Дмитрий Волчек: 75 лет назад в СССР начался период политических репрессий, который теперь называют по книге Роберта Конквеста “Большой террор”. 2 июля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает решение “Об антисоветских элементах”. На основании секретного оперативного приказа наркома внутренних дел “Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов” с августа 1937 года по ноябрь 1938 года 390 тысяч человек были казнены, 380 тысяч отправлены в лагеря. “Бей, громи без разбора”, – призывал Николай Ежов. Репрессиям “без разбора” предшествовали репрессии выборочные и создание атмосферы шпиономании и доносительства. Литературовед Михаил Золотоносов исследует атмосферу, которая создалась к лету 1937 года в среде ленинградских писателей. Ему удалось найти интереснейший архивный документ об исключении Ольги Берггольц из кандидатов в члены ВКП(б). Ольга Берггольц была любовницей Леопольда Авербаха, руководившего до 1932 года Российской Ассоциацией Пролетарских Писателей. Авербах и его родственник нарком внутренних дел Генрих Ягода были арестованы в апреле 1937 года. Весной 1937 года началась серьезная чистка в ленинградской писательской организации.
Леопольд Авербах
Михаил Золотоносов: Все началось с февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б), на котором 3 марта с докладом выступил Сталин. Доклад был спусковым крючком, после которого началось преследование так называемых “троцкистов”. Под эту категорию можно было, ввиду ее абсолютной расплывчатости, подвести кого угодно, даже тех, кто никогда не поддерживал оппозицию, не имел дела с Троцким, не получал от него предисловий к своим книгам. Прошло какое-то время, и в Москве и Ленинграде состоялись первые писательские собрания, в частности, в Ленинграде сняли с должности Анатолия Горелова (его настоящая фамилия была Перельман), ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза советских писателей. В это время в Ленинграде, практически параллельно с Москвой, начались преследования тех, кто так или иначе был связан с РАПП и именовался “приспешником” Авербаха, его “последователем”, “подголоском” и так далее. Одновременно это же все называлось “троцкистским охвостьем”. Оказалось, что опасно быть знакомым, не говоря уже о том, чтобы дружить или быть любовницей, с любым, кто был назначен “врагом народа”. Все это было приурочено к пятилетию постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, которым была ликвидирована РАПП. Между прочим, до создания Союза писателей, от момента ликвидации РАПП, прошли два года, которые современниками осознавались как довольно либеральные. В 1934 году был создан Союз писателей, а в 1937, к пятилетию того постановления 1932 года, причем именно в этот день, 23 апреля 1937 года, началась в Москве травля Авербаха, Киршона, Макарьева, руководителей РАПП. В Ленинграде главными “авербаховцами” были назначены Чумандрин, возглавлявший Ленинградскую Ассоциацию Пролетарских Писателей, и Юрий Лебединский, который был женат на сестре Ольги Берггольц, Марии Федоровне Берггольц.Дмитрий Волчек: Чтобы не создалось у наших слушателей впечатление, что Авербах был антисталинистом или еще каким-то диссидентом, уточним: РАПП занималась уничтожением литературы вполне по-сталински, да и Ягода был немногим лучше Ежова.
Михаил Золотоносов: Естественно! РАПП имела, если угодно, мандат или лицензию от ЦК ВКП(б) на руководство всей литературой. Просто в 1932 году было решено радикально сменить модель управления литературой и создать литературное министерство, Союз писателей. А в 1937 году, привязавшись к РАПП, от которой уже практически ничего не осталось, привязавшись к тому, что они якобы жаждут реванша, что соответствовало теории об обострении классовой борьбы, решили устроить большой погром в литературной среде. Разумеется, рапповцы не были агнцами, хоть и были уничтожены и оказались страдальцами. Хотя физически сами они никого не уничтожали, обстановка, в которой они действовали по воле ВКП(б) и лично Сталина, предполагала, что если какой-то видный деятель РАПП, будь то Чумандрин, Лебединский, Майзель, Георгий Ефимович Горбачев пишет некую статью, в которой какого-то писателя называет “врагом”, “вредным” и прочее, то дальше уже кислород этому писателю надежно перекрывался, печататься он уже нигде не мог. Фактически РАПП была такой конторой при ВКП(б), на откуп которой было отдано непосредственное управление литературной средой. Что-то им диктовали, на кого-то они сами обращали внимание и начинали в своих журналах, прежде всего, “На литературном посту”, травить, но, по крайней мере, это все были тексты, никто никого физически не убивал. Рапповцы никого не убивали, они просто статьями создавали идеологическое облуживание той политики, которую желало проводить ВКП(б).
Дмитрий Волчек: Из всего круга пострадавших по делу РАПП, единственный человек, имя которого осталось в литературе, это Ольга Берггольц…
Борис Корнилов и Ольга Берггольц
Михаил Золотоносов: Не только она. В этой же струе пострадал ее первый муж Борис Корнилов, имеющий явное отношение к литературе. Бабель не имел отношения к РАПП, зато имел отношение к Ягоде. Это все уже слилось в такой “девятый вал”, который сметал всех подряд. Что касается Ленинграда, то, безусловно, Ольга Берггольц стала абсолютно невинной жертвой, потому что никаких кровожадных статей за ней не значилось, она, как многие другие рядовые литературной армии, пострадала за свои знакомства и связи чисто служебного характера, и, конечно, оказалась притчей во языцех в писательской среде, потому что имела личные отношения с Авербахом. В чем она, собственно, и созналась в начале мая на писательских собраниях, партийных и общих: из нее выудили это признание. А потом, так как она была кандидатом в члены ВКП(б), ее исключили из кандидатов. И это произошло на заседании парткома “Электросилы”, куда она была прикреплена потому, что работала там, в газете, писала историю завода. И там устроили 29 мая 1937 года над ней такое большое глумление, а потом было второе, потому что партсобрание 25 июня должно было утвердить решение парткома, и все прошло заново, с обсуждением, с выявлением связи с Авербахом и так далее. Документ 75 лет пролежал в партархиве в Ленинграде, я подал заявление на его рассекречивание, и 16 мая его рассекретили.Дмитрий Волчек: Изучению обстоятельств этих дел мешает закрытость многих архивов, и вы не раз, Михаил, писали о проблемах доступа к ним. Они закрыты по разным причинам. К каким-то фондам не подпускают конкурентов исследователи, которые сидят на этой теме, а какие-то материалы закрыты по распоряжению властей. Некоторые материалы, связанные с Ольгой Берггольц, до сих пор не опубликованы, хотя в последнее время было довольно много интересных публикаций, в частности, ее дневников, и мы в радиожурнале “Поверх барьеров” уже не раз об этих публикациях говорили.
Михаил Золотоносов: Что касается закрывания архивов конкурентами, то к ленинградскому партархиву, он называется Центральный Государственный архив историко-политических документов, это не относится. Зато это впрямую относится к архиву РГАЛИ в Москве, где хранятся ее дневники 20-х – 60-х годов. Эта публикация то ли готовится, то ли подготовлена, но ее нет, и к этим дневникам никого не подпускают. Что касается Ленинградской писательской организации, то, как выяснилось, никаких официальных материалов в архивах не осталось. За 1937-38 год ни одного документа нет. То ли они туда не поступили из писательской организации, то ли были уничтожены. Как мне сказали в партархиве, перед войной весь фонд Ленинградской писательской организации был ликвидирован ввиду подготовки к эвакуации. Так это или не так, я не знаю, официальных документов не видел, но этот протокол сохранился только благодаря тому, что он находился в фонде парторганизации завода “Электросила”. Дело заседаний парткома “Электросилы” за 1937 год было засекречено, и тут, поскольку мы “празднуем” 75-летие 1937 года и Большого террора, прошло 75 лет с момента создания этого документа, и его не только рассекретили, но и выдали мне без изъятий, целиком. Так что я получил возможность заказать копию и опубликовать этот протокол.
Дмитрий Волчек: Послушаем отрывок из этого протокола. Идет обсуждение морального облика Ольги Берггольц.
Тов. БРЫКИН – представитель Союза Советских Писателей.
Авербах и группа вели работу по созданию новой подпольной группы. <…> Эта группа пыталась ввести Авербаха в новое руководство ССП. Они перетаскивали людей и представляли хорошими романистами, а эти люди на самом деле даже письма не могли написать. Эта группа была кадрами Троцкого. <…> Берггольц тоже была и вращалась в этой группе. Она всей правды не сказала, она вела себя неискренне. Ольга Берггольц неглупый человек, политически развитый и культурно. Она хотела вращаться в кругу власть имущих. <…> К Горькому не всякий мог попасть, но она через связь с Авербахом была у него. Опередила в этом других писателей. Это стыдно признаться, что у нас был такой коммунист. <…> Что из себя представляет Ольга Берггольц? Она еще не доросла быть кандидатом партии, моральное состояние ее очень низкое. В ней ничего здорового нет. <…> Она умная женщина и развитая, но она виляет и многое скрывает.
Тов. РЕШЕТОВ - Я свидетель того, что она была связана с Авербахом. Однажды я вошел в гостиницу к нему, долго звонил, наконец, мне открыл дверь Авербах, красный, растрепанный, и покрыл меня матом, что я помешал в такой момент. Там была Ольга Берггольц. <…>
БЕРГГОЛЬЦ – Во мне много очень плохого, но, думаю, что есть элементы и хорошего. У Горького я была один раз. Меня привел к нему Маршак. Говорить, что я попала к Горькому через Авербаха и других – неверно. Выступающие т.т. Решетов, Капица и Брыкин сами были на неправильной линии, а стараются только меня обвинить.
Тов. КРУЛЬ - А что т.т. Решетов, Брыкин и Капица сказали правильно о тебе? Скажи.
БЕРГГОЛЬЦ – Они правильно сказали обо мне, что во мне много обывательщины. За связь мою с Авербахом критиковали правильно <…>. О бытовом разложении моем неверно сказано. Если есть у меня ошибки, то нельзя считать, что я конченый человек. Мне 27 лет, я могу быть полезным человеком и исправиться. Прошу оставить меня в партии, в любых условиях постараюсь доказать свою полезность.
Сборник, в котором опубликованы фрагменты из дневников Берггольц
Дмитрий Волчек: Михаил, вы в своих публикациях уделяете внимание тем членам писательской организации, которые сочиняли доносы или выступали с разоблачениями в печати. Таковых было немало. Кто особо отличился?
Михаил Золотоносов: Прежде всего, хотя он в деле Берггольц явно не засветился, это Григорий Ильич Мирошниченко, который с 1936 по 1938 год возглавлял партком Ленинградского отделения Союза советских писателей. Это был такой креативный центр, где, видимо, подавали идеи, кого, прежде всего, имеет смысл репрессировать. Помимо Мирошниченко, нужно назвать писателя Капицу Петра Иосифовича. Считается (якобы, Горелов об этом после освобождения из лагеря в 1956 году на каком-то собрании вслух сказал), что донос на него написал Капица. На самом деле доносов на Горелова было много, и собирал их тот же самый Мирошниченко. Об этом есть воспоминания сестры Горелова, Мирры Перельман, она эту механику раскрыла. Кроме того, например, в деле Берггольц обнаружилось, что три писателя – Капица, Брыкин и Решетов – специально пришли на заседание парткома “Электросилы” с тем, чтобы самым жутким образом охарактеризовать Берггольц и понадежнее ее утопить, по принципу Ницше “падающего толкни”. И эта публика, безусловно, имеет непосредственное отношение к механике того, как это реально осуществлялось. К сожалению, архивы ФСБ, КГБ, НКВД закрыты, фамилии доносчиков они не называют, но некоторые фамилии, например, Мирошниченко, Капица – очевидны. Что касается Капицы, то он входил в состав секретариата Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, который в декабре 1963 года фактически приговорил Бродского к суду, поскольку первоначально власти хотели отдать Бродского на растерзание товарищескому суду Союза писателей. Решение секретариата от 17 декабря 1963 года указало, что Союз писателей не желает проводить товарищеский суд, который, естественно, не приговорил бы Бродского к ссылке, высылке, тюремному заключению. Это была гораздо более легкая форма, но она была предусмотрена, и, видимо, прокуратура такую возможность предоставила. Так вот, в составе того секретариата был Капица, то есть он с 1937 до 1963 года был на посту, и, к слову сказать, в составе того секретариата, помимо известных людей типа Прокофьева и Чепурова, был и Даниил Александрович Гранин, почетный гражданин Санкт-Петербурга, о чем он, естественно, в своих мемуарах не упоминает. Так вот, обстановка, которая сложилась в 1937 году, была такой, что практически любой был поставлен в обстоятельства, которые способствовали доносительству. Судите сами. Были такие профессионалы, типа приезжавших из Москвы Юдина и Ставского, генерального секретаря Союза советских писателей, но при этом на собраниях выступали с гневными речами по поводу, например, того же Горелова, такие писатели, как Михаил Казаков, Михаил Слонимский, Алексей Толстой, Вениамин Каверин. В этом была особая изощренная хитрость Сталина, о которой он прямо сказал на встрече с писателями-коммунистами на квартире Горького 20 октября 1932 года. Речь шла о том, чтобы подставить под удар тех рапповских активистов, которые действительно всех травили, и в общем заслуживали того, чтобы про них все это было сказано. Однако такие писатели, как Каверин, Михаил Казаков или Михаил Слонимский, в марте-апреле-мае 1937 года, может быть, и понимали, что их используют как пешек в чужой игре, но, видимо, было слишком велико искушение воспользоваться моментом и высказать все, что накопилось. В результате создавалась иллюзия, что в этой травле участвуют все, и это очень способствовало тому, что маховик репрессий раскручивался все быстрее и быстрее, потому что все выступали. Скажем, та же Берггольц работала в газете “Литературный Ленинград”, которую, как ответственный секретарь Союза, курировал Горелов, а главным редактором был Ефим Семенович Добин, которого мы знаем как почтенного литературоведа уже в 60-70-е годы. А тогда это были весьма неистовые ребята, и, безусловно, Берггольц оказывалась под боем, как проводник их политики. Поэтому доносы, о которых вы сказали, играли просто роль вовлечения всех в коллективную ответственность, чтобы все чувствовали, что они участвуют в травле, а реального значения они не имели, это фактически было для того, чтобы всех замазать, замарать кровью.
Дмитрий Волчек: Было бы нелепо сопоставлять сегодняшние политические репрессии и времена Большого террора, но все-таки какие-то параллели замечаешь, и вы о них, Михаил, пишете. Это, прежде всего, та скорость, с которой общество принимает правила игры, и отсутствие масштабного протеста. Сейчас, когда 160 следователей изучают обстоятельства массовых беспорядков 6 мая, беспорядков, которых, в сущности, и не было, когда обыскивают и арестовывают случайных людей, многотысячных акций протеста не видно, и поддержать “Pussy Riot” к суду приходят десяток сторонников, если не единицы, хотя, вроде бы, все взбудоражены этим делом. Вот эта готовность общества играть по новым правилам немножко напоминает 1937 год. Согласитесь?
Михаил Золотоносов
Михаил Золотоносов: Не только соглашусь, но и могу в любом направлении развить вашу мысль. Потому что именно тогда формировалась эта абсолютная черствость и глухота к страданиям, злость, беспощадность, как положительное жизнеустроительное начало. И тогда внедрялась эта идея – то, что вы еще на свободе, это не ваша заслуга, а наша недоработка. Всевластие органов, противостоять которым не только бессмысленно, но и преступно, потому что нынешний новый законодательный акт “О клевете” предусматривает, что буквально каждое слово, сказанное против суда или правоохранительных органов, может рассматриваться как клевета, с вытекающими отсюда последствиями. Да, тут есть параллели. Я уж не говорю про экстренно подписанный Путиным первым из всех этих новых законодательных актов, Закон о так называемых НКО, потому что связь с иностранными разведками, немецкие, японские шпионы, были после речи Сталина от 3 марта 1937 года на языке непрерывно. Немецким или японским шпионом мог быть назван просто любой, для этого не нужно было ничего делать, ничего доказывать. Например, в Ленинград приехал из Германии, реэмигрировал писатель Брустовицкий. Естественно, его тут же назвали немецким шпионом, сотрудником Гестапо. Хотя он был евреем…