Марина Тимашева: Богато иллюстрированная книга издательства ''Собрание'', которую принес нам Илья Смирнов, называется: ''Историки России. Иконография''. Неужели историков уже канонизируют, вслед за некоторыми политическими руководителями?
Илья Смирнов: Во-первых, кое-кто из историков был по совместительству и политическим деятелем. Правда, ни один, вроде бы, пока официально не канонизирован. Ближе всего к этому ''великий ученый – энциклопедист'' (4) Михаил Васильевич Ломоносов, чья биография открывает книгу.
Марина Тимашева: Боюсь, что его стихотворные насмешки над духовным сословием не уложатся в ''формат оклада''.
Илья Смирнов: Но слово ''иконография'' здесь употребляется, конечно, не в церковном, а в сугубо светском значении. Как ''совокупность изображений какого-либо лица'', его окружения, связанных с ним памятников.
Собственно, перед нами книга – выставка, представляющая 25 ученых мужей и даже дам, как то Анна Михайловна Панкратова, это ''первая женщина – академик среди отечественных историков'', вообще-то биография ее мрачная, слишком уж перекликается с романом ''Слепящая тьма'' Артура Кестлера.
Многие из героев книги нам уже знакомы по предыдущим выпускам программы. Двое – из 18 века, Ломоносов и его заклятый коллега по Академии Герард Фридрих Миллер. Иван Егорович Забелин представляет, наверное, науку 19 века, когда вышли его основные труды. Еще двух почтенных авторов мы вправе отнести и к прошлому столетию, и к позапрошлому. Соответственно, 80 процентов книги приходится на ХХ век. Со всеми его войнами, революциями и ''Слепящей тьмой'' посередине. Хронологический сдвиг к современности связан с тем, что перед нами второй том ''Историков России'', первый вышел в том же издательстве три года назад , и в него как раз попали Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский. А составитель ''иконографии'' Клио - Анатолий Александрович Чернобаев, главный редактор журнала "Исторический архив". Как построена книга? По каждому из героев – краткая (2 страницы) биография, а дальше разнообразный изобразительный материал: портреты самого ученого в разные годы жизни, его друзей и родных, дом, где родился и университет, где учился, потом преподавал, автографы, первые издания трудов, ну и так далее, вплоть до памятной медали к 150-летию со дня рождения. То, что выставляют на стендах, например, в Выставочном зале федеральных архивов.
Марина Тимашева: Вы же сами говорили, что биографии ученых обычно бедны яркими событиями, весь драматизм – в их трудах.
Илья Смирнов: Конечно, аналогичный сборник про полководцев и разведчиков был бы занимательнее. Но с историками тоже происходили удивительные приключения. Посмотрите сюда, вот на эту фотографию.
Марина Тимашева: По-моему, это репетиция в моисеевском ансамбле. Мои любимцы.
Илья Смирнов: И подпись: Леонид Васильевич Милов - ''артист балета Ансамбля народного танца СССР''. Вот здесь он же с педагогом по хореографии Владимиром Семеновичем Константиновским. Тот самый академик Л.В. Милов, впоследствии крупнейший специалист по истории сельского хозяйства и еще по многим другим вопросам . Владимир Иванович Невский, настоящая фамилия и имя Кривобоков Феодосий Иванович, был химиком, причем еще умудрялся каким-то образом совмещать физическую химию с революционным подпольем. В 1917 году возглавлял Военную организацию большевиков в Петрограде. То есть, человек, который непосредственно, собственными руками производил величайший эксперимент уже не химический, а социальный. Сегодня его имя не так уж знаменито, зато памятник, который он оставил отечественной гуманитарной культуре, сразу узнает любой человек, даже совсем от нее далекий. Видите? ''Новое здание Библиотеки в лесах. Конец 1920-х гг.'' (102). Невский был многолетним директором и фактически основателем Ленинки. До того момента, когда Сталину показалось, что его старый товарищ преуменьшает роль самой великой личности в истории. За что и был расстрелян ученый и просветитель, несомненный советский патриот. Один из множества конкретных примеров на тему о том, какими такими ''объективными причинами'' и ''потребностями развития страны'' диктовалась тогдашняя террористическая политика. Впрочем, членов краснознаменно- монархической секты никакие факты все равно не переубедят, так что продолжим знакомиться с ''Историками России''. Некоторых служителей Клио – точнее, будущих ее служителей – мы видим в военной форме (155, 265) …
Марина Тимашева: То есть служителями совсем другого античного божества.
Илья Смирнов: Да. А вот, например, известный востоковед Сергей Леонидович Тихвинский - ''генеральный консул СССР в Пекине с женой Верой Никитичной. Октябрь 1949 года'' (235). Обращаю внимание на дату. Время, когда вооружённые силы КПК окончательно взяли верх в гражданской войне. Это к вопросу о том, насколько тихой и кабинетной бывает жизнь историка.
Марина Тимашева: Но ученый на театральной сцене или в ранге чрезвычайного и полномочного посла – все-таки явление исключительное. А прослеживаются ли в биографиях какие-то общие закономерности?
Илья Смирнов: Повторяющийся сюжет – участие в революционном движении. Фотография: ''Евгений Викторович Тарле на больничной койке после ранения, полученного в результате столкновения с царскими войсками в день издания манифеста 17 октября'' (82). Причем революционная молодость характерна не только для советских историков, но и для антисоветских. Федотов Георгий Петрович ''был арестован как член Саратовского городского комитета РСДРП'' (124). Николаевский Борис Иванович – ''восемь арестов… и несколько удачных побегов'' (138).
Хотя специально с политическим умыслом никто биографии не подбирал.
Марина Тимашева: А с каким подбирали?
Илья Смирнов: Замечательное достоинство этой книги, которое я хотел бы выделить большими буквами в рецензии – то, что она не идеологична. И на ее страницах спокойно сосуществуют политически непримиримые, к примеру, та же Панкратова или Невский – и, с другой стороны баррикады, Павел Николаевич Милюков. И обо всех говорится спокойно, с уважением, как о действующих лицах нашего общего прошлого. Чтобы оценить этот факт по достоинству, позволю себе экскурс совсем в недавнее прошлое, 15 лет назад в РГГУ вышел толстенный обобщающий том, вдохновивший моего друга – соавтора Авесхана Македонского на один из первых его фельетонов Книга называлась ''Советская историография'', а главная ''научная'' идея состояла в том, чтобы эту самую историография перечеркнуть: крупнейшие ученые, такие как Артемий Владимирович Арциховский или Валентин Лаврентьевич Янин упоминались раза по 2 по случайному поводу, зато взгляды Резуна - Суворова подробно разбирались в двух разделах.
Видимо, все-таки что –то меняется в последние годы, утихомиривается разруха в головах, вещи постепенно расставляются на свои места.
С другой стороны, такой подход, как в книге ''Историки России'' – новый и по отношению к советской традиции, и к 90-м годам – он тоже не оформился. Пока это скорее побуждение к объективности. Статьи написаны разными людьми, немножко вразнобой, слишком лаконично и, да простят меня уважаемые авторы, протокольно. Именно так, как пишутся аннотации к юбилейным выставкам. Особенно обидно, когда ограниченное пространство – напомним, всего по 2 страницы на биографическую справку, остальное иллюстрации – попусту расходуется на типовые словесные конструкции, которые не несут никакой полезной информации: ''На его страницах, во многом благодаря инициативе главного редактора, публикуются материалы по актуальным вопросам истории нашей страны…'' (216). А что еще может публиковаться в специальном историческом журнале? И как, если не благодаря редактору? Вопреки?
То есть, хорошо, конечно, что с героями очерков не сводят политические счеты, но плохо, если при этом оказываются смазаны до неразличимости принципиальные вопросы их ремесла. Кто все-таки и в чем был прав и неправ в споре Ломоносова с Миллером? Я готов поверить, что академик Исаак Израилевич Минц был человеком ''противоречивым'' (154), но его роль в создании не просто тенденциозной, но фальсифицированной новейшей истории, извините, трудно переоценить. Это проблема не политики, а профессии.
Марина Тимашева: Простите, а можно уточнить: чем тенденциозность отличается от фальсификации?
Илья Смирнов: Тенденциозность неустранима в принципе, поскольку ученый тоже живой человек. Он эмоционально привязан к предмету исследования, к собственным умозаключениям. Скажем, Борис Дмитриевич Греков. Как здесь сказано, ''признанием заслуг Грекова в разработке концепции русского феодализма стало избрание его членом-корреспондентом, а затем и действительным членом Академии наук'' (108). Со временем выяснилось, что любимая концепция Грекова не так хороша, как писали его ученики в старых советских учебниках. Но ведь и не так беспросветно ошибочна, как в 90-е годы приговорили ''от противного''. Тенденциозность Г.П. Федотова побуждала его рассматривать русскую историю с религиозной точки зрения. А для других авторов в центре внимания был, например, рабочий класс. Или ''великорусский пахарь''. И не ''Домашний быт русских цариц'', а теория и практика революционного движения. С годами все это складывается в объективную картину. ''Святые древней Руси'' - и ''Народная воля'' перед царским судом'' (392). Факты можно (и нужно) по-разному интерпретировать. А чего нельзя - нельзя их выдумывать и вымарывать. Некоторые герои книги, к сожалению, пошли по этому пути, который завел в тупик: во всем, что могло стать предметом политической дискуссии, это, конечно, новейшая история, а также отдельные темы из древней и средневековой, как то норманнский вопрос, ''азиатская формация'' - по всем этим направлениям советская историческая литература оказалась неконкурентоспособной. Причем глупо неконкурентоспособной. Любой школьник, читая как бы историю Гражданской войны без Троцкого и Бухарина, с групповыми фотографиями, в которых зияли провалы от заретушированных лиц, потом мог взять собрание сочинений Ленина и убедиться, что несуществующие люди на самом деле существовали, играли огромную роль – и сделать вывод, что взрослые дяди и тети его нагло обманывают.
Марина Тимашева: То есть, нигилистическое отношение к истории и историкам…
Илья Смирнов: В нем были виноваты не враги извне, а сами же граждане ученые, доценты с кандидатами, и выше до академиков. Этот опыт, конечно, нуждается в осмыслении, но не через ''вселенскую смазь'' влево или вправо, а через конкретную оценку каждого действующего лица.
Видите, какая противоречивая получилась рецензия.
Но поскольку список почтенных профессоров, достойных занять свое место в ''Иконографии'' отнюдь не исчерпан, можно надеяться на продолжение - и на то, что при его подготовке наши замечания будут учтены.