Тамара Ляленкова: В минувшую пятницу, как обычно 1 июня, отметили, Международный день детей - кто как мог. В Москве в Государственной Думе обсуждали безопасность интернет-пространства, в Сыктывкаре стартовала акция «Помоги ребенку, пострадавшему в ДТП», а в Казахстане аким города Алматы лично поздравил детей с праздником. Я не говорю уже о параде колясок в Барнауле, Казани и Брянске, чемпионате по бегу в ползунках в Томске и сладком домике на Дворцовой площади Петербурга, на строительство которого ушло более 30 килограммов шоколада.
Однако мы в «Классном часе Свободы» сегодня поговорим о вещах более серьезных - о школьной социализации, о том, как отстоять собственные права, не ущемляя права окружающих. Экспертами по этому вопросу выступят: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович и московские школьники.
Евгений Бунимович: Я убежден, что самая главная проблема сегодняшней школы, сегодняшнего образования - это проблема "я и другой". Причем "я и другой", особенно в Москве, здесь речь идет не только о тех, кто иной по языку или по религии, или по чему-то еще, но иной - потому что у него какая-то болезнь или, наоборот, потому что шибко умный. И базовая проблема, может быть, из которой растут все остальные, - иной, потому что у его родителей иные финансовые возможности. Вот эти экономические ножницы, финансовые, которые присутствуют сегодня в доходах московских семей, показывают, по их собственным высказываниям, по нашим социологическим исследования, что это самая больная проблема.
Каждый раз, когда я смотрю глубокие, серьезные исследования по этому поводу, я все время нахожу для себя какой-то новый аспект. Например, я могу сказать, что для меня было открытием, что в одном из исследований я обнаружил, что дети-мигранты в наших школах часто бывают совсем не худшими, а лучшими учениками. Потому что живут они не в самых благополучных районах, местное население, ребята там тоже не самые благополучные. И часто бывает так, что для этой семьи, приехавшей откуда-нибудь из Вьетнама, например, образование ребенка становится ключевым моментом их общей социализации. И поэтому, хотя нам кажется, что у них больше всего трудностей, но часто бывает ровно наоборот. Именно потому, что и он и семья относятся едва ли не религиозно к школе, и ребенок становится, наоборот, одним из лучших учащихся, а не худшим. То есть проблемы совсем не там, где мы их часто видим. Хотя, конечно, есть и обратные ситуации, и кстати, можно провести исследование с точки зрения национального состава, это интересно - откуда какие дети приходят и как они относятся к школе.
Недавно на встрече со школьниками мне задали такой вопрос: а что делать, если я иду по школе, там стоит пятеро ребята, и они говорят на своем языке? Я сказал, что, конечно, они стоят впятером, и это нормально, что они говорят на своем языке, но когда ты к ним подходишь, то с точки зрения этики, нормальной человеческой этики, они должны перейти на тот язык, на котором говорят все. И это серьезные вопросы, которые кажутся нам очень мелкими, ну, подумаешь, прошел в коридоре мимо, это не те случаи, которыми занимаются комиссии по делам несовершеннолетних. Но это та атмосфера школы, на которой все зиждется.
Ваня:
- Драка началась с того, что меня начали обзывать и бить. Кирилл начал защищать меня. Вначале он пытался оттащить Петю, чтобы он меня не бил. Потом он все-таки прогнал Петю, и в это дело вступил Сема. Кирилл начал бить Сему, чтобы меня защищать, а потом Сема повалил Кирилла на землю, начал бить. После этого Кирилл вырвался, но Сема его схватил и затолкал на скамейку и уже приложил в висок.
- Не знаю, как Ваня меня бил, но Кирилл меня точно хотел…
- Я Петю бил? Петя почти что не виноват, а виноват в большей степени Сема!
- А что я сделал? Я не знал, что Петя первый начал. Я думал, что это вы начали, поэтому я за него заступаться начал.
- Их надо, наверное, как-то наказать, но не в тюрьму же их сажать? Я про то, что их нельзя в тюрьму. Все-таки они учатся хорошо и почти что лучшие ученики.
- Ты меня троечником обзывал!
- Ваня, а если бы человек учился плохо, то его не жалко в тюрьму?
- Ну, нет, почему. Как бы то ни было, школа свой имидж потеряла бы. А так нельзя сообразить, кто из вас виноват. Скорее всего, виноваты вы оба, но нужны разные наказания.
- Ваня, а знаешь, человек, бывает, ошибается и иногда за свои ошибки очень переживает. В этом случае тоже надо наказывать?
- Тогда нет.
- Про это я и хотела поговорить. Сема, ты вступился из лучших побуждений, но ты явно превысил меру допустимой обороны. Ответственность за свои поступки очень высокая.
- Я согласен. Но Сема – это человек, а человек не может быть безгрешным. Надо как-нибудь снизить степень наказания.
- Но наказание обязательно должно быть, ты считаешь?
- Конечно! Ведь без наказания это же абсолютно несправедливо!
Тамара Ляленкова: Обсуждение преступления и наказания, в котором принимали участие, помимо пятиклассников, школьные психологи и педагоги, продолжалось больше часа. В результате была выработана стратегия поведения для всех участников конфликта, которая позволит им более-менее мирно в одном пространстве и впредь существовать. Но пример этот, когда всем детям дали высказаться, посочувствовали и подвели к решению что-то в своем поведении поменять, скорее, исключение из жизни российской школы, чем правило.
Мы продолжаем обсуждать проблемы школьной социализации. По мнению экспертов, наиболее трудным в этой области сегодня стал, что называется, национальный вопрос.
В Московском государственном психолого-педагогическом университете недавно прошел круглый стол «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде».
Софья Роземблюм, руководитель психологической службы гимназии №1540 предложила свой алгоритм действия, который поможет включить детей мигрантов в новую для них среду.
Софья Розенблюм: У нашей гимназии есть достаточно большой опыт работы с аутичными детьми и вообще с детьми, требующими особого подхода.. И проблемы, с которыми мы сталкивались, когда к нам попадали дети-мигранты, дети из других культур или с другим культурным багажом, мы пробовали и достаточно успешно решали именно в русле того опыта, что уже был. И мне кажется, что продуктивным здесь является, на самом деле, только инклюзивный подход.
Есть особый ребенок, не важно какой - с проблемами здоровья или ребенок-мигрант. И есть внешняя среда - между ними стена. Философия инклюзивного состояния состоит в том, что и ребенок, и среда меняются навстречу друг другу. Это очень важный момент. Но должна каким-то образом меняться сама школа, все наши привычные модели должны претерпеть изменения, для того чтобы паззл сложился.
То есть проблемы аутичного ребенка и ребенка-мигранта в чем-то похожи, хотя есть, конечно, и различия. Так же как про аутичного ребенка учитель не понимает, как у него все устроено, почему он так себя проявляет, и так же точно учитель не понимает, почему ребенок, приехавший откуда-то, таким образом себя ведет. Многие вещи, многие проявления нормального поведения ребенка-мигранта являются для учителя просто проявлениями невоспитанности. И, соответственно, учителя так и реагируют – как на дурно воспитанных детей. Поэтому опыт обучения аутичных детей здесь может быть применим. Мы не говорим сейчас о психологической помощи, потому что механизмы возникновения проблемы разные, а вот педагогически, реакция учителей - здесь есть много общего. Поэтому, если мы говорим об инклюзивном образовании, то мы должны относиться к особому ребенку как к ребенку, пережившему психическую травму. То есть: у него изменение прежних условий жизни, разрыв прежних связей. Мы часто встречаемся с тем, что родители переехали в Москву, а ребенок ничего этого не хотел. Соответственно, он включает весь протестный арсенал, который ему доступен.
Поэтому, когда ребенок поступает в школу, предварительный этап - это обсуждение с родителями всех проблем. Если это инклюзивное образование, у нас есть возможность разглядеть каждого ребенка, и тогда мы обсуждаем и с родителями, и с детьми, как мы будем взаимодействовать максимально эффективно, для того чтобы ребенку оказать помощь. Потому что если ребенок находится в общей ситуации, то получается, что и правила к нему должны применяться общие, а это невозможно.
Тамара Ляленкова: Действительно, всякий «иной» ребенок не просто выпадает из классного коллектива, он просто выпихивается им, причем довольно жестоким образом. Почему? На этот вопрос попробовали ответить сами московские школьники.
- У меня в классе есть девочка – очень умная, но у нее не совсем психика нормальная. То есть она может расстроиться из-за какой-нибудь «тройки» и убежать из школы. И все учителя относятся к ней чуть более благосклонно, чем к нам. Допустим, не будут ее сильно ругать, если она заплачет на уроке. Она получает одни «пятерки». И многие дети за то, что ее в пример ставят, ее рюкзак, например, в окно выкидывали, толкали все время, били. Эта девочка не выдержала и ушла.
- Когда я училась в прошлой школе, у нас в классе была девочка, которую все гнобили. В конце концов девочка не выдержала и ушла. Потом я перешла в школу, в которой учусь сейчас, и узнала, что она снова будет мой одноклассницей. И когда я с ней снова стала вместе учиться, я увидела, что совершенно другие люди ведут себя по отношению к ней точно так же. Она не злая, не противная, и непонятно, за что ее цепляют. Мне всегда было интересно, как люди выбирают. Когда толпа что-то делает интуитивно, против этого не попрешь. На самом деле, наверное, максимум, что может сделать человек, которого гнобят, может попробовать к этому спокойнее относиться. Но я не уверена, что если бы меня вот так все гнобили, я так легко бы на это забила.
Тамара Ляленкова: С одной стороны, ярко выраженная индивидуальность - это хорошо, с другой - безопаснее мимикрировать, слиться с большинством. Корни ксенофобии, считает заведующий кафедрой этнопсихологии и психологических проблем МГППИ Олег Хухлаев, лежат в отношении к «своим».
Олег Хухлаев: Традиционно мы можем говорить о значимости национальности, она отражается по отношению к другим в двух форматах - в виде позитивного отношения к своему народу с нейтральным или позитивным отношением к другим, что мы традиционно называем в хорошем смысле патриотизм, имея в виду не столько военный патриотизм, как марширование и прочее, скорость сборки-разборки автомата Калашникова, а скорее, именно гражданский патриотизм, любовь к своей стране, желание что-то сделать для нее, что-то вложить. И второй аспект - неприязнь к иным, к чужим, то, что мы традиционно называем национализмом. Это два магистральных пути, между которыми, правда, есть развилка, и которые направлены в разные стороны, хотя имеют, на самом деле, под собой очень похожие основания, поэтому их достаточно просто спутать.
Если мы посмотрим, как это отражается в сознании реальных московских школьников, то мы увидим три картинки или три таких типажа, по сочетанию патриотических и националистических установок. Самая левая картинка - это так называемые неопределившиеся. Это ребята, у которых есть баланс - у них и патриотических установок много, это тема, на самом деле, сейчас достаточно модная и важная для наших ребят, особенно если сравнить с тем, что было 10 или 15 лет назад. При этом у них одновременно достаточно много националистических установок. И такой вот баланс, который то в одну, то в другую сторону повышается. Чуть-чуть больше в сторону патриотизма, но не сильно. Вторая группа, условно названная "патриоты", - те ребята, у которых преобладает позитивное отношение к своим, а негативное отношение к чужим существенно ниже. И, наконец, третья группа, условно названная "националисты", не в милицейском смысле, а именно потому, что у них неприязнь к другим выше, чем любовь и позитивное отношение к своему народу. А теперь посмотрим, как это разлагается в количественном плане. По нашим данным, наибольшее количество современных московских школьников, подавляющее большинство, 60-70 процентов, по разным исследованиям, не важно, какая будет цифра, но это в любом случае будет больше половины, это так называемые неопределившиеся. Патриотов достаточно большое количество, националистов, слава богу, не так много в сравнении со всеми. И, соответственно, самый главный, самый важный для нас объект - вот эти неопределившиеся. Потому что именно они, именно их точка зрения дает основания националистам переходить к каким-либо действиям или все-таки, убоявшись мнения большинства, остаться со своим мнением в стороне и не реализовывать его в какие-то активные вещи.
Соответственно, ключевая задача профилактики ксенофобии и экстремизма - помочь этим неопределившимся определиться в правильную сторону, то есть в сторону возрастания значимости патриотических установок и снижения значимости националистских установок. Теперь, поставив цель, поставив задачу, попробуем посмотреть, а как бы эту задачу решать. Да, важно, значимо, хорошо и правильно - праздники, фестивали, национальная кухня, обычаи и традиции, нужно, красиво и интересно. Но возникает вопрос: это гарантия решения проблемы? Это поможет нам существенно снизить националистские установки и повысить патриотические? Большой вопрос. А активное лобовое противодействие проблеме? Сможем ли мы только посредством лобового противодействия, пускай достаточно оригинального и интересного, противодействовать расизму и ксенофобии? Очевидный ответ - нет, борьба не может быть основой повседневной жизни.
Тамара Ляленкова: Поговорим о правах, которые чаще всего нарушаются в школе, и не только учеников.
Международный день защиты детей, как 8 марта, как когда-то Первомай, - это формальный повод вспомнить о том, что какие-то социальные категории имеют не только обязанности, но и права. В случае детей – не только обязательное среднее образование и послушание до шестнадцати лет, но право на свободу мнения и религии, а также на защиту от физического и психологического насилия. Другое дело, что сами дети плохо понимают, как можно реализовать эти права, и пытаются справиться собственными силами. Примерно таким, теоретическим образом.
- Если говорить о толпе и человеке перед толпой, на самом деле, для меня очевидное решение – собрать несколько человек и пойти не к тем, кто стебется, а к человеку, над которым стебутся. Мне кажется, что в такой момент для человека самое главное - некая поддержка. Если так получилось, что он аутист, мне кажется, что нужно его просто втянуть в некую тусовку.
- Мы пытались с той девочкой общаться, защищать, дружить, но она, наоборот, как-то удалялась и считала, что мы тоже над ней издеваемся. Мне кажется, что людям, над которыми очень долго издевались, уже трудно принять чью-то помощь.
- В основном люди издеваются над человеком из-за того, как вел себя этот человек в классе до этого. Это зависит и от толпы, и от класса.
Тамара Ляленкова: Так думают о проблемах школьной социализации московские старшеклассники.
Свой следующий вопрос я задала эксперту по конфликтологии, доценту кафедры «Теоретических основ социальной психологии» МГППУ Владимиру Орлову: насколько много конфликтных ситуаций возникает в сегодняшней школе?
Владимир Орлов: Я думаю, что в связи с теми процессами, которые идут в нашем обществе, в школе отражаются и все противоречия. И школа, на мой взгляд, не имеет достаточно средств для разрешения этих противоречий. А противоречия становятся основой противоборства, конфликтов, острых негативных переживания. Те институты, которые работают внутри школы, пока, на мой взгляд, недостаточно эффективны. Я бы сказал, что они пасуют против ситуации, которая складывается.
Тамара Ляленкова: В школе существует достаточно строгая иерархия, традиционная.
Владимир Орлов: Была.
Цисана Шамликашвили: Дело в том, что у нас утрачивается самая большая ценность – способность общения.
Тамара Ляленкова: В разговор вступила научный руководитель Центра медиации и права, автор курса Школьной медиации Цисана Шамликашвили.
Цисана Шамликашвили: И это происходит во взрослом обществе. Когда возникает какое-то неудовольствие или жалоба, что делает гражданин в первую очередь? Он пишет президенту, генеральному прокурору и всем, кому можно. Школьная медиация - это не просто способ разрешения конфликтов, это вовлечение всей структуры. Ведь участниками образовательного процесса являются все окружающие.
Владимир Орлов: Они сейчас называются субъектами образовательного процесса, то есть они, деятели, - это ребенок, учитель, администрация, родитель, и пятое считается – психолог.
Цисана Шамликашвили: Который есть на территории школы, и социальный педагог.
Тамара Ляленкова: Как правило, они есть, но это не отменяет проблем. Почему?
Владимир Орлов: Во-первых, давно известно, что более 80 процентов конфликтов связаны с непониманием друг друга. Очень прискорбный факт. Где-то 6-7 лет назад было серьезное исследование, которое однозначно показало: в школе не хватает создания коммуникативной среды. Там люди отторгнуты друг от друга, дистанцированы. И каждый занимается своим делом, плохо или хорошо. Там нет коммуникативных связей, нет команды, нет понимания общих целей, и каждый выкручивается так, как может. Это очень серьезная проблема.
Тамара Ляленкова: То есть невозможно решить конфликт в той среде, где невозможно о нем говорить.
Владимир Орлов: Я занимаюсь психологической службой, а психолог в современной школе, к сожалению, один в поле воин.
Цисана Шамликашвили: С одной стороны он один в поле воин, и не всегда у него есть нужный инструментарий. Чаще всего психолог может констатировать проблему, он может ее выявить и констатировать, но дальше пойти... Почему мы и говорим, что владеть методом школьной медиации должны в идеале, конечно, хотя бы несколько учителей на территории школы. Разумеется, школьный психолог, разумеется, социальный педагог. Администрация школы должна хотя бы понимать суть этого метода. И что очень важно, что предусмотрено в нашей программе, это еще и вовлечение в эту работу самих детей, то есть создание равных групп, где дети сами становятся, с одной стороны, медиаторами, где они среди сверстников распространяют, можно сказать, идею, философию общения.
Тамара Ляленкова: А что вы делаете, в чем на практике состоит медиация?
Цисана Шамликашвили: Это прежде всего общение, основанное на уважение к ценности. Речь идет о том, чтобы в достаточно открытой, доверительной обстановке иметь возможность рассказать. Вот в самом начале прозвучало, что 80 процентов конфликтов, так и есть, происходят от недопонимания, от недоразумений, от того, что в какой-то момент нарушается вообще способность к коммуникации. И вот здесь как раз возникает ситуация, когда мы даем возможность людям быть услышанными. Нам часто пытаются сказать: а, значит, это бесконфликтное взаимодействие. Ни в коем случае! Бесконфликтного взаимодействия не может быть. Если даже оно существует, это, как говорится, мертвое, ничего не рождающее взаимодействие. Потому что противоречия, разногласия - они как раз и ведут нас к тому, чтобы мы развивались, чтобы что-то эволюционировало. Другое дело - как жить с этими разногласиями, как с ними поступать, как общаться со своим оппонентом. Вот это самое главное. Говорить с детьми - это очень важно.
Школьница:
- Я как раз в процессе ругания с моей учительницей по геометрии. У нас так устроена система в школе, что можно переходить по каждому предмету из одной группы в другую, и я очень хотела перейти. Я решила, что не будут обращаться к родителям за помощью. У меня есть одноклассник, который решил, что нужно просто учительнице нахамить, чтобы она его выгнала в другую группу, что он и сделал. А мне приходится договариваться с этой училкой, чтобы она меня как-нибудь сама отпустила.
Тамара Ляленкова: Конфликты с учителями - обычное дело в средней и старшей школе, если хотите, новый уровень социализации - уже во взрослую жизнь.
А мы продолжаем разговор о трудностях подросткового возраста.
- Мне кажется, сложный возраст, физиологически и психологически сложный, родители что-то хотят, надо решать что-то глобальное для будущей жизни, при этом конфликты в классе
Владимир Орлов: Процесс социализации действительно наиважнейший в развитии, но он должен быть как-то организован. Какая бы семья ни была, там социализация происходит, это потребность, которая реализуется, но какие компоненты, какая система, это во многом обуславливает то, каким ребенок становится. Наличие общения является наиболее важным. Если ребенок до 7-8 лет не находится в активном общении со взрослым, он просто человеком не становится. Это феномен Маугли. И потом сенситивный период проходит, чувствительность к тому, чтобы стать человеком, и все, не исправишь.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, мы говорим о коммуникации, о том, что надо уметь договариваться, надо иметь возможность договариваться. Но в этом возрасте наиболее яркое действие производит на ребенка впечатление или пример. Не просто разговор, а пример или какой-то поступок.
Цисана Шамликашвили: Герои бывают положительные и отрицательные.
Владимир Орлов: Героика меняется, но им нужен материал, который они берут в социальной среде, которая их окружает, - какие фильмы они смотрят, какие книги они читают, если читают.
Цисана Шамликашвили: Внешний мир - это фактически система координат, на основе которой или отталкиваясь от которой, они формируют образ себя, образ, к которому они впоследствии будут стремиться. К несчастью, сейчас тема суицидов среди подростков - это же страшная тема, но возникла она опять-таки от неуслышанности.
Владимир Орлов: Одиночество, ощущение одиночества. Когда подросток ощущает свое одиночество и ненужность, у него теряется смысл жизни, который очень актуален в этом возрастном периоде. Ему легче выйти из игры, из жизни, чем продолжать испытывать эту боль.
Цисана Шамликашвили: А с другой стороны, очень часто это еще бывает продиктовано тем, что хотят наказать кого-то, абсолютно не понимая ценность и конечность человеческой жизни. И опять-таки внешняя среда, игры, в которые постоянно дети погружены, герои этих игр на протяжении часов постоянно то оживают, то умирают...
Владимир Орлов: Наличие несколько жизней, так называемое. Идет внутреннее формирование вседозволенности. Ребенок ощущает власть над ситуацией.
Цисана Шамликашвили: Там у него очень легкий путь самоутвердиться, там он бог и царь, и он уходит просто из реальности.
Тамара Ляленкова: А что с родителями? Большая часть школьных конфликтов ведь идет от родителей.
Цисана Шамликашвили: Когда мы говорим о том, что родители сегодня могут более активную роль в управлении школой, влиять как-то и на качество, может быть, образования, вот здесь тоже очень важен диалог между администрацией школы и родителями. Потому что на сегодняшний день, с одной стороны, кажется, что школа приобретает больше свободы, а с другой стороны, преобладает формализованность и нормирование
Владимир Орлов: Учителя говоря, что сейчас поднимается вопрос прав ребенка, но про нас-то забыли. И каждым нововведением учитель становится все менее и менее значим как субъект. И дети, начиная с подросткового возраста, очень быстро схватили возможности давить, диктовать, доминировать в школе, и резко снижается авторитет как всего института в целом, так и учителя, администратора. И уже директор не является последней силой, которая может повлиять на ребенка. А родители начинают пользоваться своими правами. Перекос прав смещает центры, и мы не получаем гармоничности.
Школьники:
- У нас есть в классе мальчик, который безобразно себя ведет со всеми учителями. А когда мы перешли в среднюю школу, у нас появилась новая учительница, ей 24 года, она пришла из института только. Я считаю, что обижать ее нельзя, но он ей все время хамил. И она начала по любому поводу говорить, что, вот, он сейчас сделает что-то, и мы всем классом ей объясняем, что он не делает этого.
- У нас с пятого класса постоянно новые учителя. Вот новый учитель математики не нравится почти никому как человек, но он хорошо учит. Некоторые учителя хорошие, с ними можно поговорить, но я не понимаю, как они учат. А этот учитель нравится нам все меньше и меньше. И один раз он сказал, когда кто-то подшутил надо мной: «Издеваться над учениками имею право только я», - и это было очень неприятно с его стороны. Он меня еще заставлял три раза с первого этажа на третий этаж носить тетрадку.
Тамара Ляленкова: Часто бывает, что подоплеку конфликта трудно определить, но очевидно одно: социальная функция учителя постепенно меняется.
Цисана Шамликашвили: Описанная ситуация бумерангом возвращается к детям и к родителям. Когда мы разрабатывали школьную медиацию, во главу угла поставили, что школьная медиация - это метод, который ориентирован не только на интересы ребенка. Да, мы ставим ребенка в центр всего этого, но мы говорим о правах, мы даже разработали специальный блок правового просвещения, чтобы в равной степени себя чувствовали комфортно все. Чтобы права могли защитить все. Когда в школу приходит школьная медиация, первое, что нам говорят учителя: мы однозначно чувствуем, что понижается уровень агрессии в преподавательском составе. Ведь когда в школу пришел эмоционально заряженный родитель, и происходит ситуация, когда коса на камень находит, мы понимаем, что будет. А мы позволяем человеку быть тем, кто он есть, и все-таки проявлять, высказывать свое видение ситуации. И когда это происходит, человек получает возможность быть услышанным, тогда возникает основа для того, чтобы посмотреть в будущее и найти выход из этой ситуации.
Тамара Ляленкова: А можно ли справиться этими инструментами с той ситуацией, которая сейчас придет в школу? Во-первых, вводится коэффициент на предметы, то есть кто-то будет получать больше, кто-то меньше. Плюс ко всему есть стимулирующая часть, которая тоже будет распределяться каким-то образом.
Владимир Орлов: В одной из школ, в которой я работаю, к осени возникла очень конфликтная среда, шло очень мощное подавление сверху внизу, клались заявления. Но работать как было – нельзя, а как надо – мы не знаем. Поэтому здесь нужен эксперимент.
Цисана Шамликашвили: Учитель испытывает очень большие нагрузки. И это опять-таки становится порочным кругом, который порой разрубить просто невозможно. Потому что они живут в этом колесе, постоянно нарастает тревожность, неудовольствие собой и окружающим миром.
Тамара Ляленкова: А насколько педагоги готовы общаться? Ведь родителям есть кому пожаловаться, детям – есть, а учителю - некому.
Цисана Шамликашвили: Думаю, что большинство учителей готовы и даже будут благодарны и рады, если им предложат какие-то способы, но они должны чувствовать, что система позволит немножко отстраниться. Да, система школы и учителя, они закрыты, они не идут на контакт, и дело в том, что они себе даже не позволяют признаться в том, какие у них проблемы. Потому что они порой не видят выхода из этого.
Владимир Орлов: У них ощущение тупика.
Цисана Шамликашвили: Да, у них ощущение безысходности.
Владимир Орлов: Я с этим сталкиваюсь постоянно, у них возникает протест против своей деятельности.
Цисана Шамликашвили: И вот эта агрессия оттуда и происходит.
Владимир Орлов: Мы устаем не столько от самой деятельности, сколько от внутреннего протеста против этой деятельности.
Тамара Ляленкова: Так получается, что бесправие педагогов самым негативным образом влияет на право детей получать качественное образование. С другой стороны, слишком долго в России длилось учительское самовластие, чтобы педагоги так сразу решили от него отказаться.
Проблемы социализации в современной школе сегодня в «Классном часе Свободы обсуждали»: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка г.Москвы Евгений Бунимович и московские школьники. В программе были использованы материалы круглого стола «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде» МГППУ.
Классный час, 27.05.2012
Ведущая Тамара Ляленкова
Тамара Ляленкова: На этой неделе прозвучал последний звонок, и для всех школьников, кроме выпускников средней и старшей ступени, наступила долгожданная пора летнего безделья, самая длинная, между прочим, в Европе.
Как прошел учебный год, и какие перспективы открываются в будущем, мы обсудим, несмотря на близость экзаменов, и с теми, и с другими - я побывала в гостях в московской гимназии № 1540. Гимназия эта, как почти каждая гимназия, имеет свои собственные особенности - 1540, что называется, с этнической, еврейской составляющей, хотя учатся в ней дети самых разных национальностей, к тому же учебное заведение имеет технологический уклон. О любимых и не любимых предметах, о дружбе, школьной демократии и профориентации, мы сегодня и поговорим с ребятами - учениками 8-го и 11-го классов. А еще побываем на уроке иврита в 5-м классе.
Но сначала - традиционная для этой весны рубрика «Абитуриент- 2012». На этот раз магистерскую программу «Археология Северной Пасифики», которая в новом учебном году откроется в Дальневосточном Федеральном университете, представит один из ее авторов - заведующий кафедрой всеобщей истории, археологии и антропологии Николай Крадин.
Николай Крадин: Это магистерская программа, она рассчитана на два года. Собственно, основная цель этой программы - это подготовить специалистов в области региональной археологии, попытаться показать, как процессы интеграции территории российского Дальнего Востока происходили, начиная с глубокой древности. Потому что, по большому счету, в общем, Дальний Восток - не очень, наверное, даже правильное слово, потому что дальний о был когда-то давно. У нас на территории Дальнего Востока больше сейчас даже популярен такой термин, как Тихоокеанская Россия. И процессы интеграционные и культурные контакты проходили, начиная с глубокой древности. По сути дела, процесс заселения Америки, собственно, проходили через Северо-Восточную Азию и через Дальний Восток. Очень интересные археологические культуры здесь были, очень много своеобразных культурных процессов. И Средние века - это, можно сказать, наша золотая картинка, два крупных государства существовали на территории Дальнего Востока - государство Бахай(?) в 7-10 веке и чуть позже - империя Джуджени(?), так называемая Золотая империя Дзу(?).
Тамара Ляленкова: Это совместная программа, да? Почему? Сами бы не справились или это принципиальное значение имеет?
Николай Крадин: Сами бы справились. Конечно, мы не так, в общем-то, владеем английским языком, как носители языка, американцы и англичане, но очень важно, чтобы в образовательном процессе участвовали ученые разные научных школ. В общем-то, у нас своя узкая археология, своя школа научная, но вот для студентов, мне кажется, для развития науки очень важно взаимодействие международных школ. Поэтому мы изначально пошли на такой шаг, чтобы в преподавании участвовали и зарубежные профессора. И в общем, нам самим это интересно. И я думаю, что это придаст больший толчок для развития археологической науки в нашем регионе.
Тамара Ляленкова: Николай Николаевич, расскажите чуть подробнее о программе.
Николай Крадин: Программа фактически уже готова, сейчас идет процесс юридический оформления вот стандарта. Дело в том, что, согласно нашему российскому законодательству, федеральный университет имеет право на свои собственные стандарты, на свои собственные образовательные программы, так что мы такую программу готовим. В общем-то, там достаточно стандартная структура для магистерских программ, есть курсы обязательные для чтения, есть по выбору. В принципе, мы не стали отходить от этой традиционной системы. Среди обязательных, общих курсов у нас есть такой предмет, который называется "Как писать диссертацию". В рамках этого курса наши магистранты получат более углубленное представление о том, что такое магистерская диссертация, как она пишется. Курсы в основном двух типов: первое - курсы теоретические, которые связаны с различными концептуальными вопросами археологической науки, и есть курсы практические, которые посвящены либо тому или иному хронологическому периоду, либо опять же тем или иным культурам. Ну, например, есть у нас такой курс, как археология Бахая или Джуджени. Есть курс - заселение в эпоху палеолита. Есть такой курс, как археология кочевых империй - этот курс посвящен древним империям кочевников, которые существовали в Центральной Азии. Это, конечно, не совсем наш регион, но дело в том, что контакты со степью существовали с глубокой древности, а это взаимодействие давало контакты и со странами Средней Азии, даже фактически с Европой.
Тамара Ляленкова: Как вы предполагаете, кто к вам придет, с каких программ и с какого бакалавриата?
Николай Крадин: В первую очередь это историки, и, собственно, рассчитано на историков, которые специализируются по археологии. Сейчас у нас есть такой профиль - археология - в рамках бакалавриата. Кроме того, мы, конечно же, ориентируемся на антропологов. И, естественно, культурологи, потому что многие культурологи занимаются схожими вещами. Есть такой курс, который называется "Археологический менеджмент", это связано как раз с охранными работами, которые ведут археологи. Во всем мире, да и в нашей стране самые большие деньги, которые поступают в археологию, они поступают на охранные работы.
Тамара Ляленкова: Это был заведующий кафедрой всеобщей истории, археологии и антропологии Николай Крадин. Он рассказывал о магистерской программе «Археология Северной Пасифики», которая открывается в новом учебном году в Дальневосточном федеральном университете.
А мы возвращаемся в Москву, в гимназию № 1540, в 11 класс.
- Здравствуйте! Классный час, 03.06.2012
Ведущая Тамара Ляленкова
Тамара Ляленкова: В минувшую пятницу, как обычно 1 июня, отметили, Международный день детей - кто как мог. В Москве в Государственной Думе обсуждали безопасность интернет-пространства, в Сыктывкаре стартовала акция «Помоги ребенку, пострадавшему в ДТП», а в Казахстане аким города Алматы лично поздравил детей с праздником. Я не говорю уже о параде колясок в Барнауле, Казани и Брянске, чемпионате по бегу в ползунках в Томске и сладком домике на Дворцовой площади Петербурга, на строительство которого ушло более 30 килограммов шоколада.
Однако мы в «Классном часе Свободы» сегодня поговорим о вещах более серьезных - о школьной социализации, о том, как отстоять собственные права, не ущемляя права окружающих. Экспертами по этому вопросу выступят: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович и московские школьники.
Евгений Бунимович: Я убежден, что самая главная проблема сегодняшней школы, сегодняшнего образования - это проблема "я и другой". Причем "я и другой", особенно в Москве, здесь речь идет не только о тех, кто иной по языку или по религии, или по чему-то еще, но иной - потому что у него какая-то болезнь или, наоборот, потому что шибко умный. И базовая проблема, может быть, из которой растут все остальные, - иной, потому что у его родителей иные финансовые возможности. Вот эти экономические ножницы, финансовые, которые присутствуют сегодня в доходах московских семей, показывают, по их собственным высказываниям, по нашим социологическим исследования, что это самая больная проблема.
Каждый раз, когда я смотрю глубокие, серьезные исследования по этому поводу, я все время нахожу для себя какой-то новый аспект. Например, я могу сказать, что для меня было открытием, что в одном из исследований я обнаружил, что дети-мигранты в наших школах часто бывают совсем не худшими, а лучшими учениками. Потому что живут они не в самых благополучных районах, местное население, ребята там тоже не самые благополучные. И часто бывает так, что для этой семьи, приехавшей откуда-нибудь из Вьетнама, например, образование ребенка становится ключевым моментом их общей социализации. И поэтому, хотя нам кажется, что у них больше всего трудностей, но часто бывает ровно наоборот. Именно потому, что и он и семья относятся едва ли не религиозно к школе, и ребенок становится, наоборот, одним из лучших учащихся, а не худшим. То есть проблемы совсем не там, где мы их часто видим. Хотя, конечно, есть и обратные ситуации, и кстати, можно провести исследование с точки зрения национального состава, это интересно - откуда какие дети приходят и как они относятся к школе.
Недавно на встрече со школьниками мне задали такой вопрос: а что делать, если я иду по школе, там стоит пятеро ребята, и они говорят на своем языке? Я сказал, что, конечно, они стоят впятером, и это нормально, что они говорят на своем языке, но когда ты к ним подходишь, то с точки зрения этики, нормальной человеческой этики, они должны перейти на тот язык, на котором говорят все. И это серьезные вопросы, которые кажутся нам очень мелкими, ну, подумаешь, прошел в коридоре мимо, это не те случаи, которыми занимаются комиссии по делам несовершеннолетних. Но это та атмосфера школы, на которой все зиждется.
Ваня:
- Драка началась с того, что меня начали обзывать и бить. Кирилл начал защищать меня. Вначале он пытался оттащить Петю, чтобы он меня не бил. Потом он все-таки прогнал Петю, и в это дело вступил Сема. Кирилл начал бить Сему, чтобы меня защищать, а потом Сема повалил Кирилла на землю, начал бить. После этого Кирилл вырвался, но Сема его схватил и затолкал на скамейку и уже приложил в висок.
- Не знаю, как Ваня меня бил, но Кирилл меня точно хотел…
- Я Петю бил? Петя почти что не виноват, а виноват в большей степени Сема!
- А что я сделал? Я не знал, что Петя первый начал. Я думал, что это вы начали, поэтому я за него заступаться начал.
- Их надо, наверное, как-то наказать, но не в тюрьму же их сажать? Я про то, что их нельзя в тюрьму. Все-таки они учатся хорошо и почти что лучшие ученики.
- Ты меня троечником обзывал!
- Ваня, а если бы человек учился плохо, то его не жалко в тюрьму?
- Ну, нет, почему. Как бы то ни было, школа свой имидж потеряла бы. А так нельзя сообразить, кто из вас виноват. Скорее всего, виноваты вы оба, но нужны разные наказания.
- Ваня, а знаешь, человек, бывает, ошибается и иногда за свои ошибки очень переживает. В этом случае тоже надо наказывать?
- Тогда нет.
- Про это я и хотела поговорить. Сема, ты вступился из лучших побуждений, но ты явно превысил меру допустимой обороны. Ответственность за свои поступки очень высокая.
- Я согласен. Но Сема – это человек, а человек не может быть безгрешным. Надо как-нибудь снизить степень наказания.
- Но наказание обязательно должно быть, ты считаешь?
- Конечно! Ведь без наказания это же абсолютно несправедливо!
Тамара Ляленкова: Обсуждение преступления и наказания, в котором принимали участие, помимо пятиклассников, школьные психологи и педагоги, продолжалось больше часа. В результате была выработана стратегия поведения для всех участников конфликта, которая позволит им более-менее мирно в одном пространстве и впредь существовать. Но пример этот, когда всем детям дали высказаться, посочувствовали и подвели к решению что-то в своем поведении поменять, скорее, исключение из жизни российской школы, чем правило.
Мы продолжаем обсуждать проблемы школьной социализации. По мнению экспертов, наиболее трудным в этой области сегодня стал, что называется, национальный вопрос.
В Московском государственном психолого-педагогическом университете недавно прошел круглый стол «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде».
Софья Роземблюм, руководитель психологической службы гимназии №1540 предложила свой алгоритм действия, который поможет включить детей мигрантов в новую для них среду.
Софья Розенблюм: У нашей гимназии есть достаточно большой опыт работы с аутичными детьми и вообще с детьми, требующими особого подхода.. И проблемы, с которыми мы сталкивались, когда к нам попадали дети-мигранты, дети из других культур или с другим культурным багажом, мы пробовали и достаточно успешно решали именно в русле того опыта, что уже был. И мне кажется, что продуктивным здесь является, на самом деле, только инклюзивный подход.
Есть особый ребенок, не важно какой - с проблемами здоровья или ребенок-мигрант. И есть внешняя среда - между ними стена. Философия инклюзивного состояния состоит в том, что и ребенок, и среда меняются навстречу друг другу. Это очень важный момент. Но должна каким-то образом меняться сама школа, все наши привычные модели должны претерпеть изменения, для того чтобы паззл сложился.
То есть проблемы аутичного ребенка и ребенка-мигранта в чем-то похожи, хотя есть, конечно, и различия. Так же как про аутичного ребенка учитель не понимает, как у него все устроено, почему он так себя проявляет, и так же точно учитель не понимает, почему ребенок, приехавший откуда-то, таким образом себя ведет. Многие вещи, многие проявления нормального поведения ребенка-мигранта являются для учителя просто проявлениями невоспитанности. И, соответственно, учителя так и реагируют – как на дурно воспитанных детей. Поэтому опыт обучения аутичных детей здесь может быть применим. Мы не говорим сейчас о психологической помощи, потому что механизмы возникновения проблемы разные, а вот педагогически, реакция учителей - здесь есть много общего. Поэтому, если мы говорим об инклюзивном образовании, то мы должны относиться к особому ребенку как к ребенку, пережившему психическую травму. То есть: у него изменение прежних условий жизни, разрыв прежних связей. Мы часто встречаемся с тем, что родители переехали в Москву, а ребенок ничего этого не хотел. Соответственно, он включает весь протестный арсенал, который ему доступен.
Поэтому, когда ребенок поступает в школу, предварительный этап - это обсуждение с родителями всех проблем. Если это инклюзивное образование, у нас есть возможность разглядеть каждого ребенка, и тогда мы обсуждаем и с родителями, и с детьми, как мы будем взаимодействовать максимально эффективно, для того чтобы ребенку оказать помощь. Потому что если ребенок находится в общей ситуации, то получается, что и правила к нему должны применяться общие, а это невозможно.
Тамара Ляленкова: Действительно, всякий «иной» ребенок не просто выпадает из классного коллектива, он просто выпихивается им, причем довольно жестоким образом. Почему? На этот вопрос попробовали ответить сами московские школьники.
- У меня в классе есть девочка – очень умная, но у нее не совсем психика нормальная. То есть она может расстроиться из-за какой-нибудь «тройки» и убежать из школы. И все учителя относятся к ней чуть более благосклонно, чем к нам. Допустим, не будут ее сильно ругать, если она заплачет на уроке. Она получает одни «пятерки». И многие дети за то, что ее в пример ставят, ее рюкзак, например, в окно выкидывали, толкали все время, били. Эта девочка не выдержала и ушла.
- Когда я училась в прошлой школе, у нас в классе была девочка, которую все гнобили. В конце концов девочка не выдержала и ушла. Потом я перешла в школу, в которой учусь сейчас, и узнала, что она снова будет мой одноклассницей. И когда я с ней снова стала вместе учиться, я увидела, что совершенно другие люди ведут себя по отношению к ней точно так же. Она не злая, не противная, и непонятно, за что ее цепляют. Мне всегда было интересно, как люди выбирают. Когда толпа что-то делает интуитивно, против этого не попрешь. На самом деле, наверное, максимум, что может сделать человек, которого гнобят, может попробовать к этому спокойнее относиться. Но я не уверена, что если бы меня вот так все гнобили, я так легко бы на это забила.
Тамара Ляленкова: С одной стороны, ярко выраженная индивидуальность - это хорошо, с другой - безопаснее мимикрировать, слиться с большинством. Корни ксенофобии, считает заведующий кафедрой этнопсихологии и психологических проблем МГППИ Олег Хухлаев, лежат в отношении к «своим».
Олег Хухлаев: Традиционно мы можем говорить о значимости национальности, она отражается по отношению к другим в двух форматах - в виде позитивного отношения к своему народу с нейтральным или позитивным отношением к другим, что мы традиционно называем в хорошем смысле патриотизм, имея в виду не столько военный патриотизм, как марширование и прочее, скорость сборки-разборки автомата Калашникова, а скорее, именно гражданский патриотизм, любовь к своей стране, желание что-то сделать для нее, что-то вложить. И второй аспект - неприязнь к иным, к чужим, то, что мы традиционно называем национализмом. Это два магистральных пути, между которыми, правда, есть развилка, и которые направлены в разные стороны, хотя имеют, на самом деле, под собой очень похожие основания, поэтому их достаточно просто спутать.
Если мы посмотрим, как это отражается в сознании реальных московских школьников, то мы увидим три картинки или три таких типажа, по сочетанию патриотических и националистических установок. Самая левая картинка - это так называемые неопределившиеся. Это ребята, у которых есть баланс - у них и патриотических установок много, это тема, на самом деле, сейчас достаточно модная и важная для наших ребят, особенно если сравнить с тем, что было 10 или 15 лет назад. При этом у них одновременно достаточно много националистических установок. И такой вот баланс, который то в одну, то в другую сторону повышается. Чуть-чуть больше в сторону патриотизма, но не сильно. Вторая группа, условно названная "патриоты", - те ребята, у которых преобладает позитивное отношение к своим, а негативное отношение к чужим существенно ниже. И, наконец, третья группа, условно названная "националисты", не в милицейском смысле, а именно потому, что у них неприязнь к другим выше, чем любовь и позитивное отношение к своему народу. А теперь посмотрим, как это разлагается в количественном плане. По нашим данным, наибольшее количество современных московских школьников, подавляющее большинство, 60-70 процентов, по разным исследованиям, не важно, какая будет цифра, но это в любом случае будет больше половины, это так называемые неопределившиеся. Патриотов достаточно большое количество, националистов, слава богу, не так много в сравнении со всеми. И, соответственно, самый главный, самый важный для нас объект - вот эти неопределившиеся. Потому что именно они, именно их точка зрения дает основания националистам переходить к каким-либо действиям или все-таки, убоявшись мнения большинства, остаться со своим мнением в стороне и не реализовывать его в какие-то активные вещи.
Соответственно, ключевая задача профилактики ксенофобии и экстремизма - помочь этим неопределившимся определиться в правильную сторону, то есть в сторону возрастания значимости патриотических установок и снижения значимости националистских установок. Теперь, поставив цель, поставив задачу, попробуем посмотреть, а как бы эту задачу решать. Да, важно, значимо, хорошо и правильно - праздники, фестивали, национальная кухня, обычаи и традиции, нужно, красиво и интересно. Но возникает вопрос: это гарантия решения проблемы? Это поможет нам существенно снизить националистские установки и повысить патриотические? Большой вопрос. А активное лобовое противодействие проблеме? Сможем ли мы только посредством лобового противодействия, пускай достаточно оригинального и интересного, противодействовать расизму и ксенофобии? Очевидный ответ - нет, борьба не может быть основой повседневной жизни.
Тамара Ляленкова: Поговорим о правах, которые чаще всего нарушаются в школе, и не только учеников.
Международный день защиты детей, как 8 марта, как когда-то Первомай, - это формальный повод вспомнить о том, что какие-то социальные категории имеют не только обязанности, но и права. В случае детей – не только обязательное среднее образование и послушание до шестнадцати лет, но право на свободу мнения и религии, а также на защиту от физического и психологического насилия. Другое дело, что сами дети плохо понимают, как можно реализовать эти права, и пытаются справиться собственными силами. Примерно таким, теоретическим образом.
- Если говорить о толпе и человеке перед толпой, на самом деле, для меня очевидное решение – собрать несколько человек и пойти не к тем, кто стебется, а к человеку, над которым стебутся. Мне кажется, что в такой момент для человека самое главное - некая поддержка. Если так получилось, что он аутист, мне кажется, что нужно его просто втянуть в некую тусовку.
- Мы пытались с той девочкой общаться, защищать, дружить, но она, наоборот, как-то удалялась и считала, что мы тоже над ней издеваемся. Мне кажется, что людям, над которыми очень долго издевались, уже трудно принять чью-то помощь.
- В основном люди издеваются над человеком из-за того, как вел себя этот человек в классе до этого. Это зависит и от толпы, и от класса.
Тамара Ляленкова: Так думают о проблемах школьной социализации московские старшеклассники.
Свой следующий вопрос я задала эксперту по конфликтологии, доценту кафедры «Теоретических основ социальной психологии» МГППУ Владимиру Орлову: насколько много конфликтных ситуаций возникает в сегодняшней школе?
Владимир Орлов: Я думаю, что в связи с теми процессами, которые идут в нашем обществе, в школе отражаются и все противоречия. И школа, на мой взгляд, не имеет достаточно средств для разрешения этих противоречий. А противоречия становятся основой противоборства, конфликтов, острых негативных переживания. Те институты, которые работают внутри школы, пока, на мой взгляд, недостаточно эффективны. Я бы сказал, что они пасуют против ситуации, которая складывается.
Тамара Ляленкова: В школе существует достаточно строгая иерархия, традиционная.
Владимир Орлов: Была.
Цисана Шамликашвили: Дело в том, что у нас утрачивается самая большая ценность – способность общения.
Тамара Ляленкова: В разговор вступила научный руководитель Центра медиации и права, автор курса Школьной медиации Цисана Шамликашвили.
Цисана Шамликашвили: И это происходит во взрослом обществе. Когда возникает какое-то неудовольствие или жалоба, что делает гражданин в первую очередь? Он пишет президенту, генеральному прокурору и всем, кому можно. Школьная медиация - это не просто способ разрешения конфликтов, это вовлечение всей структуры. Ведь участниками образовательного процесса являются все окружающие.
Владимир Орлов: Они сейчас называются субъектами образовательного процесса, то есть они, деятели, - это ребенок, учитель, администрация, родитель, и пятое считается – психолог.
Цисана Шамликашвили: Который есть на территории школы, и социальный педагог.
Тамара Ляленкова: Как правило, они есть, но это не отменяет проблем. Почему?
Владимир Орлов: Во-первых, давно известно, что более 80 процентов конфликтов связаны с непониманием друг друга. Очень прискорбный факт. Где-то 6-7 лет назад было серьезное исследование, которое однозначно показало: в школе не хватает создания коммуникативной среды. Там люди отторгнуты друг от друга, дистанцированы. И каждый занимается своим делом, плохо или хорошо. Там нет коммуникативных связей, нет команды, нет понимания общих целей, и каждый выкручивается так, как может. Это очень серьезная проблема.
Тамара Ляленкова: То есть невозможно решить конфликт в той среде, где невозможно о нем говорить.
Владимир Орлов: Я занимаюсь психологической службой, а психолог в современной школе, к сожалению, один в поле воин.
Цисана Шамликашвили: С одной стороны он один в поле воин, и не всегда у него есть нужный инструментарий. Чаще всего психолог может констатировать проблему, он может ее выявить и констатировать, но дальше пойти... Почему мы и говорим, что владеть методом школьной медиации должны в идеале, конечно, хотя бы несколько учителей на территории школы. Разумеется, школьный психолог, разумеется, социальный педагог. Администрация школы должна хотя бы понимать суть этого метода. И что очень важно, что предусмотрено в нашей программе, это еще и вовлечение в эту работу самих детей, то есть создание равных групп, где дети сами становятся, с одной стороны, медиаторами, где они среди сверстников распространяют, можно сказать, идею, философию общения.
Тамара Ляленкова: А что вы делаете, в чем на практике состоит медиация?
Цисана Шамликашвили: Это прежде всего общение, основанное на уважение к ценности. Речь идет о том, чтобы в достаточно открытой, доверительной обстановке иметь возможность рассказать. Вот в самом начале прозвучало, что 80 процентов конфликтов, так и есть, происходят от недопонимания, от недоразумений, от того, что в какой-то момент нарушается вообще способность к коммуникации. И вот здесь как раз возникает ситуация, когда мы даем возможность людям быть услышанными. Нам часто пытаются сказать: а, значит, это бесконфликтное взаимодействие. Ни в коем случае! Бесконфликтного взаимодействия не может быть. Если даже оно существует, это, как говорится, мертвое, ничего не рождающее взаимодействие. Потому что противоречия, разногласия - они как раз и ведут нас к тому, чтобы мы развивались, чтобы что-то эволюционировало. Другое дело - как жить с этими разногласиями, как с ними поступать, как общаться со своим оппонентом. Вот это самое главное. Говорить с детьми - это очень важно.
Школьница:
- Я как раз в процессе ругания с моей учительницей по геометрии. У нас так устроена система в школе, что можно переходить по каждому предмету из одной группы в другую, и я очень хотела перейти. Я решила, что не будут обращаться к родителям за помощью. У меня есть одноклассник, который решил, что нужно просто учительнице нахамить, чтобы она его выгнала в другую группу, что он и сделал. А мне приходится договариваться с этой училкой, чтобы она меня как-нибудь сама отпустила.
Тамара Ляленкова: Конфликты с учителями - обычное дело в средней и старшей школе, если хотите, новый уровень социализации - уже во взрослую жизнь.
А мы продолжаем разговор о трудностях подросткового возраста.
- Мне кажется, сложный возраст, физиологически и психологически сложный, родители что-то хотят, надо решать что-то глобальное для будущей жизни, при этом конфликты в классе
Владимир Орлов: Процесс социализации действительно наиважнейший в развитии, но он должен быть как-то организован. Какая бы семья ни была, там социализация происходит, это потребность, которая реализуется, но какие компоненты, какая система, это во многом обуславливает то, каким ребенок становится. Наличие общения является наиболее важным. Если ребенок до 7-8 лет не находится в активном общении со взрослым, он просто человеком не становится. Это феномен Маугли. И потом сенситивный период проходит, чувствительность к тому, чтобы стать человеком, и все, не исправишь.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, мы говорим о коммуникации, о том, что надо уметь договариваться, надо иметь возможность договариваться. Но в этом возрасте наиболее яркое действие производит на ребенка впечатление или пример. Не просто разговор, а пример или какой-то поступок.
Цисана Шамликашвили: Герои бывают положительные и отрицательные.
Владимир Орлов: Героика меняется, но им нужен материал, который они берут в социальной среде, которая их окружает, - какие фильмы они смотрят, какие книги они читают, если читают.
Цисана Шамликашвили: Внешний мир - это фактически система координат, на основе которой или отталкиваясь от которой, они формируют образ себя, образ, к которому они впоследствии будут стремиться. К несчастью, сейчас тема суицидов среди подростков - это же страшная тема, но возникла она опять-таки от неуслышанности.
Владимир Орлов: Одиночество, ощущение одиночества. Когда подросток ощущает свое одиночество и ненужность, у него теряется смысл жизни, который очень актуален в этом возрастном периоде. Ему легче выйти из игры, из жизни, чем продолжать испытывать эту боль.
Цисана Шамликашвили: А с другой стороны, очень часто это еще бывает продиктовано тем, что хотят наказать кого-то, абсолютно не понимая ценность и конечность человеческой жизни. И опять-таки внешняя среда, игры, в которые постоянно дети погружены, герои этих игр на протяжении часов постоянно то оживают, то умирают...
Владимир Орлов: Наличие несколько жизней, так называемое. Идет внутреннее формирование вседозволенности. Ребенок ощущает власть над ситуацией.
Цисана Шамликашвили: Там у него очень легкий путь самоутвердиться, там он бог и царь, и он уходит просто из реальности.
Тамара Ляленкова: А что с родителями? Большая часть школьных конфликтов ведь идет от родителей.
Цисана Шамликашвили: Когда мы говорим о том, что родители сегодня могут более активную роль в управлении школой, влиять как-то и на качество, может быть, образования, вот здесь тоже очень важен диалог между администрацией школы и родителями. Потому что на сегодняшний день, с одной стороны, кажется, что школа приобретает больше свободы, а с другой стороны, преобладает формализованность и нормирование
Владимир Орлов: Учителя говоря, что сейчас поднимается вопрос прав ребенка, но про нас-то забыли. И каждым нововведением учитель становится все менее и менее значим как субъект. И дети, начиная с подросткового возраста, очень быстро схватили возможности давить, диктовать, доминировать в школе, и резко снижается авторитет как всего института в целом, так и учителя, администратора. И уже директор не является последней силой, которая может повлиять на ребенка. А родители начинают пользоваться своими правами. Перекос прав смещает центры, и мы не получаем гармоничности.
Школьники:
- У нас есть в классе мальчик, который безобразно себя ведет со всеми учителями. А когда мы перешли в среднюю школу, у нас появилась новая учительница, ей 24 года, она пришла из института только. Я считаю, что обижать ее нельзя, но он ей все время хамил. И она начала по любому поводу говорить, что, вот, он сейчас сделает что-то, и мы всем классом ей объясняем, что он не делает этого.
- У нас с пятого класса постоянно новые учителя. Вот новый учитель математики не нравится почти никому как человек, но он хорошо учит. Некоторые учителя хорошие, с ними можно поговорить, но я не понимаю, как они учат. А этот учитель нравится нам все меньше и меньше. И один раз он сказал, когда кто-то подшутил надо мной: «Издеваться над учениками имею право только я», - и это было очень неприятно с его стороны. Он меня еще заставлял три раза с первого этажа на третий этаж носить тетрадку.
Тамара Ляленкова: Часто бывает, что подоплеку конфликта трудно определить, но очевидно одно: социальная функция учителя постепенно меняется.
Цисана Шамликашвили: Описанная ситуация бумерангом возвращается к детям и к родителям. Когда мы разрабатывали школьную медиацию, во главу угла поставили, что школьная медиация - это метод, который ориентирован не только на интересы ребенка. Да, мы ставим ребенка в центр всего этого, но мы говорим о правах, мы даже разработали специальный блок правового просвещения, чтобы в равной степени себя чувствовали комфортно все. Чтобы права могли защитить все. Когда в школу приходит школьная медиация, первое, что нам говорят учителя: мы однозначно чувствуем, что понижается уровень агрессии в преподавательском составе. Ведь когда в школу пришел эмоционально заряженный родитель, и происходит ситуация, когда коса на камень находит, мы понимаем, что будет. А мы позволяем человеку быть тем, кто он есть, и все-таки проявлять, высказывать свое видение ситуации. И когда это происходит, человек получает возможность быть услышанным, тогда возникает основа для того, чтобы посмотреть в будущее и найти выход из этой ситуации.
Тамара Ляленкова: А можно ли справиться этими инструментами с той ситуацией, которая сейчас придет в школу? Во-первых, вводится коэффициент на предметы, то есть кто-то будет получать больше, кто-то меньше. Плюс ко всему есть стимулирующая часть, которая тоже будет распределяться каким-то образом.
Владимир Орлов: В одной из школ, в которой я работаю, к осени возникла очень конфликтная среда, шло очень мощное подавление сверху внизу, клались заявления. Но работать как было – нельзя, а как надо – мы не знаем. Поэтому здесь нужен эксперимент.
Цисана Шамликашвили: Учитель испытывает очень большие нагрузки. И это опять-таки становится порочным кругом, который порой разрубить просто невозможно. Потому что они живут в этом колесе, постоянно нарастает тревожность, неудовольствие собой и окружающим миром.
Тамара Ляленкова: А насколько педагоги готовы общаться? Ведь родителям есть кому пожаловаться, детям – есть, а учителю - некому.
Цисана Шамликашвили: Думаю, что большинство учителей готовы и даже будут благодарны и рады, если им предложат какие-то способы, но они должны чувствовать, что система позволит немножко отстраниться. Да, система школы и учителя, они закрыты, они не идут на контакт, и дело в том, что они себе даже не позволяют признаться в том, какие у них проблемы. Потому что они порой не видят выхода из этого.
Владимир Орлов: У них ощущение тупика.
Цисана Шамликашвили: Да, у них ощущение безысходности.
Владимир Орлов: Я с этим сталкиваюсь постоянно, у них возникает протест против своей деятельности.
Цисана Шамликашвили: И вот эта агрессия оттуда и происходит.
Владимир Орлов: Мы устаем не столько от самой деятельности, сколько от внутреннего протеста против этой деятельности.
Тамара Ляленкова: Так получается, что бесправие педагогов самым негативным образом влияет на право детей получать качественное образование. С другой стороны, слишком долго в России длилось учительское самовластие, чтобы педагоги так сразу решили от него отказаться.
Проблемы социализации в современной школе сегодня в «Классном часе Свободы обсуждали»: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка г.Москвы Евгений Бунимович и московские школьники. В программе были использованы материалы круглого стола «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде» МГППУ.
Однако мы в «Классном часе Свободы» сегодня поговорим о вещах более серьезных - о школьной социализации, о том, как отстоять собственные права, не ущемляя права окружающих. Экспертами по этому вопросу выступят: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович и московские школьники.
Евгений Бунимович: Я убежден, что самая главная проблема сегодняшней школы, сегодняшнего образования - это проблема "я и другой". Причем "я и другой", особенно в Москве, здесь речь идет не только о тех, кто иной по языку или по религии, или по чему-то еще, но иной - потому что у него какая-то болезнь или, наоборот, потому что шибко умный. И базовая проблема, может быть, из которой растут все остальные, - иной, потому что у его родителей иные финансовые возможности. Вот эти экономические ножницы, финансовые, которые присутствуют сегодня в доходах московских семей, показывают, по их собственным высказываниям, по нашим социологическим исследования, что это самая больная проблема.
Каждый раз, когда я смотрю глубокие, серьезные исследования по этому поводу, я все время нахожу для себя какой-то новый аспект. Например, я могу сказать, что для меня было открытием, что в одном из исследований я обнаружил, что дети-мигранты в наших школах часто бывают совсем не худшими, а лучшими учениками. Потому что живут они не в самых благополучных районах, местное население, ребята там тоже не самые благополучные. И часто бывает так, что для этой семьи, приехавшей откуда-нибудь из Вьетнама, например, образование ребенка становится ключевым моментом их общей социализации. И поэтому, хотя нам кажется, что у них больше всего трудностей, но часто бывает ровно наоборот. Именно потому, что и он и семья относятся едва ли не религиозно к школе, и ребенок становится, наоборот, одним из лучших учащихся, а не худшим. То есть проблемы совсем не там, где мы их часто видим. Хотя, конечно, есть и обратные ситуации, и кстати, можно провести исследование с точки зрения национального состава, это интересно - откуда какие дети приходят и как они относятся к школе.
Недавно на встрече со школьниками мне задали такой вопрос: а что делать, если я иду по школе, там стоит пятеро ребята, и они говорят на своем языке? Я сказал, что, конечно, они стоят впятером, и это нормально, что они говорят на своем языке, но когда ты к ним подходишь, то с точки зрения этики, нормальной человеческой этики, они должны перейти на тот язык, на котором говорят все. И это серьезные вопросы, которые кажутся нам очень мелкими, ну, подумаешь, прошел в коридоре мимо, это не те случаи, которыми занимаются комиссии по делам несовершеннолетних. Но это та атмосфера школы, на которой все зиждется.
Ваня:
- Драка началась с того, что меня начали обзывать и бить. Кирилл начал защищать меня. Вначале он пытался оттащить Петю, чтобы он меня не бил. Потом он все-таки прогнал Петю, и в это дело вступил Сема. Кирилл начал бить Сему, чтобы меня защищать, а потом Сема повалил Кирилла на землю, начал бить. После этого Кирилл вырвался, но Сема его схватил и затолкал на скамейку и уже приложил в висок.
- Не знаю, как Ваня меня бил, но Кирилл меня точно хотел…
- Я Петю бил? Петя почти что не виноват, а виноват в большей степени Сема!
- А что я сделал? Я не знал, что Петя первый начал. Я думал, что это вы начали, поэтому я за него заступаться начал.
- Их надо, наверное, как-то наказать, но не в тюрьму же их сажать? Я про то, что их нельзя в тюрьму. Все-таки они учатся хорошо и почти что лучшие ученики.
- Ты меня троечником обзывал!
- Ваня, а если бы человек учился плохо, то его не жалко в тюрьму?
- Ну, нет, почему. Как бы то ни было, школа свой имидж потеряла бы. А так нельзя сообразить, кто из вас виноват. Скорее всего, виноваты вы оба, но нужны разные наказания.
- Ваня, а знаешь, человек, бывает, ошибается и иногда за свои ошибки очень переживает. В этом случае тоже надо наказывать?
- Тогда нет.
- Про это я и хотела поговорить. Сема, ты вступился из лучших побуждений, но ты явно превысил меру допустимой обороны. Ответственность за свои поступки очень высокая.
- Я согласен. Но Сема – это человек, а человек не может быть безгрешным. Надо как-нибудь снизить степень наказания.
- Но наказание обязательно должно быть, ты считаешь?
- Конечно! Ведь без наказания это же абсолютно несправедливо!
Тамара Ляленкова: Обсуждение преступления и наказания, в котором принимали участие, помимо пятиклассников, школьные психологи и педагоги, продолжалось больше часа. В результате была выработана стратегия поведения для всех участников конфликта, которая позволит им более-менее мирно в одном пространстве и впредь существовать. Но пример этот, когда всем детям дали высказаться, посочувствовали и подвели к решению что-то в своем поведении поменять, скорее, исключение из жизни российской школы, чем правило.
Мы продолжаем обсуждать проблемы школьной социализации. По мнению экспертов, наиболее трудным в этой области сегодня стал, что называется, национальный вопрос.
В Московском государственном психолого-педагогическом университете недавно прошел круглый стол «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде».
Софья Роземблюм, руководитель психологической службы гимназии №1540 предложила свой алгоритм действия, который поможет включить детей мигрантов в новую для них среду.
Софья Розенблюм: У нашей гимназии есть достаточно большой опыт работы с аутичными детьми и вообще с детьми, требующими особого подхода.. И проблемы, с которыми мы сталкивались, когда к нам попадали дети-мигранты, дети из других культур или с другим культурным багажом, мы пробовали и достаточно успешно решали именно в русле того опыта, что уже был. И мне кажется, что продуктивным здесь является, на самом деле, только инклюзивный подход.
Есть особый ребенок, не важно какой - с проблемами здоровья или ребенок-мигрант. И есть внешняя среда - между ними стена. Философия инклюзивного состояния состоит в том, что и ребенок, и среда меняются навстречу друг другу. Это очень важный момент. Но должна каким-то образом меняться сама школа, все наши привычные модели должны претерпеть изменения, для того чтобы паззл сложился.
То есть проблемы аутичного ребенка и ребенка-мигранта в чем-то похожи, хотя есть, конечно, и различия. Так же как про аутичного ребенка учитель не понимает, как у него все устроено, почему он так себя проявляет, и так же точно учитель не понимает, почему ребенок, приехавший откуда-то, таким образом себя ведет. Многие вещи, многие проявления нормального поведения ребенка-мигранта являются для учителя просто проявлениями невоспитанности. И, соответственно, учителя так и реагируют – как на дурно воспитанных детей. Поэтому опыт обучения аутичных детей здесь может быть применим. Мы не говорим сейчас о психологической помощи, потому что механизмы возникновения проблемы разные, а вот педагогически, реакция учителей - здесь есть много общего. Поэтому, если мы говорим об инклюзивном образовании, то мы должны относиться к особому ребенку как к ребенку, пережившему психическую травму. То есть: у него изменение прежних условий жизни, разрыв прежних связей. Мы часто встречаемся с тем, что родители переехали в Москву, а ребенок ничего этого не хотел. Соответственно, он включает весь протестный арсенал, который ему доступен.
Поэтому, когда ребенок поступает в школу, предварительный этап - это обсуждение с родителями всех проблем. Если это инклюзивное образование, у нас есть возможность разглядеть каждого ребенка, и тогда мы обсуждаем и с родителями, и с детьми, как мы будем взаимодействовать максимально эффективно, для того чтобы ребенку оказать помощь. Потому что если ребенок находится в общей ситуации, то получается, что и правила к нему должны применяться общие, а это невозможно.
Тамара Ляленкова: Действительно, всякий «иной» ребенок не просто выпадает из классного коллектива, он просто выпихивается им, причем довольно жестоким образом. Почему? На этот вопрос попробовали ответить сами московские школьники.
- У меня в классе есть девочка – очень умная, но у нее не совсем психика нормальная. То есть она может расстроиться из-за какой-нибудь «тройки» и убежать из школы. И все учителя относятся к ней чуть более благосклонно, чем к нам. Допустим, не будут ее сильно ругать, если она заплачет на уроке. Она получает одни «пятерки». И многие дети за то, что ее в пример ставят, ее рюкзак, например, в окно выкидывали, толкали все время, били. Эта девочка не выдержала и ушла.
- Когда я училась в прошлой школе, у нас в классе была девочка, которую все гнобили. В конце концов девочка не выдержала и ушла. Потом я перешла в школу, в которой учусь сейчас, и узнала, что она снова будет мой одноклассницей. И когда я с ней снова стала вместе учиться, я увидела, что совершенно другие люди ведут себя по отношению к ней точно так же. Она не злая, не противная, и непонятно, за что ее цепляют. Мне всегда было интересно, как люди выбирают. Когда толпа что-то делает интуитивно, против этого не попрешь. На самом деле, наверное, максимум, что может сделать человек, которого гнобят, может попробовать к этому спокойнее относиться. Но я не уверена, что если бы меня вот так все гнобили, я так легко бы на это забила.
Тамара Ляленкова: С одной стороны, ярко выраженная индивидуальность - это хорошо, с другой - безопаснее мимикрировать, слиться с большинством. Корни ксенофобии, считает заведующий кафедрой этнопсихологии и психологических проблем МГППИ Олег Хухлаев, лежат в отношении к «своим».
Олег Хухлаев: Традиционно мы можем говорить о значимости национальности, она отражается по отношению к другим в двух форматах - в виде позитивного отношения к своему народу с нейтральным или позитивным отношением к другим, что мы традиционно называем в хорошем смысле патриотизм, имея в виду не столько военный патриотизм, как марширование и прочее, скорость сборки-разборки автомата Калашникова, а скорее, именно гражданский патриотизм, любовь к своей стране, желание что-то сделать для нее, что-то вложить. И второй аспект - неприязнь к иным, к чужим, то, что мы традиционно называем национализмом. Это два магистральных пути, между которыми, правда, есть развилка, и которые направлены в разные стороны, хотя имеют, на самом деле, под собой очень похожие основания, поэтому их достаточно просто спутать.
Если мы посмотрим, как это отражается в сознании реальных московских школьников, то мы увидим три картинки или три таких типажа, по сочетанию патриотических и националистических установок. Самая левая картинка - это так называемые неопределившиеся. Это ребята, у которых есть баланс - у них и патриотических установок много, это тема, на самом деле, сейчас достаточно модная и важная для наших ребят, особенно если сравнить с тем, что было 10 или 15 лет назад. При этом у них одновременно достаточно много националистических установок. И такой вот баланс, который то в одну, то в другую сторону повышается. Чуть-чуть больше в сторону патриотизма, но не сильно. Вторая группа, условно названная "патриоты", - те ребята, у которых преобладает позитивное отношение к своим, а негативное отношение к чужим существенно ниже. И, наконец, третья группа, условно названная "националисты", не в милицейском смысле, а именно потому, что у них неприязнь к другим выше, чем любовь и позитивное отношение к своему народу. А теперь посмотрим, как это разлагается в количественном плане. По нашим данным, наибольшее количество современных московских школьников, подавляющее большинство, 60-70 процентов, по разным исследованиям, не важно, какая будет цифра, но это в любом случае будет больше половины, это так называемые неопределившиеся. Патриотов достаточно большое количество, националистов, слава богу, не так много в сравнении со всеми. И, соответственно, самый главный, самый важный для нас объект - вот эти неопределившиеся. Потому что именно они, именно их точка зрения дает основания националистам переходить к каким-либо действиям или все-таки, убоявшись мнения большинства, остаться со своим мнением в стороне и не реализовывать его в какие-то активные вещи.
Соответственно, ключевая задача профилактики ксенофобии и экстремизма - помочь этим неопределившимся определиться в правильную сторону, то есть в сторону возрастания значимости патриотических установок и снижения значимости националистских установок. Теперь, поставив цель, поставив задачу, попробуем посмотреть, а как бы эту задачу решать. Да, важно, значимо, хорошо и правильно - праздники, фестивали, национальная кухня, обычаи и традиции, нужно, красиво и интересно. Но возникает вопрос: это гарантия решения проблемы? Это поможет нам существенно снизить националистские установки и повысить патриотические? Большой вопрос. А активное лобовое противодействие проблеме? Сможем ли мы только посредством лобового противодействия, пускай достаточно оригинального и интересного, противодействовать расизму и ксенофобии? Очевидный ответ - нет, борьба не может быть основой повседневной жизни.
Тамара Ляленкова: Поговорим о правах, которые чаще всего нарушаются в школе, и не только учеников.
Международный день защиты детей, как 8 марта, как когда-то Первомай, - это формальный повод вспомнить о том, что какие-то социальные категории имеют не только обязанности, но и права. В случае детей – не только обязательное среднее образование и послушание до шестнадцати лет, но право на свободу мнения и религии, а также на защиту от физического и психологического насилия. Другое дело, что сами дети плохо понимают, как можно реализовать эти права, и пытаются справиться собственными силами. Примерно таким, теоретическим образом.
- Если говорить о толпе и человеке перед толпой, на самом деле, для меня очевидное решение – собрать несколько человек и пойти не к тем, кто стебется, а к человеку, над которым стебутся. Мне кажется, что в такой момент для человека самое главное - некая поддержка. Если так получилось, что он аутист, мне кажется, что нужно его просто втянуть в некую тусовку.
- Мы пытались с той девочкой общаться, защищать, дружить, но она, наоборот, как-то удалялась и считала, что мы тоже над ней издеваемся. Мне кажется, что людям, над которыми очень долго издевались, уже трудно принять чью-то помощь.
- В основном люди издеваются над человеком из-за того, как вел себя этот человек в классе до этого. Это зависит и от толпы, и от класса.
Тамара Ляленкова: Так думают о проблемах школьной социализации московские старшеклассники.
Свой следующий вопрос я задала эксперту по конфликтологии, доценту кафедры «Теоретических основ социальной психологии» МГППУ Владимиру Орлову: насколько много конфликтных ситуаций возникает в сегодняшней школе?
Владимир Орлов: Я думаю, что в связи с теми процессами, которые идут в нашем обществе, в школе отражаются и все противоречия. И школа, на мой взгляд, не имеет достаточно средств для разрешения этих противоречий. А противоречия становятся основой противоборства, конфликтов, острых негативных переживания. Те институты, которые работают внутри школы, пока, на мой взгляд, недостаточно эффективны. Я бы сказал, что они пасуют против ситуации, которая складывается.
Тамара Ляленкова: В школе существует достаточно строгая иерархия, традиционная.
Владимир Орлов: Была.
Цисана Шамликашвили: Дело в том, что у нас утрачивается самая большая ценность – способность общения.
Тамара Ляленкова: В разговор вступила научный руководитель Центра медиации и права, автор курса Школьной медиации Цисана Шамликашвили.
Цисана Шамликашвили: И это происходит во взрослом обществе. Когда возникает какое-то неудовольствие или жалоба, что делает гражданин в первую очередь? Он пишет президенту, генеральному прокурору и всем, кому можно. Школьная медиация - это не просто способ разрешения конфликтов, это вовлечение всей структуры. Ведь участниками образовательного процесса являются все окружающие.
Владимир Орлов: Они сейчас называются субъектами образовательного процесса, то есть они, деятели, - это ребенок, учитель, администрация, родитель, и пятое считается – психолог.
Цисана Шамликашвили: Который есть на территории школы, и социальный педагог.
Тамара Ляленкова: Как правило, они есть, но это не отменяет проблем. Почему?
Владимир Орлов: Во-первых, давно известно, что более 80 процентов конфликтов связаны с непониманием друг друга. Очень прискорбный факт. Где-то 6-7 лет назад было серьезное исследование, которое однозначно показало: в школе не хватает создания коммуникативной среды. Там люди отторгнуты друг от друга, дистанцированы. И каждый занимается своим делом, плохо или хорошо. Там нет коммуникативных связей, нет команды, нет понимания общих целей, и каждый выкручивается так, как может. Это очень серьезная проблема.
Тамара Ляленкова: То есть невозможно решить конфликт в той среде, где невозможно о нем говорить.
Владимир Орлов: Я занимаюсь психологической службой, а психолог в современной школе, к сожалению, один в поле воин.
Цисана Шамликашвили: С одной стороны он один в поле воин, и не всегда у него есть нужный инструментарий. Чаще всего психолог может констатировать проблему, он может ее выявить и констатировать, но дальше пойти... Почему мы и говорим, что владеть методом школьной медиации должны в идеале, конечно, хотя бы несколько учителей на территории школы. Разумеется, школьный психолог, разумеется, социальный педагог. Администрация школы должна хотя бы понимать суть этого метода. И что очень важно, что предусмотрено в нашей программе, это еще и вовлечение в эту работу самих детей, то есть создание равных групп, где дети сами становятся, с одной стороны, медиаторами, где они среди сверстников распространяют, можно сказать, идею, философию общения.
Тамара Ляленкова: А что вы делаете, в чем на практике состоит медиация?
Цисана Шамликашвили: Это прежде всего общение, основанное на уважение к ценности. Речь идет о том, чтобы в достаточно открытой, доверительной обстановке иметь возможность рассказать. Вот в самом начале прозвучало, что 80 процентов конфликтов, так и есть, происходят от недопонимания, от недоразумений, от того, что в какой-то момент нарушается вообще способность к коммуникации. И вот здесь как раз возникает ситуация, когда мы даем возможность людям быть услышанными. Нам часто пытаются сказать: а, значит, это бесконфликтное взаимодействие. Ни в коем случае! Бесконфликтного взаимодействия не может быть. Если даже оно существует, это, как говорится, мертвое, ничего не рождающее взаимодействие. Потому что противоречия, разногласия - они как раз и ведут нас к тому, чтобы мы развивались, чтобы что-то эволюционировало. Другое дело - как жить с этими разногласиями, как с ними поступать, как общаться со своим оппонентом. Вот это самое главное. Говорить с детьми - это очень важно.
Школьница:
- Я как раз в процессе ругания с моей учительницей по геометрии. У нас так устроена система в школе, что можно переходить по каждому предмету из одной группы в другую, и я очень хотела перейти. Я решила, что не будут обращаться к родителям за помощью. У меня есть одноклассник, который решил, что нужно просто учительнице нахамить, чтобы она его выгнала в другую группу, что он и сделал. А мне приходится договариваться с этой училкой, чтобы она меня как-нибудь сама отпустила.
Тамара Ляленкова: Конфликты с учителями - обычное дело в средней и старшей школе, если хотите, новый уровень социализации - уже во взрослую жизнь.
А мы продолжаем разговор о трудностях подросткового возраста.
- Мне кажется, сложный возраст, физиологически и психологически сложный, родители что-то хотят, надо решать что-то глобальное для будущей жизни, при этом конфликты в классе
Владимир Орлов: Процесс социализации действительно наиважнейший в развитии, но он должен быть как-то организован. Какая бы семья ни была, там социализация происходит, это потребность, которая реализуется, но какие компоненты, какая система, это во многом обуславливает то, каким ребенок становится. Наличие общения является наиболее важным. Если ребенок до 7-8 лет не находится в активном общении со взрослым, он просто человеком не становится. Это феномен Маугли. И потом сенситивный период проходит, чувствительность к тому, чтобы стать человеком, и все, не исправишь.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, мы говорим о коммуникации, о том, что надо уметь договариваться, надо иметь возможность договариваться. Но в этом возрасте наиболее яркое действие производит на ребенка впечатление или пример. Не просто разговор, а пример или какой-то поступок.
Цисана Шамликашвили: Герои бывают положительные и отрицательные.
Владимир Орлов: Героика меняется, но им нужен материал, который они берут в социальной среде, которая их окружает, - какие фильмы они смотрят, какие книги они читают, если читают.
Цисана Шамликашвили: Внешний мир - это фактически система координат, на основе которой или отталкиваясь от которой, они формируют образ себя, образ, к которому они впоследствии будут стремиться. К несчастью, сейчас тема суицидов среди подростков - это же страшная тема, но возникла она опять-таки от неуслышанности.
Владимир Орлов: Одиночество, ощущение одиночества. Когда подросток ощущает свое одиночество и ненужность, у него теряется смысл жизни, который очень актуален в этом возрастном периоде. Ему легче выйти из игры, из жизни, чем продолжать испытывать эту боль.
Цисана Шамликашвили: А с другой стороны, очень часто это еще бывает продиктовано тем, что хотят наказать кого-то, абсолютно не понимая ценность и конечность человеческой жизни. И опять-таки внешняя среда, игры, в которые постоянно дети погружены, герои этих игр на протяжении часов постоянно то оживают, то умирают...
Владимир Орлов: Наличие несколько жизней, так называемое. Идет внутреннее формирование вседозволенности. Ребенок ощущает власть над ситуацией.
Цисана Шамликашвили: Там у него очень легкий путь самоутвердиться, там он бог и царь, и он уходит просто из реальности.
Тамара Ляленкова: А что с родителями? Большая часть школьных конфликтов ведь идет от родителей.
Цисана Шамликашвили: Когда мы говорим о том, что родители сегодня могут более активную роль в управлении школой, влиять как-то и на качество, может быть, образования, вот здесь тоже очень важен диалог между администрацией школы и родителями. Потому что на сегодняшний день, с одной стороны, кажется, что школа приобретает больше свободы, а с другой стороны, преобладает формализованность и нормирование
Владимир Орлов: Учителя говоря, что сейчас поднимается вопрос прав ребенка, но про нас-то забыли. И каждым нововведением учитель становится все менее и менее значим как субъект. И дети, начиная с подросткового возраста, очень быстро схватили возможности давить, диктовать, доминировать в школе, и резко снижается авторитет как всего института в целом, так и учителя, администратора. И уже директор не является последней силой, которая может повлиять на ребенка. А родители начинают пользоваться своими правами. Перекос прав смещает центры, и мы не получаем гармоничности.
Школьники:
- У нас есть в классе мальчик, который безобразно себя ведет со всеми учителями. А когда мы перешли в среднюю школу, у нас появилась новая учительница, ей 24 года, она пришла из института только. Я считаю, что обижать ее нельзя, но он ей все время хамил. И она начала по любому поводу говорить, что, вот, он сейчас сделает что-то, и мы всем классом ей объясняем, что он не делает этого.
- У нас с пятого класса постоянно новые учителя. Вот новый учитель математики не нравится почти никому как человек, но он хорошо учит. Некоторые учителя хорошие, с ними можно поговорить, но я не понимаю, как они учат. А этот учитель нравится нам все меньше и меньше. И один раз он сказал, когда кто-то подшутил надо мной: «Издеваться над учениками имею право только я», - и это было очень неприятно с его стороны. Он меня еще заставлял три раза с первого этажа на третий этаж носить тетрадку.
Тамара Ляленкова: Часто бывает, что подоплеку конфликта трудно определить, но очевидно одно: социальная функция учителя постепенно меняется.
Цисана Шамликашвили: Описанная ситуация бумерангом возвращается к детям и к родителям. Когда мы разрабатывали школьную медиацию, во главу угла поставили, что школьная медиация - это метод, который ориентирован не только на интересы ребенка. Да, мы ставим ребенка в центр всего этого, но мы говорим о правах, мы даже разработали специальный блок правового просвещения, чтобы в равной степени себя чувствовали комфортно все. Чтобы права могли защитить все. Когда в школу приходит школьная медиация, первое, что нам говорят учителя: мы однозначно чувствуем, что понижается уровень агрессии в преподавательском составе. Ведь когда в школу пришел эмоционально заряженный родитель, и происходит ситуация, когда коса на камень находит, мы понимаем, что будет. А мы позволяем человеку быть тем, кто он есть, и все-таки проявлять, высказывать свое видение ситуации. И когда это происходит, человек получает возможность быть услышанным, тогда возникает основа для того, чтобы посмотреть в будущее и найти выход из этой ситуации.
Тамара Ляленкова: А можно ли справиться этими инструментами с той ситуацией, которая сейчас придет в школу? Во-первых, вводится коэффициент на предметы, то есть кто-то будет получать больше, кто-то меньше. Плюс ко всему есть стимулирующая часть, которая тоже будет распределяться каким-то образом.
Владимир Орлов: В одной из школ, в которой я работаю, к осени возникла очень конфликтная среда, шло очень мощное подавление сверху внизу, клались заявления. Но работать как было – нельзя, а как надо – мы не знаем. Поэтому здесь нужен эксперимент.
Цисана Шамликашвили: Учитель испытывает очень большие нагрузки. И это опять-таки становится порочным кругом, который порой разрубить просто невозможно. Потому что они живут в этом колесе, постоянно нарастает тревожность, неудовольствие собой и окружающим миром.
Тамара Ляленкова: А насколько педагоги готовы общаться? Ведь родителям есть кому пожаловаться, детям – есть, а учителю - некому.
Цисана Шамликашвили: Думаю, что большинство учителей готовы и даже будут благодарны и рады, если им предложат какие-то способы, но они должны чувствовать, что система позволит немножко отстраниться. Да, система школы и учителя, они закрыты, они не идут на контакт, и дело в том, что они себе даже не позволяют признаться в том, какие у них проблемы. Потому что они порой не видят выхода из этого.
Владимир Орлов: У них ощущение тупика.
Цисана Шамликашвили: Да, у них ощущение безысходности.
Владимир Орлов: Я с этим сталкиваюсь постоянно, у них возникает протест против своей деятельности.
Цисана Шамликашвили: И вот эта агрессия оттуда и происходит.
Владимир Орлов: Мы устаем не столько от самой деятельности, сколько от внутреннего протеста против этой деятельности.
Тамара Ляленкова: Так получается, что бесправие педагогов самым негативным образом влияет на право детей получать качественное образование. С другой стороны, слишком долго в России длилось учительское самовластие, чтобы педагоги так сразу решили от него отказаться.
Проблемы социализации в современной школе сегодня в «Классном часе Свободы обсуждали»: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка г.Москвы Евгений Бунимович и московские школьники. В программе были использованы материалы круглого стола «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде» МГППУ.
Классный час, 27.05.2012
Ведущая Тамара Ляленкова
Тамара Ляленкова: На этой неделе прозвучал последний звонок, и для всех школьников, кроме выпускников средней и старшей ступени, наступила долгожданная пора летнего безделья, самая длинная, между прочим, в Европе.
Как прошел учебный год, и какие перспективы открываются в будущем, мы обсудим, несмотря на близость экзаменов, и с теми, и с другими - я побывала в гостях в московской гимназии № 1540. Гимназия эта, как почти каждая гимназия, имеет свои собственные особенности - 1540, что называется, с этнической, еврейской составляющей, хотя учатся в ней дети самых разных национальностей, к тому же учебное заведение имеет технологический уклон. О любимых и не любимых предметах, о дружбе, школьной демократии и профориентации, мы сегодня и поговорим с ребятами - учениками 8-го и 11-го классов. А еще побываем на уроке иврита в 5-м классе.
Но сначала - традиционная для этой весны рубрика «Абитуриент- 2012». На этот раз магистерскую программу «Археология Северной Пасифики», которая в новом учебном году откроется в Дальневосточном Федеральном университете, представит один из ее авторов - заведующий кафедрой всеобщей истории, археологии и антропологии Николай Крадин.
Николай Крадин: Это магистерская программа, она рассчитана на два года. Собственно, основная цель этой программы - это подготовить специалистов в области региональной археологии, попытаться показать, как процессы интеграции территории российского Дальнего Востока происходили, начиная с глубокой древности. Потому что, по большому счету, в общем, Дальний Восток - не очень, наверное, даже правильное слово, потому что дальний о был когда-то давно. У нас на территории Дальнего Востока больше сейчас даже популярен такой термин, как Тихоокеанская Россия. И процессы интеграционные и культурные контакты проходили, начиная с глубокой древности. По сути дела, процесс заселения Америки, собственно, проходили через Северо-Восточную Азию и через Дальний Восток. Очень интересные археологические культуры здесь были, очень много своеобразных культурных процессов. И Средние века - это, можно сказать, наша золотая картинка, два крупных государства существовали на территории Дальнего Востока - государство Бахай(?) в 7-10 веке и чуть позже - империя Джуджени(?), так называемая Золотая империя Дзу(?).
Тамара Ляленкова: Это совместная программа, да? Почему? Сами бы не справились или это принципиальное значение имеет?
Николай Крадин: Сами бы справились. Конечно, мы не так, в общем-то, владеем английским языком, как носители языка, американцы и англичане, но очень важно, чтобы в образовательном процессе участвовали ученые разные научных школ. В общем-то, у нас своя узкая археология, своя школа научная, но вот для студентов, мне кажется, для развития науки очень важно взаимодействие международных школ. Поэтому мы изначально пошли на такой шаг, чтобы в преподавании участвовали и зарубежные профессора. И в общем, нам самим это интересно. И я думаю, что это придаст больший толчок для развития археологической науки в нашем регионе.
Тамара Ляленкова: Николай Николаевич, расскажите чуть подробнее о программе.
Николай Крадин: Программа фактически уже готова, сейчас идет процесс юридический оформления вот стандарта. Дело в том, что, согласно нашему российскому законодательству, федеральный университет имеет право на свои собственные стандарты, на свои собственные образовательные программы, так что мы такую программу готовим. В общем-то, там достаточно стандартная структура для магистерских программ, есть курсы обязательные для чтения, есть по выбору. В принципе, мы не стали отходить от этой традиционной системы. Среди обязательных, общих курсов у нас есть такой предмет, который называется "Как писать диссертацию". В рамках этого курса наши магистранты получат более углубленное представление о том, что такое магистерская диссертация, как она пишется. Курсы в основном двух типов: первое - курсы теоретические, которые связаны с различными концептуальными вопросами археологической науки, и есть курсы практические, которые посвящены либо тому или иному хронологическому периоду, либо опять же тем или иным культурам. Ну, например, есть у нас такой курс, как археология Бахая или Джуджени. Есть курс - заселение в эпоху палеолита. Есть такой курс, как археология кочевых империй - этот курс посвящен древним империям кочевников, которые существовали в Центральной Азии. Это, конечно, не совсем наш регион, но дело в том, что контакты со степью существовали с глубокой древности, а это взаимодействие давало контакты и со странами Средней Азии, даже фактически с Европой.
Тамара Ляленкова: Как вы предполагаете, кто к вам придет, с каких программ и с какого бакалавриата?
Николай Крадин: В первую очередь это историки, и, собственно, рассчитано на историков, которые специализируются по археологии. Сейчас у нас есть такой профиль - археология - в рамках бакалавриата. Кроме того, мы, конечно же, ориентируемся на антропологов. И, естественно, культурологи, потому что многие культурологи занимаются схожими вещами. Есть такой курс, который называется "Археологический менеджмент", это связано как раз с охранными работами, которые ведут археологи. Во всем мире, да и в нашей стране самые большие деньги, которые поступают в археологию, они поступают на охранные работы.
Тамара Ляленкова: Это был заведующий кафедрой всеобщей истории, археологии и антропологии Николай Крадин. Он рассказывал о магистерской программе «Археология Северной Пасифики», которая открывается в новом учебном году в Дальневосточном федеральном университете.
А мы возвращаемся в Москву, в гимназию № 1540, в 11 класс.
- Здравствуйте! Классный час, 03.06.2012
Ведущая Тамара Ляленкова
Тамара Ляленкова: В минувшую пятницу, как обычно 1 июня, отметили, Международный день детей - кто как мог. В Москве в Государственной Думе обсуждали безопасность интернет-пространства, в Сыктывкаре стартовала акция «Помоги ребенку, пострадавшему в ДТП», а в Казахстане аким города Алматы лично поздравил детей с праздником. Я не говорю уже о параде колясок в Барнауле, Казани и Брянске, чемпионате по бегу в ползунках в Томске и сладком домике на Дворцовой площади Петербурга, на строительство которого ушло более 30 килограммов шоколада.
Однако мы в «Классном часе Свободы» сегодня поговорим о вещах более серьезных - о школьной социализации, о том, как отстоять собственные права, не ущемляя права окружающих. Экспертами по этому вопросу выступят: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка города Москвы Евгений Бунимович и московские школьники.
Евгений Бунимович: Я убежден, что самая главная проблема сегодняшней школы, сегодняшнего образования - это проблема "я и другой". Причем "я и другой", особенно в Москве, здесь речь идет не только о тех, кто иной по языку или по религии, или по чему-то еще, но иной - потому что у него какая-то болезнь или, наоборот, потому что шибко умный. И базовая проблема, может быть, из которой растут все остальные, - иной, потому что у его родителей иные финансовые возможности. Вот эти экономические ножницы, финансовые, которые присутствуют сегодня в доходах московских семей, показывают, по их собственным высказываниям, по нашим социологическим исследования, что это самая больная проблема.
Каждый раз, когда я смотрю глубокие, серьезные исследования по этому поводу, я все время нахожу для себя какой-то новый аспект. Например, я могу сказать, что для меня было открытием, что в одном из исследований я обнаружил, что дети-мигранты в наших школах часто бывают совсем не худшими, а лучшими учениками. Потому что живут они не в самых благополучных районах, местное население, ребята там тоже не самые благополучные. И часто бывает так, что для этой семьи, приехавшей откуда-нибудь из Вьетнама, например, образование ребенка становится ключевым моментом их общей социализации. И поэтому, хотя нам кажется, что у них больше всего трудностей, но часто бывает ровно наоборот. Именно потому, что и он и семья относятся едва ли не религиозно к школе, и ребенок становится, наоборот, одним из лучших учащихся, а не худшим. То есть проблемы совсем не там, где мы их часто видим. Хотя, конечно, есть и обратные ситуации, и кстати, можно провести исследование с точки зрения национального состава, это интересно - откуда какие дети приходят и как они относятся к школе.
Недавно на встрече со школьниками мне задали такой вопрос: а что делать, если я иду по школе, там стоит пятеро ребята, и они говорят на своем языке? Я сказал, что, конечно, они стоят впятером, и это нормально, что они говорят на своем языке, но когда ты к ним подходишь, то с точки зрения этики, нормальной человеческой этики, они должны перейти на тот язык, на котором говорят все. И это серьезные вопросы, которые кажутся нам очень мелкими, ну, подумаешь, прошел в коридоре мимо, это не те случаи, которыми занимаются комиссии по делам несовершеннолетних. Но это та атмосфера школы, на которой все зиждется.
Ваня:
- Драка началась с того, что меня начали обзывать и бить. Кирилл начал защищать меня. Вначале он пытался оттащить Петю, чтобы он меня не бил. Потом он все-таки прогнал Петю, и в это дело вступил Сема. Кирилл начал бить Сему, чтобы меня защищать, а потом Сема повалил Кирилла на землю, начал бить. После этого Кирилл вырвался, но Сема его схватил и затолкал на скамейку и уже приложил в висок.
- Не знаю, как Ваня меня бил, но Кирилл меня точно хотел…
- Я Петю бил? Петя почти что не виноват, а виноват в большей степени Сема!
- А что я сделал? Я не знал, что Петя первый начал. Я думал, что это вы начали, поэтому я за него заступаться начал.
- Их надо, наверное, как-то наказать, но не в тюрьму же их сажать? Я про то, что их нельзя в тюрьму. Все-таки они учатся хорошо и почти что лучшие ученики.
- Ты меня троечником обзывал!
- Ваня, а если бы человек учился плохо, то его не жалко в тюрьму?
- Ну, нет, почему. Как бы то ни было, школа свой имидж потеряла бы. А так нельзя сообразить, кто из вас виноват. Скорее всего, виноваты вы оба, но нужны разные наказания.
- Ваня, а знаешь, человек, бывает, ошибается и иногда за свои ошибки очень переживает. В этом случае тоже надо наказывать?
- Тогда нет.
- Про это я и хотела поговорить. Сема, ты вступился из лучших побуждений, но ты явно превысил меру допустимой обороны. Ответственность за свои поступки очень высокая.
- Я согласен. Но Сема – это человек, а человек не может быть безгрешным. Надо как-нибудь снизить степень наказания.
- Но наказание обязательно должно быть, ты считаешь?
- Конечно! Ведь без наказания это же абсолютно несправедливо!
Тамара Ляленкова: Обсуждение преступления и наказания, в котором принимали участие, помимо пятиклассников, школьные психологи и педагоги, продолжалось больше часа. В результате была выработана стратегия поведения для всех участников конфликта, которая позволит им более-менее мирно в одном пространстве и впредь существовать. Но пример этот, когда всем детям дали высказаться, посочувствовали и подвели к решению что-то в своем поведении поменять, скорее, исключение из жизни российской школы, чем правило.
Мы продолжаем обсуждать проблемы школьной социализации. По мнению экспертов, наиболее трудным в этой области сегодня стал, что называется, национальный вопрос.
В Московском государственном психолого-педагогическом университете недавно прошел круглый стол «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде».
Софья Роземблюм, руководитель психологической службы гимназии №1540 предложила свой алгоритм действия, который поможет включить детей мигрантов в новую для них среду.
Софья Розенблюм: У нашей гимназии есть достаточно большой опыт работы с аутичными детьми и вообще с детьми, требующими особого подхода.. И проблемы, с которыми мы сталкивались, когда к нам попадали дети-мигранты, дети из других культур или с другим культурным багажом, мы пробовали и достаточно успешно решали именно в русле того опыта, что уже был. И мне кажется, что продуктивным здесь является, на самом деле, только инклюзивный подход.
Есть особый ребенок, не важно какой - с проблемами здоровья или ребенок-мигрант. И есть внешняя среда - между ними стена. Философия инклюзивного состояния состоит в том, что и ребенок, и среда меняются навстречу друг другу. Это очень важный момент. Но должна каким-то образом меняться сама школа, все наши привычные модели должны претерпеть изменения, для того чтобы паззл сложился.
То есть проблемы аутичного ребенка и ребенка-мигранта в чем-то похожи, хотя есть, конечно, и различия. Так же как про аутичного ребенка учитель не понимает, как у него все устроено, почему он так себя проявляет, и так же точно учитель не понимает, почему ребенок, приехавший откуда-то, таким образом себя ведет. Многие вещи, многие проявления нормального поведения ребенка-мигранта являются для учителя просто проявлениями невоспитанности. И, соответственно, учителя так и реагируют – как на дурно воспитанных детей. Поэтому опыт обучения аутичных детей здесь может быть применим. Мы не говорим сейчас о психологической помощи, потому что механизмы возникновения проблемы разные, а вот педагогически, реакция учителей - здесь есть много общего. Поэтому, если мы говорим об инклюзивном образовании, то мы должны относиться к особому ребенку как к ребенку, пережившему психическую травму. То есть: у него изменение прежних условий жизни, разрыв прежних связей. Мы часто встречаемся с тем, что родители переехали в Москву, а ребенок ничего этого не хотел. Соответственно, он включает весь протестный арсенал, который ему доступен.
Поэтому, когда ребенок поступает в школу, предварительный этап - это обсуждение с родителями всех проблем. Если это инклюзивное образование, у нас есть возможность разглядеть каждого ребенка, и тогда мы обсуждаем и с родителями, и с детьми, как мы будем взаимодействовать максимально эффективно, для того чтобы ребенку оказать помощь. Потому что если ребенок находится в общей ситуации, то получается, что и правила к нему должны применяться общие, а это невозможно.
Тамара Ляленкова: Действительно, всякий «иной» ребенок не просто выпадает из классного коллектива, он просто выпихивается им, причем довольно жестоким образом. Почему? На этот вопрос попробовали ответить сами московские школьники.
- У меня в классе есть девочка – очень умная, но у нее не совсем психика нормальная. То есть она может расстроиться из-за какой-нибудь «тройки» и убежать из школы. И все учителя относятся к ней чуть более благосклонно, чем к нам. Допустим, не будут ее сильно ругать, если она заплачет на уроке. Она получает одни «пятерки». И многие дети за то, что ее в пример ставят, ее рюкзак, например, в окно выкидывали, толкали все время, били. Эта девочка не выдержала и ушла.
- Когда я училась в прошлой школе, у нас в классе была девочка, которую все гнобили. В конце концов девочка не выдержала и ушла. Потом я перешла в школу, в которой учусь сейчас, и узнала, что она снова будет мой одноклассницей. И когда я с ней снова стала вместе учиться, я увидела, что совершенно другие люди ведут себя по отношению к ней точно так же. Она не злая, не противная, и непонятно, за что ее цепляют. Мне всегда было интересно, как люди выбирают. Когда толпа что-то делает интуитивно, против этого не попрешь. На самом деле, наверное, максимум, что может сделать человек, которого гнобят, может попробовать к этому спокойнее относиться. Но я не уверена, что если бы меня вот так все гнобили, я так легко бы на это забила.
Тамара Ляленкова: С одной стороны, ярко выраженная индивидуальность - это хорошо, с другой - безопаснее мимикрировать, слиться с большинством. Корни ксенофобии, считает заведующий кафедрой этнопсихологии и психологических проблем МГППИ Олег Хухлаев, лежат в отношении к «своим».
Олег Хухлаев: Традиционно мы можем говорить о значимости национальности, она отражается по отношению к другим в двух форматах - в виде позитивного отношения к своему народу с нейтральным или позитивным отношением к другим, что мы традиционно называем в хорошем смысле патриотизм, имея в виду не столько военный патриотизм, как марширование и прочее, скорость сборки-разборки автомата Калашникова, а скорее, именно гражданский патриотизм, любовь к своей стране, желание что-то сделать для нее, что-то вложить. И второй аспект - неприязнь к иным, к чужим, то, что мы традиционно называем национализмом. Это два магистральных пути, между которыми, правда, есть развилка, и которые направлены в разные стороны, хотя имеют, на самом деле, под собой очень похожие основания, поэтому их достаточно просто спутать.
Если мы посмотрим, как это отражается в сознании реальных московских школьников, то мы увидим три картинки или три таких типажа, по сочетанию патриотических и националистических установок. Самая левая картинка - это так называемые неопределившиеся. Это ребята, у которых есть баланс - у них и патриотических установок много, это тема, на самом деле, сейчас достаточно модная и важная для наших ребят, особенно если сравнить с тем, что было 10 или 15 лет назад. При этом у них одновременно достаточно много националистических установок. И такой вот баланс, который то в одну, то в другую сторону повышается. Чуть-чуть больше в сторону патриотизма, но не сильно. Вторая группа, условно названная "патриоты", - те ребята, у которых преобладает позитивное отношение к своим, а негативное отношение к чужим существенно ниже. И, наконец, третья группа, условно названная "националисты", не в милицейском смысле, а именно потому, что у них неприязнь к другим выше, чем любовь и позитивное отношение к своему народу. А теперь посмотрим, как это разлагается в количественном плане. По нашим данным, наибольшее количество современных московских школьников, подавляющее большинство, 60-70 процентов, по разным исследованиям, не важно, какая будет цифра, но это в любом случае будет больше половины, это так называемые неопределившиеся. Патриотов достаточно большое количество, националистов, слава богу, не так много в сравнении со всеми. И, соответственно, самый главный, самый важный для нас объект - вот эти неопределившиеся. Потому что именно они, именно их точка зрения дает основания националистам переходить к каким-либо действиям или все-таки, убоявшись мнения большинства, остаться со своим мнением в стороне и не реализовывать его в какие-то активные вещи.
Соответственно, ключевая задача профилактики ксенофобии и экстремизма - помочь этим неопределившимся определиться в правильную сторону, то есть в сторону возрастания значимости патриотических установок и снижения значимости националистских установок. Теперь, поставив цель, поставив задачу, попробуем посмотреть, а как бы эту задачу решать. Да, важно, значимо, хорошо и правильно - праздники, фестивали, национальная кухня, обычаи и традиции, нужно, красиво и интересно. Но возникает вопрос: это гарантия решения проблемы? Это поможет нам существенно снизить националистские установки и повысить патриотические? Большой вопрос. А активное лобовое противодействие проблеме? Сможем ли мы только посредством лобового противодействия, пускай достаточно оригинального и интересного, противодействовать расизму и ксенофобии? Очевидный ответ - нет, борьба не может быть основой повседневной жизни.
Тамара Ляленкова: Поговорим о правах, которые чаще всего нарушаются в школе, и не только учеников.
Международный день защиты детей, как 8 марта, как когда-то Первомай, - это формальный повод вспомнить о том, что какие-то социальные категории имеют не только обязанности, но и права. В случае детей – не только обязательное среднее образование и послушание до шестнадцати лет, но право на свободу мнения и религии, а также на защиту от физического и психологического насилия. Другое дело, что сами дети плохо понимают, как можно реализовать эти права, и пытаются справиться собственными силами. Примерно таким, теоретическим образом.
- Если говорить о толпе и человеке перед толпой, на самом деле, для меня очевидное решение – собрать несколько человек и пойти не к тем, кто стебется, а к человеку, над которым стебутся. Мне кажется, что в такой момент для человека самое главное - некая поддержка. Если так получилось, что он аутист, мне кажется, что нужно его просто втянуть в некую тусовку.
- Мы пытались с той девочкой общаться, защищать, дружить, но она, наоборот, как-то удалялась и считала, что мы тоже над ней издеваемся. Мне кажется, что людям, над которыми очень долго издевались, уже трудно принять чью-то помощь.
- В основном люди издеваются над человеком из-за того, как вел себя этот человек в классе до этого. Это зависит и от толпы, и от класса.
Тамара Ляленкова: Так думают о проблемах школьной социализации московские старшеклассники.
Свой следующий вопрос я задала эксперту по конфликтологии, доценту кафедры «Теоретических основ социальной психологии» МГППУ Владимиру Орлову: насколько много конфликтных ситуаций возникает в сегодняшней школе?
Владимир Орлов: Я думаю, что в связи с теми процессами, которые идут в нашем обществе, в школе отражаются и все противоречия. И школа, на мой взгляд, не имеет достаточно средств для разрешения этих противоречий. А противоречия становятся основой противоборства, конфликтов, острых негативных переживания. Те институты, которые работают внутри школы, пока, на мой взгляд, недостаточно эффективны. Я бы сказал, что они пасуют против ситуации, которая складывается.
Тамара Ляленкова: В школе существует достаточно строгая иерархия, традиционная.
Владимир Орлов: Была.
Цисана Шамликашвили: Дело в том, что у нас утрачивается самая большая ценность – способность общения.
Тамара Ляленкова: В разговор вступила научный руководитель Центра медиации и права, автор курса Школьной медиации Цисана Шамликашвили.
Цисана Шамликашвили: И это происходит во взрослом обществе. Когда возникает какое-то неудовольствие или жалоба, что делает гражданин в первую очередь? Он пишет президенту, генеральному прокурору и всем, кому можно. Школьная медиация - это не просто способ разрешения конфликтов, это вовлечение всей структуры. Ведь участниками образовательного процесса являются все окружающие.
Владимир Орлов: Они сейчас называются субъектами образовательного процесса, то есть они, деятели, - это ребенок, учитель, администрация, родитель, и пятое считается – психолог.
Цисана Шамликашвили: Который есть на территории школы, и социальный педагог.
Тамара Ляленкова: Как правило, они есть, но это не отменяет проблем. Почему?
Владимир Орлов: Во-первых, давно известно, что более 80 процентов конфликтов связаны с непониманием друг друга. Очень прискорбный факт. Где-то 6-7 лет назад было серьезное исследование, которое однозначно показало: в школе не хватает создания коммуникативной среды. Там люди отторгнуты друг от друга, дистанцированы. И каждый занимается своим делом, плохо или хорошо. Там нет коммуникативных связей, нет команды, нет понимания общих целей, и каждый выкручивается так, как может. Это очень серьезная проблема.
Тамара Ляленкова: То есть невозможно решить конфликт в той среде, где невозможно о нем говорить.
Владимир Орлов: Я занимаюсь психологической службой, а психолог в современной школе, к сожалению, один в поле воин.
Цисана Шамликашвили: С одной стороны он один в поле воин, и не всегда у него есть нужный инструментарий. Чаще всего психолог может констатировать проблему, он может ее выявить и констатировать, но дальше пойти... Почему мы и говорим, что владеть методом школьной медиации должны в идеале, конечно, хотя бы несколько учителей на территории школы. Разумеется, школьный психолог, разумеется, социальный педагог. Администрация школы должна хотя бы понимать суть этого метода. И что очень важно, что предусмотрено в нашей программе, это еще и вовлечение в эту работу самих детей, то есть создание равных групп, где дети сами становятся, с одной стороны, медиаторами, где они среди сверстников распространяют, можно сказать, идею, философию общения.
Тамара Ляленкова: А что вы делаете, в чем на практике состоит медиация?
Цисана Шамликашвили: Это прежде всего общение, основанное на уважение к ценности. Речь идет о том, чтобы в достаточно открытой, доверительной обстановке иметь возможность рассказать. Вот в самом начале прозвучало, что 80 процентов конфликтов, так и есть, происходят от недопонимания, от недоразумений, от того, что в какой-то момент нарушается вообще способность к коммуникации. И вот здесь как раз возникает ситуация, когда мы даем возможность людям быть услышанными. Нам часто пытаются сказать: а, значит, это бесконфликтное взаимодействие. Ни в коем случае! Бесконфликтного взаимодействия не может быть. Если даже оно существует, это, как говорится, мертвое, ничего не рождающее взаимодействие. Потому что противоречия, разногласия - они как раз и ведут нас к тому, чтобы мы развивались, чтобы что-то эволюционировало. Другое дело - как жить с этими разногласиями, как с ними поступать, как общаться со своим оппонентом. Вот это самое главное. Говорить с детьми - это очень важно.
Школьница:
- Я как раз в процессе ругания с моей учительницей по геометрии. У нас так устроена система в школе, что можно переходить по каждому предмету из одной группы в другую, и я очень хотела перейти. Я решила, что не будут обращаться к родителям за помощью. У меня есть одноклассник, который решил, что нужно просто учительнице нахамить, чтобы она его выгнала в другую группу, что он и сделал. А мне приходится договариваться с этой училкой, чтобы она меня как-нибудь сама отпустила.
Тамара Ляленкова: Конфликты с учителями - обычное дело в средней и старшей школе, если хотите, новый уровень социализации - уже во взрослую жизнь.
А мы продолжаем разговор о трудностях подросткового возраста.
- Мне кажется, сложный возраст, физиологически и психологически сложный, родители что-то хотят, надо решать что-то глобальное для будущей жизни, при этом конфликты в классе
Владимир Орлов: Процесс социализации действительно наиважнейший в развитии, но он должен быть как-то организован. Какая бы семья ни была, там социализация происходит, это потребность, которая реализуется, но какие компоненты, какая система, это во многом обуславливает то, каким ребенок становится. Наличие общения является наиболее важным. Если ребенок до 7-8 лет не находится в активном общении со взрослым, он просто человеком не становится. Это феномен Маугли. И потом сенситивный период проходит, чувствительность к тому, чтобы стать человеком, и все, не исправишь.
Тамара Ляленкова: С другой стороны, мы говорим о коммуникации, о том, что надо уметь договариваться, надо иметь возможность договариваться. Но в этом возрасте наиболее яркое действие производит на ребенка впечатление или пример. Не просто разговор, а пример или какой-то поступок.
Цисана Шамликашвили: Герои бывают положительные и отрицательные.
Владимир Орлов: Героика меняется, но им нужен материал, который они берут в социальной среде, которая их окружает, - какие фильмы они смотрят, какие книги они читают, если читают.
Цисана Шамликашвили: Внешний мир - это фактически система координат, на основе которой или отталкиваясь от которой, они формируют образ себя, образ, к которому они впоследствии будут стремиться. К несчастью, сейчас тема суицидов среди подростков - это же страшная тема, но возникла она опять-таки от неуслышанности.
Владимир Орлов: Одиночество, ощущение одиночества. Когда подросток ощущает свое одиночество и ненужность, у него теряется смысл жизни, который очень актуален в этом возрастном периоде. Ему легче выйти из игры, из жизни, чем продолжать испытывать эту боль.
Цисана Шамликашвили: А с другой стороны, очень часто это еще бывает продиктовано тем, что хотят наказать кого-то, абсолютно не понимая ценность и конечность человеческой жизни. И опять-таки внешняя среда, игры, в которые постоянно дети погружены, герои этих игр на протяжении часов постоянно то оживают, то умирают...
Владимир Орлов: Наличие несколько жизней, так называемое. Идет внутреннее формирование вседозволенности. Ребенок ощущает власть над ситуацией.
Цисана Шамликашвили: Там у него очень легкий путь самоутвердиться, там он бог и царь, и он уходит просто из реальности.
Тамара Ляленкова: А что с родителями? Большая часть школьных конфликтов ведь идет от родителей.
Цисана Шамликашвили: Когда мы говорим о том, что родители сегодня могут более активную роль в управлении школой, влиять как-то и на качество, может быть, образования, вот здесь тоже очень важен диалог между администрацией школы и родителями. Потому что на сегодняшний день, с одной стороны, кажется, что школа приобретает больше свободы, а с другой стороны, преобладает формализованность и нормирование
Владимир Орлов: Учителя говоря, что сейчас поднимается вопрос прав ребенка, но про нас-то забыли. И каждым нововведением учитель становится все менее и менее значим как субъект. И дети, начиная с подросткового возраста, очень быстро схватили возможности давить, диктовать, доминировать в школе, и резко снижается авторитет как всего института в целом, так и учителя, администратора. И уже директор не является последней силой, которая может повлиять на ребенка. А родители начинают пользоваться своими правами. Перекос прав смещает центры, и мы не получаем гармоничности.
Школьники:
- У нас есть в классе мальчик, который безобразно себя ведет со всеми учителями. А когда мы перешли в среднюю школу, у нас появилась новая учительница, ей 24 года, она пришла из института только. Я считаю, что обижать ее нельзя, но он ей все время хамил. И она начала по любому поводу говорить, что, вот, он сейчас сделает что-то, и мы всем классом ей объясняем, что он не делает этого.
- У нас с пятого класса постоянно новые учителя. Вот новый учитель математики не нравится почти никому как человек, но он хорошо учит. Некоторые учителя хорошие, с ними можно поговорить, но я не понимаю, как они учат. А этот учитель нравится нам все меньше и меньше. И один раз он сказал, когда кто-то подшутил надо мной: «Издеваться над учениками имею право только я», - и это было очень неприятно с его стороны. Он меня еще заставлял три раза с первого этажа на третий этаж носить тетрадку.
Тамара Ляленкова: Часто бывает, что подоплеку конфликта трудно определить, но очевидно одно: социальная функция учителя постепенно меняется.
Цисана Шамликашвили: Описанная ситуация бумерангом возвращается к детям и к родителям. Когда мы разрабатывали школьную медиацию, во главу угла поставили, что школьная медиация - это метод, который ориентирован не только на интересы ребенка. Да, мы ставим ребенка в центр всего этого, но мы говорим о правах, мы даже разработали специальный блок правового просвещения, чтобы в равной степени себя чувствовали комфортно все. Чтобы права могли защитить все. Когда в школу приходит школьная медиация, первое, что нам говорят учителя: мы однозначно чувствуем, что понижается уровень агрессии в преподавательском составе. Ведь когда в школу пришел эмоционально заряженный родитель, и происходит ситуация, когда коса на камень находит, мы понимаем, что будет. А мы позволяем человеку быть тем, кто он есть, и все-таки проявлять, высказывать свое видение ситуации. И когда это происходит, человек получает возможность быть услышанным, тогда возникает основа для того, чтобы посмотреть в будущее и найти выход из этой ситуации.
Тамара Ляленкова: А можно ли справиться этими инструментами с той ситуацией, которая сейчас придет в школу? Во-первых, вводится коэффициент на предметы, то есть кто-то будет получать больше, кто-то меньше. Плюс ко всему есть стимулирующая часть, которая тоже будет распределяться каким-то образом.
Владимир Орлов: В одной из школ, в которой я работаю, к осени возникла очень конфликтная среда, шло очень мощное подавление сверху внизу, клались заявления. Но работать как было – нельзя, а как надо – мы не знаем. Поэтому здесь нужен эксперимент.
Цисана Шамликашвили: Учитель испытывает очень большие нагрузки. И это опять-таки становится порочным кругом, который порой разрубить просто невозможно. Потому что они живут в этом колесе, постоянно нарастает тревожность, неудовольствие собой и окружающим миром.
Тамара Ляленкова: А насколько педагоги готовы общаться? Ведь родителям есть кому пожаловаться, детям – есть, а учителю - некому.
Цисана Шамликашвили: Думаю, что большинство учителей готовы и даже будут благодарны и рады, если им предложат какие-то способы, но они должны чувствовать, что система позволит немножко отстраниться. Да, система школы и учителя, они закрыты, они не идут на контакт, и дело в том, что они себе даже не позволяют признаться в том, какие у них проблемы. Потому что они порой не видят выхода из этого.
Владимир Орлов: У них ощущение тупика.
Цисана Шамликашвили: Да, у них ощущение безысходности.
Владимир Орлов: Я с этим сталкиваюсь постоянно, у них возникает протест против своей деятельности.
Цисана Шамликашвили: И вот эта агрессия оттуда и происходит.
Владимир Орлов: Мы устаем не столько от самой деятельности, сколько от внутреннего протеста против этой деятельности.
Тамара Ляленкова: Так получается, что бесправие педагогов самым негативным образом влияет на право детей получать качественное образование. С другой стороны, слишком долго в России длилось учительское самовластие, чтобы педагоги так сразу решили от него отказаться.
Проблемы социализации в современной школе сегодня в «Классном часе Свободы обсуждали»: психологи Владимир Орлов, Олег Хухлаев, Софья Роземблюм, президент Национальной организации Медиаторов Цисана Шамликашвили, уполномоченный по правам ребенка г.Москвы Евгений Бунимович и московские школьники. В программе были использованы материалы круглого стола «Технологии профилактики ксенофобии и национального экстремизма в образовательной среде» МГППУ.