Марина Тимашева: Смотрю на принесенную Ильей Смирновым книгу: Энтони Кронер, "Белая армия, Черный барон: жизнь генерала Петра Врангеля", и думаю, как же не повезло генералу, если даже на обложку его биографии вынесены слова из песни, которую пели про него враги.
Илья Смирнов: В оригинале "The White Knight of the Black Sea", но в издательстве РОССПЭН предпочли слова, более привычные русскому уху. Здесь же хрестоматийная фотография Петра Николаевича. Принято считать, что лицо у него суровое, мрачное, даже угрожающее, но, по-моему, оно скорее унылое.
Марина Тимашева: Это у Вас по прочтении книги сложилось такое представление?
Илья Смирнов: Напомню, что барон стал во главе Белой России, точнее, того, что от нее осталось на "острове Крым", только весной 1920 года, и сделал все возможное, чтобы переиграть уже проигранную партию. Навел элементарный порядок в тылу (257, 289), не искоренил, но хотя бы минимизировал грабежи и погромы: по его собственным словам, "всякое погромное движение… считаю государственным бедствием…, утром они громят евреев, а к вечеру они начнут громить остальное мирное население" (300), старался сохранять в общении с Антантой достоинство независимого руководителя, а не попрошайки, но главное – согласился дать крестьянам землю, точнее, признать за ними то, что они уже взяли (273), не просто так, конечно, на определённых условиях, но это был воистину революционный для белого генерала шаг.
И никто не оценил. Ни Париж, ради спасения которого он еще в Первую Мировую геройски атаковал немецкую батарею в Восточной Пруссии (71), ни русские крестьяне, ни товарищи по эмиграции. Финальный раздел книги, надо сказать, живо перекликается с советским кинематографом, как то, например, "Корона российской империи": "некоторые офицеры выразили свой гнев по поводу того, что в банкетном зале висят портреты Врангеля и Великого князя Николая Николаевича. В портреты полетели бутылки и бокалы с вином" (426).
Марина Тимашева: Но мы с Вами установили, что исторические биографии обычно пишутся с симпатией к герою.
Илья Смирнов: На первых же страницах подчеркивается, что в СССР Врангель стал "воплощением всех темных сторон царского режима", а с падением режима коммунистического "русские полны решимости наверстать упущенное" (7), то есть, оценить по достоинству личность генерала, который "выделялся интеллигентностью, глубоким знанием людей, умением видеть события в исторической перспективе" и "был истинным борцом" (5). Действительно, о гражданской войне нам с детства рассказывали так, как будто она ещё продолжается. А листовка – такой специфический жанр, который плохо сочетается с наукой, да и с искусством тоже.
Марина Тимашева: Всё-таки появлялись спектакли и фильмы, в которых белые уже не монстры и не карикатуры, а люди, хотя и заблуждающиеся. "Адъютант его превосходительства", например.
Энтони Кронер, "Белая армия, Черный барон: жизнь генерала Петра Врангеля"
Илья Смирнов: К сожалению, процесс очеловечивания истории был прерван: перешли, минуя стадию прямохождения, к другому агитпропу, зеркально отражённому. Мы с Вами уже обсуждали киноподелку про Колчака в этом духе Энтони Кронер, вроде бы, хочет вписаться в формат. "Первое шествие красногвардейцев (вооруженных фабрично – заводских рабочих) Врангель увидел 20 апреля, обедая в ресторане отеля "Европа" на Невском проспекте. Остановить появление на улице этих банд правительство было не в состоянии… Красногвардейцы пели Интернационал. Публика была в ярости и упрекала правительство в бессилии" (87). "Добровольческая армия… освободила Северный Кавказ от большевистского ига" (111). "Население региона мечтает лишь об одном – об освобождении своих земель от большевиков" (143). И тому подобное.Но собранный в книге конкретный материал складывается в несколько иную картину. Скажу больше: именно из-за того, что автора нельзя заподозрить во враждебных намерениях, его работа оказывается намного убедительнее, чем, если бы он обличал и ругался.
"В станицах, куда казаки возвращались с богатой добычей, их встречали как героев. Новости о возвращении Мамонтова опубликовали все газеты; о них сообщали по радио… Казаки пригнали на Дон тысячи коров, привезли церковное серебро и другие ценности" (187). "Генерал Май-Маевский был известен пьянством и оргиями" (203), "имел репутацию дебошира" (204), "закрывал глаза на мародерство, что добавляло ему популярности в войсках, но дурно влияло на репутацию белых, поскольку на захваченных его войсками территориях царили беззаконие и анархия" (157). Заметьте – здесь уже не "освобожденные" территории, а захваченные. "Другие генералы – Юзефович, Шатилов, Сидорин, Покровский, Улагай и Шкуро – либо не имели достаточно опыта, либо заслужили недобрую славу из-за того, что под их командованием в войсках процветали жестокость и беззаконие" (204). И тому подобное.
Можно ли придумать более красноречивое свидетельство обреченности Белого дела, чем вот такие результаты призыва?
По переписи – 1399 чел.
Явились 258
Годны к службе – 140
В итоге призваны – 7 (317)
"Хотя некоторые беженцы и поступали на службу, но, получив обмундирование, тут же продавали его на константинопольском базаре. Деньги… шли на покупку товаров, которые… пользовались спросом в Крыму – пудру, духи, чулки и другие предметы роскоши... По приезде в Севастополь они продавали товары по цене в восемь-десять раз превышавшей первоначальную. Прибыль только за одну поездку составляла 1000 – 1200 турецких лир. Распродав привезенные товары, прибывшие являлись в военные госпитали, где их чаще всего признавали негодными к военной службе… Они возвращались в Константинополь, где вся схема повторялась вновь" (259)
А вот во что упёрлась новая экономическая политика:
"Я сам с печалью видел, что вокруг генерала Врангеля собрались бывшие высшие классы: министры, губернаторы, генералы, сенаторы, аристократы, немного промышленников и членов Думы… и никто из рабочих и крестьян (252). А если встреча с крестьянами происходила, то так:
- Вы были у моего министра по финансовым делам Колбанцева?
- Были-и! – грустно ответили они.
– Что же он вам сказал?
– Говорит, что иначе нельзя.
– Ну, если он сказал вам это, что я могу сделать?
Эти слова окончательно подбили крылья селянам. Как нельзя? Ты же глава! Ты царь сейчас, а говоришь: не можешь?"
Марина Тимашева: Интересно, чьи это воспоминания?
Илья Смирнов: Не красного комиссара, и даже не либерального французского журналиста, а митрополита Вениамина. И вот какой козьей мордой обернулась к своим рыцарям священно – неприкосновенная частная собственность:
"Французские власти готовятся передать Врангелю оружие, боеприпасы и другие военные материалы… Однако условия поставки были жесткими: Врангелю предписывалось перенаправить во Францию половину крымского экспорта зерновых, угля, шерсти табака. .. Вооружение.. представляло собой излишки, ненужные французской армии, и трофеи, захваченные у турок и болгар. Сделка была несомненно выгодна Франции" (326). Позже французское правительство потребовало компенсировать свои расходы "передачей русского военного и торгового флота" (339). За что боролись.
Марина Тимашева: А сам Врангель это осознавал?
Илья Смирнов: Не знаю, что он про себя думал. Под конец предлагал использовать своих солдат в качестве оккупационных сил в Турции, "тем самым освобождая французские и британские гарнизоны" (346). А в общем он предстает человеком своего класса. И хотя получил прекрасное естественнонаучное образование – в Горном институте – по увлечениям и образу жизни не особенно выделялся из аристократии периода упадка. "Преобразился в высокомерного гвардейца" (34), "два страстных увлечения: война и охота" (434), а "чтобы отвечать требованиям полковой жизни и светского общества Петербурга, годовой доход должен был составлять по меньшей мере 6000 рублей в год… Это была огромная сумма: даже полный генерал получал всего 2291 рубль…, а земский врач всего 1000 рублей" (47). Соответствующие страницы книги снимают многие вопросы, отчего это в России произошла такая жестокая революция, какие масоны ее занесли. "Качества выращенных в России лошадей уже не считались достаточными. Поэтому лошади для конногвардейцев в основном завозились из-за границы, в частности, из Ирландии… Кроме белого парадного мундира с золотым шитьем…, позолоченных кирасы и шлема, меча и кинжала, полагалось иметь по меньшей мере три мундира для придворных, городских балов и званых обедов" (47). В театре гвардейским офицерам "положено было занимать места не далее первых пяти рядов… Им строго запрещалось ездить на трамвае и обедать где-либо, кроме первоклассных ресторанов" (56). И Первая Мировая война, которая революцию подтолкнула, показана именно как империалистическая, в том числе со стороны царской России, у которой были свои "экспансионистские амбиции" (62), "по тайному соглашению союзников, Константинополь должен был отойти к России" (218).
Марина Тимашева: То есть, автор приходит к выводам, противоположным нынешнему социальному заказу?
Илья Смирнов: Скорее все-таки я к ним прихожу в процессе чтения. С выводами, как мы знаем, в современной исторической литературе вообще кисло. В данном случае под занавес автор сравнивает своего героя с Александром Македонским (438) и всерьез размышляет о том, что было бы, если бы белые с самого начала приняли программу Врангеля, "левую аграрную реформу из правых рук" (439). Но если бы они так легко и непринужденно раздавали землю тем, кто на ней работает, они бы не были самими собой. И чего ради вообще тогда воевать? При чтении спотыкаешься о ряд пассажей, скажем так, оригинально-нетрадиционных. Например, что слово "казак" происходит от старотурецкого слова, означающего "бродяга" или "пират" (117), измена гетмана Мазепы приводится как пример казачьего "восстания" (117), калмыки, оказывается, "коренные жители" на Дону (118). Всячески обыгрывается противопоставление "русских" - и "казаков" (146, 157 и др.), как будто казачество составляет отдельный этнос. И по этому поводу - никаких редакторских комментариев. Еще именной указатель, в котором я безуспешно искал многих деятелей, упоминаемых в тексте. В справках по персоналиям всячески обходится то, что целый ряд соратников Врангеля впоследствии успели послужить Третьему Рейху (131). От издательства РОССПЭН можно было ожидать более профессиональной работы.
А, в принципе, гражданская война – проигрыш для страны вне зависимости от того, какая партия победила. Ведь тот же Колчак, например, был прекрасным полярным исследователем, Врангель мог применить свои несомненные организаторские способности по первой специальности, в горнодобывающей промышленности. Но эти люди, и еще многие тысячи с ними погибли или ушли в эмиграцию. Поэтому нужно быть чутким к таким симптомам, когда в пылу политической борьбы противника начинают расчеловечивать: это, дескать, вообще не люди, орки, у нас с ними нет ничего общего, по отношению к ним не действуют нормы морали. Исторический опыт России свидетельствует: этого ни в коем случае нельзя допускать.
Марина Тимашева: Но если, как Вы говорите, поведение людей определяется в первую очередь, социально-экономическими интересами, тоже получается своего рода расчеловечивание.
Илья Смирнов: Нет, ни в коем случае. Интересы – это же не клеймо. Они действуют в определенных условиях, меняются условия – меняются интересы. Мы с Вами на многих примерах из истории разных стран отмечали такие разительные перемены. Идеальный политик – не тот, кто уничтожил много внутренних врагов, а тот, кто сумел даже противника вовлечь в воплощение своей программы. Но это вопрос скорее философский. Возвращаясь к началу нашей беседы о невезучем генерале. Конечно, к концу жизни Врангеля красные его переиграли по всем статьям. И на поле боя, и политически, и эстетически. Но история преподносит сюрпризы. Глядя, как нынешние российские красные выступают на подтанцовке у белых, можно подвести совсем другой итог их историческому противостоянию. Как сказал бы дядя Федор из группы НОЛЬ: "еще неизвестно, кому из них не повезло".