«Сообщаю вам, Анатолий Иванович, если вы ещё не в курсе, что слово "мадемуазель", что значит «девушка», выводится из официального французского языка. Такое постановление правительства Франции принято под влиянием феминисток. Эту традиционную форму обращения к незамужней женщине, аналогичную английскому "мисс" или немецкому "фройляйн", активистки движения за гендерное равенство воспринимают как унижающую достоинство, как сексистскую и дискриминационную. Ваше мнение, господин демократ?». Отвечаю. Я доволен, что это слово выводится только из официального французского языка. В неофициальном, стало быть, оно пока останется. Интересно, когда возникнет движение французов за возвращение этого слова в официальный язык?
Следующее письмо: «Пишут и пишут об Иране. Вот, мол, такой нехороший Ахмадинежад: в случае удара по нему, может ответить ракетами, минированием пролива и т.д. Никому ни из политиков, ни из журналистов не приходит в голову, что Иран имеет право защищаться всеми средствами, контратаковать. Это не просто право, а обязанность любого правительства любой страны. Конечно, можно сказать, что США выполняют функцию "мирового полицейского". Возникает вопрос: выбирали ли граждане планеты Земля Белый дом своим шерифом? Кто давал право американцам решать, кто может иметь атомную бомбу, а кто нет?», - говорится в этом письме. Когда я слышу такие речи, вспоминается один американец, человек учёный, но без зауми. Вас не поймёшь, сказал он, обращаясь к недругам Америки во всём мире: утром вы кричите: американцы, убирайтесь домой, а вечером: куда смотрит Америка?!
«Вот думала над женским вопросом в мире, - следующее письмо. - Ведь то, что происходит, - например, недавние демонстрации женщин после заявления канадского полицейского начальника, что, мол, вы, бабешки, не сильно светите сиськами на улице, тогда вас и не изнасилуют, - это ведь свидетельство, как деградируют мыслительные способности вида (то есть, женский ум) под воздействием различных растлителей и толкователей темных мест. Слабая женская природа склонна к подчинению. Но сильный женский ум (подстегиваемый наукой о равенстве полов) стремился и стремился вырваться из подчинения. Будем откровенны: баб угнетали, не давали им того, что им казалось необходимым для личного счастья: избирательного права, равной зарплаты. И вот им это дали. И следят, чтобы их в семье не лупили. Очень следят. А бабы сами изо всех сил идут замуж за придурков, алкоголиков-наркоманов и прочих тунеядцев. Им объясняют: не идите, а они идут. Потом устраивают демонстрации против домашнего насилия. И шлындрают с первым попавшимися идиотом прямо из ночного клуба к нему домой типа послушать музыку. А потом судятся – изнасиловал. И вот им говорят: будьте скромнее. Ну, хоть трусы одевайте под прозрачное платье. Нет, не одевают. Потому что они взрослые и сами решают, где и что им одевать. А ведь они просто хотят нравиться всем. Они хотят поскорее всё всем показать, а то время уйдет. Природа всегда перевешивает и берет свое. Женщина осталась ребенком. Но ребенком испорченным. Большая информационная емкость есть, а проанализировать содержимое этой емкости времени нету: работа, диссертация, танцульки, то-се. Роды, аборты. Шопинг-попинг. А где мужики? Как их выявить бедной женщине? Только так: раздеться, и кто кинется на нее, тот и мужик. Ну, вот примерно так. Одним словом: торжество хамки».
Я колебался, прежде чем огласить это женское письмо, да ещё накануне восьмого марта. Оно и не пахнет тем, что называется политической корректностью. Некоторые говорят о появлении на Западе небывалой идеологии: идеологии политкорректности. Она требует: прежде чем что-то сказать, сто раз подумай, не обидишь ли какую-нибудь из общественных групп. В данном случае - женщин. Поскольку это идеология, то ею многие увлечены. А когда увлечение охватывает многих, обязательно будут такие, что увлечены страстно, до самозабвения, воинственно. Свою жизнь они посвящают надзору за другими, выискивают нарушения, им ничего не стоит затаскать вас по судам за одно неосторожное слово. Это чуть-чуть напоминает советские времена, когда всяк боялся совершить политическую ошибку, сказать что-то такое, что может быть истолковано как недостаточная преданность власти… Требует пояснения слово «хамка», которым заканчивается письмо, о котором мы говорим. «Торжество хамки». Думаю, это - в смысле, в каком его употребил писатель Мережковский в знаменитой статье девятьсот шестого года «Грядущий хам». Это – толпа, власть толпы. Массовый безрелигиозный человек, враг культуры. Он с удовольствием смотрит низкопробные сериалы и тем самым заставляет безостановочно производить их… Вот в этом смысле - хамка. Женщина пустая, самоуверенная, вкушает свободу, объедается свободой, и первая же страдает от этого, как всякий, кто не знает меры.
«Добрый день, Анатолий Иванович! Пишет вам Леонтий, Санкт-Петербург. Хочется задать вам вопрос. Что вы думаете, почему в России так долго держится политическая инерция коммунизма, может быть и не коммунизма, но приверженность к старой жизни при коммунистах? У всех, с кем ни говорю, почему-то очень агрессивное отношение к Ельцину и Гайдару. Люди, которых я знаю, пытаются навешать всех собак на этих прошлых наших руководителей. Но ведь именно эти люди и начали постепенно выводить страну из коммунистической стагнации. В магазинах начали появляться продукты и промышленные товары, люди стали работать и зарабатывать. Правда, мне тоже кое-что не нравится из настоящей жизни, перечислять можно долго, например, наша медицина. Правят бал непрофессионализм руководителей, взяточничество, обманы и откаты, этим, считаю, и недовольны митингующие в Москве. Но ведь все равно стало лучше, чем при коммунистах, а недостатки постепенно улетучатся, если с ними люди и власть будут бороться. Но вот почему-то все положительные перемены проходят очень медленно и не без отступлений. Некоторые руководители говорят об особом пути для нашей страны. Но я не понимаю, зачем что-то изобретать, когда люди живут в других странах вполне нормально. Что мешает нам идти по этому пути и почему наш народ так, в штыки, встречает нормальную жизнь, которой живет весь цивилизованный мир? С уважением и наилучшими пожеланиями Леонтий». Вы, наверное, удивитесь, Леонтий, но очень похожие письма и речи писались и произносились в России ещё тогда, когда она и Россией-то не называлась – например, при Алексее Михайловиче, отце Петра Первого, только тогда говорили не «в других странах», а «в других землях». Вот сейчас стали устраиваться в Москве и других городах митинги, шествия, слова «демократия», «свобода» звучат всё громче. «Сходится в хате моей / Больше да больше народу: /«Ну, говори поскорей,/ Что ты слыхал про свободу?». Эти строки Некрасова любил повторять у себя в новомирском кабинете Твардовский. И вот я думаю: все люди, о которых вы пишете, - люди, бредящие тем коммунизмом, которым они на самом деле никогда не жили, - они ведь тоже заявят о себе – и даже в первую очередь они! – при первых звучных раскатах свободы. Обозлённые, ожесточённые, обиженные на весь свет, и молодые среди них, совсем молодые, и там не только коммунизм – там и расизм, и шовинизм, и империализм, и фашизм. И всё это хлынет из всех щелей и забурлит. И ничего не поделаешь, придётся терпеть.
А стихотворение Некрасова, из которого я привёл четыре строки, называется «Деревенские новости». Там упоминается некий мент, становой по-тогдашнему (это середина девятнадцатого века)– у него в околотке, в стане, как тогда говорили, отсюда – становой – так у него в стане двадцать пять тысяч душ; он говорит, когда его просят разобраться с воровской порубкой леса: где уж тут разбираться – всех не успеешь и высечь.
Пишет безработный: «Хотелось бы узнать ваше мнение о национализации поподробнее, какие вы видите аргументы за и против. Я, например, не могу заставить себя работать на дядю, захватившего собственность, которую создавал в том числе и я, а теперь объявившего себя эффективным собственником. При этом институт частных собственников вообще, хозяев, у меня аллергии не вызывает, я с удовольствием работал бы на хозяина, который лично причастен к созданию своего богатства и делом доказал эффективность своего хозяйствования. Такие бывают, например, Форд, Джобс - это из крупных, толковый руководитель строительной компании, шеф-повар в ресторане - это помельче. Где такие у нас? - они загибаются, им тяжело, конкуренты давят. А кто конкуренты? - так это же приватизаторы! Их аргумент в споре - "а знаешь, кто у меня есть в администрации/милиции/органах?!" А откуда у него такие связи? Так он приватизировал и поделился с нужными людьми. "Нужные люди" - вот кто сейчас у власти. Но работать на них не хочется. Извините за многословность, наболело», - здесь письмо заканчивается.
Национализация – это изъятие, платное или бесплатное, частной собственности в казну, передача государству. Это такое дело, о котором нужно говорить или очень долго, или в двух словах. Скажу в двух словах, как я понимаю… Вор должен быть наказан и лишён всего, что успел накрасть. Это само собою разумеется. Но! Кто громче всех кричит о национализации, тот, если ему дать волю, устроит всё так, что в первую очередь пострадают люди, у которых ничего нет: такие, как автор письма, которое вы сейчас услышали. Не знаю, что тут может изменить (по крайней мере, сразу) свобода. Далеко не все отдают себе отчёт, что это будет именно свобода: нечто такое, чего они не знают. Каждый невольно предполагает, что свобода-то свободой, а за порядком, в том числе – за порядком в мыслях, кто-то будет следить, чтобы то, что мне нравится, было, а того, что мне не нравится, - не было. Невыносимо думать, что зацветёт пышным цветом как раз то, что мне не будет нравиться. Или наоборот: сначала очень понравится, а потом придётся чесать репу.
Не думаю, что в свободном разговоре о национализации будет много места таким мнениям, какое вы сейчас услышите, - хорошо уже то, что есть и такое. Пишет житель Украины: «Как-то жена, наблюдая за нашим маразмом, выдохнула: «Неужели и Юлька, став таки президентом, будет так позориться? А может, лучше обнулить всё?». Я спросил, что она имеет в виду под «обнулить». «Да, может, не стоит их сажать и отбирать у них всё накраденное, а просто отстранить от власти и пусть себе бизнесуют, но – полностью, на все сто процентов, платят все налоги, которые сами напридумывали». Я не нашёл каких-либо аргументов, чтобы возразить. Уже позже понял всю жестокость женской логики. Или жизненную необходимость?», - пишет муж этой умной женщины, очень умной! Она понимает, что плохо не только то, что кругом воры, а то, что они дурно распоряжаются накраденным. Защищают себя от конкурентов. Не ловят мышей. Если их поставить в условия настоящей конкуренции, многие разорятся. Для них это страшнее национализации. Морально тяжелее. Национализация – это принудительно откупили у тебя завод - и ты свободен, в печали, но свободен. А когда ты окажешься один на один с настоящим рынком – вот где ужас и кошмар! Надо работать, надо думать, надо вертеться, а не можешь, и вот ты видишь, что у тебя ничего не получается, ты разоряешься, конкурент наступает на пятки… Вот где пытка. То есть, можно отобрать накраденное – это конфискация, экспроприация, можно откупить – это национализация, а можно вынудить потерять накраденное. Вынудить потерять – это для общества более выгодно. То, что потеряет вор, достанется хорошему хозяину, потому что не власть его выберет за взятку или по блату, а рынок, то есть, общество.
«Люди перестают верить в Бога, - следующее письмо. - Что толку, что понастроили церквей? Попы ходят в золоте. В одном ватиканском посольстве умудрились снять порнографический фильм. Помню, был у нас в селе простой поп. Квартира – одна комната и кухня. Старые женщины приходили постирать. У него было несколько риз, несколько рубашек, маек. Кто-то из детей пас единственную корову. Мужики вскопали огород, накосили сена. Село было длиннющее. Многие жили по горам. ПОхороны, сороковины, крестины, свадьбы. Да и многие люди перед смертью хотели причаститься. И к просто заболевшим ходил. Практически был на ногах с утра до вечера. Машины у него не было, а на велосипеде по горам не поездишь. Говорили, что, когда умер, в столе у него было несколько рублей (церковные деньги хранились в церкви или сберкассе, распоряжалась ими «двадцатка»). Вот таких попов я уважаю. А те, что сегодня на мерседесах ездят и золотом увешаны, - это не попы, я их не уважаю», - сообщает нам этот слушатель.
Тоже загадка. Ведь отлично знает всякий: будь то поп, губернатор, министр, как жить, чтобы люди тебя уважали. Казалось бы, что может быть дороже этого? А есть: нажива, роскошь. Называют цифру: пятьсот миллиардов долларов. Кто-то считает, что меньше, кто-то – что больше. Это столько украдено российским чиновничеством, в основном – высшим. Если пятьсот миллиардов, то это немного меньше трёх с половиной тысяч на каждого жителя России. Не разгонишься. Но дело ведь не в этом. Воры портят воздух в стране. Воры отравляют хозяйственную жизнь, подавляют конкуренцию, как мы только что говорили, замедляют развитие. Говорят, никогда не было такого казнокрадства, такого грабежа, такого бесстыдства, как сейчас. Было! Было и было. Всегда было. При Екатерине Великой украли целый рекрутский набор, и не однажды. Не помню, в каком году пятьдесят тысяч призывников просто не дошли до армии – их по пути забрали в свои поместья (на положение крепостных, естественно) первые вельможи государства, они же хахали царицы. Она раздавала им сотни тысяч крестьян с землёю, но этого им было мало – крали людей из армии. В гвардию записывали ещё не родившихся, ещё не зачатых младенцев, им шли чины, выслуга лет, привилегии, казённое жалование – их никто не видел в полках. Потом удивлялись: откуда взялся Пугачёв, откуда – народовольцы, откуда – эсэры и большевики? Как удивляются сейчас: откуда взялся Навальный?
«Черт-те что происходит в России, - пишет Михаил. - Я не выдержал, улучил момент привести вам, Анатолий, одну литературную фразу: "Сначала меня это волновало, а потом я стал равнодушен". Сильная фраза. Не могу припомнить, кто ее первый произнес. Корни идут к Толстому, потом - к Булгакову, потом - к Гладилину, потом они теряются. Но уж очень хороша фраза. Было бы славно озвучить ее на «Свободе».
Ничего нет проще, Михаил, вот я и озвучил эту фразу, а чья она – не хочется копаться ни в памяти, ни в Интернете, ни друзей-приятелей напрягать. Лучше я озвучу собственную фразу. Это – о сегодняшней России. То, что происходит в России, очень интересно, а значит правильно. По-моему, хорошая фраза, тем более, что выдумал её я лично. И прошу зануд не беспокоить вашего покорного слугу замечаниями, что не всё, что интересно, является правильным, и не всё, что правильно, является интересным. Это я и без вас знаю, и всё равно повторяю: происходящее сегодня в России очень интересно, а значит правильно.
Следующее письмо: «Услышала от знакомой: «Если поеду жить к Лёше в Самару, то потеряю свой статус. А без статуса я не могу. Я себя не чувствую человеком». Это означает, что она без красивого названия должности не представляет своего существования. Не без работы, а без красивого названия должности. Потому что красивое название – это статус. И есть, оказывается, теперь такие определения: статусный человек, статусный мужик, статусная машина, то есть, то, что раньше называли ужасным словом «престижный». Теперь «престижный» отброшен как устаревшее определение и появился «статусный». А в конце девяностых было «имиджевый». Помните, рекламу пепси, что ли: имидж – ничто, жажда – всё? Его тут же переиначили: жажда – ничто, имидж – всё. Теперь «имидж» тоже забыт, «крутой» устарел, теперь – «статусный». Было – хомо сапиенс, хомо эректус. Теперь – хомо статус. И у меня вопрос, Анатолий Иванович: как жить нормальному человеку? Лариса. 50 лет».
Так и жить, Лариса: как нормальный человек. Терпеть. Но и то сказать: если бы людям не хотелось пускать пыль в глаза, жизнь стояла бы на месте. Из всех страстей, что толкают её вперёд, только одна безупречна: любознательность.
Кто-то прислал письмо неизвестно откуда. Так бывает. Читаю: « Был вчера в гостях у матери после ее поездки по родственникам в Новосибирской, Томской областях. Мамина сестра работает в детском приемнике. Что делают жители глубинок, кроме того, что бухают? Они рожают детей! Для чего? За детей они получают хорошее пополнение бюджета. И никто не работает! Все сидят на социальных пособиях. Главное - каждые полгода отмечаться на бирже труда. Нарожать детей и можно упиваться до полной потери разума. Зимой приемники переполняются. Зимой дети никому не нужны. Потому что зимой по домам не ходят соцслужбы. С наступлением весны детей забирают, но не потому, что жить становится легче, а чтобы показать соцслужбам детей, чтобы не лишиться родительских прав. Вы можете представить, дети прибегают на раздачу булочек и чая. Чай с сахаром. Выпивают по пять-шесть кружек. Обычного чая с сахаром! Это что такое? Это как надо оскотиниться родителям? Детей, младенцев оставляют в прокуренных холодных домах, сами где-то жрут пойло несколько дней… Раньше такие семьи тоже были, конечно же. И всегда будут. Но это были единичные случаи. Сейчас это что-то вроде эпидемии… Как так все изменилось? Когда? Это что, геноцид самих себя? Где стойла с коровами, дворы с живностью, вспаханные поля, ломящиеся амбары? Есть те, кто работают, но их так мало. Живут вполне себе, все им завидуют, пытаются навредить всячески», - здесь я обрываю письмо.
Я уже говорил о своей очень давней ошибке. Ездил тогда по всему Советскому Союзу. Побывав в очередном сибирском селе, где пьяные доярки засыпали под коровами, я покидал его с уверенностью, что существовать ему несколько лет, не больше. Оно существует и сейчас, через полсотни лет. Теперь я уже не говорю, что народ спивается. Говорю осторожнее и проще: заметная часть населения по-прежнему пьёт без просыпу. Пьют семьями, родами, сёлами, районами. Как выживают дети - загадка. Человечество - довольно живучая часть животного мира. Подспорьем служат пенсии, пособия на детей и по безработице – их получают миллионы, которые работать не будут никогда, сколько рабочих мест им ни создай. Но пили бы и без пенсий и пособий. На что – загадка сия велика есть.
Пишет москвичка Марина: «Побывала по делам службы в Курске. Курск - город удивительный. Это не провинциальное место, а просто вот такой город. Очень самостоятельный, красивый, в нём много людей, которые что-то полезное и замечательное делают. Они там все помешаны на Фете. Там же было его поместье, сейчас приступили к его восстановлению. Там цитаты из Фета на каждом шагу. Романсы Фета поют на вечеринках. "Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали.... Любить тебя, обнять и плакать над тобой". Я всегда считала, что Фет - плохой поэт. Ставила рядом с ним Тютчева - как антипода. Тютчев - гений. А Фет - так себе. Скучающий помещик. И вот перечитала его в Курске. «Немая тайная сила», - это не Тютчев. Это - Фет. А мог бы и Тютчев».
Спасибо за письмо, Марина! С Фетом - редкий, очень редкий в русской литературе случай: он был не только большой поэт, но и очень трезвый человек. Он был намного трезвее своего друга Льва Толстого. Он был трезвее Салтыкова-Щедрина, трезвее которого, кажется, быть просто невозможно. Он смотрел на мужика, на крестьянскую жизнь прямо, не сверху, не снизу, не сбоку, а прямо, в упор, поэтому видел в ней то, чего не видел почти никто из людей дворянской культуры. Он видел, что простой человек – такой же рвач, как и не простой. Фет не только смотрел на жизнь народа без каких-либо очков, будь то розовые или тёмные, но имел смелость и простодушие писать об этом – и как же на него гневались борцы за счастье народное, тот же Салтыков-Щедрин! Его знаменитый отзыв о Фете: «На досуге он отчАсти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает, сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает», - это, наверное, самое несправедливое, что когда-либо было сказано одним русским литератором о другом. А для нас они одинаково дороги оба, чему оба же сильно удивились бы.
Следующее письмо: «Пишут и пишут об Иране. Вот, мол, такой нехороший Ахмадинежад: в случае удара по нему, может ответить ракетами, минированием пролива и т.д. Никому ни из политиков, ни из журналистов не приходит в голову, что Иран имеет право защищаться всеми средствами, контратаковать. Это не просто право, а обязанность любого правительства любой страны. Конечно, можно сказать, что США выполняют функцию "мирового полицейского". Возникает вопрос: выбирали ли граждане планеты Земля Белый дом своим шерифом? Кто давал право американцам решать, кто может иметь атомную бомбу, а кто нет?», - говорится в этом письме. Когда я слышу такие речи, вспоминается один американец, человек учёный, но без зауми. Вас не поймёшь, сказал он, обращаясь к недругам Америки во всём мире: утром вы кричите: американцы, убирайтесь домой, а вечером: куда смотрит Америка?!
«Вот думала над женским вопросом в мире, - следующее письмо. - Ведь то, что происходит, - например, недавние демонстрации женщин после заявления канадского полицейского начальника, что, мол, вы, бабешки, не сильно светите сиськами на улице, тогда вас и не изнасилуют, - это ведь свидетельство, как деградируют мыслительные способности вида (то есть, женский ум) под воздействием различных растлителей и толкователей темных мест. Слабая женская природа склонна к подчинению. Но сильный женский ум (подстегиваемый наукой о равенстве полов) стремился и стремился вырваться из подчинения. Будем откровенны: баб угнетали, не давали им того, что им казалось необходимым для личного счастья: избирательного права, равной зарплаты. И вот им это дали. И следят, чтобы их в семье не лупили. Очень следят. А бабы сами изо всех сил идут замуж за придурков, алкоголиков-наркоманов и прочих тунеядцев. Им объясняют: не идите, а они идут. Потом устраивают демонстрации против домашнего насилия. И шлындрают с первым попавшимися идиотом прямо из ночного клуба к нему домой типа послушать музыку. А потом судятся – изнасиловал. И вот им говорят: будьте скромнее. Ну, хоть трусы одевайте под прозрачное платье. Нет, не одевают. Потому что они взрослые и сами решают, где и что им одевать. А ведь они просто хотят нравиться всем. Они хотят поскорее всё всем показать, а то время уйдет. Природа всегда перевешивает и берет свое. Женщина осталась ребенком. Но ребенком испорченным. Большая информационная емкость есть, а проанализировать содержимое этой емкости времени нету: работа, диссертация, танцульки, то-се. Роды, аборты. Шопинг-попинг. А где мужики? Как их выявить бедной женщине? Только так: раздеться, и кто кинется на нее, тот и мужик. Ну, вот примерно так. Одним словом: торжество хамки».
Я колебался, прежде чем огласить это женское письмо, да ещё накануне восьмого марта. Оно и не пахнет тем, что называется политической корректностью. Некоторые говорят о появлении на Западе небывалой идеологии: идеологии политкорректности. Она требует: прежде чем что-то сказать, сто раз подумай, не обидишь ли какую-нибудь из общественных групп. В данном случае - женщин. Поскольку это идеология, то ею многие увлечены. А когда увлечение охватывает многих, обязательно будут такие, что увлечены страстно, до самозабвения, воинственно. Свою жизнь они посвящают надзору за другими, выискивают нарушения, им ничего не стоит затаскать вас по судам за одно неосторожное слово. Это чуть-чуть напоминает советские времена, когда всяк боялся совершить политическую ошибку, сказать что-то такое, что может быть истолковано как недостаточная преданность власти… Требует пояснения слово «хамка», которым заканчивается письмо, о котором мы говорим. «Торжество хамки». Думаю, это - в смысле, в каком его употребил писатель Мережковский в знаменитой статье девятьсот шестого года «Грядущий хам». Это – толпа, власть толпы. Массовый безрелигиозный человек, враг культуры. Он с удовольствием смотрит низкопробные сериалы и тем самым заставляет безостановочно производить их… Вот в этом смысле - хамка. Женщина пустая, самоуверенная, вкушает свободу, объедается свободой, и первая же страдает от этого, как всякий, кто не знает меры.
«Добрый день, Анатолий Иванович! Пишет вам Леонтий, Санкт-Петербург. Хочется задать вам вопрос. Что вы думаете, почему в России так долго держится политическая инерция коммунизма, может быть и не коммунизма, но приверженность к старой жизни при коммунистах? У всех, с кем ни говорю, почему-то очень агрессивное отношение к Ельцину и Гайдару. Люди, которых я знаю, пытаются навешать всех собак на этих прошлых наших руководителей. Но ведь именно эти люди и начали постепенно выводить страну из коммунистической стагнации. В магазинах начали появляться продукты и промышленные товары, люди стали работать и зарабатывать. Правда, мне тоже кое-что не нравится из настоящей жизни, перечислять можно долго, например, наша медицина. Правят бал непрофессионализм руководителей, взяточничество, обманы и откаты, этим, считаю, и недовольны митингующие в Москве. Но ведь все равно стало лучше, чем при коммунистах, а недостатки постепенно улетучатся, если с ними люди и власть будут бороться. Но вот почему-то все положительные перемены проходят очень медленно и не без отступлений. Некоторые руководители говорят об особом пути для нашей страны. Но я не понимаю, зачем что-то изобретать, когда люди живут в других странах вполне нормально. Что мешает нам идти по этому пути и почему наш народ так, в штыки, встречает нормальную жизнь, которой живет весь цивилизованный мир? С уважением и наилучшими пожеланиями Леонтий». Вы, наверное, удивитесь, Леонтий, но очень похожие письма и речи писались и произносились в России ещё тогда, когда она и Россией-то не называлась – например, при Алексее Михайловиче, отце Петра Первого, только тогда говорили не «в других странах», а «в других землях». Вот сейчас стали устраиваться в Москве и других городах митинги, шествия, слова «демократия», «свобода» звучат всё громче. «Сходится в хате моей / Больше да больше народу: /«Ну, говори поскорей,/ Что ты слыхал про свободу?». Эти строки Некрасова любил повторять у себя в новомирском кабинете Твардовский. И вот я думаю: все люди, о которых вы пишете, - люди, бредящие тем коммунизмом, которым они на самом деле никогда не жили, - они ведь тоже заявят о себе – и даже в первую очередь они! – при первых звучных раскатах свободы. Обозлённые, ожесточённые, обиженные на весь свет, и молодые среди них, совсем молодые, и там не только коммунизм – там и расизм, и шовинизм, и империализм, и фашизм. И всё это хлынет из всех щелей и забурлит. И ничего не поделаешь, придётся терпеть.
А стихотворение Некрасова, из которого я привёл четыре строки, называется «Деревенские новости». Там упоминается некий мент, становой по-тогдашнему (это середина девятнадцатого века)– у него в околотке, в стане, как тогда говорили, отсюда – становой – так у него в стане двадцать пять тысяч душ; он говорит, когда его просят разобраться с воровской порубкой леса: где уж тут разбираться – всех не успеешь и высечь.
Пишет безработный: «Хотелось бы узнать ваше мнение о национализации поподробнее, какие вы видите аргументы за и против. Я, например, не могу заставить себя работать на дядю, захватившего собственность, которую создавал в том числе и я, а теперь объявившего себя эффективным собственником. При этом институт частных собственников вообще, хозяев, у меня аллергии не вызывает, я с удовольствием работал бы на хозяина, который лично причастен к созданию своего богатства и делом доказал эффективность своего хозяйствования. Такие бывают, например, Форд, Джобс - это из крупных, толковый руководитель строительной компании, шеф-повар в ресторане - это помельче. Где такие у нас? - они загибаются, им тяжело, конкуренты давят. А кто конкуренты? - так это же приватизаторы! Их аргумент в споре - "а знаешь, кто у меня есть в администрации/милиции/органах?!" А откуда у него такие связи? Так он приватизировал и поделился с нужными людьми. "Нужные люди" - вот кто сейчас у власти. Но работать на них не хочется. Извините за многословность, наболело», - здесь письмо заканчивается.
Национализация – это изъятие, платное или бесплатное, частной собственности в казну, передача государству. Это такое дело, о котором нужно говорить или очень долго, или в двух словах. Скажу в двух словах, как я понимаю… Вор должен быть наказан и лишён всего, что успел накрасть. Это само собою разумеется. Но! Кто громче всех кричит о национализации, тот, если ему дать волю, устроит всё так, что в первую очередь пострадают люди, у которых ничего нет: такие, как автор письма, которое вы сейчас услышали. Не знаю, что тут может изменить (по крайней мере, сразу) свобода. Далеко не все отдают себе отчёт, что это будет именно свобода: нечто такое, чего они не знают. Каждый невольно предполагает, что свобода-то свободой, а за порядком, в том числе – за порядком в мыслях, кто-то будет следить, чтобы то, что мне нравится, было, а того, что мне не нравится, - не было. Невыносимо думать, что зацветёт пышным цветом как раз то, что мне не будет нравиться. Или наоборот: сначала очень понравится, а потом придётся чесать репу.
Не думаю, что в свободном разговоре о национализации будет много места таким мнениям, какое вы сейчас услышите, - хорошо уже то, что есть и такое. Пишет житель Украины: «Как-то жена, наблюдая за нашим маразмом, выдохнула: «Неужели и Юлька, став таки президентом, будет так позориться? А может, лучше обнулить всё?». Я спросил, что она имеет в виду под «обнулить». «Да, может, не стоит их сажать и отбирать у них всё накраденное, а просто отстранить от власти и пусть себе бизнесуют, но – полностью, на все сто процентов, платят все налоги, которые сами напридумывали». Я не нашёл каких-либо аргументов, чтобы возразить. Уже позже понял всю жестокость женской логики. Или жизненную необходимость?», - пишет муж этой умной женщины, очень умной! Она понимает, что плохо не только то, что кругом воры, а то, что они дурно распоряжаются накраденным. Защищают себя от конкурентов. Не ловят мышей. Если их поставить в условия настоящей конкуренции, многие разорятся. Для них это страшнее национализации. Морально тяжелее. Национализация – это принудительно откупили у тебя завод - и ты свободен, в печали, но свободен. А когда ты окажешься один на один с настоящим рынком – вот где ужас и кошмар! Надо работать, надо думать, надо вертеться, а не можешь, и вот ты видишь, что у тебя ничего не получается, ты разоряешься, конкурент наступает на пятки… Вот где пытка. То есть, можно отобрать накраденное – это конфискация, экспроприация, можно откупить – это национализация, а можно вынудить потерять накраденное. Вынудить потерять – это для общества более выгодно. То, что потеряет вор, достанется хорошему хозяину, потому что не власть его выберет за взятку или по блату, а рынок, то есть, общество.
«Люди перестают верить в Бога, - следующее письмо. - Что толку, что понастроили церквей? Попы ходят в золоте. В одном ватиканском посольстве умудрились снять порнографический фильм. Помню, был у нас в селе простой поп. Квартира – одна комната и кухня. Старые женщины приходили постирать. У него было несколько риз, несколько рубашек, маек. Кто-то из детей пас единственную корову. Мужики вскопали огород, накосили сена. Село было длиннющее. Многие жили по горам. ПОхороны, сороковины, крестины, свадьбы. Да и многие люди перед смертью хотели причаститься. И к просто заболевшим ходил. Практически был на ногах с утра до вечера. Машины у него не было, а на велосипеде по горам не поездишь. Говорили, что, когда умер, в столе у него было несколько рублей (церковные деньги хранились в церкви или сберкассе, распоряжалась ими «двадцатка»). Вот таких попов я уважаю. А те, что сегодня на мерседесах ездят и золотом увешаны, - это не попы, я их не уважаю», - сообщает нам этот слушатель.
Тоже загадка. Ведь отлично знает всякий: будь то поп, губернатор, министр, как жить, чтобы люди тебя уважали. Казалось бы, что может быть дороже этого? А есть: нажива, роскошь. Называют цифру: пятьсот миллиардов долларов. Кто-то считает, что меньше, кто-то – что больше. Это столько украдено российским чиновничеством, в основном – высшим. Если пятьсот миллиардов, то это немного меньше трёх с половиной тысяч на каждого жителя России. Не разгонишься. Но дело ведь не в этом. Воры портят воздух в стране. Воры отравляют хозяйственную жизнь, подавляют конкуренцию, как мы только что говорили, замедляют развитие. Говорят, никогда не было такого казнокрадства, такого грабежа, такого бесстыдства, как сейчас. Было! Было и было. Всегда было. При Екатерине Великой украли целый рекрутский набор, и не однажды. Не помню, в каком году пятьдесят тысяч призывников просто не дошли до армии – их по пути забрали в свои поместья (на положение крепостных, естественно) первые вельможи государства, они же хахали царицы. Она раздавала им сотни тысяч крестьян с землёю, но этого им было мало – крали людей из армии. В гвардию записывали ещё не родившихся, ещё не зачатых младенцев, им шли чины, выслуга лет, привилегии, казённое жалование – их никто не видел в полках. Потом удивлялись: откуда взялся Пугачёв, откуда – народовольцы, откуда – эсэры и большевики? Как удивляются сейчас: откуда взялся Навальный?
«Черт-те что происходит в России, - пишет Михаил. - Я не выдержал, улучил момент привести вам, Анатолий, одну литературную фразу: "Сначала меня это волновало, а потом я стал равнодушен". Сильная фраза. Не могу припомнить, кто ее первый произнес. Корни идут к Толстому, потом - к Булгакову, потом - к Гладилину, потом они теряются. Но уж очень хороша фраза. Было бы славно озвучить ее на «Свободе».
Ничего нет проще, Михаил, вот я и озвучил эту фразу, а чья она – не хочется копаться ни в памяти, ни в Интернете, ни друзей-приятелей напрягать. Лучше я озвучу собственную фразу. Это – о сегодняшней России. То, что происходит в России, очень интересно, а значит правильно. По-моему, хорошая фраза, тем более, что выдумал её я лично. И прошу зануд не беспокоить вашего покорного слугу замечаниями, что не всё, что интересно, является правильным, и не всё, что правильно, является интересным. Это я и без вас знаю, и всё равно повторяю: происходящее сегодня в России очень интересно, а значит правильно.
Следующее письмо: «Услышала от знакомой: «Если поеду жить к Лёше в Самару, то потеряю свой статус. А без статуса я не могу. Я себя не чувствую человеком». Это означает, что она без красивого названия должности не представляет своего существования. Не без работы, а без красивого названия должности. Потому что красивое название – это статус. И есть, оказывается, теперь такие определения: статусный человек, статусный мужик, статусная машина, то есть, то, что раньше называли ужасным словом «престижный». Теперь «престижный» отброшен как устаревшее определение и появился «статусный». А в конце девяностых было «имиджевый». Помните, рекламу пепси, что ли: имидж – ничто, жажда – всё? Его тут же переиначили: жажда – ничто, имидж – всё. Теперь «имидж» тоже забыт, «крутой» устарел, теперь – «статусный». Было – хомо сапиенс, хомо эректус. Теперь – хомо статус. И у меня вопрос, Анатолий Иванович: как жить нормальному человеку? Лариса. 50 лет».
Так и жить, Лариса: как нормальный человек. Терпеть. Но и то сказать: если бы людям не хотелось пускать пыль в глаза, жизнь стояла бы на месте. Из всех страстей, что толкают её вперёд, только одна безупречна: любознательность.
Кто-то прислал письмо неизвестно откуда. Так бывает. Читаю: « Был вчера в гостях у матери после ее поездки по родственникам в Новосибирской, Томской областях. Мамина сестра работает в детском приемнике. Что делают жители глубинок, кроме того, что бухают? Они рожают детей! Для чего? За детей они получают хорошее пополнение бюджета. И никто не работает! Все сидят на социальных пособиях. Главное - каждые полгода отмечаться на бирже труда. Нарожать детей и можно упиваться до полной потери разума. Зимой приемники переполняются. Зимой дети никому не нужны. Потому что зимой по домам не ходят соцслужбы. С наступлением весны детей забирают, но не потому, что жить становится легче, а чтобы показать соцслужбам детей, чтобы не лишиться родительских прав. Вы можете представить, дети прибегают на раздачу булочек и чая. Чай с сахаром. Выпивают по пять-шесть кружек. Обычного чая с сахаром! Это что такое? Это как надо оскотиниться родителям? Детей, младенцев оставляют в прокуренных холодных домах, сами где-то жрут пойло несколько дней… Раньше такие семьи тоже были, конечно же. И всегда будут. Но это были единичные случаи. Сейчас это что-то вроде эпидемии… Как так все изменилось? Когда? Это что, геноцид самих себя? Где стойла с коровами, дворы с живностью, вспаханные поля, ломящиеся амбары? Есть те, кто работают, но их так мало. Живут вполне себе, все им завидуют, пытаются навредить всячески», - здесь я обрываю письмо.
Я уже говорил о своей очень давней ошибке. Ездил тогда по всему Советскому Союзу. Побывав в очередном сибирском селе, где пьяные доярки засыпали под коровами, я покидал его с уверенностью, что существовать ему несколько лет, не больше. Оно существует и сейчас, через полсотни лет. Теперь я уже не говорю, что народ спивается. Говорю осторожнее и проще: заметная часть населения по-прежнему пьёт без просыпу. Пьют семьями, родами, сёлами, районами. Как выживают дети - загадка. Человечество - довольно живучая часть животного мира. Подспорьем служат пенсии, пособия на детей и по безработице – их получают миллионы, которые работать не будут никогда, сколько рабочих мест им ни создай. Но пили бы и без пенсий и пособий. На что – загадка сия велика есть.
Пишет москвичка Марина: «Побывала по делам службы в Курске. Курск - город удивительный. Это не провинциальное место, а просто вот такой город. Очень самостоятельный, красивый, в нём много людей, которые что-то полезное и замечательное делают. Они там все помешаны на Фете. Там же было его поместье, сейчас приступили к его восстановлению. Там цитаты из Фета на каждом шагу. Романсы Фета поют на вечеринках. "Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали.... Любить тебя, обнять и плакать над тобой". Я всегда считала, что Фет - плохой поэт. Ставила рядом с ним Тютчева - как антипода. Тютчев - гений. А Фет - так себе. Скучающий помещик. И вот перечитала его в Курске. «Немая тайная сила», - это не Тютчев. Это - Фет. А мог бы и Тютчев».
Спасибо за письмо, Марина! С Фетом - редкий, очень редкий в русской литературе случай: он был не только большой поэт, но и очень трезвый человек. Он был намного трезвее своего друга Льва Толстого. Он был трезвее Салтыкова-Щедрина, трезвее которого, кажется, быть просто невозможно. Он смотрел на мужика, на крестьянскую жизнь прямо, не сверху, не снизу, не сбоку, а прямо, в упор, поэтому видел в ней то, чего не видел почти никто из людей дворянской культуры. Он видел, что простой человек – такой же рвач, как и не простой. Фет не только смотрел на жизнь народа без каких-либо очков, будь то розовые или тёмные, но имел смелость и простодушие писать об этом – и как же на него гневались борцы за счастье народное, тот же Салтыков-Щедрин! Его знаменитый отзыв о Фете: «На досуге он отчАсти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает, сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает», - это, наверное, самое несправедливое, что когда-либо было сказано одним русским литератором о другом. А для нас они одинаково дороги оба, чему оба же сильно удивились бы.