Иван Толстой: Сегодня мы продолжаем цикл архивных передач, в которых наш самый первый (еще с 1952 года) сотрудник Владимир Иванович Юрасов беседовал с новоприбывшими из Советского Союза эмигрантами. Кто только не перебывал в нашей нью-йоркской студии – и знаменитости, и люди малоизвестные. Сегодня как раз – без звезд. Панорама советской жизни устами самых что ни на есть рядовых людей. И потому панорама особенно показательная.
Галина Михайловна Лось – бывшая советская учительница. Что привело ее в эмиграцию? Запись 21 марта 1976 года.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, уже почти два года как вы выехали из Советского Союза. Можно вас спросить, почему вы решили уехать?
Галина Лось: Мне кажется, что нужно начать издалека, с детства, когда отец, приходя после работы домой, кричал маме: ''Выключи радио!''. Мама всегда поспешно выключала радио, а я ничего не понимала. Отец был такой спокойный и — вдруг - кричит. Он никогда не мог терпеть пропагандистских передач, всего этого пафоса о счастливой жизни, о Сталине. ''Хватит! Надоело! Сколько можно!'' - говорил он раздраженно. ''Успокойся. Как можно? Здесь же ребёнок'', - увещевала его мама. И предупреждала меня: ''Смотри, никому не говори, что папа сказал''. ''Почему?'' - спрашивала я. ''Нас в тюрьму посадят, а ты останешься одна. Поняла?''. И всегда, завидя отца, который шел обедать после работы, я бросалась домой, чтобы включить радио.
Прошло 40 лет, и сейчас я с благодарностью вспоминаю отца и мать, не побоявшихся при мне называть все своими именами. Они уважали меня, считая, что ребенок должен понимать происходящее. А это было в самые страшные годы, когда террор стал нормой жизни, когда забирали миллионы в лагеря. Два года тому назад, перед отъездом из СССР, я была у друзей в Ленинграде. Они обрывали разговор, когда в комнату входила их дочь. Они не сказали, куда мы с мужем и сыном уезжаем в присутствии своей девочки, которая в эти самые дни готовилась к поступлению в комсомол. Трудно, почти невозможно избавиться от иллюзий, видеть действительность правдиво, если эти чувства не заложены с детских лет.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, вы хотите сказать, что рано или поздно человек понимает, что происходит вокруг него? Я имею в виду советского гражданина.
Галина Лось: Да. Одни раньше, другие позже, но все прозревают, в конце концов, видят, что такое советская действительность и ту пропасть, которая отделяет мир вокруг тебя от всей этой пропаганды. В Советском Союзе я познакомились с одной закрытой работой известного социолога о причинах самоубийства в СССР. Интересно, что больше всего самоубийств происходит в возрасте от 17 до 26 лет, причина их, если судить по запискам, оставленным самоубийцами - нежелание жить в закрытой стране. На первом месте по количеству самоубийств стоят Прибалтийские республики, среди них выделяется Латвия, особенно город Рига. Из опроса родителей было установлено, что родители тщательно скрывали от детей настоящее существующее сегодня положение в стране, уходили от разговора о сталинских временах.
Владимир Юрасов: И вы думаете, что это одна из причин конфликта внутреннего у молодежи?
Галина Лось: Да, кончено.
Владимир Юрасов: Это вывод этого социолога?
Галина Лось: Да.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, но ведь есть большая разница между тем, что было в Советском Союзе при Сталине и что существует сейчас?
Галина Лось: Я бы этого не сказала. Нет массовых репрессий, расстрелов. Да они сейчас и не нужны - есть более изощренные средства воздействия на людей. Конкретно говоря, это выражается в том, что контроль над личностью стал строже. Его кэгэбисты, можно сказать, довели до совершенства, и нет человека, попадающего в сферу их деятельности, чтобы они не прощупали, чем он дышит. Осведомители, провокаторы, разные Первые отделы, подслушивания, высматривания стали частью жизни. Недоверие, подозрительность, склоки, подсиживание - это обычное явление во всех коллективах. Нервы напряжены, накручены, люди все время на взводе. Более года я здесь, в США, приходила в себя от этих перегрузок, училась смеяться. Решение ухать с родной земли вызвано, скорее всего, отчаянием, желанием быть человеком, просто жить.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, вы - мать. Можете вы сказать о жизни советской женщины сегодня?
Галина Лось: Да, женщинам очень трудно, им, можно сказать, труднее всего, потому что на их плечах лежит быт, и очень неустроенный быт. Все — проблема. Еда - главная из них.
В магазинах ничего нет. Если выбрасывают к праздникам что-то, то надо очень долго стоять в очереди. Постоянные перебои были то с яйцами (сейчас, правда, с яйцами легче немного), с маслом, с молоком, сейчас плохо с хлебом.
Сейчас в США, попадая в магазин и видя то, что лежит на полках, я возвращаюсь к мысли: почему ни по телевидению, ни по радио не говорят здесь о принятых кем-то и зачем-то обязательствах, о разных социалистических соревнованиях, не вручают орденов знатным дояркам и свинопасам? И все есть в изобилии, в таком изобилии, в таком количестве, что трудно даже себе представить. А мы, женщины ''страны победившего социализма'', строители ''самого передового общества в мире'' ковырялись в куче грязной гнилой картошки, набивая ею свои авоськи. И давали только по пять килограммов в одни руки - было такое время. А потом сваришь эту, извините за выражение, картошку, а она черная. И выбрасывать рука не поднимается - давишься и ешь.
А проблема с детскими яслями или с детским садом? Это же кошмар! Сколько сил, справок, унижений надо пройти, чтобы добиться того, чтобы твой ребенок туда попал. Как-то здесь, в США, я попала на женское собрание, где американские женщины ратовали за равноправие с мужчинами, говорили, что они хотят работать, а не сидеть дома с детьми. Дали слово и мне. ''Слушайте, женщины, - сказала я, - если бы вы знали, какие вы счастливые, как бы завидовали вам женщины в той стране, где я жила, если бы они очутились на вашем месте''. Они, конечно, меня не поняли. У каждой американки свой дом, автомобиль, они не знают, что значит втискиваться в переполненный автобус или трамвай, вечно таскать авоськи с едой, выгадывать из скудной зарплаты деньги на туфли.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, расскажите немного о своей работе в Советском Союзе.
Галина Лось: Я - учительница английского языка, 20 лет проработала в школе. Кроме этого у меня были еще ученики, потому что на одну зарплату или, даже, на две прожить невозможно. Муж работал журналистом и не так плохо зарабатывал, и все равно трудно, очень трудно было сводить концы с концами.
Владимир Юрасов: Но в школе вы только преподавали английский язык?
Галина Лось: Нет. Дело в том, что советский учитель, если он преподает что-то в школе, должен нести огромную массу общественной работы, ''общественной нагрузки'', так называемой.
Владимир Юрасов: Ну и какую же вы нагрузку несли?
Галина Лось: Если считать, что классный руководитель - это нагрузка (правда, за классное руководство платят), я еще была и секретарем, заместителем председателя профкома, потом руководила разными секциями, связанными с английским языком. Все это очень утомляет.
Владимир Юрасов: Все же советские граждане, большинство советских граждан, где-то примирилось со своим положением.
Галина Лось: Да, в спектакль, можно сказать, втянуты все, в этот спектакль ''Советская действительность'', почти все жители страны в той или иной роли вынуждены принимать участие в происходящем. Хочешь ты этого или нет, суета захлестывает и тебя, и вдруг ловишь себя на том, что выступаешь на собрании, говоришь о том, что это и то нужно улучшить, на минуту забыв, что все прогнило и разваливается на части.
Владимир Юрасов: Но все же трудно так жить человеку?
Галина Лось: Вы хотите сказать - ненавидя? Вообще, трудно. Это одна из причин, почему мы уехали тоже. И всех этих причин полно, они на каждом шагу. Надо быть глупцом, чтобы не видеть, не понимать, что происходит. Советское общество - классовое и антагонизм между классами существует постоянно. И даже он более обострен, чем здесь, в США.
Владимир Юрасов: Что вы имеете в виду?
Галина Лось: Я вам расскажу. Я ездила на юг, в Алушту. И вот на пляже мы лежали на гальке впритык один к другому, люди - как сельди в бочке. А рядом, на даче Боткина, которая принадлежит ЦК, за проволочной сеткой не было ни одного человека. Чтобы трудящиеся не заплывали на пустынный пляж, дежурил катер с тремя милиционерами, и всех, кто пытался это сделать, тут же вылавливали и предупреждали, что в случае повторного нарушения и заплыва в зону санатория ЦК отдыхающего оштрафуют и вышлют из Алушты. А мой знакомый как-то с женой на мотоцикле попали туда, где отдыхают зарубежные гости (они не знали хорошо дороги, а в это время у зарубежных гостей (это зарубежные гости компартий) был мертвый час. И у него отобрали мотоцикл.
А этим летом я была под Бостоном на берегу Атлантического океана, где находится дом семейства Кеннеди. Пляж у дома не огорожен, в дом можно входить. Спросите хоть одного простого человека, был ли он на даче, скажем, ушедшего в отставку Микояна? Нет, его дом обнесен стеной, рвом, по столбам протянута проволока, и по ней идет ток. Почему? От кого и зачем прячутся избранники народа?
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, а как же сложилась ваша жизнь в США?
Галина Лось: Нам немного повезло. Почти все время я работаю по профессии, муж тоже преподает русский язык - он произношение исправляет у студентов, изучающих русский язык. У нас есть машина, есть квартира, есть много вещей, особенно одежды и обуви. Это вначале, когда появились деньги, была как болезнь - и то хотелось купить, и это. Более пяти посылок мы отправили домой и продолжаем все еще разгружать наш гардероб. То, что здесь выходит из моды, в СССР считается очень модным.
Владимир Юрасов: Что вы можете сказать об американских школах?
Галина Лось: Вообще, школа здесь удивительная - никогда не думала, что такая степень свободы возможна в обществе. Ребенок, попадая в школу, предоставлен самому себе. Если он желает учиться, он может учиться, если же в нем существует жажда знаний и он еще способен к тому же, в США делается все, чтобы ему помочь получить самое лучше образование, какое только возможно в этой стране.
Владимир Юрасов: Галина Михайловна, а можно вас спросить: скучаете вы по Советскому Союзу?
Галина Лось: По Советскому Союзу — нет. По людям близким, оставшимся там, - по родным, по знакомым, по людям, которые мне близки, по друзьям, - очень скучаю.
Иван Толстой: Следующий собеседник – журналист Давид Коган. Запись 20 февраля 1977 года.
Владимир Юрасов: Со мной в студии сегодняшний гость Радио Свобода журналист Давид Коган. В Советском Союзе он более 20 лет проработал газетным корреспондентом. В 1975 году он выехал из Советского Союза, а теперь живет в США. Давид Иосифович, расскажите лучше сами о себе коротко.
Давид Коган: Честно говоря, о своей жизни советского журналиста рассказывать мне не очень хочется и коротко попытаюсь объяснить, почему. Работа советского журналиста, мой опыт в этом качестве довольно типичен для большинства советских работников так называемого ''идеологического фронта''. Я рано избрал профессию журналиста и скоро понял, что мне уготована роль актера, с той лишь разницей, что артисты играют заученные роли, а я, в качестве газетного журналиста, должен сочинять тексты на потребу массового читателя, а потом и слушателя (это когда я стал работать для Московского радио). Я родился, когда Ленин, как я потом узнал, подписал Декрет о НЭПе ''всерьез и надолго'', как он выразился. Ленин, вероятно, не мог и предположить, что власть над страной захватит Сталин и свернет шею этому самому НЭПу.
Я кончил обычную московскую десятилетку 30-х годов, где мы, совсем еще молодые ребята, узнавали, что родителей наших товарищей по классу непонятно за что сажали в тюрьмы, расстреливали, гноили в лагерях. От всего этого в наших детских душах поселялся страх. Потом, как вы знаете, грянула война. В школе мы пели популярную песню Покрасса ''Если завтра война'', ставшую лейтмотивом нашей жизни. Мы заучивали лозунги о неприступности советских границ, детскими, неокрепшими голосами мы твердили: ''Не дадим свиному рылу сунуться в наш советский огород''.
Война не была для нас неожиданностью, неожиданностью и ужасом было заявление дорогого ''отца народов'', что ''фашисты вероломно напали на нашу страну'', имея, почему-то, военное превосходство, что и дало Гитлеру возможность более трех лет попирать советскую землю. Юношей я ушел на фронт. Редактор армейской газеты опубликовал мое стихотворение, где я писал:
За чад горящих городов,
За скорбный стон поруганной отчизны,
Я дважды умереть готов,
Чтоб умереть тебе, чумная, трижды.
Был страшим сержантом 112-го гвардейского полка 39-й гвардейской дивизии в армии Чуйкова. Моего командира тяжело ранило, и меня назначили исполняющим обязанности командира взвода полковой разведки. Был награжден. Уже на подступах к Румынии, а потом и к Польше серьезное крещение прошел, и я следы двух тяжелых ранений и сейчас ношу на себе.
Годы фронта незабываемы. Кормили нас скверно, давали суп из немолотой кукурузы. Мы с завистью смотрели на обжиравшихся фашистов. Солдаты и офицеры с горечью и недоумением тайком спрашивали друг друга: ''Как же так? Готовились, готовились к войне, а народ в тылу голодает, армия голодает?''.
Но все проходит. Окончилась война, я демобилизовался и началась моя жизнь под убаюкивающие песни о необходимости ''залечивать послевоенные раны'', которые и залечивали мизерными пайками черного хлеба для миллионов бывших воинов, для их семей, для всех, кто трудился. Люди жили в невыносимой тесноте, не было жилья. Вот в те послевоенные годы я как раз и начал работать в газете. Фурцева, тогда еще секретарь Фрунзенского райкома партии, направила меня ответственным секретарем многотиражной газеты текстильного комбината ''Красная роза''. Тогда же меня и утвердили корреспондентом ТАСС. Начали в Москве потихоньку строить дома. Я писал об этих стройках. Большинство жилых зданий предназначались почему-то для сотрудников КГБ, МВД, для генералов, для партийной элиты обкомов, горкомов, райкомов. Я и сейчас смогу назвать буквально все адреса. Помню, строили помпезную, в мраморе, Кремлевскую многоэтажную поликлинику на Арбате в Москве. На нее ухлопали бездну денег, и это в то время, когда знатный бригадир строителей, о котором мы, журналисты, писали в связи с присвоением ему звания Героя социалистического труда, ютился с семьей в маленькой комнате в одном из знаменитых Измайловских бараков.
Владимир Юрасов: Ну а у вас, московского журналиста, как складывалась жизнь?
Давид Коган: Естественно, что не легко складывалась жизнь и у нас, журналистов. Чтобы просуществовать, мне пришлось филологически ''дообразовываться'' заочно. Из-за войны я окончил только три курса ИФЛИ, и уж только потом, работая, я окончил университет. Послали меня от редакции на специальные газетные курсы Московского городского комитета партии. Там нам популярно разъясняли, что если Ленин что-то организовывал для революции, то камень большевистской прессы заложил, видите ли, юный Джугашвили-Сталин, выпуская некую мифическую ''Брзолу'' в Тифлисе. Мы, слушатели сих курсов, могли лишь иронически переглядываться. Впрочем, и сам лектор — полковник, преподаватель Военно-политической академии - тоже не скрывал улыбки. Такова была жизнь.
О том, чтобы писать правду, не могло быть и речи. А писал я много и не только в многотиражной печати - печатался в ''Московском комсомольце'', в ''Вечерней Москве'', в ''Московской правде'', а потом уже многие годы работал на радио.
Владимир Юрасов: Давид Иосифович, вот вы работали на радио. Нам, сотрудникам Радио Свобода, кончено, небезынтересно, как работает Московское радио. Ну, скажем, сейчас вы рассказываете о себе, мы так и передаем в эфир. А как на Московском радио? Впечатлений у вас, осталось, наверное, немало?
Давид Коган: Впечатлений и воспоминаний более чем достаточно. Впрочем, один случай могу рассказать. Мне как-то довелось делать репортаж о первом Празднике Русской зимы, который власти столицы Союза решили организовать в Лужниках. Это новый тогда, огромный стадион и, надо вам сказать, великолепный. Были обещаны знаменитые русские тройки, рысаки, скоморохи и - гвоздь праздника - русские блины. Устремилась на этот праздник чуть ли не вся молодежь столицы. Но ее, как и нас, корреспондентов, ожидало обидное разочарование. Все искали глазами обещанные упряжки рысаков, но их было очень мало и приходилось ожидать долго, что явно не устраивало нетерпеливую толпу. С этого началось. Затем начались поиски блинов, скоморохов и, конечно, водки. Гости праздника этого действительно хотели повеселиться, но, увы, веселье не получалось - у каждого питейного ларька дикие очереди, дождаться блинов вообще было невозможно, то тут, то там раздавались нелестные реплики в адрес устроителей. Но, делать было нечего, и я и мой коллега, корреспондент радио Евгений Петров, были заняты одной целью - сделать репортаж. И мы сделали. Мы приглашали, конечно, к микрофону молодых парней, девушек и, если смущенные девушки пытались что-то еще лепетать одобрительное, то парни просто крыли праздник на чем свет стоит. Но, как я сказал, репортаж мы сделали. Более того, позвонили из партийных верхов и попросили поблагодарить корреспондентов за хорошую передачу, ''освещение праздника'', как они выразились, о чем тут же мне радостно сообщил заведующий отделом.
Но вот часом спустя он вошел с постной физиономией, стал жаловаться, что звонят возмущенные радиослушатели и говорят: ''Что вы брешете?!''. Вот вам маленький эпизод или пример работы на радио.
Поездки во многие большие города Советского Союза, в районные центры, в поселки, села и деревни дали мне очень много прозрения - впечатлений было очень много. Тяжелая жизнь и скованность народа - разве это само по себе не достаточно сильно, чтобы суметь отделить мелкое от большого? На всю жизнь запомнилось прокопченное общежитие в полухолодном бараке северного городка, где по четыре-пять молодых парней уныло валяются на железных койках, мучительно и бесплодно соображая, где бы им достать ''трояк'', как они говорят, чтобы пойти в железнодорожную столовую (единственную, открытую вечерами в подобных городках), или чистое общежитие Уфимской консерватории, где стены покрыты замерзшим инеем и где замерзшие, закутанные бог знает во что будущие деятели искусства смотрят на меня, приехавшего корреспондента, с нескрываемой злобой, враждебностью и просто не желают разговаривать. Они к тому же голодны - 30 рублей стипендии плохо согревают их. Но это - только фрагменты из мозаики советских будней.
Владимир Юрасов: Давид Иосифович, вы говорили, что часто были в командировках на Севере, в Сибири. Как там люди живут?
Давид Коган: Да, Север, как и Восток огромной советской державы сейчас полон плакатного энтузиазма. Если бы сейчас был там и мне пришлось бы писать для советской печати, я должен был бы, наверное, озаглавить свой очерк что-то вроде ''Черты нового'' или ''Патриотический героизм будней'', за что бы меня потом чертыхали и читатели, и герои этого ''патриотизма'', которые живут на обочинах, в старых, списанных железнодорожных составах, ругая на все лады промтоварные и продовольственные ларьки за то, что там никогда ничего нельзя достать. Урал, Сибирь, Северный Казахстан кишат секретными, закрытыми и полузакрытыми новыми городками. Партруководство львиную долю государственного бюджета отдает на военные нужды. Вот туда, на новые стройки устремляются многие молодые специалисты, вчерашние выпускники вузов, техникумов, ремесленных училищ. Как правило, это высококвалифицированные рабочие. Если вообще для Севера характерно, что там основная масса жителей это бывшие заключенные и ссыльные с вновь приобретенными семьями, то закрытые стройки, новые географические поселения выражены именно молодыми специалистами. Их привлекает все: и надежда на более высокий заработок, и слух о, якобы, хорошем снабжении. Но со временем и к ним приходит разочарование. И дело не только в скуке. Их пугает бесперспективность. В девяти случаях из десяти в этом кроется причина повального пьянства.
Иван Толстой: Собеседники Владимира Юрасова. Сегодня мы отобрали разговоры с самыми что называется рядовыми людьми, ведь в эмиграцию отправлялись не одни знаменитости. Научный работник Владимир Львович Давыдов. Запись 25 января 1976 года.
Владимир Давыдов: Во время войны наша семья жила в эвакуации на Урале. В последний год войны - 1944-45 - наша семья жила в Иране, где мой отец работал по линии Наркомвнешторга. Они там получали снаряжение и продукты питания из США. С 1946 по 1949 год я жил в Восточной Германии, где отец в чине подполковника служил в советской военной администрации. Учился я тогда в Берлине, в советской школе, в 1949 году эта школа закрылась, мать увезла меня в Москву, в интернат на Большой Спасской. Родители оставались в Германии до 1950 года.
Владимир Юрасов: Странные, знаете, бывают в жизни совпадения, Владимир Львович. Ведь я с вашим отцом вместе служил после войны в Германии, в Управлении репараций и поставок советской военной администрации. Я тогда тоже был советским подполковником, вначале служил в Управлении промышленности, а с 1946 года в этом Управлении репараций и поставок. Работал представителем Министерства промышленности и строительных материалов в СССР. В 1947 году я ушел на Запад. И вот теперь мы с вами вместе сидим в студии Радио Свобода. Судьба, как говорится. Владимир Львович, вы были преуспевающим молодым советским научным работником, имели, наверное, так называемый ''допуск'' в институтах Академии наук. Почему вы решили эмигрировать из Советского Союза?
Владимир Давыдов: Еще в 1965 году я стал то, что называется ''внутренним эмигрантом''. Что это значит в моем случае? Я решил уйди из Радиотехнического института в Институт прикладной математики не случайно. По существу, это было бегство от советской действительности в науку, от работы на вооружениях в какой бы то ни было форме, бегство в чистую науку, максимально далекую от всяких приложений. Я принадлежу к поколению советских людей послесталинского периода. Разоблачения преступлений сталинщины были для меня еще одним толчком к переоценке ценностей. В 1963 году я познакомился с такими же молодыми людьми, участниками Демократического движения, стал читать самиздатовскую литературу. Я хорошо зарабатывал, зарабатывал дополнительно переводами с английского на русский, преподаванием. Я встречался с людьми разного положения, но постепенно, уже в юности, я стал осознавать, что в ''Датском королевстве'' что-то не так, что-то противоестественное. Такие книги как рассказы и романы Александра Исаевича Солженицына или ''Мастер и Маргарита'' и ''Собачье сердце'' Булгакова только утвердили это мое чувство противоестественности окружающей меня действительности. Выступления академика Сахарова во многом дополнили мое восприятие советской жизни, особенно беззаконие, насилие над человеком. Например, ясно помню, как мой приятель, доцент Горьковского университета Тавгер, человек религиозный, отпраздновал Пасху вместе с несколькими своими студентами. За это все они были исключены из университета.
Владимир Юрасов: Владимир Львович, вот когда вы говорите о ''чувстве противоестественности'' окружавшей вас советской действительности, что вы имеете в виду?
Владимир Давыдов: Ну, возьмем хотя бы венгерские события. Когда начались венгерские события, это был 1956 год, я был студентом, и мы знали, что студенты Будапештского университета с оружием защищали свою страну. Потом мы узнали, как было подавлено Венгерское восстание. И примерно через год-полтора у нас в институте появился парень, который в 1955 году из нашего же института был исключен, служил в армии, был десантником и участвовал в подавлении Венгерского восстания. И мы, что называется, из первых рук узнали как, с какой жестокостью было поставлено восстание. Мы узнали, что в извещениях о смерти советских солдат говорилось, что они ''погибли, защищая интересы своей социалистической родины''. Тогда я и очень многие товарищи ясно поняли, что советские солдаты убивали по приказу людей только за то, что они хотели жить свободными, просто хотели жить по-своему, и мы ясно понимали, что советские солдаты убивали людей не за наши и не за свои интересы.
Потом - 1968 год, советская оккупация Чехословакии. Мы все очень внимательно следили как расцветает Пражская весна, все, буквально затаив дыхание, следили за тем, что происходит в Праге. Все мы с восторгом повторяли новые слова, если хотите, имя нового мировоззрения - ''социализм с человеческим лицом''. ''Социализм с человеческим лицом'' - ведь именно об этом мы все и мечтали после сталинской ночи. Но те, кто правил страной после Сталина раздавили эти надежды, раздавили Пражскую весну. Я помню, как мы все были воодушевлены речью Хрущева, в которой он разоблачал преступления Сталина. Многие из нас тогда верили, что это начало новой эры, что теперь все будет иначе. И вот один пожилой человек, который прожил трудную жизнь, спросил меня: ''Почему ты, Володя, думаешь, что теперь все будет не так, что теперь все изменится? Разве на Лубянке теперь детский сад открыли или музей?''. Я помню, что я тогда яростно на него набросился, обвинял его во всех смертных грехах, но вскоре, слишком уж быстро, выяснилось, что этот человек прав. Группа молодых преподавателей заявила, что правительство Хрущева должно уйти в остановку, так как все члены правительства вольно или невольно были соучастниками сталинских преступлений. Ну и всех этих преподавателей куда-то услали. Ну вот это я и называю ''противоестественностью советской действительности''. Для того, чтобы сотруднику Института прикладной математики напечатать статью по чистой математике, в которой заведомо нет никаких секретных сведений, нужно получить разрешение комиссии, в которой сидит сотрудник Первого отдела, который никакого отношения к математике не имеет, поэтому даже не может судить, есть в статье секретные сведения или нет. Молодой человек, поступающий в институт, должен заполнить огромную анкету, в которой спрашивается, помимо прочего, и о национальности его родителей. Даже не о его национальности, что тоже противоестественно, но о национальности его родителей.
Еще пример. В Москве есть много мест, я уверен, что и сейчас есть, это бары, рестораны и так далее, куда пускают только иностранцев, а советских граждан не пускают. Вот все это я и называю противоестественностью. И кончилось это все решением уехать из Советского Союза.
Владимир Юрасов: Какие ваши планы хотя бы на ближайшее будущее?
Владимир Давыдов: Я сейчас собираюсь поступить в Нью-йоркский штатный университет для защиты диссертации, для получения степени доктора наук.
Владимир Юрасов: Спасибо, Владимир Львович!
Иван Толстой: Переводчица-гид Интуриста Софья Сергеевна Мамчиц также оказалась в эмиграции и в нью-йоркской студии нашего радио. Запись 2 августа 1974 года.
Софья Мамчиц: В Интуристе все такие, все предают друг друга. Борьба за существование — выслуживаются, прислуживают, лгут, лицемерят, лишь бы не выгнали с работы, потому что эта работа лучше, чем другая. И если некому за тебя заступиться, если нет руки надежной, ты каждый день висишь на волоске, ходишь по тонкому льду. Я помню, один переводчик проводил экскурсию по городу, и, когда подошел к Музею Ленина, он ему до того уже надоел за многие годы, что он решил пропустить его и сказал, что-то вроде ''сколько можно!''. Я не знаю, кто его предал, но на второй день он уже не работал в Интуристе. И таким дают волчий билет. Так что в Интуристе еще и опасно работать - попробуй взять какой-нибудь подарок от иностранца и не отнести его в КГБ, где конфискуются все подарки. Если об этом кто-то узнает, тебя немедленно предадут. А КГБ, который осуществляет надзор над сотрудниками и, естественно, иностранцами, всегда рад этому. Вы всмотритесь в их лица - постоянная подозрительность, чувство недоверия, недружелюбность, отчужденность, властность. Он знает, что от любого его слова зависит твоя судьба и он ей играет, как хочет.
Владимир Юрасов: Софья Сергеевна, все эти годы вы встречались по работе с разными иностранцами и жили среди советских людей. Как вы себя чувствовали в этом положении?
Софья Мамчиц: Как шизофреник. Знаешь о своей жизни одно, а иностранцам приходилось говорить совсем другое. Первое время я смотрела на иностранцев как на людей с другой планеты. Меня поражала в них уверенность в себе, их совершенно иное восприятие действительности. Все то, что приходилось мне им рассказывать - проверенное и утвержденное, заученное, стандартные слова, в которые нужно было вкладывать определенный смысл, говорить с интонацией и чувством, чтобы тебе поверили. Потому что если хорошо присмотреться, то трудно верить в то, что широко пропагандируется, и на вопрос иностранцев ''Почему ваша страна такая печальная?'', что я могла ответить? А если ты скажешь правду, ту правду, которая рвется наружу вопреки всем сдерживающим факторам, что же будет? Лишишься работы, и напишут в трудовой книжке ''уволен за политическую неблагонадежность''. Сколько раз так было за случайно обороненное слово! Не говоря уже о шпиономании, которую в нас впитывают: без конца проводят лекции о повышении бдительности, о том, что каждый иностранец - потенциальный шпион, что он проинструктирован собирать информацию, что он, возвратившись обратно в свою страну, пишет отчет о своем пребывании в Советском Союзе и сдает соответствующим органам. Многие понимали, что это абсолютная лож, что это не так, что все то, что мы знаем, Запад давно уже забыл, что мы во многих и многих вопросах отстали от Запада. Глаза не закроешь.
Владимир Юрасов: Софья Сергеевна, вот вы говорите, что КГБ контролирует работу Интуриста и заставляет переводчиков, служащих Интуриста, следить за иностранными туристами в Советском Союзе. Расскажите, пожалуйста, подробнее, как это происходит на деле?
Софья Мамчиц: Работа Интуриста непосредственно подчинена КГБ. Они ежедневно контролируют приезд и выезд туристов, их расселение в гостинице, все мероприятия, которые заранее планируют для туристов. Все переводчики после работы с группой или индивидуальными туристами должны предоставить отчет в КГБ после их отъезда о проведенной работе. Это подробное описание и характеристика каждого туриста, наблюдение, все детали и выводы. Отчет должен быть подробным и объемистым. Иногда сотрудники КГБ просят обратить внимание на того или иного туриста, задать ему те или иные вопросы, чтобы выяснить ту или иную деталь из его биографии или данные, которые их интересуют. Работники КГБ не только осуществляют надзор за туристами, их интересуют и сами сотрудники Интуриста. Сотрудник Интуриста не имеет права без надлежащего указания вступать в какие-либо контакты с иностранцами, не имеет право принимать подарки, заходить к туристу в номер гостинцы. Дежурные по этажам гостиниц строго за этим следят и немедленно докладывают, если к иностранцу заходит в номер кто-то посторонний. Все телефоны прослушиваются и все разговоры записываются. Администратор это или бывший сотрудник КГБ или жена сотрудника КГБ. Он расписывает номера гостиницы иностранным туристам по уже ранее намеченному КГБ плану. В отделе кадров, в диспетчерской и других отделах Интуриста работают бывшие сотрудник КГБ, ушедшие на пенсию или уволенные за недостатком образования. Все швейцары - это бывшие сотрудники КГБ, самые ценные для КГБ работники, это его самые зоркие глаза, его уши. Все переводчики, которых пускают за границу, проходят тщательную проверку, их должным образом инструктируют перед тем как пустить за границу, а при возвращении требуют подробный обо всем отчет. Если переводчик едет с группой, то в группе обязательно едет и сотрудник КГБ, который следит за работой и действиями переводчика. Переводчик не знает, кто это, но интуитивно чаще всего догадывается. Если он в чем-то где-то ошибся, то не видать ему заграницы больше как своих ушей. Личная жизнь сотрудника Интуриста тоже находится под строгим контролем КГБ. Сотрудник Интуриста должен быть, так сказать, ''морально устойчивым''. Каждую осень, когда сокращается приток туристов, происходит сокращение штата Интуриста. КГБ - это Дамоклов меч, который висит над каждым сотрудником и никто никогда не знает, когда и над кем он вдруг опустится. Два или три раза в сезон сотрудники КГБ проводят собрание сотрудников Интуриста, на котором рассказывают о допущенных ошибках бывших сотрудников (допустившего ошибку немедленно выгоняют), учат, как проявлять бдительность, патриотизм и другим премудростям работы в Интуристе. Часто КГБ оставляет работать скомпрометировавшего себя сотрудника, они ''прощают'' ему его ошибку, якобы, и, оставляя его работать, заставляют служить им в такой мере, в какой им необходимо. Такой переводчик должен идти на сделки со своей совестью и докладывать даже то, что ему неприятно по натуре, то есть выполнять грязную работу доносчика.
Я помню, работала у нас одна переводчица английского языка, очень хорошая девушка, знала великолепно язык, работала много лет. Как-то с туристами проводила экскурсию и туристы стали фотографировать что-то. Подошел к ней военный и сказал: ''Тут фотографировать нельзя, передайте вашим туристам''. Переводчица не очень вежливо ему отвеивала, мол, ''не ваше дело''. Он записал номер машины, и не успела эта переводчик вернуться в Интурист с туристами, как была уволена с соответствующий формулировкой в трудовой книжке. Несмотря на то, что она знала хорошо язык и была дочерью полковника, она два года не могла устроиться никуда на работу.
Владимир Юрасов: Вот теперь, когда вы больше года живете за границей, как вы нашли жизнь на Западе?
Софья Мамчиц: Мне нравятся тут люди, их взаимоотношения, их отношения к жизни и манеры. Я уверена, что завтра мне будет лучше, чем сегодня.
Владимир Юрасов: Вы, хотя были переводчицей Интуриста, не совсем понимали, как на самом деле живется за границей?
Софья Мамчиц: Мне даже кажется, что она лучше, чем я о ней думала.
Иван Толстой: Следующий собеседник – сельский учитель Виталий Лехтер. Запись 20 марта 1977 года.
Виталий Лехтер: Я родился в Вене. Дело в том, что мой отец был тогда капитаном советской армии и служил в оккупационных войсках. Мать моя была медсестрой в советском военном госпитале в Вене. Потом отца перевели служить в Венгрию, там мы жили до 1956 года. С 1956 года по 1976 мы безвыездно жили на Западной Украине в городе Черновцы. Там я окончил среднюю школу, потом окончил филологический факультет Черновицкого университета, после университета работал учителем русского языка и литературы средней школы, занимался заочно литературой. Но за чтение самиздатовской литературы я был исключен из аспирантуры и уволен с работы. Окончилось тем, что я решил уехать из Советского Союза.
Владимир Юрасов: Знаете, Виталий, очень может быть, что я встречался с вашим отцом. После войны я служил подполковником советской армии в Германии и одно время довольно часто по делам службы ездил в Вену, где, кончено, бывал в советской комендатуре у помощника командарма Вены по экономическим вопросам, где и служил, как я понимаю, ваш отец.
Виталий Лехтер: Знаете, отец недавно прочел вашу книгу ''Паралакс'' о жизни в Советской зоне Германии в послевоенные годы. Читал и повторял: ''Все - как и было! Точно все, как было!''. Мне особенно запомнились рассказы отца о настроениях советских офицеров в Вене. Жили мы в офицерский гостинице ''Империал''. Отец рассказывал, как советские части освобождали пленных из лагерей в местах, куда вступали советские войска. Радость была всеобщая, пока не появился СМЕРШ. Советских пленных загоняли в товарные вагоны, запирали как скот и отправляли в Советский Союз на каторгу, в лагеря. В 1960 году отец встретил своего сослуживца по армии, который в конце войны попал в гитлеровский плен, а после освобождения из плена был отправлен в лагерь под Архангельск. Освободился он из заключения только в 1954 году. Вот почему ваша книга ''Паралакс'' о судьбах советских людей после войны, о настроениях советских офицеров-победителей произвела на отца такое большое впечатление.
Владимир Юрасов: Виталий, а как долго отец прослужил в советских войсках в Австрии?
Виталий Лехтер: До 1956 года, когда его и мать перевели в Венгрию. Но в 1956 году в Венгрии началось народное восстание. Нас, детей, меня и брата, с матерью срочно вывезли из Венгрии в Союз. Отец остался в Венгрии. Подавление советскими войсками Венгерского восстания произвело на отца ужасное впечатление. В Венгрии отец был адъютантом генерал-майора. Этот боевой генерал-майор, генерал фронтовик как-то заметил при отце: ''Я воевал с гитлеровцами и знал, за что я воюю. А здесь за что я воюю?''. Такие вопросы задавали себе в Венгрии многие офицеры. То же самое, говорят, было и в Чехословакии в 1968 году.
Владимир Юрасов: Виталий, после окончания университета вы преподавали в сельской школе в Западной Украине. Вот расскажите о своей работе учителя сельской школы.
Виталий Лехтер: Школа наша находилась в селе Стырча на самой границе в Румынией. Я преподавал литературу в старших классах. О преподавании советской литературы в советской школе очень верно сказал писатель Корней Чуковский:
''Главное качество, которое усваивают ребята на уроке словесности, это скрытность, лицемерие. Школьников насильно принуждают любить тех писателей, к которым они равнодушны, и заявлять о своем преклонении перед теми писателями, кто внушает им зевотную скуку''.
Так говорил Корней Чуковский, и он знал, что говорит. Я был классным руководителем 10 класса. Вот, например, тема школьного сочинения ''Герои поднятой целины и герои нашей деревни''. Тему эту давал, конечно, не я, учитель - она была обязательной в школьной программе. Ну, в классе разгорелся между учениками спор, и я был поражен ответами моих учеников. Лучший ученик класса возмущенно говорил о том, что его бабушка 30 лет своей жизни отдала колхозу и получает всего 20 рублей пенсии в месяц. Другой ученик рассказал, что они с товарищами-однолетками целый месяц тяжело работали в родном колхозе, а получили всего по 17 рублей. Что же я, учитель, мог им ответить? Говорить о трудностях на 59-м году советской власти?
Владимир Юрасов: Виталий, но кроме преподавания в сельской школе вы учились в аспирантуре Черновицкого университета, так ведь?
Виталий Лехтер: Да, я учился заочно в аспирантуре. Темой моей работы был русский фольклор в селах Западной Украины, в частности, на Буковине. На Буковине существует два русских села - Белая Криница и Грубно. Жители этих сел - потомки русских крестьян-староверов, которые поселились на территории Буковины в 17 веке, когда Буковина входила состав Австро-Венгрии. И, что удивительно, находясь три столетия в окружении молдавских и украинских сел, жители Белой Криницы и села Грубно не переняли ни одного молдавского или украинского слова, все говорят только по-русски. Я поставил себе целью установить, откуда, из каких мест России пришли эти старообрядцы. Сравнительным методом - сравнивая песни, сказы, поговорки - мне удалось доказать, что они - выходцы из Воронежской губернии. Это была очень интересная работа, но, к сожалению, она была прервана почти в самом начале.
Владимир Юрасов: Виталий, расскажите немного подробнее об этих двух селах русских староверов на Буковине. Как же они уцелели?
Виталий Лехтер: До 1918 года Буковина принадлежала Австро-Венгрии, и Австро-Венгрия, а позднее и Румыния очень терпимо относились к русским староверам. Их русским фольклором интересовались немецкие ученые. В 1909 году в Вене вышла книга на немецком языке ''Песни русской Буковины''. Один экземпляр этой книги сохранился в библиотеке Черновицкого университета, которым я пользовался. В 1940 году Буковину заняли советские войска, ее сделали частью Украинской ССР. На Буковине стали срочно создавать колхозы.
Был создан колхоз и в старообрядческом селе Белая Криница.
Присланный откуда-то председатель колхоза пропагандировал, уговаривал жителей села вступать в колхоз. От председателя всегда несло самогоном и табаком, чего староверы не переносят. Тех крестьян, кто отказывался вступить в колхоз, сослали. Одним словом, колхоз появился и навали его ''Москва''. Во время укрупнения колхоза “Москву” сначала хотели объединить с украинским колхозом, а потом с молдавским. Но тут-то старообрядцы и показали свой характер, так что из этой затеи ничего не вышло. Во времена Австро-Венгерского и румынского владычества старообрядцы имели свою школу, где, наряду с общеобразовательными предметами, изучали Закон Божий. Теперь, при советской власти, этого их лишили. Более того, учителям родом из сел старообрядцев не разрешают преподавать в родной школе.
Не знаю, знает ли кто-то из жителей этих сел песенку, которую приводит академик Сахаров в своей книге ''О стране и мире'':
Что такое глухомань?
Много Мань и мало Вань,
Много водки, мало бань,
И над каждым колоском
В барабаны бьет райком.
Но это именно так. Старообрядцам остается только мечтать о переезде в какую-нибудь страну и слушать рассказы стариков о прежней жизни при Австро-Венгрии и Румынии.
Владимир Юрасов: Ну, хорошо, Виталий, вы не старовер, а почему вы решили уехать из Советского Союза?
Виталий Лехтер: Знаете, в какой-то мере я тоже старовер.
Владимир Юрасов: То есть?
Виталий Лехтер: Я верю в человека, как верили люди раньше. То, что я вам рассказал, то, что рассказывал мне отец, то, что я сам видел во время работы в моей школе, в сельской школе, послужило, очевидно, моему выезду из СССР.
Владимир Юрасов: Что же вы собираетесь делать в Америке?
Виталий Лехтер: Один из американках университетов предложил мне закончить свою работу о старообрядцах, тем более, что здесь, в США и Канаде, живет много старообрядцев. А там будет видно.