Мастер 25-го кадра


Катерина Прокофьева: Паскаль Рабате – французский комиксист, который нарисовал ''Ибикус'' по произведению Алексея Толстого. Интересно, что ''Ибикус'' Рабате вышел во Франции в четырех томах, тогда как книжка Толстого ''Ибикус, или похождения Невзорова'' умещается на 120 страницах. Совершенно невероятно, но ''Ибикус'' Рабате до сих пор не переведен на русский, тогда как Рабате проделал огромную работу по исследованию русского менталитета и истории России.

Рабате заканчивает каждую линию кадров визуальной отсылкой на следующую линию, задавая таким образом траекторию взгляда читателя. Каждая страница заканчивается вопросом, и читатель смотрит комикс как кино. При этом, Рабате – мастер эффекта ''25 кадра''. Что он вкладывал между кадрами истории Семена Невзорова, и почему комиксы в России мало популярны, он рассказывает сегодня.

Во Франции комиксы называют ''девятым искусством'', вы бы лично на какое место поставили их?

Паскаль Рабате: Я обычно над этой классификацией смеюсь, потому что во Франции есть приоритетные искусства – изобразительное искусство, музыка, театр. Седьмым считается кино…

Катерина Прокофьева: А у нас кино – важнейшее из искусств…

Паскаль Рабате: Ну, а у нас оно – на седьмом месте, комиксы – на девятом, восьмое пустует. Я считаю, что это телевидение. Это смесь аудио-визуального, кино и комиксов. Я всегда хихикаю, когда думаю о том, что занимаюсь искусством, которое идет непосредственно после прогноза погоды. С другой стороны, эта классификация несерьезна хотя бы потому, что телевидение появилось после комиксов. Но во Франции искусство комиксов очень развито, в год их выпускается очень много и с чисто экономической точки зрения это мощный сектор поддержки книжного бизнеса. Однако, многие интеллектуалы все еще считают комикс то ли андеграундным искусством, то ли бульварным, то ли вообще предназначенным для подростков.

Катерина Прокофьева: Самый большой процент краж из книжных магазинов составляют именно комиксы. Вот не знаю, то ли они так популярны, то ли просто это делают тинейджеры…

Паскаль Рабате: Мне это напоминает аргумент в пользу комиксов одного сатирического журнала, ''Не можете купить – стяните''. Тогда владельцы книжных магазинов злились, что я тоже могу понять. Но на самом деле это искусство, разделенное на три больших поля в мире – это манга в Японии, комические американские картинки и европейский сектор, который называется ''франко-бельгийским''. Как, например, Тантан, да? Такого плана комиксов во Франции продаются по четыре тысячи наименований в год, а в начале 70 годов их было 400. Я все-таки немного путешествую и могу сказать, что меня всегда удивляло: есть испанская, немецкая, итальянская продукция, но чем дальше на восток, тем меньше вот этой комиксовой креативности. Например, в России их вообще почти нет. Этот сектор не получил развития, не получил признания, не получил популярности в массах.

Катерина Прокофьева: Ну, как это - почти нет? Все же есть!

Паскаль Рабате: Во время революции распространялись стихи Маяковского на маленьких таких проспектиках, и там были комиксы для крестьян, чтобы их подбить на восстание. Это были очень хорошие качественные комиксы в стиле экспрессионизма, а потом это перестало развиваться…

Катерина Прокофьева: Чем дальше на восток, вы говорите, но в Азии-то комиксы хорошо принялись…

Паскаль Рабате: Да, в Японии, но в таких странах, как Лаос, Корея или Вьетнам – совсем немножко. Чуть-чуть в Южной Америке и Аргентине, но там еще работать и работать…

Катерина Прокофьева: Вот вы сравнивали французские и японские картинки, объясняя огромную разницу кодом изображения. У японцев действие более ''разжевано'', плавно, и действие имеет больше стадий, в отличие от французов. Как жаль, что вы не можете сравнить французские и русские! Сравнить менталитеты через код изображения…

Паскаль Рабате: Менталитеты очень разные! Мне повезло, я был приглашен на первый фестиваль комиксов в Москве. По-моему, шесть лет назад. Есть еще такой фестиваль в Санкт-Петербурге. Что я хочу сказать, что это искусство все равно осталось в зачаточном состоянии. Что странно, потому что в России, Украине есть много талантливых комиксистов, которые тяготеют к коду изображения, похожему на уровень ''манга''. Когда я с ними об этом говорил, они отвечали: ''Ну да, мы их первыми на экранах увидели, этих японцев с большими глазами, и на них учились...''. Потому что японские комиксы очень яркие и очевидные: и на уровне картинок, и на уровне текста. Я тогда привез из Москвы небольшой комикс, который был сделан в 70-х годах – адаптация Булгакова. Не знаю, русский его рисовал или украинец... Вообще-то я думаю, что русские комиксы переняли код русского кино, а советское кино было одним из величайших в мире. Эйзенштейн, Вертов, Кончаловский, Климов. Из русских комиксов то, что я видел – это ближе к европейскому стилю в нарративном плане и более близко японскому в изобразительном плане.

Катерина Прокофьева: А почему так мало креативности в этом плане в России, как вы думаете?

Паскаль Рабате: Это для меня до сих пор загадка. Есть во Франции издательский дом, который делал проект ''Ассоциация'' в 2000 году, они тогда подготовили обзор всех существующих стилей комиксов в мире, 2000 страниц, через Интернет они связывались с малоизвестными авторами, небольшими издательствами, микроструктурами во всех странах. Получилось две страницы корейских комиксов, две или три страницы – русских. Но это все такое было…любительское скорее. Это были просто люди, которым надо было выразиться, но которых читали и смотрели очень мало людей. Я не знаю, почему это искусство в России стреножено. Мне кажется, там был переведен наш ''Астерикс и Обеликс'', да?

Катерина Прокофьева: Да. А почему вы решили сделать комикс по книге именно русского писателя?

Паскаль Рабате: По чистой случайности. Я коллекционирую гравюры, и еще я библиофил, так что у меня много книг с гравюрами, с иллюстрациями. Особенно 20-30 годов, там тогда было такое письмо черно-белое, очень социальные агрессивные картинки. Например, искусство немецких экспрессионистов. И я вот на книжном развале нашел тоненькую дешевую книжку, которую я принял за незнакомое мне произведение Льва Толстого. Я ее купил, она стоила дешевле чашки кофе. Дома я показал книжку моей подруге, она сказал – это не Лев, это Алексей. Упс! Не знаю. Отложил. Через несколько месяцев я исчерпал все свои книжные ресурсы и вытащил эту редкость. Я начал читать ее в десять часов вечера, а в шесть часов утра я уже отослал бандеролью наброски моему издателю с таким текстом: ''Это будет моя новая книга''. В ней было что-то одновременно ужасное и фантастическое…Когда я ее читал, Европа как раз выходила из войны с Югославией, так что там что-то перекликалось, было актуальным. Речь идет там о революции в России, о гражданской войне. И на этом фоне история человека аморального, но интересного. Я нашел, что в его характере можно развить в потрясающие вещи. Это кадр, это рамки. Россия меня всегда завораживала, я большой поклонник Эйзенштейна. Когда я начал заниматься изящными искусствами, я много смотрел советского кино – Дзига Вертов, Тарковский. Там была такая работа с визуальным материалом, круче, чем в европейском кино. Там была глубина, композиция…И вот этот роман мне почему-то напомнил советское кино и одновременно немецкое, потому что там контрасты и экспрессионизм тоже присутствуют. И потом сама тема – выживание. История человека, который падает, не знает, стоит ли ему вставать, и каждый раз встает. И так постоянно. А тема выживания меня всегда привлекала в комиксах. Короче, все это меня страшно вдохновило. Я не был в России, пока работал над книгой, а потом, когда закончил, поехал на Украину, потом в Россию на фестиваль и еще раз с другом-фотографом, который хотел повторить путешествие Чехова на Сахалин. Не знаю, почему нас все это привлекает, это по типу – ''очарование-отвращение'', но вот Исаак Бабель, Замятин, Булгаков – это мои любимые писатели. Когда я адаптировал этот роман, меня просто вернуло в русский конструктивизм, в поэзию Маяковского, в работы Родченко… Они ведь тоже повлияли на меня, на мои рисунки, потому что у него образы деструктурированы, они такие шатающиеся – то есть, поиск неклассической раскадровки. В общем, я надеюсь, что однажды мой ''Ибикус'' будет опубликован в России. Переведен на польский, на чешский, на японский, был опубликован в Южной Корее. Почему-то две империи – США и Россия его не берут. Не переведен ни на английский, ни на русский.
Катерина Прокофьева: Персонажи у вас какие интересные - с вытянутыми лицами, как у Эль Греко. Вы вот так видите русских?

Паскаль Рабате: Нет, я исходил из идеи автора ''Тантана'', который сделал его с таким плоским лицом, с маленьким носом, чтобы люди легче идентифицировали себя с этим персонажем. Это была такая пустая маска, а мысленно дорисовать себе недостающие черты может каждый. И вдруг люди оказывались в его шкуре – так и получилось. Но я хотел достичь обратного результата – чтобы люди не примеряли моего Семена на себя. Поэтому он такой нитевидный и длинноносый у меня вышел. И хрупкий, мне хотелось создать впечатление, что он вот-вот сломается. И вот он такой жердью все равно доминирует над остальными персонажами. Во Франции, когда был опубликован первый том, я повстречал человека, который переводил роман Толстого, и он мне сказал, что Толстой, оказывается, создатель русской версии Пиноккио – Буратино! Невероятно! Я его читал, даже не зная об этом. Семен несколько раз меняет внешность, но читатель моих комиксов всегда узнает его. Это мой Буратино! Я был очень взволнован.

Катерина Прокофьева: Я знаю, что ''Ибикус'' мощно критиковали из-за сцен насилия и приема кокаина. Как вы отреагировали?

Паскаль Рабате: Да никак. Если ты делаешь что-то, что всем нравится, это значит, что ты сотворил нечто… теплое. Что касается наркотиков… у Толстого была одна только фраза – ''В течение нескольких дней Семен и Леша принимали кокаин''. Из этой фразы я сделала две главы в моих комиксах, потому что мне хотелось поговорить об органике, о плоти. И я для этого даже перечитал и переосмыслил ''Роман с кокаином'' Агеева. Он имел огромный успех, я с большим удовольствием его прочитал. Поэтому вот эти две главы, это мой такой маленький реверанс в сторону автора этого романа. И не только это. Есть, например, у меня сцена, когда стул и шкаф стоят в поле. Это тоже не из Толстого, это из Булгакова, ''Белая гвардия''. Там доктор рассказывает, как он приехал в повозке по вызову и увидел на холме стул и шкаф. Я нашел эту картинку настолько сюрреалистичной и отвязной, и одновременно волнующей… В общем, все пассажи и эпизоды, которые мне когда-то нравились, подпитывали историю Семена. В романе Толстого есть сцена, где Семен разбогател и вернулся в отель, где осыпал себя деньгами, шепча: ''Я богат… Я богат!''. Для своего времени Толстой весьма новаторски описывает эту сцену, но сейчас она уже воспринимается несколько кинематографично – если у кого-то появляется много денег, он себя ими осыпает. Я стал рисовать это и понял, что не хочу так, моя история потеряет силу и оригинальность. И тогда я взял идею у чешского писателя Грабала – его персонаж из ''Я обслуживал английского короля'' не бросает деньги, а аккуратно и методично выкладывает ими пол, и потом тихо созерцает это, и вытягивается на этом полу. Так делает и мой Семен.

Катерина Прокофьева: Амбиции нашего собеседника не останавливаются на комиксах. В Москве он представлял свой фильм ''Ручейки'' - о том, что телевидение создает диктат юности, а в Карловых Варах – киноработу ''Ни сейчас, ни потом''. Не оставляет он также идею экранизировать ''Ибикус''.

Паскаль Рабате: Я знаю, что такой фильм в СССР был снят, я даже встречался с режиссером – Панкратовым-Черным. У меня есть видеокассета. Но я хотел бы сам снять, приехать и снимать. Я уже был на ''Мосфильме''. Вот бы я посмеялся!