Международная театральная лаборатория «Разрушая границы: работа с документами». Документальный театр и жизнь меньшинств.
Что такое «документальное искусство» и почему оно непопулярно в России?
Почему людям трудно читать современный документ? Документы из судов, коммунальных служб и блогов, школьные сочинения и служебные записки как источник вдохновения документального театра. Документальное искусство как расширение границ доверия. Документ как политика, бюрократия и язык современного искусства. Надо ли говорить в театре о проблемах инвалидов, геев, мигрантов, религиозных и национальных меньшинств? Активисты «снежной революции» как герои документального театра. Выставочный зал FotoDoc и Болотная площадь.
Фрагмент программы
Елена Фанайлова: Почему вы, Александр, считаете, что россияне не любят читать документы? А под документом, как я понимаю, вы подразумеваете и литературный документ, и кинодокумент, и театральный документ?
Александр Гаврилов: Литературный документ находится в самой ущемленной зоне, в зоне наименьшего внимания. Кинодокумент чувствует себя гораздо лучше, документальное кино в последнее время пользуется вниманием зрителя, хотя бы просвещенного. И здесь есть некоторая проблема, в особенности она заметна при анализе жизни и деятельности просвещенного сословия, мыслящей части образованной публики. От широкой публики (извините за нечеткий социологический термин) трудно ожидать, что она будет согласна смотреть в глаза факту, испытывать на себе травмирующее и жестокое воздействие литературного или человеческого документа. А вот образованная публика, вроде бы, эту работу должна принимать на себя, однако не принимает. Долгие годы мы видели это в абсолютном варианте, скажем, в российской прессе и в российском книгоиздании. Какая-нибудь книга «Бесланский дневник» - единственное документальное свидетельство о Беслане, переведенная с немецкого языка, не получила в России никакого отклика. Эту книжку никто не стал покупать в магазинах. Она издана хорошо, а вот читатель отказался брать ее в руки, испугался. В последнее время, вроде бы, с этим немножко попроще. Хотя бы появление книги «Разгневанные наблюдатели» свидетельствует о том, что все-таки уже есть какое-то движение.
Свежий пример. На литературном конкурсе возникают две книжки – «Ленинград» Игоря Вишневецкого и «История болезни» Ирины Ясиной. Предпочтение отдается «Ленинграду», это тоже документальное повествование. Ирина Ясина написала историю своей собственной болезни, с жестокой и отчаянной по отношению к самой себе степенью проникновения в интимное пространство. Игорь Вишневецкий взял документы времен Ленинградской блокады и смикшировал их с авторским текстом в некоторое повествование. После того, как премия была присуждена Вишневецкому и не была присуждена Ясиной, начался большой диспут, все обсуждали, как и почему это случилось. Мыслящая публика вдруг стала объяснять, что документ подлинной человеческой трагедии Ирины Ясиной недостаточно хорош, то ли дело документ Игоря Вишневецкого, который перенес облагораживающее воздействие искусства. Странным образом появление правды в виде правды, появление документа как такового оказывает даже на мыслящее сословие, на интеллектуальную публику такое травмирующее воздействие, что от него стараются бежать даже те, кому по должности положено воспринимать документ и передавать его дальше посредством медиа широким слоям, широким кругам читателей, зрителей и так далее.
Мне представляется, что русский читатель привык и теперь по-прежнему хочет, чтобы травмирующая мощь документа каким-то образом скрадывалась оболочкой прекрасной литературы и исторической или хотя бы значительной временной дистанцией. И в этом смысле факты о блокаде, препарированные писателем в довольно маньеристской авторской манере, мы согласны принимать в круг чтения и в круг внимания, а факты недавней жизни, которые не испытали на себе отстраняющего воздействия литературного труда, отказываемся принимать в расчет. Вот этот процесс представляется мне одним из самых важных на протяжении последнего десятилетия, может быть, чуть больше. Русская читающая публика постепенно начинает подходить к документу, начинает поворачиваться в эту сторону. Как перепуганный ребенок, уткнувшись носом в угол, может углом глаза посмотреть в ту сторону, где прежде видел жуткую бабайку. Чем быстрее и чем полнее русское интеллектуальное сословие повернется лицом к документу, тем скорее мы будем иметь сколько-нибудь пригодную к рассмотрению историю, сколько-нибудь пригодное к рассмотрению общественное согласие или хотя бы базис для него, тем быстрее мы сможем, как мне кажется, выстраивать те необходимые гражданские конструкции, которые не живут без документа.
В эфире: в воскресенье в 18:00,
повтор: в воскресенье в 22:00 и в понедельник в 7:00 и 14:00
Что такое «документальное искусство» и почему оно непопулярно в России?
Почему людям трудно читать современный документ? Документы из судов, коммунальных служб и блогов, школьные сочинения и служебные записки как источник вдохновения документального театра. Документальное искусство как расширение границ доверия. Документ как политика, бюрократия и язык современного искусства. Надо ли говорить в театре о проблемах инвалидов, геев, мигрантов, религиозных и национальных меньшинств? Активисты «снежной революции» как герои документального театра. Выставочный зал FotoDoc и Болотная площадь.
Фрагмент программы
Елена Фанайлова: Почему вы, Александр, считаете, что россияне не любят читать документы? А под документом, как я понимаю, вы подразумеваете и литературный документ, и кинодокумент, и театральный документ?
Александр Гаврилов: Литературный документ находится в самой ущемленной зоне, в зоне наименьшего внимания. Кинодокумент чувствует себя гораздо лучше, документальное кино в последнее время пользуется вниманием зрителя, хотя бы просвещенного. И здесь есть некоторая проблема, в особенности она заметна при анализе жизни и деятельности просвещенного сословия, мыслящей части образованной публики. От широкой публики (извините за нечеткий социологический термин) трудно ожидать, что она будет согласна смотреть в глаза факту, испытывать на себе травмирующее и жестокое воздействие литературного или человеческого документа. А вот образованная публика, вроде бы, эту работу должна принимать на себя, однако не принимает. Долгие годы мы видели это в абсолютном варианте, скажем, в российской прессе и в российском книгоиздании. Какая-нибудь книга «Бесланский дневник» - единственное документальное свидетельство о Беслане, переведенная с немецкого языка, не получила в России никакого отклика. Эту книжку никто не стал покупать в магазинах. Она издана хорошо, а вот читатель отказался брать ее в руки, испугался. В последнее время, вроде бы, с этим немножко попроще. Хотя бы появление книги «Разгневанные наблюдатели» свидетельствует о том, что все-таки уже есть какое-то движение.
Свежий пример. На литературном конкурсе возникают две книжки – «Ленинград» Игоря Вишневецкого и «История болезни» Ирины Ясиной. Предпочтение отдается «Ленинграду», это тоже документальное повествование. Ирина Ясина написала историю своей собственной болезни, с жестокой и отчаянной по отношению к самой себе степенью проникновения в интимное пространство. Игорь Вишневецкий взял документы времен Ленинградской блокады и смикшировал их с авторским текстом в некоторое повествование. После того, как премия была присуждена Вишневецкому и не была присуждена Ясиной, начался большой диспут, все обсуждали, как и почему это случилось. Мыслящая публика вдруг стала объяснять, что документ подлинной человеческой трагедии Ирины Ясиной недостаточно хорош, то ли дело документ Игоря Вишневецкого, который перенес облагораживающее воздействие искусства. Странным образом появление правды в виде правды, появление документа как такового оказывает даже на мыслящее сословие, на интеллектуальную публику такое травмирующее воздействие, что от него стараются бежать даже те, кому по должности положено воспринимать документ и передавать его дальше посредством медиа широким слоям, широким кругам читателей, зрителей и так далее.
Мне представляется, что русский читатель привык и теперь по-прежнему хочет, чтобы травмирующая мощь документа каким-то образом скрадывалась оболочкой прекрасной литературы и исторической или хотя бы значительной временной дистанцией. И в этом смысле факты о блокаде, препарированные писателем в довольно маньеристской авторской манере, мы согласны принимать в круг чтения и в круг внимания, а факты недавней жизни, которые не испытали на себе отстраняющего воздействия литературного труда, отказываемся принимать в расчет. Вот этот процесс представляется мне одним из самых важных на протяжении последнего десятилетия, может быть, чуть больше. Русская читающая публика постепенно начинает подходить к документу, начинает поворачиваться в эту сторону. Как перепуганный ребенок, уткнувшись носом в угол, может углом глаза посмотреть в ту сторону, где прежде видел жуткую бабайку. Чем быстрее и чем полнее русское интеллектуальное сословие повернется лицом к документу, тем скорее мы будем иметь сколько-нибудь пригодную к рассмотрению историю, сколько-нибудь пригодное к рассмотрению общественное согласие или хотя бы базис для него, тем быстрее мы сможем, как мне кажется, выстраивать те необходимые гражданские конструкции, которые не живут без документа.
В эфире: в воскресенье в 18:00,
повтор: в воскресенье в 22:00 и в понедельник в 7:00 и 14:00