В издательстве «Барбарис» вышла книга факсимильных изданий рукописных книг Татьяны Щербины, выходивших в самиздате в 80-е годы. Это собрание каллиграфии и текстов известного поэта и эссеиста. Презентация книги прошла в галерее «Открытый клуб».
Татьяну Щербину знают как литератора. Историю ее каллиграфии, переходящей в тексты, помнят не все. Дизайнер Ирина Тарханова переиздала эти трогательные и забавные концептуальные маленькие собрания.
- Это драгоценная каллиграфия, драгоценная дисциплина руки и ума, философского прочтения всего, что видится. В этих работах для меня заключена какая-то огромная архитектура. Например, книжечка «Маленький вампир», которая входит в «Новый Пантеон», но мы издали ее отдельно. Татьяна вообще забыла о том, что эта книжка была, она чудом нашлась, ее сохранил Вадим Ларский и предоставил для переиздания. Маленький вампир – это некое фантастическое существо, присутствующее в Таниной космологии, вампир, который терял кровь и в результате из красного стал белым. На мой взгляд, это история ангела. Он погибает и переходит в другие формы, другие состояния. В тексте есть фраза: «а любовь спасает мир». Эта ангелическая жизнь не конкретна и не имеет, как говорят иудеи, «числового смысла». Танины книжки для меня – то, что не имеет числового смысла. Это какая-то параллельная реальность. Эти книжки я люблю и хочу, чтобы люди, которые прикасаются к ним, тоже их любили. Красота не спасет мир, она его только запутает и погубит. А любовь спасет.
Татьяна Щербина в восьмидесятые сама делала обложки для своих книг.
– Прочла я в одной французской книжке старинной рецепт изготовления мраморной бумаги в домашних условиях. Это делается так. Я наливала полную ванну воды, капала в нее масляной краски. У каждой масляной краски своя поверхность натяжения, то есть одни растекаются как паутина по воде, другие – такими капельками, третьи – какими-то еще фигурками, и никогда не знаешь, что получится. Я брала ватманский лист бумаги, окунала его в воду, иногда спечатывала просто рисунок, который получался, спечатывала этим зигзагом, что и есть павлиний глаз такой, эту бумагу и продавалa переплетчикам. Лист стоил рубль, а самые удачные стоили 3 рубля, и я это делала в огромных количествах. И вот то, что здесь выставлено, это то, что называется неликвид.
– А каким образом этих книжки сохранились? Ведь их остались, наверное, считанные экземпляры.
– Совершенно верно, но у некоторых людей они сохранились, а у меня сохранилась только одна.
– Рисунки и тексты возникали одновременно, или сначала все-таки возникала история, например, маленького вампира, как стихотворение, а потом иллюстрации?
– Нет. Каллиграфия – это отношения "перо - бумага". Это совсем другое дело, когда ты макаешь в тушь перышко... Даже не знаю, как объяснить, что это за процесс. Это картинка, потом идут какие-то слова, то есть ты в это время что-то думаешь... Это совершенно особое состояние. Поэтому это и то и другое, то есть это параллельно, можно сказать, это все такая импровизация.
– Были ли еще какие-то образцы, кроме китайской или японской каллиграфии?
– Да, были другие. Скажем, в одной из книжек есть текст, написанный от руки, каллиграфически, называется "Шлегель и Ши Тау", это такой маленький текстик, эссе, и его можно прочитать как мой текст, но это не мой текст, там ни одного слова моего нет. Я взяла фразы из Ши Тау, китайского философа, и Шлегеля, романтического культуролога, философа, эстетика, и выяснилось, что это фактически одно и то же, то есть ты читаешь это как единый текст, который можно прочесть и в наше время, как будто это, скажем, писала бы я. Источников было много. В то же время был соцарт, который работал с советской действительностью, и это как раз меня не интересовало. Советская действительность мной воспринималась приблизительно как пейзаж, условия существования, и от них хотелось выгородки строить, просто как-то с ними не общаться, их не видеть. Тем не менее, понятно, что советская реальность входила во все, в тексты и в рисунки, но это совершенно не соцарт.
– Мне это немножко напоминает обэриутов.
– В каком-то смысле, может быть. Я не очень увлекалась обэриутами, точнее, Хармсом увлекалась. Очень увлекалась Михаилом Кузминым, это тоже как-то присутствует как влияние, "Форель разбивает лед", в этом ключе. Один большой текст – это опыт прочтения Евангелия, которое я знала практически наизусть, близко к тексту, переписывала от руки к себе в тетрадку, то есть я как-то с этим работала, но не теологическом, понятно, ключе, а в общечеловеческом. Я воспринимала это как некую реальность.
Могу фрагмент из книги прочитать, смешной. Это из книги "Новый пантеон":
Это наши разведчики и их шпионы.
Это наша оборонная мощь и наша гонка вооружений.
Это наше соблюдение государственных интересов и их государственный произвол.
Это наш трезвый взгляд на вещи и их клеветнические измышления.
Это наши справедливо наказанные и их невинные жертвы. Это наша активная помощь и их разнузданная агрессия.
Это "я его люблю" и "она меня достала".
Это "мы, ценители прекрасного" и "они, жалкие эстеты".
Это мне дарят, а ему дают взятки. Это у меня всюду друзья, а у него везде волосатые руки. И у меня все права, а у него никаких. Это мы, хорошие семьянины и романтики, и они, обыватели мещанского уюта и бабники. Это я занимаюсь делом, а ты занимаешься ерундой. Это мы как свободные люди, и как они смеют. Это как им не стыдно, а нам никогда не стыдно. Это они не прислушиваются к голосу разума, а мы не нуждаемся в чужих подсказках. Это у них распущенность, а у нас натура такая. Это они хитрые и расчетливые, а мы умные и предусмотрительные. Это они наши враги, а мы вообще не враги. Нам так удобно, а они только и думают о своем удобстве.
Татьяну Щербину знают как литератора. Историю ее каллиграфии, переходящей в тексты, помнят не все. Дизайнер Ирина Тарханова переиздала эти трогательные и забавные концептуальные маленькие собрания.
- Это драгоценная каллиграфия, драгоценная дисциплина руки и ума, философского прочтения всего, что видится. В этих работах для меня заключена какая-то огромная архитектура. Например, книжечка «Маленький вампир», которая входит в «Новый Пантеон», но мы издали ее отдельно. Татьяна вообще забыла о том, что эта книжка была, она чудом нашлась, ее сохранил Вадим Ларский и предоставил для переиздания. Маленький вампир – это некое фантастическое существо, присутствующее в Таниной космологии, вампир, который терял кровь и в результате из красного стал белым. На мой взгляд, это история ангела. Он погибает и переходит в другие формы, другие состояния. В тексте есть фраза: «а любовь спасает мир». Эта ангелическая жизнь не конкретна и не имеет, как говорят иудеи, «числового смысла». Танины книжки для меня – то, что не имеет числового смысла. Это какая-то параллельная реальность. Эти книжки я люблю и хочу, чтобы люди, которые прикасаются к ним, тоже их любили. Красота не спасет мир, она его только запутает и погубит. А любовь спасет.
Татьяна Щербина в восьмидесятые сама делала обложки для своих книг.
– А каким образом этих книжки сохранились? Ведь их остались, наверное, считанные экземпляры.
– Совершенно верно, но у некоторых людей они сохранились, а у меня сохранилась только одна.
– Рисунки и тексты возникали одновременно, или сначала все-таки возникала история, например, маленького вампира, как стихотворение, а потом иллюстрации?
– Нет. Каллиграфия – это отношения "перо - бумага". Это совсем другое дело, когда ты макаешь в тушь перышко... Даже не знаю, как объяснить, что это за процесс. Это картинка, потом идут какие-то слова, то есть ты в это время что-то думаешь... Это совершенно особое состояние. Поэтому это и то и другое, то есть это параллельно, можно сказать, это все такая импровизация.
– Были ли еще какие-то образцы, кроме китайской или японской каллиграфии?
– Да, были другие. Скажем, в одной из книжек есть текст, написанный от руки, каллиграфически, называется "Шлегель и Ши Тау", это такой маленький текстик, эссе, и его можно прочитать как мой текст, но это не мой текст, там ни одного слова моего нет. Я взяла фразы из Ши Тау, китайского философа, и Шлегеля, романтического культуролога, философа, эстетика, и выяснилось, что это фактически одно и то же, то есть ты читаешь это как единый текст, который можно прочесть и в наше время, как будто это, скажем, писала бы я. Источников было много. В то же время был соцарт, который работал с советской действительностью, и это как раз меня не интересовало. Советская действительность мной воспринималась приблизительно как пейзаж, условия существования, и от них хотелось выгородки строить, просто как-то с ними не общаться, их не видеть. Тем не менее, понятно, что советская реальность входила во все, в тексты и в рисунки, но это совершенно не соцарт.
– Мне это немножко напоминает обэриутов.
– В каком-то смысле, может быть. Я не очень увлекалась обэриутами, точнее, Хармсом увлекалась. Очень увлекалась Михаилом Кузминым, это тоже как-то присутствует как влияние, "Форель разбивает лед", в этом ключе. Один большой текст – это опыт прочтения Евангелия, которое я знала практически наизусть, близко к тексту, переписывала от руки к себе в тетрадку, то есть я как-то с этим работала, но не теологическом, понятно, ключе, а в общечеловеческом. Я воспринимала это как некую реальность.
Могу фрагмент из книги прочитать, смешной. Это из книги "Новый пантеон":
Это наша оборонная мощь и наша гонка вооружений.
Это наше соблюдение государственных интересов и их государственный произвол.
Это наш трезвый взгляд на вещи и их клеветнические измышления.
Это наши справедливо наказанные и их невинные жертвы. Это наша активная помощь и их разнузданная агрессия.
Это "я его люблю" и "она меня достала".
Это "мы, ценители прекрасного" и "они, жалкие эстеты".
Это мне дарят, а ему дают взятки. Это у меня всюду друзья, а у него везде волосатые руки. И у меня все права, а у него никаких. Это мы, хорошие семьянины и романтики, и они, обыватели мещанского уюта и бабники. Это я занимаюсь делом, а ты занимаешься ерундой. Это мы как свободные люди, и как они смеют. Это как им не стыдно, а нам никогда не стыдно. Это они не прислушиваются к голосу разума, а мы не нуждаемся в чужих подсказках. Это у них распущенность, а у нас натура такая. Это они хитрые и расчетливые, а мы умные и предусмотрительные. Это они наши враги, а мы вообще не враги. Нам так удобно, а они только и думают о своем удобстве.