Ефим Фиштейн: В программе – очередная, третья глава исторического цикла «1812». Она называется «От любви до ненависти». Владимир Абаринов и его собеседник историк Олег Соколов рассказывают о взаимоотношениях первого консула Франции Наполеона Бонапарта и императора России Павла I.
Владимир Абаринов: В тот самый день, когда в Италии воссияла звезда военной славы Наполеона, в Петербурге скончалась императрица Екатерина. На престол взошел ее нелюбимый сын Павел Петрович. Не решусь утверждать, что он ненавидел покойницу, но вот атмосферу ее двора он действительно ненавидел. Он считал, что российский трон погряз в разврате, фаворитизме и роскоши, в коррупции, в безответственности. Он начал наводить порядок – так, как он его понимал. В кругу вельмож, обласканных Екатериной, нарастало глухое недовольство.
Поначалу Павел как будто симпатизировал Наполеону. Но Наполеон по дороге в Египет захватил Мальту, и это резко изменило отношение Павла. Олег Валерьевич, почему Мальта имела такое значение для Павла? Эту историю петербургский двор воспринял как сумасбродство, бессмысленный и вредный каприз Павла. Какое дело было православному царю до католического рыцарского ордена? Был в этом какой-то политический смысл?
Олег Соколов: В этой истории был скорее моральный смысл. Дело в том, что Павел еще с детства увлекся историей Мальтийского ордена, он очень много читал на эту тему. И для него Мальтийский орден стал воплощением символического рыцарства. К Мальтийскому ордену Павел испытывал действительно очень трепетные чувства. Для него это был такой символ, как надо жить, как надо сражаться. Мальтийский орден, древнейший рыцарский орден. И поэтому Павел, когда узнал, что Наполеон по пути, между делом, занял остров Мальту... Наполеона интересовал остров как великолепная военно-морская база. После того, как я побывал на Мальте, я понял, почему из-за этого маленького островка такая совершенно чудовищная борьба. Потому что рыцари за время пребывания своего на Мальте соорудили невообразимые укрепления, высеченные в скалах, гигантские валы крепостные, огромные многометровые рвы. Грубо говоря, если там какой-то небольшой гарнизон был, взять эту крепость штурмом было просто невозможно абсолютно, ее можно было взять только бесконечной долгой осадой, пока гарнизон израсходует все свое питание, боеприпасы и так далее.
Кроме того, у Мальты есть еще одно качество совершенно потрясающее - это то, что там очень глубокие бухты, которые врезаются глубоко в остров, и в этих бухтах, они такие глубокие, что линейные корабли того времени, у которых была осадка 7, 8 и более метров, они могли прямо подходить к пирсу. Это идеальная военно-морская база в центре Средиземноморья. Для Бонапарта в этом было значение острова и для англичан позже – именно военно-морская база. А для Павла это было то, что оскорбили в лице этого ордена всю ту систему, которую Павел считал справедливой, честной, благородной и так далее. То есть это дали пощечину.
Владимир Абаринов: Я тоже бывал на Мальте и хотел бы добавить, что и Гитлеру во время Второй мировой войны очень хотелось захватить Мальту, но англичане держались там насмерть, и это в свою очередь во многом способствовало их победе в Северной Африке.
Мальтийский каприз Павла имел огромные последствия для Европы. Россия возглавила вторую антифранцузскую коалицию. Началась новая война. Войну эту в России знают плохо. Средиземноморский поход Ушакова, победы Суворова в Северной Италии, переход Суворова через Альпы... Какие цели преследовала Россия? Советская историография приложила немало сил, чтобы изобразить эту войну как освободительную. В фильме Михаила Ромма «Корабли штурмуют бастионы» 1953 года Суворов и Ушаков изображены демократами и либералами, избавившими греков и итальянцев от французских оккупантов чуть ли не вопреки воле царя и даже без его ведома. На самом деле Суворов был таким же легитимистом, как и Павел. Он, как сказано в книге Олега Соколова, вел идеологическую войну: «Главной задачей он видел восстановление попранных тронов и алтарей и борьбу с влиянием идей Великой французской революции». Республика была провозглашена только на Ионических островах, так называемая Республика Семи островов, но не независимая, а под протекторатом Турции, да и просуществовала она недолго. На другие освобожденные территории вернулись прежние монархи, австрийцы, пришли англичане, а в Северной Италии Наполеон впоследствии уничтожил результаты суворовских побед. Франция вышла из войны с потерями, но побежденной ее назвать трудно.
Что касается России, то она вышла из коалиции еще до окончания войны. Олег Валерьевич, этот разлад, этот кризис связан с личными качествами Павла, который считал, что союзники ведут себя по отношению к России нечестно? Или он осознал бесперспективность войны?
Олег Соколов: Вы знаете, для начала я хотел бы сказать, что Мальта, вернусь к вопросу причин этой войны, Мальта, конечно, послужила детонатором. Но дело в том, что кроме Мальты было много другого. Действительно дело в том, что после 1797 года, после заключения Кампо-Формийского мира, Франция, французская Директория, французское правительство стало себя вести разнузданно во внешней политике. Оно стало в Италию продвигаться вперед, Швейцарию фактически аннексировали, кроме того, послали войска в Египет. То есть Франция стала себя вести на международной арене очень вызывающе. Кроме того в рядах армии Бонапарта появились так называемые польские легионы, гимном которых стала знаменитая "Мазурка Домбровского", сейчас это гимн Польши, которая начинается словами:
Jeszcze Polska nie zginęła,
Kiedy my żyjemy.
Co nam obca przemoc wzięła,
Szablą odbierzemy.
Еще Польша не погибла,
Коль живем мы сами.
Все, что взял у нас наш недруг,
Мы вернем клинками.
Это политическая программа восстановления Польши: "Все, что взял у нас наш недруг, мы вернем клинками". И конечно, для русского дворянства это довольно серьезный момент. То есть Мальта была, не скажу каплей, которая переполнила чашу, но тем не менее это все-таки было неким детонатором, который все эти события спровоцировал.
Но когда война началась, естественно, Павел считал, что войну эту он ведет за консервативные принципы, за восстановление справедливости в Европе, за восстановление старых границ, за то, чтобы в конечном итоге вернуть положение к статус-кво, до состояния до 1789 года. Когда русские войска действительно стали одерживать победы в Северной Италии, то он с удивлением увидел, что, например, австрийское командование не собирается разрешать вернуться сардинскому королю, который царствовал над западом севера Италии. Собственно говоря, одной из причин было то, что республика аннексировала Пьемонт. И тут вдруг, представляете, из Пьемонта французов выбили - естественно для Павла, что пьемонтский король должен вернуться, а австрийский начальник штаба Цах сказал, что Австрия заняла Пьемонт, и поэтому она будет распоряжаться там как ей будет угодно.
Кроме того англичане тоже показали, что они воюют совершенно за другое, восстановление королевской власти во Франции – это некий такой повод хороший для войны, для того, чтобы конкурента ослабить. И увидев, что фактически он ввязался не в дело, как он считал, борьбы за какие-то честные консервативные принципы... Еще раз говорю: можно не разделять убеждения Павла Первого, но нельзя не отдать ему должное - он стремился восстановить в Европе баланс, справедливость, равновесие, а оказывается, что Англия и Австрия воюют вовсе не за это: австрийцы стремятся к захватам земель в северной Италии, англичане любой ценой хотят нанести ущерб Франции, не восстановить французского короля, а любой Франции нанести ущерб. И тогда, а на черта русские в этой ситуации, нам-то зачем такая война? Из этой войны надо уходить. Тем более, что к русским войскам, прямо скажем, отношение было не лучшее со стороны австрийцев, и Суворов оказался в тяжелом положении во многом по причине австрийского командования. Поэтому решение Павла о выходе из коалиции для меня вполне мотивировано, как участие Павла в коалиции, так и выход его из коалиции, когда он увидел, что державы коалиции ведут совершенно не ту войну.
Владимир Абаринов: Но мы забежали вперед. Еще до своего второго итальянского похода Наполеон совершает переворот 18 брюмера (9 ноября 1799 года), отменяет власть Директории и становится первым консулом республики. И снова резкий поворот в русско-французских отношениях. Павел окончательно выходит из коалиции, выгоняет из Петербурга английского посла Уитворта, будущего участника погубившего его заговора, и с восхищением наблюдает за действиями Наполеона на посту первого консула и особенно за его военными успехами. Битва при Маренго, в которой Наполеон разгромил вчерашних союзников России, австрийцев, и тем поставил точку в войне, приводит Павла в восторг. Олег Валерьевич, это похоже на какую-то детскую влюбленность.
Олег Соколов: Конечно, есть что-то от такой детской влюбленности. Но с другой стороны, понимаете, Павел, еще раз подчеркиваю, он стремился к восстановлению тех принципов, которые ему казались справедливыми, то есть монархических принципов. Ему показалось, что Наполеон как раз есть тот человек, который может восстановить порядок во Франции, преодолеть анархию. Павел увидел в нем монарха нового типа. Да, во Франции произошли крупные социальные изменения, но приходит монарх нового типа, и это с точки зрения Павла очевидно хорошо, это удобно для Европы. Еще раз напомню, что Екатерина до Великой французской революции собиралась заключать русско-французский союз. Так вот ситуация, когда во Франции анархия прекращается, на место анархии приходит какой-то новый порядок, другой немножко порядок – это не дореволюционная Франция, Павел это понимал и чувствовал. Почему бы на этого человека не опереться и не создать русско-французский союз, который в общем-то геополитически является очень разумным.
Разумеется, при этом у Павла есть детское восторженное чувство. Он человек очень честный, немножко наивный, теперь Бонапарт становится героем, он ставит его бюст в своем рабочем кабинете, он с восторгом говорит о том, как Бонапарт побил австрийцев при Маренго, он вешает картину, изображающую сражение у Лоди, где Бонапарт покрыл себя славой, и так далее. То есть, да, действительно, это такое увлечение, но тем не менее, оно вполне понятно и за этим увлечением база серьезная геополитическая. Поэтому хотя во внешней форме что-то может показаться немножко наивным, но в общем-то глобально не так уж глупо.
Владимир Абаринов: В тот самый день, когда в Италии воссияла звезда военной славы Наполеона, в Петербурге скончалась императрица Екатерина. На престол взошел ее нелюбимый сын Павел Петрович. Не решусь утверждать, что он ненавидел покойницу, но вот атмосферу ее двора он действительно ненавидел. Он считал, что российский трон погряз в разврате, фаворитизме и роскоши, в коррупции, в безответственности. Он начал наводить порядок – так, как он его понимал. В кругу вельмож, обласканных Екатериной, нарастало глухое недовольство.
Поначалу Павел как будто симпатизировал Наполеону. Но Наполеон по дороге в Египет захватил Мальту, и это резко изменило отношение Павла. Олег Валерьевич, почему Мальта имела такое значение для Павла? Эту историю петербургский двор воспринял как сумасбродство, бессмысленный и вредный каприз Павла. Какое дело было православному царю до католического рыцарского ордена? Был в этом какой-то политический смысл?
Олег Соколов: В этой истории был скорее моральный смысл. Дело в том, что Павел еще с детства увлекся историей Мальтийского ордена, он очень много читал на эту тему. И для него Мальтийский орден стал воплощением символического рыцарства. К Мальтийскому ордену Павел испытывал действительно очень трепетные чувства. Для него это был такой символ, как надо жить, как надо сражаться. Мальтийский орден, древнейший рыцарский орден. И поэтому Павел, когда узнал, что Наполеон по пути, между делом, занял остров Мальту... Наполеона интересовал остров как великолепная военно-морская база. После того, как я побывал на Мальте, я понял, почему из-за этого маленького островка такая совершенно чудовищная борьба. Потому что рыцари за время пребывания своего на Мальте соорудили невообразимые укрепления, высеченные в скалах, гигантские валы крепостные, огромные многометровые рвы. Грубо говоря, если там какой-то небольшой гарнизон был, взять эту крепость штурмом было просто невозможно абсолютно, ее можно было взять только бесконечной долгой осадой, пока гарнизон израсходует все свое питание, боеприпасы и так далее.
Кроме того, у Мальты есть еще одно качество совершенно потрясающее - это то, что там очень глубокие бухты, которые врезаются глубоко в остров, и в этих бухтах, они такие глубокие, что линейные корабли того времени, у которых была осадка 7, 8 и более метров, они могли прямо подходить к пирсу. Это идеальная военно-морская база в центре Средиземноморья. Для Бонапарта в этом было значение острова и для англичан позже – именно военно-морская база. А для Павла это было то, что оскорбили в лице этого ордена всю ту систему, которую Павел считал справедливой, честной, благородной и так далее. То есть это дали пощечину.
Владимир Абаринов: Я тоже бывал на Мальте и хотел бы добавить, что и Гитлеру во время Второй мировой войны очень хотелось захватить Мальту, но англичане держались там насмерть, и это в свою очередь во многом способствовало их победе в Северной Африке.
Мальтийский каприз Павла имел огромные последствия для Европы. Россия возглавила вторую антифранцузскую коалицию. Началась новая война. Войну эту в России знают плохо. Средиземноморский поход Ушакова, победы Суворова в Северной Италии, переход Суворова через Альпы... Какие цели преследовала Россия? Советская историография приложила немало сил, чтобы изобразить эту войну как освободительную. В фильме Михаила Ромма «Корабли штурмуют бастионы» 1953 года Суворов и Ушаков изображены демократами и либералами, избавившими греков и итальянцев от французских оккупантов чуть ли не вопреки воле царя и даже без его ведома. На самом деле Суворов был таким же легитимистом, как и Павел. Он, как сказано в книге Олега Соколова, вел идеологическую войну: «Главной задачей он видел восстановление попранных тронов и алтарей и борьбу с влиянием идей Великой французской революции». Республика была провозглашена только на Ионических островах, так называемая Республика Семи островов, но не независимая, а под протекторатом Турции, да и просуществовала она недолго. На другие освобожденные территории вернулись прежние монархи, австрийцы, пришли англичане, а в Северной Италии Наполеон впоследствии уничтожил результаты суворовских побед. Франция вышла из войны с потерями, но побежденной ее назвать трудно.
Что касается России, то она вышла из коалиции еще до окончания войны. Олег Валерьевич, этот разлад, этот кризис связан с личными качествами Павла, который считал, что союзники ведут себя по отношению к России нечестно? Или он осознал бесперспективность войны?
Олег Соколов: Вы знаете, для начала я хотел бы сказать, что Мальта, вернусь к вопросу причин этой войны, Мальта, конечно, послужила детонатором. Но дело в том, что кроме Мальты было много другого. Действительно дело в том, что после 1797 года, после заключения Кампо-Формийского мира, Франция, французская Директория, французское правительство стало себя вести разнузданно во внешней политике. Оно стало в Италию продвигаться вперед, Швейцарию фактически аннексировали, кроме того, послали войска в Египет. То есть Франция стала себя вести на международной арене очень вызывающе. Кроме того в рядах армии Бонапарта появились так называемые польские легионы, гимном которых стала знаменитая "Мазурка Домбровского", сейчас это гимн Польши, которая начинается словами:
Jeszcze Polska nie zginęła,
Kiedy my żyjemy.
Co nam obca przemoc wzięła,
Szablą odbierzemy.
Еще Польша не погибла,
Коль живем мы сами.
Все, что взял у нас наш недруг,
Мы вернем клинками.
Это политическая программа восстановления Польши: "Все, что взял у нас наш недруг, мы вернем клинками". И конечно, для русского дворянства это довольно серьезный момент. То есть Мальта была, не скажу каплей, которая переполнила чашу, но тем не менее это все-таки было неким детонатором, который все эти события спровоцировал.
Но когда война началась, естественно, Павел считал, что войну эту он ведет за консервативные принципы, за восстановление справедливости в Европе, за восстановление старых границ, за то, чтобы в конечном итоге вернуть положение к статус-кво, до состояния до 1789 года. Когда русские войска действительно стали одерживать победы в Северной Италии, то он с удивлением увидел, что, например, австрийское командование не собирается разрешать вернуться сардинскому королю, который царствовал над западом севера Италии. Собственно говоря, одной из причин было то, что республика аннексировала Пьемонт. И тут вдруг, представляете, из Пьемонта французов выбили - естественно для Павла, что пьемонтский король должен вернуться, а австрийский начальник штаба Цах сказал, что Австрия заняла Пьемонт, и поэтому она будет распоряжаться там как ей будет угодно.
Кроме того англичане тоже показали, что они воюют совершенно за другое, восстановление королевской власти во Франции – это некий такой повод хороший для войны, для того, чтобы конкурента ослабить. И увидев, что фактически он ввязался не в дело, как он считал, борьбы за какие-то честные консервативные принципы... Еще раз говорю: можно не разделять убеждения Павла Первого, но нельзя не отдать ему должное - он стремился восстановить в Европе баланс, справедливость, равновесие, а оказывается, что Англия и Австрия воюют вовсе не за это: австрийцы стремятся к захватам земель в северной Италии, англичане любой ценой хотят нанести ущерб Франции, не восстановить французского короля, а любой Франции нанести ущерб. И тогда, а на черта русские в этой ситуации, нам-то зачем такая война? Из этой войны надо уходить. Тем более, что к русским войскам, прямо скажем, отношение было не лучшее со стороны австрийцев, и Суворов оказался в тяжелом положении во многом по причине австрийского командования. Поэтому решение Павла о выходе из коалиции для меня вполне мотивировано, как участие Павла в коалиции, так и выход его из коалиции, когда он увидел, что державы коалиции ведут совершенно не ту войну.
Владимир Абаринов: Но мы забежали вперед. Еще до своего второго итальянского похода Наполеон совершает переворот 18 брюмера (9 ноября 1799 года), отменяет власть Директории и становится первым консулом республики. И снова резкий поворот в русско-французских отношениях. Павел окончательно выходит из коалиции, выгоняет из Петербурга английского посла Уитворта, будущего участника погубившего его заговора, и с восхищением наблюдает за действиями Наполеона на посту первого консула и особенно за его военными успехами. Битва при Маренго, в которой Наполеон разгромил вчерашних союзников России, австрийцев, и тем поставил точку в войне, приводит Павла в восторг. Олег Валерьевич, это похоже на какую-то детскую влюбленность.
Олег Соколов: Конечно, есть что-то от такой детской влюбленности. Но с другой стороны, понимаете, Павел, еще раз подчеркиваю, он стремился к восстановлению тех принципов, которые ему казались справедливыми, то есть монархических принципов. Ему показалось, что Наполеон как раз есть тот человек, который может восстановить порядок во Франции, преодолеть анархию. Павел увидел в нем монарха нового типа. Да, во Франции произошли крупные социальные изменения, но приходит монарх нового типа, и это с точки зрения Павла очевидно хорошо, это удобно для Европы. Еще раз напомню, что Екатерина до Великой французской революции собиралась заключать русско-французский союз. Так вот ситуация, когда во Франции анархия прекращается, на место анархии приходит какой-то новый порядок, другой немножко порядок – это не дореволюционная Франция, Павел это понимал и чувствовал. Почему бы на этого человека не опереться и не создать русско-французский союз, который в общем-то геополитически является очень разумным.
Разумеется, при этом у Павла есть детское восторженное чувство. Он человек очень честный, немножко наивный, теперь Бонапарт становится героем, он ставит его бюст в своем рабочем кабинете, он с восторгом говорит о том, как Бонапарт побил австрийцев при Маренго, он вешает картину, изображающую сражение у Лоди, где Бонапарт покрыл себя славой, и так далее. То есть, да, действительно, это такое увлечение, но тем не менее, оно вполне понятно и за этим увлечением база серьезная геополитическая. Поэтому хотя во внешней форме что-то может показаться немножко наивным, но в общем-то глобально не так уж глупо.