Иван Толстой: Этим летом все, кто наделен исторической памятью, вспоминают 75-летие пика сталинских репрессий, вернее — наибольшей временной концентрации видных фигур государственного аппарата и общественной жизни, подвергнутых репрессиям. С середины 37-по по конец 38-го в кровавую мясорубку попали и литераторы, и чиновники, и сами чекисты. И эта полоса, заметная даже на фоне общей картины репрессий, взывала к особому наименованию. И такие наименования были — скажем, пик репрессий, всплеск расправ, или просто: 37-й год.
Но когда в начале 70-х советский невозвращенец журналист Леонид Владимиров перевел знаменитую книгу Роберта Конквеста “The Great Terror” как “Большой террор”, заголовок мгновенно прижился.
Перед нами редкий пример живучести термина, возникшего у всех на глазах - под пером современника, термина для именования явления громадного исторического масштаба. Еще недавняя разноголосица вдруг кристаллизовалась и стало казаться, будто название “Большой террор” существовало всегда.
Между тем, термин мог погибнуть в самом зародыше. Сегодня мы беседуем с ветераном Радио Свобода Леонидом Владимировым — с тем, кто сказал, что террор — большой.
Леонид Владимиров: Книга Конквеста “Большой террор” вышла в Лондоне в издательстве “Макмиллан” в 1968 году. Я немного знал автора, он иной раз спрашивал меня о каких-то советских реалиях или названиях, но я понятия не имел, над чем он работает. Книга меня поразила совершенно, ничего подобного до этого не издавалось, а ведь это было задолго до “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына. Больше ничего не могу сказать. Я порадовался книге, и все. Я в то время работал лондонским корреспондентом Радио Свобода, и работы у меня было достаточно. И вдруг я получаю предложение итальянского издательства “Editione Aurora” из Флоренции перевести книгу. Я не сразу понял, почему они меня выбрали, и я до сих пор не уверен, что это была рекомендация Конквеста. Скорее, дело было в том, что я с 66 года печатал статьи в воскресном издании “Daily Telegraph”, которое называлось “Sunday Telegraph”, и эти статьи читали. Поскольку там было написано где-то, что я отбывал наказание в сталинских лагерях, они решили, что я подходящий кандидат для этой работы.
Конечно, книга была большая, работа предстояла громадная, и я не мог просто согласиться и взяться за дело без разрешения моего нанимателя - Радио Свобода. Поэтому я сразу попросил разрешение, обратился к директору Радио Свобода Кеннету Скотту и спросил, могу ли я в свободное время заняться переводом этой книги, то есть, работая на сторону. Скотт был дипломат, замечательный человек, но он сам не принял решение, он посоветовался с председателем Комитета Радио Свобода в Нью-Йорке Хаулендом Сарджентом. Комитет - это группа лиц, которые основали Радио Свобода в 53 году. Хауленд Сарджент сказал, что он не возражает, если это не пойдет в ущерб делу. Так мне дали зеленый свет и я начал работать.
Сами понимаете, что это было дело долгое. В письме, которое предлагало мне контракт, было написано (оно было по-русски, его писал редактор того издательства, по национальности – калмык, старый эмигрант, замечательный человек, но он не все понимал в советских делах): “Пожалуйста, переведите на русский язык книгу Роберта Конквеста “Великий террор” на таких-то условиях”. Честно скажу, я не очень обратил внимание на это, занялся текстом. И работал я над текстом больше двух лет, кончил перевод в 72 году. Я сейчас открыл оригинал Конквеста и вижу мои пометки: конец - 6 декабря 70 года, конец - 7 августа 71 года. То есть куски, где я кончал - мне нужно было вспомнить, с какого места продолжать перевод. Это продолжалось два с лишним года.
Я закончил в 72 году и тогда задумался над заголовком. И вот этот заголовок - “Великий террор” - меня совершенно не устроил, он просто резал мне ухо. Понимаете, в слове “великий” есть величие. Была Екатерина Великая, был Петр Великий, все это были достаточно положительные звания. И я обратился к книге Конквиста, точнее, к его предисловию, и нашел два места, которые подтвердили мое отвращение к слову “великий”. Конквест - очень глубокий писатель, замечательный историк и исследователь, он написал: “Похоже, что размах убийств, само громадное число жертв убеждает некоторых в серьезности и в известной справедливости дела”. Это не очевидно, но, если подумать, это правильно.
Я обязан признаться, что в 36 году мне было 12 лет, я уже был очень сознательный шестиклассник, очень интересовавшийся всем на свете, и тогда я без конца слышал выражения типа: “Смотрите, арестован такой-то, он оказался врагом народа! Можете себе представить, мы так хорошо о нем думали, а он притворялся!”. Очень много таких разговоров я слышал. Иными словами, это соображение Конквеста стоило внимания.
Далее, в другом месте, Конквест процитировал Энгельса. Он сначала заметил, что Маркс и Энгельс были против террора. И он процитировал такую фразу Энгельса: “Террор состоит, в большинстве случаев, из бесполезных жестокостей, совершаемых перепуганными людьми для самоутверждения”. А я напишу “великий”? Нет.
Но надо было придумать, чем заменить. Это было нелегко. Перебрал много возможностей. Один человек, очень мною уважаемый писатель, русский писатель, живущий в Америке, даже решил меня литературой убедить. Он, когда я уже придумал заголовок, напомнил мне Френсиса Фитцджеральда с его знаменитым романом “Great Gatsby“ и сказал: “Great Gatsby“ переведен на русский язык как “Великий Гэтсби”. Ну не “большой” же, а?”. Мне пришлось вступить в литературную дискуссию и сказать ему мое мнение, что я думаю, что Гэтсби был, конечно, очень странный человек, а “великим” его автор назвал с некоторой иронией. Вот такие были разговоры, самые разные - и дружеские, и не очень. Мне крутили руки.
Это все дошло до того же Хауленда Сарджента. Один раз я был в Америке, он меня пригласил, выслушал с удивительным терпением, тем более, что я не так уж хорошо изъяснялся на английском, приводил какие-то примеры, старался его в чем-то убедить. И он, видимо, мне поверил, потому что он поблагодарил меня за разговор и через некоторое время сказал, что согласен с моим заголовком. Его громадный вес решил вопрос, а итальянскому издателю было довольно все равно. Таким образом появился заголовок.
Откуда я его взял? Это, если угодно, наполовину плагиат. Я вспомнил хрущевские годы. В те годы все время шла такая бодряческая пропаганда, и журналисты выдумывали все новые и новые тексты. И вот были такие заголовки: “Большая кукуруза” (кукурузу любил Хрущев), “Большая химия” (имелось в виду ускоренное развитие химической промышленности). И я решил такую кальку взять. Это создавало известное неприятие, известную насмешку над запуганными людьми, которые, по Энгельсу, для самоутверждения устраивали террор. Вот так получилось у меня с книгой.
Роберт Конквест. “Большой террор”. Издание 1974 года
Иван Толстой: Есть еще аспект, о котором мы с Леонидом Владимировым не говорили, но который, на мой взгляд, не лишен исторического любопытства. Это издательский аспект. Леонид Владимирович упомянул руководителя Radio Liberty Committee (Комитета Радио Свобода) Хауленда Сарджента, то есть начальника над всеми начальниками. При чем тут он, если речь шла об издании книги у итальянского издателя? Все очень просто: никакого итальянского издателя не было в природе, издательство “Аурора” было подставным, книга Конквеста выпускалась самим Радио Свобода, точнее, тем отделом специальных проектов, который существовал при руководстве Радио. Неудивительно, что русский перевод (владимировский) вышел в карманном формате, на тончайшей непромокаемой бумаге (ее называют “индийской” или “библейской”) — книга предназначалась для тайного провоза в Советский Союз. И, например, свой экземпляр Конквеста я получил совершенно бесплатно в 1988 году, когда первый раз в жизни оказался на Западе, в специальной квартире, где советским туристам раздавались нехорошие издания, от одного вида которых у впечатлительного человека начинался счастливый обморок.Итак, мой собеседник сегодня — лондонский журналист и писатель Леонид Владимиров. Леонид Владимирович, прежде, чем Вы оказались один-на-один с Вашим переводом, успело пройти полвека Вашей жизни. Познакомьте нас, пожалуйста, с Вашими первыми пятьюдесятью годами. И заодно уж спрошу, помог ли Вам как переводчику сталинизм, пережитый на собственном опыте?
Леонид Владимиров: Во-первых, 50-ти не нужно, я уехал из России в 42 года. А что касается личного опыта, то нет никакого сомнения, что он мне очень помог в переводе, и я, наверное, другую книгу на другую тему такого же размера переводил бы лет 5. Мой личный опыт не очень веселый. Учился, все мои юные годы прошли в Ленинграде, как тогда назывался Санкт-Петербург, я такой завзятый петербуржец, очень хорошо знал город. А потом так случилось, что мои родители развелись, и в 40 году, оборвав 10-й класс наполовину, я переселился в Москву. Объявилась комната в Москве, которая у мамы образовалась от обмена, и меня мама позвала в Москву. Что ж, я поехал. Вероятно, это спасло мне жизнь, хотя трудно сказать. А потом была война, в которой я тоже поучаствовал немножко, потом вернулся, уже в 43 году, в институт, в Московский авиационный институт, который заканчивал в 47 году, уже переходил к диплому. И в это время, в августе 47-го, меня арестовали. Арестовали, как тогда говорили, по случайности. Я не так высказался в присутствии тех, кого не надо. На меня донесли. Но в 47 году, в отличие от 37 года, этого было недостаточно, нужен был второй свидетель. Поэтому мне устроили второго свидетеля, подослали, и на ту же тему в разговоре я сказал примерно то же самое, что и говорил. Я ни к чему не призывал, упаси боже, да и ерунду, собственно, говорил, ничего интересного. Получил поэтому, потому что не говорил ничего интересного, 7 лет. А обычно давали десять по статье 58, пункт 10 “Агитация и пропаганда”. Мне дали 7 лет, это считалось легким приговором. Но меньше, чем через 6 лет в Кремле умер ЭТОТ, и скоро меня освободили с полной реабилитацией, то есть я был не судим.
Дальше я стал работать. Я, во-первых, кончил институт, но не Московский авиационный. Почему нет? Потому что за время моего пребывания в лагерях прекратилось производство поршневых авиационных двигателей и началось производство реактивных. Мне предложили идти опять на второй курс, чтобы слушать дисциплины, необходимые для работы с реактивными двигателями. Но я уже и так потерял много лет, я вышел из лагеря, когда мне было 29, и я решил, что пойду в другой институт, в автомеханический, где по-прежнему двигатели поршневые. И я закончил этот институт в 55 году. Затем я пошел работать мастером на Завод малолитражных автомобилей в Москве, как он тогда назывался (он еще не назывался Завод Ленинского комсомола), работал мастером участка, потом технологом, а потом меня взяли в заводскую газету, которая назывались, не смейтесь, “За советскую малолитражку”. Это была ежедневная газета на две полосы, то есть на одном листе с двух сторон. И мне очень повезло, потому что и редактор газеты Петяев, и сотрудники газеты, их было трое, были хорошими профессионалами, и я с ними быстро сработался. Я не был членом партии, они все были, разумеется, они за меня ходатайствами перед секретарем парткома завода и он разрешил. Стало быть, я там работал, а потом я все время куда-то писал - в “Московскую правду”, в “Вечерку” - какие-то вещи, касавшиеся завода, производства. Вот меня пригласили работать в “Московскую правду” (это не центральная “Правда”, а “Московская правда”), я там проработал в отделе промышленности, после чего был очередной вольт, меня пригласил журнал “Семья и школа”. Хрущев тогда объявил о политехнизации школы, и им в журнале нужен был журналист-инженер, техник. Я отвечал этому требованию, и они меня взяли. Я проработал в журнале “Семья и школа” два года, с 58-го по 60-й. В 60 году меня, наконец, пригласил работать замечательный журнал “Знание – сила”, научно-популярный и научно-художественный журнал. Это были самые лучшие годы моей работы в России, это было замечательно, в журнале работали исключительно интересные люди. К сожалению, некоторых уже нет в живых, в частности, при мне поступил журналист-биолог Григорий Зеленко, которой после моего отъезда, через много лет, стал главным редактором журнала. Так что, вот, был журнал “Знание – сила”. А я в партию не вступил, я работал, имея в виду отъезд - я хотел уехать с самого начала. Я не вступал в партию несмотря а то, что меня сильно просили. Тем не менее, мне, в конце концов, разрешили поездку заграницу. И вот я поехал за границу в 66 году, в Англию, и обратно не вернулся.
Иван Толстой: Тогда тоже Англия была в центре общественного внимания...
Леонид Владимиров: Когда я приехал в 66 году, шло первенство мира по футболу, то самое единственное первенство, которое выиграла команда Великобритании в последнем матче с немцами. Знаменитый гол Питерса решил судьбу. До сих пор англичане вспоминают, что они были когда-то чемпионами мира по футболу. А я как раз сидел тогда у телевизора, смотрел футбол, слушал с интересом, не особенно понимая, их комментарий. Так что, да, нынешняя Олимпиада напоминает те волнующие для меня дни.
Иван Толстой: Леонид Владимирович, а какие были к 60-м годам на Западе представления о сталинизме? Ухватывали ли англичане и другие европейцы главное?
Леонид Владимиров: Я бы сказал - нисколько. Когда я приехал сюда, мне было очень тяжело из-за этого. Очень приятные, дружественные люди меня спрашивали: “Почему вы все-таки бежали из Советского Союза?”. Я говорил, что вот то-то и то-то, советская власть плюс электрификация всей страны, режим, цензура – все, что полагаюсь говорить. Они говорят: “Да, да, конечно! Но, вероятно, над вами учинили несправедливость, вас вот посадили в тюрьму, и у вас накопилось зло, обида против советского режима”. Они не понимали, и было очень трудно им объяснить.
Не хочется называть имя, но одна очень умная и интересная дама, одна из основателей Либерально-демократической английской партии, давала мне интервью. Она говорила о советском режиме весьма разумные вещи, и под конец вдруг сказала: “Сказав это, я должна оговориться, что, конечно, социализм - это то, к чему стремится мир…”.
Понимаете, была огромная эмигрантская литература, в том числе, и на английском языке. Был Юлий Марголин - “Путешествие в страну зе-ка”, был Иванов-Разумник - “Тюрьмы и ссылки”, был Кравченко “Я выбрал свободу”, был Иван Солоневич, замечательная книга “Россия в концлагере” (это 35 год, заметьте!). Потом появилось что-то и в России. Ведь уже тогда был и ХХ и XXII съезд, уже товарищ Сталин в Мавзолее не лежал. Так что печатались, например, в 65 году очень, как раньше говорили, “рискованные мемуары” генерала Горбатова, которые назывались “Годы и войны”.
Словом, источников было много, но настоящих знатоков было пересчитать по пальцам. И вот один из их, несомненно - Роберт Конквест, о котором обязательно надо сказать хоть слово. Когда я закончил перевод, я написал маленькую заметку, называлась “От переводчика”, где я писал, что английский писатель Роберт Конквест один из самых удивительных литераторов современности. Автор трех поэтических сборников (на самом деле - четырех), романа и повести, Конквест написал еще шесть больших исторических исследований, и, между прочим, одно из исследований называлось “Храбрость гения. Дело Пастернака”. Конквест глубоко уважал, лучше скажем просто – любил - Россию и русских, с ними постоянно общался. В предисловии он написал такие слова: “Каждого, кто любит русский народ, глубоко трогает его трагическая история”. Конквест был такой, и еще могу назвать буквально трех человек. Это, прежде всего, Мартин Дьюхерст, хорошо вам известный, я думаю, и, скажем, еще два человека. Другие ничего не понимали в том смысле, что не понимали до конца.
Иван Толстой: Какова издательская судьба вашего перевода?
Леонид Владимиров: Книга “Большой террор” была напечатана в Италии издательством “Аурора” в 74 году. Нет никого сомнения, что часть тиража как-то попала в Россию, это был тамиздат, это название кто-то знал, кто-то читал. Но, разумеется, в Советском Союзе напечатать слова “Большой террор” про сталинское время, даже после разоблачения Сталина, было невозможно. И в Советском Союзе слова “Большой террор” впервые вышли из-под печатаного станка в сентябре 1989 года в сентябрьском номере ленинградского журнала “Нева”.
Интересно, как это получилось. Дело в том, что “Нева” анонсировала (как это делают толстые журналы) книгу Конквеста о терроре 30-х годов. Когда мне сказали (я не читал его) об этом анонсе, я только усмехнулся: “Ну да, они сейчас наймут нового переводчика, тот заново перепереведет, напишет от себя предисловие, и они издадут. Не будут же они издавать человека, который много лет работал на Радио Свобода и “Би-Би-Си”, на этих “голосах”, который считался предателем родины в свое время”. Прошло три месяца. Я был в это время в Лондоне, на “Би-Би-Си”. Бежит по коридору наша литературная критикесса Наталья Рубинштейн и кричит: “Леонид Владимирович, они ВАС издали!”. Сделал это главный редактор “Невы”, светлой памяти Борис Николаевич Никольский.
Он потом меня опять печатал. Но тогда он меня даже не видел, не знал. И решился. Год был 89-й, уже не было цензуры, уже сдвиги были очень большие, но все-таки печатать перевод человека, работавшего на Радио Свобода… Напечатал без всяких ограничений, все от слова до слова, и даже с моими заметками переводчика. Так это произошло.
А потом оказалось, что это словосочетание язык как-то принял, я стал его встречать все чаще и чаще, и это идет крещендо до сих пор. Я уж вижу его теперь и в кавычках, и без кавычек, и с большой буквы, и с маленькой, и даже так: “так называемый “Большой террор””. Между прочим, “Свобода” тоже упоминала, и сказала, что впервые это названия вышло, когда появилась книга Конквеста. В другом случае тоже – “Большой террор” Роберта Конквеста вышел тогда-то”. Это правильно.
Иван Толстой: Леонид Владимирович, а что еще вам довелось перевести на Западе?
Леонид Владимиров: Вы знаете, мне не удалось перевести совершенно ничего значительного, потому что у меня не стало времени. Я ведь работал лондонским корреспондентом “Свободы”, и тогда у меня еще какое-то свободное вовремя было - отработал, ушел домой. А потом я стал директором лондонского корпункта “Свободы”, потом и вовсе меня в Мюнхен перевели, и свободное время кончилось абсолютно, нужно было работать на радио, решать массу всяких вопросов. Так что работать на сторону после этого уже не удавалось. Что-то очень редко я писал по-английски. Скажем, когда умер Илья Эренбург, я написал статейку в газете. Или, например “Би-Би-Си” обращалось ко мне, когда Горбачеву исполнилось 60 лет, пенсионный возраст, и я сделал маленькую передачу про него, добродушный юмор такой. Я, кроме того, написал все же две книжки, я не переводил, но это все в первый период. После того, как я закончил перевод, я стал эти книжки писать, потому что это научно-популярный жанр, эту тему очень люблю.
Иван Толстой: Назовите, пожалуйста, эти книги.
Леонид Владимиров: Первая книжка назвалась “Россия без прикрас и умолчаний”. Она вышла в издательстве “Посев”. Два раза они ее печатали. Она была переведена на много языков. У меня тут стоит шведское издание, японское издание, немецкое издание. По-английски она тоже вышла, но это было чудовищно. Ее страшно искорежил редактор, который ничего не понимал, который думал, что Россия - это водка, тройка, развесистая клюква. Даже не говорю названия, мне страшно упоминать его.
А вторая книга называлась “Советский космический блеф”. Речь шла там о первой стадии советского освоения космоса, вплоть до групповых полетов, первые шесть полетов. Книга эта все-таки была из вторых рук. Хорошие вторые руки, но вторые. Потому что в журнале “Знание-сила” у меня не было секретного допуска, если бы был, я многое бы знал лучше. Но у меня были достаточно хорошие друзья, которые, как выяснилось потом, все правильно мне сказали. Я эту книгу опубликовал и очень боялся, что семья Королева, который к тому времени уже умер, эту книгу очень разругает. А вышло совсем наоборот. Сюда приехала дочь Королева, доктор-хирург Наталья Сергеевна Королева, которая сказала, что книгу приняла семья, что, конечно, какие-то там неточности есть, но она оказалась пригодной.
Иван Толстой: В начале 70-х годов Леонид Владимиров в интервью Игорю Ельцову (сотруднику Радио Свобода) рассказывал о “Советском космическом блефе”. Архивная запись.
Леонид Владимиров: Я показываю, что, начиная с запуска первого Спутника в Советском Союзе и по нынешнее время, главная цель всех космических, так сказать, ''операций'', предпринятых Советским Союзом, заключается в том, чтобы создать определенный миф на Западе о том, что советская техника, советская промышленность, советская наука шагнули так далеко вперед, что, возможно, даже опережают американскую.
Я рассказал в своей книге очень подробно о том, как явилась у покойного Сергея Павловича Королева, главного конструктора космических кораблей, первая мысль запустить Спутник. С советскими источниками в руках я показываю, что первая мысль о Спутнике родилась летом 1957 года, и родилась она после того, как Сергей Павлович Королев и другие специалисты прочитали в американских журналах о том, что американцы собираются в ходе текущего Международного геофизического года запустить Спутник, у которого даже было и название в это время, - ''Авангард''. И вот тогда, а Королев в это время работал как раз над боевой ракетой, которая могла подымать в пространство, на орбиту, определенный груз, и он и решил: а почему бы не попробовать нам запустить Спутник раньше американцев? Он предложил эту идею Хрущеву, а Хрущев, который был помешан на идее обогнать Америку хоть в чем-то, немедленно согласился. Королев, старый ракетчик, который всю свою жизнь посвятил ракетам, который за эти ракеты в тюрьме сидел, он абсолютно честный, он был гениальный человек, он просто увидел таким образом свой шанс, и он получил этот шанс. Так был запущен первый Спутник.
Иван Толстой: Было бы несправедливо забыть мемуары Владимирова, которые на протяжении многих лет появляются то там, то здесь, но цельной книги пока еще не представляют. Почему бы, Леонид Владимирович, все это не объединить?
Александр Керенский. Июль 1917 года
Леонид Владимиров: Конечно! Как можно было не написать, например, о встрече с Александром Федоровичем Керенским. Я с ним провел вечер, разговор был необыкновенно интересный. Ему было 86 и мне казалось, что он такой дремучий старик. Вот мне сейчас 88. Он рассказывал мне про 1917 год такие вещи, когда ему бандиты предложили (когда Ленин скрывался после 3 июля, а Керенский был уже премьер-министром, “первым министром”, как он тогда назывался) поймать Ленина и доставить его либо живым, либо в мешке. Но требовали 25 тысяч золотом. Керенский выгнал этого представителя бандитов из кабинета и сказал, что надо было бы вызвать караул и его на месте арестовать, потому что “вы не понимаете, где вы живете - вы живете в правовом государстве, где такие бандитские дела не проходят!”.Но это только одна из тем нашего разговора, были и другие.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста!
Леонид Владимиров: Есть такой рассказ Бабеля, который называется “Линия и цвет”, он иногда издавался в первых изданиях под названием “Слабое зрение”. Речь идет о том, что в 1916 году Бабель отдыхал в финском санатории “Оллела”, где отдыхал и Керенский. И они много разговаривали. И оба они страдали от плохого зрения, оба носили толстые очки. Они как-то шли по лесу, мимо пробежала на лыжах красивая финская девушка, и Бабель сказал Керенскому: “Как же так? Видите, вы же не различаете линии, только цвета, надо, наверное, вам другие очки”. А тот ответил: “Мне этого достаточно, я вижу линии, я все понимаю”. В таком духе. И я, конечно, вспомнил этот рассказ в беседе с Керенским. Сказал ему: “Александр Федорович, вы читали этот рассказ?”. Он сказал: “Да, я уже слышал об этом рассказе. Какие-то приезжали люди из журнала “Новый мир”, мне о нем рассказывали, и я вспомнил, что, да, я отдыхал в “Оллеле”, и был там такого плотного сложения еврей - Бабель”. Вот такая тема была.
Была и тема бегства из Гатчины. Но он объяснил мне, что все было не так, что он решил потом собрать войско и идти на Петроград, но это не удалось. Так что, повторяю, разговор был исключительно интересный. Он даже Маяковского вспоминал. Пренебрежительно, но, тем не менее, такую строчку: “А дамы и дети-пузанчики бросали цветы и розанчики” (на Керенского, так сказать).
Иван Толстой: А при каких обстоятельствах была эта встреча?
Леонид Владимиров: Это был его последний приезд в Лондон. У меня, по счастью, появились в Лондоне двое замечательных знакомых. Совладелица издательства Маня Харари (это издательство, которое выпустило первым перевод на английский “Одного дня Ивана Денисовича”) и переводчик этого “Одного дня” Макс Хейвуд. Мы дружили, я постоянно к ней ходил, меня приглашала Маня Харари. В один прекрасный день Маня позвонила и говорит: “У меня тут будут некоторые люди, будет прием небольшой, так что давайте наденем костюм и придем ко мне”. Я всегда к ней приходил, она была одна или с Максом Хейвудом, мы разговаривали только о России, о русских переводах, и так далее. Я пришел, у нее был большой дом, она была богатым человеком. Меня встретил дворецкий, проводил в зал, где было уже довольно много народу. А потом ко мне подошла Маня и сказала: “Леонид Владимирович, вот пришел Керенский. Вам, наверное, будет интересно с ним поговорить”. Керенский пришел в сопровождении двух людей, которые его просто поддерживали под руки. Он так же, вероятно, не очень хорошо видел.
Нас посадили вместе, представили: “Вот человек, недавно из Советского Союза”. А там, это ведь был прием, давались любые напитки. Я спросил Керенского: “Что вам принести выпить?”. А он сказал: “Куантро”. А я понятия не имел, что это такое. Тем не менее, подошел к буфету, говорю: “Куантро”. Мне налили, и говорю: “Мне тоже Куантро”. И мы с ним начали пить “Куантро”, это прекрасный сухой апельсиновый ликер. Через какое-то время, прямо посередине фразы, он остановился, посмотрел на меня и сказал: “Мало”. “Что?”. “Мало”, - и показал пустую рюмку. Я, конечно, кинулся к буфету и принес еще одну. Вот такая вот виньетка. Все это продолжалось, может быть, полтора часа. И потом его увезли.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о вашей работе на Радио Свобода — вы ведь в течение двух лет были главным редактором Русской Службы.
Леонид Владимиров: Я работал на Радио Свобода 12 лет. Начал я с того, что стал работать лондонским корреспондентом у тогдашнего директора лондонского бюро Виктора Семеновича Франка. Он меня нанял от имени Радио Свобода, и я стал работать, стал писать и говорить на радио. Из маленького, крохотного корпункта в центре Лондона, на одной из самых лучших улиц, это была когда-то квартира, ее переделали под корпункт.
Я все время ездил в Мюнхен по разным делам. Кто-то уходил в отпуск в Мюнхене, я приезжал и замещал, и потом какие-то всякие конференции. Так что я в Мюнхен неизменно ездил на машине, я маршрут хорошо изучил.
И потом Виктора Франка сменил Виктор Ризер, а затем мне предложили этот пост, я был директором Радио Свобода Лимитед в Англии. Нужна была компания английская, и корпункт Свободы назывался Радио Либерти Лимитед. Я был директором компании, подписывал счета. Потом, в 77 году, меня попросили в Мюнхен, я приехал, два года я работал в Мюнхене, а потом я подал в отставку, к сожалению. И не потому, что с кем-то из журналистов я не сработался (скажем, с одним не сработался, но эту чепуха), а, главное, что у меня не получилось с новым американским руководством.
Подал в отставку, уехал в Лондон, и через несколько месяцев поступил на “Би-Би-Си”, где отработал 27 лет. Вот так со мной случилось.
Конечно, интересно было, что я почти 10 лет, с 69 года, работал вместе с Анатолием Васильевичем Кузнецовым, и почти все его беседы прошли через мои руки. Но не надо думать, что эти руки поправили хоть одну запятую. Он все время говорил: “Вот, Леня, не получилось у меня, правь, что хочешь”. Ничего не надо было править! Он замечательный писатель.
Вот это можно припомнить, так что воспоминаний, конечно, много. Что касается отдельной книги - не знаю.