"Валить или не валить?"

Радио Свобода продолжает дискуссию о новой волне эмиграции из Росси, которая началась интервью с журналистом Ольгой Романовой. Свою точку зрения в ходе дискуссии высказали американец Владимир Ермаков и "полуэмигрант" Михаил Мирный.

Сегодня эмигрантка Надя Рукин-Тайга, проект-менеджер компании Venice Projects, летает между Америкой и Италией, участвуя в организации международного выставочного проекта Glasstress, стартовавшего на 54-ой Венецианской биеннале современного искусства. А еще три года назад под своим русским именем - Надежда Яхотина - она жила в Новосибирске. В 90-е руководила сибирским ИД "Коммерсант" и дала жизнь региональному еженедельнику "Коммерсантъ-Сибирь". Позже – занималась политическим пиаром, основала собственное консалтинговое агентство и издавала журнал "Большой город". О том, как в один день можно принять решение покинуть свою страну Надя Рукин-Тайге рассказала корреспонденту Радио Свобода.

- В какой момент вы решили эмигрировать?

- До 2005 года мне даже в голову не приходило уехать из России. Я была вовлечена в происходящее вокруг и вполне позитивно настроена. Моя карьера складывалась в 90-е – период перемен, реформ и поисков, когда легко набирались скорость и высота. В 2000-е стало ясно, что в полете любого уровня тебя держат на прицеле - как утку в сезон охоты. Оказалось, что в бандитской России 90-х создавать новые проекты и работать было проще, чем в полицейском государстве 2000-х, чудесным образом объединившем лучшие кадры силовиков, выживших бригадиров ОПГ, коренных чиновников и их пасынков. Задора участвовать в этом шапито в качестве безголосой курицы, из которой выдавливают золотые яйца, а в случае чего могут ощипать и в суп отправить, становилось все меньше. Критической каплей, поменявшей плюс на минус, для меня стала очередная встреча в налоговой накануне последний президентских выборов. Само по себе общение с налоговой инспекцией и выплата налогов – рядовой и необходимый процесс для предпринимателя любой страны. Но вот стиль и методы, которые применяют российские налоговики, унизительны. Требование явиться строго в назначенное время, затем 40 минут ожидания в коридоре без каких-либо объяснений, а после тебе предлагают "горячий стул" на другом конце длинного стола, прямо напротив сверкающего золотыми запонками начальника. Интуитивно отодвигаю стул из зоны прямого обстрела и слышу вместо элементарного "здрасте": "Что? В глаза боитесь смотреть?". Наверное, так же по-хамски прозвучала в свое время эта реплика для моих предков, отправленных по этапу в сибирские лагеря. В тот момент я отчетливо поняла: все! Прекращаю читать между строк, носить коньяк, конфеты, конверты тем, кто и так уже живет за мой счет! Отказываюсь ходить на полусогнутых, быть подельником в круговой поруке, искать компромиссы там, где должен работать закон, а не кагэбэшные методы!

- А неужели раньше, будучи журналистом, и тем более – политическим пиарщиком, работая на "Яблоко", сотрудничая с Московской Хельсинкской группой, вы чего-то не знали про российскую систему, работающую на конвертах-коньяках и, главное – страхе и унижении?

- Система – это не коробка с сюрпризом, откуда должен выскакивать черт, как это происходит в России. Задачи демократической и тоталитарной системы схожи – ограничение и подчинение. Разница лишь в методах и стиле. Был ли выбор американской системы для меня рациональным и осознанным? Нет. Я, по сути, ничего не знала про Америку. Просто оглянувшись на себя в 37 лет, поняла, что возможность дальнейшей самореализации в России для меня закончилась. Можно было бы и дальше продолжать комфортно существовать в понятной реальности и привычном окружении. Для разнообразия начать издавать еще один журнал, пойти служить в нефтегазовую корпорацию, устроиться на работу в мэрию - то есть двигаться в заданном векторе "иметь – иметь еще". Но я предпочла начать все заново. И сделала это тихо. Без политических заявлений.

- То есть, вы сбежали?

- Я не оставила страну, и она меня не отвергала. Просто Россия перестала быть территорией моего личностного роста, и я сделала свой выбор. Для меня это был также и выбор между реальным созиданием и его имитацией. В цивилизованной практике любая маркетинговая деятельность, пусть и на рынке предвыборных технологий, в идеале направлена на то, чтобы спланировать и провести максимально эффективную кампанию в рамках имеющихся средств. А в нашей стране эти процессы превратились в тупое освоение бюджетов. Именно из-за этого я в свое время ушла из политического пиара. Я поняла, что надо искать что-то новое. Но в условиях ограничений – территорией и связями - выход один: внутренняя эмиграция. Например, получение единственной и самой большой радости от собственноручно выращенной капусты на огороде. Но в 37 лет я все-таки предпочла эмигрировать реально.

- А почему вы не сделали выбор в пользу борьбы за свои принципы? Как журналист, вы могли бы, к примеру, писать статьи про освоение политических бюджетов или защищали бы таких же, как вы, малых предпринимателей, закошмаренных налоговой…

- Я уже не хочу никаких плакатов, красных галстуков, а тем более посмертных орденов и медалей. Сопротивлению я предпочитаю личностное созидание. Хотя для кого-то борьба – это и есть личностный рост. Но, по моему мнению, несистемная борьба с системой лишь укрепляет ее. Акции протеста или статьи не заставляют правительство меняться. Они провоцируют людей задавать себе вопрос: "Валить или не валить?"

- Тогда можно было создать безобидный благотворительный фонд…

- Когда мы в рамках журнала делали благотворительные проекты, я убедилась, что наша власть за общественно полезные дела спрашивает еще строже, чем за любые другие. Мы решили на собственные средства построить детскую площадку. Нам поставили условие: объект будет стоять там, где это выгодно местной администрации. А именно – в одном из центральных дворов Новосибирска, то есть он будет предназначен для детей чиновников, а не на окраине, где площадка объективно нужнее.

- По-вашему, любая деятельность в России не имеет смысла в принципе? А рецепт от персональных и социальных бед – эмиграция?

- В моем понимании эффективна только деятельность со знаком "плюс", то есть та, которая "за". И я сознательно отстраняюсь от активности со знаком "минус" – "против". Потасовки с ОМОНом не повышают ни твой, ни соседский, ни "ментовской" уровень культуры. Для себя рецептом решения персональных и социальных проблем я назначила современное искусство. Так, например, буквально на днях стартовал наш проект Glasstress 2011 на 54-ой Венецианской биеннале современного искусства. Там наряду с Яном Фабром, Барбарой Блум, Захой Хадид, Виком Мунитс, Юпом ван Лисхаутом и другими звездами современного искусства участвуют четверо российских художников: Олег Кулик, Анатолий Журавлев, Константин Худяков и Recycle Group. В течение года мы планируем выставки Glasstress в Стокгольме, Риге, Нью-Йорке и Москве. К ним мы привлечем и других российских арт-деятелей. Вот в этом я и вижу свой возможный позитивный вклад в общественные перемены на территории России. Это особенно важно сегодня, когда в стране крайне низок уровень развития современной культуры. Посмотрите, в Бельгии которая меньше России в десятки раз, 490 арт-организаций (музеев, галерей, выставок, арт-школ). В Америке – 4331. А в России – лишь 138! Это даже меньше чем в одном Чикаго - там 186 культурных заведений. В Новосибирске три года назад была лишь одна галерея современного искусства и один художественный музей – это же абсурд!

- Что дала вам Америка кроме современного искусства?

- Новые горизонты. Помните, как в фильме "Елизавета. Золотой век": "Интересно, это мы открываем новые земли, или это новые земли открывают нас?" К тому же, как это ни парадоксально, но в Америке я перестала напрягаться. Несмотря на то, что в России у меня было все, я каждый вечер присаживалась на вулкан, чтобы подумать: как жить завтра. А в США, куда я эмигрировала без больших капиталов и практически без языка, моя социальная уверенность стала гораздо выше.

- А что оказалось самым сложным в эмиграции?

- Расставание с сознанием собственной важности и языковая среда. У меня, как у человека, всю жизнь проработавшего в сфере медиакоммуникаций, завышенные требования к уровню интеграции в языковую реальность. Признаюсь, по началу было искушение начать работать с русским комьюнити, издавать журнал или что-то писать в местные русские газеты. Но я поняла, что перейти из русского эмигрантского сообщества на интернациональный рынок будет значительно сложнее, чем пересечь океан. Я сделала ставку на образование и интеграцию. Но для этого мне пришлось забыть, кем я была в России и признать тот факт, что мой российский опыт не имеет в Америке никакой ценности. Я просто прекратила рассказывать о своем прошлом и сфокусировалась на "здесь и сейчас". Моя сегодняшняя работа – это некий компромисс между моей "русскостью" и новым, западным образом жизни.

- То есть, вы не окончательно порвали с Россией?

- Абсолютно нет. И не вижу смысла в этом. В России у меня остались бабушка, братья и друзья. Я сотрудничаю с русскими художниками, партнерами, галеристами. Но душевные привязанности и профессиональное развитие – разные вещи. Мне нравится жить и работать в Америке и Италии. А Россию я предпочитаю теперь исключительно навещать.

- Чем сегодняшняя волна эмиграции, по вашему мнению, отличается, например, от предыдущей?

- Эмиграцию двухтысячных я бы назвала космополитичной. В отличие от "колбасной" эмиграции девяностых, она "уносит" людей, не за красивой жизнью, а за перспективами. Эмигранты моего возраста думают об образовании детей, о собственной самореализации. А еще, как это ни печально, все они в один голос повторяют: "В России стариться нельзя".

- Многие в разговорах об эмиграции употребляют модное слово "космополит". Как лично вас коснулось это понятие?

- В Америке у меня впервые в жизни пропало ощущение границ. Я поняла, что могу жить и работать в любой стране. Потому что границы рынка в цивилизованном обществе определяются не странами, а сферами. В России же, живя и работая в Новосибирске, много путешествуя при этом по миру, я все равно чувствовала ограничения. Кроме того, российский космополитизм пока что имеет однонаправленный вектор. Многие мои друзья летают из России на выходные в Лондон, Милан, Рим, Париж. Но я не знаю ни одного иностранца, которому придет в голову просто так съездить на выходные, например, в Москву. И основная причина – они не могут быть уверены в своей безопасности.

- По-вашему эмиграция – это проблема для современной России?

- Наблюдая за русскими эмигрантами в Америке, я вижу, что сегодня из России уезжают самые перспективные, молодые, активные, сильные, богатые – все те, кто при определенных условиях мог бы изменить страну. При этом, у меня есть четкое ощущение, что российское государство никого не держит и совершенно не переживает из-за убывания рядов. Современная Россия ориентирована не на рост и развитие новых технологий. Она отстраивается как нефтегазовая корпорация с вектором на сокращение расходов. Поэтому желающим уехать без сожаления машут ручкой. Для обеспечения трубы сотрудников все равно хватит, и особого образования от них не потребуется. А оставшаяся узкая прослойка интеллигенции и бизнесменов вполне сможет поддержать удобоваримый уровень социально-культурной инфрастркутуры. Но дальше-то что? Посмотрите на социально-демографические данные по странам: Россия в вечном хвосте. Обидно? Мне – да. А владельцам нефтегазовой корпорации "Россия", думаю, нет. Так для кого из нас эмиграция должна быть проблемой?

Фото с сайта http://groupper.livejournal.com/4153.html