Smoke: Всемирная история курения: Под редакцией Сандлера Л. Джилмена и Чжоу Сюнь; пер. с англ. А. Валиахметовой, А. Летучего, И. Машковой. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. – 544 с. – (Культура повседневности)
Ну, с тем, что история, представленная нам в этом объёмистом томе, всемирная, - можно, пожалуй, и поспорить. Хотя да, пространственный – как, впрочем, и временной - охват действительно впечатляет. География употребления (именно так: курение здесь - не единственный сюжет, тот же табак и жевали, и нюхали, и употребляли в виде настойки, а прочие вещества – и подавно) разного рода меняющих душевное и телесное состояние зелий и снадобий (среди которых табак – разве что, в последние несколько веков, главное, но опять же отнюдь не единственное) в книге – столь же разнообразна, сколь и неравномерна.
Неожиданно много узнаем мы в этом отношении об Азии. Здесь и приключения табака в Иране, и удивительный для европейца статус его в индийской аюрведической медицине (он там по сию пору лекарство – что бы сказали на это врачи сегодняшнего Запада, единодушно сходящиеся в научно подтверждаемом мнении, что никотин – яд?), и особенности табачных пристрастий индонезийцев с их «кретеком», имеющим статус аж национального символа. Китаю досталось две главы (одна – о курении в имперскую эпоху и одна – о современности), Японии – целых три (о японской табачной культуре вообще, о современных смыслах курения и отдельно – о том, как чувствовал себя там табак в период Эдо). Сообщается, как и что курят в Африке к югу от Сахары; благодаря чему дразнят западное воображение гаванские сигары и восточные кальяны; как представлялось курение на европейской оперной сцене и как представления о «других» - в данном случае о неграх – отражались на табачных этикетках и рекламных открытках позапрошлого столетия. Подробно представлена Англия в разные периоды своей курительной истории: перечислены «радости и опасности курения» в этой стране в начале Нового времени, дан обзор опиумных притонов викторианского Лондона. Отдельная глава посвящена неотрывности мировосприятия ямайских растафари от марихуаны – настолько, что при слове «курить», вызывающем у европейца представление в первую очередь о табаке, они думают именно о ней. Наконец, тут рассказано о ритуальном курении у народов Центральной Америки – у которых люди Старого Света и заимствовали табак, - не обратив, правда, что совсем удивительно, ни малейшего внимания на его сакральный потенциал, не сделав ни единой попытки его востребовать (церковь с самого начала, с разной степенью непримиримости, с табаком воевала, усматривая в нём нечто сатанинское: дым из ноздрей могут пускать только черти!). Восточноевропейские же и русские сюжеты, например, выпадают из рассмотрения практически совсем; из всего (пост)советского пространства удостоилась отдельной главы только «Центральная Азия», сведшаяся в данном случае целиком к Казахстану. Но ворчать было бы неблагодарным: в книге действительно сказано очень многое, - русскоязычное книжное пространство вообще не слишком избаловано культурно насыщенными изданиями по истории табакокурения и сопредельных ему практик (кстати, интересующихся отечественными судьбами этого занятия можно отослать к вышедшей пять лет назад в том же издательстве книге Игоря Богданова «Дым отечества, или Краткая история табакокурения» - неглубокой и компилятивной, зато плотно набитой фактами). И материала для рефлексии тут, к счастью, предостаточно.
Вообще, в своей многоголосой разнородности книга несколько сумбурна, границы её разделов щедро налезают друг на друга (что, впрочем, лишь подчёркивает разносторонность и трудноисчерпаемость её предмета). Скажем, глава о курении и джазе, которой самое место в разделе «Курение в искусстве и литературе» (не об искусстве ли речь?), оказывается в другом - об «истории и культуре», посвящённом, по сути, разнообразию этноспецифичных практик обращения с разного рода меняющими сознание веществами. Здесь же – описание того, как современные западные курильщики собирают и лепят вокруг себя предметную среду («Как мы курим? Принадлежности для курения»), рассказ об этике и эстетике «Прекрасной эпохи опиума» и о разных извивах «кокаинового опыта». С другой стороны, отношения с табаком у евреев почему-то выделены из «истории и культуры» и помещены в особый раздел «Курение, гендер и этнос», героями которого стали также женщины, негры и гомосексуалисты (должно быть, это - о группах, стигматизированных в западном культурном пространстве). В один же раздел с филологическими и медицинскими аспектами курения и размышлениями, справедливо ли стигматизировать самих курильщиков, попадает захватывающий рассказ о том, как племянник Фрейда Эдвард Бернейс, работая на американскую табачную компанию, стал создателем того, что мы сегодня знаем под именем «пиара»: не просто рекламировал товар, но виртуозно манипулировал культурной средой, культивируя в ней нужные – для потребности в этом товаре – ценности. Это уж, вне всяких сомнений, «история и культура»!
Вопросы, на который разными голосами и с разных позиций стараются ответить авторы сборника, можно сформулировать примерно так: для чего человеку все эти вещества? (а одной фразой тут не ответишь, ибо – для многого). И как они влияют на человека и его культуру на разных её уровнях? А что влияют - это совершенно несомненно. Они её попросту создают – как одна из суверенных и очень властных сил.
Да, речь именно о веществах в их неисследимо-множественном числе: от неведомых трав, дым которых вдыхали, по свидетельству Геродота, в рамках своих ритуальных практик, древние скифы, от того, чем дышали фараоны через свои найденные в гробницах глиняные курительные приборы, до марихуаны, без которой растаманы не мыслят общения со своим божеством, до героина, кокаина, опиума – за которыми в истории тоже тянется богатейший шлейф культурных форм, ожиданий, иллюзий, смысловых проекций.
Но табак – исключение. Его статус в культуре постколумбова мира - в самом деле особенный, и всем остальным веществам, включая откровенно наркотические (и тем самым – более экстремальные), остаётся только завидовать ему. Он куда повсеместнее их всех. Он врос в плоть культуры на всех мыслимых уровнях – от искусства до будней, растворился в её крови. И касается это всех, включая некурящих – мы, некурящие, тоже живём в мире, сформированном и тщательно, детально проработанном (можно сказать – даже выстроенном) «табачными» ритуалами и практиками. Борьба с курением, идущая в последние десятилетия и обросшая своими правилами, идеалами, навязчивостями, страхами – всего лишь одна из этих практик, не менее прежних зависимая от представлений стереотипов своего времени. В отношении же культурной плодотворности – прочие могут с ней, пожалуй, и поспорить.
Да, табак разрушает тело – и об этом догадывались даже в его лучшие времена, когда, в эпоху стремительного распространения табака по миру, европейские медики писали восхищённые трактаты о «святой траве», не гнушаясь даже словом «панацея»; а чем дальше – тем это становилось яснее, пока в ХХ веке не обрушилось на нас со всей очевидностью. Но ничего, похоже, не поделаешь: нужны культуре разрушение и опасность, и всё тут. В качестве именно конструктивных, смыслообразующих, формосоздающих элементов.
Табак – уже в силу присущих ему природных свойств и их воздействия на организм - слишком разносторонен для того, чтобы от него можно было отделаться одной формулой, одним культурным жестом. Он и успокаивает, и тонизирует; он – по свидетельству курильщиков – проясняет ум и притупляет голод (недаром на фронтах обеих мировых войн табак обязательно входил в паёк наряду с пищей – потому-то с Первой мировой пришло, навсегда изменив облик ХХ столетия, курящее поколение); он отвлекает и позволяет сосредоточиться (сам ли? Или культура его этому научила?), он соединяет людей (курение едва ли не повсеместно имеет статус социализирующей, коммуникативной практики) и помогает пережить одиночество. Он цепляется к разным экзистенциальным смыслам и потребностям (потребность в свободе, бунте, самоутверждении; в принадлежности к тем или иным сообществам; в эстетическом оформлении своего повседневного существования…) как проявитель и вытягивает их на культурную поверхность, даёт им один из языков – и действенный. В силу многообразия его возможностей культура была практически обречена на то, чтобы многообразно же его инструментализировать. В постколумбовых обществах табак существует в логике фармакона – как яд и лекарство одновременно, как такой яд, который не может не быть лекарством.
История табака – это история… нет, не о зависимости и не о пороках. Тем более, что в ней было и много другого: конструктивного, культурно плодотворного, иной раз прямо-таки спасительного (европейцы XVII века лечились им от мигреней, от ломоты в костях, от желудочных болей и от чего только не - по-настоящему, а не в собственном воображении). Она - о неустранимой, коренной парадоксальности человеческой природы. Волею исторических судеб она оказалась спроецирована на табак – а «экраном» для таких проекций он оказался на редкость подходящим. Он, как мало что (разве что ещё алкоголь? – но тот всё-таки в меньшей степени повседневная практика), позволил этой парадоксальности проявиться.
Если угодно, с обоюдоостростью собственной природы современный человек взаимодействует всякий раз, как берёт в руки сигарету – сколь бы мимодумно он это ни делал. Табак даёт человеку пережить, насколько неразделимы, как нуждаются друг в друге интенсивность жизни - и опасность, её полнота - и разрушение. Он тем более важен – и тем более культурно плодотворен – что опасен (иллюзий о тотальной его полезности, граничащей с достоинствами панацеи, сегодня, кажется, уже никто не разделяет – но в них нет и нужды). В силу своего родства со смертью он интенсифицирует жизнь, благодаря этому родству он позволяет человеку вести диалог с собственной судьбой, остро чувствовать самого себя и собственные границы. Так что сборник «Smoke» - не «за» курение и не «против» него. Он – именно об этом.
Ну, с тем, что история, представленная нам в этом объёмистом томе, всемирная, - можно, пожалуй, и поспорить. Хотя да, пространственный – как, впрочем, и временной - охват действительно впечатляет. География употребления (именно так: курение здесь - не единственный сюжет, тот же табак и жевали, и нюхали, и употребляли в виде настойки, а прочие вещества – и подавно) разного рода меняющих душевное и телесное состояние зелий и снадобий (среди которых табак – разве что, в последние несколько веков, главное, но опять же отнюдь не единственное) в книге – столь же разнообразна, сколь и неравномерна.
Неожиданно много узнаем мы в этом отношении об Азии. Здесь и приключения табака в Иране, и удивительный для европейца статус его в индийской аюрведической медицине (он там по сию пору лекарство – что бы сказали на это врачи сегодняшнего Запада, единодушно сходящиеся в научно подтверждаемом мнении, что никотин – яд?), и особенности табачных пристрастий индонезийцев с их «кретеком», имеющим статус аж национального символа. Китаю досталось две главы (одна – о курении в имперскую эпоху и одна – о современности), Японии – целых три (о японской табачной культуре вообще, о современных смыслах курения и отдельно – о том, как чувствовал себя там табак в период Эдо). Сообщается, как и что курят в Африке к югу от Сахары; благодаря чему дразнят западное воображение гаванские сигары и восточные кальяны; как представлялось курение на европейской оперной сцене и как представления о «других» - в данном случае о неграх – отражались на табачных этикетках и рекламных открытках позапрошлого столетия. Подробно представлена Англия в разные периоды своей курительной истории: перечислены «радости и опасности курения» в этой стране в начале Нового времени, дан обзор опиумных притонов викторианского Лондона. Отдельная глава посвящена неотрывности мировосприятия ямайских растафари от марихуаны – настолько, что при слове «курить», вызывающем у европейца представление в первую очередь о табаке, они думают именно о ней. Наконец, тут рассказано о ритуальном курении у народов Центральной Америки – у которых люди Старого Света и заимствовали табак, - не обратив, правда, что совсем удивительно, ни малейшего внимания на его сакральный потенциал, не сделав ни единой попытки его востребовать (церковь с самого начала, с разной степенью непримиримости, с табаком воевала, усматривая в нём нечто сатанинское: дым из ноздрей могут пускать только черти!). Восточноевропейские же и русские сюжеты, например, выпадают из рассмотрения практически совсем; из всего (пост)советского пространства удостоилась отдельной главы только «Центральная Азия», сведшаяся в данном случае целиком к Казахстану. Но ворчать было бы неблагодарным: в книге действительно сказано очень многое, - русскоязычное книжное пространство вообще не слишком избаловано культурно насыщенными изданиями по истории табакокурения и сопредельных ему практик (кстати, интересующихся отечественными судьбами этого занятия можно отослать к вышедшей пять лет назад в том же издательстве книге Игоря Богданова «Дым отечества, или Краткая история табакокурения» - неглубокой и компилятивной, зато плотно набитой фактами). И материала для рефлексии тут, к счастью, предостаточно.
Вообще, в своей многоголосой разнородности книга несколько сумбурна, границы её разделов щедро налезают друг на друга (что, впрочем, лишь подчёркивает разносторонность и трудноисчерпаемость её предмета). Скажем, глава о курении и джазе, которой самое место в разделе «Курение в искусстве и литературе» (не об искусстве ли речь?), оказывается в другом - об «истории и культуре», посвящённом, по сути, разнообразию этноспецифичных практик обращения с разного рода меняющими сознание веществами. Здесь же – описание того, как современные западные курильщики собирают и лепят вокруг себя предметную среду («Как мы курим? Принадлежности для курения»), рассказ об этике и эстетике «Прекрасной эпохи опиума» и о разных извивах «кокаинового опыта». С другой стороны, отношения с табаком у евреев почему-то выделены из «истории и культуры» и помещены в особый раздел «Курение, гендер и этнос», героями которого стали также женщины, негры и гомосексуалисты (должно быть, это - о группах, стигматизированных в западном культурном пространстве). В один же раздел с филологическими и медицинскими аспектами курения и размышлениями, справедливо ли стигматизировать самих курильщиков, попадает захватывающий рассказ о том, как племянник Фрейда Эдвард Бернейс, работая на американскую табачную компанию, стал создателем того, что мы сегодня знаем под именем «пиара»: не просто рекламировал товар, но виртуозно манипулировал культурной средой, культивируя в ней нужные – для потребности в этом товаре – ценности. Это уж, вне всяких сомнений, «история и культура»!
Вопросы, на который разными голосами и с разных позиций стараются ответить авторы сборника, можно сформулировать примерно так: для чего человеку все эти вещества? (а одной фразой тут не ответишь, ибо – для многого). И как они влияют на человека и его культуру на разных её уровнях? А что влияют - это совершенно несомненно. Они её попросту создают – как одна из суверенных и очень властных сил.
Да, речь именно о веществах в их неисследимо-множественном числе: от неведомых трав, дым которых вдыхали, по свидетельству Геродота, в рамках своих ритуальных практик, древние скифы, от того, чем дышали фараоны через свои найденные в гробницах глиняные курительные приборы, до марихуаны, без которой растаманы не мыслят общения со своим божеством, до героина, кокаина, опиума – за которыми в истории тоже тянется богатейший шлейф культурных форм, ожиданий, иллюзий, смысловых проекций.
Но табак – исключение. Его статус в культуре постколумбова мира - в самом деле особенный, и всем остальным веществам, включая откровенно наркотические (и тем самым – более экстремальные), остаётся только завидовать ему. Он куда повсеместнее их всех. Он врос в плоть культуры на всех мыслимых уровнях – от искусства до будней, растворился в её крови. И касается это всех, включая некурящих – мы, некурящие, тоже живём в мире, сформированном и тщательно, детально проработанном (можно сказать – даже выстроенном) «табачными» ритуалами и практиками. Борьба с курением, идущая в последние десятилетия и обросшая своими правилами, идеалами, навязчивостями, страхами – всего лишь одна из этих практик, не менее прежних зависимая от представлений стереотипов своего времени. В отношении же культурной плодотворности – прочие могут с ней, пожалуй, и поспорить.
Да, табак разрушает тело – и об этом догадывались даже в его лучшие времена, когда, в эпоху стремительного распространения табака по миру, европейские медики писали восхищённые трактаты о «святой траве», не гнушаясь даже словом «панацея»; а чем дальше – тем это становилось яснее, пока в ХХ веке не обрушилось на нас со всей очевидностью. Но ничего, похоже, не поделаешь: нужны культуре разрушение и опасность, и всё тут. В качестве именно конструктивных, смыслообразующих, формосоздающих элементов.
Табак – уже в силу присущих ему природных свойств и их воздействия на организм - слишком разносторонен для того, чтобы от него можно было отделаться одной формулой, одним культурным жестом. Он и успокаивает, и тонизирует; он – по свидетельству курильщиков – проясняет ум и притупляет голод (недаром на фронтах обеих мировых войн табак обязательно входил в паёк наряду с пищей – потому-то с Первой мировой пришло, навсегда изменив облик ХХ столетия, курящее поколение); он отвлекает и позволяет сосредоточиться (сам ли? Или культура его этому научила?), он соединяет людей (курение едва ли не повсеместно имеет статус социализирующей, коммуникативной практики) и помогает пережить одиночество. Он цепляется к разным экзистенциальным смыслам и потребностям (потребность в свободе, бунте, самоутверждении; в принадлежности к тем или иным сообществам; в эстетическом оформлении своего повседневного существования…) как проявитель и вытягивает их на культурную поверхность, даёт им один из языков – и действенный. В силу многообразия его возможностей культура была практически обречена на то, чтобы многообразно же его инструментализировать. В постколумбовых обществах табак существует в логике фармакона – как яд и лекарство одновременно, как такой яд, который не может не быть лекарством.
История табака – это история… нет, не о зависимости и не о пороках. Тем более, что в ней было и много другого: конструктивного, культурно плодотворного, иной раз прямо-таки спасительного (европейцы XVII века лечились им от мигреней, от ломоты в костях, от желудочных болей и от чего только не - по-настоящему, а не в собственном воображении). Она - о неустранимой, коренной парадоксальности человеческой природы. Волею исторических судеб она оказалась спроецирована на табак – а «экраном» для таких проекций он оказался на редкость подходящим. Он, как мало что (разве что ещё алкоголь? – но тот всё-таки в меньшей степени повседневная практика), позволил этой парадоксальности проявиться.
Если угодно, с обоюдоостростью собственной природы современный человек взаимодействует всякий раз, как берёт в руки сигарету – сколь бы мимодумно он это ни делал. Табак даёт человеку пережить, насколько неразделимы, как нуждаются друг в друге интенсивность жизни - и опасность, её полнота - и разрушение. Он тем более важен – и тем более культурно плодотворен – что опасен (иллюзий о тотальной его полезности, граничащей с достоинствами панацеи, сегодня, кажется, уже никто не разделяет – но в них нет и нужды). В силу своего родства со смертью он интенсифицирует жизнь, благодаря этому родству он позволяет человеку вести диалог с собственной судьбой, остро чувствовать самого себя и собственные границы. Так что сборник «Smoke» - не «за» курение и не «против» него. Он – именно об этом.