Ирина Лагунина: В числе 65 миллионов советских граждан, оказавшихся на оккупированных территориях в годы Второй мировой войны, было немало и людей творческих профессий, представителей художественной интеллигенции. Оккупационные власти предоставили им возможность продолжать профессиональную деятельность.
Очередная, восьмая глава нашего исторического исследования «Русский коллаборационизм» называется «Лира и свастика». Она посвящена судьбам артистов, оказавшихся на территориях, оккупированных немецкими войсками. Владимир Абаринов беседует с профессором Новгородского государственного университета Борисом Ковалевым. Сегодня в эфире – первая часть главы восьмой.
Владимир Абаринов: Борис Николаевич, для начала такой вопрос: какова была культурная политика Рейха на оккупированных советских территориях, какие существовали директивные документы на этот счет и как эти директивы Берлина исполнялись на местах?
Борис Ковалев: Если говорить о разных годах войны, ситуация несколько менялась. То есть когда в 1941 году нацисты напали на Советский Союз, то в рядах Вермахта шли и пропагандисты, шли представители так называемого Взвода пропаганды на Востоке. И они поставили перед собой цель очистить русскую культуру от большевизма, иудаизма и космополитизма. В этой самой системе Взвода пропаганды на Востоке были специальные отделы – отделы печати, отделы культуры, отделы искусства, создавались специальные Дома просветителей, создавались специальные библиотеки при Доме просветителей, создавались театральные отделы. Некоторые представители оккупационной администрации иногда готовы были себя позиционировать в роли неких меценатов, некоторые дела культуры находились в ведении местной коллаборационистской администрации.
Но, пожалуй, если говорить об особенностях культуры и искусства на оккупированной территории, мне хотелось бы привести слова одного немецкого офицера из Орла, который очень точно заметил, что веселый человек лучше работает. Следовательно, культура, следовательно, искусство, они нужны не только для пропаганды, не только для совмещения некоего идеологического составляющего, но и для того, чтобы люди на оккупированной территории в меньшей степени ощущали себя находящимися в таком подчиненном состоянии. Это делалось для того, чтобы люди веселее и радостнее выполняли все те поручения, которые им давались, а в первую очередь много и хорошо работали.
Владимир Абаринов: Мало кто из людей, о которых мы сегодня говорим, сделал осознанный выбор в пользу оккупации. Обстоятельства, при которых отдельные артисты или целые творческие коллективы оказались под властью новой немецкой администрации, были чаще всего следствием паники и неразберихи первых недель войны или непредвиденным стечением обстоятельств. Так, например, театр имени Ленсовета во главе с главным режиссером Сергеем Радловым не успели эвакуировать, он остался в блокадном Ленинграде и продолжал работать – ленинградские театралы помнят, в частности, спектакль того времени «Дама с камелиями» с блистательной Тамарой Якобсон в главной роли. Зимой 42-го труппу вывезли из города по Дороге жизни и отправили в эвакуацию в Пятигорск. А в августе того же года Пятигорск был захвачен немецкими войсками. Вот что рассказывает об этом гример театра Мария Иванова в документальной повести Лины Глебовой «Дело Колесникова». Имена действующих лиц автором изменены – в повести ее зовут Мария Лужская.
"Про наш театр одно время много разговоров было, что Радлов театр нарочно немцам оставил, что антисоветский спектакль поставили. Я отвечала и повторяю: «Нет, неправда, не так было!»
Как только стало известно, что немцы повернули на юг, театр в Москву — телеграмму за телеграммой. А из Москвы отвечали, что отъезд театра из группы Кавминвод может вызвать нежелательную панику. И мы не вызывали панику. И вдруг сразу: немцы у Минвод, город бежит, все драпают... Радлов и Чобур — Чобур был наш парторг — в горисполком, горком, просят платформы, а им там в лицо рассмеялись: «Платформы? Может быть, вагоны? Ветка разбита. Пешком идите...» Мы у театра сидим, ждем, случайно мимо шел начальник танкового училища. Он остолбенел: «Как, театр еще в городе? Немедленно к училищу. На машину — два актера, один чемодан!» Но удалось отправить всего пятнадцать актеров, — я ведь говорила, большинство актеров с семьями, — тех отправили, кому в первую очередь. С этой партией уехал Чобур... Мы подошли к училищу, а оно пустое. Машин нет. Стоим, не уходим. А нам объясняют: ту-ту машины, нечего ждать, вернутся за нами завтра. А ночью в город вошли немцы.
Вы спрашиваете, как же мы перед немцами, в оккупации, работали, играли, как могли? Сначала у нас и мысли не было. Да и у немцев тоже. Они как узнают про кого, что это актер, пошлют воду таскать, дрова колоть. Ей-богу. А потом приказ: всем явиться на место работы. Мы собрались. Оказалось — играть. Первый спектакль перед немцами... Понимаете... Да нет, вы, конечно, не понимаете, тому, кто не пережил, такое не понять. Я причесываю Якобсон, а руки трясутся, щипцами волос жгу, а ничего не могу поделать, всю себя чувствую, с головы до ног, стыд, стыд... Но ведь мы тогда думали: наши вот-вот вернутся, нам бы продержаться, ну — спектакль, от силы — другой. А вокруг завертелось... И выходило - они надолго...
В оккупации в театре казармой пахло. Их сапогами, их ремнями, их парфюмерией, их винным перегаром...".
Владимир Абаринов: Другой пример – знаменитый тенор, солист Мариинского театра Николай Печковский, народный артист РСФСР, кавалер ордена Ленина. Борис Николаевич, при каких обстоятельствах он оказался в оккупации?
Борис Ковалев: Скорее всего у Николая Печковского, как вы правильно сказали, человек отмеченного и обласканного советской властью, не было прямого умысла остаться на оккупированной территории. Это произошло из-за того, что под Ленинградом проживала его родная мать, под Ленинградом как раз он находился в первые недели войны и в результате этой неразберихи он вынужденно оказался на оккупированной территории. Далее же его судьба складывалась следующим образом. Понятно, что оперный певец, а тем более оперный певец такого уровня мог хорошо, профессионально только петь. Поэтому зимой 41 года он пытается заработать себе на кусок хлеба, исполняя романсы, исполняя русские народные песни своим односельчанам. Что называется, работа за харчи. Однако немцы очень быстро узнали, кто оказался в сфере их влияния, кто оказался по сути своей в их подчинении. И Печковскому было сделано несколько предложений, от которых он в общем-то не смог отказаться. Он стал работать именно по линии немецких пропагандистских служб, он стал работать в том числе и вместе с Гатчинским театром.
Владимир Абаринов: То есть для оккупационных властей, которые знали довоенный статус Печковского, важны были его имя и его титулы для использования в пропагандистских целях?
Борис Ковалев: Безусловно, да. Об этом говорил его коллега известный танцовщик Михаил Дудко. "Я, - заявлял он позднее, - отлично осознавал, что немцы понимают, насколько для них важно, для их пропаганды важно, что советские народные заслуженные артисты, орденоносцы, служат им". По сути своей находятся на их стороне. И здесь нужно понять следующее: то, что ни Дудко, ни Печковский, им не нужно было заниматься, что называется, профашистской, пронацистской пропагандой или заниматься активной антисталинской пропагандой. Во-первых, сам факт того, что такие люди служат немцам, он говорил о многом. Нельзя забывать, что и Дудко, и Печковский регулярно давали интервью различным коллаборационистским газетам. В этих интервью они выражали благодарность Адольфу Гитлеру, героическому Вермахту, который освободил их несчастную Россию от ига жидо-большевизма.
Владимир Абаринов: О выступлениях Печковского в оккупированном Пскове пишет в своей книге воспоминаний «Потерянное поколение» Вера Пирожкова.
"Псковский Пушкинский театр был открыт для всех. Если там давались представления, то их посещали как жители города, так и немецкие военные: кто купил билет, тот и шел. Появлялось немецкое варьете, а из Риги приезжало русское, которое нам очень нравилось. Давал в Пушкинском театре концерты и знаменитый Печковский. В Ленинграде он гремел как героический тенор с такими ролями, как Отелло и особенно Герман. В Пскове в один из его концертов произошел военный инцидент. Советские самолеты Псков до 1944 года не бомбили, иногда над Псковом показывался разведывательный самолет, и если это было вечером, мы смотрели, как он серебрился в перекрещивающихся лучах прожекторов. Немецкие зенитки в такие самолеты не стреляли. Но вот как раз во время концерта Печковского над городом, видимо, пролетал бомбардировщик и уронил бомбу. Думаю, что произошло это без намерения бомбардировать город, так как бомба была только одна. Она ухнула, в театре вдруг погас свет, некоторые женщины завизжали, военные вскочили с успокоительными «тише, тише, ничего», а Печковский, не растерявшись, пустил такую руладу, что покрыл весь шум в театре. Свет почти сразу зажегся, и концерт спокойно продолжался. Мне импонировало самообладание Печковского. Как потом оказалось, бомба попала в жилой дом, были убитые и раненые".
Очередная, восьмая глава нашего исторического исследования «Русский коллаборационизм» называется «Лира и свастика». Она посвящена судьбам артистов, оказавшихся на территориях, оккупированных немецкими войсками. Владимир Абаринов беседует с профессором Новгородского государственного университета Борисом Ковалевым. Сегодня в эфире – первая часть главы восьмой.
Владимир Абаринов: Борис Николаевич, для начала такой вопрос: какова была культурная политика Рейха на оккупированных советских территориях, какие существовали директивные документы на этот счет и как эти директивы Берлина исполнялись на местах?
Борис Ковалев: Если говорить о разных годах войны, ситуация несколько менялась. То есть когда в 1941 году нацисты напали на Советский Союз, то в рядах Вермахта шли и пропагандисты, шли представители так называемого Взвода пропаганды на Востоке. И они поставили перед собой цель очистить русскую культуру от большевизма, иудаизма и космополитизма. В этой самой системе Взвода пропаганды на Востоке были специальные отделы – отделы печати, отделы культуры, отделы искусства, создавались специальные Дома просветителей, создавались специальные библиотеки при Доме просветителей, создавались театральные отделы. Некоторые представители оккупационной администрации иногда готовы были себя позиционировать в роли неких меценатов, некоторые дела культуры находились в ведении местной коллаборационистской администрации.
Но, пожалуй, если говорить об особенностях культуры и искусства на оккупированной территории, мне хотелось бы привести слова одного немецкого офицера из Орла, который очень точно заметил, что веселый человек лучше работает. Следовательно, культура, следовательно, искусство, они нужны не только для пропаганды, не только для совмещения некоего идеологического составляющего, но и для того, чтобы люди на оккупированной территории в меньшей степени ощущали себя находящимися в таком подчиненном состоянии. Это делалось для того, чтобы люди веселее и радостнее выполняли все те поручения, которые им давались, а в первую очередь много и хорошо работали.
Владимир Абаринов: Мало кто из людей, о которых мы сегодня говорим, сделал осознанный выбор в пользу оккупации. Обстоятельства, при которых отдельные артисты или целые творческие коллективы оказались под властью новой немецкой администрации, были чаще всего следствием паники и неразберихи первых недель войны или непредвиденным стечением обстоятельств. Так, например, театр имени Ленсовета во главе с главным режиссером Сергеем Радловым не успели эвакуировать, он остался в блокадном Ленинграде и продолжал работать – ленинградские театралы помнят, в частности, спектакль того времени «Дама с камелиями» с блистательной Тамарой Якобсон в главной роли. Зимой 42-го труппу вывезли из города по Дороге жизни и отправили в эвакуацию в Пятигорск. А в августе того же года Пятигорск был захвачен немецкими войсками. Вот что рассказывает об этом гример театра Мария Иванова в документальной повести Лины Глебовой «Дело Колесникова». Имена действующих лиц автором изменены – в повести ее зовут Мария Лужская.
"Про наш театр одно время много разговоров было, что Радлов театр нарочно немцам оставил, что антисоветский спектакль поставили. Я отвечала и повторяю: «Нет, неправда, не так было!»
Как только стало известно, что немцы повернули на юг, театр в Москву — телеграмму за телеграммой. А из Москвы отвечали, что отъезд театра из группы Кавминвод может вызвать нежелательную панику. И мы не вызывали панику. И вдруг сразу: немцы у Минвод, город бежит, все драпают... Радлов и Чобур — Чобур был наш парторг — в горисполком, горком, просят платформы, а им там в лицо рассмеялись: «Платформы? Может быть, вагоны? Ветка разбита. Пешком идите...» Мы у театра сидим, ждем, случайно мимо шел начальник танкового училища. Он остолбенел: «Как, театр еще в городе? Немедленно к училищу. На машину — два актера, один чемодан!» Но удалось отправить всего пятнадцать актеров, — я ведь говорила, большинство актеров с семьями, — тех отправили, кому в первую очередь. С этой партией уехал Чобур... Мы подошли к училищу, а оно пустое. Машин нет. Стоим, не уходим. А нам объясняют: ту-ту машины, нечего ждать, вернутся за нами завтра. А ночью в город вошли немцы.
Вы спрашиваете, как же мы перед немцами, в оккупации, работали, играли, как могли? Сначала у нас и мысли не было. Да и у немцев тоже. Они как узнают про кого, что это актер, пошлют воду таскать, дрова колоть. Ей-богу. А потом приказ: всем явиться на место работы. Мы собрались. Оказалось — играть. Первый спектакль перед немцами... Понимаете... Да нет, вы, конечно, не понимаете, тому, кто не пережил, такое не понять. Я причесываю Якобсон, а руки трясутся, щипцами волос жгу, а ничего не могу поделать, всю себя чувствую, с головы до ног, стыд, стыд... Но ведь мы тогда думали: наши вот-вот вернутся, нам бы продержаться, ну — спектакль, от силы — другой. А вокруг завертелось... И выходило - они надолго...
В оккупации в театре казармой пахло. Их сапогами, их ремнями, их парфюмерией, их винным перегаром...".
Владимир Абаринов: Другой пример – знаменитый тенор, солист Мариинского театра Николай Печковский, народный артист РСФСР, кавалер ордена Ленина. Борис Николаевич, при каких обстоятельствах он оказался в оккупации?
Борис Ковалев: Скорее всего у Николая Печковского, как вы правильно сказали, человек отмеченного и обласканного советской властью, не было прямого умысла остаться на оккупированной территории. Это произошло из-за того, что под Ленинградом проживала его родная мать, под Ленинградом как раз он находился в первые недели войны и в результате этой неразберихи он вынужденно оказался на оккупированной территории. Далее же его судьба складывалась следующим образом. Понятно, что оперный певец, а тем более оперный певец такого уровня мог хорошо, профессионально только петь. Поэтому зимой 41 года он пытается заработать себе на кусок хлеба, исполняя романсы, исполняя русские народные песни своим односельчанам. Что называется, работа за харчи. Однако немцы очень быстро узнали, кто оказался в сфере их влияния, кто оказался по сути своей в их подчинении. И Печковскому было сделано несколько предложений, от которых он в общем-то не смог отказаться. Он стал работать именно по линии немецких пропагандистских служб, он стал работать в том числе и вместе с Гатчинским театром.
Владимир Абаринов: То есть для оккупационных властей, которые знали довоенный статус Печковского, важны были его имя и его титулы для использования в пропагандистских целях?
Борис Ковалев: Безусловно, да. Об этом говорил его коллега известный танцовщик Михаил Дудко. "Я, - заявлял он позднее, - отлично осознавал, что немцы понимают, насколько для них важно, для их пропаганды важно, что советские народные заслуженные артисты, орденоносцы, служат им". По сути своей находятся на их стороне. И здесь нужно понять следующее: то, что ни Дудко, ни Печковский, им не нужно было заниматься, что называется, профашистской, пронацистской пропагандой или заниматься активной антисталинской пропагандой. Во-первых, сам факт того, что такие люди служат немцам, он говорил о многом. Нельзя забывать, что и Дудко, и Печковский регулярно давали интервью различным коллаборационистским газетам. В этих интервью они выражали благодарность Адольфу Гитлеру, героическому Вермахту, который освободил их несчастную Россию от ига жидо-большевизма.
Владимир Абаринов: О выступлениях Печковского в оккупированном Пскове пишет в своей книге воспоминаний «Потерянное поколение» Вера Пирожкова.
"Псковский Пушкинский театр был открыт для всех. Если там давались представления, то их посещали как жители города, так и немецкие военные: кто купил билет, тот и шел. Появлялось немецкое варьете, а из Риги приезжало русское, которое нам очень нравилось. Давал в Пушкинском театре концерты и знаменитый Печковский. В Ленинграде он гремел как героический тенор с такими ролями, как Отелло и особенно Герман. В Пскове в один из его концертов произошел военный инцидент. Советские самолеты Псков до 1944 года не бомбили, иногда над Псковом показывался разведывательный самолет, и если это было вечером, мы смотрели, как он серебрился в перекрещивающихся лучах прожекторов. Немецкие зенитки в такие самолеты не стреляли. Но вот как раз во время концерта Печковского над городом, видимо, пролетал бомбардировщик и уронил бомбу. Думаю, что произошло это без намерения бомбардировать город, так как бомба была только одна. Она ухнула, в театре вдруг погас свет, некоторые женщины завизжали, военные вскочили с успокоительными «тише, тише, ничего», а Печковский, не растерявшись, пустил такую руладу, что покрыл весь шум в театре. Свет почти сразу зажегся, и концерт спокойно продолжался. Мне импонировало самообладание Печковского. Как потом оказалось, бомба попала в жилой дом, были убитые и раненые".