Дмитрий Волчек: В издательстве “Новое литературное обозрение“ вышла новая, четвертая книга Василия Филиппова. В нее вошли стихотворения 1984-1986 годов. Василий Филиппов, один из последних поэтов ленинградского андеграунда, страдает душевной болезнью и с 1993 года постоянно находится в психиатрических клиниках. Елена Шварц говорила о том, что он иллюстрирует такую черту петербургской поэзии как юродивость – род святости, служение Богу путем умаления себя и насмешки над собой; такие люди отказываются от разума ради даров духа. Стихотворения Филиппова полны бытовых деталей, это дневник, в котором часто встречаются имена персонажей ленинградского литературного подполья 80-х годов. Вот его стихотворение о поэте Александре Миронове.
Мальчик-Эрот натянул тетиву
Лука. Олофрена упала в траву.
Я за Мироновым зрачками слежу,
Не испуская ни писка, ни звука.
Мальчик Эрот обнаженный.
Деву лобзает прокаженный.
Время летит вереницей гусей.
Бабушка, мне чаю налей!
Миронов со своими зрачками
Возносится над веками,
Он спит в грехе повальном.
Он бредит в кабинете овальном,
Где окончилось Алисы Зазеркалье.
Внешне он похож на лиса.
Рядом с ним сидит немая актриса.
Как-то поживает советский писатель-крыса?
Жива ли еще моя Анфиса?
В комнате у Миронова тишина.
Тихо шелестит за окном луна.
У него возлюбленная одна,
Железная стена.
Входит Небесная Дева одна,
Вносит жалящий меч,
Чтобы голову у Миронова отсечь.
Зреет гроздями винограда слово.
Происходит обнажение тела от ветхого покрова.
Происходят изменения в природе.
Вещи застывают в кристальном небосводе.
Миронов наливает мне чай,
И зрачок-голубок садится на плечо.
Клюет лба острие.
Вот и встретились мы через много лет.
Садись на плечи, материнский свет.
И стихи прорастают в скелет,
И целуют в губы автопортрет.
Помню, мы давали внебрачья обет
И покинули вместе полуденный свет.
Наш корабль в постель слег,
Поднялась икона, снизился потолок.
И на ладонь мне положили раскаленный уголек
Арсенальной,
Жизни опальной.
В 2001 году поэт получил Премию Андрея Белого: возникшую еще в советские времена первую независимую награду для писателей андерграунда. Я видел Василия Филиппова только один раз, как раз в тот период, когда были написаны стихотворения, вошедшие в новую книгу НЛО – думаю, это был 1985 год. Осталось в памяти от этой встречи ощущение кротости. Очень тихим, нежным человеком он мне показался. Поэт и художник Светлана Иванова, написавшая предисловие к новому сборнику Филиппова, посетила поэта в больнице сразу после выхода новой книги и привезла ему экземпляры.
Светлана Иванова: Я его видела во второй раз. Мы были в свое время близкими подругами с Леной Шварц, а Лена его опекала. Она – из тех людей, кто его сделал поэтом, наставил на этот путь. Она его очень любила, ценила как поэта. Это был год 96-й, когда мы стали с ней активно общаться, тогда он уже лежал в больнице безвылазно, сначала его забирали на какое-то время, а вот последние лет 17 он лежит без отпусков. И Лена о нем рассказывала много. Потом мы ходили к ней, я писала небольшие рецензии, потом у меня была статья о флоре и фауне в петербургской поэзии. Там я разбиралась, какие растения и животные преобладают в стихах у Лены, у Сережи Стратановского и у Василия. И оказалось, что у Василия такой сплошной цветник, а из животных – одни насекомые: комары, бабочки, мотыльки. Но он по первому своему занятию биолог; может быть, каким-то образом это сказалось. А виделись мы до вчерашней встречи один раз, в Новый Год в этом году. Кроткий, нежный, очень жаждущий любви и всех любящий человек, такое от него ощущение. Сама доброта.
Дмитрий Волчек: В 80-е годы имя Филиппова было окружено почтением в кругах подпольных ленинградских писателей, ''второй культуры'', как тогда говорили. Я впервые услышал о Филиппове от Михаила Берга, который был его страстным поклонником. Критик и издатель самиздатского журнала ''Обводный канал'' Кирилл Бутырин тоже был его почитателем, о Елене Шварц вы сказали. Его стихи были хорошо известны, но его самого, как персонажа, в андерграунде не было – такая тень, о которой все слышали, но мало кто видел. Как Филиппов оказался в этой среде?
Светлана Иванова: Он оказался первый раз в больнице, потом оттуда сбежал, потом лежал в тюремной больнице, в Крестах, это был страшный период, два года, и после этого он начал писать стихи, то есть это самое начало 80-х. Но я это не застала, я намного младше, поэтому я попала в его уже очень широкую известность в петербургском андерграунде. Он считается самым младшим поэтом первого ряда.
Дмитрий Волчек: Вы приводите в своем предисловии к новой книге цитату из журнала ''Вестник новой литературы'', Михаил Берг его издавал, там Филиппов был назван ''коллективным бессознательным ''второй культуры''.
Светлана Иванова: Я думаю, что это вполне справедливо, потому что им занимались многие, они не намного его старше, просто он позже них вошел в этот круг, и это их дитя, младший брат. И Лена, и Виктор Кривулин относились к нему именно так. И сейчас, когда их уже нет, понятно, что теперь уже у младших товарищей, у нас, к нему особое почтение, любовь, как к осколку ''второй культуры'', которая уходит под воду, как Атлантида. Фактически, только Сергей Стратановский и Василий остались в Петербурге.
Дмитрий Волчек: Елена Шварц сравнивала Филиппова с Анри Руссо, но, наверное, можно сравнить его и с Антоненом Арто, который несколько лет провел в психиатрических больницах…
Светлана Иванова: Я думаю, что вообще в западной культуре очень много аналогий, да и в русской тоже. И такие состояния сознания, то, что пришлось и приходится переживать Василию, способствуют творчеству, и особенно это ясно по искусству второй половины 20-го века и начала 21-го, потому что это новые зоны: его состояние и психиатрический опыт плюс, конечно, большой талант, дают возможность найти что-то новое. Хотя впечатление тяжелое. Мы не заходили в больницу, но даже разговор с врачом и пребывание в больничном садике – все-таки это тяжело. И когда есть возможность его забирать, есть возможность как-то с ним общаться, все стараются помогать и принимать в нем участие. Вот совсем недавно Ольга Зикрата из Монреаля, девушка, не имеющая вообще этому кругу никакого отношения, специально прилетела в Петербург, нашла Василия, снимала его на видео. Его всячески опекает в последнее время гатчинская поэтесса Юля Ланская, она ему каждую неделю приносит фрукты, книги. Конечно, он во всем это нуждается, он всех помнит, любит.
Дмитрий Волчек: Я думаю, что и у наших слушателей возникнет вопрос: есть ли возможность как-то облегчить его участь? Что вы посоветуете сделать тем, кто сейчас эту передачу услышит и захочет помочь?
Светлана Иванова: Может быть, есть возможность его перевести в какие-то более человеческие условия? Думаю, что есть платные клиники, потому что он в бесплатной, обычной. Там сердобольные врачи пожилые, еще с советских времен... Не хочется о них говорить плохо, но, тем не менее, понятно, что это такое. От одного запаха этого заведения становится страшновато. Будем думать, как быть дальше. Была идея его принять заочно в Союз писателей, тоже какие-то льготы он получит.
Дмитрий Волчек: А пишет он что-то в последние годы?
Светлана Иванова: Сейчас — нет, его болезнь прогрессирует, к сожалению. Но еще не так давно, в начале 2000 годов — писал. В принципе, общаться с ним вполне можно, вчера охотно мы говорили, какие-то общие воспоминания у нас есть о 90-х годах, он вспоминал Витю Кривулина, который его опекал в свое время. То есть с памятью все у него хорошо. Он читает много, конечно, он очень любит сладкое, он любит красивую одежду, которой у него нет. Вот такая материальная помощь, конечно, ему нужна.
Дмитрий Волчек: Света, расскажите, как эта книга составлялась? Большая часть его рукописей уже издана?
Светлана Иванова: Я получила зимой от Кирилла Козырева и Бориса Останина эту рукопись, уже собранную, по-моему, в 2003 или 2004 году. Борис и Кирилл это все собрали, и эта книга является продолжением той, которая вышла в ''НЛО'', в серии ''Лауреаты Премии Андрея Белого''. Потому что в середине 80-х Вася писал очень много.
Дмитрий Волчек: Он ведь писал статьи и эссе, еще во времена журнала ''37''…
Светлана Иванова: Он пришел, будучи студентом биофака, в литобъединение к Давиду Дару. Тогда он пробовал писать статьи, эссе, в самом начале своего пути. И тогда же, по-моему, с помощью Дара, познакомился с Асей Львовной Майзель. Это пожилая дама, учительница, которая приняла в судьбе Василия огромное участие. Одна из Васиных книг вышла на ее деньги, маленьким тиражом. Мы к ней вчера вместе с Васей заехали, она живет в Царском Селе, она была нам рада, и подарили ей, одной из первых, эту книгу.
Дмитрий Волчек: Света, какое стихотворение Филиппова должно прозвучать в нашей передаче, что бы вы порекомендовали?
Светлана Иванова: Может быть, не из этой книжки, а из первой: ''В Ленинграде художники и поэты живут в своих норах''. Это мое любимое, оно очень пронзительное, я сразу начинаю рыдать в конце этого стихотворения.
В Ленинграде художники и поэты живут в своих норах,
Сходят со сцены,
И выращивают детей с женскими лицами цикламены.
Здесь я бродил по городу-перстню
С кошкой на поводке
Вдоль Летнего сада к реке.
Стоит ли вспоминать?
Чтоб записать в тетрадь?
Чтобы читатель грядущий пришел в нее спать?
Стоит ли жить?
Может, за смертью ждет меня двойник-нарцисс,
И я сольюсь с его лицом
И стану Отцом.
Наши прогулки вдоль Летнего сада умрут.
Знаю одно: награда ждет ТУТ,
Если поцелую изумруд.
Что говорили твои в трещинках губы,
Оказалось в извилинах моего мозга,
Но тоска-удав заслонила звезды.
Что мои чувства?
Вспоминать о них грустно.
Но страшно умереть.
На стену ТАМ всю вечность мне смотреть.
Ослепнут цветы, умолкнут голоса,
Раскроются небеса.
А пока осы сосут мой мозг.
Сколько я выкурил папирос,
Пока к пишущей машинке не дополз.
Я умру, и все умрет со мной.
Как зренье оживало, когда шли волхвы
За Вифлеемской звездой.
Зренье прежде радовалось дворцам,
А теперь люди разбредаются по лесам,
И умирает в музее Тициан.
Правда ли, остался еще смысл
На донышке пивной бутыли?
Правда ли, шелковые сети не порвались?
Правда ли, губы твои еще не остыли?
Правда ли, в этом городе люди когда-то были?