Способы постижения прошлого: Методология и теория исторической науки / Отв. ред. М.А. Кукарцева. – М.: Канон+; РООИ "Реабилитация", 2011. – 352 с.
Прошлое – простейший, всегда гарантированный нам вид Иного, даже если с нами не происходит ничего вообще. То, что перестаёт быть своим, становится Иным автоматически, без малейших наших усилий, одной лишь силой времени. И что с ним после этого делать?
Ответ на этот вопрос не так очевиден, как может показаться.
Превращение сырья ушедшего времени в историю как осмысленную конструкцию – искусство сложное и неоднозначное, с исторически изменчивыми правилами (которые, в свою очередь, составляют предмет отдельного интереса историографов). Свидетельство тому – сборник работ отечественных и зарубежных учёных, задача которых – осмыслить многообразие современных отношений с прошлым.
Вряд ли одними лишь внутриакадемическими причинами объяснимо то, что на рубеже XX-XXI веков дискуссии о методах исторической науки, о её возможностях, отношениях с истиной и даже о самой её природе приобрели размах, которого ещё лет тридцать назад никто не предполагал. Дело дошло до того, что один из авторов сборника, философ и экономист Эдуард Кульпин-Губайдуллин, находит нужным всерьёз задаться вопросом: "Является ли история наукой? ", а если нет – то как её таковой сделать?
Что ж, у некоторых из историй, как показывает нам книга, основания претендовать на такое звание безусловно есть. И, думается, не только у "социоестественной истории" (науки о развёртывающемся во времени взаимодействии человека и природы), выстраивание которой предлагает в качестве разрешения затруднений сам Кульпин. Из статей сборника мы увидим, что существует не столько одна "история", сколько множество объединяемых этим именем форм мышления о прошлом, различий у которых, пожалуй, иной раз наберётся едва ли не больше, чем сходства.
И это при том, что количество интересных для историка, - так сказать, "историогенных" - предметов к концу ХХ – началу ХХI века само по себе обескураживающим образом увеличилось. "Сегодня любой аспект человеческого опыта, - пишет ответственный редактор сборника Марина Кукарцева, - имеет своего историка: от одежды до хороших манер, от запахов до звуков, от спорта до шоппинга. " На правах уже вполне устоявшихся, со своими традициями областей исследовательского внимания существуют "история товаров потребления, история эмоций, история терроризма, биополитика, история евгеники"… (И это, спешу добавить, совершенно справедливо, ибо смысл - такая неприхотливая и вездесущая вещь, что способен угнездиться буквально на любом носителе – только считывай. Кстати, это тоже стали как следует, на дисциплинарном, так сказать, уровне, понимать – и развивать соответствующие техники считывания - лишь во второй половине ХХ века).
Что в прошлом окажется интересным и достойным исследования (а значит, станет формировать исторические концепции, никогда не безразличные к материалу, на котором возникают) – ощутимо зависит и от текущих исторических обстоятельств. "Например, возникновение угрозы распространения СПИДа инспирировало интерес историков к совершенно новым, ранее находившихся в забвении и даже под запретом направлениям исследований: истории тела, истории медицины, к квир-исследованиям, истории контрацептивов." А Вторая мировая война породила "исследования памяти и забытых конфликтов, которым посвящены просто горы литературы". Нужды нет, что "практически все "модные" направления исторических исследований" - озабоченные "самыми неожиданными ракурсами рассмотрения объектов" - "располагаются вне официальных границ академических дисциплин": это - лишний стимул для академических дисциплин задуматься о том, по каким территориям, собственно, проходят их границы.
Во всяком случае, очевидно: в результате всего этого сегодня "в исторической дисциплине нет единства мнений" даже по поводу того, что в ней стоит считать ключевым, а что - периферийным.
И это - только в западном мире. А между тем не стоит забывать и о том, что существует ещё и великое разнообразие манер обращаться с прошлым в иных культурах, направляемых иными ценностями и моделями мира. Всё это разнообразие авторы специальной статьи – собственно, обзора новейшей иноязычной литературы на эту тему, - Марина Кукарцева и Елена Коломоец, рискнули объединить под названием "не-западного" исторического мышления (хотя той же степенью цельности, что описанное ими через десять характерных признаков – по американскому теоретику Питеру Бёрку – мышление западное, оно обладает вряд ли). Прочитавши это, начинаешь понимать, что характер осознания прошлого связан в конечном счёте с устройством самого человека данной культуры, с его манерой воображать и конструировать самого себя, и разговор об устройстве исторического сознания, будучи последовательным, непременно приведёт нас к той или иной антропологии.
Поэтому к разговору о способах работы с прошлым на равных правах с историками подключаются философы. Более того, они тут даже имеют заметное численное превосходство: десятеро против четверых. Но это и понятно (тем более, что, как замечено в первой же статье сборника, среди историков и философов нет единства мнений о том, у кого из них "больше прав рассуждать об истории со знанием дела"): всё-таки истина, формы её познания и мышления вообще, не говоря уже об антропологии – это явно по ведомству философии. Что же до историков, у них есть великолепная возможность наблюдать за развитием суждений философов об этих предметах извне – и описывать их историческую изменчивость. О том, как они это делают, мы можем составить себе некоторое представление, например, из статьи американского историка Аллана Мегилла "Некоторые соображения о проблеме истинностной оценки репрезентации прошлого", а также из работы двух отечественных философов – Ирины и Вячеслава Дмитриевых – посвящённой "историчности философских концептуализаций истории".
О да, профессионалам явно приходится нелегко. Вольного же читателя, жадно рассматривающего карту расходящихся тропок современной исторической мысли, это зрелище не может не радовать: уже хотя бы на том основании, что, похоже, динамичное, непредсказуемое и вечно новое – а потому что живое! - прошлое нам гарантировано.
Прошлое – простейший, всегда гарантированный нам вид Иного, даже если с нами не происходит ничего вообще. То, что перестаёт быть своим, становится Иным автоматически, без малейших наших усилий, одной лишь силой времени. И что с ним после этого делать?
Ответ на этот вопрос не так очевиден, как может показаться.
Превращение сырья ушедшего времени в историю как осмысленную конструкцию – искусство сложное и неоднозначное, с исторически изменчивыми правилами (которые, в свою очередь, составляют предмет отдельного интереса историографов). Свидетельство тому – сборник работ отечественных и зарубежных учёных, задача которых – осмыслить многообразие современных отношений с прошлым.
Вряд ли одними лишь внутриакадемическими причинами объяснимо то, что на рубеже XX-XXI веков дискуссии о методах исторической науки, о её возможностях, отношениях с истиной и даже о самой её природе приобрели размах, которого ещё лет тридцать назад никто не предполагал. Дело дошло до того, что один из авторов сборника, философ и экономист Эдуард Кульпин-Губайдуллин, находит нужным всерьёз задаться вопросом: "Является ли история наукой? ", а если нет – то как её таковой сделать?
Что ж, у некоторых из историй, как показывает нам книга, основания претендовать на такое звание безусловно есть. И, думается, не только у "социоестественной истории" (науки о развёртывающемся во времени взаимодействии человека и природы), выстраивание которой предлагает в качестве разрешения затруднений сам Кульпин. Из статей сборника мы увидим, что существует не столько одна "история", сколько множество объединяемых этим именем форм мышления о прошлом, различий у которых, пожалуй, иной раз наберётся едва ли не больше, чем сходства.
И это при том, что количество интересных для историка, - так сказать, "историогенных" - предметов к концу ХХ – началу ХХI века само по себе обескураживающим образом увеличилось. "Сегодня любой аспект человеческого опыта, - пишет ответственный редактор сборника Марина Кукарцева, - имеет своего историка: от одежды до хороших манер, от запахов до звуков, от спорта до шоппинга. " На правах уже вполне устоявшихся, со своими традициями областей исследовательского внимания существуют "история товаров потребления, история эмоций, история терроризма, биополитика, история евгеники"… (И это, спешу добавить, совершенно справедливо, ибо смысл - такая неприхотливая и вездесущая вещь, что способен угнездиться буквально на любом носителе – только считывай. Кстати, это тоже стали как следует, на дисциплинарном, так сказать, уровне, понимать – и развивать соответствующие техники считывания - лишь во второй половине ХХ века).
Что в прошлом окажется интересным и достойным исследования (а значит, станет формировать исторические концепции, никогда не безразличные к материалу, на котором возникают) – ощутимо зависит и от текущих исторических обстоятельств. "Например, возникновение угрозы распространения СПИДа инспирировало интерес историков к совершенно новым, ранее находившихся в забвении и даже под запретом направлениям исследований: истории тела, истории медицины, к квир-исследованиям, истории контрацептивов." А Вторая мировая война породила "исследования памяти и забытых конфликтов, которым посвящены просто горы литературы". Нужды нет, что "практически все "модные" направления исторических исследований" - озабоченные "самыми неожиданными ракурсами рассмотрения объектов" - "располагаются вне официальных границ академических дисциплин": это - лишний стимул для академических дисциплин задуматься о том, по каким территориям, собственно, проходят их границы.
Во всяком случае, очевидно: в результате всего этого сегодня "в исторической дисциплине нет единства мнений" даже по поводу того, что в ней стоит считать ключевым, а что - периферийным.
И это - только в западном мире. А между тем не стоит забывать и о том, что существует ещё и великое разнообразие манер обращаться с прошлым в иных культурах, направляемых иными ценностями и моделями мира. Всё это разнообразие авторы специальной статьи – собственно, обзора новейшей иноязычной литературы на эту тему, - Марина Кукарцева и Елена Коломоец, рискнули объединить под названием "не-западного" исторического мышления (хотя той же степенью цельности, что описанное ими через десять характерных признаков – по американскому теоретику Питеру Бёрку – мышление западное, оно обладает вряд ли). Прочитавши это, начинаешь понимать, что характер осознания прошлого связан в конечном счёте с устройством самого человека данной культуры, с его манерой воображать и конструировать самого себя, и разговор об устройстве исторического сознания, будучи последовательным, непременно приведёт нас к той или иной антропологии.
Поэтому к разговору о способах работы с прошлым на равных правах с историками подключаются философы. Более того, они тут даже имеют заметное численное превосходство: десятеро против четверых. Но это и понятно (тем более, что, как замечено в первой же статье сборника, среди историков и философов нет единства мнений о том, у кого из них "больше прав рассуждать об истории со знанием дела"): всё-таки истина, формы её познания и мышления вообще, не говоря уже об антропологии – это явно по ведомству философии. Что же до историков, у них есть великолепная возможность наблюдать за развитием суждений философов об этих предметах извне – и описывать их историческую изменчивость. О том, как они это делают, мы можем составить себе некоторое представление, например, из статьи американского историка Аллана Мегилла "Некоторые соображения о проблеме истинностной оценки репрезентации прошлого", а также из работы двух отечественных философов – Ирины и Вячеслава Дмитриевых – посвящённой "историчности философских концептуализаций истории".
О да, профессионалам явно приходится нелегко. Вольного же читателя, жадно рассматривающего карту расходящихся тропок современной исторической мысли, это зрелище не может не радовать: уже хотя бы на том основании, что, похоже, динамичное, непредсказуемое и вечно новое – а потому что живое! - прошлое нам гарантировано.