Ирина Лагунина: В эфире – очередная и последняя глава исторического исследования Владимира Абаринова и Игоря Петрова «Русский коллаборационизм». Время ее действия – апрель-май 1945 года. Глава 18-я – «Развязка». Часть первая.
Владимир Абаринов: Сегодня мы расскажем о финале Русской освободительной армии и власовского движения. Но сначала, Игорь, я прошу вас ответить на комментарий к нашей прошлой главе, появившийся на вэбсайте Радио Свобода.
Игорь Петров: На сайте Свободы у одного нашего читателя как раз окончание нашей прошлой беседы вызвало недоумение - то место, где я рассказал о прилете к Буняченко генерал-фельдмаршала Шернера, который пытался найти с ним общий язык с помощью таких лапидарных вещей, как бутылка и ящик сигар. Читатель замечает, - справедливо, кстати - что Шернер был известен своим крутым нравом. Почему ему нужно было вести переговоры с командиром какой-то непонятной дивизии, причем лично? Тут, однако, читатель не учитывает, что дивизия, к которой, кстати, по пути следования в Германию прибавилось еще несколько тысяч человек остарбайтеров и военнопленных, пусть они не были вооружены большей частью, она на тот момент в том конкретном районе представляла собой более чем реальную силу, а у самого Шернера, чья группировка держала оборону к востоку от Праги,дела с резервами обстояли не так здорово.
Поэтому на вопрос, почему вообще, узнав об этом бунте, немцы не предприняли никаких усилий для его подавления, есть два ответа. Во-первых, они не могли этого сделать, во-вторых, они не хотели. Касательно того, что не могли. После войны Шернер в частной беседе утверждал, что он бы разбомбил Первую дивизию, если бы у него была авиация, но не было у него ее. Касательно не хотели. Действительно, не хотели верить, что Первая дивизия повернет против них оружие. В частности, якобы существовал немецкий приказ еще в самых первых числах мая остановить продвижение дивизии, обезоружить ее. "Якобы" потому, что немецкий связной офицер Швеннингер, которого мы уже цитировали, об этом приказе пишет, что он так и не смог выяснить, от кого он исходил. Приказ поступил генерал-полковнику Хоту. Хот понимал, что этот приказ выполнить будет крайне трудно. Во-первых, у него не хватает сил для подобной операции, во-вторых, она неизбежно приведет к кровопролитию, как он считал, братоубийственному.
Владимир Абаринов: В конце концов, немецкое командование прекратило попытки привести к повиновению Первую дивизию РОА и желало только одного – чтобы она не повернула оружие против немецких войск. Но произошло именно это, хотя первоначальный план состоял отнюдь не в том, чтобы помочь Пражскому восстанию. Восстание чешского сопротивления в Праге началось 5 мая, а решение идти в Богемию было принято в конце марта, и лишь впоследствии, узнав о готовящемся восстании, командующий дивизией генерал Буняченко повернул на Прагу. Игорь, на что он надеялся?
Игорь Петров: Швеннингер объясняет его позицию так: "В Германии на тот момент широко была распространена точка зрения, что на Тегеранской и Ялтинской конференциях зоны интересов СССР и Запада были установлены так: Австрия отходит Западу, Чехословакия отходит Советам, Германия будет разделена. Но на деле Советы уже заняли Вену и продолжали двигаться дальше, а американцы наоборот перешли чешскую границу и приближались к Пльзеню. Из этого Буняченко делает вывод, что либо на деле зоны интересов были установлены иначе, либо Советы занимают Австрию вопреки соглашениям. В качестве ответной меры американцы вынуждены занимать Чехию. Тут надо так же учитывать, что разногласия между Востоком и Западом немецкая пропаганда представляла гораздо жестче, чем было на самом деле. Пропаганда предсказывала, что противоестественный союз вскоре распадется".
Таким образом, Буняченко в некотором роде сам оказался жертвой немецкой пропаганды. Дальше Швеннингер поясняет, что именно в Чехии Буняченко ожидал первого столкновения между коммунистами и Западом, так как местное подполье уже было расколото на две половины. Поэтому он предполагал, что 20 тысяч вооруженных солдат вполне могут склонить чашу весов в нужную, то есть в прозападную сторону к полному удовольствию американцев, которые к Праге приближаются. Поэтому когда до дивизии дошли сообщения о готовящемся, затем начавшемся в Праге восстании, договоренности с немцами тут же были забыты. Оставшиеся при дивизии офицеры во главе с Швеннингером были взяты под арест, впрочем, к ним отнеслись довольно доброжелательно.
Пояснения начальника штаба Первой дивизии Николаева Швеннигер приводит дословно: "Война закончена, Германия потерпела поражение. От немцев нам ждать нечего, плен для нас не выход. Если даже нас выпустят, у нас больше нет родины. Германия не предложит и не сможет предложить себя в качестве новой родины, в руки Советов нам попадать нельзя. То есть выхода нет. И все же есть шанс: мы можем найти новую родину в Чехословакии, если активно поддержим восстание".
Владимир Абаринов: Между тем командующий армией генерал Власов ведет себя, мягко говоря, странно, приступы бурной деятельности сменяются у него апатией. Игорь, что это – следствие болезни, сознание безнадежности положения, отчаяние?
Игорь Петров: Действительно, если подряд читать свидетельства апреля-мая 45-го года, то создается впечатление, что Власовых на тот момент было два. Один - деятельный военачальник и политик, пытающийся решать политические задачи, в частности, искать контакты с Западом. Пытающийся решать так же военные задачи, в частности, сосредотачивающий все разрозненные силы КОНР в одном месте. Он же подбадривает соратников - мол, борьба с коммунизмом будет продолжаться, мы понадобимся Западу, он ни за что не выдаст нас Сталину, прочие подобные лозунги. Кроме того, он неоднократно посредничает между тем же Буняченко и немецким командованием, смягчая конфликты и отыскивая компромиссы.
И тут же есть второй Власов - безвольный фаталист, который начинает день со стакана водки и заканчивает его примерно так же, при этом для общественности используется дипломатический эвфемизм вроде "генерал болен". Например, Штрикфельдт вспоминает судьбоносное совещание в апреле, когда, собственно, решался вопрос, что делать силам КОНР - это еще до выдвижения Первой дивизии. Последним и единственным действенным решением той ночи было: мы должны вести переговоры с Западом. После этого Власов опрокинул в себя два стакана водки и пошел в постель со словами: "Я очень-очень устал". Этот Власов, которого мы видим здесь, не видит никакой возможности хоть как-то повлиять на развитие событий и фактически плывет по течению.
Обе картины в одну, может быть, позволяет соединить рассказ уже знакомого нам Хайнца-Данко Херре, который относится к чуть более раннему времени - к марту, то есть когда Первая дивизия еще не отправилась на фронт: "Днем Власов принимал участие в совещаниях или осматривал полки и батальоны Первой дивизии. Затем, когда темнело, он посещал казармы. Многократно я слышал его речи, обращенные к солдатам. Каждый раз меня восхищало то, как он к ним обращается, его глубокий звонкий бас звучал почти как заклинание. Но верил ли он в то, что говорил солдатам? Последующие часы доказывали мне, что нет, больше не верил. Часто после ужина я навещал его в бараке. В прихожей меня обычно встречал ординарец и просил подождать минуточку. Вскоре из гостиной выпархивала русская девушка, молодая врач, впрочем, иногда не врач, а стенографистка. Потом меня приглашали в комнату. Власов принимал меня лежа на диване, извиняясь за переутомление или легкую простуду. Перед ним на столе или на стуле стояла бутылка водки, обязательно стакан или стаканы. Стаканы наливались, и начинались философские разговоры. Чем дольше они продолжались, чем глубже становилась ночь, чем больше выпивалось водки, тем сильнее проступала его фаталистическая обреченность. Я даже был рад, что эти разговоры проходили без свидетелей".
Конечно, для понимания пражского эпизода важно учитывать, что Буняченко вообще изначально не был ставленником Власова, сам Власов видел на посту командира Первой дивизии вооруженных сил КОНР своего товарища по лагерю военнопленных Боярского. Ситуацию начала мая начальник управления безопасности КОНР Тензеров описывает так: "Власов встретился с Буняченко, и тут неожиданно проявились глубокие разногласия между ними. Власов до самого конца выступал против открытого разрыва с немцами, Буняченко, с другой стороны, заявил, что он как командир дивизии несет полную ответственность за ее действия и за личный состав и что Власов не более, чем гость в его штабе. Власов ответил не менее резко".
И дальше Тензеров продолжает: "Штаб РОА решил, что больше не связан с немцами обязательствами, и Первой дивизии дан приказ идти на Прагу. Сам Власов не принимал участия в совещании, он находился в нескольких километрах, лежал в постели с гриппом. Когда он узнал о принятом решении, он начал возражать, говоря, что выполнение подобного приказа невозможно, но мы ответили, что отзывать его уже поздно". По другому свидетельству, Власов в совещании участие принимал, но покинул его, увидев, что с его мнением не считаются, и дальше проявляется фаталистическая отстраненность и согласие с тем, как развиваются события.
В заключение, наверное, надо добавить, что эта повторная измена или переход Первой дивизии в открытое противостояние с немцами сразу после войны даже многими власовцами воспринималось весьма критически. Не зря тот же Тензеров в гарвардском интервью в поисках обоснований для этого перехода упоминает о некоем секретном приказе Гиммлера устранить всех лидеров РОА. Якобы Тензеров получил от своих агентов, которые у него были среди эсэсовцев, фотостат этого приказа. Но независимых свидетельств о существовании такого приказа мы не имеем, поэтому можно считать это лишь попыткой оправдаться.
Владимир Абаринов: Сегодня мы расскажем о финале Русской освободительной армии и власовского движения. Но сначала, Игорь, я прошу вас ответить на комментарий к нашей прошлой главе, появившийся на вэбсайте Радио Свобода.
Игорь Петров: На сайте Свободы у одного нашего читателя как раз окончание нашей прошлой беседы вызвало недоумение - то место, где я рассказал о прилете к Буняченко генерал-фельдмаршала Шернера, который пытался найти с ним общий язык с помощью таких лапидарных вещей, как бутылка и ящик сигар. Читатель замечает, - справедливо, кстати - что Шернер был известен своим крутым нравом. Почему ему нужно было вести переговоры с командиром какой-то непонятной дивизии, причем лично? Тут, однако, читатель не учитывает, что дивизия, к которой, кстати, по пути следования в Германию прибавилось еще несколько тысяч человек остарбайтеров и военнопленных, пусть они не были вооружены большей частью, она на тот момент в том конкретном районе представляла собой более чем реальную силу, а у самого Шернера, чья группировка держала оборону к востоку от Праги,дела с резервами обстояли не так здорово.
Поэтому на вопрос, почему вообще, узнав об этом бунте, немцы не предприняли никаких усилий для его подавления, есть два ответа. Во-первых, они не могли этого сделать, во-вторых, они не хотели. Касательно того, что не могли. После войны Шернер в частной беседе утверждал, что он бы разбомбил Первую дивизию, если бы у него была авиация, но не было у него ее. Касательно не хотели. Действительно, не хотели верить, что Первая дивизия повернет против них оружие. В частности, якобы существовал немецкий приказ еще в самых первых числах мая остановить продвижение дивизии, обезоружить ее. "Якобы" потому, что немецкий связной офицер Швеннингер, которого мы уже цитировали, об этом приказе пишет, что он так и не смог выяснить, от кого он исходил. Приказ поступил генерал-полковнику Хоту. Хот понимал, что этот приказ выполнить будет крайне трудно. Во-первых, у него не хватает сил для подобной операции, во-вторых, она неизбежно приведет к кровопролитию, как он считал, братоубийственному.
Владимир Абаринов: В конце концов, немецкое командование прекратило попытки привести к повиновению Первую дивизию РОА и желало только одного – чтобы она не повернула оружие против немецких войск. Но произошло именно это, хотя первоначальный план состоял отнюдь не в том, чтобы помочь Пражскому восстанию. Восстание чешского сопротивления в Праге началось 5 мая, а решение идти в Богемию было принято в конце марта, и лишь впоследствии, узнав о готовящемся восстании, командующий дивизией генерал Буняченко повернул на Прагу. Игорь, на что он надеялся?
Игорь Петров: Швеннингер объясняет его позицию так: "В Германии на тот момент широко была распространена точка зрения, что на Тегеранской и Ялтинской конференциях зоны интересов СССР и Запада были установлены так: Австрия отходит Западу, Чехословакия отходит Советам, Германия будет разделена. Но на деле Советы уже заняли Вену и продолжали двигаться дальше, а американцы наоборот перешли чешскую границу и приближались к Пльзеню. Из этого Буняченко делает вывод, что либо на деле зоны интересов были установлены иначе, либо Советы занимают Австрию вопреки соглашениям. В качестве ответной меры американцы вынуждены занимать Чехию. Тут надо так же учитывать, что разногласия между Востоком и Западом немецкая пропаганда представляла гораздо жестче, чем было на самом деле. Пропаганда предсказывала, что противоестественный союз вскоре распадется".
Таким образом, Буняченко в некотором роде сам оказался жертвой немецкой пропаганды. Дальше Швеннингер поясняет, что именно в Чехии Буняченко ожидал первого столкновения между коммунистами и Западом, так как местное подполье уже было расколото на две половины. Поэтому он предполагал, что 20 тысяч вооруженных солдат вполне могут склонить чашу весов в нужную, то есть в прозападную сторону к полному удовольствию американцев, которые к Праге приближаются. Поэтому когда до дивизии дошли сообщения о готовящемся, затем начавшемся в Праге восстании, договоренности с немцами тут же были забыты. Оставшиеся при дивизии офицеры во главе с Швеннингером были взяты под арест, впрочем, к ним отнеслись довольно доброжелательно.
Пояснения начальника штаба Первой дивизии Николаева Швеннигер приводит дословно: "Война закончена, Германия потерпела поражение. От немцев нам ждать нечего, плен для нас не выход. Если даже нас выпустят, у нас больше нет родины. Германия не предложит и не сможет предложить себя в качестве новой родины, в руки Советов нам попадать нельзя. То есть выхода нет. И все же есть шанс: мы можем найти новую родину в Чехословакии, если активно поддержим восстание".
Владимир Абаринов: Между тем командующий армией генерал Власов ведет себя, мягко говоря, странно, приступы бурной деятельности сменяются у него апатией. Игорь, что это – следствие болезни, сознание безнадежности положения, отчаяние?
Игорь Петров: Действительно, если подряд читать свидетельства апреля-мая 45-го года, то создается впечатление, что Власовых на тот момент было два. Один - деятельный военачальник и политик, пытающийся решать политические задачи, в частности, искать контакты с Западом. Пытающийся решать так же военные задачи, в частности, сосредотачивающий все разрозненные силы КОНР в одном месте. Он же подбадривает соратников - мол, борьба с коммунизмом будет продолжаться, мы понадобимся Западу, он ни за что не выдаст нас Сталину, прочие подобные лозунги. Кроме того, он неоднократно посредничает между тем же Буняченко и немецким командованием, смягчая конфликты и отыскивая компромиссы.
И тут же есть второй Власов - безвольный фаталист, который начинает день со стакана водки и заканчивает его примерно так же, при этом для общественности используется дипломатический эвфемизм вроде "генерал болен". Например, Штрикфельдт вспоминает судьбоносное совещание в апреле, когда, собственно, решался вопрос, что делать силам КОНР - это еще до выдвижения Первой дивизии. Последним и единственным действенным решением той ночи было: мы должны вести переговоры с Западом. После этого Власов опрокинул в себя два стакана водки и пошел в постель со словами: "Я очень-очень устал". Этот Власов, которого мы видим здесь, не видит никакой возможности хоть как-то повлиять на развитие событий и фактически плывет по течению.
Обе картины в одну, может быть, позволяет соединить рассказ уже знакомого нам Хайнца-Данко Херре, который относится к чуть более раннему времени - к марту, то есть когда Первая дивизия еще не отправилась на фронт: "Днем Власов принимал участие в совещаниях или осматривал полки и батальоны Первой дивизии. Затем, когда темнело, он посещал казармы. Многократно я слышал его речи, обращенные к солдатам. Каждый раз меня восхищало то, как он к ним обращается, его глубокий звонкий бас звучал почти как заклинание. Но верил ли он в то, что говорил солдатам? Последующие часы доказывали мне, что нет, больше не верил. Часто после ужина я навещал его в бараке. В прихожей меня обычно встречал ординарец и просил подождать минуточку. Вскоре из гостиной выпархивала русская девушка, молодая врач, впрочем, иногда не врач, а стенографистка. Потом меня приглашали в комнату. Власов принимал меня лежа на диване, извиняясь за переутомление или легкую простуду. Перед ним на столе или на стуле стояла бутылка водки, обязательно стакан или стаканы. Стаканы наливались, и начинались философские разговоры. Чем дольше они продолжались, чем глубже становилась ночь, чем больше выпивалось водки, тем сильнее проступала его фаталистическая обреченность. Я даже был рад, что эти разговоры проходили без свидетелей".
Конечно, для понимания пражского эпизода важно учитывать, что Буняченко вообще изначально не был ставленником Власова, сам Власов видел на посту командира Первой дивизии вооруженных сил КОНР своего товарища по лагерю военнопленных Боярского. Ситуацию начала мая начальник управления безопасности КОНР Тензеров описывает так: "Власов встретился с Буняченко, и тут неожиданно проявились глубокие разногласия между ними. Власов до самого конца выступал против открытого разрыва с немцами, Буняченко, с другой стороны, заявил, что он как командир дивизии несет полную ответственность за ее действия и за личный состав и что Власов не более, чем гость в его штабе. Власов ответил не менее резко".
И дальше Тензеров продолжает: "Штаб РОА решил, что больше не связан с немцами обязательствами, и Первой дивизии дан приказ идти на Прагу. Сам Власов не принимал участия в совещании, он находился в нескольких километрах, лежал в постели с гриппом. Когда он узнал о принятом решении, он начал возражать, говоря, что выполнение подобного приказа невозможно, но мы ответили, что отзывать его уже поздно". По другому свидетельству, Власов в совещании участие принимал, но покинул его, увидев, что с его мнением не считаются, и дальше проявляется фаталистическая отстраненность и согласие с тем, как развиваются события.
В заключение, наверное, надо добавить, что эта повторная измена или переход Первой дивизии в открытое противостояние с немцами сразу после войны даже многими власовцами воспринималось весьма критически. Не зря тот же Тензеров в гарвардском интервью в поисках обоснований для этого перехода упоминает о некоем секретном приказе Гиммлера устранить всех лидеров РОА. Якобы Тензеров получил от своих агентов, которые у него были среди эсэсовцев, фотостат этого приказа. Но независимых свидетельств о существовании такого приказа мы не имеем, поэтому можно считать это лишь попыткой оправдаться.