Кристина Горелик: Всемирный день борьбы со СПИДом отмечается 1 декабря. В сегодняшней моей передаче я хочу рассказать не столько о ВИЧ-инфекции, про которую уже много рассказывала в своих прошлых передачах, сколько о необычном диагнозе, который родился в российских тюрьмах: ТурбоВИЧ. Так ласково называют его российские заключенные: туберкулез плюс ВИЧ-инфекция. Переполненные тюремные камеры как нельзя лучше подходят для быстрого распространения двух заболеваний. ТурбоВИЧ – это практически смертный приговор.
В первой части передачи я дам слово людям, которые имеют диагноз ТурбоВИЧ, их родственникам и специалистам. Во второй части буду говорить с представителями общественных организаций, того самого "Третьего сектора", которые занимаются проблемами людей с ТурбоВИЧ.
Итак, представляю первого сегодняшнего участника нашей передачи: бывшего заключенного Дмитрия. У Дмитрия – ТурбоВИЧ. Он получил его, уже сидя в тюрьме. Приговорили Дмитрия к 12 годам строгого режима за убийство. Ему, можно сказать, повезло - его освободили раньше. "Умирать на воле", - как он сам говорит.
Дмитрий: На момент поступления в места лишения свободы я был совершенно здоров, то есть у меня все тесты, все анализы были проведены. При поступлении это обязательная процедура – гепатит, ВИЧ, сдается кровь, все это тестируется, заводится карточка амбулаторная, соответственно.
Кристина Горелик: Туберкулеза тоже не было?
Дмитрий: Туберкулеза у меня не было, ВИЧ-инфекции не было, гепатита у меня тоже не было.
Кристина Горелик: А как узнали, что у вас туберкулез?
Дмитрий: Узнал я о том, что у меня туберкулез, через несколько лет. То бишь после следственного изолятора меня этапировали в колонию исправительную в Ленинградскую область. Как узнал через несколько лет, туберкулез у меня нашли в 2005 году, то есть я год содержался в исправительной колонии.
Кристина Горелик: А вы не знали?
Дмитрий: Я об этом не знал. И два года я пробыл в этой колонии, уже будучи больным туберкулезом, я об этом тоже ничего не знал.
Кристина Горелик: А когда узнали, что у вас ВИЧ?
Дмитрий: Уже находясь в колонии, через полугода.
Кристина Горелик: У вас, получается, ТурбоВИЧ?
Дмитрий: ТурбоВИЧ. Дело в том, что в Карелии, на тот момент в республике ВИЧ-инфицированных практически не было, если было, то очень мало, и соответственно, отношение было как к прокаженным. Я почему сделал ударение на само учреждение, потому что даже при поступлении туда, чтобы режим соблюдался в колонии и чтобы подавить волю осужденных, прямо выталкивали сотрудники администрации руками осужденных или сами, помещение заливали раствором хлорки, может быть даже с добавлением аммиака. Квалифицировалось это как уборка, обыкновенная уборка спецсредствами. На самом деле раствор был сильный, это все испарялось, людям было нечем дышать, слизистые раздражались. У кого легкие были слабоваты, действительно был процесс, туберкулезный процесс усиливался.
Кристина Горелик: Зачем это делали, как вы думаете?
Дмитрий: Чтобы слушались, чтобы исполняли режим, чтобы исполняли команды. На тот момент в силе был сектор дисциплины и порядка. Непослушание расценивалось как нарушение, каралось взысканиями разными. заносилось в личное дело.
Кристина Горелик: Вы сейчас об этом говорите, а тогда не могли об этом рассказать?
Дмитрий: Можно сказать, что репрессии были бы. Находясь там, поднять какие-то вопросы касаемо того, о чем я сейчас рассказываю, практически невозможно. Приезжает комиссия допустим в колонию, проходит по всем казармам или по всем баракам, соответственно, всех содержащихся предупреждают: не дай бог, у кого-нибудь будет какой-нибудь вопрос. У вас все нормально. Если у кого-то какой-то вопрос будет, значит это "добрый вечер" – это вечер потерян. Это уборка дополнительная опять же спецсредствами, либо с мылом паши. Замыливали лестницу, допустим, два этажа и осужденных гоняли вверх и вниз про лестнице с тряпкой и ведром определенными командами. То есть фактически бегал без остановки. Нарушается дыхание от этого. Покурить выходили на улицу, фуфайка мокрая, ботинки мокрые.
Кристина Горелик: В тюрьмах лечения никакого нет, говорит Дмитрий.
Дмитрий: Они не знали, что такое антиретровирусная терапия, не было специалистов. Лечили методами гробим все – печень, почки, все гробим, независимо, какой иммунитет, лечим чисто туберкулез. Печеночные плохие, ничего страшное, главное, вылечим туберкулез. Люди умирали от того, что больная печень, ВИЧ-инфекция наступала.
Кристина Горелик: Вы видели таких людей?
Дмитрий: Конечно. Я работал, занимая должность санитара, выносил трупы, я видел, как они умирали.
Кристина Горелик: Его слова подтверждает Анастасия, невеста Михаила. 7 декабря у них свадьба. Регистрироваться и справлять ее молодожены будут в тюрьме. Ведь жених Анастасии - заключенный.
Несмотря на ВИЧ-инфекцию и гепатит, никаких обследований Михаилу в тюрьме врачи не делали уже почти год. Говорит Анастасия.
Анастасия: Мой любимый находится на данный момент в колонии Башкортостана. Когда я пыталась добиться для него ВИЧ-терапии, он находился еще в Питере. С сентября 2010 до февраля пыталась доказать врачам, что ВИЧ нуждается в лечении. Они совершенно не хотели обращать внимания. Это маленькая часть жалоб, которые написаны. В итоге в феврале этого года мне удалось отправить в его больницу, где ему назначили терапию. Потом я писала много жалоб по всем инстанциям, чтобы терапию продолжали давать.
Кристина Горелик: Тюремные врачи не хотели?
Анастасия: Тюремные.
Кристина Горелик: А что говорили?
Анастасия: Говорили, что не считают ВИЧ заболеванием, он не нуждается в лечении, не видят каких-либо показаний. Хотя у него на момент назначения терапии было всего 70 клеток. В итоге увезли в Башкортостан и до настоящего момента ему не было сделано ни одного повторного анализа, то есть совершенно неизвестно, эффективна ли схема лечения или нет. Никаких анализов, ничего не делают. Единственный плюс, что терапия дается. Неизвестно, помогает схема лечения или не помогает. На данный момент я готова обращаться в суд, потому что, сами понимаете, с февраля и до настоящего времени анализы не делали. У меня лучшая подруга, есть ее заявление, что мы с ней вместе, она тоже согласна на активные боевые действия. В Крестах в Питере совершенно еще хуже. Диету, которая им положена, дают только во время проверки, то есть две недели покормили и больше ничего не делается. При поступлении осматривался медицинскими работниками. Диагноз "ВИЧ-инфекция, спонтанная ремиссия без терапии. В настоящее время, учитывая данные объективного осмотра, у Кузнецова состояние здоровья удовлетворительное".
Кристина Горелик: Кто подписал?
Анастасия: Кравчук, заместитель начальника колонии. Вылечил ВИЧ, все прекрасно, лечить ничего не нужно.
Кристина Горелик: Несмотря на диагноз ТурбоВИЧ, суды крайне редко "актируют", то есть освобождают из тюрьмы тяжелобольных людей по состоянию здоровья.
Те, кому повезло, попадают в отделения ТурбоВИЧ туберкулезных больниц.
Дмитрию повезло.
Дмитрий: Суд решает, отпустить пациента на свободу или нет. Но это отдельная история, там очень много надо документов, личное дело, чтобы было в идеале. Если там нарушения действующие, либо человек себя никак не проявил в самодеятельных организациях, которые на тот момент уже отменили, если человек находится при смерти, как он может себя проявить, где он может заработать какие-то поощрения, если он не понимает, ничего не соображает, он кашляет, у него температура, он не может выйти на промзону поработать.
Кристина Горелик: Вы в таком состоянии были?
Дмитрий: К счастью, я успел заработать поощрения, мне пришлось работать три с половиной года без выходных. Я числился в самодеятельных организациях, работал санитаром в стационаре. То есть у меня личное дело было идеальным, можно так сказать. Только из-за этого меня освободили. Только из-за того, что родители собрали документы, справки, что они меня заберут, обеспечат уход, что они не против, больница примет меня после освобождения меня на лечение, если бы этой справки не было, формулировка была бы такая: социально опасен для общества, является разносчиком туберкулеза, и не освободили бы. То есть этот повод является, чтобы не отпустить человека по статье 81.
Кристина Горелик: Вам повезло?
Дмитрий: Просто повезло. У меня справка из больницы пришла за два часа суда. Она могла придти и через три. Так как у меня остаток большой, с 12 лет 5 лет, 7 лет я отсидел, пять оставил, то есть если бы справка не пришла, судья, посмотрев на мой остаток, мог подумать: он мало посидел, пусть посидит подольше. Написал бы такую формулировку, и все. Такие случаи были, их очень много. Состояние здоровья такое, где не выдерживаешь. Врачи, посмотрев мои данные, историю болезни, так сказали: жить тебе осталось два года, тебя бесполезно лечить. Таблетки тебе не помогают, лечить нечем, у тебя резистентность.
Кристина Горелик: У Дмитрия появился шанс выжить, и он им воспользовался. Год пролежал во 2 городской туберкулезной больнице Санкт-Петербурга. Отделение для людей с ТурбоВич. Потом его выписали и направили на учет в туберкулезный диспансер.
Дмитрий: Там фактически не лечат, отсутствуют медикаменты, физиатры не умеют элементарно читать снимки. Конкретно в моем диспансере такая ситуация, я не буду говорить о районном диспансере, не знают, как назначать схему лечения. Хорошо, что я проконсультировался, я приезжаю в больницу, консультируюсь с физиатрами, они прекрасно знают болезнь, рекомендуют препараты, количество, дозировки. Только за счет этого я получаю лечение. В диспансере бесполезно лечиться городском.
Кристина Горелик: Дмитрий ходит по улицам северной столицы с открытой формой туберкулеза.
Дмитрий: По ВИЧ-инфекции, у меня ВИЧ в такой стадии, что мне не нужна терапия, у меня мало вирусной нагрузки, достаточно большой иммунитет.
Кристина Горелик: А на улице как? Вас отпустили, вы не заразный?
Дмитрий: Нет, я заразный.
Кристина Горелик: А почему отпустили тогда?
Дмитрий: Я таблетки принимаю, бактерии, которые попадают в атмосферу, более-менее этими таблетками погашаются, становятся не вредными.
Кристина Горелик: Дмитрий не побоялся заявить о своем диагнозе. Но кто еще может похвастаться, что аккуратно принимает таблетки, гуляя по российским улицам с открытой формой туберкулеза? Таких, как Дмитрий, единицы. Чаще бывает совсем по-другому.
Дмитрий: С туберкулезом по улицам ходит очень много людей, и многие даже сами не подозревают о том, что у них туберкулез. Симптомы достаточно сглажены, похоже на простуду. Если человек не обследуется, не хочет обследоваться, некогда, может ничего не знать. У меня есть знакомый, он знает, что у него туберкулез, он работает в такси достаточно солидной фирмы. Сами представьте, что может получить человек, севший достаточно за приличные деньги в машину и поговорив, подышав атмосферой, которая находится в салоне автомобиля. Так же каждый день ездим в транспорте, кто-то кашляет, чихает. На рынках открытые продукты, мясо, фрукты, овощи, все оседает на них. Проблема глобальная. А очень мало пациентов, получив диагноз "туберкулез" в местах лишения свободы, таблетки не хотят принимать. Не знают опасность этого всего. Это не только мест лишения свободы касается, даже люди на свободе получают таблетки в диспансере, врач говорит, что схема такая-то, принимать надо столько-то. Таблетки сильно действуют, побочные эффекты, тошнота, чувствуют после приема не очень хорошо. Естественно, человек думает: зачем буду принимать таблетки ,от которых плохо себя чувствую, я лучше выкину, не буду ничего принимать, скажу, что принял. У него процесс идет. Или захочется выпить на таблетку рюмку, а там не совместимость.
Кристина Горелик: В отделении для ТурбоВИЧ городской туберкулезной больницы №2 Санкт-Петербурга – 60 коек. Все заполнены. Говорит Светлана Гаврилова, социальный работник городской туберкулезной больницы №2.
Светлана Гаврилова: Если брать по отделениям, то одно четвертое отделение заполнено женщинами, получившие ВИЧ-инфекцию половым путем, в основном это после 30 лет возраст, оставшаяся половина пациентов из мест лишения свободы и где-то одна треть люди, которые получили ВИЧ путем приема наркотиков.
Кристина Горелик: Те, которые в тюрьме, у них, как правило, ТурбоВИЧ?
Светлана Гаврилова: Да, потому что, если грубо говорить, то тюрьма является культивированием туберкулеза и устойчивая форма к лекарствам в наших российских тюрьмах. Потому что условия содержания, очень тесно, темно, никакой поддержки иммунитета, лечения, обследования и так далее, дают возможность туберкулезу процветать.
Кристина Горелик: Скажите, в каком состоянии поступают сюда больные ТурбоВИЧем после тюрьмы?
Светлана Гаврилова: В основном в тяжелом состоянии. То есть это в основном люди после активирования, которые перенаправляются сюда на лечение дальнейшее. И конечно, люди в тяжелом состоянии, с большой долей распада легких и тяжелое и психологическое, и социальное положение, отсутствие паспорта, только выписка, и физически очень тяжелое состояние.
Кристина Горелик: Всех удается спасти после тюрьмы?
Светлана Гаврилова: Нет, конечно. Около трехсот человек в год поступает и примерно одна треть - летальный исход. Причем ответственность, я считаю, в низкой диагностике, пока диагностируют, к каким препаратам устойчива палочка, распад легких идет полным ходом. Эти вещи современными методами можно сократить, но таких закупок нет - это считается достаточно дорого для нашего бюджета. Нужно современное оборудование, чтобы оно покупалось, а не отбивалось бабло. Например, случай Дмитрия – это уникальный случай. Потому что обладать высоким сознанием, высокой мотивацией к лечению после той мясорубки, которую проходишь в тюрьме, как я вижу, это очень большая редкость. Потому что психика человека после тюрьмы оказывается сломанной. И ломают не только диагнозы ВИЧ-инфекция, туберкулез и так далее, но и условия содержания, вся атмосфера, режим и так далее. То есть тюрьма - это по идее ограничение права человека - ограничение свободы передвижения. А в наших тюрьмах человек оказывается полностью бесправным. Ни права на медицинское лечение, ни права на медицинскую помощь, ни права на питания, ни достоинства содержания.
Кристина Горелик: Что происходит в больнице, что вы видите, чему вы являетесь свидетелем?
Светлана Гаврилова: Что я вижу на данный момент, что человек чаще всего из мест лишения свободы поступает с устойчивыми формами. Назначается первый ряд препаратов туберкулезных, которые далеко не всегда помогают и работает, потом второй, который тоже далеко не всегда помогает и работает. То есть благодаря назначению терапии против ВИЧ-инфекции удается приподнять иммунитет, бывает такое, и на фоне приподнятого иммунитета пытается бороться с туберкулезом. В основном нет, очень частая смертность. То есть люди выписываются умирать. То есть процентовку я вам не скажу, но в Димином случае, я считаю, это очень большая редкость.
Кристина Горелик: Те, кто выжил, выписываются и направляются для наблюдения в местные туберкулезные диспансеры. Другими словами, выходят на российские улицы.
Светлана Гаврилова: Туберкулез на данный момент можно встретить где угодно, начиная от метро, кончая - люди не знают, что с ними происходит. К сожалению, ситуация такая, что это все замалчивалось. У нас город без туберкулеза - такое указание, такая трансляция информационная. Но в данный момент туберкулез вышел за пределы людей, которые вышли из мест лишения свободы. Сам по себе город далеко не самый благополучный климатически город, Санкт-Петербург один из лидирующих городов России по распространению ВИЧ-инфекции и туберкулеза. ВИЧ-инфекция вышла за пределы социальных групп, людей, занимающихся сексом за деньги или людей, употребляющих наркотики. Туберкулез ложится шикарно на это все. Я считаю, что этой эпидемия, с ней надо глобально бороться, организованно. Во-первых, нужна информация о туберкулезе, а ее мало. Нужна мотивация людей, зачем делать флюорографию. Допустим, вышло распоряжение обязательно раз в год делать флюорографию. Плюс сама система здравоохранения – очередь, хамское обращение. Они получили результаты, что у тебя происходит, что с этими результатами потом делать? То есть организация такая. С ВИЧ-инфекцией то же самое. Сейчас народу чуть-чуть больше об этом знает. Люди боятся идти проверяться на ВИЧ. У меня была пациентка, которая здесь одна из первых моих пациенток умерла, она о ВИЧ-инфекции узнала на последней стадии туберкулеза. Долго лечила пневмонию. Классический пример: женщина социально благополучная, замужем, долго лечили от пневмонии, пока в конце концов не решили проверить на туберкулез, о ВИЧ-инфекции она узнала уже здесь.
Кристина Горелик: По данным Роспотребнадзора, в России в 2010 году впервые выявлен активный туберкулез более чем у 99 тысяч человек, при этом заболеваемость туберкулезом детей до 14 лет по сравнению с предыдущим годом увеличилась на 5,3%...
По данным Федерального Центра по профилактике и борьбе со СПИДом, за последний год наблюдается почти 10% рост зарегистрированных людей с ВИЧ-инфекцией. Всего же официально зарегистрировано чуть более 600 тысяч ВИЧ-положительных.
В российских тюрьмах 55 с половиной заключенных имеют диагноз ВИЧ, 45 000 – активную стадию туберкулеза. У более 5 тысяч человек - ТурбоВИЧ, заявляют в Фонде “Российское здравоохранение”.
Я продолжаю передачу, посвященную ТурбоВИЧ, людям, имеющим положительный ВИЧ-статус плюс туберкулез. Подобный диагноз зародился в российских тюрьмах, и ко-инфекция уже вышла за пределы закрытых учреждений. Почему такие темпы распространения турбоВИЧ в России, какие действия властей этому способствуют, и как можно было бы изменить ситуацию, об этом я беседую с Александрой Волгиной, организатором несанкционированных акций протеста ВИЧ-активистов, координаторы движения "Пациентский контроль" и Марией Годлевской, руководителем Благотворительного фонда "Свеча", самоорганизации людей, живущих с ВИЧ.
Почему ТурбоВИЧ связывают больше с тюрьмой?
Мария Годлевская: Потому что мер профилактики практически никаких в тюрьме нет. Людьми, которые находятся в заключении, практически никогда не занимаются в плане лечения. У нас есть диагностическая больница в Санкт-Петербурге, которая занимается конкретно диагностикой. Тюремная больница имени Гааза, она занимается выявлением, то есть диагностирует то или иное заболевание, но она не предназначена для лечения. И собственно лечить они не обязаны. Поэтому получается, что большей частью профилактики нет в тюрьме, каких-либо мер профилактических, типа проветривания, витаминов там, минус стресс, наверное, тоже никогда в наших тюрьмах не будет. Естественно, очень ужатые метры для заключенных, там никогда не будет 8 метров на человека.
Кристина Горелик: А ТурбоВИЧ, там больше квадратных метров должно быть, чем у здоровых заключенных.
Александра Волгина: Должно быть – это ключевое слово, и вторая часть заключается в том, что опять-таки сочетание с ВИЧ-инфекцией, на фоне ВИЧ-инфекции. То есть при нормальном уровне иммунитета риск развития туберкулеза один, при сниженном иммунитете, то есть напрямую зависит, что в тюрьме нет лечения по ВИЧ. Если бы было лечение по ВИЧ адекватное, нормальное, то тогда и таких бы темпов развития ТурбоВИЧ не было. То есть здесь все цепляет одно за другое. Опять-таки туберкулез на фоне ВИЧ-инфекции лечится совершенно по-другому, по-другому протекает и все это идет.
Мария Годлевская: Мало того, чаще всего внелегочный туберкулез, он более свойственен людям с ВИЧ-инфекций, который может в любом месте развиться, в сердце, печени.
Александра Волгина: Его диагностировать очень сложно, потому что всем делают снимки легких, не делают все остальное.
Мария Годлевская: Мокроту редко кому делают.
Александра Волгина: И мокрота тоже не выдаст туберкулез лимфоузлов.
Кристина Горелик: Это должны быть какие-то специалисты, которые все делают?
Александра Волгина: Это еще одна очень тяжелая часть, потому что люди, которые специализируются именно на туберкулезе в сочетании с ВИЧ, их и на воле немного. У УФСИН нет мощности диагностировать все это дело, нет лаборатории, нет возможности делать анализы, нет возможностей лечебных, предоставлять лечение, что по ВИЧ, что по туберкулезу и нет специалистов. То есть фактически всей этой базы нет.
Мария Годлевская: В их задачу входило только охранять их, пока они отбывают свой срок наказания, делать все возможное, чтобы человек оставался в заключении и не сбежал. Поэтому наша пенитенциарная система полностью не готова к лечению как таковому. Мало того, вопросы с актированием, то есть смены меры пресечения в виду невозможности оказания медицинской помощи нормальным образом, принимает все равно судья, то есть человек, который в медицинских вопросах никаким образом не шарит.
Кристина Горелик: Как у нас смертельно больных людей держат в тюрьме и не отпускают на свободу – это мы знаем. Гулевич, Канкия, а до этого Магнитский – это все фамилии, известные вам, наверное.
Мария Годлевская: Ситуация абсолютно такая же. Допустим, есть колония на Латышских стрельцов, она относится к Невскому району. Суд Невского района практически никогда никого не актировал, менял меру пресечения в виду неоказания медпомощи нормальным образом.
Александра Волгина: У нас было несколько случаев. Там нужно идеальное личное дело, там нужно, чтобы все было закрыто, там огромное количество справок, некоторые из которых, не имея родственников или кого-то на воле, кто поможет тебе, сделать невозможно.
Мария Годлевская: Бывает хуже. Бывают колонии и прокурор ходатайствует о том, чтобы человека актировать. Это наш случай тоже из Архангельска. Жена с Питера, занималась мужем из Архангельска и ему отказали. Он с туберкулезом не в уме и так далее, его хотели актировать, чтобы перевести в Питер и лечить. Колония, прокурор.
Александра Волгина: Они просили, они понимают, что он у них умрет. Более того, есть такая история с лечением ВИЧ-инфекции, что изначально в рамках пенитенциарной системы этим тоже занимались СПИД-центры - это было в их ведении. Потом в один прекрасный момент вышло постановление, и эти две службы развели. Если раньше Минздрав отвечал и получал финансирование на лечение заключенных, то теперь эти деньги уходят в УФСИН, соответственно СПИД-центры не могут услуги оказывать, потому что не получают финансирование, они не могут брать пациентов.
Кристина Горелик: Ни за что не поверю, что вы, которые каждые несколько месяцев устраиваете несанкционированные митинги у Минздрава, потребуете отдать Минздраву обратно лечение заключенных.
Мария Годлевская: Минздраву бы не хотелось, но у УФСИНа надо забирать. Потому что там нет никакой возможности, инфраструктуру надо строить годы и годы. То есть здесь дело не в том, что в УФСИН нехорошие люди, они никого не хотят лечить. Они правда не могут этого сделать. То есть это было очень немудрое решение отдавать лечение в эту часть. Потому что СПИД-центры худо-бедно, но справлялись с этим, приезжали специалисты из СПИД-центра, которые знают, как лечить. Анализы отправлялись в СПИД-центры, которые умеют делать диагностику. Полностью наработать эту базу УФСИНу невозможно. Когда пришел проект Глобального фонда, пытались эти системы срастить и построить их вместе. И на самом деле из этого получалось во многих регионах. Дальше указом развели, а связи остались. Люди пытаются все равно друг другу во всем помогать, слава богу, есть неравнодушные медики и с одной стороны, гражданские врачи, и с другой стороны в пенитенциарной системе, они пытаются каким-то образом что-то с этим придумать. Если бы можно было отдать на откуп территориям, то можно бы было что-то из этого придумать, эти связи узаконить.
Кристина Горелик: Почему тогда это все было передано УФСИНу из Минздрава и зачем - главное?
Александра Волгина: Невозможно ответить.
Кристина Горелик: Сколько Глобальный фонд приложил усилий и денег, чтобы вот эту систему построить.
Александра Волгина: Я помню, как обучали, приезжали врачи, я лично вела тренинги, обучали. Они просто в один прекрасный момент два года назад взяли и все передали. Идея была может быть и неплохая - сделать отдельную систему медицинскую, улучшение, реформы, которые идут в пенитенциарной системе, улучшения условий содержания, улучшение обеспечения медицинского, очень хорошие цели, я с ними согласна на все сто. Но только на чем, если нет никакой базы - это же невозможно сделать. И пока вы делаете реформы, давайте пользоваться теми ресурсами, какие есть. Тогда пусть гражданское здравоохранение этим занимается, когда вы будете готовы, давайте к этому перейдем. Но нельзя было так бросить людей. У нас каждый раз из хорошей мысли почему-то получается что-то не очень симпатичное. На самом деле было бы смешно, если бы не было так грустно, потому что люди пишут в полном отчаянии, как правило, в тяжелом состоянии, и никакой правды добиться в этом во всем нельзя. Еще ведь идет очень сильная подтасовка. Одно дело доказывать отсутствие лечения на свободе, и то это очень трудно сделать, обратиться в суд и что-то доказать. Другое дело, доказывать в местах лишения свободы. Если написано, что лечение получил, документ, то все, ты его получил, и ни одна прокурорская проверка ничто не может доказать. То есть фактически по обращениям, если говорить, я сейчас буду очень жесткие, циничные вещи говорить, но это так, лучше всего в суд подаются дела под названием "уже труп", а еще лучше родственники человека, который умер. Потому что пока ты там сидишь, пытаешься что-то делать, очень редко какие-то дела доходят до логического завершения.
Кристина Горелик: Откуда вы узнали об этой проблеме?
Мария Годлевская: К нам стали поступать звонки от людей, которые находятся в местах лишения свободы, и стали они особо яро поступать после сюжета с Эдуардом Разиным, который пытался с системой пенитенциарной спорить о неоказании медпомощи. Он находился на Латышских стрелков, колония прямо в городе есть около метро "Ладожская", пока находился в больнице, он нам прислал несколько фотографий людей, которые тоже лежат в ожидании лечения. У них нет родственников, которые бы побегали, куда-то позвонили. Это, конечно, что-то, эти фотографии: совершенно худые, ростом явно метр 80, а весом 35 килограмм. Его сейчас, прямо сегодня нужно переводить в нормальный стационар. Но он находился с огромным сроком, и проблема у Эдуарда была одна – это срок 17 лет. Просто так 17 лет не дают. И было очевидно, что как бы Эдуарду плохо ни было в больнице, когда его в больницу отправили, его никто не освободит по актированию, потому что 17 шлет. И лечить его тоже нечем, и родственников у него нет, которые могут с воли ему купить таблетки и так далее. Он детдомовский и нет никакой возможности закупить препараты, допустим, в лечебницу.
Прошла прокурорская проверка, она только сейчас кончилась, был снят начальник медчасти ФСИН. Он действительно снят, под следствием находится, сейчас временная замена из Москвы приехала. Но это ничего не меняет, потому что один человек, сидящий в кабинете, подписывающий бумажки, остается крайним. В ситуации, когда, допустим, мы говорим о регионах, где далеко находятся колонии друг от друга или от города 800 километров, туда должны были быть закуплены лаборатории для диагностики. Аппаратура таких фирм уже не продается, то есть она древняя. Мало того, если даже что-то покупать, оно стоит дороже в два раза. Ко всему прочему сейчас ключевое - ставок, кто будет заниматься тестированием, нет. И тест-система тоже в бюджет не вбита, то есть гадать мы на этих аппаратах будем или как мы будем выявлять? То есть один человек оказался крайним. Наверняка не он эту бумажку подписывал, а ее подписывали в ГУИНе, как обычно подписывают все бумажки.
Кристина Горелик: Аналогия с Сергеем Магнитским, когда начался шум, то сейчас признали виновным врачей за неоказание медицинской помощи. В принципе да, действительно, они не оказали, но все равно это одно из самых низших, последних звеньев.
Александра Волгина: Точно так же у нас перебои на воле, надо давать на местный СПИД-центр. Хотя всем понятно, что здесь ни причем. Здесь то же самое происходит.
Мария Годлевская: По сути получается, мы недавно были в Саблино, единственной женской колонии Питера, и разговаривали с медиками. Получается таким образом, что врачи ездят со СПИД-центра - это личная инициатива врачей, и получается, у нас есть два СПИД-центра, один городской, другой областной. С областными клиентками, которые находятся в заключении, с ними проблема тестирование сделать, с городскими все нормально, всех тестируют.
Александра Волгина: Рядом с тобой сидит девушка, она городская, ей сделают тест, а ты областная, поэтому тебе не сделают. Сидите вы с ней вместе в областной колонии, может быть похожее преступление совершили, ты помрешь, она не очень.
Мария Годлевская: Если говорить о других делах, которые были, я телефон подчищала, периодически удаляю телефоны ненужные, смотрю: "Елена, сын умер в тюрьме", "Наталья брат умер в тюрьме". У меня пометки, потому что людей огромное количество звонит. И в какой-то момент я поняла, что там телефонов 20 людей, которые умерли. Пока человек находится в заключении он ничего никому доказать не сможет. И даже его родственник, собственно говоря, должен обладать недюжинными волевыми способностями, чтобы, во-первых, дойти до суда, во-вторых вынести все отмазы, по-другому не назвать, тех же чиновников, которые не будут хотеть брать от него заявление в суд, юристов, которые будут пытаться переубедить и не подавать. Опять же медицинские документы практически невозможно из тюрьмы забрать в том виде, в каком они были при смерти человека. То есть это должны быть фотографии, как калининградской случай, там удалось сфотографировать ребят, которых сильно били в колонии. С разбитыми головами, им поставили всем сердечный приступ. Хорошо, что успели сфотографировать трупы, и потом этому была сильная огласка придана. И все бумажки подделываются и везде пишется, что отказался от лечения. Совершенно недавно мы были вынуждены отказать клиенту в сопровождении. Потому что колония находится за 300 километров от города, во-вторых, куда он ни подавал, везде приходил ответ, что была проверка и все нормально, лечение ему оказывается. Плюс ситуация в том, что первая схема препаратов, которую он пил, давалась ему с перебоями и в какой-то момент времени стало понятно, что это все резистентно, то есть эту схему пить бесполезно. Ему до сих пор назначают, он пишет отказ, что мне нужно эти препараты пить, они мне не помогут. Мы предлагали парню таблетки, он их сам не пьет. То есть получается, что практически доказать правоту заключенного невозможно. Бумаги с его подписями есть об отказах в препаратах, проверки, проведенные прокуратурой, есть, а человек умирает по факту.
Александра Волгина: Этот парень, таких и так немного, но это пермская область, он сидит достаточно далеко, триста километров от Перми, теперь все уже действительно приплыли. Потому что ехать к нему не может никто, все проверки прошли, все хорошо, и с парнем этим нечем помочь. Я смотрю на телефон, когда он звонит, и уже даже не беру трубку, мне нечего ему конкретно сказать. Я ему уже говорила, что мне нечего сказать, он не слышит, и я его понимаю. Потому что для него это смертный приговор. Даже случаи, которые мы считаем успешными, когда ребята обратились, мы тут всем миром калининградские активисты, московские активисты, все вместе по этому поводу устроили бучу, написали кучу писем, обращений. Они написали в блог президенту. Прошла одна проверка. У них были родственники, кто готов отстаивать, тоже прошла одна проверка прокурорская, сказали, что все в порядке, потому что у них было написано "лечение получил". Нам казалось, победа, все хорошо. Через полгода опять начали давать один препарат из трех. Что, начинать это все по новой? Неимоверных усилий все это. Получается, что даже те случаи, которые нам кажется, что что-то удалось сделать, фактически ничего не меняют. То есть полная беззащитность и полное бесправие. Никаких средств оказания помощи, никаких средств защиты нет. Невозможно всем управлять имперскими методами. Чем больше идет местного самоуправления, тем больше возможности сделать в конкретных случаях. Потому что между собой люди остаются людьми, и они больше готовы как-то друг другу помочь, как-то прикрыть. Пример взаимодействия СПИД-центров с УФСИНом об этом говорит, что наши структуры на местном уровне легче, проще договариваются. Пока договорятся на федеральном уровне, кто будет лечить зеков, мы все помираем уже.
Мария Годлевская: 700 тысяч в данный момент находятся в тюрьмах России - это население города.
Кристина Горелик: А из них сколько имеют ТурбоВИЧ?
Мария Годлевская: В данный момент времени в Саблино сидит тысяча женщин, из них 470 ВИЧ-положительные.
Александра Волгина: Последние цифры по ВИЧ-положительным заключенным: 55 687 человек ВИЧ-положительных, ВИЧ плюс туберкулез 5154 с установленным диагнозом и 45 тысяч заключенных с активной стадией туберкулеза.
Кристина Горелик: А что это за данные, откуда они?
Александра Волгина: Это данные дает Российский фонд здравоохранения, но такие же данные я видела у Рейнера. Меня больше всего удивляет, что действительно людям кажется, что можно построить какой-то колпак и как-то отделить от себя всех ужасных наркоманов, изгоев и нехороших людей. Это эпидемия, эпидемию невозможно отделять одну от другой. Надо было останавливать эпидемию среди наркопотребителей ВИЧ до того, как она ушла в общую популяцию, можно было останавливать до. Наверное, нельзя это изолировать, можно это лечить, можно профилактировать и тогда можно снять эпидемию. Но невозможно это сделать так, чтобы было отдельно. Я сама употребляла наркотики, я знаю, как это выглядит - это те же самые кафе, это те же самые "Макдональдсы" и так далее, где люди употребляют наркотики. Учитывая, что сейчас большое количество людей с открытой формой туберкулеза находится среди нас, ходят в те же кафе, едят в тех же ресторанах, что и мы все, то получить туберкулез не так уж сложно. И это невозможно отделить одно от другого, мы не в безвоздушном пространстве находимся. Если люди считают, что у них есть деньги, положение и все остальное, их дети учатся в тех же университетах, ходят по тем же улицам, они не смогут отделить. Что такое лечение туберкулеза? Год надо провести в больнице - это очень трудно сделать, даже если ты никаких наркотиков не употребляешь. А если ты что-то употребляешь, ты там год не выдержишь никогда. Таким образом с не долеченной, с резистентной формой люди отправляются обратно на улицу.
То есть здесь или выстраивать нормальную систему лечения, привлечения пациентов, как это делают на Западе, есть система ДОЦ, она работает. Это контроль приема лекарств, люди приходят за этими лекарствами, они не должны находиться в стационаре. Они приходят, там есть специальные мероприятия по лечению химической зависимости, которые помогали во всем, в том числе заместительная терапия. Только таким образом это можно делать. Человек приходит, он лечит несколько заболеваний, он приходит лечить не просто туберкуле, надо понимать, что у него кроме туберкулеза имеется ВИЧ, гепатит и химическая зависимость. Если лечить что-то одно из этого, то все остальное не даст получить должный эффект, ничего не выйдет. Никакого понимания этого вопроса не существует.
У нас свой какой-то путь, я не очень понимаю, какой и куда этот путь нас приведет. Естественно международные фонды, которые помогали все это ставить, они тоже устали. Россия везде заявляет, что у нас все хорошо, мы доноры, мы лидеры в борьбе. Мы занимаем лидирующую роль непонятно, в чем. В том, что мы даем денег на Африку в то время, как у нас народ дохнет пачками и развивается эпидемия одного, другого, третьего и десятого. Я не очень понимаю, в чем лидирующая роль. Соответственно, международные организации говорят: все, лидирующая роль – пока. Международники довольны, наши довольны, недовольны только мы. Потому что у нас люди, потому что у нас дети, потому что у нас зеки с нулевой возможностью получить помощь. Есть такой метод контроля эпидемии, как снижение вреда от употребления наркотиков. То есть люди консультируются, если заниматься с ними профилактической работой, то тогда они будут чистым инструментарием пользоваться при инъекциях, тогда они будут понимать, как передаются те или иные заболевания и будет уменьшаться эпидемия. По этому пути идут все развитые страны, таким образом контролируется заболевание. Наша страна решила, что у нас уникальный путь, свой путь и поэтому духовность, воздержание и здоровый образ жизни – это очень хорошо. Безусловно, это очень хорошо, но человеку, у которого доза два грамма, это ни о чем, это поздно про какой-то марафон, бег рассказывать, когда два грамма и все очень серьезно, не работает.
Наркомания заболевание био-психо-социо-духовное и духовный компонент должен быть. Но при этом должны быть все остальные. Вообще должна существовать какая-то система лечения наркомании. У нас ее, например, нет. У нас есть "Детокс", который выдается за какое-то лечение от наркомании. У нас есть несколько методов лечения наркомании, вообще запрещенные, такие как заместительная терапия. У нас есть реабилитация, выживающая вопреки всему. Опять-таки те методы, которые практикуются, 12-шаговые, которые практикуются во всем мире, у нас в полулегальном состоянии. У нас большое количество странных реабилитационных центров, где люди почему-то работают на других людей. Или которых наручниками пристегивают и битами бьют. У нас ноль понимания, что это заболевание, ноль понимания, что это нужно и можно профилактировать, это можно и нужно лечить. Почему-то начинаются сразу морально-этические оценки, оправдываются пытки. Я не понимаю, в чем вообще дело. Должно быть огромное количество пунктов, где еще можно поменять шприцы, получить консультирование, через которое можно пойти на лечение, пройти социальную адаптацию и так далее. Ничего этого нет.
И последняя профилактическая программа, которая нормальная работает среди самой тяжелой части населения, как люди, употребляющие наркотики, люди, занимающиеся коммерческим сексом, сейчас все это закроется. Долгие годы благотворительный фонд "Гуманитарное действие" в Санкт-Петербурге работает с самой уязвимой и тяжелой частью населения. В этом году на этот автобус, к сожалению, нет денег. В общем и целом, конечно, один автобус капля в море на огромный мегаполис, их должно быть не один, не два, не три, но даже последний автобус.
Кристина Горелик: А по каким районам города автобус ездит?
Александра Волгина: Он ездит по всем районам, приезжает, проспект Просвещения - со стольких до стольких по четвергам стоит автобус.
Кристина Горелик: Откуда кто знает, когда автобус?
Александра Волгина: Наркоманы, конечно, в районе знают, они все бегут менять шприцы. Автобус - единственное место, где какую-то помощь, с тобой разговаривают по-человечески, можно получить сопровождение, сдать анализы, получить консультацию, получить шприцы. Сейчас эта программа свернется. Если раньше можно было хоть какие-то данные получать, на чем торчат, как дела, что происходит, какие развиваются эпидемии, то сейчас закроется автобус и это станет мертвая зона совсем. То есть кроме того, что мы не сможем оказать никакой помощи, мы же еще ничего не можем узнать, какие дела. Сейчас мы узнали последний раз про туберкулез, больше не будем знать. Может быть, меньше знаешь - крепче спишь, но я бы к эпидемиям так не относилась.
В первой части передачи я дам слово людям, которые имеют диагноз ТурбоВИЧ, их родственникам и специалистам. Во второй части буду говорить с представителями общественных организаций, того самого "Третьего сектора", которые занимаются проблемами людей с ТурбоВИЧ.
Итак, представляю первого сегодняшнего участника нашей передачи: бывшего заключенного Дмитрия. У Дмитрия – ТурбоВИЧ. Он получил его, уже сидя в тюрьме. Приговорили Дмитрия к 12 годам строгого режима за убийство. Ему, можно сказать, повезло - его освободили раньше. "Умирать на воле", - как он сам говорит.
Дмитрий: На момент поступления в места лишения свободы я был совершенно здоров, то есть у меня все тесты, все анализы были проведены. При поступлении это обязательная процедура – гепатит, ВИЧ, сдается кровь, все это тестируется, заводится карточка амбулаторная, соответственно.
Кристина Горелик: Туберкулеза тоже не было?
Дмитрий: Туберкулеза у меня не было, ВИЧ-инфекции не было, гепатита у меня тоже не было.
Кристина Горелик: А как узнали, что у вас туберкулез?
Дмитрий: Узнал я о том, что у меня туберкулез, через несколько лет. То бишь после следственного изолятора меня этапировали в колонию исправительную в Ленинградскую область. Как узнал через несколько лет, туберкулез у меня нашли в 2005 году, то есть я год содержался в исправительной колонии.
Кристина Горелик: А вы не знали?
Дмитрий: Я об этом не знал. И два года я пробыл в этой колонии, уже будучи больным туберкулезом, я об этом тоже ничего не знал.
Кристина Горелик: А когда узнали, что у вас ВИЧ?
Дмитрий: Уже находясь в колонии, через полугода.
Кристина Горелик: У вас, получается, ТурбоВИЧ?
Дмитрий: ТурбоВИЧ. Дело в том, что в Карелии, на тот момент в республике ВИЧ-инфицированных практически не было, если было, то очень мало, и соответственно, отношение было как к прокаженным. Я почему сделал ударение на само учреждение, потому что даже при поступлении туда, чтобы режим соблюдался в колонии и чтобы подавить волю осужденных, прямо выталкивали сотрудники администрации руками осужденных или сами, помещение заливали раствором хлорки, может быть даже с добавлением аммиака. Квалифицировалось это как уборка, обыкновенная уборка спецсредствами. На самом деле раствор был сильный, это все испарялось, людям было нечем дышать, слизистые раздражались. У кого легкие были слабоваты, действительно был процесс, туберкулезный процесс усиливался.
Кристина Горелик: Зачем это делали, как вы думаете?
Дмитрий: Чтобы слушались, чтобы исполняли режим, чтобы исполняли команды. На тот момент в силе был сектор дисциплины и порядка. Непослушание расценивалось как нарушение, каралось взысканиями разными. заносилось в личное дело.
Кристина Горелик: Вы сейчас об этом говорите, а тогда не могли об этом рассказать?
Дмитрий: Можно сказать, что репрессии были бы. Находясь там, поднять какие-то вопросы касаемо того, о чем я сейчас рассказываю, практически невозможно. Приезжает комиссия допустим в колонию, проходит по всем казармам или по всем баракам, соответственно, всех содержащихся предупреждают: не дай бог, у кого-нибудь будет какой-нибудь вопрос. У вас все нормально. Если у кого-то какой-то вопрос будет, значит это "добрый вечер" – это вечер потерян. Это уборка дополнительная опять же спецсредствами, либо с мылом паши. Замыливали лестницу, допустим, два этажа и осужденных гоняли вверх и вниз про лестнице с тряпкой и ведром определенными командами. То есть фактически бегал без остановки. Нарушается дыхание от этого. Покурить выходили на улицу, фуфайка мокрая, ботинки мокрые.
Кристина Горелик: В тюрьмах лечения никакого нет, говорит Дмитрий.
Дмитрий: Они не знали, что такое антиретровирусная терапия, не было специалистов. Лечили методами гробим все – печень, почки, все гробим, независимо, какой иммунитет, лечим чисто туберкулез. Печеночные плохие, ничего страшное, главное, вылечим туберкулез. Люди умирали от того, что больная печень, ВИЧ-инфекция наступала.
Кристина Горелик: Вы видели таких людей?
Дмитрий: Конечно. Я работал, занимая должность санитара, выносил трупы, я видел, как они умирали.
Кристина Горелик: Его слова подтверждает Анастасия, невеста Михаила. 7 декабря у них свадьба. Регистрироваться и справлять ее молодожены будут в тюрьме. Ведь жених Анастасии - заключенный.
Несмотря на ВИЧ-инфекцию и гепатит, никаких обследований Михаилу в тюрьме врачи не делали уже почти год. Говорит Анастасия.
Анастасия: Мой любимый находится на данный момент в колонии Башкортостана. Когда я пыталась добиться для него ВИЧ-терапии, он находился еще в Питере. С сентября 2010 до февраля пыталась доказать врачам, что ВИЧ нуждается в лечении. Они совершенно не хотели обращать внимания. Это маленькая часть жалоб, которые написаны. В итоге в феврале этого года мне удалось отправить в его больницу, где ему назначили терапию. Потом я писала много жалоб по всем инстанциям, чтобы терапию продолжали давать.
Кристина Горелик: Тюремные врачи не хотели?
Анастасия: Тюремные.
Кристина Горелик: А что говорили?
Анастасия: Говорили, что не считают ВИЧ заболеванием, он не нуждается в лечении, не видят каких-либо показаний. Хотя у него на момент назначения терапии было всего 70 клеток. В итоге увезли в Башкортостан и до настоящего момента ему не было сделано ни одного повторного анализа, то есть совершенно неизвестно, эффективна ли схема лечения или нет. Никаких анализов, ничего не делают. Единственный плюс, что терапия дается. Неизвестно, помогает схема лечения или не помогает. На данный момент я готова обращаться в суд, потому что, сами понимаете, с февраля и до настоящего времени анализы не делали. У меня лучшая подруга, есть ее заявление, что мы с ней вместе, она тоже согласна на активные боевые действия. В Крестах в Питере совершенно еще хуже. Диету, которая им положена, дают только во время проверки, то есть две недели покормили и больше ничего не делается. При поступлении осматривался медицинскими работниками. Диагноз "ВИЧ-инфекция, спонтанная ремиссия без терапии. В настоящее время, учитывая данные объективного осмотра, у Кузнецова состояние здоровья удовлетворительное".
Кристина Горелик: Кто подписал?
Анастасия: Кравчук, заместитель начальника колонии. Вылечил ВИЧ, все прекрасно, лечить ничего не нужно.
Кристина Горелик: Несмотря на диагноз ТурбоВИЧ, суды крайне редко "актируют", то есть освобождают из тюрьмы тяжелобольных людей по состоянию здоровья.
Те, кому повезло, попадают в отделения ТурбоВИЧ туберкулезных больниц.
Дмитрию повезло.
Дмитрий: Суд решает, отпустить пациента на свободу или нет. Но это отдельная история, там очень много надо документов, личное дело, чтобы было в идеале. Если там нарушения действующие, либо человек себя никак не проявил в самодеятельных организациях, которые на тот момент уже отменили, если человек находится при смерти, как он может себя проявить, где он может заработать какие-то поощрения, если он не понимает, ничего не соображает, он кашляет, у него температура, он не может выйти на промзону поработать.
Кристина Горелик: Вы в таком состоянии были?
Дмитрий: К счастью, я успел заработать поощрения, мне пришлось работать три с половиной года без выходных. Я числился в самодеятельных организациях, работал санитаром в стационаре. То есть у меня личное дело было идеальным, можно так сказать. Только из-за этого меня освободили. Только из-за того, что родители собрали документы, справки, что они меня заберут, обеспечат уход, что они не против, больница примет меня после освобождения меня на лечение, если бы этой справки не было, формулировка была бы такая: социально опасен для общества, является разносчиком туберкулеза, и не освободили бы. То есть этот повод является, чтобы не отпустить человека по статье 81.
Кристина Горелик: Вам повезло?
Дмитрий: Просто повезло. У меня справка из больницы пришла за два часа суда. Она могла придти и через три. Так как у меня остаток большой, с 12 лет 5 лет, 7 лет я отсидел, пять оставил, то есть если бы справка не пришла, судья, посмотрев на мой остаток, мог подумать: он мало посидел, пусть посидит подольше. Написал бы такую формулировку, и все. Такие случаи были, их очень много. Состояние здоровья такое, где не выдерживаешь. Врачи, посмотрев мои данные, историю болезни, так сказали: жить тебе осталось два года, тебя бесполезно лечить. Таблетки тебе не помогают, лечить нечем, у тебя резистентность.
Кристина Горелик: У Дмитрия появился шанс выжить, и он им воспользовался. Год пролежал во 2 городской туберкулезной больнице Санкт-Петербурга. Отделение для людей с ТурбоВич. Потом его выписали и направили на учет в туберкулезный диспансер.
Дмитрий: Там фактически не лечат, отсутствуют медикаменты, физиатры не умеют элементарно читать снимки. Конкретно в моем диспансере такая ситуация, я не буду говорить о районном диспансере, не знают, как назначать схему лечения. Хорошо, что я проконсультировался, я приезжаю в больницу, консультируюсь с физиатрами, они прекрасно знают болезнь, рекомендуют препараты, количество, дозировки. Только за счет этого я получаю лечение. В диспансере бесполезно лечиться городском.
Кристина Горелик: Дмитрий ходит по улицам северной столицы с открытой формой туберкулеза.
Дмитрий: По ВИЧ-инфекции, у меня ВИЧ в такой стадии, что мне не нужна терапия, у меня мало вирусной нагрузки, достаточно большой иммунитет.
Кристина Горелик: А на улице как? Вас отпустили, вы не заразный?
Дмитрий: Нет, я заразный.
Кристина Горелик: А почему отпустили тогда?
Дмитрий: Я таблетки принимаю, бактерии, которые попадают в атмосферу, более-менее этими таблетками погашаются, становятся не вредными.
Кристина Горелик: Дмитрий не побоялся заявить о своем диагнозе. Но кто еще может похвастаться, что аккуратно принимает таблетки, гуляя по российским улицам с открытой формой туберкулеза? Таких, как Дмитрий, единицы. Чаще бывает совсем по-другому.
Дмитрий: С туберкулезом по улицам ходит очень много людей, и многие даже сами не подозревают о том, что у них туберкулез. Симптомы достаточно сглажены, похоже на простуду. Если человек не обследуется, не хочет обследоваться, некогда, может ничего не знать. У меня есть знакомый, он знает, что у него туберкулез, он работает в такси достаточно солидной фирмы. Сами представьте, что может получить человек, севший достаточно за приличные деньги в машину и поговорив, подышав атмосферой, которая находится в салоне автомобиля. Так же каждый день ездим в транспорте, кто-то кашляет, чихает. На рынках открытые продукты, мясо, фрукты, овощи, все оседает на них. Проблема глобальная. А очень мало пациентов, получив диагноз "туберкулез" в местах лишения свободы, таблетки не хотят принимать. Не знают опасность этого всего. Это не только мест лишения свободы касается, даже люди на свободе получают таблетки в диспансере, врач говорит, что схема такая-то, принимать надо столько-то. Таблетки сильно действуют, побочные эффекты, тошнота, чувствуют после приема не очень хорошо. Естественно, человек думает: зачем буду принимать таблетки ,от которых плохо себя чувствую, я лучше выкину, не буду ничего принимать, скажу, что принял. У него процесс идет. Или захочется выпить на таблетку рюмку, а там не совместимость.
Кристина Горелик: В отделении для ТурбоВИЧ городской туберкулезной больницы №2 Санкт-Петербурга – 60 коек. Все заполнены. Говорит Светлана Гаврилова, социальный работник городской туберкулезной больницы №2.
Светлана Гаврилова: Если брать по отделениям, то одно четвертое отделение заполнено женщинами, получившие ВИЧ-инфекцию половым путем, в основном это после 30 лет возраст, оставшаяся половина пациентов из мест лишения свободы и где-то одна треть люди, которые получили ВИЧ путем приема наркотиков.
Кристина Горелик: Те, которые в тюрьме, у них, как правило, ТурбоВИЧ?
Светлана Гаврилова: Да, потому что, если грубо говорить, то тюрьма является культивированием туберкулеза и устойчивая форма к лекарствам в наших российских тюрьмах. Потому что условия содержания, очень тесно, темно, никакой поддержки иммунитета, лечения, обследования и так далее, дают возможность туберкулезу процветать.
Кристина Горелик: Скажите, в каком состоянии поступают сюда больные ТурбоВИЧем после тюрьмы?
Светлана Гаврилова: В основном в тяжелом состоянии. То есть это в основном люди после активирования, которые перенаправляются сюда на лечение дальнейшее. И конечно, люди в тяжелом состоянии, с большой долей распада легких и тяжелое и психологическое, и социальное положение, отсутствие паспорта, только выписка, и физически очень тяжелое состояние.
Кристина Горелик: Всех удается спасти после тюрьмы?
Светлана Гаврилова: Нет, конечно. Около трехсот человек в год поступает и примерно одна треть - летальный исход. Причем ответственность, я считаю, в низкой диагностике, пока диагностируют, к каким препаратам устойчива палочка, распад легких идет полным ходом. Эти вещи современными методами можно сократить, но таких закупок нет - это считается достаточно дорого для нашего бюджета. Нужно современное оборудование, чтобы оно покупалось, а не отбивалось бабло. Например, случай Дмитрия – это уникальный случай. Потому что обладать высоким сознанием, высокой мотивацией к лечению после той мясорубки, которую проходишь в тюрьме, как я вижу, это очень большая редкость. Потому что психика человека после тюрьмы оказывается сломанной. И ломают не только диагнозы ВИЧ-инфекция, туберкулез и так далее, но и условия содержания, вся атмосфера, режим и так далее. То есть тюрьма - это по идее ограничение права человека - ограничение свободы передвижения. А в наших тюрьмах человек оказывается полностью бесправным. Ни права на медицинское лечение, ни права на медицинскую помощь, ни права на питания, ни достоинства содержания.
Кристина Горелик: Что происходит в больнице, что вы видите, чему вы являетесь свидетелем?
Светлана Гаврилова: Что я вижу на данный момент, что человек чаще всего из мест лишения свободы поступает с устойчивыми формами. Назначается первый ряд препаратов туберкулезных, которые далеко не всегда помогают и работает, потом второй, который тоже далеко не всегда помогает и работает. То есть благодаря назначению терапии против ВИЧ-инфекции удается приподнять иммунитет, бывает такое, и на фоне приподнятого иммунитета пытается бороться с туберкулезом. В основном нет, очень частая смертность. То есть люди выписываются умирать. То есть процентовку я вам не скажу, но в Димином случае, я считаю, это очень большая редкость.
Кристина Горелик: Те, кто выжил, выписываются и направляются для наблюдения в местные туберкулезные диспансеры. Другими словами, выходят на российские улицы.
Светлана Гаврилова: Туберкулез на данный момент можно встретить где угодно, начиная от метро, кончая - люди не знают, что с ними происходит. К сожалению, ситуация такая, что это все замалчивалось. У нас город без туберкулеза - такое указание, такая трансляция информационная. Но в данный момент туберкулез вышел за пределы людей, которые вышли из мест лишения свободы. Сам по себе город далеко не самый благополучный климатически город, Санкт-Петербург один из лидирующих городов России по распространению ВИЧ-инфекции и туберкулеза. ВИЧ-инфекция вышла за пределы социальных групп, людей, занимающихся сексом за деньги или людей, употребляющих наркотики. Туберкулез ложится шикарно на это все. Я считаю, что этой эпидемия, с ней надо глобально бороться, организованно. Во-первых, нужна информация о туберкулезе, а ее мало. Нужна мотивация людей, зачем делать флюорографию. Допустим, вышло распоряжение обязательно раз в год делать флюорографию. Плюс сама система здравоохранения – очередь, хамское обращение. Они получили результаты, что у тебя происходит, что с этими результатами потом делать? То есть организация такая. С ВИЧ-инфекцией то же самое. Сейчас народу чуть-чуть больше об этом знает. Люди боятся идти проверяться на ВИЧ. У меня была пациентка, которая здесь одна из первых моих пациенток умерла, она о ВИЧ-инфекции узнала на последней стадии туберкулеза. Долго лечила пневмонию. Классический пример: женщина социально благополучная, замужем, долго лечили от пневмонии, пока в конце концов не решили проверить на туберкулез, о ВИЧ-инфекции она узнала уже здесь.
Кристина Горелик: По данным Роспотребнадзора, в России в 2010 году впервые выявлен активный туберкулез более чем у 99 тысяч человек, при этом заболеваемость туберкулезом детей до 14 лет по сравнению с предыдущим годом увеличилась на 5,3%...
По данным Федерального Центра по профилактике и борьбе со СПИДом, за последний год наблюдается почти 10% рост зарегистрированных людей с ВИЧ-инфекцией. Всего же официально зарегистрировано чуть более 600 тысяч ВИЧ-положительных.
В российских тюрьмах 55 с половиной заключенных имеют диагноз ВИЧ, 45 000 – активную стадию туберкулеза. У более 5 тысяч человек - ТурбоВИЧ, заявляют в Фонде “Российское здравоохранение”.
Я продолжаю передачу, посвященную ТурбоВИЧ, людям, имеющим положительный ВИЧ-статус плюс туберкулез. Подобный диагноз зародился в российских тюрьмах, и ко-инфекция уже вышла за пределы закрытых учреждений. Почему такие темпы распространения турбоВИЧ в России, какие действия властей этому способствуют, и как можно было бы изменить ситуацию, об этом я беседую с Александрой Волгиной, организатором несанкционированных акций протеста ВИЧ-активистов, координаторы движения "Пациентский контроль" и Марией Годлевской, руководителем Благотворительного фонда "Свеча", самоорганизации людей, живущих с ВИЧ.
Почему ТурбоВИЧ связывают больше с тюрьмой?
Мария Годлевская: Потому что мер профилактики практически никаких в тюрьме нет. Людьми, которые находятся в заключении, практически никогда не занимаются в плане лечения. У нас есть диагностическая больница в Санкт-Петербурге, которая занимается конкретно диагностикой. Тюремная больница имени Гааза, она занимается выявлением, то есть диагностирует то или иное заболевание, но она не предназначена для лечения. И собственно лечить они не обязаны. Поэтому получается, что большей частью профилактики нет в тюрьме, каких-либо мер профилактических, типа проветривания, витаминов там, минус стресс, наверное, тоже никогда в наших тюрьмах не будет. Естественно, очень ужатые метры для заключенных, там никогда не будет 8 метров на человека.
Кристина Горелик: А ТурбоВИЧ, там больше квадратных метров должно быть, чем у здоровых заключенных.
Александра Волгина: Должно быть – это ключевое слово, и вторая часть заключается в том, что опять-таки сочетание с ВИЧ-инфекцией, на фоне ВИЧ-инфекции. То есть при нормальном уровне иммунитета риск развития туберкулеза один, при сниженном иммунитете, то есть напрямую зависит, что в тюрьме нет лечения по ВИЧ. Если бы было лечение по ВИЧ адекватное, нормальное, то тогда и таких бы темпов развития ТурбоВИЧ не было. То есть здесь все цепляет одно за другое. Опять-таки туберкулез на фоне ВИЧ-инфекции лечится совершенно по-другому, по-другому протекает и все это идет.
Мария Годлевская: Мало того, чаще всего внелегочный туберкулез, он более свойственен людям с ВИЧ-инфекций, который может в любом месте развиться, в сердце, печени.
Александра Волгина: Его диагностировать очень сложно, потому что всем делают снимки легких, не делают все остальное.
Мария Годлевская: Мокроту редко кому делают.
Александра Волгина: И мокрота тоже не выдаст туберкулез лимфоузлов.
Кристина Горелик: Это должны быть какие-то специалисты, которые все делают?
Александра Волгина: Это еще одна очень тяжелая часть, потому что люди, которые специализируются именно на туберкулезе в сочетании с ВИЧ, их и на воле немного. У УФСИН нет мощности диагностировать все это дело, нет лаборатории, нет возможности делать анализы, нет возможностей лечебных, предоставлять лечение, что по ВИЧ, что по туберкулезу и нет специалистов. То есть фактически всей этой базы нет.
Мария Годлевская: В их задачу входило только охранять их, пока они отбывают свой срок наказания, делать все возможное, чтобы человек оставался в заключении и не сбежал. Поэтому наша пенитенциарная система полностью не готова к лечению как таковому. Мало того, вопросы с актированием, то есть смены меры пресечения в виду невозможности оказания медицинской помощи нормальным образом, принимает все равно судья, то есть человек, который в медицинских вопросах никаким образом не шарит.
Кристина Горелик: Как у нас смертельно больных людей держат в тюрьме и не отпускают на свободу – это мы знаем. Гулевич, Канкия, а до этого Магнитский – это все фамилии, известные вам, наверное.
Мария Годлевская: Ситуация абсолютно такая же. Допустим, есть колония на Латышских стрельцов, она относится к Невскому району. Суд Невского района практически никогда никого не актировал, менял меру пресечения в виду неоказания медпомощи нормальным образом.
Александра Волгина: У нас было несколько случаев. Там нужно идеальное личное дело, там нужно, чтобы все было закрыто, там огромное количество справок, некоторые из которых, не имея родственников или кого-то на воле, кто поможет тебе, сделать невозможно.
Мария Годлевская: Бывает хуже. Бывают колонии и прокурор ходатайствует о том, чтобы человека актировать. Это наш случай тоже из Архангельска. Жена с Питера, занималась мужем из Архангельска и ему отказали. Он с туберкулезом не в уме и так далее, его хотели актировать, чтобы перевести в Питер и лечить. Колония, прокурор.
Александра Волгина: Они просили, они понимают, что он у них умрет. Более того, есть такая история с лечением ВИЧ-инфекции, что изначально в рамках пенитенциарной системы этим тоже занимались СПИД-центры - это было в их ведении. Потом в один прекрасный момент вышло постановление, и эти две службы развели. Если раньше Минздрав отвечал и получал финансирование на лечение заключенных, то теперь эти деньги уходят в УФСИН, соответственно СПИД-центры не могут услуги оказывать, потому что не получают финансирование, они не могут брать пациентов.
Кристина Горелик: Ни за что не поверю, что вы, которые каждые несколько месяцев устраиваете несанкционированные митинги у Минздрава, потребуете отдать Минздраву обратно лечение заключенных.
Мария Годлевская: Минздраву бы не хотелось, но у УФСИНа надо забирать. Потому что там нет никакой возможности, инфраструктуру надо строить годы и годы. То есть здесь дело не в том, что в УФСИН нехорошие люди, они никого не хотят лечить. Они правда не могут этого сделать. То есть это было очень немудрое решение отдавать лечение в эту часть. Потому что СПИД-центры худо-бедно, но справлялись с этим, приезжали специалисты из СПИД-центра, которые знают, как лечить. Анализы отправлялись в СПИД-центры, которые умеют делать диагностику. Полностью наработать эту базу УФСИНу невозможно. Когда пришел проект Глобального фонда, пытались эти системы срастить и построить их вместе. И на самом деле из этого получалось во многих регионах. Дальше указом развели, а связи остались. Люди пытаются все равно друг другу во всем помогать, слава богу, есть неравнодушные медики и с одной стороны, гражданские врачи, и с другой стороны в пенитенциарной системе, они пытаются каким-то образом что-то с этим придумать. Если бы можно было отдать на откуп территориям, то можно бы было что-то из этого придумать, эти связи узаконить.
Кристина Горелик: Почему тогда это все было передано УФСИНу из Минздрава и зачем - главное?
Александра Волгина: Невозможно ответить.
Кристина Горелик: Сколько Глобальный фонд приложил усилий и денег, чтобы вот эту систему построить.
Александра Волгина: Я помню, как обучали, приезжали врачи, я лично вела тренинги, обучали. Они просто в один прекрасный момент два года назад взяли и все передали. Идея была может быть и неплохая - сделать отдельную систему медицинскую, улучшение, реформы, которые идут в пенитенциарной системе, улучшения условий содержания, улучшение обеспечения медицинского, очень хорошие цели, я с ними согласна на все сто. Но только на чем, если нет никакой базы - это же невозможно сделать. И пока вы делаете реформы, давайте пользоваться теми ресурсами, какие есть. Тогда пусть гражданское здравоохранение этим занимается, когда вы будете готовы, давайте к этому перейдем. Но нельзя было так бросить людей. У нас каждый раз из хорошей мысли почему-то получается что-то не очень симпатичное. На самом деле было бы смешно, если бы не было так грустно, потому что люди пишут в полном отчаянии, как правило, в тяжелом состоянии, и никакой правды добиться в этом во всем нельзя. Еще ведь идет очень сильная подтасовка. Одно дело доказывать отсутствие лечения на свободе, и то это очень трудно сделать, обратиться в суд и что-то доказать. Другое дело, доказывать в местах лишения свободы. Если написано, что лечение получил, документ, то все, ты его получил, и ни одна прокурорская проверка ничто не может доказать. То есть фактически по обращениям, если говорить, я сейчас буду очень жесткие, циничные вещи говорить, но это так, лучше всего в суд подаются дела под названием "уже труп", а еще лучше родственники человека, который умер. Потому что пока ты там сидишь, пытаешься что-то делать, очень редко какие-то дела доходят до логического завершения.
Кристина Горелик: Откуда вы узнали об этой проблеме?
Мария Годлевская: К нам стали поступать звонки от людей, которые находятся в местах лишения свободы, и стали они особо яро поступать после сюжета с Эдуардом Разиным, который пытался с системой пенитенциарной спорить о неоказании медпомощи. Он находился на Латышских стрелков, колония прямо в городе есть около метро "Ладожская", пока находился в больнице, он нам прислал несколько фотографий людей, которые тоже лежат в ожидании лечения. У них нет родственников, которые бы побегали, куда-то позвонили. Это, конечно, что-то, эти фотографии: совершенно худые, ростом явно метр 80, а весом 35 килограмм. Его сейчас, прямо сегодня нужно переводить в нормальный стационар. Но он находился с огромным сроком, и проблема у Эдуарда была одна – это срок 17 лет. Просто так 17 лет не дают. И было очевидно, что как бы Эдуарду плохо ни было в больнице, когда его в больницу отправили, его никто не освободит по актированию, потому что 17 шлет. И лечить его тоже нечем, и родственников у него нет, которые могут с воли ему купить таблетки и так далее. Он детдомовский и нет никакой возможности закупить препараты, допустим, в лечебницу.
Прошла прокурорская проверка, она только сейчас кончилась, был снят начальник медчасти ФСИН. Он действительно снят, под следствием находится, сейчас временная замена из Москвы приехала. Но это ничего не меняет, потому что один человек, сидящий в кабинете, подписывающий бумажки, остается крайним. В ситуации, когда, допустим, мы говорим о регионах, где далеко находятся колонии друг от друга или от города 800 километров, туда должны были быть закуплены лаборатории для диагностики. Аппаратура таких фирм уже не продается, то есть она древняя. Мало того, если даже что-то покупать, оно стоит дороже в два раза. Ко всему прочему сейчас ключевое - ставок, кто будет заниматься тестированием, нет. И тест-система тоже в бюджет не вбита, то есть гадать мы на этих аппаратах будем или как мы будем выявлять? То есть один человек оказался крайним. Наверняка не он эту бумажку подписывал, а ее подписывали в ГУИНе, как обычно подписывают все бумажки.
Кристина Горелик: Аналогия с Сергеем Магнитским, когда начался шум, то сейчас признали виновным врачей за неоказание медицинской помощи. В принципе да, действительно, они не оказали, но все равно это одно из самых низших, последних звеньев.
Александра Волгина: Точно так же у нас перебои на воле, надо давать на местный СПИД-центр. Хотя всем понятно, что здесь ни причем. Здесь то же самое происходит.
Мария Годлевская: По сути получается, мы недавно были в Саблино, единственной женской колонии Питера, и разговаривали с медиками. Получается таким образом, что врачи ездят со СПИД-центра - это личная инициатива врачей, и получается, у нас есть два СПИД-центра, один городской, другой областной. С областными клиентками, которые находятся в заключении, с ними проблема тестирование сделать, с городскими все нормально, всех тестируют.
Александра Волгина: Рядом с тобой сидит девушка, она городская, ей сделают тест, а ты областная, поэтому тебе не сделают. Сидите вы с ней вместе в областной колонии, может быть похожее преступление совершили, ты помрешь, она не очень.
Мария Годлевская: Если говорить о других делах, которые были, я телефон подчищала, периодически удаляю телефоны ненужные, смотрю: "Елена, сын умер в тюрьме", "Наталья брат умер в тюрьме". У меня пометки, потому что людей огромное количество звонит. И в какой-то момент я поняла, что там телефонов 20 людей, которые умерли. Пока человек находится в заключении он ничего никому доказать не сможет. И даже его родственник, собственно говоря, должен обладать недюжинными волевыми способностями, чтобы, во-первых, дойти до суда, во-вторых вынести все отмазы, по-другому не назвать, тех же чиновников, которые не будут хотеть брать от него заявление в суд, юристов, которые будут пытаться переубедить и не подавать. Опять же медицинские документы практически невозможно из тюрьмы забрать в том виде, в каком они были при смерти человека. То есть это должны быть фотографии, как калининградской случай, там удалось сфотографировать ребят, которых сильно били в колонии. С разбитыми головами, им поставили всем сердечный приступ. Хорошо, что успели сфотографировать трупы, и потом этому была сильная огласка придана. И все бумажки подделываются и везде пишется, что отказался от лечения. Совершенно недавно мы были вынуждены отказать клиенту в сопровождении. Потому что колония находится за 300 километров от города, во-вторых, куда он ни подавал, везде приходил ответ, что была проверка и все нормально, лечение ему оказывается. Плюс ситуация в том, что первая схема препаратов, которую он пил, давалась ему с перебоями и в какой-то момент времени стало понятно, что это все резистентно, то есть эту схему пить бесполезно. Ему до сих пор назначают, он пишет отказ, что мне нужно эти препараты пить, они мне не помогут. Мы предлагали парню таблетки, он их сам не пьет. То есть получается, что практически доказать правоту заключенного невозможно. Бумаги с его подписями есть об отказах в препаратах, проверки, проведенные прокуратурой, есть, а человек умирает по факту.
Александра Волгина: Этот парень, таких и так немного, но это пермская область, он сидит достаточно далеко, триста километров от Перми, теперь все уже действительно приплыли. Потому что ехать к нему не может никто, все проверки прошли, все хорошо, и с парнем этим нечем помочь. Я смотрю на телефон, когда он звонит, и уже даже не беру трубку, мне нечего ему конкретно сказать. Я ему уже говорила, что мне нечего сказать, он не слышит, и я его понимаю. Потому что для него это смертный приговор. Даже случаи, которые мы считаем успешными, когда ребята обратились, мы тут всем миром калининградские активисты, московские активисты, все вместе по этому поводу устроили бучу, написали кучу писем, обращений. Они написали в блог президенту. Прошла одна проверка. У них были родственники, кто готов отстаивать, тоже прошла одна проверка прокурорская, сказали, что все в порядке, потому что у них было написано "лечение получил". Нам казалось, победа, все хорошо. Через полгода опять начали давать один препарат из трех. Что, начинать это все по новой? Неимоверных усилий все это. Получается, что даже те случаи, которые нам кажется, что что-то удалось сделать, фактически ничего не меняют. То есть полная беззащитность и полное бесправие. Никаких средств оказания помощи, никаких средств защиты нет. Невозможно всем управлять имперскими методами. Чем больше идет местного самоуправления, тем больше возможности сделать в конкретных случаях. Потому что между собой люди остаются людьми, и они больше готовы как-то друг другу помочь, как-то прикрыть. Пример взаимодействия СПИД-центров с УФСИНом об этом говорит, что наши структуры на местном уровне легче, проще договариваются. Пока договорятся на федеральном уровне, кто будет лечить зеков, мы все помираем уже.
Мария Годлевская: 700 тысяч в данный момент находятся в тюрьмах России - это население города.
Кристина Горелик: А из них сколько имеют ТурбоВИЧ?
Мария Годлевская: В данный момент времени в Саблино сидит тысяча женщин, из них 470 ВИЧ-положительные.
Александра Волгина: Последние цифры по ВИЧ-положительным заключенным: 55 687 человек ВИЧ-положительных, ВИЧ плюс туберкулез 5154 с установленным диагнозом и 45 тысяч заключенных с активной стадией туберкулеза.
Кристина Горелик: А что это за данные, откуда они?
Александра Волгина: Это данные дает Российский фонд здравоохранения, но такие же данные я видела у Рейнера. Меня больше всего удивляет, что действительно людям кажется, что можно построить какой-то колпак и как-то отделить от себя всех ужасных наркоманов, изгоев и нехороших людей. Это эпидемия, эпидемию невозможно отделять одну от другой. Надо было останавливать эпидемию среди наркопотребителей ВИЧ до того, как она ушла в общую популяцию, можно было останавливать до. Наверное, нельзя это изолировать, можно это лечить, можно профилактировать и тогда можно снять эпидемию. Но невозможно это сделать так, чтобы было отдельно. Я сама употребляла наркотики, я знаю, как это выглядит - это те же самые кафе, это те же самые "Макдональдсы" и так далее, где люди употребляют наркотики. Учитывая, что сейчас большое количество людей с открытой формой туберкулеза находится среди нас, ходят в те же кафе, едят в тех же ресторанах, что и мы все, то получить туберкулез не так уж сложно. И это невозможно отделить одно от другого, мы не в безвоздушном пространстве находимся. Если люди считают, что у них есть деньги, положение и все остальное, их дети учатся в тех же университетах, ходят по тем же улицам, они не смогут отделить. Что такое лечение туберкулеза? Год надо провести в больнице - это очень трудно сделать, даже если ты никаких наркотиков не употребляешь. А если ты что-то употребляешь, ты там год не выдержишь никогда. Таким образом с не долеченной, с резистентной формой люди отправляются обратно на улицу.
То есть здесь или выстраивать нормальную систему лечения, привлечения пациентов, как это делают на Западе, есть система ДОЦ, она работает. Это контроль приема лекарств, люди приходят за этими лекарствами, они не должны находиться в стационаре. Они приходят, там есть специальные мероприятия по лечению химической зависимости, которые помогали во всем, в том числе заместительная терапия. Только таким образом это можно делать. Человек приходит, он лечит несколько заболеваний, он приходит лечить не просто туберкуле, надо понимать, что у него кроме туберкулеза имеется ВИЧ, гепатит и химическая зависимость. Если лечить что-то одно из этого, то все остальное не даст получить должный эффект, ничего не выйдет. Никакого понимания этого вопроса не существует.
У нас свой какой-то путь, я не очень понимаю, какой и куда этот путь нас приведет. Естественно международные фонды, которые помогали все это ставить, они тоже устали. Россия везде заявляет, что у нас все хорошо, мы доноры, мы лидеры в борьбе. Мы занимаем лидирующую роль непонятно, в чем. В том, что мы даем денег на Африку в то время, как у нас народ дохнет пачками и развивается эпидемия одного, другого, третьего и десятого. Я не очень понимаю, в чем лидирующая роль. Соответственно, международные организации говорят: все, лидирующая роль – пока. Международники довольны, наши довольны, недовольны только мы. Потому что у нас люди, потому что у нас дети, потому что у нас зеки с нулевой возможностью получить помощь. Есть такой метод контроля эпидемии, как снижение вреда от употребления наркотиков. То есть люди консультируются, если заниматься с ними профилактической работой, то тогда они будут чистым инструментарием пользоваться при инъекциях, тогда они будут понимать, как передаются те или иные заболевания и будет уменьшаться эпидемия. По этому пути идут все развитые страны, таким образом контролируется заболевание. Наша страна решила, что у нас уникальный путь, свой путь и поэтому духовность, воздержание и здоровый образ жизни – это очень хорошо. Безусловно, это очень хорошо, но человеку, у которого доза два грамма, это ни о чем, это поздно про какой-то марафон, бег рассказывать, когда два грамма и все очень серьезно, не работает.
Наркомания заболевание био-психо-социо-духовное и духовный компонент должен быть. Но при этом должны быть все остальные. Вообще должна существовать какая-то система лечения наркомании. У нас ее, например, нет. У нас есть "Детокс", который выдается за какое-то лечение от наркомании. У нас есть несколько методов лечения наркомании, вообще запрещенные, такие как заместительная терапия. У нас есть реабилитация, выживающая вопреки всему. Опять-таки те методы, которые практикуются, 12-шаговые, которые практикуются во всем мире, у нас в полулегальном состоянии. У нас большое количество странных реабилитационных центров, где люди почему-то работают на других людей. Или которых наручниками пристегивают и битами бьют. У нас ноль понимания, что это заболевание, ноль понимания, что это нужно и можно профилактировать, это можно и нужно лечить. Почему-то начинаются сразу морально-этические оценки, оправдываются пытки. Я не понимаю, в чем вообще дело. Должно быть огромное количество пунктов, где еще можно поменять шприцы, получить консультирование, через которое можно пойти на лечение, пройти социальную адаптацию и так далее. Ничего этого нет.
И последняя профилактическая программа, которая нормальная работает среди самой тяжелой части населения, как люди, употребляющие наркотики, люди, занимающиеся коммерческим сексом, сейчас все это закроется. Долгие годы благотворительный фонд "Гуманитарное действие" в Санкт-Петербурге работает с самой уязвимой и тяжелой частью населения. В этом году на этот автобус, к сожалению, нет денег. В общем и целом, конечно, один автобус капля в море на огромный мегаполис, их должно быть не один, не два, не три, но даже последний автобус.
Кристина Горелик: А по каким районам города автобус ездит?
Александра Волгина: Он ездит по всем районам, приезжает, проспект Просвещения - со стольких до стольких по четвергам стоит автобус.
Кристина Горелик: Откуда кто знает, когда автобус?
Александра Волгина: Наркоманы, конечно, в районе знают, они все бегут менять шприцы. Автобус - единственное место, где какую-то помощь, с тобой разговаривают по-человечески, можно получить сопровождение, сдать анализы, получить консультацию, получить шприцы. Сейчас эта программа свернется. Если раньше можно было хоть какие-то данные получать, на чем торчат, как дела, что происходит, какие развиваются эпидемии, то сейчас закроется автобус и это станет мертвая зона совсем. То есть кроме того, что мы не сможем оказать никакой помощи, мы же еще ничего не можем узнать, какие дела. Сейчас мы узнали последний раз про туберкулез, больше не будем знать. Может быть, меньше знаешь - крепче спишь, но я бы к эпидемиям так не относилась.