"Зеркало революции" на архивном стелаже Лубянки
Владимир Тольц: Весь этот радиочас мы посвятим очередной передаче из цикла "Репрессированная литература в архивах палачей", цикла, основанного на опубликованной недавно (частично заново) трилогии Виталия Шенталинского "Рабы свободы", "Донос на Сократа" и "Преступление без наказания".
Еще в начале 1990-х, встречаясь с писателями – членами той самой комиссии, от имени которой Виталий Александрович Шенталинский начал свое хождение в лубянские архивы с надеждой обрести там арестованное эпистолярное наследие сгинувших в ГУЛАГе собратьев по советскому писательскому цеху, я поражался их наивной, как мне казалось тогда, вере, что все некогда арестованные вместе с их авторами рукописи сохранились и непременно найдутся. "Ну, да, - говорил я, будучи знакомым с тем, как документы пропадают и в архивах, - это скорее надежда, вдохновленная булгаковским "рукописи не горят"; горят, и еще как! Велика вероятность, что доносов на писателей и доносов самих писателей друг на друга сохранилось в разы больше, нежели ненаписанных и недописанных романов, повестей, стихов, оказавшихся предметами доносительства…". Теперь, читая и перечитывая трилогию Шенталинского, я вижу, что так, похоже, и произошло. Однако должен признать, что некоторые из находок Шенталинского поразительны и неожиданны для меня, да и не только для меня. Вот например:
Диктор: Николай Александрович, ничего не могу сказать вам такого, чего бы я не сказал в моих книгах, из которых некоторые посылаю вам.
К вашему же положению относится преимущественно то, что вы найдете в книгах "На Каждый День" в отделах: 28 авг. и июля и 27 июня. Думаю, что если человек положит главную цель своей жизни в нравственном совершенствовании (не в служении людям, а в нравственном совершенствовании, последствием которого всегда бывает служение людям), то никакие внешние условия не могут мешать ему в достижении поставленной цели. Таков мой ответ на ваш вопрос. Что же касается до улучшения вашего материального положения, то я советовал бы вам описать, если это вам не тяжело, – свою жизнь, как можно правдивее. Рассказ о том, что приходится переживать молодым, освободившимся от суеверий людям из народа, очень мог бы быть поучителен для многих. Я знаю редакторов, которые с радостью поместят в своих изданиях такого рода рассказ, само собой разумеется, если он будет хорошо написан, и хорошо заплатят за него.
Владимир Тольц: Знаете, кто автор этого любезного письма? – Лев Толстой. Автограф (машинопись с размашистой собственноручной подписью классика) невостребованно хранился до января 1991-го в Чебоксарском управлении КГБ. И не один толстовед не знал об этом!
За что же чекисты арестовали письмо "зеркала русской революции", как хлестко и неточно окрестил Льва Николаевича Ленин? – В общем-то, как и многих других его младших собратьев по писательству, ни за что. Просто как сопутствующий материал, "приобщенный к делу". В 1937 арестовали адресата Толстого Николая Почуева, к тому времени служившего бухгалтером сельскохозяйственного техникума в городе Ядрин в Чувашии. Для него это был не первый арест. В первый раз повязали Почуева еще при "старом режиме", в 1909-м за участие в антиправительственной деятельности. Тогда его сослали в Оренбург, где будущий бухгалтер работал школьным учителем. Оттуда к яснополянскому мудрецу он и обратился с вечным вопросом, с каким обращалось к тому множество русских людей: как жить, в чем состоит главная цель жизни?
Виталий Шенталинский пишет:
Книги "На каждый день", о которых упоминается в письме, – сборник афоризмов и притч, составленный Толстым из произведений мыслителей разных времен и народов и собственных сочинений. По замыслу Толстого, это настольная книга для всякого, кто ищет смысл жизни, "Круг чтения" – на каждый день года, и читать ее следует не как обычную книгу, а постепенно, день за днем постигая заключенную в ней мудрость. Открыв книгу в тех местах, на которые указал Толстой, молодой учитель из Оренбурга мог извлечь для себя программу жизни, которую заповедал ему писатель. Лейтмотив ее – христианская вера, покаяние и нравственное совершенствование – как избавление от зла, царящего в мире и в человеке.
Другими словами, Толстой предостерегал своего адресата от революции, указывая на эволюцию как на естественный путь развития человеческой истории.
Владимир Тольц: Получается, что "зеркало русской революции" учило оренбургского учителя-революциониста вещам вполне "контрреволюционным" - не сворачивать на кривую дорожку бунтарства. А дальше все, как в сказке, которую, как теперь известно, мы были рождены, чтоб сделать былью. На свою голову… Не послушался Почуев советов премудрого "зеркальца" и, вернувшись в Чувашию по отбытии своего срока в Оренбурге, вновь занялся революционной деятельностью. Теперь его кумиром и учителем стал вовсе не Толстой, к тому времени скончавшийся, а Ульянов-Ленин, которому Почуев тоже писал письма. Его революционные заслуги соратники после Октябрьского переворота отметили тем, что в местном республиканском музее выставили его, Почуева, портрет. Ну и потом – опять же в авангарде. Первым вступил в колхоз. Ну, и сажали в 1937-м тоже одним из первых… Обвинили в том, что "вел контрреволюционную агитацию, направленную на срыв колхозного строительства". Приговор – 10 лет лагерей. Если верить справке в деле, умер в 1942 в лагере от "остановки сердечной деятельности". А письмецо Толстого, оказавшееся бесполезным и для адресата, и для следователя, ведшего его дело, никем кроме них нечитанное, еще почти полвека пролежало в архиве УКГБ по Чувашии, чтобы затем на излете горбачевской гласности отправиться в Москву на Лубянку, как свидетельство наступивших в органах "открытости" и "перестройки". С тем оно и было выдано Шенталинскому. Теперь его каждый желающий может прочесть. Но много ли таких найдется? И кому теперь, кроме десятка "толстоедов" пригодятся советы яснополянского старца?
Вообще-то имя Толстого и Ясная Поляна поминаются в лубянских бумагах неоднократно.
Диктор: Многоуважаемый Феликс Эдмундович!
В прошлую ночь арестовали и увезли на Лубянку дочь Льва Николаевича Толстого Александру Львовну Толстую. При обыске взяли у нее ее частную корреспонденцию. Сказали ей, что арестовали ее на основании доноса.
Зная, что А.Л. Толстая ни в каких политических заговорах не участвует и всецело поглощена работой над приготовлением к печати не изданных еще рукописей своего отца, полагаю, что здесь имеет место либо злостный оговор, либо какое-нибудь недоразумение. Во всяком случае, А.Л. Толстая не такой человек, чтобы скрываться от властей, и казалось бы, что дело ее можно было бы выяснить, не подвергая ее предварительному тюремному заключению. Тем более что здоровья она слабого, и заключение может иметь для нее плохие последствия.
В надежде, что Вы сочтете справедливыми эти соображения, решаюсь обратиться к Вам с просьбой, не признаете ли Вы возможным сделать распоряжение об освобождении А.Л. Толстой до выяснения того, не вызвано ли это дело действительно какой-нибудь ошибкой или недоразумением.
Я был бы Вам крайне благодарен, если бы Вы потрудились поручить сообщить мне Ваш ответ по одному из выше обозначенных телефонов.
Истинно уважающий Вас В. Чертков.
Владимир Тольц: Это письмо "железному Феликсу" написал 15 июля 1919 года близкий друг Толстого, редактор и издатель его произведений Владимир Григорьевич Чертков. Александру Львовну тем временем бестолково допрашивал какой-то безграмотный следователь, не умеющий даже фамилию Толстой без ошибок написать. Из протокола допроса:
Диктор: Я дочь Льва Николаевича Толстово, имею 35 лет от роду, девица. Получила домашнее образование в объеме курса гимназии.
Занимаюсь теперь изучением рукописей моего отца. И состою председательницей товарищества изучения и распространения произведений Льва Николаевича Толстого...
В политических партиях я не состою и ни одной из политических партий не сочувствую...
Владимир Тольц: Прочтя чертковское письмо, Дзержинский распорядился: "освободить". ("Напрасно, - ворчали позднее наиболее "свободомыслящие" чекисты, - не выпустили бы тогда, не было б с ней столько хлопот потом…"). Освободить-то освободили, и даже документы, изъятые у нее на квартире, вернули. Но часть их скопировали. Так оказалось в следственном деле, сразу после протокола на обыск, хранившееся у Александры Львовны письмо сестры из Ясной Поляны.
Были скопированы и сохранились в деле и еще два письма.
Первое адресовано Валентину Федоровичу Булгакову – бывшему секретарю Толстого, его ученику и последователю, заведующему толстовским музеем в Москве. Автор письма – он скрыл свое настоящее имя и подписался "Пуританин" – посвящает свое послание предполагаемому изданию полного собрания сочинений Толстого. "Идею эту – пишет Шенталинский, - пробивали и дети классика, создавшие Кооперативное товарищество изучения и распространения творений своего отца, и толстовцы, последователи его учения, – они объединились в Издательское общество друзей Толстого. Работали автономно, но общим для обеих групп, кроме осеняющего их великого имени, было фатальное отсутствие средств на издание. Тогда-то Общество, возглавляемое Владимиром Григорьевичем Чертковым (в письме "Пуританина" он фигурирует под инициалами "В.Г."), и решило обратиться за помощью к советского государству.
Из письма "Пуританина" Булгакову, апрель 1919 года:
Диктор: Насколько мне известно, соглашение В.Г. с так называемым "комиссаром просвещения" относительно издания теперь состоялось окончательно и, таким образом, первое полное собрание творений Толстого должно будет появиться с кровавым штемпелем, указывающим на прямую или косвенную причастность издания к тем, кто для всего мира является олицетворением всего самого страшного, самого отвратительного, что только есть и может быть в жизни.
Понимаете ли Вы, Валентин Федорович, весь трагический ужас такого положения, не укладывающегося ни в какие рамки ч е с т н о г о, непредвзятого мышления...
Мне так хочется просить Вас, чтобы Вы еще и еще заставили себя подумать, взвесив всю тяжесть ответственности, падающей на плечи всех вас, близких людей Льву Николаевичу, за тот ложный шаг, который делается В.Г., погружая творения Льва Николаевича в море горьких слез, принесенных земле прямыми и сознательными потомками Каина. И не очистятся никогда в истории людской эти чистые творения, если их не оберегут от страшного соседства люди, которым они вручены, как драгоценный алмаз, для сбережения и для передачи их ч и с т ы м и же всему свету. Вспомните, Валентин Федорович, разве выиграло христианство от того, что проповедь его производилась при посредстве насилия, хотя при том и провозглашалось знаменитое "Во славу Божию"...
Исполняя долг перед своей совестью и перед памятью Льва Николаевича, я теперь обращаюсь в Вам как к самому молодому и, следовательно, более чуткому из учеников Льва Николаевича, чтобы Вы сделали все от себя возможное и помешали сделке, от которой смех дьявола прогремит по всему свету и которая в руки грядущих мракобесов даст оружие непреоборимое. Если же, допустим, Вы здесь сделать ничего не можете... то Ваш долг публично заявить о своей позиции, если она иная, чем позиция В.Г. Такое же разумное, что Вы могли сделать, если бы пожелали, то это устроить хотя бы в том же Политехническом музее публичное обсуждение вопроса, предложив вниманию широкого народа тему: надлежит ли издавать сочинения Толстого на деньги, взятые у большевиков? Само собой разумеется, такое собеседование, по весьма понятным причинам, следует сделать для имеющих выступать без обязательства называть себя. Еще лучше на том же заседании произвести референдум записками...
Д о с т о и н с т в о и с м ы с л творений Толстого определенно требуют, чтобы они были в первый раз изданы на средства, собранные путем добровольных пожертвований среди всех народов, которым известно имя Льва Толстого...
Не подписываю я своего имени потому, что не в имени дело. Пусть мой голос прозвучит так же, как не умирающая, вечно бодрствующая человеческая совесть...
Владимир Тольц: Виталий Шенталинский считает, что это "высокопарное и нравоучительное" письмо "смахивает на провокацию". Его подозрения усиливаются и текстом второго письма того же автора – адресованного на сей раз Черткову:
Диктор: Владимир Григорьевич... С прискорбием я должен заметить, что факт Вашего денежного союза с убийцами начинает косвенно отражаться и на настроении посетителей Ваших бесед; и наиболее вдумчивые из них проникаются более чем недоумением по поводу совершаемого Вами поступка... Принадлежа к частым (я не могу сказать постоянным) посетителям собрания Общества истинной свободы и прислушиваясь к разговорам между слушателями, я могу отметить, например, такое суждение одного лица:
– Как же это так, – говорило одно лицо другому, – Владимир Григорьевич сам указывал не раз, что большевики являются врагами всего русского народа и их ненавидит народ, за исключением разве убийц и воров, – а теперь он сам вдруг заключает договор с этими врагами народа и даже подыскивает оправдание своему поступку. Интересно, что сказал бы на это Лев Толстой?
И вот что отвечал собеседник:
– Я думаю, что Владимир Григорьевич не заключил бы договора, если бы его к тому не вынуждали материальные обстоятельства. Жить-то всем хочется, и расходы огромные, а где же денег наберешься? Вот и приходится идти на службу к большевикам...
Сколько в этих двух суждениях горькой правды или неправды, предоставляю судить Вам самому. По-видимому, союз с убийцами и отвратительными развратителями не может пройти бесследно ни для кого, – даже для тех, у кого щитом служит чистое имя Льва Николаевича Толстого.
Владимир Тольц: Публикуя оба эти письма "Пуританина", Виталий Шенталинский комментирует их содержание так: "Собрать толстовцев в Политехническом музее, в двухстах метрах от Лубянки, и провести открытый референдум об их отношении к советской власти – кому такое может придти в голову? Не самой ли Лубянке – чтобы одним махом засветить своих врагов!"
Так или иначе, последовавшие за тем события свидетельствуют, что Ясная Поляна привлекла к себе высочайшее внимание властей. Туда в сопровождении пышной свиты, в которую входил даже кинооператор прибыл сам Калинин. Пил чай с Татьяной Львовной Толстой, вязавшей в это время веревочные подошвы к туфлям, разглагольствовал о тяжести бремени власти… Практичная Александра Львовна воспользовалась этим высочайшим вниманием. Графиня направилась к наркому просвещения Луначарскому и предложила ему превратить Ясную Поляну в музей, подобный Дому Гете в Германии. Луначарский, занятый в то время позированием скульптору, на секунду расслабился и театральным голосом продиктовал стенографистке распоряжение о назначении Толстой Александры Львовны "комиссаром Ясной Поляны". Затем драматург-нарком вновь застыл в прежней позе. А ошеломленная графиня-комиссар вместе с новеньким мандатом смущенно удалилась…
А 28 марта 1920 года в московскую квартиру Александры Толстой вновь явилась ЧК. Виталий Шенталинский пишет:
К ней приехал с двумя военными какой-то щуплый молодой человек, поразивший ее своей внешностью: в бархатной куртке, бледный, томный, с вьющимися каштановыми волосами до плеч. На недоуменный вопрос представился:
– Художник-футурист.
– И... чекист?
– Да, и сотрудник ЧК.
В ордере на арест, хранящемся в следственном деле, указана его фамилия – Любохонский. Художника такого мы не знаем, так что ему суждено остаться в памяти в качестве чекиста. Подписал ордер другой "художник" – бывший беллетрист, а теперь глава Особого отдела ВЧК Менжинский.
Владимир Тольц: Да, да! С тех самых ранних советских пор чекисты любили искусства и служителей муз. Но "странною любовью". Можно припомнить, как своеобразно общался с Мандельштамом и Есениным Блюмин. И Якова Агранова – любовника возлюбленной Маяковского Лили Брик тоже. И именно этот самый Агранов ночью после обыска допрашивал Александру Львовну на Лубянке. Так она узнала, в чем обвиняется теперь. Снова цитата из книги Шенталинского "Донос на Сократа":
Как-то друзья попросили у нее разрешения провести в квартире, где размещалось Толстовское общество и жила она сама, какое-то собрание. Что это было за собрание, она толком не знала, понимала, что политическое, но вопросов не задавала, а когда входила в комнату угостить чаем, все замолкали.
Теперь оказалось, что она – соучастница опасных преступников, деятелей антисоветского "Тактического центра", искоренением которого занималась ВЧК. <…>
Владимир Тольц: "Дело Тактического центра", по которому в ночь с 28 на 29 марта 1920 года оказалась на Лубянке Александра Львовна Толстая, - особая, трагическая страница истории сопротивления российской интеллигенции советской власти. В нем можно найти имена выдающихся деятелей своего времени – политиков, экономистов, историков, медиков… Среди них Петр Бернгардович Струве и Николай Николаевич Щепкин, Николай Иванович Астров и Николай Александрович Бердяев, Венедикт Александрович Мякотин и Семен Леонтьевич Маслов, Сергей Петрович Мельгунов и Александр Александрович Кизеветтер, Лев Борисович Кафенгауз, Яков Маркович Букшпан и многие, многие другие. Пытаясь защитить их от казни (а многие к тому времени уже были казнены), Горький написал Ленину: "Мы, спасая свои шкуры, режем голову народа, уничтожаем его мозг". И получил в ответ часто цитируемое ныне на разные лады злобное: "На деле это не мозг, а говно". "Тактический центр" - это объединение различных подпольных групп и организаций, тайно созданное в Москве для координации антибольшевистской деятельности. Просуществовал он недолго – меньше года, с апреля 1919 до февраля 1920, когда начались аресты его членов. В "деле", которым потрясал перед Александрой Толстой на первом допросе Яков Агранов, имелись такие показания историка и публициста Дмитрия Митрофановича Щепкина (не надо его путать с Николаем Николаевичем Щепкиным, к тому времени уже казненным в Петрограде):
В квартире Толстой я был на одном совещании... С ней ни в каких, ни в деловых, ни в личных отношениях не состоял. На совещании она не присутствовала
Владимир Тольц: Арестованный по тому же делу бывший товарищ министра внутренних дел во Временном правительстве Сергей Михайлович Леонтьев дополнял:
Действительно, первое заседание Тактического центра... происходило на квартире у Александры Толстой в Мерзляковском переулке. А. Толстая на заседании Центра не была. Больше на заседаниях в этой квартире я лично не был, и были ли там собрания, не знаю.
Владимир Тольц: Толстая тогда обману и шантажу Агранова не поддалась. В протоколе допроса записано:
Я отрицаю, что какие-либо политические группы заседали у меня на квартире с моего ведома и согласия. Кроме того, отрицаю свою принадлежность к какой-либо политической партии. Отрицаю факт хранения архива Мельгунова и о существовании такого архива ничего не знаю. А. Толстая
Владимир Тольц: Архив историка Сергея Мельгунова и явился, похоже, причиной, по которой Александра Львовна после допроса оказалась в одиночке. За девять дней до ареста Агранов докладывал Дзержинскому:
Заседания “Тактического центра” летом 1919 г. несколько раз происходили на квартире А.Л. Толстой, так как она считалась хорошо законспирированной. Есть большие основания предполагать, что на квартире А.Л. Толстой хранится скрываемый Мельгуновым архив Национального центра и Союза Возрождения. Мельгунов и Герасимов (по полученным сведениям) страшно беспокоятся провала А.Л. Толстой.
Владимир Тольц: Догадка Агранова основана была на показаниях внутрикамерной "наседки" - стукача, подсаженного к Мельгунову и Герасимову. В одиночке Александры Львовны "наседки" не было. Но имелось другое мощное орудие воздействия на заключенную. – Крысы, которые пытались вскарабкаться на постель.
Из воспоминаний Александры Толстой:
В ужасе, не помня себя, я бросилась к двери, сотрясая ее в припадке безумия, и вдруг ясно представила себе, что заперта, заперта одна, в темноте, с этими чудовищами. Волосы зашевелились на голове. Я вскочила на койку, встала на колени и стала биться головой об стену...
И вдруг, может быть, потому, что я стояла на коленях, на кровати, как в далеком детстве, помимо воли стали выговариваться знакомые, чудесные слова. “Отче наш”, и я стукнулась головой об стену, “иже еси на небесех”, опять удар, “да святится...” и когда кончила, начала снова.
Крысы дрались, бесчинствовали, нахальничали... Я не обращала на них внимания: “И остави нам долги наши...”. Вероятно, я как-то заснула...
Владимир Тольц: Протокол допроса Толстой на следующий день:
Мое предыдущее показание от 29 марта сего года является неправдивым в пункте первом предъявленных мне обвинений. А именно: я показала, что у меня на квартире никогда не происходили заседания Тактического центра. Заявляю, что у меня на квартире действительно с моего ведома и согласия устраивались заседания "антисоветского характера" в феврале – марте 1919 г. Я предоставляла квартиру по просьбе одного лица, фамилию которого назвать отказываюсь. Кто присутствовал на этих заседаниях, назвать отказываюсь. Сергей Михайлович Леонтьев на этих заседаниях бывал. Был также и Д.М. Щепкин.
Александра Толстая.
Владимир Тольц: Имя неназванного Александрой Львовной лица вскоре выяснилось из показаний Сергея Петровича Мельгунова:
Когда... участники искали помещение для заседаний, я просил разрешения у А.Л. Толстой в комнате правления Толстовского общества устраивать иногда маленькие заседания людей, которых она лично знает... На заседаниях А.Л. Толстая никогда не присутствовала, конечно, а иногда входила, принося чай...
Владимир Тольц: Тем временем друзья Александры Львовны хлопотали об ее освобождении. На имя председателя ВЧК Дзержинского было направлено такое заявление:
Толстовское общество в Москве, осведомившись, что дочь Л.Н. Толстого Александра Львовна Толстая арестована ВЧК и вот уже в течение около двух недель находится в заключении, обращается к Вам с убедительной просьбой употребить все свое влияние, чтобы содействовать скорейшему освобождению любимой дочери и душеприказчицы великого русского писателя.
Толстовское общество просит об освобождении Александры Львовны Толстой до суда (если таковой состоится) под поручительство правления Общества.
Толстовское общество глубоко уверено, что Александра Львовна Толстая не сделает ни малейшей попытки уклониться от суда и следствия, почему Общество и надеется, что его просьба будет удовлетворена ВЧК, – из уважения к памяти великого Толстого, имя которого дорого каждому мыслящему и культурному человеку и окружено любовью широких народных масс.
Председатель Н[иколай] Давыдов
Секретарь Вал[ентин] Булгаков
Владимир Тольц: Александру Львовну продержали в Лубянской тюрьме около двух месяцев – пока не сочли второстепенной преступницей. Только 21 мая 1920 Агранов подал Менжинскому рапорт:
По обстоятельствам дела считаю возможным освободить из-под стражи до суда гр. Толстую Александру Львовну, обвиняемую в участии в организации “Тактический центр”".
Владимир Тольц: "Освободить", – распорядился Менжинский.
Перед тем, как покинуть тюрьму, Александра Львовна написала громадными буквами на стене камеры:
"Дух человеческий свободен! Его нельзя ограничить ничем: ни стенами, ни решеткой!"
Владимир Тольц: В августе 1920 состоялся суд. Последнее слово подсудимой Толстой вполне соответствовало патетике общественных выступлений ее знаменитого отца.
Диктор: Я считаю, что все мы люди свободные и что этой свободы – внутри меня – ее никто меня лишить не может, ни стены Особого отдела, ни заключение в лагерь. Этот свободный дух – не та свобода, которая окружается штыками в свободной России, а это свобода моего духа, она останется при мне...
Владимир Тольц: Толстую приговорили к 3 годам заключения в концлагере. 19 руководителей и наиболее активных участников Тактического центра были приговорены к расстрелу. Но, - цитирую приговор Верховного ревтрибунала, - "принимая во внимание чистосердечное раскаяние их, более или менее полное, искреннее желание работать с Советской властью и принять участие в восстановлении разрушенного хозяйства, а также решительное осуждение ими вооруженных белогвардейских выступлений и иностранной интервенции", Верховный ревтрибунал постановил заменить им расстрел иными мерами наказания. В 1921 всех, кто не скрылся от суда, даже амнистировали. Но позже многие из них, кто не эмигрировал, были казнены или погибли в неволе.
В России сохранился черновик письма Александры Львовны Ленину из Новоспасского концлагеря:
Глубокоуважаемый Владимир Ильич!..
Мой отец, взглядов которого я придерживаюсь, открыто обличал царское правительство и все же даже тогда о ставался свободным... Не скрываю, что я не сторонница большевизма, я высказала свои взгляды открыто и прямо на суде, но я никогда не выступала и не выступлю активно против советского правительства, никогда не занималась политикой и ни в каких партиях не состояла. Что же дает право советскому правительству запирать меня в четыре стены, как вредное животное, лишая меня возможности работать с народом и для народа, который для меня дороже всего? Неужели этот факт, что два года тому назад на моей квартире происходили собрания, названия и цели которых я даже не знала?.. Я узнала только на допросе, что это были заседания Тактического центра.
Владимир Ильич! Если я вредна России, вышлите меня за границу. Если я вредна и там, то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте же меня влачить жизнь паразита, запертого в четырех стенах с проститутками, воровками, бандитами...
Владимир Тольц: Она покинула Россию в 1929-м. Разрешение на выезд подписал тот самый Луначарский, который некогда назначил ее "комиссаром Ясной Поляны". В Штатах она основала Толстовский фонд, всячески помогала сотням самых разных выходцев и беженцев из России – от Рахманинова и Набокова до советских невозвращенцев. Не раз выступала в программах Радио Свобода. Скончалась Александра Львовна Толстая в 1974. Ей было 95…
Имя Льва Николаевича Толстого мелькает в делах лубянских "литературоведов" не только в связи с его родственниками и Ясной Поляной. Куда чаще всплывает оно в делах, связанных с последователями учения Толстого – "толстовцами". И тут вновь и многократно мы встречаем имена Владимира Григорьевича Черткова и Валентина Федоровича Булгакова.
16 ноября 1920 года. Сообщение ЧК при Реввоенсовете 3-й армии (Западный фронт):
В городе Витебске арестованы 60 человек, члены Общества истинной свободы в духе Толстого, которые вели антисоветскую деятельность, агитировали, отказывались от участия в войне. Аресты продолжаются, ведется следствие. Это Общество имеет тесную связь с Москвой: с Чертковым, Булгаковым и др... Примите меры.
Владимир Тольц: А вот московские доносы. В столице в ту пору в Газетном переулке, д. №12 располагались толстовское Общество истинной свободы, Московское вегетарианское общество и Издательское общество друзей Толстого – со своей библиотекой, книжным магазином и столовой, служащей одновременно и клубом. А филиалы Общества истинной свободы – этой одной из первых правозащитных организаций в стране – работали во многих городах России, там выходили журналы и брошюры, в которых пропагандировались взгляды яснополянского мыслителя.
31 июля на лекции в Газетном переулке, дом 12 Чертков сравнил время Герцена с настоящим и заявил, что все осталось то же – насилие, война, разруха, пожары, болезни и т.д. Сказал, что крестьянство в настоящее время насилуется кучкой народа, пропитанной западными идеями Карла Маркса, что довело его до отчаяния... Заявил, что крестьяне теперь тянутся за хлебом духовным, а коммунистическая партия им ничего не дает, что единственный выход для крестьянства – это стряхнуть со своих плеч теперешнее правительство...
7 августа 1920 г. на совместном собрании с прибывшими из Англии квакерами, отвечая на вопрос, какое участие принимают толстовцы в строительстве новой жизни, Булгаков ответил: "Мы очень желаем принять участие в новом строительстве, организовывать общины-коммуны, но правительство желает, чтобы мы известную часть урожая ему отдавали, чего мы совершенно не желаем, кроме того, ставятся и другие препятствия в нашей работе".
На собрании толстовцев 14 августа Чертков заявил, что Советская власть – кровавое насилие над партиями и национальностями, определенно указал, что единственный способ борьбы с теперешней властью – отказ подчиниться ей.
.
На собрании 28 августа там же заявил, что гражданская война, последовавшая вслед за окончанием европейской, – результат неверия в бога. На том же собрании заявил, что крестьянство голодает, отдавая на войну все свои припасы. Пусть приходит Деникин, поляки, все равно, лишь бы не дрались. То есть кончилась бы война...
4 сентября на собрании, говоря о причинах, почему еще держится Советская власть, Чертков сказал, что главной причиной считает то, что заткнут рот всем, а иначе Советская власть и трех дней не продержалась бы... Булгаков выступил с информацией относительно расстрелов и других расправ правительства...
На собрании толстовцев 25 декабря 1920 г. Булгаков, говоря о диспуте с Луначарским, сказал, что сейчас все очевидней становится тяготение народа к учению Льва Толстого, а потому можно думать, что теперешняя насильственная власть будет свергнута, так как народ начинает просыпаться и видит, на какую дорогу он попал…
Владимир Тольц: В следующем 1921 г. все то же:
15 января состоялось собрание толстовцев в Газетном переулке. Чертков, говоря вначале на тему о боге и грехе, съехал затем по обычаю на Советскую власть. Начал жаловаться на те притеснения, которые терпят единомышленники из Общества истинной свободы, говорил о восьмидесяти расстрелянных за отказ от военной службы, говорил о непрекращающейся классовой борьбе и был недоволен тем, что компартия натравливает пролетариат на буржуазию. Чертков заявил, что такое раздутие классовой борьбы неправильно, что сейчас буржую живется тоже неважно, а потому лучше было бы примириться с ним и начать новую, действительно братскую жизнь. Дальше сказал, чтобы избавиться от греха, нужно просто отказаться повиноваться правительству...
19 сентября Чертков читал письмо Льва Толстого к индусу, где Толстой говорит, что государство состоит из маленькой кучки распоряжающихся и масс трудящихся. Дальше Чертков объяснял, что у нас сейчас власть захватили и всем распоряжаются большевики, для удержания своей власти настроившие ЧК. Этими словами вызвал большое одобрение присутствующих, хотя оно и не выразилось в шумной форме, так как все опасались это сделать, но перешептывались между собой, говоря: "Здесь все свои"…
На собрании толстовцев 25 ноября назвал правительство палачами и сказал, что все, кто служат этому правительству, также палачи. Говоря о каких-то истинных христианах, сказал, что надо учиться у них, что если бы нас, то есть думающих согласно с ним, было больше, мы бы восстали против правительства и смели бы его...
Владимир Тольц: Год 1922-й.
6 мая усиленно проповедовал на тему, что единственный работник – крестьянин, остальные все – шкурники, не исключая и правителей, едущих на его шее. Приглашал всех побросать города и идти на помощь крестьянству.
В июне сего года, говоря о квакерах-сектантах коммунистического толка, Чертков называл их настоящими коммунистами, говоря, что теперешние коммунисты – банда, захватившая власть, заставляющая себя защищать от посягательств на нее других, что настоящими коммунистами могут быть только сектанты, а не теперешние разбойники.
19 августа 1922 г. на собрании толстовцев – Газетный переулок,12 – выступил Булгаков на тему "Долой войну и пролитие братской крови". Говорил: "Мы должны никогда не иметь никакой вражды с Советской властью, а также не иметь с ней никаких близких и дружеских отношений и не давать государству материальной помощи".
Владимир Тольц: 2 декабря 1922–го на Лубянку поступает донос генерала Якова Александровича Слащева-Крымского. Да, да, того самого Слащева, который послужил прототипом генерала Романа Хлудова в булгаковском "Беге". Слащев, как известно, после бегства в Константинополь, прозябал там в нищете, пристрастился к морфию, и резко поносил Врангеля, за что по приговору суда чести был уволен от службы без права ношения мундира. Когда ВЦИК в ноябре 1921 объявил амнистию участникам Белого движения, Слащев вернулся в Крым и оттуда, как утверждают некоторые, "в личном вагоне Дзержинского" был доставлен в Москву, где стал преподавать тактику в школе комсостава РККА "Выстрел". Все это, повторяю, известно. А вот то, что Слащев стал секретным сотрудником ВЧК, я впервые прочел в книге Шенталинского "Донос на Сократа". Так вот что сообщил генерал-сексот, посетив собрание баптистов, на котором присутствовало 600 человек, и где толстовцы знакомили со своим учением:
Доклад делал Булгаков на тему "Личность в обществе", где указывал, что... Общество истинной свободы не является какой-либо парторганизацией, а является как практическое место для обмена мнений лиц всякого сословия, веры и партий. У нас есть и коммунисты, которые находятся на равных с нами правах.
Владимир Тольц: А вот как изложил Слащев выступление Владимира Черткова на том же собрании:
Как сказал Чертков:
– Это не личность в обществе, а общество в личности, так как член не отвечает за то или иное решение Совета... Мы, Общество истинной свободы, издавали журнал и брали ответственность на себя... Цель нашего общества в настоящем такова: бороться с насилием, защищать слабых, протестовать против казней, посещать тюрьмы и т.п. Вам также известно, что в настоящем многие отказываются от военной службы и платить налоги. Мы должны их подкреплять духом своим, а также бороться за свое существование, то есть расширять идеи нашего учителя Толстого. А для этого нужно хлопотать. Ведь вы знаете, что наше общество существует пять лет, принципиально, с тех пор, как дали свободу слова при Керенском – Первая революция, а потом обратно закрыли со Второй революции. И вот, я думаю, вам будет ясно, для чего мы объединились. "Деяния апостолов" говорят: "Тогда вы можете сделать свою цель, когда у вас будет одна душа", а однодушие и мысль мы можем сделать только здесь...
Владимир Тольц: Шенталинский считает, что этом высказывании Черткова, "Лубянка не могла не отметить формулу "не личность в обществе, а общество в личности", противоречащую коммунистической догме. И конечно же, факт неофициального объединения: ишь ты, проповедуют не Маркса и Ленина, а Толстого, апостолами его себя считают!"
Слащев продолжает:
Я подал записку, узнать, что означает толстовское общество, Булгаков ответил:
– Толстовское общество состоит из высших культурных лиц, председателем которого состоит сам Толстой, а цель – распространить идею учения Толстого...
Владимир Тольц: Слащев перечисляет этих "высших культурных лиц", которые доводят до ума простых людей мысли своего учителя: Чертков, Гусев, Страхов, Бирюков, Попов... и добавляет: "В пятницу будет сделан доклад о движении за границей духовного социализма толстовцев".
"Чаша терпения чекистов переполнилась", - заключает Виталий Шенталинский. И вскоре после доноса Слащева-Крымского, 8 декабря 1922 года, они произвели обыск на квартирах Черткова и Булгакова. Потребовали подписку о невыезде из Москвы. Булгаков такую дал, а вот Чертков наотрез отказался. Его привезли на Лубянку. Он отказался давать показания и там. Из протокола допроса:
На предъявленное мне предложение дать подписку о невыезде и явке по первому требованию властей я отвечаю, что, как не признаю по своим убеждениям никакой власти, в том числе и Советской, я никаких обязательств дать не могу и потому предложенную мне подписку подписать отказываюсь, но добавляю, что уезжать и вообще скрываться от власти я не собираюсь и не буду.
Владимир Тольц: Пригрозив - выпустили, надеясь, что станет тише. Но Чертков не унимался. Снова дернули на допрос. И опять не унимается:
Не признавая по своим религиозным убеждениям никакой насильственной государственной власти, не смотрю на этот так называемый "протокол" как на официальную бумагу, которую я был бы обязан подписать. Если же подписываю ее, то только как простое заявление, которое может устранить ненужные недоразумения.
Владимир Тольц: С Булгаковым тоже не легче. Из протокола допроса:
Мое отношение ко всякой власти безразличное по убеждениям религиозного анархизма в духе Толстого...
Владимир Тольц: Но участь обоих подследственных уже решена. И оформлена соответствующим заключением следователя Реброва:
Допрошенные обвиняемые Чертков, Булгаков... показали, что они никакой власти вообще не признают. На основании вышеизложенного нахожу, что... дальнейшее оставление их в пределах РСФСР вредно отразится на состоянии Красной Армии и экономическом положении Республики, а посему полагал бы: граждан... Булгакова и Черткова выслать в административном порядке из пределов РСФСР в Германию...
Владимир Тольц: "Согласен", – начертал на этом начальник 6-го отделения Секретного отдела ГПУ Евгений Тучков. (Да, да, тот самый Тучков, что десятилетиями ведал в органах религиозной политикой, изымал церковные ценности в 1921, получил "Заслуженного чекиста" за обновленческий раскол, был соавтором Декларации митрополита Сергия в 1927, руководил Союзом воинствующих безбожников, а умирая, в 1957 уже, пригласил к своему больничному одру патриархи Алексия…).
Однако тупость канцелярского шедевра Реброва взбесила Дзержинского. Красными чернилами подчеркнул он трижды повторенное "вообще":
Товарищу Тучкову. Я же просил Вас продумать хорошенько это заключение. Ведь мы встретим большой отпор, а у нас, кроме “вообще”, – ничего нет.
Владимир Тольц: Но другого обвинительного заключения так и не появилось. И ребровско-тучковского документа хватило чекистам, чтобы 27 декабря 1922 года вынести решение: выслать Черткова и Булгакова за границу на три года.
В то же время в ГПУ приходит письмо из Наркомата иностранных дел. Первый заместитель наркома Литвинов предупреждает чекистов:
Арест Черткова, несомненно, вызовет сильную агитацию за границей, в особенности в Англии. Мы уже начинаем получать запросы от наших полпредов, в связи с этим арестом. Прошу Вас сообщить причины ареста для контрагитации за границей.
Владимир Тольц: На Лубянке обеспокоились. Дело кончилось тем, что Черткова оставили в Москве. А вот с Булгаковым церемониться не стали. ВЦИК, рассмотрев его жалобу, подтвердил решение ГПУ – выслать! Не помогли ни протесты друзей-толстовцев, адресованные начальству, ни личное письмо Татьяны Львовны Толстой, направленное Каменеву.
Все эти прошения и Калинин, и Луначарский, и Каменев без комментариев переслали Дзержинскому. И "железный Феликс" продемонстрировал свою железную неумолимость: 30 марта 1923 года Булгаков покинул советскую Россию и обосновался в Чехословакии. ГПУ и там бдительно следило за ним. В 1926 Тучков представил начальству справку:
Булгаков до сегодняшнего дня остается убежденным противником Советской власти и ни на йоту не изменил своих убеждений, которые он лично характеризует так: "Я их (коммунистов) упрекал, еще живя в России, именно за то, что они были недостаточно коммунистичны". Учитывая всю контрреволюционность своих действий за границей, Булгаков требует гарантии неприкосновенности его личности...
Владимир Тольц: Ну, какие ему гарантии? Какие обещанные 3 года? Он вернулся лишь в 1949. Поселился в Ясной Поляне, стал служить хранителем Дома-музея Толстого. Там и умер в 1966. Ему было 79 лет… Чертков, издавший на родине Полное собрание сочинений Толстого в 90 томах (он сам отредактировал 72 из них), умер 30 годами раньше, в 1936.
Еще в начале 1990-х, встречаясь с писателями – членами той самой комиссии, от имени которой Виталий Александрович Шенталинский начал свое хождение в лубянские архивы с надеждой обрести там арестованное эпистолярное наследие сгинувших в ГУЛАГе собратьев по советскому писательскому цеху, я поражался их наивной, как мне казалось тогда, вере, что все некогда арестованные вместе с их авторами рукописи сохранились и непременно найдутся. "Ну, да, - говорил я, будучи знакомым с тем, как документы пропадают и в архивах, - это скорее надежда, вдохновленная булгаковским "рукописи не горят"; горят, и еще как! Велика вероятность, что доносов на писателей и доносов самих писателей друг на друга сохранилось в разы больше, нежели ненаписанных и недописанных романов, повестей, стихов, оказавшихся предметами доносительства…". Теперь, читая и перечитывая трилогию Шенталинского, я вижу, что так, похоже, и произошло. Однако должен признать, что некоторые из находок Шенталинского поразительны и неожиданны для меня, да и не только для меня. Вот например:
Диктор: Николай Александрович, ничего не могу сказать вам такого, чего бы я не сказал в моих книгах, из которых некоторые посылаю вам.
К вашему же положению относится преимущественно то, что вы найдете в книгах "На Каждый День" в отделах: 28 авг. и июля и 27 июня. Думаю, что если человек положит главную цель своей жизни в нравственном совершенствовании (не в служении людям, а в нравственном совершенствовании, последствием которого всегда бывает служение людям), то никакие внешние условия не могут мешать ему в достижении поставленной цели. Таков мой ответ на ваш вопрос. Что же касается до улучшения вашего материального положения, то я советовал бы вам описать, если это вам не тяжело, – свою жизнь, как можно правдивее. Рассказ о том, что приходится переживать молодым, освободившимся от суеверий людям из народа, очень мог бы быть поучителен для многих. Я знаю редакторов, которые с радостью поместят в своих изданиях такого рода рассказ, само собой разумеется, если он будет хорошо написан, и хорошо заплатят за него.
Владимир Тольц: Знаете, кто автор этого любезного письма? – Лев Толстой. Автограф (машинопись с размашистой собственноручной подписью классика) невостребованно хранился до января 1991-го в Чебоксарском управлении КГБ. И не один толстовед не знал об этом!
За что же чекисты арестовали письмо "зеркала русской революции", как хлестко и неточно окрестил Льва Николаевича Ленин? – В общем-то, как и многих других его младших собратьев по писательству, ни за что. Просто как сопутствующий материал, "приобщенный к делу". В 1937 арестовали адресата Толстого Николая Почуева, к тому времени служившего бухгалтером сельскохозяйственного техникума в городе Ядрин в Чувашии. Для него это был не первый арест. В первый раз повязали Почуева еще при "старом режиме", в 1909-м за участие в антиправительственной деятельности. Тогда его сослали в Оренбург, где будущий бухгалтер работал школьным учителем. Оттуда к яснополянскому мудрецу он и обратился с вечным вопросом, с каким обращалось к тому множество русских людей: как жить, в чем состоит главная цель жизни?
Виталий Шенталинский пишет:
Книги "На каждый день", о которых упоминается в письме, – сборник афоризмов и притч, составленный Толстым из произведений мыслителей разных времен и народов и собственных сочинений. По замыслу Толстого, это настольная книга для всякого, кто ищет смысл жизни, "Круг чтения" – на каждый день года, и читать ее следует не как обычную книгу, а постепенно, день за днем постигая заключенную в ней мудрость. Открыв книгу в тех местах, на которые указал Толстой, молодой учитель из Оренбурга мог извлечь для себя программу жизни, которую заповедал ему писатель. Лейтмотив ее – христианская вера, покаяние и нравственное совершенствование – как избавление от зла, царящего в мире и в человеке.
Другими словами, Толстой предостерегал своего адресата от революции, указывая на эволюцию как на естественный путь развития человеческой истории.
Владимир Тольц: Получается, что "зеркало русской революции" учило оренбургского учителя-революциониста вещам вполне "контрреволюционным" - не сворачивать на кривую дорожку бунтарства. А дальше все, как в сказке, которую, как теперь известно, мы были рождены, чтоб сделать былью. На свою голову… Не послушался Почуев советов премудрого "зеркальца" и, вернувшись в Чувашию по отбытии своего срока в Оренбурге, вновь занялся революционной деятельностью. Теперь его кумиром и учителем стал вовсе не Толстой, к тому времени скончавшийся, а Ульянов-Ленин, которому Почуев тоже писал письма. Его революционные заслуги соратники после Октябрьского переворота отметили тем, что в местном республиканском музее выставили его, Почуева, портрет. Ну и потом – опять же в авангарде. Первым вступил в колхоз. Ну, и сажали в 1937-м тоже одним из первых… Обвинили в том, что "вел контрреволюционную агитацию, направленную на срыв колхозного строительства". Приговор – 10 лет лагерей. Если верить справке в деле, умер в 1942 в лагере от "остановки сердечной деятельности". А письмецо Толстого, оказавшееся бесполезным и для адресата, и для следователя, ведшего его дело, никем кроме них нечитанное, еще почти полвека пролежало в архиве УКГБ по Чувашии, чтобы затем на излете горбачевской гласности отправиться в Москву на Лубянку, как свидетельство наступивших в органах "открытости" и "перестройки". С тем оно и было выдано Шенталинскому. Теперь его каждый желающий может прочесть. Но много ли таких найдется? И кому теперь, кроме десятка "толстоедов" пригодятся советы яснополянского старца?
Вообще-то имя Толстого и Ясная Поляна поминаются в лубянских бумагах неоднократно.
Диктор: Многоуважаемый Феликс Эдмундович!
В прошлую ночь арестовали и увезли на Лубянку дочь Льва Николаевича Толстого Александру Львовну Толстую. При обыске взяли у нее ее частную корреспонденцию. Сказали ей, что арестовали ее на основании доноса.
Зная, что А.Л. Толстая ни в каких политических заговорах не участвует и всецело поглощена работой над приготовлением к печати не изданных еще рукописей своего отца, полагаю, что здесь имеет место либо злостный оговор, либо какое-нибудь недоразумение. Во всяком случае, А.Л. Толстая не такой человек, чтобы скрываться от властей, и казалось бы, что дело ее можно было бы выяснить, не подвергая ее предварительному тюремному заключению. Тем более что здоровья она слабого, и заключение может иметь для нее плохие последствия.
В надежде, что Вы сочтете справедливыми эти соображения, решаюсь обратиться к Вам с просьбой, не признаете ли Вы возможным сделать распоряжение об освобождении А.Л. Толстой до выяснения того, не вызвано ли это дело действительно какой-нибудь ошибкой или недоразумением.
Я был бы Вам крайне благодарен, если бы Вы потрудились поручить сообщить мне Ваш ответ по одному из выше обозначенных телефонов.
Истинно уважающий Вас В. Чертков.
Владимир Тольц: Это письмо "железному Феликсу" написал 15 июля 1919 года близкий друг Толстого, редактор и издатель его произведений Владимир Григорьевич Чертков. Александру Львовну тем временем бестолково допрашивал какой-то безграмотный следователь, не умеющий даже фамилию Толстой без ошибок написать. Из протокола допроса:
Диктор: Я дочь Льва Николаевича Толстово, имею 35 лет от роду, девица. Получила домашнее образование в объеме курса гимназии.
Занимаюсь теперь изучением рукописей моего отца. И состою председательницей товарищества изучения и распространения произведений Льва Николаевича Толстого...
В политических партиях я не состою и ни одной из политических партий не сочувствую...
Владимир Тольц: Прочтя чертковское письмо, Дзержинский распорядился: "освободить". ("Напрасно, - ворчали позднее наиболее "свободомыслящие" чекисты, - не выпустили бы тогда, не было б с ней столько хлопот потом…"). Освободить-то освободили, и даже документы, изъятые у нее на квартире, вернули. Но часть их скопировали. Так оказалось в следственном деле, сразу после протокола на обыск, хранившееся у Александры Львовны письмо сестры из Ясной Поляны.
Были скопированы и сохранились в деле и еще два письма.
Первое адресовано Валентину Федоровичу Булгакову – бывшему секретарю Толстого, его ученику и последователю, заведующему толстовским музеем в Москве. Автор письма – он скрыл свое настоящее имя и подписался "Пуританин" – посвящает свое послание предполагаемому изданию полного собрания сочинений Толстого. "Идею эту – пишет Шенталинский, - пробивали и дети классика, создавшие Кооперативное товарищество изучения и распространения творений своего отца, и толстовцы, последователи его учения, – они объединились в Издательское общество друзей Толстого. Работали автономно, но общим для обеих групп, кроме осеняющего их великого имени, было фатальное отсутствие средств на издание. Тогда-то Общество, возглавляемое Владимиром Григорьевичем Чертковым (в письме "Пуританина" он фигурирует под инициалами "В.Г."), и решило обратиться за помощью к советского государству.
Из письма "Пуританина" Булгакову, апрель 1919 года:
Диктор: Насколько мне известно, соглашение В.Г. с так называемым "комиссаром просвещения" относительно издания теперь состоялось окончательно и, таким образом, первое полное собрание творений Толстого должно будет появиться с кровавым штемпелем, указывающим на прямую или косвенную причастность издания к тем, кто для всего мира является олицетворением всего самого страшного, самого отвратительного, что только есть и может быть в жизни.
Понимаете ли Вы, Валентин Федорович, весь трагический ужас такого положения, не укладывающегося ни в какие рамки ч е с т н о г о, непредвзятого мышления...
Мне так хочется просить Вас, чтобы Вы еще и еще заставили себя подумать, взвесив всю тяжесть ответственности, падающей на плечи всех вас, близких людей Льву Николаевичу, за тот ложный шаг, который делается В.Г., погружая творения Льва Николаевича в море горьких слез, принесенных земле прямыми и сознательными потомками Каина. И не очистятся никогда в истории людской эти чистые творения, если их не оберегут от страшного соседства люди, которым они вручены, как драгоценный алмаз, для сбережения и для передачи их ч и с т ы м и же всему свету. Вспомните, Валентин Федорович, разве выиграло христианство от того, что проповедь его производилась при посредстве насилия, хотя при том и провозглашалось знаменитое "Во славу Божию"...
Исполняя долг перед своей совестью и перед памятью Льва Николаевича, я теперь обращаюсь в Вам как к самому молодому и, следовательно, более чуткому из учеников Льва Николаевича, чтобы Вы сделали все от себя возможное и помешали сделке, от которой смех дьявола прогремит по всему свету и которая в руки грядущих мракобесов даст оружие непреоборимое. Если же, допустим, Вы здесь сделать ничего не можете... то Ваш долг публично заявить о своей позиции, если она иная, чем позиция В.Г. Такое же разумное, что Вы могли сделать, если бы пожелали, то это устроить хотя бы в том же Политехническом музее публичное обсуждение вопроса, предложив вниманию широкого народа тему: надлежит ли издавать сочинения Толстого на деньги, взятые у большевиков? Само собой разумеется, такое собеседование, по весьма понятным причинам, следует сделать для имеющих выступать без обязательства называть себя. Еще лучше на том же заседании произвести референдум записками...
Д о с т о и н с т в о и с м ы с л творений Толстого определенно требуют, чтобы они были в первый раз изданы на средства, собранные путем добровольных пожертвований среди всех народов, которым известно имя Льва Толстого...
Не подписываю я своего имени потому, что не в имени дело. Пусть мой голос прозвучит так же, как не умирающая, вечно бодрствующая человеческая совесть...
Владимир Тольц: Виталий Шенталинский считает, что это "высокопарное и нравоучительное" письмо "смахивает на провокацию". Его подозрения усиливаются и текстом второго письма того же автора – адресованного на сей раз Черткову:
Диктор: Владимир Григорьевич... С прискорбием я должен заметить, что факт Вашего денежного союза с убийцами начинает косвенно отражаться и на настроении посетителей Ваших бесед; и наиболее вдумчивые из них проникаются более чем недоумением по поводу совершаемого Вами поступка... Принадлежа к частым (я не могу сказать постоянным) посетителям собрания Общества истинной свободы и прислушиваясь к разговорам между слушателями, я могу отметить, например, такое суждение одного лица:
– Как же это так, – говорило одно лицо другому, – Владимир Григорьевич сам указывал не раз, что большевики являются врагами всего русского народа и их ненавидит народ, за исключением разве убийц и воров, – а теперь он сам вдруг заключает договор с этими врагами народа и даже подыскивает оправдание своему поступку. Интересно, что сказал бы на это Лев Толстой?
И вот что отвечал собеседник:
– Я думаю, что Владимир Григорьевич не заключил бы договора, если бы его к тому не вынуждали материальные обстоятельства. Жить-то всем хочется, и расходы огромные, а где же денег наберешься? Вот и приходится идти на службу к большевикам...
Сколько в этих двух суждениях горькой правды или неправды, предоставляю судить Вам самому. По-видимому, союз с убийцами и отвратительными развратителями не может пройти бесследно ни для кого, – даже для тех, у кого щитом служит чистое имя Льва Николаевича Толстого.
Владимир Тольц: Публикуя оба эти письма "Пуританина", Виталий Шенталинский комментирует их содержание так: "Собрать толстовцев в Политехническом музее, в двухстах метрах от Лубянки, и провести открытый референдум об их отношении к советской власти – кому такое может придти в голову? Не самой ли Лубянке – чтобы одним махом засветить своих врагов!"
Так или иначе, последовавшие за тем события свидетельствуют, что Ясная Поляна привлекла к себе высочайшее внимание властей. Туда в сопровождении пышной свиты, в которую входил даже кинооператор прибыл сам Калинин. Пил чай с Татьяной Львовной Толстой, вязавшей в это время веревочные подошвы к туфлям, разглагольствовал о тяжести бремени власти… Практичная Александра Львовна воспользовалась этим высочайшим вниманием. Графиня направилась к наркому просвещения Луначарскому и предложила ему превратить Ясную Поляну в музей, подобный Дому Гете в Германии. Луначарский, занятый в то время позированием скульптору, на секунду расслабился и театральным голосом продиктовал стенографистке распоряжение о назначении Толстой Александры Львовны "комиссаром Ясной Поляны". Затем драматург-нарком вновь застыл в прежней позе. А ошеломленная графиня-комиссар вместе с новеньким мандатом смущенно удалилась…
А 28 марта 1920 года в московскую квартиру Александры Толстой вновь явилась ЧК. Виталий Шенталинский пишет:
К ней приехал с двумя военными какой-то щуплый молодой человек, поразивший ее своей внешностью: в бархатной куртке, бледный, томный, с вьющимися каштановыми волосами до плеч. На недоуменный вопрос представился:
– Художник-футурист.
– И... чекист?
– Да, и сотрудник ЧК.
В ордере на арест, хранящемся в следственном деле, указана его фамилия – Любохонский. Художника такого мы не знаем, так что ему суждено остаться в памяти в качестве чекиста. Подписал ордер другой "художник" – бывший беллетрист, а теперь глава Особого отдела ВЧК Менжинский.
Владимир Тольц: Да, да! С тех самых ранних советских пор чекисты любили искусства и служителей муз. Но "странною любовью". Можно припомнить, как своеобразно общался с Мандельштамом и Есениным Блюмин. И Якова Агранова – любовника возлюбленной Маяковского Лили Брик тоже. И именно этот самый Агранов ночью после обыска допрашивал Александру Львовну на Лубянке. Так она узнала, в чем обвиняется теперь. Снова цитата из книги Шенталинского "Донос на Сократа":
Как-то друзья попросили у нее разрешения провести в квартире, где размещалось Толстовское общество и жила она сама, какое-то собрание. Что это было за собрание, она толком не знала, понимала, что политическое, но вопросов не задавала, а когда входила в комнату угостить чаем, все замолкали.
Теперь оказалось, что она – соучастница опасных преступников, деятелей антисоветского "Тактического центра", искоренением которого занималась ВЧК. <…>
Владимир Тольц: "Дело Тактического центра", по которому в ночь с 28 на 29 марта 1920 года оказалась на Лубянке Александра Львовна Толстая, - особая, трагическая страница истории сопротивления российской интеллигенции советской власти. В нем можно найти имена выдающихся деятелей своего времени – политиков, экономистов, историков, медиков… Среди них Петр Бернгардович Струве и Николай Николаевич Щепкин, Николай Иванович Астров и Николай Александрович Бердяев, Венедикт Александрович Мякотин и Семен Леонтьевич Маслов, Сергей Петрович Мельгунов и Александр Александрович Кизеветтер, Лев Борисович Кафенгауз, Яков Маркович Букшпан и многие, многие другие. Пытаясь защитить их от казни (а многие к тому времени уже были казнены), Горький написал Ленину: "Мы, спасая свои шкуры, режем голову народа, уничтожаем его мозг". И получил в ответ часто цитируемое ныне на разные лады злобное: "На деле это не мозг, а говно". "Тактический центр" - это объединение различных подпольных групп и организаций, тайно созданное в Москве для координации антибольшевистской деятельности. Просуществовал он недолго – меньше года, с апреля 1919 до февраля 1920, когда начались аресты его членов. В "деле", которым потрясал перед Александрой Толстой на первом допросе Яков Агранов, имелись такие показания историка и публициста Дмитрия Митрофановича Щепкина (не надо его путать с Николаем Николаевичем Щепкиным, к тому времени уже казненным в Петрограде):
В квартире Толстой я был на одном совещании... С ней ни в каких, ни в деловых, ни в личных отношениях не состоял. На совещании она не присутствовала
Владимир Тольц: Арестованный по тому же делу бывший товарищ министра внутренних дел во Временном правительстве Сергей Михайлович Леонтьев дополнял:
Действительно, первое заседание Тактического центра... происходило на квартире у Александры Толстой в Мерзляковском переулке. А. Толстая на заседании Центра не была. Больше на заседаниях в этой квартире я лично не был, и были ли там собрания, не знаю.
Владимир Тольц: Толстая тогда обману и шантажу Агранова не поддалась. В протоколе допроса записано:
Я отрицаю, что какие-либо политические группы заседали у меня на квартире с моего ведома и согласия. Кроме того, отрицаю свою принадлежность к какой-либо политической партии. Отрицаю факт хранения архива Мельгунова и о существовании такого архива ничего не знаю. А. Толстая
Владимир Тольц: Архив историка Сергея Мельгунова и явился, похоже, причиной, по которой Александра Львовна после допроса оказалась в одиночке. За девять дней до ареста Агранов докладывал Дзержинскому:
Заседания “Тактического центра” летом 1919 г. несколько раз происходили на квартире А.Л. Толстой, так как она считалась хорошо законспирированной. Есть большие основания предполагать, что на квартире А.Л. Толстой хранится скрываемый Мельгуновым архив Национального центра и Союза Возрождения. Мельгунов и Герасимов (по полученным сведениям) страшно беспокоятся провала А.Л. Толстой.
Владимир Тольц: Догадка Агранова основана была на показаниях внутрикамерной "наседки" - стукача, подсаженного к Мельгунову и Герасимову. В одиночке Александры Львовны "наседки" не было. Но имелось другое мощное орудие воздействия на заключенную. – Крысы, которые пытались вскарабкаться на постель.
Из воспоминаний Александры Толстой:
В ужасе, не помня себя, я бросилась к двери, сотрясая ее в припадке безумия, и вдруг ясно представила себе, что заперта, заперта одна, в темноте, с этими чудовищами. Волосы зашевелились на голове. Я вскочила на койку, встала на колени и стала биться головой об стену...
И вдруг, может быть, потому, что я стояла на коленях, на кровати, как в далеком детстве, помимо воли стали выговариваться знакомые, чудесные слова. “Отче наш”, и я стукнулась головой об стену, “иже еси на небесех”, опять удар, “да святится...” и когда кончила, начала снова.
Крысы дрались, бесчинствовали, нахальничали... Я не обращала на них внимания: “И остави нам долги наши...”. Вероятно, я как-то заснула...
Владимир Тольц: Протокол допроса Толстой на следующий день:
Мое предыдущее показание от 29 марта сего года является неправдивым в пункте первом предъявленных мне обвинений. А именно: я показала, что у меня на квартире никогда не происходили заседания Тактического центра. Заявляю, что у меня на квартире действительно с моего ведома и согласия устраивались заседания "антисоветского характера" в феврале – марте 1919 г. Я предоставляла квартиру по просьбе одного лица, фамилию которого назвать отказываюсь. Кто присутствовал на этих заседаниях, назвать отказываюсь. Сергей Михайлович Леонтьев на этих заседаниях бывал. Был также и Д.М. Щепкин.
Александра Толстая.
Владимир Тольц: Имя неназванного Александрой Львовной лица вскоре выяснилось из показаний Сергея Петровича Мельгунова:
Когда... участники искали помещение для заседаний, я просил разрешения у А.Л. Толстой в комнате правления Толстовского общества устраивать иногда маленькие заседания людей, которых она лично знает... На заседаниях А.Л. Толстая никогда не присутствовала, конечно, а иногда входила, принося чай...
Владимир Тольц: Тем временем друзья Александры Львовны хлопотали об ее освобождении. На имя председателя ВЧК Дзержинского было направлено такое заявление:
Толстовское общество в Москве, осведомившись, что дочь Л.Н. Толстого Александра Львовна Толстая арестована ВЧК и вот уже в течение около двух недель находится в заключении, обращается к Вам с убедительной просьбой употребить все свое влияние, чтобы содействовать скорейшему освобождению любимой дочери и душеприказчицы великого русского писателя.
Толстовское общество просит об освобождении Александры Львовны Толстой до суда (если таковой состоится) под поручительство правления Общества.
Толстовское общество глубоко уверено, что Александра Львовна Толстая не сделает ни малейшей попытки уклониться от суда и следствия, почему Общество и надеется, что его просьба будет удовлетворена ВЧК, – из уважения к памяти великого Толстого, имя которого дорого каждому мыслящему и культурному человеку и окружено любовью широких народных масс.
Председатель Н[иколай] Давыдов
Секретарь Вал[ентин] Булгаков
Владимир Тольц: Александру Львовну продержали в Лубянской тюрьме около двух месяцев – пока не сочли второстепенной преступницей. Только 21 мая 1920 Агранов подал Менжинскому рапорт:
По обстоятельствам дела считаю возможным освободить из-под стражи до суда гр. Толстую Александру Львовну, обвиняемую в участии в организации “Тактический центр”".
Владимир Тольц: "Освободить", – распорядился Менжинский.
Перед тем, как покинуть тюрьму, Александра Львовна написала громадными буквами на стене камеры:
"Дух человеческий свободен! Его нельзя ограничить ничем: ни стенами, ни решеткой!"
Владимир Тольц: В августе 1920 состоялся суд. Последнее слово подсудимой Толстой вполне соответствовало патетике общественных выступлений ее знаменитого отца.
Диктор: Я считаю, что все мы люди свободные и что этой свободы – внутри меня – ее никто меня лишить не может, ни стены Особого отдела, ни заключение в лагерь. Этот свободный дух – не та свобода, которая окружается штыками в свободной России, а это свобода моего духа, она останется при мне...
Владимир Тольц: Толстую приговорили к 3 годам заключения в концлагере. 19 руководителей и наиболее активных участников Тактического центра были приговорены к расстрелу. Но, - цитирую приговор Верховного ревтрибунала, - "принимая во внимание чистосердечное раскаяние их, более или менее полное, искреннее желание работать с Советской властью и принять участие в восстановлении разрушенного хозяйства, а также решительное осуждение ими вооруженных белогвардейских выступлений и иностранной интервенции", Верховный ревтрибунал постановил заменить им расстрел иными мерами наказания. В 1921 всех, кто не скрылся от суда, даже амнистировали. Но позже многие из них, кто не эмигрировал, были казнены или погибли в неволе.
В России сохранился черновик письма Александры Львовны Ленину из Новоспасского концлагеря:
Глубокоуважаемый Владимир Ильич!..
Мой отец, взглядов которого я придерживаюсь, открыто обличал царское правительство и все же даже тогда о ставался свободным... Не скрываю, что я не сторонница большевизма, я высказала свои взгляды открыто и прямо на суде, но я никогда не выступала и не выступлю активно против советского правительства, никогда не занималась политикой и ни в каких партиях не состояла. Что же дает право советскому правительству запирать меня в четыре стены, как вредное животное, лишая меня возможности работать с народом и для народа, который для меня дороже всего? Неужели этот факт, что два года тому назад на моей квартире происходили собрания, названия и цели которых я даже не знала?.. Я узнала только на допросе, что это были заседания Тактического центра.
Владимир Ильич! Если я вредна России, вышлите меня за границу. Если я вредна и там, то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте же меня влачить жизнь паразита, запертого в четырех стенах с проститутками, воровками, бандитами...
Владимир Тольц: Она покинула Россию в 1929-м. Разрешение на выезд подписал тот самый Луначарский, который некогда назначил ее "комиссаром Ясной Поляны". В Штатах она основала Толстовский фонд, всячески помогала сотням самых разных выходцев и беженцев из России – от Рахманинова и Набокова до советских невозвращенцев. Не раз выступала в программах Радио Свобода. Скончалась Александра Львовна Толстая в 1974. Ей было 95…
Имя Льва Николаевича Толстого мелькает в делах лубянских "литературоведов" не только в связи с его родственниками и Ясной Поляной. Куда чаще всплывает оно в делах, связанных с последователями учения Толстого – "толстовцами". И тут вновь и многократно мы встречаем имена Владимира Григорьевича Черткова и Валентина Федоровича Булгакова.
16 ноября 1920 года. Сообщение ЧК при Реввоенсовете 3-й армии (Западный фронт):
В городе Витебске арестованы 60 человек, члены Общества истинной свободы в духе Толстого, которые вели антисоветскую деятельность, агитировали, отказывались от участия в войне. Аресты продолжаются, ведется следствие. Это Общество имеет тесную связь с Москвой: с Чертковым, Булгаковым и др... Примите меры.
Владимир Тольц: А вот московские доносы. В столице в ту пору в Газетном переулке, д. №12 располагались толстовское Общество истинной свободы, Московское вегетарианское общество и Издательское общество друзей Толстого – со своей библиотекой, книжным магазином и столовой, служащей одновременно и клубом. А филиалы Общества истинной свободы – этой одной из первых правозащитных организаций в стране – работали во многих городах России, там выходили журналы и брошюры, в которых пропагандировались взгляды яснополянского мыслителя.
31 июля на лекции в Газетном переулке, дом 12 Чертков сравнил время Герцена с настоящим и заявил, что все осталось то же – насилие, война, разруха, пожары, болезни и т.д. Сказал, что крестьянство в настоящее время насилуется кучкой народа, пропитанной западными идеями Карла Маркса, что довело его до отчаяния... Заявил, что крестьяне теперь тянутся за хлебом духовным, а коммунистическая партия им ничего не дает, что единственный выход для крестьянства – это стряхнуть со своих плеч теперешнее правительство...
7 августа 1920 г. на совместном собрании с прибывшими из Англии квакерами, отвечая на вопрос, какое участие принимают толстовцы в строительстве новой жизни, Булгаков ответил: "Мы очень желаем принять участие в новом строительстве, организовывать общины-коммуны, но правительство желает, чтобы мы известную часть урожая ему отдавали, чего мы совершенно не желаем, кроме того, ставятся и другие препятствия в нашей работе".
На собрании толстовцев 14 августа Чертков заявил, что Советская власть – кровавое насилие над партиями и национальностями, определенно указал, что единственный способ борьбы с теперешней властью – отказ подчиниться ей.
.
На собрании 28 августа там же заявил, что гражданская война, последовавшая вслед за окончанием европейской, – результат неверия в бога. На том же собрании заявил, что крестьянство голодает, отдавая на войну все свои припасы. Пусть приходит Деникин, поляки, все равно, лишь бы не дрались. То есть кончилась бы война...
4 сентября на собрании, говоря о причинах, почему еще держится Советская власть, Чертков сказал, что главной причиной считает то, что заткнут рот всем, а иначе Советская власть и трех дней не продержалась бы... Булгаков выступил с информацией относительно расстрелов и других расправ правительства...
На собрании толстовцев 25 декабря 1920 г. Булгаков, говоря о диспуте с Луначарским, сказал, что сейчас все очевидней становится тяготение народа к учению Льва Толстого, а потому можно думать, что теперешняя насильственная власть будет свергнута, так как народ начинает просыпаться и видит, на какую дорогу он попал…
Владимир Тольц: В следующем 1921 г. все то же:
15 января состоялось собрание толстовцев в Газетном переулке. Чертков, говоря вначале на тему о боге и грехе, съехал затем по обычаю на Советскую власть. Начал жаловаться на те притеснения, которые терпят единомышленники из Общества истинной свободы, говорил о восьмидесяти расстрелянных за отказ от военной службы, говорил о непрекращающейся классовой борьбе и был недоволен тем, что компартия натравливает пролетариат на буржуазию. Чертков заявил, что такое раздутие классовой борьбы неправильно, что сейчас буржую живется тоже неважно, а потому лучше было бы примириться с ним и начать новую, действительно братскую жизнь. Дальше сказал, чтобы избавиться от греха, нужно просто отказаться повиноваться правительству...
19 сентября Чертков читал письмо Льва Толстого к индусу, где Толстой говорит, что государство состоит из маленькой кучки распоряжающихся и масс трудящихся. Дальше Чертков объяснял, что у нас сейчас власть захватили и всем распоряжаются большевики, для удержания своей власти настроившие ЧК. Этими словами вызвал большое одобрение присутствующих, хотя оно и не выразилось в шумной форме, так как все опасались это сделать, но перешептывались между собой, говоря: "Здесь все свои"…
На собрании толстовцев 25 ноября назвал правительство палачами и сказал, что все, кто служат этому правительству, также палачи. Говоря о каких-то истинных христианах, сказал, что надо учиться у них, что если бы нас, то есть думающих согласно с ним, было больше, мы бы восстали против правительства и смели бы его...
Владимир Тольц: Год 1922-й.
6 мая усиленно проповедовал на тему, что единственный работник – крестьянин, остальные все – шкурники, не исключая и правителей, едущих на его шее. Приглашал всех побросать города и идти на помощь крестьянству.
В июне сего года, говоря о квакерах-сектантах коммунистического толка, Чертков называл их настоящими коммунистами, говоря, что теперешние коммунисты – банда, захватившая власть, заставляющая себя защищать от посягательств на нее других, что настоящими коммунистами могут быть только сектанты, а не теперешние разбойники.
19 августа 1922 г. на собрании толстовцев – Газетный переулок,12 – выступил Булгаков на тему "Долой войну и пролитие братской крови". Говорил: "Мы должны никогда не иметь никакой вражды с Советской властью, а также не иметь с ней никаких близких и дружеских отношений и не давать государству материальной помощи".
Владимир Тольц: 2 декабря 1922–го на Лубянку поступает донос генерала Якова Александровича Слащева-Крымского. Да, да, того самого Слащева, который послужил прототипом генерала Романа Хлудова в булгаковском "Беге". Слащев, как известно, после бегства в Константинополь, прозябал там в нищете, пристрастился к морфию, и резко поносил Врангеля, за что по приговору суда чести был уволен от службы без права ношения мундира. Когда ВЦИК в ноябре 1921 объявил амнистию участникам Белого движения, Слащев вернулся в Крым и оттуда, как утверждают некоторые, "в личном вагоне Дзержинского" был доставлен в Москву, где стал преподавать тактику в школе комсостава РККА "Выстрел". Все это, повторяю, известно. А вот то, что Слащев стал секретным сотрудником ВЧК, я впервые прочел в книге Шенталинского "Донос на Сократа". Так вот что сообщил генерал-сексот, посетив собрание баптистов, на котором присутствовало 600 человек, и где толстовцы знакомили со своим учением:
Доклад делал Булгаков на тему "Личность в обществе", где указывал, что... Общество истинной свободы не является какой-либо парторганизацией, а является как практическое место для обмена мнений лиц всякого сословия, веры и партий. У нас есть и коммунисты, которые находятся на равных с нами правах.
Владимир Тольц: А вот как изложил Слащев выступление Владимира Черткова на том же собрании:
Как сказал Чертков:
– Это не личность в обществе, а общество в личности, так как член не отвечает за то или иное решение Совета... Мы, Общество истинной свободы, издавали журнал и брали ответственность на себя... Цель нашего общества в настоящем такова: бороться с насилием, защищать слабых, протестовать против казней, посещать тюрьмы и т.п. Вам также известно, что в настоящем многие отказываются от военной службы и платить налоги. Мы должны их подкреплять духом своим, а также бороться за свое существование, то есть расширять идеи нашего учителя Толстого. А для этого нужно хлопотать. Ведь вы знаете, что наше общество существует пять лет, принципиально, с тех пор, как дали свободу слова при Керенском – Первая революция, а потом обратно закрыли со Второй революции. И вот, я думаю, вам будет ясно, для чего мы объединились. "Деяния апостолов" говорят: "Тогда вы можете сделать свою цель, когда у вас будет одна душа", а однодушие и мысль мы можем сделать только здесь...
Владимир Тольц: Шенталинский считает, что этом высказывании Черткова, "Лубянка не могла не отметить формулу "не личность в обществе, а общество в личности", противоречащую коммунистической догме. И конечно же, факт неофициального объединения: ишь ты, проповедуют не Маркса и Ленина, а Толстого, апостолами его себя считают!"
Слащев продолжает:
Я подал записку, узнать, что означает толстовское общество, Булгаков ответил:
– Толстовское общество состоит из высших культурных лиц, председателем которого состоит сам Толстой, а цель – распространить идею учения Толстого...
Владимир Тольц: Слащев перечисляет этих "высших культурных лиц", которые доводят до ума простых людей мысли своего учителя: Чертков, Гусев, Страхов, Бирюков, Попов... и добавляет: "В пятницу будет сделан доклад о движении за границей духовного социализма толстовцев".
"Чаша терпения чекистов переполнилась", - заключает Виталий Шенталинский. И вскоре после доноса Слащева-Крымского, 8 декабря 1922 года, они произвели обыск на квартирах Черткова и Булгакова. Потребовали подписку о невыезде из Москвы. Булгаков такую дал, а вот Чертков наотрез отказался. Его привезли на Лубянку. Он отказался давать показания и там. Из протокола допроса:
На предъявленное мне предложение дать подписку о невыезде и явке по первому требованию властей я отвечаю, что, как не признаю по своим убеждениям никакой власти, в том числе и Советской, я никаких обязательств дать не могу и потому предложенную мне подписку подписать отказываюсь, но добавляю, что уезжать и вообще скрываться от власти я не собираюсь и не буду.
Владимир Тольц: Пригрозив - выпустили, надеясь, что станет тише. Но Чертков не унимался. Снова дернули на допрос. И опять не унимается:
Не признавая по своим религиозным убеждениям никакой насильственной государственной власти, не смотрю на этот так называемый "протокол" как на официальную бумагу, которую я был бы обязан подписать. Если же подписываю ее, то только как простое заявление, которое может устранить ненужные недоразумения.
Владимир Тольц: С Булгаковым тоже не легче. Из протокола допроса:
Мое отношение ко всякой власти безразличное по убеждениям религиозного анархизма в духе Толстого...
Владимир Тольц: Но участь обоих подследственных уже решена. И оформлена соответствующим заключением следователя Реброва:
Допрошенные обвиняемые Чертков, Булгаков... показали, что они никакой власти вообще не признают. На основании вышеизложенного нахожу, что... дальнейшее оставление их в пределах РСФСР вредно отразится на состоянии Красной Армии и экономическом положении Республики, а посему полагал бы: граждан... Булгакова и Черткова выслать в административном порядке из пределов РСФСР в Германию...
Владимир Тольц: "Согласен", – начертал на этом начальник 6-го отделения Секретного отдела ГПУ Евгений Тучков. (Да, да, тот самый Тучков, что десятилетиями ведал в органах религиозной политикой, изымал церковные ценности в 1921, получил "Заслуженного чекиста" за обновленческий раскол, был соавтором Декларации митрополита Сергия в 1927, руководил Союзом воинствующих безбожников, а умирая, в 1957 уже, пригласил к своему больничному одру патриархи Алексия…).
Однако тупость канцелярского шедевра Реброва взбесила Дзержинского. Красными чернилами подчеркнул он трижды повторенное "вообще":
Товарищу Тучкову. Я же просил Вас продумать хорошенько это заключение. Ведь мы встретим большой отпор, а у нас, кроме “вообще”, – ничего нет.
Владимир Тольц: Но другого обвинительного заключения так и не появилось. И ребровско-тучковского документа хватило чекистам, чтобы 27 декабря 1922 года вынести решение: выслать Черткова и Булгакова за границу на три года.
В то же время в ГПУ приходит письмо из Наркомата иностранных дел. Первый заместитель наркома Литвинов предупреждает чекистов:
Арест Черткова, несомненно, вызовет сильную агитацию за границей, в особенности в Англии. Мы уже начинаем получать запросы от наших полпредов, в связи с этим арестом. Прошу Вас сообщить причины ареста для контрагитации за границей.
Владимир Тольц: На Лубянке обеспокоились. Дело кончилось тем, что Черткова оставили в Москве. А вот с Булгаковым церемониться не стали. ВЦИК, рассмотрев его жалобу, подтвердил решение ГПУ – выслать! Не помогли ни протесты друзей-толстовцев, адресованные начальству, ни личное письмо Татьяны Львовны Толстой, направленное Каменеву.
Все эти прошения и Калинин, и Луначарский, и Каменев без комментариев переслали Дзержинскому. И "железный Феликс" продемонстрировал свою железную неумолимость: 30 марта 1923 года Булгаков покинул советскую Россию и обосновался в Чехословакии. ГПУ и там бдительно следило за ним. В 1926 Тучков представил начальству справку:
Булгаков до сегодняшнего дня остается убежденным противником Советской власти и ни на йоту не изменил своих убеждений, которые он лично характеризует так: "Я их (коммунистов) упрекал, еще живя в России, именно за то, что они были недостаточно коммунистичны". Учитывая всю контрреволюционность своих действий за границей, Булгаков требует гарантии неприкосновенности его личности...
Владимир Тольц: Ну, какие ему гарантии? Какие обещанные 3 года? Он вернулся лишь в 1949. Поселился в Ясной Поляне, стал служить хранителем Дома-музея Толстого. Там и умер в 1966. Ему было 79 лет… Чертков, издавший на родине Полное собрание сочинений Толстого в 90 томах (он сам отредактировал 72 из них), умер 30 годами раньше, в 1936.