Иван Толстой: “Недоучитывание прошлого – это чрезвычайно частая, но вместе с тем и грубая ошибка. Мы все живем больше будущим, всегда в устремлении к “завтра”, даже не используя, как следует, наше “сегодня”. Наше же “вчера” отходит быстро в тень, а то и вовсе исчезает. Между тем каждое “сегодня” есть только следствие “вчера” и причина “завтра”. В этой непрерывной цепи каждое “сегодня” есть сумма тысяч и тысяч “вчера”, сумма труда и жизни многих поколений. Никакое “вчера” не исчезает бесследно, оно ступень к настоящему “сегодня”.
Так писал в 1961 году ученый-эмигрант Сергей Яковлевич Лесной, прославившийся своей настойчивой пропагандой так называемой “Влесовой (или Велесовой) книги”- языческой летописи доолеговой Руси, впервые опубликованной в 50-е годы в русском эмигрантском журнале. То есть летописи, созданной гораздо раньше “Слова о Полку Игореве”.
Это что — правда? Существовала такая летопись? Тогда почему эта сенсация давно уже не выпущена в серии “Литературные памятники”?
Не будем торопиться и залезать в конец задачника. Давайте сначала познакомимся с самой историей “Велесовой книги”. А для этого начнем выводить на сцену наших героев. Герой первый — рассказчик Андрей Кравцов, историк и литератор, инженер по своему первому образованию. Эмигрант, отправившийся десять лет назад в Австралию — в поисках интересной судьбы. В Австралии он увлекся совершенно новой для себя темой — русскими эмигрантскими книгами, а через них — историей эмиграции и неожиданными судьбами. Постепенно открыл для себя “Влесову книгу”. В 2012 году в Литературном институте в Москве защитил диплом о творчестве Сергея Лесного. Андрей Кравцов сегодня — главный специалист по Лесному. И хотя Лесного уже не раз у нас издавали, для России это, по существу, открытие имени.
Андрей Кравцов сегодня в нашей студии. Нет ли у Сергея Лесного какого-нибудь юбилея?
Андрей Кравцов: Нет, Иван, нет юбилея, есть праздник. Выход основной книги автора - это праздник, я считаю. И именно в этом году в двух издательствах в России вышла его книга “История руссов в неизвращенном виде”. Хотя и юбилей есть: это 45 лет со дня смерти Сергея Яковлевича Парамонова. Но все-таки я больше склонен видеть праздник именно в том, что вышла его книга.
Иван Толстой: А какие же это издательства?
Андрей Кравцов: Издательство “Вече” в Москве и издательство “Потаенное” в Санкт-Петербурге.
Иван Толстой: Раз мы, Андрей, будем сегодня говорить о Сергее Лесном, начать я хочу вот, с чего. Как же так получилось, что некоторые историки сторонятся имени Сергея Яковлевича, заворачивают в сторону? Почему Лесного считают недобросовестным исследователем, продвигавшим в эмигрантском сообществе (и, как мы увидим, не только в эмигрантском) шарлатанскую идею? Чтобы мы не делали поспешных выводов, я прошу вас рассказать нам сперва о жизни Лесного.
Андрей Кравцов: Прежде всего, для наших слушателей важно упомянуть, почему Лесной. Я назвал Парамонова, вы называете Лесного. Нужно сказать, что это один и тот же человек. Парамонов - это его настоящая фамилия, Лесной - псевдоним. О его жизни мне очень любопытно рассказывать на примере моей собственной жизни, и вот почему. Я совершенно не знал этого автора, когда мне впервые попалась его книга, причем, она попалась как раз в Австралии, где он книги писал и издавал, где он трудился последние годы жизни. Прочитав эту книгу, я заинтересовался автором, потому как он мне не показался специалистом высокого класса. Не показался ученым, он показался мне как раз непрофессионалом, о чем он сам заявлял не раз. Именно поэтому его труды, его книги интересны. И я стал копать его жизнь, стал интересоваться: что же это за человек, почему он писал эти книги, почему на всех книгах написано “издание автора”, почему он не мог найти издателя. И, шаг за шагом, занимаясь уже на протяжении 10 лет этим вопросом, я нашел очень интересные вещи, кладези буквально. Я выяснил для себя, как много людей знают его и как много не знают, и почему я был в сонме тех, кто не знал этого автора и этот вопрос.
А дело в том, что да, как вы правильно упомянули, его сторонятся, его побаиваются и не хотят открывать эту завесу тайны. Но сейчас такое время наступило в стране, когда забытые, неизвестные авторы открываются вновь, и есть возможность досконально, на основе документов, изучить эту тему и понять, что это за человек. Я занимался им, не скажу, как ученый, как специалист, но очень близко к этому, потому что я встречался, переписывался и общался с теми людьми, кто, как и сам Сергей Яковлевич, из плеяды ученых, и нынешних, и прежних, и тех, кто ныне жив, и тех, кто уже скончался, к сожалению.
Сергей Яковлевич Парамонов, больше известный под псевдонимом Лесной, родился в 1894 году в городе Харькове Российской Империи. Так интересно сложилось, что, может быть, не случайно его псевдоним оказался именно таковым – Лесной. Дело в том, что его отец был лесником, он рос в этой среде, в среде лесничества, среди природы, и это очень сильно отразилось на его творчестве. Не только на его основной специальности, а он был ученым-энтомологом, специалистом по мухам-жужжалам, но также на его второй деятельности, в деле изучения истории возникновения Руси. В детстве он переехал вместе с родителями в Аккерман, небольшое местечко в Бессарабии, ныне оно называется Белгород-Днестровский, и именно эти места тоже наложили на него интересный отпечаток. Я специально заинтересовался этим вопросом: что же это за город, Аккерман? Он был мало мне известен. И выяснилось, что в этом городе происходило много интересных вещей, начиная с Древней Греции. Древние греки будто бы заложили этот город, в нем многие интересные личности побывали в свое время, и философы древнегреческие, и вообще город с очень древней культурой.
Это, как правило, накладывает на человека с детства определенный отпечаток. На Сергея Яковлевича наложило удивительный отпечаток. Именно это он, впитав в детстве, стал дальше культивировать в себе и изучать. После Аккермана он переехал в Киев, поступил в Киевский университет, который блестяще закончил по энтомологии, сделал удивительную карьеру, стал доктором наук, профессором. Именно в связи с этим он был дальше приглашен в остальные университеты мира, работал в Британском музее, в последние годы жизни работал в Австралийском Национальном университете, именно по своей основной специальности, как специалист по мухам-жужжалам. Интересно отметить, что эта область вообще не была изучена в Австралии, хотя как раз в Австралии энтомологии следует существовать, это наука, которая в первую очередь должна там существовать, потому что подкласс этих мух и этих насекомых там естественно распространен. На эту тему он написал порядка 200 научных работ.
До Второй мировой войны, после окончания Киевского университета, он скитался, скажем так, много ездил в командировки, работал в Академии наук Украины, но здесь информация разнится. Сам он заявлял, что он после революции, после Гражданской войны уехал в Европу, жил там, преподавал и во Франции, и в Германии, и в Польше. Это вполне было возможно, потому что он был удивительно лингвистичен, знал множество языков, по-моему, объяснялся свободно на шести языках, писал научные работы на этих же языках. Но удивительно, что не удалось найти точные подтверждения, где точно он в это время был. Ведь время было неспокойное, смутное, и кто знает, почему он так говорил. Он, допустим, когда находился в Австралии, боялся открыть, что все сталинское время был в советской Украине и не подвергся никаким репрессиям. Хотя я побывал недавно в Киеве, в Академии наук, разговаривал со специалистами, и они мне объяснили технологию, механизмы, когда известных ученых и профессоров разными хитростями прятали, отправляли в командировки или исключали случайно из списков на чистки, и тому подобное. Он избежал всего этого, но каким образом - это остается тайной, которую, вероятно, еще предстоит открыть.
Иван Толстой: Что известно о научной деятельности Парамонова-Лесного?
Андрей Кравцов: Перед войной он был директором Зоологического музея в Киеве, музей этот относился к ведомству Академии наук. Я связался с этим Зоологическим музеем, и нынешний директор Зоологического музея в Киеве также интересуется Лесным как своим предшественником, как человеком, который заложил музейную коллекцию. Он также эту тему копает на Украине и пытается выяснить. Недавно он ездил в научную командировку в Австралию, и там тоже пытался найти какие-то документы, бумаги. Ему это удалось, как это ни удивительно, удалось найти научные работы, рукописи Сергея Яковлевича Парамонова. То есть он как личность интересен самым разным людям, интересен и с научной точки зрения, и с точки зрения истории Древней Руси.
А что случилось во время войны? Случилось то, что, как мы знаем, немецкие войска наступали стремительно. Киев бомбили чуть ли не на следующий день после начала войны. Естественно, что многие жители и многие коллекции не успели эвакуироваться, хотя попытки предпринимались. Академия наук эвакуировалась, она находилась все военное время в Уфе, продолжала издавать научные работы и продолжала работать оттуда, но коллекции, в частности, коллекцию Зоологического музея увезти не удалось. Она была гигантской, интересной, ее по крупицам собирал сам Сергей Яковлевич со своими сотрудниками. Но, практически, он один этим занимался. Я смотрел научные документы, стенографические отчеты заседаний довоенных, и увидел, что практически он сам самостоятельно это все собрал, как старший научный сотрудник. И он решил не бросать коллекцию на разорение. Как ученый, он был абсолютно прав, что коллекция будет разорена, что он такое никогда не соберет. Это мировое достояние, такой коллекции на тот момент, насколько я знаю, в Европе не было. Она уникальна тем, что это собранные материалы по советской России, по Средней Азии, по Закавказью, некоторые материалы из Сибири. Откуда они возьмутся в Западной Европе в таком количестве? Он решил не бросать эту коллекцию, решил остаться, чтобы смотреть за ней, оберегать ее, потому как Академия продолжала существовать параллельно. И это было для меня удивительным фактом открыть, что советская Академия наук из Киева продолжала работать в Уфе, но и параллельно с ней в Киеве продолжала работать Академия наук, и Сергей Яковлевич был одной из видных фигур в этой работе. Он сберег коллекцию, она по-прежнему существует, и это одна из изюминок нынешнего Зоологического музея в Киеве.
Но сколько ему пришлось пережить из-за этого! Когда немцы уходили в 43 году, они повезли коллекцию с собой. Это для меня тоже был удивительный феномен - во время войны они думают не только об искусстве, как какой-то антиквариат вывезти, но и некоторые коллекции мух, скорпионов и змей. Почему? Для меня феноменально было узнать, что немцы интересовались этим. И они вывезли коллекцию в Познань, тогда это была оккупированная территория, а он уехал вместе с этой коллекцией. Понятно, почему он это сделал. Как он мог ее оставить в Киеве во время эвакуации, также он не мог отдать ее немцам, не мог бросить ее. Таким образом, он оказался за границей. Очень важный шаг в его жизни произошел, но не по его воле. Как ученый, он был совершенно бесправен что-то сделать и поступить иначе. Такое мое мнение.
Иван Толстой: Хорошо, это научное лицо Парамонова. А что можно сказать о его лице моральном? Шла ведь война, и каждый человек неизбежно делал жизненный выбор...
Сергей Лесной
Андрей Кравцов: Разумеется, во время оккупации этот вопрос вставал перед любым человеком, тем более, перед такой величиной, перед человеком, занимавшим административную должность в Академии наук. Никак от этого отойти было нельзя. Тем не менее, я думаю, что человек такого склада мышления, как Сергей Яковлевич, такого ранга человек, он все-таки действовал независимо, не сообразуясь с велением времени, не колебался вместе с общей линией партии, Национал-социалистической или Коммунистической. Это не происходило с ним, он жил своей научной жизнью. Тем не менее, недавно были опубликованы факты, и именно эта позиция, что он уехал с немцами, со своей коллекцией за границу…. Но ведь коллекция-то вернулась! Какие обвинения? Коллекцию после войны вернули через Калининград в Киев, и все нормально в этом отношении. Какие обвинения к Сергею Яковлевичу? Он, наоборот, сохранил. А ему ставили в упрек именно эту тему.
Но во время войны, как он вел себя? Вот Виктор Некрасов, тоже попавший под оккупацию и воевавший, рассказывал о том, что при отходе, при эвакуации многие здания были заминированы в Киеве именно для того, чтобы потом это подорвать, когда в город придут немцы. То же самое было сделано с Академией наук. Но как ученый, оставшийся в городе и знавший, где была заложена бомба, знавший о том, что должно произойти, что его родную Академию наук и, может быть, коллекцию, находящуюся там, подорвут, и это все взлетит на воздух, это сгорит, как он мог действовать? И факты говорят за то, что он сказал немцам, где были заложены бомбы, они были вынуты из-под Академии наук, она была спасена и существует доныне. И это было опубликовано в Киеве в 95 году. На Украине считают этически правильным то, что он так сделал. Не знаю, как в России к этому относятся сейчас, но я думаю, что точки зрения разделяются. Я считаю, что он сделал правильно, потому что это – достояние, это все равно, что сжечь не только Академию наук, это сжечь галерею, где хранятся ценные полотна.
Иван Толстой: Пытаясь понять, почему в эмиграции Сергей Лесной будет отстаивать подлинность “Велесовой книги”, обратим внимание на одно из его высказываний. Высказывание коренное, глубокое, какое-то прямо лесное. Послушайте, как явственна здесь обида на иноземцев за их взгляд на русских: “В русском народе, - писал Лесной, - есть много отрицательных черт: пьянство, воровство, “матерщина”, как отражение грубости, невежество, бедность и т. д. Но не следует забывать, что эти черты не врожденные, а созданные условиями. Это фаза развития, которую многие западноевропейские народы уже давно прошли, ибо жили в несравненно лучших условиях. Будет величайшей несправедливостью ставить в вину русскому то, что он отстал на 300 лет из-за татарского ига. Разве можно сравнивать свободное развитие западноевропейца и развитие раба под пятой монголов? И разве эти русские не догнали во многих отношениях Европу?...”
Нам пора вводить новых действующих лиц.
Андрей Кравцов: Название “Влесова книга” привилось этой рукописи, этому источнику знаний именно с подачи Лесного, как это ни странно. Многие этого не знают, я этого тоже не знал, пока не столкнулся с этой проблематикой. Будем называть ее так, это проще, хотя в рукописи она так не называлась, она никак не называлась. Скажем так, чтобы было понятнее нашим слушателям, эта книга схожа со “Словом о полку Игореве”. “Слово о полку Игореве” все знают, оно изучено, растолковано, хотя тоже, насколько я знаю, оно существует в списках, в переписи, а рукописи, как таковой, нет, древней.
То же самое произошло с “Влесовой книгой”. Оригиналы или более древние, тоже переписанные, места (можно сказать, что оригиналы) были найдены, якобы, во время Гражданской войны. Есть сведения, что они были собраны некоей семьей, которая увлекалась русскими древностями, находились у них. Что за семья, кем были эти вещи собраны, кем куплены, кем найдены - это все покрыто тайной. Полковник царской армии Али Изенбек во время Гражданской войны, на юге России, в 1919 году, в одном из разоренных, полусожженных домов, отходя с армией, обнаружил то, что позднее назвали “Влесовой книгой”. Это были дощечки, специальным образом обработанные, с текстом, клинописью, я думаю, или что-то в таком духе, написанное, достаточно большое количество дощечек, содержали информацию, рассказ о Древней Руси. И есть мнение о том, что истории, которые там были написаны, начинались от 8 века до нашей эры и заканчивались примерно 9 веком нашей эры. Увидев состояние дощечек, увидев, что это не сегодняшних дней дело, увидев, что там что-то интересное отображено, в надежде расшифровать когда-то, в надежде спасти, вдруг это окажется что-то редкое и ценное, он эти дощечки собрал из этого дома. Это увесистый мешок оказался. И вот, удивительным образом, он повез это все с собой. И во время отхода Добровольческой армии через Крым, через Черное море, он все это вывез. Так как он был довольно обеспеченный человек, он жил, не нуждаясь, он эти вещи оставил у себя, занимался по-прежнему творчеством, рисовал.
Он жил в Бельгии, в Брюсселе, и именно там он познакомился, уже спустя многие годы, с по волей судеб попавшим туда Юрием Петровичем Миролюбовым, который, как и Лесной, по первой специальности был не историк, а инженер-химик, хотя и писал, и публиковался, и занимался историей, историческими вопросами. И даже, если взять его книги, а он написал очень много, плодовитый был писатель, писал и прозу, и поэзию, его все произведения практически касались Руси, и касались именно, так скажем, художественного видения Руси. То есть через душу, через сердце он пытался пронести это неосязаемое, то, что глазами не увидишь, чувство, которое можно понять только родившись, выросши, прожив в этой среде. Он писал книги, он искал информацию для своих, новых книг, он писал эпическую поэму, достаточно крупную, и в связи с этим у него не хватало материала. Он много работал, он попал в Бельгию, в Брюссель, там работал на химическом предприятии, и он пытался найти хоть что-то, хоть крупицы чего-то нового, по библиотекам работал, но не мог, интернета не было, и он не мог там найти ничего путного. И вот, случайно рассказывая о своем увлечении, он знакомится с Али Изенбеком, который предлагает ему прийти к нему домой, посмотреть то, что нашел он случайным образом, и что там есть вещи, которые ему могут быть полезны. Юрий Петрович посетил Али Изенбека, он ему показал, и Юрий Петрович, как человек, уже обладающий определенными знаниями в этой области, в отличие от Изенбека, заинтересовался этим. Он начал все это переснимать, перерисовывать, пытаться с этим работать. Но условием Изинбека было то, что, понятно, эмигрантская среда, чужая страна, после стольких катаклизмов, естественно, он не мог просто так отдать ему на руки, он не доверял, тем более, только что встреченному человеку, и он позволил ему работать только у него дома с этими материалами. И вот Юрий Петрович приходил, находил время приходить, работать с этим материалом. И постепенно ему вырисовывалась картина.
Конечно, расшифровать это было крайне трудно, просто невозможно, он не пытался этого делать, он не специалист в этом. Он просто это переснимал и высылал в Музей русской культуры в Сан-Франциско, и написал сопроводительное письмо об этом. Обработав эти материалы, Юрий Петрович обнаружил и подсознательно, я думаю, догадывался о том, что перед ним нечто сверхудивительное, новое, необычное, ну, старое и, в то же время, новое, то есть очень старое, очень древнее, но в то же время никому неизвестное, как новинка. Все, что он переснимал, переписывал с этих дощечек, он, как я уже сказал, пересылал в Музей русской культуры. Музей русской культуры в Сан-Франциско посоветовал ему связаться с журналом “Жар-птица”, издававшимся там же с 1947 по 1968 год. И Юрий Петрович перенаправил, написал статью об обнаружении этих древних дощечек, как еще их называют “дощьек”, в журнал “Жар-птица”. Они опубликовали эти материалы. И именно эти материалы прочел Сергей Яковлевич Парамонов в этом журнале. Потому что как вообще журнал “Жар-птица” занимался подобной тематикой, писал очень часто, публиковал статьи, и сам Сергей Яковлевич печатался в этом журнале. Естественно, что эта тема была для него удивительно близка, и это именно то, что он искал, скажем так, всеми своими произведениями об истории Древней Руси, это то, что доказывало определенным образом его теории, прежде всего, антинорманнскую теорию о том, что культура, язык, государственность пришла от норманнов. Была такая точка зрения и существует. Его же точка зрения была, что это не так, что варяги, норманны были наняты, как военнослужащие наемной армии, и более ничего. То есть культура и государственность существовали и до них.
Сергей Яковлевич Парамонов, под псевдонимом Лесной, опубликовал до выхода этих материалов о дощечках в журнале “Жар-птица”, в 1950 году свое исследование в 4-х томах, которое называлось “Слово о полку Игореве”. То есть исследование на тему “Слова о полку Игореве” к юбилею выхода, к 150-летию со дня опубликования. И уже в 1950 году он это написал, где-то внутри, между строк, говоря о “Слове о полку Игореве”, о том, что, вероятно, есть, просто до нас не дошли, и другие источники схожие, которые будут отсылать нас к “Слову о полку Игореве”, отсылать не обязательно ссылками, но отсылать контекстно. И вот это именно и произошло при публикации. Буквально прошло два-три года, и человек это же самое обнаруживает, это к нему приходит. И на основе всего этого он написал свою “Влесову книгу”, свои исследования. Она вышла в 1966 году, уже практически за год до его смерти. Она называлась “Влесова книга” – языческая летопись доолеговой Руси: (История находки, текст и комментарий)». Книга - библиографическая редкость сейчас, у меня нет ни одного экземпляра. Есть в Российской Государственной библиотеке и, насколько я знаю, есть в библиотеке-Фонде Русское Зарубежье, там можно взять почитать. Она переиздавалась уже в России, не знаю, насколько полно, но мне кажется, что достаточно полно. Кстати, и в издательстве “Потаенное” в 2009 году она была переиздана. И для тех, кто интересуется более глубоко этим вопросом, и именно вопросом, как Лесной все это увидел, я советую почитать оттуда.
Но мы же скажем о том, как дальше эта тема развивалась. Что именно Лесной предложил называть “Влесовой книгой” эти древние дощечки, чтобы как-то их озаглавить.
Также стоит упомянуть о том, что был еще один человек, Александр Александрович Куренков, который был историком-этимологом, он был редактором газеты “Вестник правды”, тоже выходившей в Сан-Франциско, к тому же был Георгиевским кавалером, доктором психологии. Но это все как бы дополнительно. И вот у них развернулась жаркая дискуссия о том, правда это, не правда, что же это такое. Эта дискуссия была не только вне стен. Может быть, кто-то подумает, что Лесной, Миролюбов и Куренков, три человека встретились и решили, что “Влесова книга” это то, что нужно, это источник знаний, и это самое ценное, и не нужно доказательств, что это подлинник. Совершенно нет. Между ними была дискуссия. Между ними было непонимание, почему один доказывает, что это с этой стороны правильно, другой, что с той стороны. Один доказывает, что вот строки, которые мы расшифровали, говорят об этом и об этом, а другие говорят о другом. Сложность была в том, что расшифровывать специалисты эту книгу не брались.
Только лишь, насколько я знаю, в 62 году, с подачи Лесного, эти материалы были отосланы в Москву, в советскую Академию наук, и там были исследованы. Выводы были противоречивы, потому как подлинника не было.
А что же случилось с подлинником? Вот интересный вопрос: а где же сейчас эта “Влесова книга”, почему мы рассуждаем о публикациях, о побочных публикациях, но не о самих дощечках? А дело в том, что дощечки пропали именно к концу Второй мировой войны, в 45 году, к сожалению, Али Изенбек скончался, и никто не мог попасть в дом, чтобы взять эти дощечки. Юрий Петрович к концу войны все еще был в Бельгии, он не мог попасть в дом. Это случилось совершенно внезапно, как всегда, смерть всегда внезапна. Он не мог попасть в этот дом, не мог взять эти дощечки, завещания не осталось: вот этот мешок с досками заберите и отдайте Юрию Петровичу Миролюбову. Естественно, он пытался.
Когда он, наконец, смог проникнуть в этот дом с полицией или с владельцем этого дома, потому что дом не принадлежал Изенбеку, оказалось, что дощечек там нет. Куда они делись - неизвестно. Есть подозрение, что они были сожжены просто для растопки печи владельцем-бельгийцем, потому что холодная зима 45-го, война, нужно людям выживать, он не мог понять, что же это такое было. Вот таким образом оригинал исчез. И поэтому все, что осталось, это переписанные тексты, фотографии и тому подобное, что ныне хранится в Музее русской культуры в Сан-Франциско.
Иван Толстой: Эпиграфом к книге своих стихов “Песни природы” Сергей Лесной взял примечательные слова Конфуция: “не все петь соловьям, - дайте почирикать и воробью...”. Здесь и кроется объяснение того, что взрослый человек, прекрасно состоявшийся в своей профессии энтомолога, взялся за пропаганду подделки. Поэтическая часть его души жаждала сказать, спеть, почирикать.
Вот как писал, как тосковал Лесной по древним национальным корням. Стихотворение “Cтепь”.
Эх, ты степь широкая,
Мать моя родная
Не окинешь тебя оком
Нет конца и краю!
Лишь курганы вековые
Вдалеке маячат.
А пути, – следы людские,
Ничего не значат.
Вся усыпана цветами,
Травами покрыта,
Серебристыми волнами
Ковылей залита.
Словно море под ветрами,
Плавно колыхаясь,
Дышишь пряно полынями,
Солнцем упиваясь.
В пояс травы. В небе тучи -
Груды снеговые.
Любоваться не наскучит
Далями степными.
Эх, какой простор и воля
По степи родимой,
Словно крылья за спиною
У меня незримо!
Волк мне брат, лиса сестрица,
Все мне здесь родное.
Вон орел, мой друг, кружится
В выси голубой он.
Глянешь влево, глянешь вправо -
Всюду степь без края.
Как мне выразить свободу,
Я и сам не знаю!..
Здесь, в жилье, мне тяжко, тесно,
Степь родная, где ты?
Неужели воли песни
До конца пропеты?
Нет, Сергей Яковлевич, конечно, не до конца, не волнуйтесь. Ваше право петь песни никто отнять не может. Но вокруг специалисты-историки, скептики, эрудиты. Они посмеиваются над Вашей увлеченностью, над любовью к загадочной древней Руси. Поэтому нельзя, ни в коем случае нельзя соваться с “Велесовой книгой” ни в Лондон, ни в Париж, ни в Нью-Йорк — тем серьезные ученые, там - укусят. А русский журнальчик в Сан-Франциско — это в самый раз. Провинциальность тамошнего русского сознания — это залог успеха подделки.
Наш гость сегодня и рассказчик историк и литератор Андрей Кравцов. Андрей, вы сказали о советской экспертизе изенбековых дощечек. А какие-то известны подробности?
Андрей Кравцов: В 1960 году Сергей Лесной прислал в Советский Славянский комитет фотографию с одной из дощечек “Влесовой книги”. Академик В.В. Виноградов поручил экспертизу снимка палеографу и языковеду Л.П. Жуковской. Она располагала весьма ограниченным материалом - на дощечке читалось всего 10 строк текста, однако смогла прийти к принципиально важным выводам. Во-первых, было отмечено, что фотография сделана, видимо, не непосредственно с дощечки, а с прориси. Во-вторых, Жуковская указала, что если по палеографическим данным, хотя они и вызывают сомнения, нельзя прямо судить о подделке, то данные языка, напротив, свидетельствуют о том, что “рассмотренный материал не является подлинным”. Об этом пишет О.В. Творогов в своей публикации “Влесова книга” в 1990 году.
Вот именно тема того, подлинное это или нет, на эту тему я бы хотел процитировать самого Юрия Петровича Миролюбова. Юрий Петрович Миролюбов в журнале “Жар-птица” в октябре 1957 года писал буквально следующее: “Нас меньше всего интересует, подлинные тексты или нет. Сообщить их был наш долг, а об остальном должны подумать специалисты. Мы с ними не спорим. Скажут - апокриф, будем думать, что апокриф, а скажут - подлинный документ, будем знать, что специалисты сказали, что дощечки подлинные. Другого мнения мы иметь не можем”.
Именно на этом основывалась их работа, исследования. То есть сохранить, показать людям, показать общественности, а дальше должны разбираться специалисты. Время именно таково было, что найти контакт между Западом и Востоком, между эмиграцией и советской Россией было крайне затруднительно, даже по научным вопросам.
Кстати говоря, о Миролюбове, опять же, я хотел упомянуть, что для него своего рода праздник также в этом году, потому что благодаря издательству “Вече” готовится к выходу двухтомник Юрия Петровича. Это не первое его издание в России, второе, насколько я знаю, но, тем не менее, это праздник, потому что он издается редко здесь. Писатель интересный, любопытный, и интересный поэт. И готовя материал к его переизданиям в России (издательство “Вече” попросило меня написать предисловие), очень много я нашел любопытного, интересного и для себя нового, я думаю, что и для наших читателей и слушателей также. Известна дата его смерти. Он жил в США после Бельгии, и именно эти публикации в “Жар-птице”, всколыхнув общественность, и дали представление о нем, как о литераторе, публицисте, мастере слова там, в Калифорнии, где издавалась “Жар-птица”. И они пригласили его на работу редактором именно этого журнала, как это ни удивительно. И вот он приехал и работал в “Жар-птице” все эти годы, до 67 года, когда журнал был, насколько я помню, закрыт. Последние годы он сильно болел, у него был очень тяжелый артрит, но он продолжал писать, и после его смерти его вдова публиковала его книги в огромном количестве. И именно в память о нем, он завещал это ей, и она это делала. Из любви к нему, и из любви к России, я думаю, тоже, хотя жена его была немкой.
В 70 году они решили из США вернуться в Германию, там у нее были родные, дом, возможность доживать последние годы жизни. И они плыли теплоходом из США в Европу, в Германию, и где-то в пути он скончался. На корабле он простудился, подхватил воспаление легких.
И вопрос с его захоронением так и остался открытым. Где он был похоронен? Там же, в океане? Но ведь с ним была вдова, как она могла это допустить? Хотя, если плыть еще оставалось неделю-другую, а это не рефрижераторный контейнер, то что делать? Могила его не найдена мной, и я не знаю, в Германии ли, в Аахене, где его вдова жила после его смерти, или же все-таки в Атлантическом океане.
Если же говорить о Сергее Яковлевиче Парамонове, то он умер за три года до этого, в 67 году. Он скончался в Австралии, в Канберре, где он и работал в Австралийском национальном университете. Там его могила существует, и в достаточно хорошем состоянии. Я думаю, что о его могиле заботится и Академия наук Австралии (аналог Академии наук Австралии, она там немножко по-другому называется), и университет, в котором он работал, и для которого он очень много сделал.
Интересно было бы также отыскать его архив. Попытки найти его архив, оставшийся после его смерти… Ведь он продолжал писать до последнего, один из его последних трудов был о том, насколько близки по истокам народы Восточной Европы с Древней Русью, и он это пытался отыскать и найти, и первый том из четырех он издал. И вот моя попытка найти оставшиеся три тома в рукописях увенчалась, увы, фиаско, потому что, как оказалось, он весь свой архив завещал Украинской Академии наук. Мало того, что завещал, он оставил завещание, и австралийский университет, видимо, все это отправил в Киев, в Академию наук Украины. И там все это сгинуло, очевидно, он был уничтожен по получении. Об этом есть слухи, что это так произошло. Потому что был жив один из участников получения этого архива, из людей, кто составляли опись. Эта дама уже, к сожалению, скончалась, но вот она оставила какие-то воспоминания об этом, что это, вероятнее всего, было уничтожено. К сожалению, так все это и завершилось.
Иван Толстой: Было бы несправедливостью с нашей стороны умолчать о поэтическом творчестве второго героя сегодняшней программы — Юрия Миролюбова. Послушайте, какой стон вырывается из его души, когда на чужбине он думает, мечтает о любимой России. Этот стон, мне кажется, всё и объясняет.
Просторы северных морей
И грозный рокот океана.
Отчизна хмурых рыбарей
Встает, как призрак из тумана.
Там Русь жива! Поет гусляр,
И Князь Владимир пир пирует.
Живой, веселой речи жар
По тундре с гуслями кочует.
Старинных песен сладок плен,
И сказки древней и былины…
А я – невольник среди стен,
Свободой грежу на чужбине…
И как позор мои седины!
Андрей, скажите честно: а вы сами верите в подлинность “Влесовой книги”?
Андрей Кравцов: Вы знаете, если вы прочтете столько, сколько я прочел, а, может быть, вы прочли тоже, я в данном случае обращаюсь не лично к вам, Иван, а к нашим слушателям, если вы прочтете столько из того, что написал Лесной, из того, что написал Миролюбов, их дискуссию, которую я прочитал на эту тему, и саму “Влесову книгу” в том виде, в каком она есть, я думаю, что вы поверите, что это подлинники. И я поверил.
Иван Толстой: Сергей Лесной писал в статье “Мы и наша древняя история” в парижском журнале “Возрождение” в 1961 году.
“Представление, что Россия по своей культуре страна азиатская или полуазиатская, лишено всяких оснований. История России - это история перемалывания азиатских культур и победоносного шествия культуры европейской в Азию. Носителями и внедрителями этой культуры в соответственной части Азии были и остались только русские. Разница в культуре Запада и России только кажущаяся, и, главным образом, основана на недостаточном знании России Западом. Удаленность, изолированность, громадность России создавали и создают на Западе представление, что Россия так же далека от Запада по сути своей, как Индия или Китай. Это коренная и трагическая ошибка для Запада”.