Двадцать лет назад в России было принято решение о либерализации цен, которое во многом определило дальнейшее развитие страны.
Тем не менее, до сих пор экономисты и эксперты спорят не только о своевременности этой реформы, получившей название "шоковой терапии", но и в целом о ее необходимости. Первый заместитель председателя Центрального банка России, экономический советник правительства России в 1991-1992 годах Алексей Улюкаев считает:
– Решение о либерализации цен было не то, чтобы правильным или неправильным, оно было необходимым и единственно возможным. Можно ли было его не принимать? Нет, нельзя. Экономика бы окончательно встала. Можно ли было принять чуть попозже? Да, можно. Но каждый день откладывания этого решения потребовал бы определенной платы, которая выразилась бы в более высоком скачке цен. Собственно говоря, это то, что мы наблюдали в 2011 году в Белоруссии. Белоруссия нам послана свыше для того, чтобы увидеть, к чему приводят элементарные экономические ошибки и просчеты.
– Тем не менее, и сейчас многие экономисты придерживаются мнения, что переход к рыночному ценообразованию в России нужно было проводить более плавно, постепенно расширяя перечень нерегулируемых государством цен. На ваш взгляд, не слишком ли резко все было сделано?
– Я считаю, что, наоборот, все было сделано недостаточно последовательно. Все-таки достаточно большой объем административно регулированных цен оставался тогда и до сих пор кое-что остается. И это не было подкреплено необходимыми мерами фискальной и денежной жесткости. Поэтому ценовой скачок оказался более высоким, чем он мог бы и должен был бы быть.
– То есть, по сути, последствия (гиперинфляция, падение доходов населения, сокращение покупательной способности населения) оказались немного более тяжелыми, чем ожидали авторы реформы?
– Безусловно. Я считаю, что мы в течение нескольких месяцев могли бы решить эту проблему, если бы навели должный порядок в государственных финансах и, самое главное, в денежной политике. Я понимаю объективные трудности – рублевая зона распадалась, был сложный переходный период. Тем не менее, у нас были возможности для того, чтобы этот переход ускорить.
– За минувшие двадцать лет власти России постепенно сокращали перечень товаров и услуг, стоимость которых определяет государство: на сегодня это, по сути, только тарифы естественных монополий. Как вы считаете, это пережиток прошлого или пока Россия без такого регулирования обойтись не может объективно?
– Да, сегодня мы без этого пока обойтись еще не сможем. Но опять же, движение к более свободным тарифам естественных монополий, отделение монопольной составляющей от немонопольной, также должно было быть более последовательным. Я отлично помню, как в 2000 году мы разрабатывали программу соответствующих реформ с Германом Грефом и другими моими коллегами. Мы, мне кажется, довольно последовательно эту линию проводили. К сожалению, на практике этого сделать не удалось.
– Вы надеетесь, что когда-нибудь это удастся сделать?
– Я надеюсь, что это произойдет в ближайшие годы.
– Сейчас вы или другие авторы реформы не жалели о чем-то, не считали, что можно было бы что-то сделать иначе?
– Да очень многое можно было бы сделать по-другому и иначе, если бы для этого имелся определенный политический ресурс. С тем политическим ресурсом, который был у нас принципиально по-другому сделать не удалось, - считает Алексей Улюкаев.
Андрей Нечаев, президент Российской финансовой корпорации, в 1991-1992 годы – первый заместитель министра экономики и финансов РСФСР, а затем министр экономики России изложил свою точку зрения:
– Это решение не просто назрело – оно перезрело. Почему его нельзя было не принять? Дело в том, что правительство Валентина Павлова фактически либерализовало оптовые цены. По закону о социалистическом предприятии, который был принят за пару лет до этого, был де-факто утрачен контроль над доходами. А предприятия активно этим пользовались, тем более что там была введена выборность директоров. Их естественное желание понравиться приводило к тому, что доходы росли как снежный ком, намного опережая рост товарной массы и рост производства, которое к тому времени уже и так активно сокращалось.
Соответственно, единственный способ сбалансировать рынок и сохранять при этом контролируемыми или фиксированными хотя бы какие-то значимые розничные цены – это платить гигантские субсидии производителям.
Но ни о каких субсидиях такого масштаба не могло быть и речи, поскольку бюджет был абсолютно дырявый, его дефицит доходил до 40% ВВП и в конце где-то на 90% покрывался исключительно печатаньем денег. Поэтому, если вы не можете контролировать цены, единственное, что с ними можно сделать – это их отпустить, что, собственно, и было сделано.
– До сих пор существуют споры о том, насколько тяжелой к моменту принятия решения о либерализации цен была в стране ситуация с продовольствием…
– Была некоторая система снабжения, частично и очень в больших масштабах (особенно для снабжения крупных городов) – это был импорт. В частности, на импортном зерне базировались все птицеводческие хозяйства, и, соответственно, на этом базировалось снабжение мясом крупных городов.
Так вот, запасы госрезервов и госресурсов, то есть то, что государство могло использовать для снабжения крупных городов при той системе снабжения, сокращались как шагреневая кожа, и в большинстве крупных городов в какой-то момент этих запасов оставалось на два-три дня. Но это не означает, что в стране вообще не было зерна, хотя с учетом импорта мы собственным производством внутренние потребности не покрывали.
Дальше был вопрос, каким образом взять зерно у крестьян. Здесь есть только два варианта. Первый: вы вводите такие цены, что они его сами начинают продавать, одновременно либерализуя внешнеэкономические связи для того, чтобы участники хозяйственной деятельности сами налаживали импорт в отсутствие централизованных ресурсов. А второй – вы пытаетесь отнять зерно силой, то есть повторяете большевистский эксперимент с продразверсткой, только на рубеже 21 века. Понятно, что продразверстка работает только тогда, когда вы начинаете стрелять, потому что она основана только на одном – на страхе.
– Те реформы традиционно сейчас называют "шоковой терапией", и говорят, что их можно было бы делать более плавно. На ваш взгляд, насколько правильной была выбранная тактика достаточно резкого перехода на свободные цены?
– Эксперимент регулируемого повышения цен был проведен по указу Михаила Горбачева, по-моему, в марте 1991 года, когда цены на все продовольственные товары были просто централизованно повышены. Повышение составило от 60% до 90%, но абсолютно ничего не изменилось. То есть, с точки зрения сбалансированности рынка, наращивания производства и предложения товаров это решение не принесло ничего, не изменив уровень тотального дефицита.
Что, нужно было наступать второй раз на эти же грабли, когда уже в первый раз никакого эффекта не было? Кстати, когда мы либерализовали цены, мы часть цен оставили под контролем, просто задав административно границы их роста. Естественно, эти границы очень скоро были выбраны, и именно по этим товарам стал возникать дефицит, когда по остальным товарам он стал очень резко снижаться.
Был сохранен контроль и государственное регулирование тарифов естественных монополий, цен на нефть и нефтепродукты и даже на ряд потребительских товаров, что, безусловно, было ошибкой. Например, мы сохранили контроль над ценами на молоко, через пару месяцев лимит цен был выбран, молоко стало исчезать.
– Контроль над ценами, в частности, на услуги естественных монополий в России сохраняется и сейчас. На ваш взгляд, насколько это оптимально для нынешней экономики страны?
– Тарифы естественных монополий, безусловно, нужно регулировать. Другое дело, что эти монополии не являются естественными в прямом смысле этого слова. И понятно, что эти так называемые естественные монополии нуждаются в очень серьезном реформировании с тем, чтобы хоть какие-то элементы конкурентной среды там ввести. Это первый момент.
Во-вторых, как раз тарифы естественных монополий все последние годы и являются одним из самых серьезных инфляционных факторов, поскольку степень лоббистских возможностей того же "Газпрома" или ряда других крупных государственных монополий неизмеримо выше, чем лоббистские возможности потребителей. Поэтому все эти годы тарифы так называемых естественных монополий росли быстрее, чем общий уровень инфляции и были как раз одним из более сильных инфляционных факторов, повышающих общий уровень инфляции в стране.
– Следствием решения 20-летней давности стала достаточно высокая инфляция, которую даже называют гиперинфляцией, сокращение покупательной способности населения, и, как следствие, замедление экономического роста. Авторы этой реформы предполагали, что так будет, или что-то пошло не по плану, может быть, какие-то решения не были принятые по политическим мотивам?
– Во-первых, гиперинфляции у нас не было, слава богу, ее удалось избежать именно благодаря той политике, которая проводилась. Хотя риски были абсолютно реальны. Во-вторых, многие критики забывают о том, что все отнюдь не свелось к либерализации цен. Для того, чтобы сбалансировать рынок, был предпринят еще целый комплекс мер: либерализация внешней торговли, либерализация хозяйственных связей, указ о свободе торговли. Кроме того, как раз в первой половине 1992 года проводилась достаточно жесткая политика оздоровления финансов и резкого сокращения бюджетных расходов, сокращения дефицита бюджета.
И надо сказать, что где-то уже к маю инфляция стала довольно значимо снижаться. И если бы не политические компромиссы лета 1992 года (а они привели к тому, что деньги стали в какой-то момент раздаваться направо и налево через взаимозачеты, через кредитование сельского хозяйства под нажимом Руцкого, через кредитование оборотных средств), то я вполне допускаю и уверен в том, что к концу 1992 года нам бы удалось существенно, в десятки раз снизить рост цен.
Тем не менее, до сих пор экономисты и эксперты спорят не только о своевременности этой реформы, получившей название "шоковой терапии", но и в целом о ее необходимости. Первый заместитель председателя Центрального банка России, экономический советник правительства России в 1991-1992 годах Алексей Улюкаев считает:
– Решение о либерализации цен было не то, чтобы правильным или неправильным, оно было необходимым и единственно возможным. Можно ли было его не принимать? Нет, нельзя. Экономика бы окончательно встала. Можно ли было принять чуть попозже? Да, можно. Но каждый день откладывания этого решения потребовал бы определенной платы, которая выразилась бы в более высоком скачке цен. Собственно говоря, это то, что мы наблюдали в 2011 году в Белоруссии. Белоруссия нам послана свыше для того, чтобы увидеть, к чему приводят элементарные экономические ошибки и просчеты.
– Тем не менее, и сейчас многие экономисты придерживаются мнения, что переход к рыночному ценообразованию в России нужно было проводить более плавно, постепенно расширяя перечень нерегулируемых государством цен. На ваш взгляд, не слишком ли резко все было сделано?
– Я считаю, что, наоборот, все было сделано недостаточно последовательно. Все-таки достаточно большой объем административно регулированных цен оставался тогда и до сих пор кое-что остается. И это не было подкреплено необходимыми мерами фискальной и денежной жесткости. Поэтому ценовой скачок оказался более высоким, чем он мог бы и должен был бы быть.
– То есть, по сути, последствия (гиперинфляция, падение доходов населения, сокращение покупательной способности населения) оказались немного более тяжелыми, чем ожидали авторы реформы?
– Безусловно. Я считаю, что мы в течение нескольких месяцев могли бы решить эту проблему, если бы навели должный порядок в государственных финансах и, самое главное, в денежной политике. Я понимаю объективные трудности – рублевая зона распадалась, был сложный переходный период. Тем не менее, у нас были возможности для того, чтобы этот переход ускорить.
– За минувшие двадцать лет власти России постепенно сокращали перечень товаров и услуг, стоимость которых определяет государство: на сегодня это, по сути, только тарифы естественных монополий. Как вы считаете, это пережиток прошлого или пока Россия без такого регулирования обойтись не может объективно?
– Да, сегодня мы без этого пока обойтись еще не сможем. Но опять же, движение к более свободным тарифам естественных монополий, отделение монопольной составляющей от немонопольной, также должно было быть более последовательным. Я отлично помню, как в 2000 году мы разрабатывали программу соответствующих реформ с Германом Грефом и другими моими коллегами. Мы, мне кажется, довольно последовательно эту линию проводили. К сожалению, на практике этого сделать не удалось.
– Вы надеетесь, что когда-нибудь это удастся сделать?
– Я надеюсь, что это произойдет в ближайшие годы.
– Сейчас вы или другие авторы реформы не жалели о чем-то, не считали, что можно было бы что-то сделать иначе?
– Да очень многое можно было бы сделать по-другому и иначе, если бы для этого имелся определенный политический ресурс. С тем политическим ресурсом, который был у нас принципиально по-другому сделать не удалось, - считает Алексей Улюкаев.
Андрей Нечаев, президент Российской финансовой корпорации, в 1991-1992 годы – первый заместитель министра экономики и финансов РСФСР, а затем министр экономики России изложил свою точку зрения:
– Это решение не просто назрело – оно перезрело. Почему его нельзя было не принять? Дело в том, что правительство Валентина Павлова фактически либерализовало оптовые цены. По закону о социалистическом предприятии, который был принят за пару лет до этого, был де-факто утрачен контроль над доходами. А предприятия активно этим пользовались, тем более что там была введена выборность директоров. Их естественное желание понравиться приводило к тому, что доходы росли как снежный ком, намного опережая рост товарной массы и рост производства, которое к тому времени уже и так активно сокращалось.
Соответственно, единственный способ сбалансировать рынок и сохранять при этом контролируемыми или фиксированными хотя бы какие-то значимые розничные цены – это платить гигантские субсидии производителям.
Но ни о каких субсидиях такого масштаба не могло быть и речи, поскольку бюджет был абсолютно дырявый, его дефицит доходил до 40% ВВП и в конце где-то на 90% покрывался исключительно печатаньем денег. Поэтому, если вы не можете контролировать цены, единственное, что с ними можно сделать – это их отпустить, что, собственно, и было сделано.
– До сих пор существуют споры о том, насколько тяжелой к моменту принятия решения о либерализации цен была в стране ситуация с продовольствием…
– Была некоторая система снабжения, частично и очень в больших масштабах (особенно для снабжения крупных городов) – это был импорт. В частности, на импортном зерне базировались все птицеводческие хозяйства, и, соответственно, на этом базировалось снабжение мясом крупных городов.
Так вот, запасы госрезервов и госресурсов, то есть то, что государство могло использовать для снабжения крупных городов при той системе снабжения, сокращались как шагреневая кожа, и в большинстве крупных городов в какой-то момент этих запасов оставалось на два-три дня. Но это не означает, что в стране вообще не было зерна, хотя с учетом импорта мы собственным производством внутренние потребности не покрывали.
Дальше был вопрос, каким образом взять зерно у крестьян. Здесь есть только два варианта. Первый: вы вводите такие цены, что они его сами начинают продавать, одновременно либерализуя внешнеэкономические связи для того, чтобы участники хозяйственной деятельности сами налаживали импорт в отсутствие централизованных ресурсов. А второй – вы пытаетесь отнять зерно силой, то есть повторяете большевистский эксперимент с продразверсткой, только на рубеже 21 века. Понятно, что продразверстка работает только тогда, когда вы начинаете стрелять, потому что она основана только на одном – на страхе.
– Те реформы традиционно сейчас называют "шоковой терапией", и говорят, что их можно было бы делать более плавно. На ваш взгляд, насколько правильной была выбранная тактика достаточно резкого перехода на свободные цены?
– Эксперимент регулируемого повышения цен был проведен по указу Михаила Горбачева, по-моему, в марте 1991 года, когда цены на все продовольственные товары были просто централизованно повышены. Повышение составило от 60% до 90%, но абсолютно ничего не изменилось. То есть, с точки зрения сбалансированности рынка, наращивания производства и предложения товаров это решение не принесло ничего, не изменив уровень тотального дефицита.
Что, нужно было наступать второй раз на эти же грабли, когда уже в первый раз никакого эффекта не было? Кстати, когда мы либерализовали цены, мы часть цен оставили под контролем, просто задав административно границы их роста. Естественно, эти границы очень скоро были выбраны, и именно по этим товарам стал возникать дефицит, когда по остальным товарам он стал очень резко снижаться.
Был сохранен контроль и государственное регулирование тарифов естественных монополий, цен на нефть и нефтепродукты и даже на ряд потребительских товаров, что, безусловно, было ошибкой. Например, мы сохранили контроль над ценами на молоко, через пару месяцев лимит цен был выбран, молоко стало исчезать.
– Контроль над ценами, в частности, на услуги естественных монополий в России сохраняется и сейчас. На ваш взгляд, насколько это оптимально для нынешней экономики страны?
– Тарифы естественных монополий, безусловно, нужно регулировать. Другое дело, что эти монополии не являются естественными в прямом смысле этого слова. И понятно, что эти так называемые естественные монополии нуждаются в очень серьезном реформировании с тем, чтобы хоть какие-то элементы конкурентной среды там ввести. Это первый момент.
Во-вторых, как раз тарифы естественных монополий все последние годы и являются одним из самых серьезных инфляционных факторов, поскольку степень лоббистских возможностей того же "Газпрома" или ряда других крупных государственных монополий неизмеримо выше, чем лоббистские возможности потребителей. Поэтому все эти годы тарифы так называемых естественных монополий росли быстрее, чем общий уровень инфляции и были как раз одним из более сильных инфляционных факторов, повышающих общий уровень инфляции в стране.
– Следствием решения 20-летней давности стала достаточно высокая инфляция, которую даже называют гиперинфляцией, сокращение покупательной способности населения, и, как следствие, замедление экономического роста. Авторы этой реформы предполагали, что так будет, или что-то пошло не по плану, может быть, какие-то решения не были принятые по политическим мотивам?
– Во-первых, гиперинфляции у нас не было, слава богу, ее удалось избежать именно благодаря той политике, которая проводилась. Хотя риски были абсолютно реальны. Во-вторых, многие критики забывают о том, что все отнюдь не свелось к либерализации цен. Для того, чтобы сбалансировать рынок, был предпринят еще целый комплекс мер: либерализация внешней торговли, либерализация хозяйственных связей, указ о свободе торговли. Кроме того, как раз в первой половине 1992 года проводилась достаточно жесткая политика оздоровления финансов и резкого сокращения бюджетных расходов, сокращения дефицита бюджета.
И надо сказать, что где-то уже к маю инфляция стала довольно значимо снижаться. И если бы не политические компромиссы лета 1992 года (а они привели к тому, что деньги стали в какой-то момент раздаваться направо и налево через взаимозачеты, через кредитование сельского хозяйства под нажимом Руцкого, через кредитование оборотных средств), то я вполне допускаю и уверен в том, что к концу 1992 года нам бы удалось существенно, в десятки раз снизить рост цен.