Иван Толстой: Татьяна Михайловна Великанова. Вначале несколько самых общих слов. Татьяна Великанова стояла у истоков правозащитного движения и была "среди самых ярких, самых смелых и самых бескомпромиссных правозащитников".
В 1968 году она присутствовала на Красной площади, когда ее муж, Константин Бабицкий, и еще шесть человек вышли с протестом против оккупации Чехословакии. Бабицкий был арестован прямо на площади и сослан на три года в Коми АССР. Однако это не заставило Великанову отказаться от избранного вида деятельности, и вскоре она вступает в Инициативную группу по защите прав человека в СССР, созданную в Москве в мае 1969 года. Это была первая открыто действующая независимая гражданская ассоциация в Советском Союзе.
С 1974 года Великанова была одним из редакторов самиздатовского журнала "Хроника текущих событий". Она фактически взяла на себя основные организаторские функции в подготовке этого издания.
В 1979 году Великанову арестовали по обвинению в "антисоветской пропаганде". Суд приговорил ее к четырем годам принудительных работ и пяти годам ссылки. Лагерный срок она отбывала в Мордовии, ссылку - в Западном Казахстане. На свободу правозащитница вышла в 1987 году - ее помиловал Михаил Горбачев. И в 1989 году она оставила диссидентское движение и вернулась на работу в школу, где преподавала математику.
Татьяну Михайловну Великанову называют лицом, совестью правозащитного движения, олицетворением всего самого лучшего, что было в нем. Она, безусловно, стала фигурой легендарной.
Андрей, сегодня мы поговорим о Татьяне Михайловне и немного о ее муже, Константине Иосифовиче Бабицком, который, конечно, заслуживает отдельного разговора и о котором мы будем говорить в связи с выходом смельчаков на Красную площадь, правда? Сегодня Константин Иосифович будет в тени своей жены Татьяны Михайловны. Я думаю, что это будет справедливо.
Татьяна Великанова
Андрей Гаврилов: Я думаю, что это самое разумное решение, поскольку среди правозащитников, среди инакомыслящих было немало супружеских пар, и каждый из супругов заслуживает отдельного внимания.Если можно, я только хочу добавить, поскольку страна должна знать своих героев, что когда шел суд над Великановой, то (председатель, судья был товарищ Романов, прокурор был товарищ Чистяков и адвокат была Батова) никто из членов семьи о дате и месте суда извещен не был. Более того, когда суд уже шел, детям Татьяны Михайловны в канцелярии суда сообщили, что суда нет, а адвокат был извещен о месте суда за час до его начала. За все время следствия Татьяна Михайловна не дала никаких показаний и не подписала ни одного документа. И точно так же она отказалась от участия в суде. В отношении адвоката она суду заявила следующее: ''Адвокат нужен вам, а не мне. А мне не нужен второй обвинитель''. Ей инкриминировалась не только антисоветская пропаганда, но еще и антисоветская агитация, что, по советским меркам, было отягчающим обстоятельством. Один из свидетелей обвинения как раз и сообщил суду, что именно у Татьяны Великановой он получил книги Авторханова, Амальрика, тем самым подтвердив факт распространения антисоветской литературы и именно антисоветской агитации. Я думаю, что бесполезно говорить, что свидетели, которые свидетельствовали в пользу Татьяны Великановой, или не были допущены к судебному процессу, или вообще были судом проигнорированы.
Иван Толстой: Я приведу высказывания некоторых известных правозащитников, чтобы мы представили себе значение Татьяны Великановой в общественной жизни тех лет.
Диктор: ''Татьяна Великанова - одна из тех людей, которые в моих глазах воплощают правозащитное движение в Советском Союзе, его моральный пафос, его чистоту и силу, его историческое значение. Она - сильный, волевой и трезвый по складу ума человек. Участие Татьяны Великановой в правозащитном движении отражает ее глубокую внутреннюю убежденность в нравственной, жизненной необходимости этого'' (из ''Воспоминаний'' Андрея Сахарова).
Диктор: "Татьяна Михайловна Великанова - один из самых чистых людей того движения, которое в общественном сознании и в терминологии называлось диссидентским. По профессии математик. Никогда не была в кругу правозащитной бюрократии, то есть людей, которые с момента перестройки стали занимать какие-то должности, работать в правозащитных организациях. Когда она вернулась после заключения из лагеря и из ссылки, она вернулась в школу и преподавала математику в одной из московских школ. Таня человек очень светлый, очень чистый и добрый. Из нашего диссидентского окружения я мало о ком могу сохранить такие теплые воспоминания, такие чувства, как к Тане Великановой'' (Елена Боннэр)
Диктор: "Татьяна Великанова была необыкновенным человеком. Глупо выстраивать по ранжиру диссидентских лидеров, но множество людей нашего круга считали Великанову величайшим авторитетом. Ее мнение было весомо для всех, несмотря на отсутствие титулов, званий, зарубежных премий и формального лидерства в диссидентских группах. Ее авторитет был подлинным. Как-то на допросе следователь КГБ, получив отказ от дачи свидетельских показаний, с досадой сказал мне: "Ну конечно, а что Татьяна Михайловна скажет!" И он отчасти был прав - взвешивая поступок, мы часто сверяли его с позицией Татьяны Михайловны" (Александр Подрабинек)
Диктор: "Татьяна Михайловна Великанова - член инициативной группы по защите прав человека, в правозащитном движении с 1968 года, человек всемирно известный и, стало быть, общественно вредный. А потому как ни КГБ, ни Подуст не могут и в мыслях допустить, чтобы кто-то сам до чего-то додумался (бытие ведь, по их разумению, определяет сознание) - то ищут дурных влияний. Ну, на свободе понятно - западные радиопередачи, больше советскому человеку неоткуда почерпнуть идеи о собственном достоинстве и правах. А в зоне-то приемник передает только московское радио! Значит, откуда? А это она, зловредная Великанова, нас портит! Тем более что и старше всех и, безусловно, для нас - второго диссидентского поколения - авторитет в спорных вопросах". (Поэт Ирина Ратушинская, из книги ''Серый цвет надежды'')
Иван Толстой: Так говорили и говорят о Татьяне Великановой известные правозащитники. Я взял эти цитаты из программы Кристины Горелик пятилетней давности.
Татьяна Михайловна Великанова родилась 3 февраля 1932 года, в 1954 году закончила мехмат Московского университета, работала учительницей в сельской школе на Урале. С 1957-го жила в Москве, сотрудничала как программист в вычислительном центре. В 69-м она стала одним из членов-основателей первой в Советском Союзе правозащитной организации ''Инициативная группа по защите прав человека в СССР''. В 70-м Великанова взяла на себя организаторские функции в подготовке ''Хроники текущих событий''. В мае 74-го Великанова, Сергей Ковалев и Татьяна Ходорович взялись за распространение ''Хроники''. Арестована в 1979-м, приговорена к 4 годам Мордовских лагерей и 5 годам ссылки. Вернулась в Москву в 87-м. Это внешняя канва биографии Татьяны Великановой, и она никогда не заменит человеческих слов, человеческой оценки. Вот фрагмент из воспоминаний врача и общественного деятеля Леонарда Терновского:
Константин Бабицкий
Диктор: ''Татьяна Михайловна Великанова. Наше знакомство было вначале односторонним. То есть я знал ее с осени 68-го. Кто-то, должно быть на ''Автозаводе'', показал и назвал мне Татьяну, пояснив, что она жена того демонстранта на Красной площади, Константина Бабицкого. Весной 69-го я услышал, что она стала членом Инициативной Группы. Сама же Татьяна тогда вряд ли знала меня хотя бы по имени. И я не догадывался, что впоследствии она станет для меня одним из довереннейших друзей.Понемногу я узнал, что Татьяна по профессии — программист, окончила МГУ, когда-то преподавала в школе. Она года на полтора постарше меня, у нее две дочери и сын. Каково было ей без сосланного ''в республику Коми'' Кости ''вытягивать'' одной троих подростков?! Но не отговаривала она Костю, когда он сказал, что пойдет на демонстрацию против оккупации нами Чехословакии. Уважала его решение, понимала, что выступить, не смолчать он считает своим долгом. Татьяна тоже пришла на площадь. И сумела там, ''на роковой площади'', вынести невыносимое: удержаться, не закричать, не кинуться на выручку, когда погромщики из КГБ избивали ногами сидящих демонстрантов. Потому что понимала, что должна все увидеть, запомнить и потом — рассказать, чтобы мир узнал правду, как все было в действительности.
…В их квартиру на улице Красикова я впервые попал в декабре 70-го, в достопамятный день возвращения из ссылки Константина Бабицкого. Накануне освобождения Костя, поскользнувшись, сломал лодыжку. И кто-то подсказал, что, мол, мне, как рентгенологу, следует проконсультировать снимок. Я попал прямо в застолье. Снимок я все-таки посмотрел, хоть и не до снимка тогда было…
Аресты, лагерные срока, бессрочные заключения в ''психушки'' раз за разом выбивали людей из состава группы. До конца 69 года вслед за Генрихом Алтуняном и Владимиром Борисовым потеряли свободу еще четверо: Мустафа Джемилев, Анатолий Левитин-Краснов, Виктор Красин и Наталия Горбаневская. Шестеро — больше трети состава Инициативной Группы! — за каких-нибудь полгода. Продолжайся аресты так же густо и дальше, — к концу 70-го на воле не осталось бы ни одного члена Инициативной Группы. Что же делать? Пополнять состав Инициативной Группы новыми людьми? Но ведь и их скоро всех перехватают. И однажды, задумавшись над этой не столь далекой перспективой, члены Инициативной Группы договорились: — Не станем никого больше принимать в группу. Пусть нас становится все меньше — десять, девять, восемь… трое, двое, один… Инициативная Группа перестанет существовать, когда арестуют последнего. Этому решению (за единственным исключением, — об этом я скажу позднее) группа следовала до самого конца.
К 76 году после многих перипетий и потерь в Инициативной Группе осталось только три ''действительных члена'': Татьяна Великанова, Григорий Подъяпольский и Татьяна Ходорович. 9 марта от инсульта умер Гриша (Подъяпольский).
В пустом вагоне метро, возвращаясь с поминок в первом часу ночи, я сидел рядом с Татьяной Великановой. Наше когда-то небольшое знакомство перешло к тому времени в прочную дружбу.
— Два человека — это в сущности уже не группа, — вдруг сказала Таня.
Что ж, если так… ведь я давно и не раз думал об этом шаге. И сам желал сделать его.
— Я мог бы войти в группу, — сказал я.
Таня помолчала. — Мы решили не расширять больше ее состав, — ответила она.
Спустя несколько дней я попробовал еще раз ''посвататься'' в группу. При встрече с Татьяной Ходорович я повторил и ей свое предложение. Увы, последние душеприказчики Инициативной Группы предпочли так и остаться последними. Сказав мне об этом, Татьяна Сергеевна вдруг прибавила, — и я до сих пор вспоминаю с благодарностью ее слова: — А я бы пошла с Вами в одну группу!
…И вот под флагом Инициативной Группы — только две Татьяны. Они продолжают свою опасную правозащитную работу: собирают информацию о преследованиях за убеждения, за веру, за намерение уехать из страны; о борьбе узников совести за свои права в лагерях и ''психушках''. Все сведения надо как-то проверить и потом поместить в ''Хронику''. И суметь сохранить саму ''Хронику'', не дать ищейкам из КГБ выследить тех, кто редактирует и печатает этот криминал на машинке. А потом надо отдать готовые номера иностранным корреспондентам на пресс-конференции.
И надо помочь, дать приют женам и матерям политзеков, едущим к ним на свидание. И тесные квартиры обеих Татьян превращаются тогда в транзитные общежития.
И бывают события и поводы, на которые надо откликнуться и высказаться самим, выразить собственное к ним отношение: голодовки политических во Владимирской тюрьме, новые случаи психиатрических репрессий, взрыв в Московском метро. Правда, теперь Инициативная группа не одинока: в мае 76-го родилась и уже энергично действует младшая сестра Инициативной Группы — Московская группа ''Хельсинки''.
И на совместных документах рядом с подписями членов МГХ стоит:
''От Инициативной группы: Т. Великанова, Т. Ходорович''.
Они хорошо понимают, что единственным воздаянием для них могут стать лишь долгие годы неволи, что если не сегодня, так через месяц, через год их обеих, как и их друзей, непременно посадят.
В ноябре 77-го вынужденно эмигрировала во Францию Татьяна Ходорович. С этих пор Татьяна Великанова осталась единственным человеком, упрямо продолжавшим подписывать правозащитные письма как ''член Инициативной группы защиты прав человека''.
Татьяну схватили 1 ноября 79 года, и ее арест сделал очевидным намерение властей окончательно задавить в стране любую оппозицию.
Правда, взяли Татьяну не последней из первоначального списка Инициативной группы. Еще полгода на свободе оставался А. Лавут. Но продолжая быть активным правозащитником, Саша давно, уже лет шесть, не подписывал писем в качестве члена Инициативной группы; его подпись под документами группы с тех пор появлялась не раз, но только в списке ''поддержавших''.
27-29 августа 80 года в Мосгорсуде слушалось ''дело'' Татьяны Великановой. Известно, что суд по политическим делам в Советском Союзе — всего лишь спектакль с заранее написанным сценарием и с предрешенным финалом. Этому суду не нужна — и даже ненавистна! — истина; его задача — прикрыть флером благопристойности вопиющее беззаконие. Татьяна убедилась в этом на десятках примеров. И не захотела соучаствовать в недостойном действе. Она сидела в судебном зале спокойно и свободно, но не отвечала ни на какие вопросы. Она отказалась даже от последнего слова. И только после оглашения приговора (4 года лагеря строгого режима и 5 лет ссылки) произнесла: — Фарс окончен.
Татьяна Великанова стояла у начала, у колыбели Инициативной группы. И ею же закончилась ее история.
Иван Толстой: Так вспоминал в своей мемуарной книге ''Отпущенное слово'' врач и общественный деятель Леонард Терновский. Еще одно свидетельство о Татьяне Михайловне – звуковое. Юлий Ким, фрагмент из программы Кристины Горелик ''Дорога свободы'' 2007-го года.
Юлий Ким
Юлий Ким: Татьяна Михайловна Великанова - человек замечательный, о ней многие расскажут лучше меня. Я говорю в первую очередь о тех, кто был ее непосредственным соратником в святом деле защиты прав человека во времена советского режима и в течение долгого времени. Этого я о себе сказать не могу, но, тем не менее, я довольно долго достаточно близко наблюдал ее жизнь, ее действия.Лучше всего конечно о Татьяне Михайловне сказала бы жена моя Ира, царство ей небесное, они очень любили друг друга. Ира долгое время вместе с ней работала, даже в те глухие времена, когда, казалось бы, диссидентское движение сошло на нет. Я имею в виду начало 80-х годов, когда Андропов провел широкую, почти негласную посадку диссидентов на фоне афганской войны, когда была ссылка Сахарова и так далее, и так далее.
Что мне сказать? Когда говорят о том, что Татьяна Михайловна собой представляет абсолютное выражение того российского интеллигента 70-х годов, который занимался правозащитной деятельностью в условиях жесточайшего риска быть мало, что уволенным или высланным за рубежи, или посаженным, а то и просто убитым или похороненным заживо, как это было с Толей Марченко. И она шла на этот риск и она выдержала все эти испытания в высшей степени достойно. Я все это повторяю вслед за каждым, кто вспоминает о Татьяне Михайловне, потому что это факт, потому что это первое, что сразу хочется о ней сказать.
Чтобы я еще может быть добавил? Наверное, вот что. Когда говорят о правозащитниках, о диссидентах наших, то довольно часто со стороны раздаются вопросы: ну а чего вы достигли, а на что вы напоролись в результате того, что боролись, как вам все это нравится. То есть сегодняшняя ситуация рассматривается как цель, к которой стремились наши диссиденты. Я всегда с этим категорически не соглашаюсь. Потому что как только наступила перестройка и после этого пошел так называемый демократический период, историческая миссия наших диссидентов закончилась, я это подчеркиваю. Диссидентов не стало. Стали правозащитники, кто-то продолжил свою деятельность в области политической или общественной, вот как Люда Алексеева или как Валерия Ильинична Новодворская, или как Сережа Ковалев, который некоторое время был обмундсменом, и другие наши бывшие диссиденты действительно нашли свое место в новой жизни, в какой-то политической, общественной, гражданской деятельности. А Татьяна Михайловна пошла в школу. Это было замечательным и совершенно органичным продолжением ее гражданского служения обществу.
Дело в том, что миссия диссидентов наших была, как мне кажется, такая: они осуществляли свободу слова в условиях полного запрета на эту свободу. Они осуществляли ее явочным порядком, рискуя свободой или жизнью. Вот в чем заключалась особенность их действий и заключался их особенный героизм. Импульсом для этого была гражданская совесть или просто человеческая совесть, абсолютное несогласие с тоталитарным запретом на выражение своих мыслей.
И по-разному на это откликалось наше общество. Художники старались творить как можно более свободно, был андеграунд так называемый в нашей культуре и литературе, и в живописи, и так далее. Но в высказываниях политических, прямой критики правительства, вот здесь участвовали только диссиденты, которые тем самым явно шли на статью.
Это был импульс совести, и вот Татьяна Михайловна была абсолютным выражением.
И когда уже при Горбачеве было достигнут очень высокий уровень гласности, а уже при Ельцине он достиг своего пика, историческая миссия диссидентов кончилась и дальше каждый наше свое применением там, где нашел, где больше всего какое-то место в новой жизни отвечало его внутренним личным потребностям. Вот Татьяна Михайловна нашла себя в школе, кто-то уехал за границу, кто-то, как, допустим, Леонард Терновский, продолжил свою врачебную деятельность и прочее.
Но, конечно, по-человечески Таня Великанова занимает свое особенное место. Я еще во все времена говорил, что я особенно склоняю голову и снимаю шляпу, когда думаю об участии женщин в этом достойном и героическом правозащитном деле и в первую очередь я называл имена Татьяны Великановой, Лариса Богораз, Нины Лисовской, Софьи Васильевны Калистратовой, в первую очередь. И у меня есть песня, которая, правда, посвящена именно нашим адвокатам, занимавшимся своей, как бы это выразиться, и героической, и совершенно безнадежной защитой наших диссидентов. Безнадежной в смысле реального результата. А резонанс-то был огромный. А практически конечно добиться каких-то льгот для диссидентов было невозможно. И вот особенно этим занимались немногие наши адвокаты и двоим из них я посвятил песню "Адвокатский вальс", Софье Васильевной Калистратовой и Дине Исааковне Каминской, и этот вальс очень любила Таня Великанова. Пусть же он и прозвучит в сегодняшней передаче.
Конечно, усилия тщетны
И им не вдолбить ничего:
Предметы для них беспредметны,
А белое просто черно.
Судье заодно с прокурором
Плевать на детальный разбор -
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор.
Скорей всего, надобно просто
Просить представительный суд
Дать меньше по сто девяностой,
Чем то, что, конечно, дадут.
Откуда ж берется охота,
Азарт, неподдельная страсть
Машинам доказывать что-то,
Властям корректировать власть?
Серьезные взрослые судьи,
Седины, морщины, семья...
Какие же это орудья?
Такие же люди, как я!
Ведь правда моя очевидна,
Ведь белые нитки видать!
Ведь людям должно же быть стыдно
За правду в Сибирь высылать!
Ой, правое русское слово -
Луч света в кромешной ночи!
И все будет вечно хреново,
И все же ты вечно звучи!
И все же ты вечно звучи!
Иван Толстой: К 60-летию Татьяны Михайловны – из программы Владимира Бабурина ''Человек имеет право'' 6 февраля 2002 года. Выступление Александра Лавута.
Александр Лавут
Александр Лавут: Мы оба с мехмата, она, правда, немножко позже кончила, и очень много, понятно, общих знакомых таких, особенно среди математиков. Но вот в 1968 году познакомились. Мы с Сережей Ковалевым пришли к ней после суда, ну, вообще поговорить и узнать, надо ли чем-нибудь помогать вообще. Оказалось, надо, и мы в это во все включились.Ну, вот все, в общем, кто в этом более или менее заинтересован, знает о Татьяне Михайловне Великановой как о диссиденте - одном из первых. Но вот меньше знают ее, так сказать, профессиональную деятельность. Она - математик замечательный, программист. А последние десять, нет, может быть, даже двенадцать лет - учительница в школе.
И уж совсем мало знают, что, когда ей пришлось уйти из вычислительного центра, где она работала, но совсем не работать, вот в обычном смысле, она не могла, она работала несколько месяцев, практически до ареста, нянечкой в больнице.
Да, вот она - очень цельный человек, и не только, что она вот и программист, диссидент, такой почти подпольщик и еще что-нибудь, во всем она делает как бы одно и то же - она делает то, что нужно, без всякого, так сказать, насилия над собой. Вот это ей нужно. Ей нужно было делать "Хронику", потому что нужно, чтобы знали люди обо всех безобразиях, которые происходят. Нужно учить детей математике.
В каком-то смысле, ей легко. Хотя ничего она так вот легко не делала, все делалось очень, я не скажу трудно, но вот настоящим таким трудом. И вот все всегда получалось хорошо.
Я думаю, главным образом, это отношение к людям. Сказать, человек добрый, это правильно будет, но это, ну, не совсем то, она добрый, но отнюдь не добренький. Ее ученики, которые просто ее, мало сказать - любят, для них просто нет высшего авторитета, я имею в виду учеников-школьников, хорошо знают, что она не добренькая.
Когда мы делали "Хронику", значит, Таня стала таким главным как бы человеком, выпускающим "Хронику".
Она и до этого занималась ей много, но после ареста Ковалева, то есть, с 1975 года, она взяла на себя то, что вот она считала, что она лучше сделает. Она была таким, - конечно, никаких должностей не было, естественно, - она была таким директором. Она обеспечивала, чтобы все это работало.
"Хронику" каждый номер так окончательно делало не так много народу, человека три-четыре, но участвовали в этом, помогали в самых разных вещах еще очень многие. И, в основном, это были Танины друзья.
Она могла найти, так сказать, "чистую" квартиру. Если она кого-нибудь просила, ей не отказывали, потому что знали: Вот Таня просит, значит, очень надо. И вместе с тем она делала все, чтобы эти люди как-то не пострадали.
Ну, "чистую" - потому что ни в одной из наших квартир, конечно, нельзя было разговаривать, все это насквозь прослушивалось. И вот собрать все, что делал каждый из этих трех-четырех, и сделать, так сказать, номер - тут уже надо было разговаривать.
Вот я-то ее знал именно как директора и, как и нынешним ее школьникам, мне-то много попадало, главным образом, из-за сроков.
Что еще можно сказать вот в такой короткой?... А, вот, когда мы праздновали в это воскресенье ее юбилей, ее брат Кирилл сказал такую вещь, которую я, хоть давно знаю Таню, как-то раньше не слышал. Он вспомнил, что у них была прабабушка в застойные 70-е годы, как пошутил Кирилл, 19 века, она, значит, стала сельской учительницей, она была народницей, только совсем не бомбометательницей. И вот от прабабушки, говорит, очень много Тане перешло. Гены тоже имеют значение. А если учесть, что у Тани сейчас 14 внуков, можно надеяться, что хороших людей будет становиться больше.
Иван Толстой: Выступление Александра Лавута к 60-летию Татьяны Великановой, 6 февраля 2002 года. О мужественном и принципиальном поведении Великановой на зоне писала в своих воспоминаниях ''Серый цвет надежды'' Ирина Ратушинская.
Ирина Ратушинская
Диктор: ''В Лагере Татьяна Михайловна держалась позиции простой и мудрой: ни к чему устраивать лагерной охране демонстрации неприязни, обдавать их презрением и вообще обижать. Их надо приучать к порядку, в частности к соблюдению законности, от этого всем лучше будет. От работы она не отказывалась, конфликты не инициировала. Соблюдала, короче говоря, порядок жизни в лагере. А защита законности началась с того, что ничего не подозревающий офицер КГБ зашел в политзону для проведения очередного сеанса воспитательной работы. Им положено было склонять политзеков к сотрудничеству с КГБ, положено, разумеется, по их внутренним секретным инструкциям. Тут-то Великанова и призвала всех к порядку. Прямо обратилась к местному начальству: по какому такому закону они пускают в зону посторонних, в зоне имеет право находиться охрана, начальник лагеря и так далее, а тут люди вообще из другого ведомства. На каком основании? Действительно писаный закон таких визитов не предусматривал. Ну а внутриведомственные инструкции КГБ, Великанова с полным правом называла их "гэбушным самиздатом", вовсе необязательным для остального населения. Лагерное начальство, традиционно испытывающее к КГБ ведомственную неприязнь, особо возражать не стала, подчинилась закону. Так малая зона до конца своего существования стала территорией, на которую не ступала нога кагэбэшника. Думаю, что это была единственная территория в тогдашнем СССР с такими привилегиями.В то же время Великанова дала старт традиции, которую соблюдали до конца существования зоны уже и те, кто приехал после нее. Суть ее была в том, чтобы не дать властям показательно издеваться над одной из заключенных в назидание и на страх остальным. Меры противодействия были просты: если кого-то отправляли в карцер, то есть на пытку холодом и голодом, действительно калечащую человека, вся зона объявляла забастовку, а если отправляли туда больную, то и голодовку до тех пор, пока ее не вернут обратно в зону. Этот метод производил впечатление, забастовка в лагере уже ЧП, по которому ведет расследование прокуратура. Коллективная голодовка - ЧП еще большее. И кроме того, нельзя заморить до смерти одну, это было легко сделать методом добавления сроков карцера, придется отчитываться о гибели всех заключенных сразу, а это уже слишком. Такая система взаимной защиты очень оправдала себя в более поздние андроповско-горбачевские времена. В малой зоне все выжили, хоть и всем пришлось очень нелегко. В других политзонах смертность в ту пору была достаточно впечатляющей''.
Иван Толстой: В 1981 году американский фонд Марка Ротко вручил премию группе правозащитников со всего мира. В их числе была и Татьяна Великанова, находившаяся тогда в Мордовском лагере. Вот как рассказывал об этой премии находившийся в Соединенных Штатах правозащитник Павел Литвинов. Эфир Радио Свобода 25 июня 1981 года.
Павел Литвинов: Премии Правды и свободы или, как они были названы, Премии Фонда Ротко называются так в честь американского художника Марка Ротко, по проекту которого расписан храм, в котором они вручаются. Они вручались в первый раз в прошлую субботу, к 10-летию со времени открытия в Хьюстоне, в штате Техас, этого храма. Я бы лучше сказал это словами самой основательницы храма и Фонда Ротко, которая вела эти Премии. Это известная американская благотворительница, в прошлом - участница Французского Сопротивления против немецкой оккупации Франции, госпожа Доминика Доменил:
''Храм и Премии не принадлежат ни одной религии отдельно, а всем вместе. Они посвящены честности, справедливости и состраданию, и выдаются они людям, которые страдают страданиями других, несмотря на пытки, тюрьмы, голод и угрозы смерти. И эти Премии посвящаются людям со всех концов земли, которые отказываются склониться перед лицом лицемерия, лжеправды и дутых авторитетов''.
Это 10 тысяч долларов, и эти 10 тысяч долларов тем награжденным, которые там присутствовали, были выданы в виде чека. А три награжденных - Татьяна Великанова, Балис Гаяускас, и южноафриканский журналист — они, по понятным причинам, не могли присутствовать, потому что они сидят в тюрьмах в своих странах. Их награды положены в банк самим Фондом и они будут выданы тем людям или с ними будет сделано то, о чем эти люди распорядятся. Мы пытаемся связаться с Таней Великановой и узнать, что она считает нужным сделать с этими деньгами.
Иван Толстой: Когда в сентябре 2002 года Татьяна Михайловна скончалась, в мемориальной программе выступал наш петербургский коллега Виктор Резунков.
Виктор Резунков: Есть в жизни незабываемые встречи, память о которых остается навсегда. С Татьяной Михайловной Великановой я встретился весной, кажется, 1985 года. Говорю - "кажется", потому что то время, когда наступала перестройка, неслось как ураган, и сейчас, если обернуться назад, все смешалось - годы, люди, события. Но память о некоторых встречах, повторюсь, остается навсегда.
Под палящим казахстанским солнцем на перрон маленького степного поселка Бейнеу стояла невысокая худощавая женщина в очках. Она улыбалась, она радовалась гостям. Я был только сопровождающим. На мне лежала ответственность за доставку тяжелых вещей, в том числе огромного кондиционера, но и эта роль тогда, почти 20 лет назад, у меня вызывала телячий восторг. Как же - в ссылку, к настоящему политзаключенному, к диссиденту, издателю "Хроники текущих событий", сподвижнику Андрея Сахарова! На Татьяну Михайловну я смотрел во все глаза. В течение трех дней, пока мы находились в Бейнеу, я пытался понять, как такая хрупкая женщина могла противостоять Совдепии, которая, как выжженная пустыня, окружала каждого, безмолвно, безжизненно и, казалось, навсегда. Сейчас отвечу, почти 20 лет спустя, - так и не понял, в чем сила и мужество этой женщины.
Даже в ссылке власти ее боялись. Вначале направили в прикаспийское местечко Шетпе, затем перебросили в Таучек, а осенью 1984 года - в Бейнеу. И во все эти Богом забытые места, где Татьяна Михайловна Великанова со всей свойственной ей ответственностью работала бухгалтером, к ней приезжали друзья. Это, конечно же, очень, мягко говоря, властям не нравилось. Открытость во взгляде, убежденность в своей правоте, требовательность к себе к окружающим - вот что мне запомнилось тогда, во время нашей первой встречи. Никакого пафоса, никаких громких лозунгов - упаси, Боже! Только - поступки и вера, глубокая убежденность в своей правоте.
Татьяну Михайловну Великанову не сломили ни лагерь, ни ссылка. Не могли сломить. Когда ссылка подходила к концу, она отказалась подписать указ об ее помиловании. Власти вынуждены были чуть ли не насильно возвращать ее в Москву. Но это было уже потом, и для меня, уже узнавшего этого человека, такой поступок был очередным свидетельством несгибаемой воли.
А в памяти навсегда осталось беспощадное солнце, бесконечная степь, верблюды и улыбка невысокой женщины в очках. Навсегда.
Иван Толстой: Почему Татьяну Михайловну безоговорочно все любили? Размышляет историк правозащитного движения Александр Даниэль.
Александр Даниэль: Да, вы знаете, я действительно не знаю, пожалуй, я не знаю людей, которые относились бы к Тане как-то плохо. А человек очень хороший, вот я по-простому скажу. Можно я не буду никаких этих философских формул придумывать? Очень хороший человек. Можно короткую историю расскажу или даже может не очень короткую. В 1992 году устраивал питерский "Мемориал" такую встречу политзаключенных советского периода под Петербургом, в Репино. Довольно трудно было Таню вытащить на эту встречу, просто почти что со скандалом. "Как, - говорит, - у меня тетрадки не проверены, у меня зачеты на носу у моих учеников". Но все-таки как-то уговорили ее.
И вот едем мы с ней из Питера в Репино на электричке, и я ей начинаю рассказывать что-то про наши мемориальские дела, про то, про се, про какие-то проблемы, что-то, связанное с политикой, я уже не помню что. Она меня так внимательно слушает, говорит: "Да, ты знаешь у меня тоже проблемы, вот я не знаю, как мне все-таки правильно объяснять моим школьникам, чем приставка отличается от суффикса. Вот я им так объясняю, а мне не нравится это объяснение. А вот другое объяснение вроде лучше, но не такое научное". Я хочу сказать, что в этом ни на копейки никакой игры не было, никакой позы. Она, вернувшись из ссылки, уже в горбачевские времени, довольно твердо сказала, что она свое в общественной, в гражданской активности, что называется, отработала, что теперь уже нет того критического положения. Тогда это было нужно.
Иван Толстой: Александр Даниэль. Выступление в программе Кристины Горелик 2007 года.
Андрей Гаврилов: В 1987 году, как мы уже с вами, Иван, сказали, Татьяна Великанова вернулась из ссылки, приступила к работе в школе. Кстати, до ареста она не работала в школе, она была инженером, она работала в НИИ, потом, перед арестом, из-за волчьего билета она лишилась этой работы, работала нянечкой. И, в общем, в школу она пришла несколько, насколько я могу судить по воспоминаниям современников и друзей, для себя неожиданно. Она преподавала математику в московской школе № 57. Она заявила, что политическая деятельность ее закончилась, поскольку политическая обстановка изменилась и теперь она может полностью отдать себя детям, которых она воспитывала в этой школе. Однако, как часто бывает с правозащитниками, инакомыслящими или просто честными, порядочными людьми, новое изменение ситуации привело к тому, что ей пришлось-таки снова обратиться к политике. 25 января 2000 года Татьяна Великанова вместе с Леонидом Баткиным, Валерией Новодворской, Еленой Боннер, Юрием Самодуровым и многими другими подписала, так называемую, ''Декларацию Двенадцати слов''. Я не знаю, был ли в нашей истории более краткий политический документ. Я его сейчас прочту целиком.
''Декларация Двенадцати слов
- Только демократия.
- Остановить войну.
- Спасти культуру - это значит спасти Россию.
- Без Путина''.
Иван Толстой: Вы знаете, Андрей, когда вы сейчас рассказали об этой декларации, состоящей из двенадцати слов и о Татьяне Михайловне, которая вернулась после своей ссылки не к политической, не к общественной деятельности, а вернулась в школу, я подумал, что, может быть, здесь, в этой самой программе об этом самом человеке, Татьяне Михайловне, может быть, и родилось мое личное понимание того, о чем мы с вами делаем этот цикл. Что я хочу сказать?
Татьяна Михайловна была настоящим интеллигентом. В слово ''интеллигент'' я вкладываю, прежде всего, то значение, которое вкладывали в него в конце 19 века, не после революции в Советском Союзе, а уж если после революции, то в эмиграции продолжили то понимание интеллигенции и деятельности интеллигента, которое зародилось благодаря писателю Боборыкину - как считается, он впервые ввел этот термин, хотя он попадался и раньше, и до него, но, тем не менее, с него он как-то пошел и утвердился. Так вот, в конце 19 века под словом ''интеллигент'' понимали совсем не культурных людей, вовсе не образованную публику, как стали понимать и навязывать обществу после 1917 года в нашей стране. Под ''интеллигентом'' понимали общественного деятеля, активиста, человека, который занимается третьим делом помимо личной жизни и карьеры. Когда человек занимается общественной деятельностью, причем, обязательно бескорыстно, то есть без оплаты своего общественного труда. Как только человек входит в общественный комитет, где он получает хотя бы секретарскую зарплату, это, в русском понимании, в российском понимании конца 19 века, уже не интеллигент, это уже чиновник, пусть и самый порядочный, с замечательными идеями, с чистым сердцем. Интеллигент - это человек, который служит бескорыстно. Сюда, безусловно, входит и опозиционность, но необязательно. Интеллигент в каком-то смысле тождествен революционеру, но только на определенных этапах, иногда он вовсе не революционен, но он всегда действует ради общества, не ради собственной выгоды. Вот почему в действиях интеллигента в классическом, старом понимании этого слова, нет корысти - иногда интеллигент действует против своих интересов.
Все это было унесено в эмиграцию. В эмиграции правильно, с моей точки зрения, понимали слово ''интеллигент'', в России стали навязывать и впихивать в коробочку с этим понятием почему-то писателей, деятелей культуры, а также просто людей, получивших высшее образование, — врачей, инженеров, адвокатов, искусствоведов, и так далее. Они могли быть интеллигентами, любой из них мог быть интеллигентом. Но мог и не быть. А вот среди интеллигентов также могли встречаться люди самых разных профессий, но это всегда были люди, которые действовали бескорыстно, во имя общественного блага.
Так вот, перехожу к тому, что я хотел сказать. Диссиденты, абсолютно все правозащитники - это настоящие интеллигенты, и когда в России нынче говорят, или, по крайне мере, еще вчера говорили о том, что интеллигенция в нашей стране умерла, это, безусловно, не так. Интеллигенты - это те, кто выступает за общественное благо. Между прочим, с моей точки зрения, на Проспекте Сахарова 24 декабря было 120 тысяч интеллигентов. Это был день рождения российской интеллигенции, или день ее возрождения, потому что все эти люди ничего корыстного (те, по крайней мере, которые стояли не на трибуне) не ждали от того, что происходит в стране. Конечно, и Болотную можно считать днем рождения интеллигенции, тогда 24-го это крестины.
Татьяна Михайловна Великанова была интеллигентом в чистом своем виде, и она вернулась или пришла в школу (кажется, она все-таки до своего ареста в начале 60-х чуть-чуть успела поработать в какой-то школе), освободившись из ссылки она пошла работать в школу, то есть она вернулась в ту интеллигентскую среду, из которой она вышла, из которой она на самом деле никуда, конечно, и не выходила, но вот это ее неучастие в новых формах общественного служения, в тех формах, где предполагался успех, где предполагалась оплата труда, где предполагались котурны, трибуна, президиум, слава, воздаяние по заслугам, - вот от всего этого она, как истинный интеллигент, отвернула свой взор.
Я не хочу сказать, что те люди, которые продолжили общественную правозащитную борьбу в СССР, а потом в России, это были люди корыстных интересов. Нет. Но Татьяна Михайловна повела себя так как истинный интеллигент.
Наконец-то я подошел к тому тезису, о котором я хотел бы сказать. Мне кажется, Андрей, что мы с вами в нашем ''Алфавите инакомыслия'' отбираем в качестве героев нашей программы не кого-нибудь, а интеллигентов. Наш цикл - об интеллигенции.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, очень интересная мысль относительно того, что на Проспекте Сахарова люди собирались не корысти ради, очень хорошо продемонстрировали те женщины преклонного возраста, которые ходили внутри толпы, раздавая бесплатно выпеченные ими пирожки и ватрушки всем желающим. Причем, было видно, что это домашняя выпечка, а не купленная в магазине. Хотя если бы была и купленная, разницы большой нет. Это действительно было так.
А что касается вашего разговора о значении слова ''интеллигенция'', меня в свое время поразил тот факт, что за недолгое время расчленения Германии после Второй мировой войны в Восточной и Западной Германии появились разные слова, обозначающие один и тот же предмет. Казалось бы, и там, и там немецкий язык, но как-то ушло в сторону развитие и язык пошел за ним. Так вот, может быть, все дело в том, что мы как-то спутали два явления - ''интеллигентность'' как свойство характера или, скорее, свойство души, и ''интеллигенция'' как принадлежность в социальному слою. И Владимир Ильич Ленин, великий тактик и стратег, не зря же сразу обозвал интеллигенцию прослойкой, тем самым выведя ее из нравственно-морального какого-то облака, нравственно-морального мира в мир общественно-социально-хозяйственно-экономических отношений. Удар был нанесен мастерски, и вот мы имеем, что имеем.
Я бы еще добавил, и мне кажется, это в полной мере относится и к героине нашего сегодняшнего рассказа, что для меня одно из важнейших качеств интеллигентного человека - это возможность сострадания, сочувствия к другим (ох, уж эта затасканная фраза, но - милость к павшим). И Татьяна Великанова, с моей точки зрения, абсолютно соответствовала вот этому понятию сострадания, сочувствие было в ней развито так же сильно как железная воля (кстати, не зря ее прозвали ''железной леди'' и ''директором ''Хроники''), неуступчивость по отношению к власти... Трудно перечислить все ее качества.
Когда была арестована Татьяна Великанова, в Москве был образован Комитет защиты Татьяны Великановой, в который вошли Лариса Богораз, Елена Боннер, Софья Калистратова, Лев Копелев и другие. Комитет собирал и распространял всю доступную информацию о деле Великановой, публикуя ее в специальных бюллетенях. В двух номерах было помещено 27 писем в защиту Великановой, которые подписали почти 500 человек. Кстати, отдельно в защиту Великановой выступали Сахаров, Боннер, Померанц, писатели Войнович, Владимов. В подобных сборниках документов, типа того, что опубликовал Комитет защиты Великановой, разумеется, основное место занимают именно документальные свидетельства, и уж совсем невероятно, что там могут появиться стихи. Однако во втором выпуске появились стихи Владимира Корнилова. Стихотворение ''Арестовали Великанову''.
Она была такою женственной,
Такой красивой и седой,
Так не по-здешнему естественной,
Как будто заживо-святой!
Не ретроградная, не левая,
Ничей не осуждая грех,
Свое простое дело делая,
Ни за кого была — за всех!
России славу — Великанову! -
Поведавшую вновь, что есть
Помимо страха окаянного
Самоотверженность и честь.