Ирина Лагунина: Осенью 1941 года миллионы советских граждан оказались под властью немецких войск. Среди них было немало представителей интеллигенции, а среди этих представителей – тех, кто пошел на службу в созданные оккупантами органы местного управления и пропаганды. Эти люди пытались нащупать почву под ногами, организовать нечто вроде совместной политической деятельности. Слушайте продолжение цикла Владимира Абаринова и Игоря Петрова «Русский коллаборационизм. «Интеллигенция», часть вторая.
Владимир Абаринов: Мы остановились на том, что Смоленск был неофициальной столицей оккупированных российских территорий. В Смоленске оказалось много представителей интеллигенции – кто-то не успел эвакуироваться, кто-то остался или приехал туда сознательно, как профессор Кончаловский, кто-то вернулся, как профессор Меландер. Надо сказать, что до начала войны ведомство Розенберга, имперское министерство по делам восточных территорий, планировало составить костяк гражданской администрации на оккупированных советских территориях из старых эмигрантов «первой волны», но от этой идеи в конце концов отказались, в том числе и потому, что хватило местных кадров. В Смоленске была типография, где печатались газеты, журналы и листовки, распространявшиеся по всей центральной России. Там же начиная с лета 1943 года издавались газеты и брошюры Русской освободительной армии генерала Власова. В Смоленске был большой радиоузел. Был, наконец, драмтеатр с оригинальным репертуаром – пропагандистскими пьесами, написанными на злобу дня. Все эти средства информации и учреждения культуры подчинялись отделу пропаганды группы армий «Центр».
В отрывках, которые мы читали в прошлый раз, упоминаются несколько хорошо известных лиц, в том числе бургомистр Борис Меньшагин, которого Кончаловский называет «молодым юристом», но это не совсем точно – Меньшагину в 1941 год было 39 лет. Он был сыном действительного статского советника, судьи, вырос при царском режиме, поэтому его вряд ли можно назвать «продуктом советской системы», как выражается Кончаловский. Второе упомянутое лицо, профессор Базилевский, может быть, и был когда-то «антибольшевиком», но известен он, как указывает профессор Меландер, прежде всего своими показаниями по Катынскому делу на Нюрнбергском процессе – Базилевский утверждал, что польских военнопленных расстреляли немцы, а на вопрос, почему он не репрессирован за сотрудничество с оккупантами, внятно ответить не смог. А вот Бориса Меньшагина действительно репрессировали – он полностью отбыл 25-летнее тюремное заключение. Никаких показаний от него по Катынскому делу не требовали.
Так или иначе, все эти люди согласились работать в смоленской городской управе: Меньшагин – бургомистром, Базилевский – его заместителем, Меландер – начальником самого сложного отдела управы, жилищного. Дмитрий Кончаловский, как уже было сказано, работал в отделе пропаганды. Нельзя утверждать, что все они пошли на службу по низменным мотивам. Кто-то сделал это по долгу совести, потому, что действительно хотел помочь горожанам, оказавшимся в ужасном положении. И кстати, многое для облегчения этого положения они сделали. Но у некоторых была – или возникла постепенно – затаенная надежда на то, что им удастся сыграть значительную роль в определении судьбы России. Дмитрий Кончаловский в своем гарвардском интервью говорит об этом так: «Фактически каждый, кто сотрудничал с немцами рассчитывал, что ему удастся их надурить. Это была распространенная иллюзия: казалось, что после большевиков не будет проблемой освободиться и от немцев, русские люди "переварят" их».
Другой пример. Журналист Михаил Октан, которого Кончаловский называет «законченным негодяем» и которого как будто даже подозревали в том, что он советский агент, сочинил что-то вроде воззвания к интеллигенции. «Усилиями непобедимой германской армии большевизм опрокинут, отогнан, – писал Октан, – наши территории очищены, и для сохранившейся интеллигенции снова открыто широкое поле деятельности. Интеллигенция, понявшая важность исторического момента, осознавшая свой долг перед своим народом, полная непреклонной воли к установлению новой жизни, уверенная в своих силах и, идя рука об руку со своим народом, принесёт ему счастье, заслужит его благодарность и найдёт полное удовлетворение в сознании выполненной ею своей исторической задачи».
Еще один отрывок из интервью Владимира Меландера, из которого мы узнаем, в какой обстановке это писалось.
"Политическая жизнь фактически отсутствовала. Материальные условия были слишком плохи для этого. Только узкий кружок солидаристов вел «конспиративную работу», но широкие слои населения не были в нее вовлечены.
Сам я, несмотря на все, чувствовал себя свободнее при немцах, радиопередачи стали значительно интереснее: более доступными и как-то ближе к нашим интересам.
Сначала люди отправлялись в Германию добровольно, ожидая лучших условий, оплаты, еды. Но вскоре мы выяснили, как обстоят дела. Немцы организовывали групповые экскурсии в Германию. Я поехал тоже и был впечатлен, но в то же время обратил внимание на отношение к военнопленным и остарбайтерам. Кроме того негативный эффект создали разрушения от бомбежек. Люди, возвращавшиеся из таких поездок, устраивали дома публичные лекции, которые не были чересчур пронемецкими по духу и не радовали присутствовавших на них немцев. Один, скрепя сердце, заметил, что Германия может (подразумевая, что может и не) выиграть войну. Вначале все верили в победу немцев. На митинге в начале оккупации бургомистр заявил: «Коммунисты никогда не вернутся». Но особенно после Сталинграда общественное мнение развернулось. Люди боялись возвращения Советов. Не было ни конкретных идей ни планов относительно будущего. Изменение отношения было связано и с сохранением колхозов. Сначала были попытки делить имущество, и немцы относились к этому снисходительно. Но затем всё ужесточилось".
Владимир Абаринов: «Политическая жизнь фактически отсутствовала», - говорит профессор Меландер и тут же упоминает кружок солидаристов. Я предоставляю слово Игорю Петрову. Игорь, что вы можете сказать о попытках политической деятельности на оккупированных территориях? И как к этим попыткам относились немецкие власти?
Игорь Петров: Солидаристы, в данном случае речь идет о Народно-трудовом союзе, имели в Смоленске один из своих центров на оккупированных территориях. Заместитель бургомистра Меньшагина, к примеру, был солидаристом. И как сейчас мы знаем из многих мемуаров, опубликованных после войны, они достаточно активно вели там свою пропаганду. Однако эта их деятельность так или иначе встраивалась в деятельность местной администрации, встраивалась в деятельность нацистской администрации. Все они так или иначе сотрудничали с немцами. Разумеется, были и другие движения, самые разнообразные, от совершенно маргинальных до более известных. Например, профессор Кончаловский весной 1944 года в Минске стал лидером совершенно неожиданно местной нацистской партии. Эта история довольно плохо исследована, известно фактически только по рукописи, которую получил Александр Даллин, видимо, от самого Кончаловского (под псевдонимом "Степанов") об этой истории. Эта партия была как-то связана с бригадой Каминского, которая также находилась недалеко. Кроме того в Бобруйске был отряд упомянутого Михаила Октана. Были и другие формирования, но все они так или иначе находились в русле нацистской идеологии, либо впрямую повторяли нацистские лозунги, либо как-то их трансформировали. Другой разговор, это уже, наверное, отдельная тема разговора – это русское освободительное движение Власова и его генезис.
Владимир Абаринов: В конце 1941 года смоленская интеллигенция направила Гитлеру через фельдмаршала фон Бока, командующего группой армий «Центр», адрес, к которому прилагалась в качестве подарка трофейная наполеоновская пушка. В этом обращении Гитлеру предлагалось организовать в Смоленске правительство оккупированных территорий, сделать Смоленск центром русского антибольшевистского сопротивления. У Гитлера, понятное дело, таких планов не было ни тогда, ни потом, и никакого ответа авторы послания не получили. Тем не менее, когда в декабре 1942 года возникла идея воззвания от имени генерала Власова и других вождей сопротивления, его решили пометить именно Смоленском, хотя писалось оно в Берлине и было предназначено для распространения исключительно за линией фронта, на территории, остающейся советской. И наконец, вы, Игорь, нашли в немецком архиве документ, подписанный профессором Кончаловским и направленный в ведомство Розенберга. Расскажите об этом документе.
Игорь Петров: Мы закончили прошлый разговор о Кончаловском на том, что он начал работать в пропаганде. Кроме этого он так же много времени уделял курсам учителей, он преподавал на курсах учителей и пытался организовать, потом добился организации учительской семинарии. Но разочарования, разумеется, не заставили себя ждать, потому что в Смоленске он был свидетелем и трагической судьбы военнопленных зимой 41-го года, и уничтожения евреев. Он видел своими глазами всю проблематику отношений с унтерменшами, назовем это так. И также по вопросам образования он видел, что немцы вовсе не стремятся открывать, восстанавливать высшие учебные заведения, что с их точки зрения вполне достаточно начального, максимум среднего специального образования. И, как и многие другие в тот момент, он понял, что, по всей видимости, они не те "рыцари света", которых он ждал, на которых он надеялся в 41-м. И возможно, демонстрируя наивную веру в царя-батюшку, то есть в Гитлера, который сидит в Берлине в данном случае, - царя-батюшку, разумеется, в переносном смысле - который сидит в Берлине и ничего не знает о том, что творится вдалеке, он написал такое обращение в июне 1943 и отправил это обращение в Оперштаб Розенберга, с которым сотрудничал. Это обращение осталось не только в архивах Оперштаба Розенберга, но и, к примеру, оно есть в архиве Рейхминистерства пропаганды. Кроме этого, о нем остались воспоминания людей, которые жили тогда в оккупации. Согласно одному мемуаристу, Сошальский (это псевдоним Кончаловского) разоткровенничался со своим знакомым и рассказал, что написал и послал пространное письмо самому Гитлеру. В этом письме он будто бы указывал на ошибки в политике германских оккупационных властей по отношению к местному населению. Писал, в частности, об излишней неоправданной жестокости немецких карательных органов, которая дает результат, обратный ожидаемому. Но параллельно с написанием этого письма Кончаловский опубликовал в газете "Новый путь" в Смоленске, к примеру, заметки такого рода: "Смоленск, Кардымово, Красный, Починок, Монастырский, Витебск – вот места нашей работы на учительских курсах в минувших июле и августе. Сущность национал-социализма, опровержение марксизма, проблема расы, еврейский вопрос, новая Европа, путь России к включению в нее – вот основные пункты наших бесед и лекций".
Также могу процитировать отрывок из пропагандистской передовицы Кончаловского уже 1944 года в рижской газете "За родину". Тогда он писал примерно так: "В лагере в Германии и ее союзников как европейских, так и азиатских, нет и тени того разброда и тех крупных разногласий военного, политического и идейного характера, какими столь богат в последнее время лагерь плутократов и большевиков. Это объясняется тем, что военные цели у Германии и ее союзников одинаковы, одинакова идеология государств, воюющих с большевизмом, плутократическим блоком. Победа же, как гласит римская поговорка, бывает на той стороне, где царит согласие". То есть мы видим одновременно с написанием письма, где он действительно достаточно жестко критиковал немецкую политику на оккупированных территориях, в том числе отношение к военным, отношение к населению, отношение к образованию, отношение к решению политических вопросов, он, тем не менее, был готов встраиваться в немецкую пропагандистскую риторику и публиковать соответствующие тексты в немецких пропагандистских изданиях.
Владимир Абаринов: Нам остается рассказать о том, как сложились послевоенные судьбы людей, чьи воспоминания об оккупации мы сегодня цитировали.
Игорь Петров: Владимир Меландер после эвакуации из Смоленска оказался в Риге. Возможно именно там он прибавил к фамилии буковку "с" и стал Меландерс. В архиве Оперативного штаба Розенберга я нашел письмо, из которого следует, что его пытались устроить на работу в Рейхскомиссариате "Остланд", но в Рейхе не видели для него шансов устроиться на работу, так как он не знал немецкого языка. Затем с дальнейшей эвакуацией он все же попал на территорию Германии, позже выехал в США, жил в Нью-Йорке, в Квинсе, работал таксидермистом в частной фирме. Чучела он научился изготавливать еще во время университетских каникул в 1912 году. Умер в 1971.
Кончаловский с семьей после эвакуации из Смоленска попал в Барановичи. Оперштаб Розенберга вытащил его в Минск, где кипела работа над немецким ответом на советскую книжку "Правда о религии в России". Кончаловский написал для нее предисловие, собрал много материала, но эта книга так и осталась в рукописи. Затем его эвакуировали в Ратибор, это уже Силезия. Там ему предоставили отдельную квартиру – это, кстати, исключение среди тех, кто работал на Оперштаб Розенберга, но Кончаловский внезапно поднял бунт: он хочет помогать российскому освободительному движению, поэтому должен ехать в Берлин. Со скандалом, "я не могу работать из-под палки", он уезжает, но скоро выясняется, что в Берлине он особо никому не нужен, создание власовских структур затягивается. И он вынужден писать в Ратибор, прося о заданиях и авансе. Заканчивается все вовсе трагикомической сценой в духе "а кто ты такой?" В ноябре 44-го года из Берлина поступает запрос: действительно ли Кончаловский тот, за кого себя выдает? В Ратиборе находят главного знатока советской действительности среди еще не призванных на фронт – это ленинградский профессор Зоргенфрей, он как этнический немец получил постоянную работу при Оперштабе. И Зоргенфрей честно отвечает: известных в СССР Кончаловских знаю двоих – художника и врача, третьего не знаю. После войны Кончаловский попадает в лагерь Дипи (перемещенных лиц. - В. А.) и затем с немалыми трудностями выбирается во Францию, где живет сестра Дмитрия Петровича. Послевоенные дневники Кончаловского изданы. Война, конечно, его надломила, а несправедливый, с его точки зрения, Нюрнбергский процесс только добавил огорчения. В его последних политических статьях – это 48-49 год, содержится предупреждение Европе о грозящей советской угрозе. Его дневники последних лет – это, конечно, разговор с Богом, без посредников. Дмитрий Кончаловский умер в 1952 году.
Владимир Абаринов: Мы остановились на том, что Смоленск был неофициальной столицей оккупированных российских территорий. В Смоленске оказалось много представителей интеллигенции – кто-то не успел эвакуироваться, кто-то остался или приехал туда сознательно, как профессор Кончаловский, кто-то вернулся, как профессор Меландер. Надо сказать, что до начала войны ведомство Розенберга, имперское министерство по делам восточных территорий, планировало составить костяк гражданской администрации на оккупированных советских территориях из старых эмигрантов «первой волны», но от этой идеи в конце концов отказались, в том числе и потому, что хватило местных кадров. В Смоленске была типография, где печатались газеты, журналы и листовки, распространявшиеся по всей центральной России. Там же начиная с лета 1943 года издавались газеты и брошюры Русской освободительной армии генерала Власова. В Смоленске был большой радиоузел. Был, наконец, драмтеатр с оригинальным репертуаром – пропагандистскими пьесами, написанными на злобу дня. Все эти средства информации и учреждения культуры подчинялись отделу пропаганды группы армий «Центр».
В отрывках, которые мы читали в прошлый раз, упоминаются несколько хорошо известных лиц, в том числе бургомистр Борис Меньшагин, которого Кончаловский называет «молодым юристом», но это не совсем точно – Меньшагину в 1941 год было 39 лет. Он был сыном действительного статского советника, судьи, вырос при царском режиме, поэтому его вряд ли можно назвать «продуктом советской системы», как выражается Кончаловский. Второе упомянутое лицо, профессор Базилевский, может быть, и был когда-то «антибольшевиком», но известен он, как указывает профессор Меландер, прежде всего своими показаниями по Катынскому делу на Нюрнбергском процессе – Базилевский утверждал, что польских военнопленных расстреляли немцы, а на вопрос, почему он не репрессирован за сотрудничество с оккупантами, внятно ответить не смог. А вот Бориса Меньшагина действительно репрессировали – он полностью отбыл 25-летнее тюремное заключение. Никаких показаний от него по Катынскому делу не требовали.
Так или иначе, все эти люди согласились работать в смоленской городской управе: Меньшагин – бургомистром, Базилевский – его заместителем, Меландер – начальником самого сложного отдела управы, жилищного. Дмитрий Кончаловский, как уже было сказано, работал в отделе пропаганды. Нельзя утверждать, что все они пошли на службу по низменным мотивам. Кто-то сделал это по долгу совести, потому, что действительно хотел помочь горожанам, оказавшимся в ужасном положении. И кстати, многое для облегчения этого положения они сделали. Но у некоторых была – или возникла постепенно – затаенная надежда на то, что им удастся сыграть значительную роль в определении судьбы России. Дмитрий Кончаловский в своем гарвардском интервью говорит об этом так: «Фактически каждый, кто сотрудничал с немцами рассчитывал, что ему удастся их надурить. Это была распространенная иллюзия: казалось, что после большевиков не будет проблемой освободиться и от немцев, русские люди "переварят" их».
Другой пример. Журналист Михаил Октан, которого Кончаловский называет «законченным негодяем» и которого как будто даже подозревали в том, что он советский агент, сочинил что-то вроде воззвания к интеллигенции. «Усилиями непобедимой германской армии большевизм опрокинут, отогнан, – писал Октан, – наши территории очищены, и для сохранившейся интеллигенции снова открыто широкое поле деятельности. Интеллигенция, понявшая важность исторического момента, осознавшая свой долг перед своим народом, полная непреклонной воли к установлению новой жизни, уверенная в своих силах и, идя рука об руку со своим народом, принесёт ему счастье, заслужит его благодарность и найдёт полное удовлетворение в сознании выполненной ею своей исторической задачи».
Еще один отрывок из интервью Владимира Меландера, из которого мы узнаем, в какой обстановке это писалось.
"Политическая жизнь фактически отсутствовала. Материальные условия были слишком плохи для этого. Только узкий кружок солидаристов вел «конспиративную работу», но широкие слои населения не были в нее вовлечены.
Сам я, несмотря на все, чувствовал себя свободнее при немцах, радиопередачи стали значительно интереснее: более доступными и как-то ближе к нашим интересам.
Сначала люди отправлялись в Германию добровольно, ожидая лучших условий, оплаты, еды. Но вскоре мы выяснили, как обстоят дела. Немцы организовывали групповые экскурсии в Германию. Я поехал тоже и был впечатлен, но в то же время обратил внимание на отношение к военнопленным и остарбайтерам. Кроме того негативный эффект создали разрушения от бомбежек. Люди, возвращавшиеся из таких поездок, устраивали дома публичные лекции, которые не были чересчур пронемецкими по духу и не радовали присутствовавших на них немцев. Один, скрепя сердце, заметил, что Германия может (подразумевая, что может и не) выиграть войну. Вначале все верили в победу немцев. На митинге в начале оккупации бургомистр заявил: «Коммунисты никогда не вернутся». Но особенно после Сталинграда общественное мнение развернулось. Люди боялись возвращения Советов. Не было ни конкретных идей ни планов относительно будущего. Изменение отношения было связано и с сохранением колхозов. Сначала были попытки делить имущество, и немцы относились к этому снисходительно. Но затем всё ужесточилось".
Владимир Абаринов: «Политическая жизнь фактически отсутствовала», - говорит профессор Меландер и тут же упоминает кружок солидаристов. Я предоставляю слово Игорю Петрову. Игорь, что вы можете сказать о попытках политической деятельности на оккупированных территориях? И как к этим попыткам относились немецкие власти?
Игорь Петров: Солидаристы, в данном случае речь идет о Народно-трудовом союзе, имели в Смоленске один из своих центров на оккупированных территориях. Заместитель бургомистра Меньшагина, к примеру, был солидаристом. И как сейчас мы знаем из многих мемуаров, опубликованных после войны, они достаточно активно вели там свою пропаганду. Однако эта их деятельность так или иначе встраивалась в деятельность местной администрации, встраивалась в деятельность нацистской администрации. Все они так или иначе сотрудничали с немцами. Разумеется, были и другие движения, самые разнообразные, от совершенно маргинальных до более известных. Например, профессор Кончаловский весной 1944 года в Минске стал лидером совершенно неожиданно местной нацистской партии. Эта история довольно плохо исследована, известно фактически только по рукописи, которую получил Александр Даллин, видимо, от самого Кончаловского (под псевдонимом "Степанов") об этой истории. Эта партия была как-то связана с бригадой Каминского, которая также находилась недалеко. Кроме того в Бобруйске был отряд упомянутого Михаила Октана. Были и другие формирования, но все они так или иначе находились в русле нацистской идеологии, либо впрямую повторяли нацистские лозунги, либо как-то их трансформировали. Другой разговор, это уже, наверное, отдельная тема разговора – это русское освободительное движение Власова и его генезис.
Владимир Абаринов: В конце 1941 года смоленская интеллигенция направила Гитлеру через фельдмаршала фон Бока, командующего группой армий «Центр», адрес, к которому прилагалась в качестве подарка трофейная наполеоновская пушка. В этом обращении Гитлеру предлагалось организовать в Смоленске правительство оккупированных территорий, сделать Смоленск центром русского антибольшевистского сопротивления. У Гитлера, понятное дело, таких планов не было ни тогда, ни потом, и никакого ответа авторы послания не получили. Тем не менее, когда в декабре 1942 года возникла идея воззвания от имени генерала Власова и других вождей сопротивления, его решили пометить именно Смоленском, хотя писалось оно в Берлине и было предназначено для распространения исключительно за линией фронта, на территории, остающейся советской. И наконец, вы, Игорь, нашли в немецком архиве документ, подписанный профессором Кончаловским и направленный в ведомство Розенберга. Расскажите об этом документе.
Игорь Петров: Мы закончили прошлый разговор о Кончаловском на том, что он начал работать в пропаганде. Кроме этого он так же много времени уделял курсам учителей, он преподавал на курсах учителей и пытался организовать, потом добился организации учительской семинарии. Но разочарования, разумеется, не заставили себя ждать, потому что в Смоленске он был свидетелем и трагической судьбы военнопленных зимой 41-го года, и уничтожения евреев. Он видел своими глазами всю проблематику отношений с унтерменшами, назовем это так. И также по вопросам образования он видел, что немцы вовсе не стремятся открывать, восстанавливать высшие учебные заведения, что с их точки зрения вполне достаточно начального, максимум среднего специального образования. И, как и многие другие в тот момент, он понял, что, по всей видимости, они не те "рыцари света", которых он ждал, на которых он надеялся в 41-м. И возможно, демонстрируя наивную веру в царя-батюшку, то есть в Гитлера, который сидит в Берлине в данном случае, - царя-батюшку, разумеется, в переносном смысле - который сидит в Берлине и ничего не знает о том, что творится вдалеке, он написал такое обращение в июне 1943 и отправил это обращение в Оперштаб Розенберга, с которым сотрудничал. Это обращение осталось не только в архивах Оперштаба Розенберга, но и, к примеру, оно есть в архиве Рейхминистерства пропаганды. Кроме этого, о нем остались воспоминания людей, которые жили тогда в оккупации. Согласно одному мемуаристу, Сошальский (это псевдоним Кончаловского) разоткровенничался со своим знакомым и рассказал, что написал и послал пространное письмо самому Гитлеру. В этом письме он будто бы указывал на ошибки в политике германских оккупационных властей по отношению к местному населению. Писал, в частности, об излишней неоправданной жестокости немецких карательных органов, которая дает результат, обратный ожидаемому. Но параллельно с написанием этого письма Кончаловский опубликовал в газете "Новый путь" в Смоленске, к примеру, заметки такого рода: "Смоленск, Кардымово, Красный, Починок, Монастырский, Витебск – вот места нашей работы на учительских курсах в минувших июле и августе. Сущность национал-социализма, опровержение марксизма, проблема расы, еврейский вопрос, новая Европа, путь России к включению в нее – вот основные пункты наших бесед и лекций".
Также могу процитировать отрывок из пропагандистской передовицы Кончаловского уже 1944 года в рижской газете "За родину". Тогда он писал примерно так: "В лагере в Германии и ее союзников как европейских, так и азиатских, нет и тени того разброда и тех крупных разногласий военного, политического и идейного характера, какими столь богат в последнее время лагерь плутократов и большевиков. Это объясняется тем, что военные цели у Германии и ее союзников одинаковы, одинакова идеология государств, воюющих с большевизмом, плутократическим блоком. Победа же, как гласит римская поговорка, бывает на той стороне, где царит согласие". То есть мы видим одновременно с написанием письма, где он действительно достаточно жестко критиковал немецкую политику на оккупированных территориях, в том числе отношение к военным, отношение к населению, отношение к образованию, отношение к решению политических вопросов, он, тем не менее, был готов встраиваться в немецкую пропагандистскую риторику и публиковать соответствующие тексты в немецких пропагандистских изданиях.
Владимир Абаринов: Нам остается рассказать о том, как сложились послевоенные судьбы людей, чьи воспоминания об оккупации мы сегодня цитировали.
Игорь Петров: Владимир Меландер после эвакуации из Смоленска оказался в Риге. Возможно именно там он прибавил к фамилии буковку "с" и стал Меландерс. В архиве Оперативного штаба Розенберга я нашел письмо, из которого следует, что его пытались устроить на работу в Рейхскомиссариате "Остланд", но в Рейхе не видели для него шансов устроиться на работу, так как он не знал немецкого языка. Затем с дальнейшей эвакуацией он все же попал на территорию Германии, позже выехал в США, жил в Нью-Йорке, в Квинсе, работал таксидермистом в частной фирме. Чучела он научился изготавливать еще во время университетских каникул в 1912 году. Умер в 1971.
Кончаловский с семьей после эвакуации из Смоленска попал в Барановичи. Оперштаб Розенберга вытащил его в Минск, где кипела работа над немецким ответом на советскую книжку "Правда о религии в России". Кончаловский написал для нее предисловие, собрал много материала, но эта книга так и осталась в рукописи. Затем его эвакуировали в Ратибор, это уже Силезия. Там ему предоставили отдельную квартиру – это, кстати, исключение среди тех, кто работал на Оперштаб Розенберга, но Кончаловский внезапно поднял бунт: он хочет помогать российскому освободительному движению, поэтому должен ехать в Берлин. Со скандалом, "я не могу работать из-под палки", он уезжает, но скоро выясняется, что в Берлине он особо никому не нужен, создание власовских структур затягивается. И он вынужден писать в Ратибор, прося о заданиях и авансе. Заканчивается все вовсе трагикомической сценой в духе "а кто ты такой?" В ноябре 44-го года из Берлина поступает запрос: действительно ли Кончаловский тот, за кого себя выдает? В Ратиборе находят главного знатока советской действительности среди еще не призванных на фронт – это ленинградский профессор Зоргенфрей, он как этнический немец получил постоянную работу при Оперштабе. И Зоргенфрей честно отвечает: известных в СССР Кончаловских знаю двоих – художника и врача, третьего не знаю. После войны Кончаловский попадает в лагерь Дипи (перемещенных лиц. - В. А.) и затем с немалыми трудностями выбирается во Францию, где живет сестра Дмитрия Петровича. Послевоенные дневники Кончаловского изданы. Война, конечно, его надломила, а несправедливый, с его точки зрения, Нюрнбергский процесс только добавил огорчения. В его последних политических статьях – это 48-49 год, содержится предупреждение Европе о грозящей советской угрозе. Его дневники последних лет – это, конечно, разговор с Богом, без посредников. Дмитрий Кончаловский умер в 1952 году.