Иван Толстой: Год окончания войны стал не только годом военной победы над нацизмом, но и годом подведения печальных, драматических итогов поведения человека в эпоху оккупации. Оккупированы были ведь не только советские города и села. Оккупирована была бОльшая часть Европы, в том числе и Париж – столица русской эмиграции, и свой выбор пришлось сделать не только жителям Смоленска или Пскова, но и жителям Пасси и Булони, традиционно-русских аррондисманов французской столицы. И там, и там в выборе смешивалось неизбежное с добровольным. С гитлеровцами или против гитлеровцев? Русская эмиграция оказалась расколотой, и 1945 год стал годом подведения итогов этого раскола. Об этом времени и об этой драме мы беседуем сегодня с историком русской эмиграции Олегом Витальевичем Будницким.
Олег Будницкий: Чтобы понять, что это было за время и почему этот период столь важен, стоит вернуться на пять лет назад, в 40-й год. Ибо 1940 год и последующие - 41-й и часть 42-го - проложили водораздел, в прямом смысле этого слова, между русскими эмигрантами. Я говорю, прежде всего, об интеллектуальной и культурной столице эмиграции - Париже, где и жили все те люди, которые печатались, которые были слышны.
Иван Толстой: В этом смысле говорят ''вся Москва'', ''пришел весь город''.
Олег Будницкий: Так вот, весь Париж конца 40-го года, сотни эмигрантов двинулись на юг и, впоследствии, через Испанию и Португалию, в основном, двинулись за океан. Так что я говорю о водоразделе в прямом смысле этого слова. 1940-41 год это возникновение русского Нью-Йорка. До этого Нью-Йорк был глубокой провинцией и, как после войны в одном из писем высказалась Лидия Дан, которая так и не вернулась из Нью-Йорка, в отличие от некоторых других, в Париж, что такое Америка: ''48-и этажная провинция. Велика Федора, да дура''.
Вот такое было впечатление. И Нью-Йорк после Парижа был интеллектуальной пустыней, там была в то время одна заштатная газета ''Новое Русское Слово'', которая, вследствие притока такого количества авторов, стала на многие годы первой газетой русской эмиграции. ''Последние новости'' так и не возродились, вернее, возродились в виде такого ублюдка, я бы сказал, под названием ''Русские новости'', - сохранив логотип, они совершенно были выхолощены, более того, публиковали такие вещи, которые, наверное, заставляли Павла Николаевича Милюкова ворочаться в гробу.
Таким образом получилось, что значительная часть русской эмиграции оказалась в Нью-Йорке. И при том, что каждая эмиграция (реэмиграция - тем более, тем более - такая скоропалительная, вынужденная) - это несчастье, они жили там вполне благополучно по сравнению со своими европейскими собратьями. И дело было не только в том, что они были в безопасности. Когда этот железный занавес, опустившийся над Европой (я имею в виду нацистскую оккупацию), поднялся, то там просто физически недосчитались многих людей: они были депортированы (такой эвфемизм употребляли французы, чтобы не говорить ''убиты'') в Германию, как правило, в лагеря смерти. И не только евреи, речь шла о левых социалистах, об интеллектуалах. А некоторые просто умерли, не обязательно от военных условий, но и от возраста, там были люди весьма не юные, а военные передряги не добавляли здоровья. И когда этот железный занавес поднялся...
Не надо думать, что это обязательно сказал Черчилль, я нашел это выражение (может, оно и раньше употреблялось) в письме Алексея Гольденвейзера 1942 года, который как раз занимался визами, - человек из Берлина. Он не через Париж оказался в Штатах, а напрямую, в 1937 году, уехав из Берлина, он один из поздних беженцев из Германии. Он отправился прямо в Штаты. На это была причина - у него там были два брата еще с начала века. Один из них был членом Совета Федеральной Резервной Системы, а другой - профессором американского университета, так что было куда и к кому ехать. Он активно занимался визами и в 1942 году констатировал, что возможность кончилась вызволять из Европы. Там была проблема не только выезда, а была проблема въезда: прием эмигрантов был ограничен в Штаты, и многие, в силу того, что не успели получить визу, погибли.
Иван Толстой: Квоты.
Олег Будницкий: Совершенно верно - эмигрантские квоты. Нужно сказать, что американцы, особенно профсоюзы и еврейские организации, сделали очень много для того, чтобы вывезти людей из Европы, и спасли многих.
Иван Толстой: Простите, что хочу маленькую вставку сделать. Вы упомянули Гольденвейзера как человека, употребившего в 1942 году выражение ''железный занавес'', но уже очень давно всевозможные внимательные книгочеи нашли у Василия Розанова выражение ''железный занавес''.
Олег Будницкий: Может быть. Я специально не занимался поисками авторства, но когда недавно я писал книгу ''Русско-еврейский Берлин'' (Алексей Гольденвейзер - один из центральных персонажей этой книги), последняя глава там посвящена как раз реэмиграции в движении - как люди двигались в Бельгию, Францию, Ирландию, Британию только бы бежать из этой зачумленной страны, нацисткой Германии, и как Гольденвейзер, оказавшийся в Штатах, оказался вот такой центральной фигурой неожиданно, а, может, и вполне ожидаемо - юрист профессиональный, человек со знанием разнообразных языков и с большими связями. Он занимался визами, добычей аффидевитов, гарантийных писем, что человек не будет объедать страну, кто-то его будет кормить.
И вот он занимал такую позицию, которая позволяет проследить, как все это происходило. У него огромная переписка, там есть письма от чрезвычайно большого количества очень интересных людей, которым он помогал устраиваться на работу, создавались специальные научные заведения для беженцев из Европы, для германских ученых, и русские эмигранты тоже оказывались в числе тех, кто был принят в эту новую Школу социальных наук, и некоторые другие. Таким образом, опустился железный занавес, и большая часть эмигрантов осталась во Франции, не смогла выбраться, и они прожили эти годы в оккупации. Другие прожили в свободной стране и, хотя я упомянул, что были проблемы, как у любой реэмиграции, - незнакомый язык, совершенно другой уклад, не европейский, попробуй приспособиться как-то, тем не менее, они очень быстро приспособились, глядя теперь, из 21 века. Там стал выходить ''Новый журнал'', сменивший ''Современные записки'', и хотя до уровня ''Современных записок'' ни один журнал так и не поднялся, но нью-йоркский ''Новый журнал'' был вполне респектабельным, хорошим литературным и литературно-политическим журналом. Там выходил журнал ''Новоселье''...
Иван Толстой: Уж первые 20 лет ''Новый журнал'' был абсолютно отменный!
Олег Будницкий: Конечно! И ''Новоселье'', и ''Новое Русское Слово'' на другой уровень поднялось, и эсеры стали что-то издавать... В общем, жизнь закипела, люди как-то устраивались, кое-кого переводили и издавали, а Марк Алданов так и вовсе в Америке перешел на другой уровень, с моей точки зрения, - стал, наконец, главным редактором толстого журнала, чего был вполне достоин. Но журнал-то в Париже был один, места эти были заняты, и он, по существу, был основателем ''Нового журнала'' вместе с Цейтлиным и Марией Самуиловной Цейтлиной, но инициатива исходила от Алданова. Он, еще едучи, еще не ступив на борт парохода, уже писал Керенскому, что надо журнал основать и что он не согласен ни на какую другую позицию, кроме главного редактора.
Иван Толстой: Вечная озабоченность русского эмигранта - основать какой-то печатный орган.
Олег Будницкий: У Алданова были для этого некоторые основания. Что поразительно - в этом же письме он спрашивает, как связаться с Вишняками, ''вроде бы они сняли задешево комнату с ванной''. Вот проблемы - как снять подешевле комнату с ванной и основать журнал. И что бы вы думали? Роман Алданова ''Начало конца'', который вышел по-английски под названием ''Пятая печать'', получил звание книги месяца по мнению одного из престижных американских журналов и, самое главное, его издал Скрибнер и, судя по его апрельскому письму Маклакову 1945 года, продалось уже 314 тысяч экземпляров.
Иван Толстой: Сумасшедший тираж!
Олег Будницкий: Сумасшедший тираж по тем временам.
Иван Толстой: Для русского писателя, американской публике уж совсем неизвестного.
Олег Будницкий: Конечно, человек, который приехал в поисках комнаты с ванной подешевле, стал состоятельным человеком, бесспорно, потому что Скрибнер купил права на все его остальные произведения.
Иван Толстой: Чем же взял Алданов этой книгой?
Олег Будницкий: Видите ли, мне трудно судить, потому что тут нужно понимать особенности американского книжного рынка и интересы американских читателей. Во-первых, некое пророчество начала конца. Во-вторых, Россия, гражданская война в Испании - те темы, которые были для американцев далекими и малоинтересными, вдруг стали весьма актуальными. И я думаю, что на этом интересе к, с одной стороны, Советскому Союзу, странной и загадочной стране, с другой стороны, к тем событиям, которые происходили в Европе, в том числе к борьбе с фашизмом - вот на этом. Плюс Алданов - хороший беллетрист.
Сейчас, вы знаете, у людей поубавились восторги по поводу гражданской литературы, и Адланов, который неоднократно выдвигался Буниным на Нобелевскую премию, наверное, все-таки не тянет на звание Нобелевского лауреата, хотя там много всяких людей получали, которые на самом деле не тянут. Но если говорить о том, как держать читателя, как рассказывать, Алданов был здесь хорош, это всегда хорошо продается.
Иван Толстой: Прежде всего, он был человеком умным, блестящим эссеистом, а эссеист - это такой уже шаг в сторону художественной литературы сильный, для этого нужен артистизм, чувство драматургии в рассказе.
Василий Маклаков
Олег Будницкий: Эссеист — да, бесспорно. Я считаю, что его ''Очерки и портреты'' сильнее, они переживут, если не пережили уже его художественные произведения, но и его проза, она читабельна. Он ведь входил в число, по-моему, четырех русских писателей-эмигрантов, которые могли кормиться литературой, и они были отнюдь не Бунины - там был атаман Краснов и, по-моему, Амфитеатров и Василий Немирович-Данченко. Я боюсь соврать, но вот такого рода писатели. Алданов был единственный серьезный писатель, который мог прокормиться литературой, он непрерывно писал, он был профессиональным литератором, и он писал для того, чтобы его читали.Я перечитал недавно ''Поля Елисейские'' Василия Яновского, как раз по поводу Алданова, меня интересовало мнение о нем, и там Яновский досадует, что всюду Алданов, эти бесконечные тексты Алданова, куда ты ни кинешься - в газетах, в журналах - везде Алданов, а им не пробиться. Он к нему относится иронически - что это, мол, за писатель? Так вот, я хочу сказать: а кто теперь помнит Василия Яновского? Кроме его ''Полей Елисейских'', кто может назвать, что он такое написал? Может, и написал что-то, но я не читал, потому что как-то не вызывает...
Иван Толстой: Мачизма больше, чем таланта.
Олег Будницкий: Да. Написал какое-то количество романов. И он как-то ''через губу'' говорит об Алданове - вот он не давал нам ходу. Ну и где вы все? Вот умер Алданов, как все мы, увы, когда-нибудь умрем, как умерли все писатели, которые писали в первой половине ХХ века, но каких-то издают и читают, а каких-то — нет. Наверное, дело в том, какого калибра писатель.
Иван Толстой: Я хочу напомнить не только нашим слушателям, что мы разговариваем с Олегом Витальевичем Будницким о 1945 годе как о совершенно особенном времени в истории между Русским Парижем и Русским Нью-Йорком, но и самому Олегу Витальевичу хочу напомнить, что мы условились говорить о 1945 годе.
Олег Будницкий: Я только хотел сказать, что мы никак не доберемся до него. Но, чтобы понять 1945 год, нужно сделать экскурс в прошлое. И вот пресловутый железный занавес был сорван союзными войсками, Париж свободен, стали считать потери и стали смотреть, кто как себя вел в оккупации. А многие вели себя не слишком достойно, то есть сотрудничали, коллаборировали (само слово ''коллаборационизм'' родилось во Франции с нелегкой руки маршала Петена - это ведь он призвал сотрудничать с нацистами). И тут возникала другая история - кто нанес решающий удар по нацистам? Красная армия, Россия. И это наполняло людей немыслимой гордостью. Как бы они ни ненавидели большевиков, как бы они ни относились к советскому режиму, но это были люди, пережившие поражение Первой мировой войны от Германии, и теперь Россия, после чудовищных поражений и потерь, одерживает поразительную победу - Сталинград и последующие вещи. Это - один момент.
Второй момент. В России происходят удивительные события: заговорили о родине, о предках, о русском народе, Коминтерн распущен, возрождено патриаршество и прочие, как мы знаем, пропагандистские жесты, сделанные отчасти в угоду загранице, потому что говорили: что это у вас нет свободы религии, что это вы - наши союзники, а одновременно собираетесь устраивать у нас революцию? Так вы ребята определитесь, что вы там революцию или вам надо посылать какую-то помощь? И плюс осознание того, что очень высок был уровень религиозности до войны, а в войну еще поднялся.
Короче говоря, теперь мы понимаем, что это была ловко разыгранная пропагандистская карта, что как дали, так потом взяли, но тогда, казалось, происходят изменения необратимые. И, конечно, русские эмигранты со свойственным им историзмом мышления, псевдоисторизмом, я бы сказал, примеряли на события 1944-45 годов события войны 1812 года и зарубежных подходов русской армии, закончившихся движением декабристов. Не может, казалось, русская армия, освободительница Европы, которая громит (еще война не закончена) нацистскую Германию, ее армию, считавшуюся лучшей в мире, не может она вернуться домой, и эти люди опять оказаться в ярме и безропотно подчиняться этой немыслимой, чудовищной, дикой власти. То есть, смесь гордости за Россию и за Красную армию, признание некоторыми верности пути, который выбрали большевики. Милюков, его предсмертная работа ''Правда большевизма'', в который он сказал: ну что ж, Петр Великий тоже натворил дел и тоже шел через горы трупов к цели, но какой стала Россия после Петра! Так и здесь мы можем понять смысл проделанного пути по результату, а результат - вот такой, замечательный, Россия разгромила Германию, Россия впереди и выше всех.
Иван Толстой: ''Царь Петр был первый большевик'', как говорил Максимилиан Волошин.
Олег Будницкий: Вот в таком духе. Вот такая ситуация, и это надо иметь в виду - рост симпатий к Советскому Союзу и, с другой стороны, некоторые жесты, которые делает советская власть по отношению к эмигрантам.
Иван Толстой: Кстати, рост симпатий к Советскому Союзу. Редакция ''Нового журнала'' вычеркивает из целого ряда воспоминаний, кажется, из воспоминаний Добужинского, которые тогда печатались, какие-то строчки не ко двору, не ко времени приходящиеся о советских временах начала 20-х годов, что-то такое, что может задеть сейчас большевиков. Красным карандашом в гранках это вычеркивается и не публикуется в ''Новом журнале'', потому что идет война, потому что сейчас симпатии лежат совершенно по-другому причесанные.
Марк Алданов
Олег Будницкий: Это так, но, одновременно ''Новый журнал'' печатает ''Правду антибольшевизма'' Вишняка, ответом на которую была ''Правда большевизма'' Милюкова. ''Новый журнал'', как мы видим, доходил до Франции и Милюков читал эту статью.Иван Толстой: А Милюков прочел статью Вишняка?
Олег Будницкий: Во всяком случае она была ему известна. По крайней мере, смысл ее был ему известен. Я не положу правую руку, но не думаю, что он реагировал только на название, он реагировал и на смысл статьи Вишняка.
Иван Толстой: А вишняковская статья была раньше написана?
Олег Будницкий: Да. Статья Милюкова - это как бы ответ на статью Вишняка, и Вишняк потом был уязвлен этим — он же был близким сотрудником по ''Русским запискам'', очень его уважал и - на тебе! - получить такой афронт от не то, чтобы кумира, но такого старшего товарища.
Иван Толстой: Очень интересно было бы эти две статьи объединить в небольшую брошюрку, прокомментировать и выпустить вполне многотиражным изданием.
Олег Будницкий: Вокруг наросла большая литература, а если брать литературу неизданную, я имею в виду переписку всякую, так и вовсе можно было бы составить том и, может быть, и не один. Отчасти я этим и занимаюсь - готовлю переписку Алданова и Маклакова, переписку спорадическую с конца 20-х годов, первые письма 1929 года, в 30-е они редки, они ведь живут в Париже и каждый четверг завтракают у Софьи Григорьевны Пети-Балаховской вместе с Керенским. Это жена Эжена Пети - французского дипломата и политического деятеля. Естественно, когда постоянно общаешься, то писем не пишешь, но иногда обменивались, причем по каким-то принципиальным вопросам, потому что не договорили, да и договорить было неудобно по какой-то причине. Но особенно интенсивная переписка начинается с 1945 года.
Иван Толстой: Да, Алданов за океаном.
Олег Будницкий: Совершенно верно. И он с ужасом узнает, что группа эмигрантов во главе с Маклаковым (по-другому это не расценивается как ''во главе'' - Маклаков не был главой избранным, но это была самая заметная фигура русского Парижа того времени) посетили резиденцию советского посла в Париже. Как кто-то писал из эмигрантов - ''это была самая большая сенсация со времен Октябрьской революции''. Как это? Эмигранты пошли в посольства, обменялись речами с послом и пили за здоровье маршала Сталина! Дальше ехать некуда! Маклаков потом рассказывал, что он был глуховат (действительно был, плохо слышал, ему слуховой аппарат присылали из Америки, но они были не такие как сейчас и не сильно помогали), что он, дескать, там плохо слышал.
Иван Толстой: Не слышал, за что тост.
Олег Будницкий: Да. Известно, было, что пили. Пили портвейн и, естественно, закусывали икрой. И один из визитеров сказал, что портвейн и икра были хорошие - что-то у них есть позитивное. Я думаю, что водку не пили только потому, что дело было днем.
Иван Толстой: Ну, русскому человеку это не помеха.
Олег Будницкий: Вот такие были удивительные вещи. Контакты с посольством возникли еще до этого и переговоры о возможном визите и обмены какими-то мнениями. И в Париже возникает спонсируемый посольством орган ''Советский патриот'' (раньше назвался ''Русский патриот'' - листок, начавший выходить еще в эпоху Cопротивления). ''Русские новости'', которые, думали, будут возрожденными ''Последними новостями'', оказываются водой того же разлива - они просоветские и получают поддержку из посольства. Когда Маклаков там печатает статью в мае ''Эмиграция и советская власть'', в которой выдвигает условие почти безоговорочного признания эмиграцией советской власти (она в этом не больно нуждалась, но, тем не менее) - соблюдение прав человека, эта статья сопровождается редакционным предисловием, в котором говорится: ну, это старые такие либеральные принципы, сейчас-то важнее интересы групп людей, а не отдельных личностей. То есть, эта нечеловеческая идеология построения социализма - личность ничто. То есть - классовые интересы.
Иван Толстой: Хотя редактирует эту газету бывший милюковский сотрудник Ступницкий.
Олег Будницкий: Дофин, как его назвали, Арсений Федорович. Там и Волков, который сохранил имущество газеты и кое-какие денежные средства, почему стало возможным возрождение газеты, и Адамович там печатается, и многие другие - те люди, которые в ''Советском патриоте'' печататься бы не стали, в ''Русских новостях'' публикуются.
И вот возникает такая коллизия в отношении к советской власти. Маклаков считает, что нелепо не видеть ее эволюцию, эволюция есть, посмотрите, что там происходит. Более того, если вы рассчитываете на ''учредилку'', а он ненавидел Учредительное собрание, считал, что это была полная профанация и что в России немыслимы были выборы, - вот получили, что получили эсеро-большевистское Учредительное собрание, что народ совершенно не готов к этому волеизъявлению, поскольку люди неграмотные политически, они готовы идти за демагогами любыми, ко всеобщему равному избирательному праву нужно прийти, а вот если так его просто обрушить на страну, которая к этому не готова, можно получить, в итоге, людей вроде тех, что на самом деле составляли подавляющее большинство этого собрания. Сам он был избран депутатом заочно, он был уже в Париже в роли полупризнанного посла, его избрали, как неизбежно избирали в государственные думы. Вот не любил ''учредилку'' и считал, как это ни парадоксально, что альтернативой являются Советы. Он имел в виду многоступенчатую систему выборов и то, чтобы люди получали опыт практической работы - то есть, не демагоги, а деятели должны приходить в какие-то высшие законодательные учреждения. Они бы назывались не Советами, а по-другому, но Советы - как модель. Смотрите, у них есть сельские советы, поселковые, городские, потом Верховный Совет - вот система, которая воспитывает государственного человека, считал Маклаков, и при правильной идее сам этот механизм вполне может работать.
Это редко можно было от эмигранта услышать, но Маклакова вообще отличали такие вещи, он сам это писал о себе, и об этом писали его друзья и оппоненты - он стремился увидеть крупицу правды у оппонента, у противника. Это было у правых его оппонентов в Государственной думе, это было и у большевиков - он пытался понять, что у них есть такого, что отвечает каким-то интересам страны и народа. И питал некоторые иллюзии. Мы знаем, что такое были Советы позже, при советской власти, как это все формировалось, хотя при всем при том эта система подготовки кадров у большевиков как-то работала. В конце концов, они довели страну до ручки, но какие-то элементы были.
Иван Толстой: Итак, победивший Париж, освобожденный.
Олег Будницкий: Было еще одно обстоятельство. Макалков, как представитель эмиграции, он же был главой Офиса по делам беженцев, который был быстро восстановлен и был, в свое время, председателем Эмигрантского комитета, который восстановлен де факто не был, но не важно, главное был Офис, который выполнял функции посредника между французским властями и эмиграцией, был уполномочен французским властями на выдачу неких документов, это было чрезвычайно важно. Он отлично понимал отношение к русским эмигрантам. Ведь на виду были коллаборационисты, на виду был ''Парижский вестник'', в котором публиковались и генерал Головин, скончавшийся в 1944 году, и Иван Шмелев, который потом всячески рассказывал, что он случайно на молебен зашел об освобождении Крыма немецкой армией, и в ''Парижском вестнике'' так получилось... Иван Алексеевич Бунин, человек скорый на слово, написал по этому поводу - ''сука замоскворецкая''. Не любил, Иван Сергеевич его, видимо.
Иван Толстой: И знаменитый драматург Илья Сургучев.
Олег Будницкий: Да, ''Осенние скрипки'', и Нина Берберова, которая нигде не печаталась, но призывала писателей с юга вернуться, говорила, что все объединились и атмосфера стала чище. И муж ее, Николай Васильевич Макеев, про которого ходили слухи, что он карточку на двери повесил - Николас фон Макеев. На самом деле, конечно, это было немножечко преувеличение, потому что Васильевич - это ''v'', это было принято, вероятно, за ''фон''. Но галерейку-то открыл в районе Елисейских полей в 1942 году.
Иван Толстой: И в 6-ти комнатной квартире жил на Менльмонтан.
Олег Будницкий: По этому поводу Нина Николаевна писала Алданову: ''Ну и что? У вас тоже была шестикомнатная квартира''. А то, что Алданов был одним из первых писателей эмиграции и текстами его были действительно заполнены страницы эмигрантских изданий, платили которые не очень много, но ведь и переводы были ни на один язык... И Нина Николаевна, которая отнюдь не была в лидерах, если не ошибаюсь, подрабатывала тем, что печатала на машинке в то время. В общем, не будем о Берберовой. Когда-то я написал на эту тему довольно большую статью, сопроводив публикацией всех этих писем, обсуждавших то, кто как себя вел. Алданов, кстати, писал из Нью-Йорка в 1944 году, еще Париж был на грани освобождения, это первые дни, ''представляю, как трясутся Берберова, Шмелев, Гиппиус'', которая также, увы, сочувствовала нацистам.
Иван Толстой: А я хочу нашим наиболее дотошным слушателям и читателям сайта напомнить, что впервые в наших программах имя Олега Витальевича Будницкого прозвучало как раз в связи с обзором большой публикации вокруг Нины Берберовой, связанной как раз с письмом Алданова, и она прозвучала, по-моему, в 1999 или 2000 году.
Олег Будницкий: Статья вышла в 1999 в ''НЛО''.
Иван Толстой: Нет, нет, это был обзор израильской газеты ''Вести'', где была такая пре-публикация.
Олег Будницкий: Да. Не буду называть имен, но эти пираты-таки да, вопреки четким указаниям, какой фрагмент печатать, тиснули там почти все в трех номерах с продолжением.
Иван Толстой: Исключительно была интересная публикация, Радио Свобода получало тогда эту газету, и я немедленно сделал это обозрение. Так мы с вами заочно и познакомились.
Олег Будницкий: В этой ситуации возникает напряжение, когда люди в Нью-Йорке не понимают, как можно идеи в Каноссу, по какому поводу, что такого изменилось в Советском Союзе. Что, лагеря закрылись, людей освободили? Что, происходят выборы свободные или печать, не дай бог? Это тот же самый режим, который сделал какие-то жесты, но суть которого не изменилась. А люди, пережившие нацистскую оккупацию, говорили: вы не понимаете, что после этого нельзя относиться к Советскому Союзу так же, как мы относились к нему раньше. И не может там не произойти изменений.
И они создают Общество для сближения с советской Россией в 1945 году, председателем которого был избран Абрам Самуилович Альперин, тот самый Альперин, который в конце 1917 года выдвинул лозунг ''Лучше спасти Россию с казаками, чем потерять ее с большевиками''. Это еврей-то собирается спасать Россию с казаками! И стал спасать. Собрал деньги на формирование казачьих партизанских отрядов. Он в Ростове на Дону жил, был предпринимателем, юрист-консультом и членом той самой партии, в которую входил Алданов, народных социалистов. Оставалось 20 человек, потом меньше, но они считали, что они - партия, как-то они действуют. Он давал деньги на отряды и сам пошел служить начальником отдела пропаганды в казачьем отряде генерала Семилетова. Фантастическая карьера! Он был непримиримый совершенно антибольшевик. Потом выехал в эмиграцию. И этот самый Абрам Альперин, непримиримый антибольшевик, с таким антибольшевистским прошлым, создает Общество по сближению с советской Россией. Советская Россия делает шаги навстречу, посол, например, бывает на спектаклях и высказывается по поводу порчи русского языка в эмиграции, как сказано в дневнике Веры Николаевны Буниной.
Иван Толстой: Боже мой!
Олег Будницкий: Богомолов Александр Ефремович. Человек, судя по всему, был неглупый, с одной стороны, такой посол вальяжный, с другой стороны - Гузовский, первый секретарь (это всегда был сотрудник НКВД), который занимался уловлением душ, с одной стороны, а, с другой стороны, розыском и отловом людей, которых считали опасными.
Иван Толстой: Да, были страшные погони на улицах Парижа, облавы и аресты.
Олег Будницкий: Французские власти смотрели сквозь пальцы на это все. И когда происходит в конце 1944 года сближение Советского Союза и Франции (потому что де Голль недоволен тем, как его третируют Рузвельт и Черчилль, что, дескать, это все второй сорт и совсем не великая держава, это все в прошлом), ему нужна опора, он летит в Москву и, к вящему удивлению англосаксов, они там заключают военный союз. И благодаря Советскому Союзу, в значительной степени, Франция возвращается в качестве великой державы на международную арену. Вот такая игра. Сталин, со своей стороны, вносит раскол в единый фронт западных держав, и коммунисты очень сильны во Франции, Морис Торез же министром был, и популярность их колоссально растет. Все было очень непросто. И Богомолов явился, например, в церковь на панихиду по Рузвельту в русскую церковь на Рю Дарю, это были невиданные вещи, у некоторых эмигрантов закружилась голова и, как потом сказал митрополит Евлогий в интервью тем же ''Русским новостям'', - ''умереть-то хочется на родине''. Что бы там ни было, а тянет людей на родину.
Иван Толстой: Масса людей берут советские паспорта.
Олег Будницкий: Немножко позже, когда вышел указ Верховного Совета, что, пожалуйста, что бы там у вас ни было в прошлом, кроме каких-то особых случаев, берите советские паспорта, пожалуйста, возвращайтесь. И многие вернулись. Кого-то выслали за чрезмерный советский патриотизм, как Кривошеина, скажем, сына Александра Алексеевича Кривошеина, участника группы Маклакова, но не той, которая ходила в посольство, а которая пыталась нацистам сопротивляться, во всяком случае интеллектуально, морально, и побывавшего в лагере немецком. Выслали Дмитрия Одинца, тоже народного социалиста, который редактировал газету ''Советский патриот''. Он закончил свои дни, преподавая в Казанском университете. То есть, происходят такие вещи, происходит раздрай, даже в двух номерах ''Нового журнала'' публикуются анкеты, как относиться к этому визиту, к тому что происходит и к советской власти, и идет очень острая полемика.
Сразу хочу сказать, что не все парижане придерживаются таких позиций, некоторые придерживаются позиций непримиримых, как Сергей Петрович Мельгунов, член Партии народных социалистов. Вот вам, пожалуйста, партия из трех человек, а течений и движений в ней масса - от советских патриотов до абсолютно непримиримых людей. И в этой ситуации идейного раскола у нью-йоркской части эмиграции, да и у парижской, хватило разума, терпимости и силы воли навести мосты и найти точки сближения. Русская интеллигенция, особенно политизированная, склонна к разделам, расколам, раздраю, фракционности, и так далее. Здесь, в общем-то была проявлена некоторая терпимость, понимание и попытки найти точки соприкосновения. Особую роль здесь играл Алданов.
Иван Толстой: И вот это и отражается в переписке Адланова с Маклаковым, которую вы собираетесь опубликовать?
Олег Будницкий: Совершенно верно. Он написал длиннейшее письмо Александру Андреевичу Титову, тоже народному социалисту, который был участником этой группы, предпринимателю известному в России, он и в Париже не бедствовал, был хозяином фирмы фабрики ''Биотерапия''.
Иван Толстой: Где очень многие нашли себе пристанище, и во время войны она выручала людей - можно было получать и карточки, и всевозможные пропуска, и так далее. Административно ведь очень сильное давление было гитлеровское на русских.
Олег Будницкий: Совершенно верно. И Алданов, народный социалист и масон... Кстати, еще и целый ряд этих людей входили в этот клуб масонской ложи, я неоднократно уже говорил, что я не склонен мистифицировать все эти масонские братства, это такой интеллектуальный клуб и тайность, засекреченность, что у них был особый язык, все это, конечно, большие преувеличения.
Иван Толстой: Интеллектуально-этический клуб.
Олег Будницкий: Совершенно верно. И вот он пишет огромное письмо Титову, в котором формулирует разногласия и пытается объяснить, что надо все-таки разделять эти вещи, мы не можем не ценить то, что сделала Красная армия, и то, что сделал русский народ, но в то же время мы не должны закрывать глаза на преступления и объективно смотреть на этот режим, у нас не должна кружиться голова, мы должны понимать, что режим остался таким же нечеловеческим, репрессивным, признаков настоящего изменения пока не видно, а если их нет, то почему мы должны склонять голову перед этой властью?
Это было циркулярное письмо, он переправил его - там было очень сложно с письмами, они долго шли, терялись, пропадали, он присылал это через Англию, через Бориса Элькина, который переписывался одновременно с Маклаковым и Алдановым. И Алданов считал, что он свой, а Элькин на самом деле, сидя в Англии, был ближе Маклакову. Очень любопытная переписка этих трех углов. Большая подборка выходит в журнале ''Ab Imperio'' x ''1945 год. Русская эмиграция'' в ближайшем номере в этом году, там будет целый ряд писем не только Маклакова и Алданова, но там письма Элькина, там будут письма Керенского и некоторых других людей. Так вот, это письмо передано Маклакову для ознакомления, для передачи Титову и Мельгунову. Мельгунов как раз в числе непримиримых. И Маклакову он пишет. И Алданов предотвратил принятие резкой резолюции, которую собирались сделать люди в Нью-Йорке. Ведь они получили сведения на основании корреспонденции в ''Новое Русское Слово'', отрывочных сведений. Он говорил: давайте мы с ними свяжемся, получим от них самих объяснение этого поступка и како веруют сейчас. Вот это было важно - не дать сразу набрать силу и темп расколу, который потом привел к тому, что трещину уже ничем не закроешь и никак заново не объединишь.
И вот эта интенсивная переписка, выяснение разных и прочих нюансов очень любопытна в отношении этой эволюции эмиграции сторону советской власти, и некоторая часть продолжила это движение так, что в итоге оказалась в Советском Союзе, в Казани как Одинец, или в Ульяновске, как Кривошеин, а потом в тюрьме, как тот же Кривошеин и некоторые другие. А некоторые сделали шаг назад, посмотрев на то, что на самом деле происходило. И эта статья Маклакова ''Эмиграция в советская власть'', вышедшая в мае 1945 года, это рубежный текст, который обозначает ту линию, дальше которой по-настоящему свободные люди пойти не могли. В период с февраля 1945 года (12 февраля был визит, в мае вышла статья в ''Русских новостях'') за это время происходит максимально возможное отступление от непримиримого антибольшевизма, от непримиримых позиций по отношению к советской власти максимально возможное отступление в сторону примирения. А потом - стоп, дальше идти уже нельзя, ибо отступать дальше - это потерять собственную сущность. Если ты считаешь, что власть может сделать с народом все, что угодно, смысла пребывания в эмиграции уже нет. И вот это сформулировано в тексте Маклакова. Он говорит: ну мы же слабы, мы не можем на самом деле как-то бороться реально, как-то воздействовать на эту власть, мы можем ''печаловаться''.
Такие ''печальники'' советской власти были не нужны. К Маклакову явно охладели, контакты с посольством прерываются, никто его больше в посольство не зовет, стало понятно, что купить его нельзя, обмануть, видимо, тоже, что те иллюзии, которые были, они постепенно рассеиваются, и Маклаков обозначил тот рубеж, дальше которого эмигранты отступать не будут.
Иван Толстой: Олег Витальевич, а как вы обозначите дальнейшую эволюцию политической позиции Алданова, который в этот момент находится в Нью-Йорке и действует как такой буфер между непримиримыми и соглашательскими позициями?
Олег Будницкий: Адланов особенно не эволюционировал, его идеи, позиции и убеждения оставались довольно последовательными и стабильными за все время эмигрантского существования. Видимых отступлений в ту или другую сторону там нет. Ему было в какой-то степени проще. Еще раз говорю, что те люди, которые пережили оккупацию, - это колоссальная разница, и Маклаков в этом плане совершенно справедливо писал, что вы, кто этого не пережил, не можете нас понять, понять этих чувств по отношению к Советскому Союзу, к России, как они это государство назвали.
Алданов был последователен и, как считается у историков литературы, он сыграл в значительной степени, пожалуй, решающую роль в том, что Бунин все-таки не принял советского гражданства и не пошел дальше по пути сближения с советской властью, по пути капитуляции, как это сделали многие другие, а когда-то, еще в начале 20-х, сделал небезызвестный вам Алексей Толстой, о чем Бунин специально писал в воспоминаниях, и именно Алексею Толстому написал накануне войны открытку: ''Хочу домой''.
А в 1945 году это ''хочу домой'' могло быть уже не на позициях просительных, а на позициях желанного и званого гостя. В театре с ним случайно оказывается рядом подполковник, который оказывается Константином Симоновым, ''случайно'' начинаются уговоры, посулы и обещания издать, скажем, собрание сочинений. А это огромные деньги, это гигантский тираж. Понятное дело, что советские деньги на валюту меняются по специальному курсу, и что Иван Алексеевич может стать обеспеченным человеком.
Иван Толстой: Да, и звучит не как подкуп, не просто подачка денежная, а гонорар за книги - все страшно благородно звучало.
Олег Будницкий: Однотомник сначала, а потом собрание сочинений. Здорово! Иван Алексеевич по свойственной ему слабости почти соблазнился, но на каком-то этапе этого не сделал.
Иван Толстой: Потом вышло постановление о журналах ''Звезда'' и ''Ленинград'' августа 1946 года, и все было покончено. Как всегда, Кремль своими руками все испортил.
Олег Будницкий: Кроме всего прочего, была ведь и переписка с Алдановым, они же были достаточно близкие друзья и, как ни странно, Алданов, который был младше и по рангу (все-таки не академик и классик Бунин), он на него имел серьезное влияние. Вообще, Алданов считался таким джентльменом в эмиграции, это человек, который ни с кем открыто не конфликтовал, на которого, как утверждали, чуть ли ни одной отрицательной рецензии не вышло, как-то он умудрялся так строить отношения с людьми, устраивать дела. Вот такой он политикан, и многие в таком ключе его трактовали и писали с явной неприязнью об Алданове. И это было у Марка Александровича. Но при этом у него были определённые принципы. К счастью, не было такой ситуации, когда Алданов подвергался бы очень сильному давлению, чтобы этим принципам уступить, повезло ему в этом отношении.
То, что я говорю, не совсем красиво звучит, но слава богу, что он не прошел через те испытания, через которые проходили многие люди, которые оказались в ситуации выбора, когда речь шла о жизни, смерти, нищете, о чем угодно. У Алданова таких ситуаций не было, по счастью, но как бы то ни было, он довольно последователен, и мы не видим в его деятельности, в его жизни каких-то очевидных отступлений или провалов. И он пользовался большим нравственными авторитетом, к нему прислушивались, считалось, что раз Алданов так считает, наверное, это правильно. И Бунин прислушивался. Возможно, еще зная за собой, что не стоек Иван Алексеевич, он очень часто высказывался и делал что-то такое, что потом хотелось бы забыть.
Иван Толстой: Олег Витальевич, и последний на прощание вопрос. Вы сказали, что эта большая пространная публикация, переписка Алданова с Маклаковым, будет опубликована в журнале.
Олег Будницкий: И не только, еще и сопутствующая некоторая переписка - там Борис Элькин будет и Керенский.
Иван Толстой: В журнале ''Ab Imperio''. Как нашим читателям и слушателям с этим познакомиться?
Олег Будницкий: Это как раз довольно просто. Этот журнал выходит и на бумаге, но размещается и в интернете. Есть сайт журнала, поэтому из любой точки можно на этот сайт зайти, получить доступ (там, вероятно, есть какие-то правила и ограничения) и читать. Журнал вообще замечательный.
Иван Толстой: Когда ожидается публикация?
Олег Будницкий: До конца этого года. Это архивная публикация, текст этих писем находится, в основном в Гуверовском архиве при Стэнфордском университете, наш кладезь, и часть - в Бахметевском архиве Колумбийского университета (еще одно замечательное место), а часть - в рукописном отделе Бодлеанской библиотеки Оксфордского университета.
Иван Толстой: Это элькинская часть?
Олег Будницкий: Да, но там письма Алданова. Ох, какое там письмо одно о газетах, о наследии ''Последних новостей''. Не удержался, хотя это немножко в стороне от этих интеллектуальных споров. Но все-таки, когда начинаешь разбираться в истории литературы, надо посмотреть на материальный вопрос - у кого деньги. У кого деньги и как эти вещи делятся. Когда мне мой друг и старший коллега Терри Эммонс сказал, что когда был раскол в 1860-е годы, там с ''Русским вестником'' история была, он сказал, что там все проще: журнал стал приносить прибыль, и Катков наложил на него лапу. Это такой американский подход.
Это было много лет назад, и я как-то усвоил эту мысль и часто убеждаюсь, что это справедливые утверждения. Существенную роль играют вот такие вот вещи в истории литературы, в истории эмигрантской, в особенности. И ведь одним из акционеров, председателем правления ''Последних новостей'' был Александр Иванович Коновалов, который жил в Нью-Йорке, а судьба наследия ''Последних новостей'' решалась в Париже теми людьми, которые были причастны к ведению газеты и которые знали, что Коновалов имеет кое-какие права не только моральные, но и материальные. Но на это не посмотрели. Это сюжет, который требует дополнительного и серьезного исследования, и мы, может быть, можем понять смысл происходившего с газетой ''Русские новости'', которая так и не стала приемником ''Последних новостей''. Несмотря на почти совпадающее название, логотипы и состав авторов, надо посмотреть, что же там за идейными расхождениями, нет ли там материального интереса.