Ирина Лагунина: Сегодня в эфире очередная, шестая глава исторического исследования Владимира Абаринова и Игоря Петрова “Русский коллаборационизм”. Она называется “Вождь обреченных”. Часть первая.
Владимир Абаринов: Офицер штаба группы армий «Центр» Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, сыгравший ключевую роль в создании власовского движения, в своей книге «Против Сталина и Гитлера» вспоминает о настроениях и разговорах своих сослуживцев – таких же, как и он, балтийских немцев – зимой 41/42 года.
"В наших дискуссиях в Смоленске мы пришли к выводу, что эта война не может быть выиграна на полях сражений, но она может быть окончена при честном сотрудничестве с освобожденным населением Советского Союза. И нас обнадеживало, что эта мысль постепенно все больше распространялась в германском офицерском корпусе. В конце концов, политические предпосылки для такого сотрудничества практически могли быть созданы только немцами, а не русскими.
Теперь, однако, после шести месяцев войны, мы должны были признать, что эти предпосылки созданы не были. Наоборот, то, что сперва, через завесу разрозненных «директив» и «установок», с трудом можно было распознать как цели войны, становились все очевиднее: захват, закабаление, грабеж.
Мы утешали себя мыслью, что поражение под Москвой отрезвит нацистское руководство. Мы хотели надеяться, что фельдмаршалы Браухич, Бок, Рунштедт, Лееб и генералы Гудериан, граф Шпоннек и другие – столь произвольно снятые с постов Гитлером – найдут средства провести свои взгляды в жизнь. Для стратега уже в неудаче - и поражение, и стимул для пересмотра планов и исправления ошибок. Мы считали, что это должно было подействовать и на человека, который держал в своих руках и стратегию, и политику.
А если, несмотря на поражение под Москвой, идеологические фантазии одержат верх над голосом разума? Тогда можно лишь сказать, что это было бы сумасшествием".
Владимир Абаринов: Из мемуаров Штрикфельдта складывается впечатление, что инициаторами власовского движения были немецкие штабные офицеры невысокого ранга, служившие на Восточном фронте и видевшие своими глазами пагубные последствия оккупационной политики фюрера. Получается, что именно они, прежде всего сам Штрикфельдт, в конечном счете убедили свое командование в необходимости пересмотра этой политики и при поддержке ряда влиятельных лиц в Берлине фактически явочным порядком организовали движение, а уж потом, в тяжкий для Рейха период войны, оно нашло поддержку высшего руководства. Игорь, как было на самом деле? Кому принадлежала идея, как она возникла и во что трансформировалась?
Игорь Петров: Насчет инициаторов движения - абсолютно верно. Я думаю, что это одна из трагедий власовского движения вообще. Вышло так, что он сдался капитанам, майорам, фактически офицерам среднего звена. Нет оснований сомневаться, наверное, в том, что эти офицеры были искренни в своем желании опрокинуть большевизм, в том числе русским оружием. Хотя в 41-м году сторонников такого подхода среди них было гораздо меньше, чем в 43-м. Но проблема была в том, что в аппарате, где они не играли никакой роли, заполучить на свою сторону Кейтеля или Розенберга, к примеру, им не удалось.
Розенберг, несмотря на то, что получил Восточное министерство, заметно терял влияние в нацистской иерархии, просто боялся сказать Гитлеру что-то поперек. Кейтель политики избегал, попавшие к нему докладные записки украшал на полях соответствующими резолюциями. Власов, пусть и неосознанно, превратил себя, а вместе с собой и все движение, в разменную фигуру внутриаппаратных разборок Рейха.
Кроме того, это тоже важно учитывать, с самого начала в тех же самых структурах и на том же уровне существовало противодействие - люди, которые Власову не доверяли. Процитирую уже известного нам сотрудника немецкой разведки полковника Олетса, который после войны в докладе для разведки американской писал: "Немецкое командование в первую очередь знало, что с самого начала русские власовские войска были нашпигованы энкаведешниками, поэтому представляли опасность для немецкой армии. Более того, немецкий Генштаб знал, что Власов не доверяет своему собственному штабу. Когда Вермахт осознал положение дел, в то же время предвидел угрозу власовского движения для безопасности Германии, вооружение русских подразделений, приказ о котором дал Гиммлер, было сознательно затянуто Вермахтом".
Конечно, Олетс небеспристрастен, но важно иметь в виду, что в нацистских структурах, в том числе в военных структурах на каждого Штрикфельдта имелся свой Олетс.
Теперь вернемся к началу войны и собственно к вашему вопросу. Сама идея создания подконтрольного Рейху русского правительства как один из вариантов политического решения ситуации довольно часто звучит в допросах попавших в плен старших офицеров советской армии уже осенью 41-го. Например, генерал-майор Куликов говорит о возможности изменения режима: "Если произойдет изменение существующего положения, наиболее подходящим был бы маршал Шапошников. Он любим в армии, мог бы создать новое правительство". Генерал-майор Артеменко, примерно тогда же: "Провозглашение Рейхом русского национального правительства могло бы сломать большевизм. Но нужно избежать расчленения России". Такому русскому правительству Артеменко готов служить по мере сил. Полковник Нерянин, который позже станет известен под псевдонимом Алдан: "Русское правительство, составленное из представителей русской эмиграции, было бы народу чуждо. А если вы хотите на свою сторону призвать людей из наших рядов, не приспособленцев, а честных людей, то вы должны сначала доказать, что Германия несет нам нечто лучшее и полноценное, чем Советы". И так далее. Все это с немецкой педантичностью собиралось, снабжалось резюме и отправлялось наверх, без всякого практически эффекта, так как высшее руководство Рейха ни о каких политических шагах в этом направлении и не помышляло.
Вот один из самых характерных примеров: чиновник Восточного министерства Бройтигам в своих послевоенных записях указывает, что в январе 42-го года во время разговора с профессором Оберлендером, впоследствии хорошо известным, возник термин "русский де Голль" как образ генерала, объединившего тогда вокруг себя всех французов, не согласных с политикой Петэна. Если посмотреть реальные документы начала 42-го, один из них в Восточном министерстве сохранился, картина, правда, получается не столь однозначная. В них действительно говорится о необходимости создания национальных соединений, о пропагандистской важности того, что призывы к русским будут исходить от самих русских. Тем не менее утверждается, что использование национальных соединений на фронтах неважно с военной точки зрения, Вермахт не нуждается в чужой помощи. Так же говорится: "Важно избежать влияния этого будущего де Голля, поэтому имеет смысл, "запустив" пленного русского генерала, рядом с ним для равновесия поставить лицо гражданское. И кроме всего прочего необходимо усиливать национальные тенденции на окраинах СССР, чтобы опять-таки противодействовать чрезмерному усилению позиций этого генерала".
Бройтигам после войны рассказывал, что составил соответствующую докладную записку, предложил Розенбергу передать ее Гитлеру. Розенберг, однако, сам переработал записку так, что "русскому де Голлю" остались лишь функции представителя русских военнопленных и остарбайтеров, которые как раз тогда начали в Рейх прибывать. Бройтигаму даже сообщили, что подходящий генерал Вермахтом найден. Но уже через несколько дней, когда Розенберг попал к Гитлеру на прием, последний сразу же зарубил эту идею на корню.
Владимир Абаринов: Попытки создать подобие антисталинской организации на немецкой стороне предпринимались и прежде – мы о них уже говорили. Естественно, ни о какой политической самостоятельности речь идти не могла: членами такой организации были военнопленные, всецело зависевшие от немецких властей. Напомню, что Сталин тоже пытался организовать немецких военнопленных. В июле 43-го года, после Сталинграда, когда в советский плен попала 91 тысяча немецких солдат и офицеров, в Красногорске состоялась учредительная конференция Национального комитета «Свободная Германия». Руководящую роль в нем играли немецкие коммунисты, и потому пленные офицеры отказывались вступать в него. В декабре того же года был учрежден Союз немецких офицеров во главе с генералом артиллерии Вальтером фон Зейдлиц-Курцбахом. Первоначально 17 пленных немецких генералов, в том числе генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс, отказались вступить в Союз и подписали коллективное заявление, в котором назвали вступивших государственными изменниками. Однако спустя месяц Паулюс отозвал свою подпись под этим документом, а в августе 1944 года стал членом Союза. Как и в случае с организациями советских военнопленных, цели и комитета «Свободная Германия», и Союза немецких офицеров были чисто пропагандистскими. Коммунисты, впрочем, после войны заняли руководящие посты в Восточной Германии, а генерал Зейдлиц-Курцбах получил 25 лет лишения свободы.
Однако вернемся к немецкому проекту. Генерал Власов был не первым кандидатом в вожди. Офицер штаба Власова Михаил Самыгин-Китаев после войны рассказал американцам, что эта роль предлагалась даже сыну Сталина Якову Джугашвили. Игорь, расскажите об этих поисках лидера.
Игорь Петров: Ситуация была такая, что допросы пленных, в том числе потенциальных кандидатов, вели одни люди, а решения принимались выше. История про попавшего в плен сына Сталина имела большой пропагандистский успех. Тогда возникла идея дальнейшего использования Якова Джугашвили, но из нее ничего не вышло.
"Русского де Голля" искали, упоминаются имена таких генералов, как Понеделин, Снегов, Карбышев. Сам Власов на московском процессе показывал: "В декабре 42-го года Штрикфельдт мне организовал встречу с генерал-лейтенантом Понеделиным. В беседе с Понеделиным на мое предложение принять участие в создании русской добровольческой армии последний наотрез отказался. Тогда же я имел встречу с генерал-майором Снеговым, который так же не согласился принять участие в проводимой мною работе. После этого Штрикфельдт возил меня в один из лагерей военнопленных, где я встретился с генерал-лейтенантом Лукиным, у которого после ранения была ампутирована нога и не действовала правая рука. Наедине со мной он сказал, что немцам не верит, служить у них не будет и отверг мое предложение. Потерпев неудачу в беседах с Понеделиным, Снеговым и Лукиным, больше ни к кому из военнопленных генералов я не обращался".
Тем не менее на генерале Лукине имеет смысл остановиться подробно. Именно его подразумевал Бройтигам, говоря о том, что в феврале 42-го кандидат на роль "русского де Голля" был найден.
История с Лукиным не вполне ординарная. Бывший комендант Москвы, он попал в плен под Вязьмой тяжело раненым. Ему ампутировали ногу, и он лежал в Смоленске в госпитале для военнопленных в довольно скотских условиях. С его слов, в госпитале ежедневно умирало 300-400 человек. И вот тут Штрикфельдт, служивший тогда в разведке группы армий "Центр", как-то сумел найти к нему подход. Он добился перевода Лукина в немецкий военный госпиталь. Условием Лукина было, что будет переведен один из его подчиненных. Штрикфельдт пишет: "Когда миновала острая опасность для жизни Лукина, он стал проявлять живой интерес к внешнему миру. Мы с ним часто беседовали". Лукин в написанных в СССР воспоминаниях тоже упоминает о Штрикфельдте, не называя имени, как о посетителе, который довольно долго распространялся о том, что жил в России, учился в русской гимназии. И вот серединой декабря 41-го года датируется протокол допроса, в котором Лукин открыто выступает против большевизма, обсуждает возможность народного антисталинского восстания, с его точки зрения маловероятного, упрекает немцев за политику порабощения, а не освобождения России. Наконец говорит: "Если будет все-таки создано альтернативное русское правительство, многие россияне задумаются о следующем. Во-первых, появится антисталинское правительство, которое будет выступать за Россию. Во-вторых, они могут поверить в то, что немцы действительно воюют только против большевистской системы, а не против России. И в-третьих, они увидят, что на вашей стороне тоже есть россияне, которые выступают не против России, а за Россию. Такое правительство может стать новой надеждой для народа. Может быть, так, как я думаю, думают и другие генералы. Мне известны некоторых из них, кто очень не любит коммунизм, но они сегодня ничего другого делать не могут".
Этот протокол допроса хорошо известен, но в немецкой его копии, которую я нашел в Бундесархиве, примечательно то, что она напечатана так называемым "шрифтом Гитлера". У фюрера, как известно, были проблемы со зрением, очков он не признавал, и печатать приходилось шрифтом немного покрупнее. Значит об этих высказываниях было доложено на самый верх, но безрезультатно.
Впрочем, некоторая загадка в истории с этим допросом есть, потому что, высказавшись один-единственный раз столь прямо и недвусмысленно, все дальнейшие предложения о сотрудничестве Лукин последовательно отвергал.
Владимир Абаринов: Офицер штаба группы армий «Центр» Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, сыгравший ключевую роль в создании власовского движения, в своей книге «Против Сталина и Гитлера» вспоминает о настроениях и разговорах своих сослуживцев – таких же, как и он, балтийских немцев – зимой 41/42 года.
"В наших дискуссиях в Смоленске мы пришли к выводу, что эта война не может быть выиграна на полях сражений, но она может быть окончена при честном сотрудничестве с освобожденным населением Советского Союза. И нас обнадеживало, что эта мысль постепенно все больше распространялась в германском офицерском корпусе. В конце концов, политические предпосылки для такого сотрудничества практически могли быть созданы только немцами, а не русскими.
Теперь, однако, после шести месяцев войны, мы должны были признать, что эти предпосылки созданы не были. Наоборот, то, что сперва, через завесу разрозненных «директив» и «установок», с трудом можно было распознать как цели войны, становились все очевиднее: захват, закабаление, грабеж.
Мы утешали себя мыслью, что поражение под Москвой отрезвит нацистское руководство. Мы хотели надеяться, что фельдмаршалы Браухич, Бок, Рунштедт, Лееб и генералы Гудериан, граф Шпоннек и другие – столь произвольно снятые с постов Гитлером – найдут средства провести свои взгляды в жизнь. Для стратега уже в неудаче - и поражение, и стимул для пересмотра планов и исправления ошибок. Мы считали, что это должно было подействовать и на человека, который держал в своих руках и стратегию, и политику.
А если, несмотря на поражение под Москвой, идеологические фантазии одержат верх над голосом разума? Тогда можно лишь сказать, что это было бы сумасшествием".
Владимир Абаринов: Из мемуаров Штрикфельдта складывается впечатление, что инициаторами власовского движения были немецкие штабные офицеры невысокого ранга, служившие на Восточном фронте и видевшие своими глазами пагубные последствия оккупационной политики фюрера. Получается, что именно они, прежде всего сам Штрикфельдт, в конечном счете убедили свое командование в необходимости пересмотра этой политики и при поддержке ряда влиятельных лиц в Берлине фактически явочным порядком организовали движение, а уж потом, в тяжкий для Рейха период войны, оно нашло поддержку высшего руководства. Игорь, как было на самом деле? Кому принадлежала идея, как она возникла и во что трансформировалась?
Игорь Петров: Насчет инициаторов движения - абсолютно верно. Я думаю, что это одна из трагедий власовского движения вообще. Вышло так, что он сдался капитанам, майорам, фактически офицерам среднего звена. Нет оснований сомневаться, наверное, в том, что эти офицеры были искренни в своем желании опрокинуть большевизм, в том числе русским оружием. Хотя в 41-м году сторонников такого подхода среди них было гораздо меньше, чем в 43-м. Но проблема была в том, что в аппарате, где они не играли никакой роли, заполучить на свою сторону Кейтеля или Розенберга, к примеру, им не удалось.
Розенберг, несмотря на то, что получил Восточное министерство, заметно терял влияние в нацистской иерархии, просто боялся сказать Гитлеру что-то поперек. Кейтель политики избегал, попавшие к нему докладные записки украшал на полях соответствующими резолюциями. Власов, пусть и неосознанно, превратил себя, а вместе с собой и все движение, в разменную фигуру внутриаппаратных разборок Рейха.
Кроме того, это тоже важно учитывать, с самого начала в тех же самых структурах и на том же уровне существовало противодействие - люди, которые Власову не доверяли. Процитирую уже известного нам сотрудника немецкой разведки полковника Олетса, который после войны в докладе для разведки американской писал: "Немецкое командование в первую очередь знало, что с самого начала русские власовские войска были нашпигованы энкаведешниками, поэтому представляли опасность для немецкой армии. Более того, немецкий Генштаб знал, что Власов не доверяет своему собственному штабу. Когда Вермахт осознал положение дел, в то же время предвидел угрозу власовского движения для безопасности Германии, вооружение русских подразделений, приказ о котором дал Гиммлер, было сознательно затянуто Вермахтом".
Конечно, Олетс небеспристрастен, но важно иметь в виду, что в нацистских структурах, в том числе в военных структурах на каждого Штрикфельдта имелся свой Олетс.
Теперь вернемся к началу войны и собственно к вашему вопросу. Сама идея создания подконтрольного Рейху русского правительства как один из вариантов политического решения ситуации довольно часто звучит в допросах попавших в плен старших офицеров советской армии уже осенью 41-го. Например, генерал-майор Куликов говорит о возможности изменения режима: "Если произойдет изменение существующего положения, наиболее подходящим был бы маршал Шапошников. Он любим в армии, мог бы создать новое правительство". Генерал-майор Артеменко, примерно тогда же: "Провозглашение Рейхом русского национального правительства могло бы сломать большевизм. Но нужно избежать расчленения России". Такому русскому правительству Артеменко готов служить по мере сил. Полковник Нерянин, который позже станет известен под псевдонимом Алдан: "Русское правительство, составленное из представителей русской эмиграции, было бы народу чуждо. А если вы хотите на свою сторону призвать людей из наших рядов, не приспособленцев, а честных людей, то вы должны сначала доказать, что Германия несет нам нечто лучшее и полноценное, чем Советы". И так далее. Все это с немецкой педантичностью собиралось, снабжалось резюме и отправлялось наверх, без всякого практически эффекта, так как высшее руководство Рейха ни о каких политических шагах в этом направлении и не помышляло.
Вот один из самых характерных примеров: чиновник Восточного министерства Бройтигам в своих послевоенных записях указывает, что в январе 42-го года во время разговора с профессором Оберлендером, впоследствии хорошо известным, возник термин "русский де Голль" как образ генерала, объединившего тогда вокруг себя всех французов, не согласных с политикой Петэна. Если посмотреть реальные документы начала 42-го, один из них в Восточном министерстве сохранился, картина, правда, получается не столь однозначная. В них действительно говорится о необходимости создания национальных соединений, о пропагандистской важности того, что призывы к русским будут исходить от самих русских. Тем не менее утверждается, что использование национальных соединений на фронтах неважно с военной точки зрения, Вермахт не нуждается в чужой помощи. Так же говорится: "Важно избежать влияния этого будущего де Голля, поэтому имеет смысл, "запустив" пленного русского генерала, рядом с ним для равновесия поставить лицо гражданское. И кроме всего прочего необходимо усиливать национальные тенденции на окраинах СССР, чтобы опять-таки противодействовать чрезмерному усилению позиций этого генерала".
Бройтигам после войны рассказывал, что составил соответствующую докладную записку, предложил Розенбергу передать ее Гитлеру. Розенберг, однако, сам переработал записку так, что "русскому де Голлю" остались лишь функции представителя русских военнопленных и остарбайтеров, которые как раз тогда начали в Рейх прибывать. Бройтигаму даже сообщили, что подходящий генерал Вермахтом найден. Но уже через несколько дней, когда Розенберг попал к Гитлеру на прием, последний сразу же зарубил эту идею на корню.
Владимир Абаринов: Попытки создать подобие антисталинской организации на немецкой стороне предпринимались и прежде – мы о них уже говорили. Естественно, ни о какой политической самостоятельности речь идти не могла: членами такой организации были военнопленные, всецело зависевшие от немецких властей. Напомню, что Сталин тоже пытался организовать немецких военнопленных. В июле 43-го года, после Сталинграда, когда в советский плен попала 91 тысяча немецких солдат и офицеров, в Красногорске состоялась учредительная конференция Национального комитета «Свободная Германия». Руководящую роль в нем играли немецкие коммунисты, и потому пленные офицеры отказывались вступать в него. В декабре того же года был учрежден Союз немецких офицеров во главе с генералом артиллерии Вальтером фон Зейдлиц-Курцбахом. Первоначально 17 пленных немецких генералов, в том числе генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс, отказались вступить в Союз и подписали коллективное заявление, в котором назвали вступивших государственными изменниками. Однако спустя месяц Паулюс отозвал свою подпись под этим документом, а в августе 1944 года стал членом Союза. Как и в случае с организациями советских военнопленных, цели и комитета «Свободная Германия», и Союза немецких офицеров были чисто пропагандистскими. Коммунисты, впрочем, после войны заняли руководящие посты в Восточной Германии, а генерал Зейдлиц-Курцбах получил 25 лет лишения свободы.
Однако вернемся к немецкому проекту. Генерал Власов был не первым кандидатом в вожди. Офицер штаба Власова Михаил Самыгин-Китаев после войны рассказал американцам, что эта роль предлагалась даже сыну Сталина Якову Джугашвили. Игорь, расскажите об этих поисках лидера.
Игорь Петров: Ситуация была такая, что допросы пленных, в том числе потенциальных кандидатов, вели одни люди, а решения принимались выше. История про попавшего в плен сына Сталина имела большой пропагандистский успех. Тогда возникла идея дальнейшего использования Якова Джугашвили, но из нее ничего не вышло.
"Русского де Голля" искали, упоминаются имена таких генералов, как Понеделин, Снегов, Карбышев. Сам Власов на московском процессе показывал: "В декабре 42-го года Штрикфельдт мне организовал встречу с генерал-лейтенантом Понеделиным. В беседе с Понеделиным на мое предложение принять участие в создании русской добровольческой армии последний наотрез отказался. Тогда же я имел встречу с генерал-майором Снеговым, который так же не согласился принять участие в проводимой мною работе. После этого Штрикфельдт возил меня в один из лагерей военнопленных, где я встретился с генерал-лейтенантом Лукиным, у которого после ранения была ампутирована нога и не действовала правая рука. Наедине со мной он сказал, что немцам не верит, служить у них не будет и отверг мое предложение. Потерпев неудачу в беседах с Понеделиным, Снеговым и Лукиным, больше ни к кому из военнопленных генералов я не обращался".
Тем не менее на генерале Лукине имеет смысл остановиться подробно. Именно его подразумевал Бройтигам, говоря о том, что в феврале 42-го кандидат на роль "русского де Голля" был найден.
История с Лукиным не вполне ординарная. Бывший комендант Москвы, он попал в плен под Вязьмой тяжело раненым. Ему ампутировали ногу, и он лежал в Смоленске в госпитале для военнопленных в довольно скотских условиях. С его слов, в госпитале ежедневно умирало 300-400 человек. И вот тут Штрикфельдт, служивший тогда в разведке группы армий "Центр", как-то сумел найти к нему подход. Он добился перевода Лукина в немецкий военный госпиталь. Условием Лукина было, что будет переведен один из его подчиненных. Штрикфельдт пишет: "Когда миновала острая опасность для жизни Лукина, он стал проявлять живой интерес к внешнему миру. Мы с ним часто беседовали". Лукин в написанных в СССР воспоминаниях тоже упоминает о Штрикфельдте, не называя имени, как о посетителе, который довольно долго распространялся о том, что жил в России, учился в русской гимназии. И вот серединой декабря 41-го года датируется протокол допроса, в котором Лукин открыто выступает против большевизма, обсуждает возможность народного антисталинского восстания, с его точки зрения маловероятного, упрекает немцев за политику порабощения, а не освобождения России. Наконец говорит: "Если будет все-таки создано альтернативное русское правительство, многие россияне задумаются о следующем. Во-первых, появится антисталинское правительство, которое будет выступать за Россию. Во-вторых, они могут поверить в то, что немцы действительно воюют только против большевистской системы, а не против России. И в-третьих, они увидят, что на вашей стороне тоже есть россияне, которые выступают не против России, а за Россию. Такое правительство может стать новой надеждой для народа. Может быть, так, как я думаю, думают и другие генералы. Мне известны некоторых из них, кто очень не любит коммунизм, но они сегодня ничего другого делать не могут".
Этот протокол допроса хорошо известен, но в немецкой его копии, которую я нашел в Бундесархиве, примечательно то, что она напечатана так называемым "шрифтом Гитлера". У фюрера, как известно, были проблемы со зрением, очков он не признавал, и печатать приходилось шрифтом немного покрупнее. Значит об этих высказываниях было доложено на самый верх, но безрезультатно.
Впрочем, некоторая загадка в истории с этим допросом есть, потому что, высказавшись один-единственный раз столь прямо и недвусмысленно, все дальнейшие предложения о сотрудничестве Лукин последовательно отвергал.