Иван Толстой: Сегодня мы представим подборку 20-летей давности: сиюминутные репортажи наших корреспондентов, оценки политиков, историков и общественных деятелей. Готовя этот историко-документальный сюжет, мы решили не комментировать радиоэфир тех дней. Репортажи расположены строго по календарю, за одним исключением – стихийным выступлением Мстислава Ростроповича на следующий день после провала авантюры. С этого мы и начнем.
22 августа. Лубянская площадь. Повержен памятник Дзержинскому. Вокруг ликующая толпа. Мстислав Ростропович в кольце собравшихся на митинг. Запись Дмитрия Волчека.
Мстислав Ростропович: Я приехал из Германии, у меня был концерт во Франкфурте. Приехал, уснул. В 6 часов утра моя дочка Ленка мне позвонила из автомобиля: “Отец, включай телевизор!”. “Что такое, почему телевизор?” “Говорят, перемена власти”. Я сначала ничего не видел, потом начали играть этюд Шопена, я думаю: кто же играет? Так и не объявили, между прочим. Потом остановили этюд Шопена, и - Приказ № 1 этих бандитов. Но я еще не понял, что это бандиты, потому что я не видел их рожи, я подумал: а, может, в этом комитете, скажем, Собчак, Яковлев? А, может, действительно к лучшему? Не понимаю. Думаю - посмотрю.
Потом взяли “Лебединое озеро”. Думаю: почему вдруг “Лебединое озеро”? Как-то не подходит к моменту. Прослушал “Лебединое озеро”, потом, думаю, посмотрю лучше “CNN“ американское. А у меня здоровая антенна на доме в Париже. Посмотрел, и там показали пресс-конференцию. Как я эти будки увидел, ребята, как я услышал эти ответы, как посмотрел на руки, я подумал: конец России пришел! Потом я посмотрел по-русски, услышал все ответы, все вопросы, и все понял. И после этого еще раз дали “Лебединое озеро” в том же исполнении. Я думаю: что же, у этих идиотов даже пленки не хватает? Я не спал, я написал письма своим друзьям, потому что, в общем, я знал, что мы победить не сможем, потому что силы неравные, когда армия, КГБ, коммунисты, вместе эта сволочь, которая может задушить все. И я решил тогда, что наутро я уеду. Я написал письмо Гале, сказал, что я уезжаю, мне нужно пойти там в банк, еще что-то сделать, а сам поехал на аэродром, сел на самолет и прилетел в Москву. Меня таможенник спрашивает: “Виза у вас есть?”. Я говорю: “Нет”. “А почему нет?”. “Я просто не успел”. Он говорит: “А куда едете?”. И вот тут один раз я наврал, все-таки. Я сказал: “Я еду на Конгресс соотечественников”. Он взял меня куда-то на второй этаж, я прошел наверх, сижу. Он посмотрел какую-то книгу, как телефонную, и говорит: “Хорошо, можно выписывать”. Он там что-то нашел. Он мне дает визу, пишет: “На конгресс”, и говорит: “Теперь я вас провожу, потому что большая очередь, чтобы вы прошли без очереди’’. Я говорю: “Молодец, старик!”. Пошли мы с ним без очереди, и когда он меня подвел, когда я понял, что уже пройду через это, я говорю: “Милый, е*** я этот Конгресс! Я еду....” В 6 часов вечера я был в Белом Доме. Слава богу, меня узнали, сразу пустили наверх. И вот там было, конечно, трудно.
В три часа утра, когда они ждали настоящей атаки, я пошел туда, где ребята стоят. Вы знаете, я смотрю на ваши лица - вы другие люди! Я 17 лет здесь не был, я завтра позвоню Александру Исаевичу, расскажу ему все. У вас другие глаза стали. Увидев трехцветный флаг, я заплакал. Когда увидел Собчака, мы с ним обнялись, он мне сказал: “Все, старик, возродились!”. Я сегодня понял, что, наконец, мы имеем свой флаг, флаг, которым гордимся, который мы должны любить и которому мы должны служить.
Иван Толстой: Мстислав Ростропович. Лубянская площадь, 22 августа 91 года. Но вернемся назад, к началу путча. Наша задача - не политический анализ тех дней. Мы хотим ещё раз вспомнить и пережить ту атмосферу огромной беды, предчувствие катастрофы, которая нависла над страной. Вновь услышать голоса тех, кто озвучивал наши мысли, отражал наши переживания в тот момент. Мы хотим ещё раз пережить благодарность к героям, спасшим страну, и к самоотверженным журналистам, державших нас в курсе страшных событий с риском для собственной жизни.
19 августа. Мюнхен. 7:45 утра. Экстренный информационный выпуск ведет Фатима Салказанова.
Фатима Салказанова: Говорит Радио Свобода. В эфире экстренный выпуск. В прямом эфире Владимир Матусевич.
Владимир Матусевич: Я сильно подозреваю, что состояние здоровья Михаила Горбачева не взывает никаких опасений. Речь, конечно, о государственном перевороте. И первое, о чем задумываешься - о дате его. Мне думается, дата эта непосредственно связана с другой датой - 20 августа, датой подписания несколькими республиками Союзного договора. Это то, чего не могли допустить никак государственники.
Иван Толстой: 10:30 утра. ''Факты и мнения''. Комментаторы за круглым столом. У микрофона историк Юрий Афанасьев.
Юрий Афанасьев: Мне хотелось бы сказать, что на нашу землю пришла беда, и я боюсь, что это очень и очень большая беда. Если это событие сегодняшнего утра (или ночи) сравнивать с тем, что уже было в нашей истории, в истории многострадального народа, вернее, народов Советского Союза, это событие, скорее всего, по масштабу можно сравнить с 1917 и 1941 годами.
Иван Толстой: 12:30.
Савик Шустер: В эфире информационная программа Радио Свобода “В стране и мире”. Специальный выпуск, прямой эфир. У микрофона Савик Шустер. Здравствуйте! Примерно полтора часа назад президент России Борис Ельцин распространил на пресс-конференции обращение к гражданам России следующего содержания. Текст читает Юлиан Панич.
Юлиан Панич: “Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию. Безусловно, необходимо обеспечить возможность Президенту страны Горбачеву выступить перед народом.
Требуем немедленного созыва Чрезвычайного Съезда народных депутатов СССР.
Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов.
Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте.
Для выполнения этих требований ПРИЗЫВАЕМ К ВСЕОБЩЕЙ БЕССРОЧНОЙ ЗАБАСТОВКЕ. Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правого переворота.
Президент РСФСР Ельцин,
Председатель Совета Министров РСФСР
Силаев,
И. о. Председателя Верховного Совета РСФСР Хасбулатов
Москва, 19 августа 1991 года, 9.00”
Иван Толстой: В той же программе ''В стране и мире'' писатель Анатолий Стреляный.
Анатолий Стреляный: Это тот самый военно-коммунистический переворот и начало гражданской войны, о чем мы говорили все эти годы, чего ожидали и чего в глубине души всякий надеялся, что не будет, надеялись избежать.
О военно-коммунистическом перевороте говорит уже состав самой хунты. Янаев, профессиональный кэгэбэшник с младых ногтей, председатель Комитета молодежных организаций. В свое время помню, как мы удивлялись, почему Горбачев сделал его вице-президентом и так настаивал на этом. Я помню, как мы удивлялись, что Горбачев его приближает к себе еще до этого - надежный, исполнительный, не очень далекий человек, матерщинник, любил похабные анекдоты. Это все, что могли о нем сказать.
Крючков – само собой.
Пуго тоже комментариев не требует.
Стародубцев. Вот появление этой фигуры в качестве руководителя Крестьянского союза в хунте, сразу мне сказало, что это военно-коммунистический переворот. Вот в составе этой хунты, в персональном составе, уже видна эта продуманность, вот эта хитрость большевистская. Вот, мы показываем, что мы не хунта, у нас представитель советского крестьянства, у нас представитель рабочего класса, промышленности, командиров промышленности - этих тружеников, этих директоров заводов, замученных горбачевским беспорядком. Все это указывает на большую подготовку и на то, что эти люди пойдут до конца. Это военно-коммунистический переворот и это гражданская война.
Гражданская война, я думаю, продлится недолго, и не будет очень кровавой. Потому что силы неравны и хунта полна такой решимости. Она так ожесточена, так обижена, так затюкана была эти годы, так ждала своего часа, что она не остановится на полпути. Она бросит все силы для того, чтобы очень быстро подавить не только то сопротивление, которое, безусловно, в эти минуты уже начинается, но и саму мысль о сопротивлении у приверженцев демократии, у народа, у лучших его людей. Я как-то писал, что опасность не в том, что империя распадается, опасность в том, что народ может кинуться ее собирать.
Иван Толстой: 19 августа прошел слух, будто президент СССР – Михаил Горбачев – скончался. Программа ''В стране и мире''. Прямой эфир. 19 часов. У микрофона тогдашний директор Русской службы Владимир Матусевич:
Владимир Матусевич: Понимаю Елену Боннер, Юрия Афанасьева и многих других, говоривших и говорящих в эти страшные часы о вине президента. Понимаю тех людей в России - измученных, изголодавшихся, отчаявшихся - кто воспринял переворот равнодушно, а то и с удовлетворением. Сам яро и неоднократно критиковал иные политические акции президента. Думаю, справедливо критиковал. А сейчас испытываю дурацкое чувство стыда. Дело не только, даже не столько в горбачевском вкладе в радикальное изменение картины мира - уход из Афганистана, падение Берлинской стены, освобождение Центральной и Восточной Европы. Ведь можно сказать, и не без оснований, что тому причиной - неизбежный распад сверхдержавы, а не идеализм лауреата Нобелевской премии мира.
Нет, я испытываю смутное чувство стыда потому, что позволил себе забыть: этот человек способствовал чуду - обретению миллионами соотечественников, обреченных в третьем, в четвертом поколении на духовное рабство, чувства собственного достоинства и принадлежности к цивилизованному мировому сообществу. Михаил Горбачев, быть может - самая великая, самая трагическая фигура нашего столетия, бросивший вызов матери своей Партии и ею поверженный. Сегодня сознаешь, что он был честнее, наивнее, человечные, чем то казалось. Казалось - вот, политинтриган, тактик, иезуит высшей марки! Где там!
Прощайте, президент! Прощайте, президент Горбачев!
Простите, Михаил Сергеевич!
Иван Толстой: Из Парижа - историк Михаил Геллер, автор книги ''Седьмой секретарь. Блеск и нищета Михаила Горбачева''.
Михаил Геллер: Горбачев, повторяю, никогда не был демократом и не хотел им быть, он только менял свою линию, когда ему это было нужно, когда помощь демократов нужна была ему в его личных целях. Это Горбачев выбрал Павлова, это Горбачев покровительствовал Бакланову, Горбачев выдвинул всех тех людей, которые сегодня лишили его власти. Выдвинул их, несмотря на то, что никаких особых талантов, или даже просто талантов, за ними не замечалось.
Я не согласен с тем, что это хунта. Власть сегодня находится в руках легальных представителей советской власти. К власти пришли не какие-то неизвестные полковники или генералы, власть находится в руках у тех, у кого она была вчера. Другое дело, и тут я согласен с Анатолием Стреляным, что это коммунистический переворот. Но переворот в каком смысле? Власть была у коммунистов и осталась у коммунистов. Переворот только в том смысле, что человек, который возглавлял страну, лишился власти. Это как бы удар лично по Горбачеву. Все остальные деятели - те же самые, какие были раньше. Гражданской войны в том смысле, в каком мы можем говорить о ней, вспоминая гражданскую войну после революции, я не вижу такой возможности, я не вижу сил, которые бы сегодня решились выступить против нового руководства. Выступить с какой целью? Защищать программу Горбачева? То есть, что - защищать рынок? Гражданская война во имя воинствующего капитализма? Я не вижу лозунгов, не вижу целей, которые бы сегодня позволили начать гражданскую войну.
Я изучал жизнь и деятельность Горбачева с самого начала, почти шесть лет уже. Я ответил бы, прежде всего, вспомнив знаменитую мудрость древних, - “когда боги хотят кого-нибудь погубить, они лишают его разума”. Горбачев так легко дал себя взять, потому что это был человек не только слабый, нерешительный, но человек необыкновенно самоуверенный. Он на протяжении последнего времени лишился всех тех людей, которые шли с ним вместе к власти, которые помогли ему прийти к власти. Он всех их растерял, ибо он всегда хотел быть в центре. Он менял свою позицию каждый день, невзирая на то, что таким образом он отказывается от своих союзников.
Горбачев был человеком, который, по существу (я, во всяком случае, пришел к такому выводу), хотел только одного - хотел абсолютной власти для себя, для этого он жертвовал всем и, в конце концов, он оказался один. Горбачев - единственный из советских лидеров, который решил, что его опора будет находится не в стране, а за рубежом. Он - единственный из советских лидеров, который поверил, что поддержка Запада будет для него гарантией его несменяемости. Я хотел, но, признаюсь, не решился дать книге эпиграф, ибо уже тогда мне было ясно, что судьба Горбачева кончится так, как кончилась. Я хотел бы взять эпиграф из “Записной книжки” Чехова, там, где говорится: “Хоть ты и седьмой, а дурак”.
Иван Толстой: Историк Михаил Геллер. Двадцатилетие августовского путча по архивным записям Свободы.
20-е августа. 7 часов 10 минут утра. Программа ''В стране и мире''. Рассказывает московский корреспондент Михаил Соколов.
Михаил Соколов: Ситуация в Ленинграде позволяет рассчитывать, минимум, на его нейтралитет. В Питере части ОМОНа, МВД и внутренних войск МВД России верны Ленсовету и Собчаку. Но ситуация около Ленинграда становится опасной. Видимо, руководство КГБ СССР беспокоит то, что в руки Ленсовета могут попасть склады боеприпасов и снаряжения из запаса НЗ Министерства внутренних дел СССР. В Питер, по нашим сведениям, продвигаются Витебская и Псковская дивизии воздушно-десантных войск, находящихся в подчинении КГБ СССР. В колоне около 120 средних танков и примерно батальон БТРов. На вооружении МВД Ленинграда есть только дорожные машины и стрелковое оружие.
Иван Толстой: Народный депутат академик Юрий Рыжов в разговоре с Михаилом Соколовым размышляет о мотивах путчистов и об их шансах на успех.
Юрий Рыжов: Я бы сказал так. Рассматривая эту авантюру, надо вспомнить: нами управляли с помощью страха. Если страх начал уходить из нашего сознания, этот страх перешел к ним. Я думаю, что главной надеждой (я – пессимист, в принципе, но сегодня - чем дальше, тем больше мной овладевают оптимистические оценки ситуации) главным шансом является всеобщая забастовка, требование, чтобы Горбачев оказался перед микрофоном или телеэкранами, отчитался за события. И, наконец, это проявление действительно ушедшего из нашего сознания страха, - это может проявить народ под руководством впервые избранного демократическим образом правления России. И выстоит как народ, так и избранное им законное правительство.
Михаил Соколов: Юрий Алексеевич, насколько я знаю, летом вас приглашали в КГБ. Как вы оцениваете шансы сторон?
Юрий Рыжов: В нашем традиционном сознании приглашение в Комитет, как вы сказали, ассоциируется с каким-то силовым приемом. Я бы не сказал, чтобы это был такой прием. Это было желание, видимо, достаточно высоких сфер КГБ, которым поручено было тоже разрабатывать концепцию комплекса безопасности страны, послушать, какие же могут быть контрдоводы у стороны, которая начала раньше, чем аппарат КГБ, разрабатывать какую-то концепцию. Первый заместитель Крючкова написал ему то ли письмо, то ли служебную записку о том, что они хотели бы встретиться с Рыжовым. После чего через неделю состоялась встреча. Подспудно все время звучал вопрос: а что будет с органами государственной безопасности при дальнейшем демократическом процессе в этой стране? Я дал свои оценки, у них были контрдоводы. Причем, я сказал бы, что там были довольно сильные расслоения во мнениях - там были яркие хардлайнеры, но были и неглупые ребята. Мы расстались при взаимном благоприятствии, но, видимо, каждый при своем мнении.
И если сегодня переносить этот вопрос сюда, то я бы сказал так, что сравнения, скажем, с ГДР, с другими странами, освободившимися от коммунистического ига, могут дать количественную оценку людей, задействованных в этой системе в нашей стране. Это - цифра семизначная. Отсюда надо понимать, что целый ряд людей в этой стране испытывают страх перед демократическим преобразованиями, опасность того, что начнется охота на ведьм и, таким образом, явно или неявно они являются опорой революционных кругов в этой стране. Видимо, нужны какие-то акции и действия нового демократического правительства, которые могли бы отторгнуть от этой сферы людей, не запятнавших себя серьезным образом. В частности, этот вопрос я затрагивал также в беседе в КГБ в начале лета этого года.
Иван Толстой: 20 августа президент России Борис Ельцин издал указ, в котором объявил себя главнокомандующим всеми вооруженными силами Советского Союза.
Программа ''В Стране и мире''. Прямой эфир. Михаил Соколов о шаге Ельцина и комментарий нашего политического обозревателя Льва Ройтмана.
Михаил Соколов: По-моему, это решение похоже и на шаг отчаяния, и на последнюю попытку вырваться из той ситуации, в которой находится российское руководство. И в то же время это решение, похоже, показывает, что Госкомитет по чрезвычайному положению объявил войну Борису Ельцину. Возможно, это начало гражданской войны. Сейчас у нас внизу на третьем этаже идет собрание народных депутатов России. Из окна я вижу, что люди тысячами стоят около здания, а перед главным входом на набережной стоят цепи. Женщины отошли. И вот сейчас, буквально две или три минуты назад, прозвучал призыв депутатам-мужчинам выехать навстречу войскам, которые идут к Белому Дому.
Лев Ройтман: Борис Ельцин делает, по-видимому, единственно возможное, что он может делать. Ну что ж, это акт отчаяния и это акт огромного политического мужества, быть может, это акт не вполне законный, но это акт, который продиктован законами совести, законами гражданственности и порядочности.
Иван Толстой: Самый драматический момент путча – ночь с 20 на 21 августа. 11-ый этаж Белого Дома. Депутаты и журналисты перед лицом ожидаемой атаки путчистов. Программа ''В стране и мире''. Прямой эфир. 1 час 10 минут ночи. Репортаж Андрея Бабицкого и Михаила Соколова.
Андрей Бабицкий: Вот сейчас мы видим из окна, как колонны БТРов, танков и бронетранспортеров приближаются к баррикадам. В основном, защита здания будет осуществляться с крыши, где сосредоточены десантники, вооружённые автоматами. Однако, по сведениям того же Кадырова, защита вряд ли продлится долго, ибо оружия крайне мало. Кроме того, если будет совершена атака с воздуха, то все, кто находится на крыше, могут быть уничтожены за один момент.
Михаил Соколов: Только что депутаты закончили совещание. В зале Совета национальностей депутатов было около 100 человек. Было высказано общее мнение, что оказывать сопротивление и подставить людей под пули они не могут. В общем, позиция понятна. Суверенитет - это одно, а кровь людей - это другое. В общем, получается так, что после долгого обсуждения депутаты решили, что каждый решает за себя. Одни сейчас отводят людей от здания, к периметрам, другие остаются в зале Совета национальностей, чтобы, когда здание будет занято, было ясно, что российский парламент не бежал в панике. Ну, а люди военные сказали, что они будут до конца защищать законно избранного президента России. Это сказал генерал милиции Аслаханов. Депутаты думают, депутаты решают, но никто не хочет строить счастье своей страны ценой жизни невинных людей. Ситуация сейчас - относительное затишье, не стреляют, но когда стреляли, когда шли БТРы, то солдаты вели себя крайне жестоко, солдаты избивали людей, и, по пока не проверенным сведениям, прозвучала цифра, что два человека уже погибло. И, видимо, мы должны вам сказать ''до свидания''. Мы не прощаемся, мы будем ждать, и, я думаю, что все будет как-то к лучшему в этой стране и в этом мире.
Иван Толстой: 21 августа. Программа ''События и люди''. Народный депутат Галина Старовойтова в дни путча находилась в Лондоне. В момент интервью она ещё не знала, чем все завершится, но в отличие от многих других советских политических деятелей она не отмалчивалась, однозначно оставаясь с демократическими силами.
Галина Старовойтова: Я бы сказала, что я даже тронута вниманием и тревогой простых англичан - водителей, которые меня куда-то подвозят, проходишь мимо по улице, за столиками в кафе сидят люди и слышишь: Горбачев, Ельцин, Ельцин, Горбачев... А среди политиков есть две тенденции. Одна тенденция - среди наиболее осторожных политиков и экспертов-советологов — состоит в том, что давайте посмотрим, чем дело кончится и как прореагирует советский народ. Если эта власть, пусть и силовым путем, удержит свои позиции, если она останется, нам придется с ними сотрудничать, нам придется к ним приспосабливаться, потому что это - политическая реальность. В частности, такое отношение я встретила и в Форин Офисе. Но в то же время отрадно, что высшие должностные лица Англии - я имею в виду господина Мейджора, госпожу Тэтчер - прореагировали сразу с моральной позиции, с того, что у нас принято называть ''общечеловеческими ценностями''. Они наиболее резко, пожалуй, оценили происходящее.
Отвлекаясь, я бы хотела сказать, что эти трое погибших, я пока не знаю их имен, я думаю, что они должны стать нашими российскими национальными героями и должны быть похоронены со всеми почестями. Может быть, мы бы даже возродили российские награды и посмертно наградили этих первых троих погибших за демократию в России.
Иван Толстой: 24 августа. Похороны погибших во время путча. Программа ''В стране и в мире''. Репортаж Дмитрия Волчека.
Дмитрий Волчек: Пороки разваливающегося на наших глазах режима не поддаются перечислению. Он есть тотальный грех, само воплощение зла. Но злейшее его преступление все-таки следует назвать - это уничтожение понятия бесценности человеческой жизни, это вырывающаяся из уст диктора скороговорка: ''восемь убитых, десять раненых…'', и - в руках уже другая бумажка.
Иван Толстой: Из речи Елены Боннер на митинге памяти трех погибших юношей.
Елена Боннер: Мы виноваты перед ними, потому что мы простили Новочеркасск и Алма-Ату, потому что мы думали, что Карабах - это далеко и Осетия - это еще не у нас, потому что мы услышали только Вильнюс. Мы вечно виноваты перед ними за многое, до чего мы сами не додумались.
Иван Толстой: Осмысление путча. 24 августа. Программа ''Аспекты''. Из Ленинграда Иван Толстой (признаться, я не переслушивал свой репортаж все 20 лет).
“В России даже повесить как следует не умеют”,- произнес, согласно легенде, один из сорвавшихся декабристов. Умеют ли в Cоветском Cоюзе производить путчи, мы узнали на этой неделе, а скоро поймем, так ли уж аморален был аморальный Невзоров, вслух произнесший то, что люди произносить в приличном обществе стесняются, - что ''во всей этой истории без Горбачева не обошлось''. Не буду настаивать на правильности такого взгляда без достаточных к тому фактов, но не может не удивлять, что все главные действующие лица заговора - прямые ставленники президента. Аморализм как стиль политики - вот, пожалуй, корень того зла, из которого выросло древо переворота. Не забудем же, что после тбилисских, вильнюсских и иных событий Михаил Сергеевич увидел в корпоративных интересах больше для себя выгоды, нежели в сохранении своего доброго имени. Горбачев не признал произошедшее своей ошибкой, но, на мой взгляд, он больше досадовал, что ''так получилось''.
Назвать ли этот переворот ''павловским''? Ведь невозможно отделаться от стилистического сходства с обменом сторублевых купюр в январе этого года: то же презрение к реакции людей. И другое сходство - нервность, а, точнее, неврастения стали странным источником политики родного советского правительства. В отличие от правительства старого, наше новое оказалось на психологической высоте положения. В частности, я имею в виду героя ленинградских событий мэра Анатолия Собчака, который, по существу, своей твердостью спас запаниковавший было город. Люди действовали так, как научила их подпольная литература былых времен, - немедленно начали распечатываться указы Ельцина, распоряжения Собчака, и так далее. Спонтанно возникшая полулюбительская радиостанция ''Открытый город'' предавала последние новости, газеты ''Невское время'' и, особенно, ''Час пик'' необычно оперативно организовали выход специальных выпусков, которые в первый же день переворота появились на стенах домов и станциях метро. Ожидавшихся свирепствований цензуры также не последовало. Одна лишь газета ''Вечерний Ленинград'' вышла испещренная белыми квадратами и прямоугольниками - случай совершенно забытый даже старожилами, ибо советская власть просто-напросто научилась прихлопывать неугодные издания, не церемонясь в деталях.
Такая стойкость города имела своим результатом то, что западные бизнесмены уверили мэра Собчака в надежности Ленинграда как экономического партнера. Последуют незамедлительные иностранные инвестиции, - сообщили они. И, может быть, тогда великий город с областной судьбой снова возродится?
Ловлю себя при этом на том, что интуитивно выделяю Ленинград из жизни остальной страны. Не потому ли это, что позиция Горбачева на пресс-конференции сразу после его освобождения показала его неизменное желание подточить шипы и не выдать бывших соратников. Это лишь подтвердило бы цельность его облика и напомнило нам о необходимости самостоятельного мышления, что, в общем-то, и требуется от интеллигенции.
22 августа. Программа ''События и люди''. Выступление Елены Боннер.
Елена Боннер: Мы пережили первый день потрясения и несомненной уверенности, что фашизм у нас в стране теперь не пройдет. Мы пережили второй день бесконечного напряжения и не спадающей уверенности. И мы пережили третий день, который поставил перед нами столько вопросов вместе с победой, что лично у меня разламывается голова при попытке ответить на них.
Ну, вот последний день. Разберемся, почему эта компания, простите мне мой язык, выблядков КГБ полетела в Крым, прихватив Лукьянова и Ивашко? Они что, собрались сказать: ｫДорогой Михаил Сергеевич, мы тут малость нашкодили, ну, вот баночку варенья пошалили, съели. Прости насｻ.
Я понимаю, если бы они полетели в Тегеран, в Багдад, в объятия к Каддафи. Этого полета я не понимаю.
Одновременно подряд три конференции. Как только России вернули гласность, так она нас ошарашила - с утра до вечера все показывают нам, что происходит. Появляется Шахназаров. Где он был эти трое суток, если он не был арестован? Почему он за трое суток не пришел к Белому Дому и не сказал 19-го: ｫБратцы, да президент здоров, я только что с ним разговаривал по телефону, они его захапалиｻ.
Где были все эти благородно выглядящие Бакатины, Примаковы и остальные? Они объявились вчера утром.
Из всей этой демократической компании новое движение не входят сюда Яковлев и Шеварднадзе. Шеварднадзе, который 20-го стоял рядом на митинге, который в ночь с 20 на 21 был около баррикад, разговаривал с войсками. А остальные, где были до вчерашнего дня?
Совет министров. Пресс-конференция Щербакова. Он же вчера полтора часа по телевизору рассказывал нам, как Павлов болел и как Совет министров все три дня только и делал, что обсуждал наше будущее питание на ближайшую зиму и обогрев. Ни они к хунте, ни хунта к ним не имеют никакого отношения. Так кто имел к ней отношение? Мы, стоявшие под стеной?
Вчерашний день. Президент СССР по тефлону говорит тому же Щербакову: ''Я буду в Москве в ближайшие дни, а, может быть, ближайшие часы'''. Слушайте, Буш приезжает с дачи, потому что Горбачева на минуточку скинули, а он нам говорит, что он приезжает в ближайшие дни или часы! Да он в тот же час должен был не на своем мягком персональном, а на реактивном военном самолете быть здесь, быть в Белом Доме, около Дома, около тех самых баррикад, где ходил Шеварднадзе.
Между прочим, там люди стояли не за него, а за Ельцина, но еще больше за принцип, за то, чтобы больше никакой человек, никакой болван, считающий нас за дерьмо и за быдло, не будет нам морочить мозги. Где он сегодня? Вчера ночью сказали, что в 10 утра выступит по телевидению. Где он? Почему он не в Белом Доме, почему он в ножки не поклонится депутатам России, тем, которые с полдевятого утра 19 числа там шуровали, еще когда Ельцина не было и никого не было: что нам делать всем? Почему он до сей поры не отвечает, что восемь этих выблядков, каждый - его персональный ставленник. Дело не в том, сохраним мы его или нет лично, персонально. Дело в том, что мы больше не хотим рисковать и получить себе на голову Гитлера или еще кого-нибудь, оттого, что у него такой характер, что он вместо Бакатина ставит Пуго министром внутренних дел. Да хватит нам жить под настроениями кого-то, даже если он - президент. И вот мы-то с него и будем сейчас спрашивать. Спрашивать, как никогда!
Иван Толстой: Взгляд нашего нью-йоркского обозревателя Бориса Парамонова. Программа ''События и люди''. 21 августа.
Борис Парамонов: Одно из впечатлений, оставленных провалившимся путчем, — ощущение какой-то его несерьезности, какой-то игры, причем безвкусной, можно сказать, неинтересной. Высказываются предположения, что произошедшее было задумано самим Горбачевым для поднятия своей сильно пошатнувшейся популярности. Я не буду обсуждать, тем более, опровергать эту гипотезу, она явно абсурдная: в такие игры не позволял себе играть даже Сталин, как же мог решиться на такое человек, положение которого действительно не очень-то прочно?
Но важно другое. Само это ощущение игры сохраняется, причем игры именно неловкой. В чем тут дело? Это была игра, в которой были нарушены правила. Вернее, так. Когда одна из сторон начала игру, вторая сказала: я не признаю правил и играть вообще отказываюсь. Крах путчистов объясняется тем, что они верили в старые правила и думали, что игра состоится.
Каковы были эти старые правила? Прежде всего - уверенность в безоговорочном авторитете силы, и даже не столько силы, сколько ее внешних атрибутов.
Атрибуты такие, например, как генеральские звезды или голос диктора Центрального телевидения, зачитывающего распоряжение Госкомитета по чрезвычайному положению. Вера в то, что сами слова ''государственный комитет'', ''чрезвычайное'' действуют автоматически, вызывая однозначный рефлекс страха и подчинения. Но оказалось, что такие поистине безусловные рефлексы больше не действуют. Люди, у которых вызывали стойкие рефлексы методами угроз и голода, перестали быть подопытными животными. Оказалось, что у них есть не только физиология, но и психология, если не говорить сознание, и это сознание отказалось играть в старые игры.
В русско-советской культуре произошла смена знаков и знаковых систем. В принципе, ведь любая культура держится на таких знаковых системах, и если они перестают действовать, значит, мы имеем дело с чем-то принципиально новым. У Лескова есть рассказ ''Продукт природы'', в которым исправник говорит примерно следующее: ''Да я, бунт увидев, даже на место не выйду, а просто свою фуражку туда пошлю - мигом успокоятся''. В этом же рассказе есть слова крайне обидные для русского самолюбия: ''дрянь славянская, навоз родной''.
Времена изменились, русских уже не пугает форменная фуражка, они уже не навоз для удобрения исторических полей.
Иван Толстой: Дмитрий Волчек - об эйфории после провала путча и необходимости суда над коммунистической системой. Программа ''Аспекты'', 24 августа.
Дмитрий Волчек: Живем все эти дни как во сне. Еще своем недавно так легко было предсказать вялотекущий ход событий. И, вдруг, ''из мрака в свет, из света в мрак'', как писал Ходасевич, холодный пот ужаса и следом, без интервала, жаркий плен эйфории. Не сон ли это? Дрогнул Железный Феликс, покачался и рухнул. На дверях МГК КПСС появилась нахальная картонка - ''Запечатано'', словно на обломках Бастилии - ''Здесь танцуют''.
А тайная мечта каждого советского человека - шарахнуть камнем в окно Лубянки - неужто и она станет явью? Все может быть. Но стоит ли обольщаться? Сегодня нам предлагают выместить гнев на памятниках. Кто спорит? Давно пора уже отвезти на свалку всех этих феликсов, ильичей и юного Павлика заодно. Да и закопать, наконец, главный труп страны, смердящий на Красной площади. Но это все - внешнее, очевидное и самое простое. Подогнал тягач, накинул трос... Так что, успокоиться на этом и - по домам? Не этого ли от нас хотят? Жаждут отделаться малой кровью. Отдать на заклание десять, двадцать, сто, путь тысячу проштрафившихся аппаратчиков, сдуру поддержавших янаевский комитет, и выгородить десятки тысяч других, чуть более осторожных. Но разве виновен только тот, кто слишком уж высунулся в позорные дни? Система - вот главный обвиняемый. Только она и достойна занять место на скамье подсудимых.
Спору нет, Крючков виновен, Язов виновен, Янаев и вся эта шушара. Путь хватают их, допрашивают, судят - поделом. Но дадим ли индульгенцию гебистскому следователю, ведущему дело Новодворской? Или генералу Родионову - палачу Тбилиси? Путч продолжался не три дня - это лишь крошечная макушка айсберга, высунувшаяся из грязной воды. Янаевский заговор - одно звено, да и то не самое крупное в цепочке, вьющейся еще с октября 1917 года, и судить нужно не за то, что поддержали ГКЧП, это как раз самые глупые принялись расшаркиваться перед дурацким комитетом. Система способна регенерировать отрубленные органы. Так было во время сталинских чисток, когда после ареста одного мерзавца его подлое пост тут же занимал другой.
Кто лучше - Ягода, Ежов или Берия? Андропов, Чебриков или Крючков? Да все одним мирром мазаны, все негодяи.
Наше возмездие сводится пока что к одному — наказать тех, кто предал Горбачева. Не слишком ли мелкая задача? Тем более, что Горбачев сам окружил себя предателями, уклончиво рассуждая об ''этапах перестройки'', ''специфике страны'', необходимости проводить реформы не торопясь, ''культурно'', как он выразился на пресс-конференции. ''Культурно'' - это с Язовым-то и Крючковым? ''Последовательно'' - со сворой жалких, дубинноголовых мерзавцев, которые, обладая всем необходимым, даже государственный переворот не сумели провести как следует?
Пора признать: если мы сейчас успокоимся, ограничимся переименованием площадей, сносом памятников и раздачей геройских звезд, путч неизбежно повторится.
Кажется, нам все время хотят подсунуть пустышку вместо реальной картины происшедшего. Почему, например, провалится путч? Нельзя же всерьез принимать романтическую версию о том, что из-за десяти БТРов, перешедших на сторону Ельцина. От нас пытаются скрыть подлинные пружины переворота. Да и не удивительно. Разве знаем мы, кто отдавал приказ о вводе войск в Тбилиси или Вильнюс, кто руководит Рижским ОМОНом? Не разгаданы и намерения главного архитектора реформ.
Сегодня мы с жаром говорим о революции. Но ведь на ошибках учатся все, в том числе и контрреволюционеры. И пока не сломан хребет системы, она вполне переживет потерю отрубленных членов в лице Язова, Крючкова и Пуго.
''Незаменимых у нас нет''. Даже Железного Феликса можно отлить заново - не проблема. Можно даже не поскупиться и покрыть истукана позолотой, чтобы сверкал в назидание тем, кто слишком рано поверил: переворот подавлен, демократия победила. Не будем себя обманывать. Выигран пока самый первый и самый легкий бой.
Иван Толстой: И в заключение нашего архивного обзора – фрагмент из программы ''В стране и мире''. Борис Ельцин и Елена Боннер благодарят Радио Свобода за освещение событий.
Борис Ельцин: Во время переворота, практически трое или четверо суток, ваша радиостанция Свобода была одним из немногих каналов, через которые можно было сообщить по всему миру и, самое главное, по России, потому что сейчас радиостанцию Свобода ловят почти в каждой семье. Это было очень важно.
Елена Боннер: Привет всем на Свободе! Ребята, я мало бываю довольна вашей работой, редко, но эти дни вы работали, как те, кто был на баррикадах около Белого Дома. Спасибо!