой спонтанностью, этим даром, не выработанным, а приобретенным Сальери не обладает. Он все время находится в кругу сумрачных и глубоких и мрачных размышлений. Моцарт нет. Он живет так, как ему живется. Он может наслаждаться забавной сценкой со стариком. Он наивно сообщает Сальери, что он не может отделаться от этой черной фигурой черного человека и пишет Реквием. Сальери понимает, что для Моцарта это самое время Реквием писать, а Моцарт этого не понимает. Он ничего не ждет, он наивен и открыт. У Пушкина есть прелестное стихотворение по своей глубине и изъяществу.
Таков прямой поэт, Он сетует душой на пышных Играх Мельпомены И улыбается забаве площадной Иль вольности лубочной сцены.
Вот это Моцарт. Он улыбается забаве площадной иль вольности лубочной сцены. А игры Мельпомены его могут быть допущены. Сальери не обладает этим потому что ему не дано дара свыше. Поэтому, когда Моцарт его спрашивает: А правда ли Сальери, что Бомарше кого-то отравил? - вы знаете, есть удивительная интерпретация, очень умная и очень красивая. Создается впечатление, что Моцарт все время разгадывает те капканы, которые ставит Сальери. Вот он задумывает отравление, Моцарт заводит разговор на Реквием. Если бы это было так, трагедии бы не было. Потому что все это результат совпадений, случая. Это приходит извне, это приходит по интуиции. И апофеоз этого случая в последней сцене, страшной сцене. Моцарт совершенно также наивно, совершенно также спонтанно и стой мудростью, которая является высшей мудростью наивности, бросает фразу Гений и злодейство - две вещи несовместные. А почему? А Бомарше и Леонард? Вот в этот момент происходит то, что происходит в Пиковой даме. Герман обдернулся: Ваша дама бита. Ведь чашу-то дружбы они должны были пить вместе? Возьмем в руки эту сцену и перечитаем ее. Когда Моцарт произносит свои слова о гении и злодействе: Ты думаешь? так пей же. С этого момента начинается падение Сальери. Он обдернулся, он отдался тому порыву, который не может быть проконтролируем. И дальше: Постой, постой! Ты выпил без меня?
[Римский-Корсаков, отрывок из оперы Моцарт и Сальери.]
Вацуро
Вот эта фраза всегда меня удивляла. Это загадочная фраза, и я думаю, что ее можно истолковать только одним образом. Чаша дружбы это круговая чаша. Она передается из рук в руки. Моцарт должен был отпить из нее и передать ее Сальери. Вот тогда и получается, что смерть окончательно торжествует над всем, что есть - над Моцартом и Сальери - но искусство спасено. Гибнет не только Моцарт. Гибнет и Сальери. Они уходят вместе во имя спасения искусства. Тогда это высокая философская жертва. А когда один лишь Моцарт допивает бокал до конца, это простое убийство. Случай. Случай - орудие провидения, говорил Пушкин. И на случае очень многое построено в его философии причинно-следственных отношений и связей. Случай разрушает мир верно. Случай разрушает мир Сальери. Жертва не принята. Последняя нота сомнения это - приговор самому себе. Вот как мне представляется структура характеров Сальери и Моцарта в этом пушкинском произведении.
Corti
Таков мир Пушкина в интерпретации Вадима Эразмовича Вацуро. Таков мир поэта. Мне, конечно, трудно себе представить исторического Сальери - по кличке Бомбоьери из-за страсти его к конфетам - в образе трагического героя. Но, как пишут авторы одной из биографий Сальери: "Пушкинская драма живет в своем поэтическом мире, в котором героями являются абстрактные личности".
[Римский-Корсаков, отрывок из моцартовского Реквиема в опере Римского-Корсакова Моцарт и Сальери.]
И вот, что нам говорил Вадим Вацуро в завершении своего анализа.
Вацуро
Быть может, я не могу поручиться, что это чтение единственное и абсолютно правильное, но оно опирается на семантику драматического действия в этом произведении. Оно находит себе аналогив философии искусства в других произведениях Пушкина. При этом чтении, во-первых невозможно читать по ключевым фразам, потому что слово у него меняет свои смыслы в пределах разных контекстов, во-вторых невозможно противопоставлять Сальери-Моцарта по линии гений и не гений, талант и ремесленник. А в-третьих я думаю, что борьба человека с роком, с судьбой, с провидением, если хотите, это не клевета на историческое лицо. И не странно ли нам кажется, что этическая проблематика возникает все время в интерпретации, а пьесой продолжают увлекаться, более того упиваться. Что-то здесь есть, знаете, тоже от рока. Не боремся ли мы как Сальери с ним?
[Salieri, вариация 20 на тему испанской фолии.]
Corti
Намек Вацуро понятен. Перестаньте бороться с пьесой Пушкина: бесполезно. Пушкин дал художественное оформление, художественную организацию слухам о том, что композитор Сальери отравил композитора Моцарта. Наша передача, среди прочих, ставила вопрос, имел ли Пушкин право положить недоказанное обвинение в основу своего произведения. Как мы слышали, так вопрос ставить нельзя. Хотя, проблематика произведения шире: она не заключается лишь в вопросе, убил ли Сальери Моцарта, завидовал ли он ему, или имел Пушкин право.
[Salieri, вариация 25 на тему испанской фолии.]
В заключение скажу еще, что культ гения мы унаследовали от прошлого века, который вскоре станет позапрошлым. Но культ, как мы видим, жив и по сей день. Поэт по прежнему остается признаным законодателем мира. Он продолжает диктовать нам свои законы, не только в мире искусства, но и в мире реальности. Из мира поэзии переходим в мир истории. Замечу - и проясню это замечание в последующих передачах цикла - что в наше время специалисты маркетинга искусно используют культ гения - его продукцию они сумели превратить в товар ширпотреба. Что касается Моцарта, разговор о нем еще предстоит и, в следующей передаче вы услышите его музыку. Правда, подана она будет нетрадиционно.