Тамара Ляленкова: В системе российского образования есть учреждения, о которых обычно не говорят - это специализированные школы: коррекционные, для детей с девиантным поведением, с задержкой психического развития. Разница между обучением в обычной и коррекционной школе - велика, а между коррекционной и в интернате для умственно отсталых детей - огромна, тогда как между первой и последней - пропасть. И как из любой пропасти обратного пути в нормальную жизнь оттуда нет.
Образования для сирот - тема сегодняшней программы, и в ней примут участие директор национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгения Акимова, руководитель центра творческого развития для детей-сирот и детей с ограниченными возможностями "Старт" Николай Белоногов, британский журналист Ховард Эймос и воспитанники дома-интерната для умственно отсталых детей Егор Алексеев и Игорь Струнин.
Мой первый вопрос Николаю Белоногову:
- К вам в центр приходят ребята из детских домов, интернатов. Тот багаж знаний, который они приносят или не приносят к вам, о чем он говорит?
Николай Белоногов: Опыт такой есть, многолетний уже опыт. Сейчас мы, наконец, начали понимать, с чем работаем. Понимание приходит очень медленно. Первое впечатление, которое обычный человек, как мы, люди с улицы, несистемные люди получили, увидев этих детей (это было 7 лет назад) и то, что мы сейчас знаем - это несопоставимо. При этом надо учитывать, что в моих ответах не будет всей правды, потому что я практикующий человек.
Дело в том, что образовательный процесс для этих детей очень нелепо и коряво пытаются подстроить под остальную систему. Внешне выглядит все примерно также - классы, предметы и т. д. Но на практике - совершенно мимо, то есть ничего не усваивается, формально. Здесь бы, конечно, нашему государству захотеть бы, потому что здесь замечательная площадка для разворачивания разных новых методик может открыться.
У нас это называется Центр творческого развития для детей-сирот и для детей с ограниченными возможностями "Старт". Но изначально мы не собирались работать с коррекцией. Это произошло, потому что в Дмитровском районе, где мы начали работать, нет ни одного нормального детского дома общеобразовательного. Там только коррекционные - два интерната и детский дом для умственно отсталых детей, эти уже с тяжелым диагнозом. Два представителя этого детского дома сейчас здесь присутствуют. Этот детский дом - это уже не коррекция, это уже списанные совсем. Там на них вообще никакая образовательная программа не распространяется. Если на коррекцию 8-й вид - специальные образовательные программы, то на этих совсем ничего. Это такой детский дом, откуда дети сразу отправляются во взрослый ПНИ - психоневрологический интернат для взрослых. Это пожизненная группа. Попал – все, выхода нет.
Тамара Ляленкова: Но какое-то все-таки обучение там происходит? Игорь, вас чему-то учили? Как проходили уроки?
Игорь Струнин: Чтение, математика, письмо, труды.
Николай Белоногов: Формально действительно проводятся занятия какие-то.
Егор Алексеев: Такие, как для детского сада.
Николай Белоногов: Да.
Тамара Ляленкова: Егор, расскажите, как вас учили? Я пытаюсь понять, все пытаются понять, что же там на самом деле происходит, чтобы как-то изменить ситуацию. И рассказать об этом можете только вы - люди, которые там побывали.
Егор Алексеев: Там чтение было, русский - одну буковку целый год учим. Труды, например, такие - вышивание... Короче, четыре предмета.
Николай Белоногов: Надо учитывать, что Егор и Игорь учились сначала в коррекции. Они оба шли по нисподающей. Оба сироты с года, были в обычном детском доме, потом в коррекционном детском доме, а потом в детском доме для умственно отсталых детей.
Тамара Ляленкова: А можно предположить, почему произошла такая деградация? Как правило, ссылаются на медицинские показатели?
Николай Белоногов: Конечно. Надо понимать, что система таким образом устроена, что и больные дети, действительно, больные... Есть процент больных детей в любом обществе, причем в России он не выше и не ниже, чем в остальных странах. Но у нас большое количество приобретенной умственной отсталости. Терминологии точной до сих пор не создано, нет общего языка, на котором можно было бы об этом говорить. Мы называем это педагогической запущенностью. Есть такое понятие - ранняя оставленность. Вот они - продукты ранней оставленности, то есть когда ребенок оставлен в раннем возрасте без внимания. Быстро-быстро в течение первых 5 лет в обычном детском доме они набирают эту отсталость. И ее подают как медицинский диагноз. Не социальный диагноз - отставание и т. д., а именно медицинский. И уже обращаются с ними дальше как с психическими больными. Действительно, многие из этих детей внутри носят такие проблемы, с которыми только медицина может справиться.
Тамара Ляленкова: Все равно в коррекцию просто так не попадают. Егор, Игорь, вы попали в коррекцию после каких своих проступков или поступков? Наверное, это было чем-то вызвано? Я очень хорошо отдаю себе отчет, что это вина тех взрослых, которые не смогли справиться с вашей ситуацией или не захотели справиться. Ваш личный опыт - после чего вас решили отправить в коррекцию?
Егор Алексеев: Я был сначала в школе. Мне было 7 лет, и меня отправили в коррекционную школу. Там продержали 6 лет плюс еще в психиатрическую больницу клали, бывало на полгода, на годик. Отправляли очень часто. Я в 1 классе баловался. Потом, когда во 2 класс перешел, меня отправили в психиатрическую больницу. Когда вернулся, я стал еще злее.
Тамара Ляленкова: Трудно было учиться? Видно, что вы человек достаточно подвижный, активный.
Егор Алексеев: Нет, у нас там просто училка была, она бесила меня очень сильно.
Тамара Ляленкова: А что не нравилось?
Егор Алексеев: Мне не нравилось, когда обзывалась нецензурными словами. Помню один случай такой. Она меня вызвала к доске, это было, наверное, в 3 или 4 классе. Она вызвала к доске по русскому. Я что-то там неправильно написал. Она начала меня обзывать. Я прошел, чтобы она меня не тронула, сбоку. Только хотел повернуться, она меня уже толкает. Я об угол ударился, у меня шишка была. После этого я еще хуже начал.
Николай Белоногов: Егор прошел школу солидную. Раз шесть был...
Егор Алексеев: В дурке? Раз 7-8.
Тамара Ляленкова: Егор, это только с вами так происходило или другие тоже подвергались физическому воздействию?
Егор Алексеев: В школе среди нас было четверо человек, которые также вели. Остальные - кто домашний, кто сироты. У нас сирот-то предостаточно было. Отправляли меня в дурку, таблетками пичкали.
Тамара Ляленкова: А отправляли в психиатрическую лечебницу после конфликтов каких-то? Я понимаю, что вы свое возмущение высказывали. Есть люди, которые могут снести и промолчать, но вы не похожи на такого человека.
Егор Алексеев: Нет, я могу дать сдачи. Мне что-нибудь в школе скажут такое плохое, я всегда тоже также... А потом, когда кто-то идет жаловаться, я уже не сдерживаюсь, хочется морду начистить. Они бегут жаловаться, меня с ног до головы обольют. Я начинаю беситься. После этого - туда. А в 6-м классе меня оттуда перевели уже в нижний интернат.
Тамара Ляленкова: Что значит в "нижний интернат"?
Николай Белоногов: Это у нас такие рабочие названия - верхний и нижний. Нижний - это детский дом для умственно отсталых детей, а верхний - это коррекционная школа.
Тамара Ляленкова: Там легче было?
Егор Алексеев: Мне лично было по барабану тогда. Мозги пудрили, что там хорошо... Как обычно. Потом привык. Я там 2-3 года был.
Николай Белоногов: Я могу рассказать, перевод при нас осуществился. Семеро детей из коррекции перевели в детский дом для умственно отсталых. Дети в течение, наверное, месяцев двух, когда меня видели, кидались - забери нас отсюда, это кошмар! Потом привыкли, конечно, через какое-то время.
Тамара Ляленкова: А на что жаловались? Там больше ограничений?
Николай Белоногов: Я тоже не мог понять, на самом деле, в чем разница. Но переход этот был очень тяжелый. Я выступаю за закрытие этого детского дома, потому что он вообще не соответствует... 1 га земли территории, даже меньше, закрыт бетонным забором, двухэтажное здание с малипусенькими потолочками. Оно хотя и отремонтировано в таком купеческом стиле - портьеры тяжеленные висят, коврики везде, такая мещанская душная красота. Очень маленькие комнатки. Дети все время находятся в коридорах. По 4 человека в маленькой палатке. А самое главное, что атмосфера тяжелая создана – в этом люди, которые там работают, не виноваты. Я вижу: личная инициатива ничего не решает. Какой бы ты ни был хороший человек, здание не поменять. Там 50 детей с абсолютно разными диагнозами - и очень тяжелые, и с педагогической запущенностью. Они перемешаны вместе, собраны со всей Московской области, очень тяжелые дети, их туда ссылают, и там же лежат дауны.
Это такой сумасшедший дом, что без медикаментозных серьезных вливаний в детей никакой дисциплины нельзя добиться. Я понимаю, что если бы я стал директором этого детского дома, я бы тоже, наверное, к этому пришел в итоге. А как справишься? Территории никакой. Они же гиперактивные. Им надо двигаться. Я думаю, что из-за этого в основном. Не сказать, что это тюрьма - решеток нет, но безысходность какая-то во всем этом.
Егор Алексеев: Один раз на стадион сходим и то парами.
Тамара Ляленкова: Егор, а учиться вы чему-то учились? У вас есть какие-то воспоминания?
Егор Алексеев: В нижнем интернате вы имеете в виду?
Тамара Ляленкова: Да.
Егор Алексеев: Учились только 4 предметам - русский, математика и чтение.
Тамара Ляленкова: Как вы себя чувствовали на уроках? Вам скучно было, тягостно?
Егор Алексеев: Да, я вообще на уроках спал. Одну буковку целый год проходим.
Тамара Ляленкова: Тем не менее, Егор сейчас заканчивает профессиональное училище, тогда как Игорь, после того, как у него появился опекун, снова учится в коррекционной школе.
Игорь, а вы кем хотели бы быть?
Игорь Струнин: Машинистом хотел бы.
Тамара Ляленкова: Машинистом – каким?
Игорь Струнин: На электричках.
Тамара Ляленкова: Вы попали в коррекцию с первого класса?
Игорь Струнин: Да, с первого.
Тамара Ляленкова: И была у вас какая-нибудь любимая учительница? Помните первую учительницу?
Игорь Струнин: Помню все.
Тамара Ляленкова: Молодая, пожилая – расскажите.
Игорь Струнин: Пожилая.
Тамара Ляленкова: Такая же противная, как у Егора?
Игорь Струнин: Нет, у меня добрая была. Мне больше всего нравилось письмо.
Тамара Ляленкова: Вам нравилось учить буквы или когда диктовали?
Игорь Струнин: Когда диктовали.
Тамара Ляленкова: Оценки ставили?
Игорь Струнин: Да – четверки были, бывали и троечки.
Николай Белоногов: Он старательный очень.
Тамара Ляленкова: А вам задают уроки делать вне класса?
Игорь Струнин: Задают – письмо, математику, чтение.
Тамара Ляленкова: Домашнее задание?
Игорь Струнин: Да. Географию, биологию. Больше всего мне нравится география.
Тамара Ляленкова: Вот человек любит путешествовать и здесь же география – все понятно…
Николай Белоногов: Цельная личность.
Тамара Ляленкова: Скажите, Игорь, что-то поменялось, когда вы стали жить дома, когда у вас появился опекун? Вам легче стало учиться?
Игорь Струнин: Я стал чувствовать себя хорошо – много друзей нашел, когда гулять выхожу.
Николай Белоногов: У них очень теплые отношения внутри семьи, потому что еще есть два ребенка своих.
Тамара Ляленкова: Мальчики, девочки?
Николай Белоногов: Мальчик и девочка. Девочка в школу пойдет в этом году, а мальчик в 3 классе.
Игорь Струнин: Уже в 4 пойдет.
Николай Белоногов: Да, в 4-й. Удивительно хорошо вписались.
Тамара Ляленкова: Для таких ребят, как Игорь и Егор, попасть в семью - едва ли не шанс обрести крылья, чтобы выбраться из той пропасти, в которую на протяжении стольких лет заталкивала их система государственного попечения. Впрочем, этим шансом надо еще уметь воспользоваться. Моя следующая собеседница - директор Национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгения Акимова.
- Один из очень сложных моментов для усыновителей, когда берут ребенка, мало того, что он должен включиться в новую для него семейную атмосферу, он еще должен включиться и в социальную жизнь, в мир, условно говоря. И иногда очень трудно вписываются в новую школьную среду.
Евгения Акимова: Это действительно так. Сейчас одна из глобальных проблем, связанная в целом с темой сиротства, – это проблема социализации детей. Потому что, если 15-20 лет назад стоял вопрос о финансировании, о недостаточности средств, питания, одежды в детских домах, то сейчас эта тема практически снята. Есть, конечно, какие-то исключения, но, в общем и целом, сейчас дети накормлены, одеты, обуты. Однако тема социализации все равно остается.
На выходе из детских домов статистика ужасающая. Лишь около 10% детей считаются успешно адаптируемыми. Это тот процент, который просто не попал в поле зрения прокуратуры, причем это официальная статистика. Как мы знаем, реальная статистика еще хуже. Остальные дети попадают в тюрьмы – наркоманы, алкоголики. И еще один неприятный социальный эффект: дети этих сирот попадают по кругу в те же детские дома. Поэтому никого не хочу пугать, не хочу пугать усыновителей, но проблема адаптации ребенка, в каком бы возрасте вы его не забирали, если только это не малыш до года, она существует.
Обычно система адаптации в семье проходит несколько циклов. Так называемый "медовый месяц" длится 3-4 месяца, когда ребенок рад, счастлив. Он всячески демонстрирует любовь, покладистость. Через 3-4 месяца происходят существенные изменения, и ребенок начинает проверять родителя. Его столько раз предавали. Он так мало доверяет. Он не чувствует себя в безопасности. Поэтому он проверяет приемного родителя на прочность. Этот период может длиться до 2-3 лет.
У нас уже настроена и отлажена более-менее система усыновления и передачи ребенка в приемную семью. Есть соответствующее законодательство, есть соответствующая служба, которая помогает это делать. Но как только… Как в сказке, все сказки русские заканчиваются свадьбой. Что происходит дальше – неизвестно. И здесь то же самое. Как только ребенок попадает в семью, о нем все забывают. Да, органы опеки выполняют контрольные функции, и только. А семье, которая взяла ребенка, особенно если это не маленький ребенок, требуется обязательно профессиональная поддержка педагогов, психологов, социальных педагогов. Вот этого не осуществляется.
Адаптации ребенка в школе происходит очень тяжело. Во-первых, социальный статус сироты сейчас достаточно низок. Если после войны сирота – это был сын полка, это был ребенок, как правило, героев-родителей. Сейчас эти дети – они же понимают – из неблагополучных семей. Поэтому они уже по статусу находятся чуть ниже своих одноклассников. Во-вторых, большинство из них идет с задержкой развития. Эта задержка развития связана не с отклонениями психологического или генетического свойства. Эта задержка связана, как правило, с педагогической запущенностью. Эти детки отстают на год, на два по образовательной программе.
Тамара Ляленкова: Хотя они могут учиться в обычной школе.
Евгения Акимова: Как правило – да. Но надо сказать, что около 70% всех детских домов – это коррекционные детские дома. Это детки с тем или иным отклонением в развитии. Как правило, они учатся в специализированных школах. Проблема в следующем: когда их берут в семью, не всегда в районе, в регионе, где проживает приемная семья или усыновители, есть специализированная школа. Более того, даже кровные родители вынуждены отдавать ребенка в интернат, чтобы он получил образование. Потому что зачастую в сельской местности нет специализированных коррекционных школ, не развита система дистанционного или экстернатного образования. Поэтому родители вынуждены зачастую отдавать ребенка в интернат, при этом любя его, но желая дать ему нормальное образование. Это первая проблема.
Вторая проблема состоит в том, что, да, эти детки достаточно запущены. Их держат в школе, на них закрывают глаза, но есть парадокс. Если он растет в неблагополучной среде, его в школе держат, как правило, закрывая на уровень его образования и воспитания глаза. Как только попадает ребенок в семью, школа сразу начинает предъявлять претензии, что ваш ребенок не соответствует уровню. На него вешаются ярлыки, и школа всячески его выдавливает, чтобы он перешел либо в коррекционную школу, либо, многие родители, понимая это и желая дать своему приемному ребенку лучшую жизнь, вынуждены переводить таких деток на систему экстернатного образования.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, в коррекционные школы часто попадают дети не неспособные, а именно те, с которыми не справляются. Очень часто проще бывает слабого ученика отправить в коррекцию и уже не думать о том, что его надо как-то вытягивать.
Евгения Акимова: Вы знаете, система, то, о чем вы говорите, к сожалению, устроена цинично и касается не только коррекционных школ, а всех коррекционных учреждений – и интернатов, и школ-интернатов, и чисто коррекционных школ. Да, многие дети, я бы сказала, что около 25% детей, попадают туда ошибочно. Это педагогическая запущенность, это проблема адаптации, это гиперактивные дети, которые сегодня есть и в обычных семьях, но к ним больше прислушиваются, им помогают специалисты. Это дети, может быть, в совсем слабой степени умственного развития, которая вполне преодолима с участием специалистов. К сожалению, система устроена цинично. Мы вешаем человеку ярлык на всю жизнь. И главное, что, ставя диагноз ему в 7 лет, мы задаем этот путь на всю оставшуюся жизнь. Потому что, выходя из системы коррекционного образования, он не имеет даже аттестата о среднем образовании. Дальше его путь предначертан.
Тамара Ляленкова: Так считает Евгения Акимова.
Мы продолжаем обсуждать образование для детей, обучающихся в коррекционных школах, в школах для ребят с девиантным поведением, с задержкой психического развития, для умственно отсталых. Итак, сегодня мы говорим об учениках, которые занимаются по специальным программам - о детях, которые никогда не смогут получить аттестат о среднем образовании. Что мешает им: умственная отсталость или педагогическая запущенность? Ответ на этот вопрос мы попытались найти вместе с директором Национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгенией Акимовой.
- Евгения Геннадьевна, скажите, вы как-то отслеживали качество образования в этих учреждениях?
Евгения Акимова: Я могу судить только по тем фактам, которые мы наблюдаем, когда бываем и в детских домах, и в школах-интернатах, и в коррекционных заведениях. На мой взгляд, там образование, конечно, ниже, чем в обычной школе. Если дети учатся в обычной общеобразовательной школе, там еще есть какой-то уровень. Если эта школа при интернате, как правило, уровень образования достаточно низкий.
Тамара Ляленкова: Почему? Не справляются педагоги? Такое разнообразие, условно говоря, запущенности?
Евгения Акимова: На эту тему есть несколько историй. Говорят, когда-то приезжали приемные отцы из Великобритании, целая делегация приемных отцов, которые приехали в Россию посмотреть, как у нас. Их провезли по ряду детских домов. И они были очень шокированы, даже не условиями. Их заключение было, что не может вырасти что-то там, где сосредоточено столько горя. Это первый момент.
Есть замечательный психолог Мария Капилина, которая работала в 19 детском доме. Она говорит о следующем. Эти дети не менее способны к образованию, чем любые иные. Но если представить душу, мозг, как некую коробочку, то их коробочка полностью переполнена теми страданиями, которые они получили в своем прошлом. И туда просто ничего не ложится. Для того чтобы образовывать этих детей, сначала нужно работать с их прошлым. Есть уникальные проекты в России, где с этим работают, но, как правило, вся система сиротских учреждений, которая выстроена сейчас, не справляется и, главное, не ставит перед собой эту задачу. Отсюда низкий уровень образования. Детки не воспринимают.
Мы должны признать, что это дети, находящиеся в особой ситуации, убрать ханжескую позицию, что все равны, и делать для них специализированные программы. Я не имею в виду коррекционную. Это просто должна быть единая система, которая включает в себя не только образовательный, но и адаптационный воспитательный момент.
Тамара Ляленкова: Образование им недоступно в силу ситуации, в которой они оказались здесь и сейчас, я имею в виду детские дома, школы-интернаты?
Евгения Акимова: Образование им недоступно, потому что есть некая психологическая проблема, на которую не ложиться должным образом весь тот материал, который представляется усредненной системой образования. Плюс те успешные проекты, которые есть по адаптации образования детей-сирот, они всегда связаны с индивидуальной формой обучения. А мы всех пытаемся причесать под одну гребенку. Не секрет, что Пушкин был слаб в математике. С этими детьми, наверное, правильно было бы выявлять особенности, таланты и работать над развитием этих сфер. А что касается коррекционного образования, там есть некий ценз: если ребенок не умеет читать, он автоматически попадает в коррекционную школу, он считается неадаптированным. Он может быть гениальным писателем при этом. Он может быть биологом, может выращивать цветы. Но мы, вешая этот ярлык, сразу обрекаем его только на низкоквалифицированные специальности и практически отказываем в получении достойного образования.
Тамара Ляленкова: Осталась, может быть с советских времен, программа дальнейшего обучения таких детей? Или что-то новое наработалось? Профессии, которые ребята могут получить и, соответственно, как-то себя дальше обеспечить?
Евгения Акимова: В нашей стране существует парадокс. У нас вообще страна парадоксов. Все законодательство направлено на то, чтобы ребенок-сирота получил полную адаптацию, выйдя из детского дома или любого другого сиротского учреждения. Но, к сожалению, эта система не работает.
Формально как это должно происходить? Либо по исполнении 18 лет, либо по окончании средней или коррекционной школы, ребенок направляется в какое-то образовательное учреждение. Он может поступить в училище или колледж, есть льготы по поступлению ВУЗ. Далее государство его поддерживает во время всего периода обучения и должно его трудоустроить. Формально система работает, а на самом деле - нет. Допустим, есть в Сергиево-Посадском районе небольшой коррекционный детский дом. Там всего около 20 детишек. Специальности, которые им предоставлены – это столяр для мальчиков, штукатур-моляр и швея для девочек. Как правило, они выходят за стены детского дома, живут в общежитии. Бросают учебу уже на первом или втором курсе, потому что специальность неинтересная. Потому что у них нет навыка к труду, потому что никто не объяснил про их жизненные перспективы. Поэтому формально система работает, фактически - нет. То же самое касается и детишек, которые поступают в ВУЗы. Как правило, на первом и втором курсе они бросают учебу.
Самое интересное и, на мой взгляд, аморальное – никто не ведет статистики, что происходит с этими детьми. Вся статистика в детских домах ограничена тем, (как и в средних образовательных школах), сколько и куда человек поступило. Что происходит с этими детьми через 5, через 10 лет, что происходит с ними по окончании тех же колледжей и тех же ВУЗов, никто не отслеживает. Бывают исключения, когда сердобольный директор детского дома следит за своими детишками. Он действительно болеет за них душой. Тогда это не статистика, просто он ведет свой семейный альбом.
Тамара Ляленкова: Рассказывают, что на самом деле в подобных заведениях не учат, просто дети там пересиживают.
Евгения Акимова: В большинстве своем, из того, с чем я сталкивалась, это действительно так. Тут даже трудно обвинять персонал учреждений, ведь они тоже знают статистику. Причем, если для нас это всего лишь цифры, они знают изнутри, что Петров спился, Васильев сел в тюрьму. Они с этим работают каждый день. И есть еще эффект, конечно, эмоционального выгорания. Как правило, люди в таких учреждениях работают десятки лет, но с ними не проводятся тренинги, да и психологи не работают с этими людьми. Люди банально эмоционально выгорают.
Мы общались с одним директором коррекционного детского дома. Она говорит – у меня опускаются руки, потому что здесь мы пытаемся что-то сделать для этих детей. А дальше 100% этих детей неуспешны. Девочки обращаются к самой древнейшей профессии, а мальчики практически 100% попадают в тюрьму. Это ее личная статистика, а она вкладывает душу в каждого ребенка. Человек рано или поздно понимает, что ничего он поделать не может и начинает относиться к этому просто как к работе.
Тамара Ляленкова: Наверное, единственные, кто еще верит в благополучное будущее воспитанников российских детских домов, это волонтеры, приезжающие из-за рубежа. С одним из них, британским журналистом Эймосом Ховардом встретилась корреспондент радио Свобода в Лондоне Анна Асланян.
Анна Асланян: Бельско-Устьенский детский дом-интернат для умственно отсталых детей находится в Псковской области. С 2000 года над этим учреждением шефствует благотворительная организация ROOF, помогающая детским домам. Каждое лето в интернат приезжают добровольцы; среди них – выпускник Оксфордского университета Ховард Эймос, проработавший в Бельском Устье больше других. Вот что он рассказывает о своем опыте.
Ховард Эймос: Эта организация каждый год устраивает в Бельском Устье летний лагерь на территории интерната. Туда принимают на работу студентов-добровольцев, главным образом из России, а также из Британии. Когда я учился в Оксфорде, мне на глаза попалось объявление, и я поехал, первый раз – летом 2007 года. С тех пор я каждое лето проводил в этом лагере по месяцу вместе с другими добровольцами. Нас приезжало по 20-25 человек, мы организовывали для детей – воспитанников интерната всевозможные игры, представления, соревнования и прочие мероприятия. Работали по шесть дней в неделю, жили весь месяц в доме в соседней деревне. Образовательный элемент в этой затее тоже присутствует, но главная идея – устроить какие-то развлечения для детей, у которых в жизни их не много, которых ожидает не слишком блестящее будущее.
Потом я поехал в интернат на год, уже один. Это была учительская работа – так, я вел уроки с детьми младшего возраста, мы занимались базовыми вещами: учили цифры, буквы, цвета. С ребятами постарше программа была более сложная. Например, мы с ними сделали газету: каждый внес свой посильный вклад, кто-то написал о футбольном матче, кто-то нарисовал картинки... Одним словом, много было разных занятий с разными группами.
Особенность ситуации, когда в подобное место приезжает доброволец из-за границы, состоит во взаимном понимании. Люди постоянно недоумевают: зачем человеку вроде меня – да и вообще кому бы то ни было – все это нужно. Медиа в определенной степени способствуют тому, чтобы привлечь внимание к проблеме детских домов, интернатов для детей с физическими и умственными отклонениями. Но есть и другой способ: просто разговаривать с местными жителями, рассказывать им о себе, объяснять, почему ты решил приехать, посвятить свое время этой работе, не получая за нее денег.
Анна Асланян: По словам Ховарда Эймоса, ему и его коллегам, пытавшимся преодолеть эту стену неприятия, приходилось нелегко.
Ховард Эймос: Сотрудники интерната и люди, живущие поблизости, успели привыкнуть к добровольцам – ведь они приезжают в интернат уже 11 лет. Однако понять, что ими движет, удается по-прежнему не всем; часто сталкиваешься с полным непониманием. Поначалу я не осознавал всей глубины этого явления, но, очутившись там, скоро увидел, как обстоит дело. Директор интерната, и тот недоумевал по поводу нас, добровольцев, пытаясь доискаться причин, по которым мы приезжаем. Подобное непонимание порождает всякие теории о тайных мотивах: народ судачит о каких-то финансовых выгодах – якобы мы крадем деньги или получаем их откуда-то по секрету. Бывают и более зловещие предположения: мол, тут не обходится без всякого рода злоупотреблений, эксплуатации детей; заходила речь даже о торговле органами и еще более абсурдных вещах. Словом, невежественное отношение к добровольцам встречается на каждом шагу.
Анна Асланян: Подобные домыслы в отношении людей, искренне желающих помочь интернату, действительно нелепы. Но они не отбили у добровольцев охоту продолжать свое дело, что убедительно доказывает пример Ховарда Эймоса. За время, проведенное в Бельском Устье, он успел составить представление о работе и самого детдома, и системы в целом; вот его наблюдения.
Ховард Эймос: На мой взгляд, сотрудники интерната работают в чрезвычайно тяжелых, почти невыносимых условиях. Воспитательницы работают сменами через сутки или двое, по тринадцать часов. Как правило, в каждой группе от шести до 11 детей, зачастую с очень сильными отклонениями. В задачи сотрудников входит воспитание этих детей, их образование; кроме того, надо держать их под контролем, следить, чтобы с ними ничего не произошло – понятно, что работа тяжелейшая. Я отношусь к этим людям с большим сочувствием. Даже будь у них необходимые условия, ресурсы и знания, им все равно было бы очень тяжело. Главная проблема – в российской системе детдомов как таковой. Не обходится без проблем и в благотворительных организациях, которые работают с интернатами. Часто это выражается в непрофессиональном подходе к делу, во внутренних разногласиях. По-моему, такие вещи создают препятствия куда большие, чем внутренние проблемы, с которыми сталкиваются сотрудники интерната.
Анна Асланян: Ховард Эймос изучал в университете историю; теперь он – журналист газеты Moscow Times. На вопрос о том, не испытывает ли он сожалений о потерянном в смысле карьеры времени, Эймос ответил без колебаний.
Ховард Эймос: Вовсе нет – я совершенно не жалею о проведенном там годе. Я побывал в российской деревне, увидел краем глаза жизнь, о которой иначе ничего бы не знал. Однако должен сказать вот что; наверное, со мной согласятся и другие добровольцы. Когда приезжаешь в летний лагерь, светит солнце, вокруг много друзей, коллег, много возможностей – тогда все кажется таким простым. Все проблемы представляются очевидными, как и их решения – все легко. Но когда живешь там все время... Только проведя там год, я начал понимать, насколько эти проблемы глубоки. Главным источником их является сама система – в гораздо большей степени, чем непосредственно сотрудники интернатов. Последние и рады бы изменить ситуацию, но у них нет такой возможности. Система, которой подчиняются российские детдома, накладывает слишком много ограничений: финансовых, бюрократических. Как следствие, изменить что-либо в ее рамках весьма сложно. Возможно, это звучит пессимистически, но ситуация в самом деле очень непростая.
Тамара Ляленкова: Разговор с Эймсом Ховардом записала наш корреспондент в Лондоне Анна Асланян.
Николай Белоногов: Что самое интересное, это как раз продолжение. Вот волонтеры занимаются детским домом, но как только сирота оттуда выходит – все, про него забывают, продолжая заниматься детским домом. А они уходят учиться дальше.
Тамара Ляленкова: Хорошо если учиться.
Николай Белоногов: Они обязаны их отправлять учиться. Это обязанность системы. Она вынуждена… До 18 лет они обязаны учиться где-то, хотя учить негде, нечему по большому счету.
Егор Алексеев: Честно скажу, никакие книги почти не читаю. Читаю больше всего в училище по предметам.
Тамара Ляленкова: А как в училище вы попали?
Егор Алексеев: Мы про это училище узнали из детского дома. Потому что у нас один парень был, его сначала в училище определили. Оттуда его уже во взрослый детский дом отправили. Я поступил туда на швею. Два года там отзанимался. Хорошее очень училище. Коллектив там… воспитатели хорошие, понимающие. Всегда помогают нам. Учителя тоже хорошие. Если они делают замечание, значит, за что-то есть. С ребятами очень хорошо… почти как одна семья.
Николай Белоногов: Это Сергиево-Посадское училище.
Тамара Ляленкова: Егор, а там много ребят было из вашего детского дома?
Егор Алексеев: Нет – 3 человека. И все они ушли… Даже второй курс не закончили. Они с середины года оттуда уехали уже во взрослый детский дом.
Тамара Ляленкова: Им не понравилось, они не захотели быть швеей?
Егор Алексеев: Нет, им понравилось. Просто у одного руки слабые.
Тамара Ляленкова: Трудно было?
Егор Алексеев: Да. А другой за поведение.
Тамара Ляленкова: В основном, наверное, там были девушки?
Егор Алексеев: Нет. Там есть, конечно, девушки, но есть и мальчики. Я сейчас заканчиваю практику.
Тамара Ляленкова: А практика там же?
Егор Алексеев: Нет, практика у меня в своем городе, в Яхроме. Половину экзаменов я уже сдал до практики по технологии, по оборудованию, по материаловедению. А после этого, когда я практику закончу, останется только по производственному обучению.
Тамара Ляленкова: Николай, после того, как Егор станет работать, он сможет обеспечивать себя?
Николай Белоногов: Я думаю – да. Что касается Егора, у меня нет никаких сомнений, единственное, если не пойдет по кривой дорожке. Но за счет того, что они в опеке сейчас находятся, у них есть база, есть дом. Надо сказать, что хорошее училище в Сергиевом Посаде. Я так понимаю, областного подчинения. Туда собираются детишки со всей области – с ДЦП, с умственной отсталостью, инвалидностью физической и т. д. Я удивился, только сегодня узнал, что у них 200 человек выпуск. Это очень солидно!
Егор Алексеев: 6 групп.
Николай Белоногов: Единственное, надо сказать, что не работает это профессионально-техническое образование, потому что оно встроено в ту же систему. И за счет этого такое же костное как вся система.
Тамара Ляленкова: То есть, потом трудно найти работу?
Николай Белоногов: Ну, конечно.
Тамара Ляленкова: Не то оборудование, не те навыки?
Николай Белоногов: Ну, где у нас швейные предприятия? Есть частные лавочки маленькие. А больших предприятий швейных толком и нет. Я все никак не мог понять, у меня такая догадка в какой-то момент образовалась, почему мальчики – швеи?! А потом оказалось, что какая-то часть из них в зону идет. А в зонах-то как раз мальчики и шьют.
Тамара Ляленкова: Да, Ходорковского же определили…
Николай Белоногов: Да, да, в швеи. Попадая в тюрьму, у ребят профессионального образования как раз хватает, чтобы хорошо существовать там.
Тамара Ляленкова: Получается так, что система уже готова к тому, что они продолжат идти по той кривой дорожке, которую судьба предложила изначально.
Николай Белоногов: Да. Другого ответа я не нашел за все время. Я долго его искал и никак не мог найти. А потом все так стройно встало – парень приходит в тюрьму и он там как дома – распорядок такой же, как в детском доме.
Тамара Ляленкова: Выращенные внутри системы, ребята вне системы, несмотря на положенную им государством поддержку, приживаются с трудом. Игорь и Егор уже третий год в семье, но большая часть их привычек - из детдомовского прошлого. Рассказывает Николай Белоногов.
Николай Белоногов: Было много опасений. Они сидела в течение двух лет на таблетках. Когда их выпустили, то никаких таблеток не прописали.
Егор Алексеев: Кто пил таблетки?
Тамара Ляленкова: Егор, вы как-то…
Егор Алексеев: Я лично там не пил таблетки. У меня там осталась под подушкой коробочка от витаминок. Там все таблетки за два года. Несколько коробочек у меня там.
Тамара Ляленкова: Егор, как это было мудро. А как вы догадались? Вам не нравилось то состояние, которое наступало после приема лекарств?
Егор Алексеев: Не хотел таблетки пить. Потому что когда я был в красном интернате, то бишь в дурке, понимал, как я себя после этих таблеток чувствую. Вот и перестал их пить.
Игорь Струнин: Мне тоже прописывали. Я тоже пил.
Егор Алексеев: Вообще, в детском доме все пьют таблетки 3-4 раза в день.
Игорь Струнин: Завтрак, обед, ужин.
Тамара Ляленкова: Какой путь может быть у Игоря? Игорь, вы сейчас в каком классе?
Игорь Струнин: 6-й класс закончил, перейду в 7-й.
Егор Алексеев: А я после практики, когда закончу училище, пойду работать в "Макдоналдс". Я и так в цехе работал, но я там долго не продержался. Ну, провода скручивали, цемент таскали, песок возили. Обычная такая работа.
Николай Белоногов: Это у тебя вместо практики было?
Егор Алексеев: Да. Меня там начальник отпускал погулять.
Тамара Ляленкова: А ты подрабатывал.
Егор Алексеев: Да, подрабатывал. Зарплата такая нормальная – 1000 в день.
Николай Белоногов: Они могут работать. Они вполне могут себя обеспечивать. Это надо учитывать, ведь это даже не коррекция – это ниже, чем коррекция. Не все, конечно, могут. Мы не витаем в иллюзиях, что можно всех спасти и т. д., всех социализировать. Есть, конечно, кто просто не в состоянии, я сталкивался с такими. Очень хорошо, что сейчас информация пошла из Америки – почему там убивают наших приемных детей. Потому что действительно есть дети, которые – ад. Главное слово – ад! Ничего не сделать. У них как-то неправильно работает полушарие мозга. Причинно-следственная связь не работает. Поэтому моральные вещи в них просто невозможно заложить. Можно только скорректировать, но скорректировать не гуманными даже методами, а более жесткими. Но большинство детей вполне можно устроить.
Есть план, как можно полностью изменить систему. Он уже написан. Но на данный момент политической воли не будет в этом направлении. Лишь бы эти дети не высвечивались. А как ресурс их вообще никто не воспринимает, хотя удивительно – ресурс-то замечательный. 900 тыс. в этой системе – целая армия.
Тамара Ляленкова: Николай Белоногов, как и Евгения Акимова, считает, что для таких ребят, как Игорь и Егор, следует создавать не просто специальные, а индивидуальные проекты, вводить особые социализирующие практики, углубленную профориентацию. О профессиях для выпускников специальных школ мы еще поговорим в одной из летних программ "Классного часа".
Вернуться к "Классному часу" можно на нашем сайте в разделе радиопрограмм или на моей авторской странице.
Новости образования
Региональные:
Школьников Дагестана научат, как вести себя при угрозе возникновения теракта. Первые занятия уже прошли в оборонно-спортивном лагере "Патриот" в городе Каспийск. Аналогичные мероприятия планируется провести с учащимися всех образовательных учреждений республики.
Ученики школ Костромской и Белгородской областей перед началом занятий будут исполнять гимн России. Правило вступит в силу с нового учебного года и будет распространяться как на младшие классы, так и на старшеклассников.
В Приморье утвержден перечень школ и вузов, учащиеся которых пройдут экспериментальное тестирование на наркотики, а также разработан документ, регламентирующий порядок его проведения. Тестирование пройдет на добровольной основе в условиях конфиденциальности.
На базе Томского государственного университета открылся Центр Европейского союза в Сибири, целью которого является развитие отношений между Россией и Евросоюзом через совместную образовательную и исследовательскую деятельность. Всего у Центра насчитывается 32 филиала по всему миру, в том числе два из них действуют на территории России – в Калининграде и Петербурге. В рамках Центра будут организованы летние школы для студентов и научные конференции для преподавателей.
Московские школы перейдут на новую систему оплаты труда к середине 2012 года, заявил Сергей Собянин. Напомним, ранее столичный градоначальник выражал недовольство значительной разницей в финансировании школ. Планируется, что по завершению программы средняя зарплата учителя будет выше среднего дохода по региону. Ранее предполагалось, что в эксперименте примут участие 125 школ, однако недавно стало известно, что к ним присоединились еще сто.
Федеральные:
В 2011 году не все выпускники российских вузов смогли вовремя получить свои дипломы. В этом году высшие учебные заведения, согласно требованию антимонопольного законодательства, не имели права заказывать бланки дипломов в "Госзнаке", а должны были проводить аукцион среди фирм, специализирующихся на выпуске подобных документов. Однако компании оказались не состоянии выполнить взятые на себя обязательства. В результате вузы с опозданием обратились в "Госзнак", где выполнение заказа занимает 45 дней.
Критики Единого госэкзамена помогают его совершенствовать. Такое мнение высказал начальник управления контроля и оценки качества образования Рособрнадзора Валентин Шаулин. По словам чиновника, ЕГЭ критикую не за то, что в нем есть, а за то, чего в нем еще нет. Скептические замечания по поводу госэкзамена являются актуальным инструментом измерения оценки качества образования, заявил представитель ведомства.
Сбербанк России совместно с Фондом содействия жилищному строительству планирует в ближайшие годы запустить социальную ипотеку для молодых ученых. Согласно проекту, молодые исследователи в возрасте до 35 лет, отработавшие в Академии наук не менее 5 лет и представляющие наукоемкие направления, смогут получать жилье на льготных условиях. Под Новосибирском уже выделен участок для строительства такого жилья.
Министерство здравоохранения с нового учебного года начинает внедрение новых образовательных стандартов для студентов-медиков. К 2017 году предполагается полностью отказаться от ординатуры, которая сейчас служит переходным этапом между получением диплома и началом работы, ввести практическую подготовку на младших курсах, а так же лицензирование конкретных видов медицинской деятельности. Это позволит студентам сразу по окончании вуза работать терапевтами, педиатрами и стоматологами.
Глава правительства Владимир Путин подписал указ о продлении на следующий год права студентов и школьников на льготный проезд в поездах пригородного сообщения. Разницу между фактической и льготной стоимостью проезда будет компенсироваться из федерального бюджета.
Зарубежные:
Более половины румынских выпускников не смогли сдать экзамен на аттестат зрелости, который необходим для поступления в вуз. Это оказалось худшим результатом за последние 20 лет. В 2010 году необходимые 6 баллов из 10 набрали 67% выпускников, а годом ранее 80% учащихся. Министр образования Даниэль Фунериу заявил, что столь низкие результаты явились результатом борьбы министерства со списыванием. В кабинетах, где проходили экзамены, были установлены видеокамеры, а за процессом следили представители правоохранительных органов.
Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад выступил с резкой критикой инициативы раздельного обучения в вузах. По словам главы Исламской республики, эти действия являются антинаучными. После Исламской революции 1979 года число студентов в университетах Ирана стремительно возросло. В текущем учебном году количество девушек составляет 60% от числа всех первокурсников. Всего в вузах Ирана проходят обучение более 3,5 миллионов студентов.
В Уганде бригада саперов обезвредила неразорвавшуюся бомбу, которую использовали вместо традиционного звонка: учителя били по металлическому корпусу камнями, чтобы созывать школьников на занятия. Взрывной механизм в бомбе был полностью исправен. Ранее саперам уже приходилось обезвреживать неразорвавшиеся снаряды, которые дети использовали в качестве игрушек.
Образования для сирот - тема сегодняшней программы, и в ней примут участие директор национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгения Акимова, руководитель центра творческого развития для детей-сирот и детей с ограниченными возможностями "Старт" Николай Белоногов, британский журналист Ховард Эймос и воспитанники дома-интерната для умственно отсталых детей Егор Алексеев и Игорь Струнин.
Мой первый вопрос Николаю Белоногову:
- К вам в центр приходят ребята из детских домов, интернатов. Тот багаж знаний, который они приносят или не приносят к вам, о чем он говорит?
Николай Белоногов: Опыт такой есть, многолетний уже опыт. Сейчас мы, наконец, начали понимать, с чем работаем. Понимание приходит очень медленно. Первое впечатление, которое обычный человек, как мы, люди с улицы, несистемные люди получили, увидев этих детей (это было 7 лет назад) и то, что мы сейчас знаем - это несопоставимо. При этом надо учитывать, что в моих ответах не будет всей правды, потому что я практикующий человек.
Дело в том, что образовательный процесс для этих детей очень нелепо и коряво пытаются подстроить под остальную систему. Внешне выглядит все примерно также - классы, предметы и т. д. Но на практике - совершенно мимо, то есть ничего не усваивается, формально. Здесь бы, конечно, нашему государству захотеть бы, потому что здесь замечательная площадка для разворачивания разных новых методик может открыться.
У нас это называется Центр творческого развития для детей-сирот и для детей с ограниченными возможностями "Старт". Но изначально мы не собирались работать с коррекцией. Это произошло, потому что в Дмитровском районе, где мы начали работать, нет ни одного нормального детского дома общеобразовательного. Там только коррекционные - два интерната и детский дом для умственно отсталых детей, эти уже с тяжелым диагнозом. Два представителя этого детского дома сейчас здесь присутствуют. Этот детский дом - это уже не коррекция, это уже списанные совсем. Там на них вообще никакая образовательная программа не распространяется. Если на коррекцию 8-й вид - специальные образовательные программы, то на этих совсем ничего. Это такой детский дом, откуда дети сразу отправляются во взрослый ПНИ - психоневрологический интернат для взрослых. Это пожизненная группа. Попал – все, выхода нет.
Тамара Ляленкова: Но какое-то все-таки обучение там происходит? Игорь, вас чему-то учили? Как проходили уроки?
Игорь Струнин: Чтение, математика, письмо, труды.
Николай Белоногов: Формально действительно проводятся занятия какие-то.
Егор Алексеев: Такие, как для детского сада.
Николай Белоногов: Да.
Тамара Ляленкова: Егор, расскажите, как вас учили? Я пытаюсь понять, все пытаются понять, что же там на самом деле происходит, чтобы как-то изменить ситуацию. И рассказать об этом можете только вы - люди, которые там побывали.
Егор Алексеев: Там чтение было, русский - одну буковку целый год учим. Труды, например, такие - вышивание... Короче, четыре предмета.
Николай Белоногов: Надо учитывать, что Егор и Игорь учились сначала в коррекции. Они оба шли по нисподающей. Оба сироты с года, были в обычном детском доме, потом в коррекционном детском доме, а потом в детском доме для умственно отсталых детей.
Тамара Ляленкова: А можно предположить, почему произошла такая деградация? Как правило, ссылаются на медицинские показатели?
Николай Белоногов: Конечно. Надо понимать, что система таким образом устроена, что и больные дети, действительно, больные... Есть процент больных детей в любом обществе, причем в России он не выше и не ниже, чем в остальных странах. Но у нас большое количество приобретенной умственной отсталости. Терминологии точной до сих пор не создано, нет общего языка, на котором можно было бы об этом говорить. Мы называем это педагогической запущенностью. Есть такое понятие - ранняя оставленность. Вот они - продукты ранней оставленности, то есть когда ребенок оставлен в раннем возрасте без внимания. Быстро-быстро в течение первых 5 лет в обычном детском доме они набирают эту отсталость. И ее подают как медицинский диагноз. Не социальный диагноз - отставание и т. д., а именно медицинский. И уже обращаются с ними дальше как с психическими больными. Действительно, многие из этих детей внутри носят такие проблемы, с которыми только медицина может справиться.
Тамара Ляленкова: Все равно в коррекцию просто так не попадают. Егор, Игорь, вы попали в коррекцию после каких своих проступков или поступков? Наверное, это было чем-то вызвано? Я очень хорошо отдаю себе отчет, что это вина тех взрослых, которые не смогли справиться с вашей ситуацией или не захотели справиться. Ваш личный опыт - после чего вас решили отправить в коррекцию?
Егор Алексеев: Я был сначала в школе. Мне было 7 лет, и меня отправили в коррекционную школу. Там продержали 6 лет плюс еще в психиатрическую больницу клали, бывало на полгода, на годик. Отправляли очень часто. Я в 1 классе баловался. Потом, когда во 2 класс перешел, меня отправили в психиатрическую больницу. Когда вернулся, я стал еще злее.
Тамара Ляленкова: Трудно было учиться? Видно, что вы человек достаточно подвижный, активный.
Егор Алексеев: Нет, у нас там просто училка была, она бесила меня очень сильно.
Тамара Ляленкова: А что не нравилось?
Егор Алексеев: Мне не нравилось, когда обзывалась нецензурными словами. Помню один случай такой. Она меня вызвала к доске, это было, наверное, в 3 или 4 классе. Она вызвала к доске по русскому. Я что-то там неправильно написал. Она начала меня обзывать. Я прошел, чтобы она меня не тронула, сбоку. Только хотел повернуться, она меня уже толкает. Я об угол ударился, у меня шишка была. После этого я еще хуже начал.
Николай Белоногов: Егор прошел школу солидную. Раз шесть был...
Егор Алексеев: В дурке? Раз 7-8.
Тамара Ляленкова: Егор, это только с вами так происходило или другие тоже подвергались физическому воздействию?
Егор Алексеев: В школе среди нас было четверо человек, которые также вели. Остальные - кто домашний, кто сироты. У нас сирот-то предостаточно было. Отправляли меня в дурку, таблетками пичкали.
Тамара Ляленкова: А отправляли в психиатрическую лечебницу после конфликтов каких-то? Я понимаю, что вы свое возмущение высказывали. Есть люди, которые могут снести и промолчать, но вы не похожи на такого человека.
Егор Алексеев: Нет, я могу дать сдачи. Мне что-нибудь в школе скажут такое плохое, я всегда тоже также... А потом, когда кто-то идет жаловаться, я уже не сдерживаюсь, хочется морду начистить. Они бегут жаловаться, меня с ног до головы обольют. Я начинаю беситься. После этого - туда. А в 6-м классе меня оттуда перевели уже в нижний интернат.
Тамара Ляленкова: Что значит в "нижний интернат"?
Николай Белоногов: Это у нас такие рабочие названия - верхний и нижний. Нижний - это детский дом для умственно отсталых детей, а верхний - это коррекционная школа.
Тамара Ляленкова: Там легче было?
Егор Алексеев: Мне лично было по барабану тогда. Мозги пудрили, что там хорошо... Как обычно. Потом привык. Я там 2-3 года был.
Николай Белоногов: Я могу рассказать, перевод при нас осуществился. Семеро детей из коррекции перевели в детский дом для умственно отсталых. Дети в течение, наверное, месяцев двух, когда меня видели, кидались - забери нас отсюда, это кошмар! Потом привыкли, конечно, через какое-то время.
Тамара Ляленкова: А на что жаловались? Там больше ограничений?
Николай Белоногов: Я тоже не мог понять, на самом деле, в чем разница. Но переход этот был очень тяжелый. Я выступаю за закрытие этого детского дома, потому что он вообще не соответствует... 1 га земли территории, даже меньше, закрыт бетонным забором, двухэтажное здание с малипусенькими потолочками. Оно хотя и отремонтировано в таком купеческом стиле - портьеры тяжеленные висят, коврики везде, такая мещанская душная красота. Очень маленькие комнатки. Дети все время находятся в коридорах. По 4 человека в маленькой палатке. А самое главное, что атмосфера тяжелая создана – в этом люди, которые там работают, не виноваты. Я вижу: личная инициатива ничего не решает. Какой бы ты ни был хороший человек, здание не поменять. Там 50 детей с абсолютно разными диагнозами - и очень тяжелые, и с педагогической запущенностью. Они перемешаны вместе, собраны со всей Московской области, очень тяжелые дети, их туда ссылают, и там же лежат дауны.
Это такой сумасшедший дом, что без медикаментозных серьезных вливаний в детей никакой дисциплины нельзя добиться. Я понимаю, что если бы я стал директором этого детского дома, я бы тоже, наверное, к этому пришел в итоге. А как справишься? Территории никакой. Они же гиперактивные. Им надо двигаться. Я думаю, что из-за этого в основном. Не сказать, что это тюрьма - решеток нет, но безысходность какая-то во всем этом.
Егор Алексеев: Один раз на стадион сходим и то парами.
Тамара Ляленкова: Егор, а учиться вы чему-то учились? У вас есть какие-то воспоминания?
Егор Алексеев: В нижнем интернате вы имеете в виду?
Тамара Ляленкова: Да.
Егор Алексеев: Учились только 4 предметам - русский, математика и чтение.
Тамара Ляленкова: Как вы себя чувствовали на уроках? Вам скучно было, тягостно?
Егор Алексеев: Да, я вообще на уроках спал. Одну буковку целый год проходим.
Тамара Ляленкова: Тем не менее, Егор сейчас заканчивает профессиональное училище, тогда как Игорь, после того, как у него появился опекун, снова учится в коррекционной школе.
Игорь, а вы кем хотели бы быть?
Игорь Струнин: Машинистом хотел бы.
Тамара Ляленкова: Машинистом – каким?
Игорь Струнин: На электричках.
Тамара Ляленкова: Вы попали в коррекцию с первого класса?
Игорь Струнин: Да, с первого.
Тамара Ляленкова: И была у вас какая-нибудь любимая учительница? Помните первую учительницу?
Игорь Струнин: Помню все.
Тамара Ляленкова: Молодая, пожилая – расскажите.
Игорь Струнин: Пожилая.
Тамара Ляленкова: Такая же противная, как у Егора?
Игорь Струнин: Нет, у меня добрая была. Мне больше всего нравилось письмо.
Тамара Ляленкова: Вам нравилось учить буквы или когда диктовали?
Игорь Струнин: Когда диктовали.
Тамара Ляленкова: Оценки ставили?
Игорь Струнин: Да – четверки были, бывали и троечки.
Николай Белоногов: Он старательный очень.
Тамара Ляленкова: А вам задают уроки делать вне класса?
Игорь Струнин: Задают – письмо, математику, чтение.
Тамара Ляленкова: Домашнее задание?
Игорь Струнин: Да. Географию, биологию. Больше всего мне нравится география.
Тамара Ляленкова: Вот человек любит путешествовать и здесь же география – все понятно…
Николай Белоногов: Цельная личность.
Тамара Ляленкова: Скажите, Игорь, что-то поменялось, когда вы стали жить дома, когда у вас появился опекун? Вам легче стало учиться?
Игорь Струнин: Я стал чувствовать себя хорошо – много друзей нашел, когда гулять выхожу.
Николай Белоногов: У них очень теплые отношения внутри семьи, потому что еще есть два ребенка своих.
Тамара Ляленкова: Мальчики, девочки?
Николай Белоногов: Мальчик и девочка. Девочка в школу пойдет в этом году, а мальчик в 3 классе.
Игорь Струнин: Уже в 4 пойдет.
Николай Белоногов: Да, в 4-й. Удивительно хорошо вписались.
Тамара Ляленкова: Для таких ребят, как Игорь и Егор, попасть в семью - едва ли не шанс обрести крылья, чтобы выбраться из той пропасти, в которую на протяжении стольких лет заталкивала их система государственного попечения. Впрочем, этим шансом надо еще уметь воспользоваться. Моя следующая собеседница - директор Национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгения Акимова.
- Один из очень сложных моментов для усыновителей, когда берут ребенка, мало того, что он должен включиться в новую для него семейную атмосферу, он еще должен включиться и в социальную жизнь, в мир, условно говоря. И иногда очень трудно вписываются в новую школьную среду.
Евгения Акимова: Это действительно так. Сейчас одна из глобальных проблем, связанная в целом с темой сиротства, – это проблема социализации детей. Потому что, если 15-20 лет назад стоял вопрос о финансировании, о недостаточности средств, питания, одежды в детских домах, то сейчас эта тема практически снята. Есть, конечно, какие-то исключения, но, в общем и целом, сейчас дети накормлены, одеты, обуты. Однако тема социализации все равно остается.
На выходе из детских домов статистика ужасающая. Лишь около 10% детей считаются успешно адаптируемыми. Это тот процент, который просто не попал в поле зрения прокуратуры, причем это официальная статистика. Как мы знаем, реальная статистика еще хуже. Остальные дети попадают в тюрьмы – наркоманы, алкоголики. И еще один неприятный социальный эффект: дети этих сирот попадают по кругу в те же детские дома. Поэтому никого не хочу пугать, не хочу пугать усыновителей, но проблема адаптации ребенка, в каком бы возрасте вы его не забирали, если только это не малыш до года, она существует.
Обычно система адаптации в семье проходит несколько циклов. Так называемый "медовый месяц" длится 3-4 месяца, когда ребенок рад, счастлив. Он всячески демонстрирует любовь, покладистость. Через 3-4 месяца происходят существенные изменения, и ребенок начинает проверять родителя. Его столько раз предавали. Он так мало доверяет. Он не чувствует себя в безопасности. Поэтому он проверяет приемного родителя на прочность. Этот период может длиться до 2-3 лет.
У нас уже настроена и отлажена более-менее система усыновления и передачи ребенка в приемную семью. Есть соответствующее законодательство, есть соответствующая служба, которая помогает это делать. Но как только… Как в сказке, все сказки русские заканчиваются свадьбой. Что происходит дальше – неизвестно. И здесь то же самое. Как только ребенок попадает в семью, о нем все забывают. Да, органы опеки выполняют контрольные функции, и только. А семье, которая взяла ребенка, особенно если это не маленький ребенок, требуется обязательно профессиональная поддержка педагогов, психологов, социальных педагогов. Вот этого не осуществляется.
Адаптации ребенка в школе происходит очень тяжело. Во-первых, социальный статус сироты сейчас достаточно низок. Если после войны сирота – это был сын полка, это был ребенок, как правило, героев-родителей. Сейчас эти дети – они же понимают – из неблагополучных семей. Поэтому они уже по статусу находятся чуть ниже своих одноклассников. Во-вторых, большинство из них идет с задержкой развития. Эта задержка развития связана не с отклонениями психологического или генетического свойства. Эта задержка связана, как правило, с педагогической запущенностью. Эти детки отстают на год, на два по образовательной программе.
Тамара Ляленкова: Хотя они могут учиться в обычной школе.
Евгения Акимова: Как правило – да. Но надо сказать, что около 70% всех детских домов – это коррекционные детские дома. Это детки с тем или иным отклонением в развитии. Как правило, они учатся в специализированных школах. Проблема в следующем: когда их берут в семью, не всегда в районе, в регионе, где проживает приемная семья или усыновители, есть специализированная школа. Более того, даже кровные родители вынуждены отдавать ребенка в интернат, чтобы он получил образование. Потому что зачастую в сельской местности нет специализированных коррекционных школ, не развита система дистанционного или экстернатного образования. Поэтому родители вынуждены зачастую отдавать ребенка в интернат, при этом любя его, но желая дать ему нормальное образование. Это первая проблема.
Вторая проблема состоит в том, что, да, эти детки достаточно запущены. Их держат в школе, на них закрывают глаза, но есть парадокс. Если он растет в неблагополучной среде, его в школе держат, как правило, закрывая на уровень его образования и воспитания глаза. Как только попадает ребенок в семью, школа сразу начинает предъявлять претензии, что ваш ребенок не соответствует уровню. На него вешаются ярлыки, и школа всячески его выдавливает, чтобы он перешел либо в коррекционную школу, либо, многие родители, понимая это и желая дать своему приемному ребенку лучшую жизнь, вынуждены переводить таких деток на систему экстернатного образования.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, в коррекционные школы часто попадают дети не неспособные, а именно те, с которыми не справляются. Очень часто проще бывает слабого ученика отправить в коррекцию и уже не думать о том, что его надо как-то вытягивать.
Евгения Акимова: Вы знаете, система, то, о чем вы говорите, к сожалению, устроена цинично и касается не только коррекционных школ, а всех коррекционных учреждений – и интернатов, и школ-интернатов, и чисто коррекционных школ. Да, многие дети, я бы сказала, что около 25% детей, попадают туда ошибочно. Это педагогическая запущенность, это проблема адаптации, это гиперактивные дети, которые сегодня есть и в обычных семьях, но к ним больше прислушиваются, им помогают специалисты. Это дети, может быть, в совсем слабой степени умственного развития, которая вполне преодолима с участием специалистов. К сожалению, система устроена цинично. Мы вешаем человеку ярлык на всю жизнь. И главное, что, ставя диагноз ему в 7 лет, мы задаем этот путь на всю оставшуюся жизнь. Потому что, выходя из системы коррекционного образования, он не имеет даже аттестата о среднем образовании. Дальше его путь предначертан.
Тамара Ляленкова: Так считает Евгения Акимова.
Мы продолжаем обсуждать образование для детей, обучающихся в коррекционных школах, в школах для ребят с девиантным поведением, с задержкой психического развития, для умственно отсталых. Итак, сегодня мы говорим об учениках, которые занимаются по специальным программам - о детях, которые никогда не смогут получить аттестат о среднем образовании. Что мешает им: умственная отсталость или педагогическая запущенность? Ответ на этот вопрос мы попытались найти вместе с директором Национального благотворительного фонда содействия реализации социальных программ "Большой Мир" Евгенией Акимовой.
- Евгения Геннадьевна, скажите, вы как-то отслеживали качество образования в этих учреждениях?
Евгения Акимова: Я могу судить только по тем фактам, которые мы наблюдаем, когда бываем и в детских домах, и в школах-интернатах, и в коррекционных заведениях. На мой взгляд, там образование, конечно, ниже, чем в обычной школе. Если дети учатся в обычной общеобразовательной школе, там еще есть какой-то уровень. Если эта школа при интернате, как правило, уровень образования достаточно низкий.
Тамара Ляленкова: Почему? Не справляются педагоги? Такое разнообразие, условно говоря, запущенности?
Евгения Акимова: На эту тему есть несколько историй. Говорят, когда-то приезжали приемные отцы из Великобритании, целая делегация приемных отцов, которые приехали в Россию посмотреть, как у нас. Их провезли по ряду детских домов. И они были очень шокированы, даже не условиями. Их заключение было, что не может вырасти что-то там, где сосредоточено столько горя. Это первый момент.
Есть замечательный психолог Мария Капилина, которая работала в 19 детском доме. Она говорит о следующем. Эти дети не менее способны к образованию, чем любые иные. Но если представить душу, мозг, как некую коробочку, то их коробочка полностью переполнена теми страданиями, которые они получили в своем прошлом. И туда просто ничего не ложится. Для того чтобы образовывать этих детей, сначала нужно работать с их прошлым. Есть уникальные проекты в России, где с этим работают, но, как правило, вся система сиротских учреждений, которая выстроена сейчас, не справляется и, главное, не ставит перед собой эту задачу. Отсюда низкий уровень образования. Детки не воспринимают.
Мы должны признать, что это дети, находящиеся в особой ситуации, убрать ханжескую позицию, что все равны, и делать для них специализированные программы. Я не имею в виду коррекционную. Это просто должна быть единая система, которая включает в себя не только образовательный, но и адаптационный воспитательный момент.
Тамара Ляленкова: Образование им недоступно в силу ситуации, в которой они оказались здесь и сейчас, я имею в виду детские дома, школы-интернаты?
Евгения Акимова: Образование им недоступно, потому что есть некая психологическая проблема, на которую не ложиться должным образом весь тот материал, который представляется усредненной системой образования. Плюс те успешные проекты, которые есть по адаптации образования детей-сирот, они всегда связаны с индивидуальной формой обучения. А мы всех пытаемся причесать под одну гребенку. Не секрет, что Пушкин был слаб в математике. С этими детьми, наверное, правильно было бы выявлять особенности, таланты и работать над развитием этих сфер. А что касается коррекционного образования, там есть некий ценз: если ребенок не умеет читать, он автоматически попадает в коррекционную школу, он считается неадаптированным. Он может быть гениальным писателем при этом. Он может быть биологом, может выращивать цветы. Но мы, вешая этот ярлык, сразу обрекаем его только на низкоквалифицированные специальности и практически отказываем в получении достойного образования.
Тамара Ляленкова: Осталась, может быть с советских времен, программа дальнейшего обучения таких детей? Или что-то новое наработалось? Профессии, которые ребята могут получить и, соответственно, как-то себя дальше обеспечить?
Евгения Акимова: В нашей стране существует парадокс. У нас вообще страна парадоксов. Все законодательство направлено на то, чтобы ребенок-сирота получил полную адаптацию, выйдя из детского дома или любого другого сиротского учреждения. Но, к сожалению, эта система не работает.
Формально как это должно происходить? Либо по исполнении 18 лет, либо по окончании средней или коррекционной школы, ребенок направляется в какое-то образовательное учреждение. Он может поступить в училище или колледж, есть льготы по поступлению ВУЗ. Далее государство его поддерживает во время всего периода обучения и должно его трудоустроить. Формально система работает, а на самом деле - нет. Допустим, есть в Сергиево-Посадском районе небольшой коррекционный детский дом. Там всего около 20 детишек. Специальности, которые им предоставлены – это столяр для мальчиков, штукатур-моляр и швея для девочек. Как правило, они выходят за стены детского дома, живут в общежитии. Бросают учебу уже на первом или втором курсе, потому что специальность неинтересная. Потому что у них нет навыка к труду, потому что никто не объяснил про их жизненные перспективы. Поэтому формально система работает, фактически - нет. То же самое касается и детишек, которые поступают в ВУЗы. Как правило, на первом и втором курсе они бросают учебу.
Самое интересное и, на мой взгляд, аморальное – никто не ведет статистики, что происходит с этими детьми. Вся статистика в детских домах ограничена тем, (как и в средних образовательных школах), сколько и куда человек поступило. Что происходит с этими детьми через 5, через 10 лет, что происходит с ними по окончании тех же колледжей и тех же ВУЗов, никто не отслеживает. Бывают исключения, когда сердобольный директор детского дома следит за своими детишками. Он действительно болеет за них душой. Тогда это не статистика, просто он ведет свой семейный альбом.
Тамара Ляленкова: Рассказывают, что на самом деле в подобных заведениях не учат, просто дети там пересиживают.
Евгения Акимова: В большинстве своем, из того, с чем я сталкивалась, это действительно так. Тут даже трудно обвинять персонал учреждений, ведь они тоже знают статистику. Причем, если для нас это всего лишь цифры, они знают изнутри, что Петров спился, Васильев сел в тюрьму. Они с этим работают каждый день. И есть еще эффект, конечно, эмоционального выгорания. Как правило, люди в таких учреждениях работают десятки лет, но с ними не проводятся тренинги, да и психологи не работают с этими людьми. Люди банально эмоционально выгорают.
Мы общались с одним директором коррекционного детского дома. Она говорит – у меня опускаются руки, потому что здесь мы пытаемся что-то сделать для этих детей. А дальше 100% этих детей неуспешны. Девочки обращаются к самой древнейшей профессии, а мальчики практически 100% попадают в тюрьму. Это ее личная статистика, а она вкладывает душу в каждого ребенка. Человек рано или поздно понимает, что ничего он поделать не может и начинает относиться к этому просто как к работе.
Тамара Ляленкова: Наверное, единственные, кто еще верит в благополучное будущее воспитанников российских детских домов, это волонтеры, приезжающие из-за рубежа. С одним из них, британским журналистом Эймосом Ховардом встретилась корреспондент радио Свобода в Лондоне Анна Асланян.
Анна Асланян: Бельско-Устьенский детский дом-интернат для умственно отсталых детей находится в Псковской области. С 2000 года над этим учреждением шефствует благотворительная организация ROOF, помогающая детским домам. Каждое лето в интернат приезжают добровольцы; среди них – выпускник Оксфордского университета Ховард Эймос, проработавший в Бельском Устье больше других. Вот что он рассказывает о своем опыте.
Ховард Эймос: Эта организация каждый год устраивает в Бельском Устье летний лагерь на территории интерната. Туда принимают на работу студентов-добровольцев, главным образом из России, а также из Британии. Когда я учился в Оксфорде, мне на глаза попалось объявление, и я поехал, первый раз – летом 2007 года. С тех пор я каждое лето проводил в этом лагере по месяцу вместе с другими добровольцами. Нас приезжало по 20-25 человек, мы организовывали для детей – воспитанников интерната всевозможные игры, представления, соревнования и прочие мероприятия. Работали по шесть дней в неделю, жили весь месяц в доме в соседней деревне. Образовательный элемент в этой затее тоже присутствует, но главная идея – устроить какие-то развлечения для детей, у которых в жизни их не много, которых ожидает не слишком блестящее будущее.
Потом я поехал в интернат на год, уже один. Это была учительская работа – так, я вел уроки с детьми младшего возраста, мы занимались базовыми вещами: учили цифры, буквы, цвета. С ребятами постарше программа была более сложная. Например, мы с ними сделали газету: каждый внес свой посильный вклад, кто-то написал о футбольном матче, кто-то нарисовал картинки... Одним словом, много было разных занятий с разными группами.
Особенность ситуации, когда в подобное место приезжает доброволец из-за границы, состоит во взаимном понимании. Люди постоянно недоумевают: зачем человеку вроде меня – да и вообще кому бы то ни было – все это нужно. Медиа в определенной степени способствуют тому, чтобы привлечь внимание к проблеме детских домов, интернатов для детей с физическими и умственными отклонениями. Но есть и другой способ: просто разговаривать с местными жителями, рассказывать им о себе, объяснять, почему ты решил приехать, посвятить свое время этой работе, не получая за нее денег.
Анна Асланян: По словам Ховарда Эймоса, ему и его коллегам, пытавшимся преодолеть эту стену неприятия, приходилось нелегко.
Ховард Эймос: Сотрудники интерната и люди, живущие поблизости, успели привыкнуть к добровольцам – ведь они приезжают в интернат уже 11 лет. Однако понять, что ими движет, удается по-прежнему не всем; часто сталкиваешься с полным непониманием. Поначалу я не осознавал всей глубины этого явления, но, очутившись там, скоро увидел, как обстоит дело. Директор интерната, и тот недоумевал по поводу нас, добровольцев, пытаясь доискаться причин, по которым мы приезжаем. Подобное непонимание порождает всякие теории о тайных мотивах: народ судачит о каких-то финансовых выгодах – якобы мы крадем деньги или получаем их откуда-то по секрету. Бывают и более зловещие предположения: мол, тут не обходится без всякого рода злоупотреблений, эксплуатации детей; заходила речь даже о торговле органами и еще более абсурдных вещах. Словом, невежественное отношение к добровольцам встречается на каждом шагу.
Анна Асланян: Подобные домыслы в отношении людей, искренне желающих помочь интернату, действительно нелепы. Но они не отбили у добровольцев охоту продолжать свое дело, что убедительно доказывает пример Ховарда Эймоса. За время, проведенное в Бельском Устье, он успел составить представление о работе и самого детдома, и системы в целом; вот его наблюдения.
Ховард Эймос: На мой взгляд, сотрудники интерната работают в чрезвычайно тяжелых, почти невыносимых условиях. Воспитательницы работают сменами через сутки или двое, по тринадцать часов. Как правило, в каждой группе от шести до 11 детей, зачастую с очень сильными отклонениями. В задачи сотрудников входит воспитание этих детей, их образование; кроме того, надо держать их под контролем, следить, чтобы с ними ничего не произошло – понятно, что работа тяжелейшая. Я отношусь к этим людям с большим сочувствием. Даже будь у них необходимые условия, ресурсы и знания, им все равно было бы очень тяжело. Главная проблема – в российской системе детдомов как таковой. Не обходится без проблем и в благотворительных организациях, которые работают с интернатами. Часто это выражается в непрофессиональном подходе к делу, во внутренних разногласиях. По-моему, такие вещи создают препятствия куда большие, чем внутренние проблемы, с которыми сталкиваются сотрудники интерната.
Анна Асланян: Ховард Эймос изучал в университете историю; теперь он – журналист газеты Moscow Times. На вопрос о том, не испытывает ли он сожалений о потерянном в смысле карьеры времени, Эймос ответил без колебаний.
Ховард Эймос: Вовсе нет – я совершенно не жалею о проведенном там годе. Я побывал в российской деревне, увидел краем глаза жизнь, о которой иначе ничего бы не знал. Однако должен сказать вот что; наверное, со мной согласятся и другие добровольцы. Когда приезжаешь в летний лагерь, светит солнце, вокруг много друзей, коллег, много возможностей – тогда все кажется таким простым. Все проблемы представляются очевидными, как и их решения – все легко. Но когда живешь там все время... Только проведя там год, я начал понимать, насколько эти проблемы глубоки. Главным источником их является сама система – в гораздо большей степени, чем непосредственно сотрудники интернатов. Последние и рады бы изменить ситуацию, но у них нет такой возможности. Система, которой подчиняются российские детдома, накладывает слишком много ограничений: финансовых, бюрократических. Как следствие, изменить что-либо в ее рамках весьма сложно. Возможно, это звучит пессимистически, но ситуация в самом деле очень непростая.
Тамара Ляленкова: Разговор с Эймсом Ховардом записала наш корреспондент в Лондоне Анна Асланян.
Николай Белоногов: Что самое интересное, это как раз продолжение. Вот волонтеры занимаются детским домом, но как только сирота оттуда выходит – все, про него забывают, продолжая заниматься детским домом. А они уходят учиться дальше.
Тамара Ляленкова: Хорошо если учиться.
Николай Белоногов: Они обязаны их отправлять учиться. Это обязанность системы. Она вынуждена… До 18 лет они обязаны учиться где-то, хотя учить негде, нечему по большому счету.
Егор Алексеев: Честно скажу, никакие книги почти не читаю. Читаю больше всего в училище по предметам.
Тамара Ляленкова: А как в училище вы попали?
Егор Алексеев: Мы про это училище узнали из детского дома. Потому что у нас один парень был, его сначала в училище определили. Оттуда его уже во взрослый детский дом отправили. Я поступил туда на швею. Два года там отзанимался. Хорошее очень училище. Коллектив там… воспитатели хорошие, понимающие. Всегда помогают нам. Учителя тоже хорошие. Если они делают замечание, значит, за что-то есть. С ребятами очень хорошо… почти как одна семья.
Николай Белоногов: Это Сергиево-Посадское училище.
Тамара Ляленкова: Егор, а там много ребят было из вашего детского дома?
Егор Алексеев: Нет – 3 человека. И все они ушли… Даже второй курс не закончили. Они с середины года оттуда уехали уже во взрослый детский дом.
Тамара Ляленкова: Им не понравилось, они не захотели быть швеей?
Егор Алексеев: Нет, им понравилось. Просто у одного руки слабые.
Тамара Ляленкова: Трудно было?
Егор Алексеев: Да. А другой за поведение.
Тамара Ляленкова: В основном, наверное, там были девушки?
Егор Алексеев: Нет. Там есть, конечно, девушки, но есть и мальчики. Я сейчас заканчиваю практику.
Тамара Ляленкова: А практика там же?
Егор Алексеев: Нет, практика у меня в своем городе, в Яхроме. Половину экзаменов я уже сдал до практики по технологии, по оборудованию, по материаловедению. А после этого, когда я практику закончу, останется только по производственному обучению.
Тамара Ляленкова: Николай, после того, как Егор станет работать, он сможет обеспечивать себя?
Николай Белоногов: Я думаю – да. Что касается Егора, у меня нет никаких сомнений, единственное, если не пойдет по кривой дорожке. Но за счет того, что они в опеке сейчас находятся, у них есть база, есть дом. Надо сказать, что хорошее училище в Сергиевом Посаде. Я так понимаю, областного подчинения. Туда собираются детишки со всей области – с ДЦП, с умственной отсталостью, инвалидностью физической и т. д. Я удивился, только сегодня узнал, что у них 200 человек выпуск. Это очень солидно!
Егор Алексеев: 6 групп.
Николай Белоногов: Единственное, надо сказать, что не работает это профессионально-техническое образование, потому что оно встроено в ту же систему. И за счет этого такое же костное как вся система.
Тамара Ляленкова: То есть, потом трудно найти работу?
Николай Белоногов: Ну, конечно.
Тамара Ляленкова: Не то оборудование, не те навыки?
Николай Белоногов: Ну, где у нас швейные предприятия? Есть частные лавочки маленькие. А больших предприятий швейных толком и нет. Я все никак не мог понять, у меня такая догадка в какой-то момент образовалась, почему мальчики – швеи?! А потом оказалось, что какая-то часть из них в зону идет. А в зонах-то как раз мальчики и шьют.
Тамара Ляленкова: Да, Ходорковского же определили…
Николай Белоногов: Да, да, в швеи. Попадая в тюрьму, у ребят профессионального образования как раз хватает, чтобы хорошо существовать там.
Тамара Ляленкова: Получается так, что система уже готова к тому, что они продолжат идти по той кривой дорожке, которую судьба предложила изначально.
Николай Белоногов: Да. Другого ответа я не нашел за все время. Я долго его искал и никак не мог найти. А потом все так стройно встало – парень приходит в тюрьму и он там как дома – распорядок такой же, как в детском доме.
Тамара Ляленкова: Выращенные внутри системы, ребята вне системы, несмотря на положенную им государством поддержку, приживаются с трудом. Игорь и Егор уже третий год в семье, но большая часть их привычек - из детдомовского прошлого. Рассказывает Николай Белоногов.
Николай Белоногов: Было много опасений. Они сидела в течение двух лет на таблетках. Когда их выпустили, то никаких таблеток не прописали.
Егор Алексеев: Кто пил таблетки?
Тамара Ляленкова: Егор, вы как-то…
Егор Алексеев: Я лично там не пил таблетки. У меня там осталась под подушкой коробочка от витаминок. Там все таблетки за два года. Несколько коробочек у меня там.
Тамара Ляленкова: Егор, как это было мудро. А как вы догадались? Вам не нравилось то состояние, которое наступало после приема лекарств?
Егор Алексеев: Не хотел таблетки пить. Потому что когда я был в красном интернате, то бишь в дурке, понимал, как я себя после этих таблеток чувствую. Вот и перестал их пить.
Игорь Струнин: Мне тоже прописывали. Я тоже пил.
Егор Алексеев: Вообще, в детском доме все пьют таблетки 3-4 раза в день.
Игорь Струнин: Завтрак, обед, ужин.
Тамара Ляленкова: Какой путь может быть у Игоря? Игорь, вы сейчас в каком классе?
Игорь Струнин: 6-й класс закончил, перейду в 7-й.
Егор Алексеев: А я после практики, когда закончу училище, пойду работать в "Макдоналдс". Я и так в цехе работал, но я там долго не продержался. Ну, провода скручивали, цемент таскали, песок возили. Обычная такая работа.
Николай Белоногов: Это у тебя вместо практики было?
Егор Алексеев: Да. Меня там начальник отпускал погулять.
Тамара Ляленкова: А ты подрабатывал.
Егор Алексеев: Да, подрабатывал. Зарплата такая нормальная – 1000 в день.
Николай Белоногов: Они могут работать. Они вполне могут себя обеспечивать. Это надо учитывать, ведь это даже не коррекция – это ниже, чем коррекция. Не все, конечно, могут. Мы не витаем в иллюзиях, что можно всех спасти и т. д., всех социализировать. Есть, конечно, кто просто не в состоянии, я сталкивался с такими. Очень хорошо, что сейчас информация пошла из Америки – почему там убивают наших приемных детей. Потому что действительно есть дети, которые – ад. Главное слово – ад! Ничего не сделать. У них как-то неправильно работает полушарие мозга. Причинно-следственная связь не работает. Поэтому моральные вещи в них просто невозможно заложить. Можно только скорректировать, но скорректировать не гуманными даже методами, а более жесткими. Но большинство детей вполне можно устроить.
Есть план, как можно полностью изменить систему. Он уже написан. Но на данный момент политической воли не будет в этом направлении. Лишь бы эти дети не высвечивались. А как ресурс их вообще никто не воспринимает, хотя удивительно – ресурс-то замечательный. 900 тыс. в этой системе – целая армия.
Тамара Ляленкова: Николай Белоногов, как и Евгения Акимова, считает, что для таких ребят, как Игорь и Егор, следует создавать не просто специальные, а индивидуальные проекты, вводить особые социализирующие практики, углубленную профориентацию. О профессиях для выпускников специальных школ мы еще поговорим в одной из летних программ "Классного часа".
Вернуться к "Классному часу" можно на нашем сайте в разделе радиопрограмм или на моей авторской странице.
Новости образования
Региональные:
Школьников Дагестана научат, как вести себя при угрозе возникновения теракта. Первые занятия уже прошли в оборонно-спортивном лагере "Патриот" в городе Каспийск. Аналогичные мероприятия планируется провести с учащимися всех образовательных учреждений республики.
Ученики школ Костромской и Белгородской областей перед началом занятий будут исполнять гимн России. Правило вступит в силу с нового учебного года и будет распространяться как на младшие классы, так и на старшеклассников.
В Приморье утвержден перечень школ и вузов, учащиеся которых пройдут экспериментальное тестирование на наркотики, а также разработан документ, регламентирующий порядок его проведения. Тестирование пройдет на добровольной основе в условиях конфиденциальности.
На базе Томского государственного университета открылся Центр Европейского союза в Сибири, целью которого является развитие отношений между Россией и Евросоюзом через совместную образовательную и исследовательскую деятельность. Всего у Центра насчитывается 32 филиала по всему миру, в том числе два из них действуют на территории России – в Калининграде и Петербурге. В рамках Центра будут организованы летние школы для студентов и научные конференции для преподавателей.
Московские школы перейдут на новую систему оплаты труда к середине 2012 года, заявил Сергей Собянин. Напомним, ранее столичный градоначальник выражал недовольство значительной разницей в финансировании школ. Планируется, что по завершению программы средняя зарплата учителя будет выше среднего дохода по региону. Ранее предполагалось, что в эксперименте примут участие 125 школ, однако недавно стало известно, что к ним присоединились еще сто.
Федеральные:
В 2011 году не все выпускники российских вузов смогли вовремя получить свои дипломы. В этом году высшие учебные заведения, согласно требованию антимонопольного законодательства, не имели права заказывать бланки дипломов в "Госзнаке", а должны были проводить аукцион среди фирм, специализирующихся на выпуске подобных документов. Однако компании оказались не состоянии выполнить взятые на себя обязательства. В результате вузы с опозданием обратились в "Госзнак", где выполнение заказа занимает 45 дней.
Критики Единого госэкзамена помогают его совершенствовать. Такое мнение высказал начальник управления контроля и оценки качества образования Рособрнадзора Валентин Шаулин. По словам чиновника, ЕГЭ критикую не за то, что в нем есть, а за то, чего в нем еще нет. Скептические замечания по поводу госэкзамена являются актуальным инструментом измерения оценки качества образования, заявил представитель ведомства.
Сбербанк России совместно с Фондом содействия жилищному строительству планирует в ближайшие годы запустить социальную ипотеку для молодых ученых. Согласно проекту, молодые исследователи в возрасте до 35 лет, отработавшие в Академии наук не менее 5 лет и представляющие наукоемкие направления, смогут получать жилье на льготных условиях. Под Новосибирском уже выделен участок для строительства такого жилья.
Министерство здравоохранения с нового учебного года начинает внедрение новых образовательных стандартов для студентов-медиков. К 2017 году предполагается полностью отказаться от ординатуры, которая сейчас служит переходным этапом между получением диплома и началом работы, ввести практическую подготовку на младших курсах, а так же лицензирование конкретных видов медицинской деятельности. Это позволит студентам сразу по окончании вуза работать терапевтами, педиатрами и стоматологами.
Глава правительства Владимир Путин подписал указ о продлении на следующий год права студентов и школьников на льготный проезд в поездах пригородного сообщения. Разницу между фактической и льготной стоимостью проезда будет компенсироваться из федерального бюджета.
Зарубежные:
Более половины румынских выпускников не смогли сдать экзамен на аттестат зрелости, который необходим для поступления в вуз. Это оказалось худшим результатом за последние 20 лет. В 2010 году необходимые 6 баллов из 10 набрали 67% выпускников, а годом ранее 80% учащихся. Министр образования Даниэль Фунериу заявил, что столь низкие результаты явились результатом борьбы министерства со списыванием. В кабинетах, где проходили экзамены, были установлены видеокамеры, а за процессом следили представители правоохранительных органов.
Президент Ирана Махмуд Ахмадинежад выступил с резкой критикой инициативы раздельного обучения в вузах. По словам главы Исламской республики, эти действия являются антинаучными. После Исламской революции 1979 года число студентов в университетах Ирана стремительно возросло. В текущем учебном году количество девушек составляет 60% от числа всех первокурсников. Всего в вузах Ирана проходят обучение более 3,5 миллионов студентов.
В Уганде бригада саперов обезвредила неразорвавшуюся бомбу, которую использовали вместо традиционного звонка: учителя били по металлическому корпусу камнями, чтобы созывать школьников на занятия. Взрывной механизм в бомбе был полностью исправен. Ранее саперам уже приходилось обезвреживать неразорвавшиеся снаряды, которые дети использовали в качестве игрушек.