Марина Тимашева: Очередная книжная новинка от Ильи Смирнова – биография Артемия Волынского, вышедшая в серии ''Жизнь Замечательных Людей'' в маленьком карманном формате. Интересно, почему теперь у издательства ''Молодая гвардия'' замечательные люди разного калибра?
Илья Смирнов: Для меня комплектование этой серии – загадочный процесс. Дело даже не в формате. А в подборе персонажей. Тем не менее, мы должны быть благодарны издательству за то, что под вывеской ''ЖЗЛ'' широкая аудитория может знакомиться с нормальными работами по истории, которые написаны профессионалами.
Автор сегодняшней книги - Игорь Владимирович Курукин – признанный эксперт по политической кухне 18 столетия, и в биографии А.П. Волынского удачно сочетаются внятная человеческая история с академической основательностью, все необходимые ссылки на источники (в том числе многочисленные архивные) приложены.
Что касается героя, давайте вспомним недавний наш сюжет про петровскую гвардию, которая стала кузницей кадров не только военных, но и хозяйственных, дипломатических, даже научных и художественных. Так вот, Артемий Петрович Волынский, как здесь сказано, ''потомок знатного, но клонящегося к закату рода'' (368), начинал рядовым в Преображенском полку. Участвовал в сражениях при Лесной и под Полтавой. Уже ротмистром – в Прутском походе. Участвовал в переговорах с турецким султаном, когда ''весь персонал посольства, 205 человек, бросили в подвалы Семибашенного замка, прикрыв сверху решеткой'', о чем сам потом вспоминал: ''когда я был в турках и посажен в тюрьму, отец мой, имев меня одного сына, опечалился и впал в параличную болезнь, от чего и язык отнялся у него; в то время мачеха моя, которая была весьма непотребного состояния, разорила дом весь'' (37). Зато в 1715 году он уже подполковник и посол в Персии (41)
Вот такая первая глава в карьере будущего губернатора и кабинет-министра.
Илья Смирнов: Да, в конце царствования Анны Иоанновны он насмерть рассорился с фаворитом, герцогом Бироном – и оказался государственным преступником. Его казнили. Причем один из пунктов обвинения – то, что Волынский зверски избил поэта Василия Кирилловича Тредиаковского – ''Академии наук секретаря Третьяковского побоями обругал'' (305), то ли приняв на собственный счёт ''обидные ''басенки и песенки'' (303), то ли просто по мотивам ''барства дикого'', в любом случае этим поступком навеки себя припечатал ''непросвещенным сановником'' , который поднял руку на поэта. Вот один его образ. Сугубо отрицательный. Второй, наоборот, положительный – борец с ''немецким засильем'' и руководитель мифической ''русской партии''.
Интересно, что во всем политическом процессе Волынского и его товарищей, точнее будет сказать – просто приятелей и собеседников – эпизод с Тредиаковским - единственный реально доказанный преступный эпизод. Ну, еще за книги не заплатил в книжную лавку (249). Может быть, просто не успел. На смертный приговор это по любому закону не тянет.
Марина Тимашева: Неужели министра могли казнить за избиение секретаря?
Илья Смирнов: С избиением есть тонкость. В докладной Бирона отмечено: ''кабинет-министр рукоприкладствовал…. – где? - в ''апартаментах вашего императорского величества'' (306). А это уже политика. На самом деле, по прочтении книги трудно с определенностью сказать, за что всё-таки Анна Иоанновна так жестоко расправилась с толковым администратором и своим доверенным приближенным, о котором сама только что говорила: ''я де хочю веселитца, а он де занемог'' (327). Застольные беседы. Показания под пытками. Их можно было получить на любого. При желании. А откуда могло взяться такое желание? Автор прослеживает развитие нескольких конфликтов, в которых столкнулись не просто амбиции, но очень серьезные интересы. Спор о замужестве ''фактической наследницы'' принцессы Анны. ''Волынский не скрывал радости от провала сватовства сына Бирона к Анне Леопольдовне (при удачном исходе которого ''иноземцы через то владычествовали над русскими…'') Вот, кстати, подтверждение мифа о борьбе ''русской'' и ''немецкой'' партий при тогдашнем дворе. Очень складно, пока не задумаешься – а вариант самого Волынского в чем состоял? Как резонно замечает профессор Курукин, ''трудно назвать победой русских… брак мекленбургской принцессы и брауншвейгского принца'' (328). А вот совсем современное дело о приватизации металлургической промышленности. ''Саксонский барон Курт Александр фон Шемберг… выступал сторонником приватизации казенных предприятий – при условии, что именно его контора будет этим процессом руководить, его подчиненные… смогут становиться владельцами заводов'' (311). Здесь автор оговаривает, опять же, в духе современной правильной идеологии, что теоретически ''приватизация могла способствовать улучшению ''правового климата'' и привлечению частных инвесторов'' (325), но практически никаких ''богатых инвесторов с передовым опытом'' не было, просто ''поборник частной инициативы намеревался получить едва ли не самые лакомые куски госсобственности…'' (316) Волынский такую ''либерализацию отечественного горного законодательства'' не приветствовал, и в результате, как сам же признавал, ''герцог на меня гневен за Шемберга'' (321).
Видимо, герой книги оказался жертвой чужих интересов – и собственного характера, о котором его когда-то предупреждал дядя: ''пожалуй, изволь жить посмирнее! Истинно лучше будет'' (147). Хоть он и занимался международными делами, но в придворных интригах оказался слаб и ''своими растущими амбициями'' (307) восстановил против себя слишком многих одновременно.
Марина Тимашева: Так какой же образ Волынского в результате ближе к действительности: положительный или отрицательный?
Илья Смирнов: Ни тот, ни другой. Или, если хотите, и тот, и другой. Как мы знаем, в истории очень редко встречаются святые и дьяволы, история – это живопись, а не листовка с лозунгами. Артемий Петрович много потрудился для России в самых разных отраслях. Например, в коневодстве (176)
''сим лучший порядок при заводах учрежден, и с 1734 года повелись в государстве лучшие лошади'' (259). А ведь лошадиная сила тогда была главным двигателем и на войне, и в мирном хозяйстве. Что касается ''непросвещенности'' - характерный факт: будучи астраханским губернатором, он разрешил католическим монахам открыть в Астрахани школу, и объяснял это так: ''Опасности… от оных фратров быть для государства не чаю, а по-видимому, со временем от них была бы и польза, понеже из тамошнего сурового народа обучаются от них молодые люди латинского и прочих языков''. Именно в этой школе под покровительством губернатора начал свой творческий путь будущий поэт Василий Тредиаковский'' (77).
Письма самого Волынского - просто литературный памятник (119), например, императрице Екатерине: ''сгубила меня одна злая печаль моя; понеже, государыня, только и всего имел… надежду на высокую ко мне сирому вашего императорского величества материнскую милость…'' (119).
Конечно, самодур, в современной терминологии, наверное, просто хулиган, и жалобы на рукоприкладство – постоянный аккомпанемент к его служебной карьере (57). Хотя, как отмечает биограф, он был ''гневлив, но отходчив'' и приводит пример со слугой, который его обманул и сбежал с какими-то бумагами: сначала Волынский требует виновного ''посечь с пристрастием плетми'', потом уточняет: не очень сильно, ''ибо хотя он зделал как прямой плут…, однако ж мне его и теперь жаль'' (222).
Но главное: в биографии перед нами предстает государственный муж, наделенный и наблюдательностью, и рассудительностью. Вот, например, его реакция на попытку аристократии и высших чиновников в 1730 году ограничить царское самодержавие.
''Я зело в том сумнителен, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти… Ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж, впредь, конечно, у них без раздоров не будет… Народ наш наполнен трусостью и похлебством, для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или и страха ради, - и так, хотя бы и вольные всего общества голосы требованы в правлении дел были, однако ж бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно… Главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партии будет больше голосов, тот, что захочет, то и делать станет… Ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и не трудолюбив; и для того, если некоторого принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме того, что всяк захочет лежать в своем доме… Таких на свою шею произведем и насажаем непотребных, от которых впредь самим нам места не будет; и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем'' (136)
Марина Тимашева: Наверное, многие осудили бы такую позицию как охранительную и реакционную.
Илья Смирнов: Автор книги определяет ее иначе: ''здесь устами Волынского говорил сам Петр Первый'' (136) ''Артемий Петрович был продолжателем именно петровской ''генеральной линии'' (288). И даже характером походил на своего учителя (75).
Марина Тимашева: Но в таком случае Волынский оказался жертвой того самого порядка, за который сам же и ратовал. Хотел самодержавия – распишитесь в получении. Смертный приговор по высочайшему капризу.
Илья Смирнов: Конечно. Но ведь он не единственный в истории, за что боролся, на то и напоролся. ''Политархия'' может очень эффективно мобилизовать общество, но потом неизбежно упирается в принцип ''я начальник, ты дурак, ты начальник, я дурак'', губительный для всякого полезного дела и живого ума, в том числе и стопроцентно лояльного.
А в заключении хотелось бы сказать вот о чем. Добросовестное исследование на основе источников сообщает нам больше, чем, может быть, сам автор хотел рассказать. Иногда нечто совсем неожиданное. И в данном случае - смотрите – воспроизведены дословно обвинения, выдвинутые против Волынского в бытность его губернатором в Казани. И его ответы. 10 пунктов тогдашней бюрократической переписки.
Вот, например, жалоба: ''У загородного губернаторского двора, по приказу Волынского, богоявленского дьякона Ивана Семенова, да с ним Владимирские церкви посвященных дву человек церковников, Степана Степанова и Андрея Гаврилова, поимав, солдаты прутьями гоняли и стегали нагих, которые и биты нещадно и оставлены при смерти''
Ответ: ''В прошлом году весною был я с женою и с детьми на загородном дворе, при том были некоторые офицеры и дворяне с женами, и в то время несколько человек, раздевся нагие под самым двором моим, против хором тех, где я с домашними моими и прочими был, купались и играли пьяные, которым к моему дому, так безчинно обнажа свое тело, и близко подходить не надлежало, и за то я велел их отогнать прутьём, а дьяконы ли были или дьячки, узнать того было нельзя, для того, что они наги были, и может быть что в неведении учинено было то, хотя б кто и лучше их был, а чтоб смертными побоями биты и будто они при смерти оставлены, то он, архиерей, солгал, понеже ни одному из них ни десяти ударов не досталось, и тому уже прошло слишком полтора года'' (149).
Читаю пункт за пунктом. И обращаю внимание на резкое отличие от манеры изъясняться, характерной для современной бюрократии.
Можно взять для примера ответ от зам. руководителя Департамента Жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства, который мы зачитывали в одной из программ. По поводу ''ландшафтного дизайна'' .
Вы уже догадались?
Марина Тимашева: Волынский отвечает по существу дела.
Илья Смирнов: Совершенно верно. Мы не можем через триста лет судить, прав ли он, но на конкретную жалобу он отвечает по существу. А что делает современный чиновник? Ему задан конкретный вопрос: ЗАЧЕМ уничтожаете в Москве травы и цветы? Но на этот вопрос вообще нет ответа. Никакого. Нам рассказывают не про травы и цветы, а про какие-то бумажки, постановления номер такой-то в редакции от числа такого-то.
Нас учили, что правовое сознание, когда на каждую ситуацию – свой нормативный акт, это знамение общего прогресса и лучшее лекарство от того самого самодурства и произвола, жертвой которого стал Волынский. Вроде бы, так оно и есть. Но до определенного предела. Стоит его перейти, и мы возвратимся, сделав круг, к тому же самому безответственному произволу, только в юридической упаковке. ''Раз доктор написал в морг, значит, в морг''.
Практическая польза от настоящих исторических книг – в том, что они помогают правильно понимать не только прошлое, но и настоящее, которое ведь ничуть не проще, тоже противоречиво, и тоже не укладывается ни в бюрократическую формальность, ни в простоту митинговых решений.