20 сентября 2012 года в Москве случилось беспрецедентное событие: были закрыты на засов ворота одного из крупнейших центров современного искусства – «Винзавода». Произошло это в день открытия выставки "Духовная брань", представленной видным коллекционером и арт-идеологом Виктором Бондаренко и художницей Евгенией Мальцевой. Экспозиция была совсем небольшой – восемь работ, но активность желающих уничтожить их оказалась столь велика, что дирекция Центра современного искусства вынуждена была пригласить для наведения порядка спецназ. Историк и социолог Алек Эпштейн посвятил этой выставке книгу «Духовная брань. Борьба за новую жизнь в искусстве сакральных образов христианства». Книга представлена на книжной ярмарке Non/Fiction, а 3 декабря ее презентация прошла в московском Сахаровском центре. Алек Эпштейн рассказал РС о своей новой книге.
– Алек, вы прежде писали о больших явлениях в современном искусстве: о группе «Война», о Pussy Riot... Почему вы решили посвятить целую книгу маленькой выставке «Духовная брань»?
– Меня интересует всё происходящее на стыке того, что важно для развития актуального искусства, и того, что волнует общество. Ведь на протяжении достаточно долгого времени мы видим, как подавляющее большинство современных художников творят в рамках некоей парадигмы «искусство для искусства», и, в общем, значительное большинство граждан не знает практически никого из современных художников, не посещает их выставки, вернисажи, художники, арт-критики и арт-дилеры существуют обособленно, вручая те или иные премии сами себе. Фактически, вся сфера современного искусства существует обособленно от других общественных «полей», если вспоминать терминологию крупного французского социолога культуры Пьера Бурдье. С другой стороны, как раз буквально через неделю активисты собираются отмечать год, как в России происходят гражданские волнения невиданной прежде силы, чего до этого не было почти два десятилетия. Как социолог и культуролог, я пытаюсь найти, где сходятся эти два вектора: вектор актуального искусства и вектор, где более интенсивно, чем обычно, бьется пульс общественной жизни. И в этой связи, я думаю, что выставка «Духовная брань» является естественным для меня объектом для изучения, хотя, действительно, это – сравнительно небольшая выставка (было представлено всего восемь работ), и работала она всего две недели, причем даже эти две недели – с вынужденными перебоями, о которых важно рассказать подробнее. 20 сентября так называемые казаки и представители Евразийского союза молодежи сорвали открытие выставки: как признали в своих интервью и директор «Винзавода» Елена Пантелеева, и ее предшественница Софья Троценко, впервые в истории «Винзавода» накал страстей был столь велик, что для обеспечения безопасности посетителей пришлось вызвать спецназ и охрану, которые вообще закрыли вход на территорию «Винзавода» в рабочее
время без какого бы либо уведомления. Более того, публику приглашали к семи часам вечера придти на «Винзавод» на открытие этой выставки, а в результате люди, которые не пришли на пресс-конференцию, начавшуюся за два с лишним часа до этого, попасть в Галерею не смогли. На следующий день, 21 сентября, из Галереи Марата Гельмана, где, собственно, и проходила выставка, дважды эвакуировали всех сотрудников и посетителей вследствие ложных анонимных звонков, сообщавших, что в здании якобы заложены взрывные устройства. 2 октября православный молебен против выставки уже не пустили на территорию «Винзавода», вследствие чего он прошел непосредственно у самого входа в выставочный центр, но перед закрытыми воротами; при закрытых воротах попасть в Галерею вновь было невозможно. В этот же день, причем вызвана она была лишь накануне, первого октября повесткой на второе, Евгению Мальцеву допросили в Следственном комитете, за ней на вопросы следователя ответил идеолог и инициатор этого проекта Виктор Александрович Бондаренко. То есть очевидно, что хотя выставка была очень небольшой, она всколыхнула довольно широкие слои общества. И именно поэтому мне как социологу культуры, занимающемуся актуальными проблемами, эта тема стала очень интересна. И я очень благодарен фотографам, которые безвозмездно передали свои работы в нашу книгу: Татьяне Сушенковой, Антону Белицкому, Паше Гнилорыбову, Антону Тушину – тем людям, которые непосредственно снимали всё происходящее. Ведь никто из нас к такому изначально не готовился, приглашенные организаторами выставки фотографы и видеограф работали в самой Галерее, но не во дворе Винзавода. Когда я опубликовал свою первую небольшую статью об этой выставке, она вышла в журнале «Новое время» 17 сентября, за несколько дней до вернисажа, мы совершенно не рассчитывали, что это вызовет такую бурю эмоций и такую бурю негодования.
– Вы не только используете фотографии, но и были свидетелем срыва этого открытия выставки, так что рассказываете в книге и о своих впечатлениях.
– Да, конечно, я был там 20 сентября, но ведь что произошло: когда пришли граждане, дававшие до этого объявления в социальных сетях «братья и сестры, безбожники хотят открыть выставку с хулой на святые образы Спасителя, Троицы Сверхсвятой, … для того, чтобы не допустить ее открытия, нужна помощь каждого из нас… Кто может дать канистру?» – так вот, когда ровно в шесть вечера их колонна, сопровождаемая фотографами и журналистами, вошла на территорию Винзавода, и они попытались пробиться в галерею, чтобы устроить там погром, подобный тому, который был учинен в январе 2003 года в Сахаровском центре, когда была разгромлена выставка «Осторожно, религия», охрана, приглашенная для того, чтобы на выставке был порядок, погромщиков внутрь не пустила. Потенциальные погромщики живой цепью заблокировали вход в галерею, однако вызванный на территорию «Винзавода» спецназ полиции оттеснил погромщиков и встал между ними и входом в Галерею. В результате мы, находясь в галерее, оказались блокированы: с одной стороны, спецназ охранял нашу безопасность, с другой стороны, никто не мог выйти на улицу: ни представители прессы, ни художники. На вернисаж пришли такие достаточно известные художники, как Константин Худяков, Лена Хейдиз, Антон Николаев, были общественные деятели: Владимир Голышев, Александр Подрабинек... Я сам достаточно долго видел только то, что происходило внутри галереи, потому что выйти из нее было невозможно никак. Более того: те люди, которые пытались пройти, будучи приглашенными лично организаторами выставки, не только не могли зайти в Галерею Гельмана – никто не мог войти вообще на территорию «Винзавода»; яркий акционист Денис Мустафин попал внутрь только благодаря тому, что перелез через забор, но таким путем пробился, насколько я знаю, лишь он один. Причем, несмотря на то, что к семи – началу восьмого вечера спецназ полиции вроде бы разогнал тех, кто пришел громить выставку, закрыв «Винзавод», когда мы, несколько человек, вышли во двор, то Виктор Бондаренко был облит, к счастью, водой, а не кислотой. Вот этот факт нападения, это, к сожалению, – не какая-то пиар-акция, не какая-то шумиха, я стоял в метре от организатора и идеолога выставки и видел это нападение на него своими глазами. Но большую часть того, что происходило у входа в Галерею с шести до семи вечера я сам увидеть не мог, потому что мы были заперты, и поэтому я очень благодарен фотографам, ставшим свидетелями происходившего и безвозмездно передавшим свои материалы для публикации.
Выставка вызывала очень большую полемику и неоднозначную реакцию в прессе, причем зачастую мнения высказывали люди, самих представленных экспонатов не видевшие ни разу, начиная с председателя комитета Государственной думы по безопасности Ирины Яровой, которая указала, что рассматривает «организацию выставки с таким названием как провокацию, как вызов». По ее мнению, «такие действия должны пресекаться. Опыт других стран показывает, к каким печальным последствиям приводят эксперименты с подобным псевдотворчеством. Допускать этого в нашей стране нельзя ни в коем случае. Кто это делает, должны нести ответственность перед обществом и законом». С моей точки зрения, это совершенно немыслимая ситуация: председатель парламентского комитета по безопасности требует пресекать проведение не нравящихся ей экспозиций в выставочных центрах. Все-таки, не в Храме Христа Спасителя все это происходило, при всем том, что и Храм Христа Спасителя – общественное пространство, где много какая деятельность ведется, как общественная, так и коммерческая. Но выставка открывалась не там, не в церкви, не в монастыре и не в кафедральном соборе, а в галерее Марата Гельмана в Центре современного искусства «Винзавод». И председатель парламентского комитета по безопасности, которая выставку не видела (я специально выяснял у Виктора Александровича, она ни разу не выходила с ним на связь, не просила выслать ей буклет-каталог, ничего – заметим при этом, что каталог привезли из типографии непосредственно к открытию, заранее он нигде не распространялся и никому не рассылался), грозит художнице и галеристам ответственностью перед законом! Этот шквал негодования, ненависти к современному искусству в целом и к возможности реинтерпретации сакральных образов, мне кажется, многое говорит о том, какой еще большой путь нужно пройти деятелям современного искусства в России для того, чтобы получить общественное признание делать то, что их коллеги на Западе делают давно с разной степенью успешности.
Чуть больше половины книги, которую я подготовил к печати, занимает большой исторический очерк о том, как художники, начиная со средних веков, реинтерпретировали сакральные образы. Я обращаю внимание читателей на то, что еще в фреске Микеланджело «Страшный суд» в Сикстинской капелле в Ватикане Богоматерь отворачивается от Иисуса. Я напоминанию, как состоятельные и облеченные властными полномочиями люди еще в средние века заказывали художникам работы, требуя вписать себя в сакральный контекст. Каждый, кто побывал в Лувре на третьем этаже в секторе «Ришелье», видел работу Яна Ван Эйка «Мадонна канцлера Ролена», где знатный вельможа, по имени которого названа картина, сидит непосредственно напротив Богоматери с младенцем Иисусом на руках, получая Его благословение. И поэтому разговоры о том, как, дескать, можно создавать иконы и картины на религиозные темы, вдохновляясь живыми людьми, что это, якобы, богохульство и святотатство – я показываю в книге, что всё это идёт еще со средних веков, не говоря уже о работах более современных художников. Мы знаем, что Гоген рисовал Иисуса как автопортрет. Когда Евгения Мальцева говорит, что рисовала изначально с себя Богородицу – и это воспринимается как покушение на все возможные духовные устои – не забудем, что и Винсент Ван Гог, и Поль Гоген, и Эдвард Мунк, признанные выдающимися классиками мирового искусства, делали ровно то же самое, рисуя Иисуса с самих себя. Вспомним о работах более современных художников, которые вызывали совсем противоречивую реакцию, как, например, «Мадонна Третьего Рейха» Джузеппе Венециано, на которой изображена Мадонна, держащая на руках маленького Гитлера. Вспомним о работе Ричарда Бэггьюли «Северная линия», которая в свое время потрясла Лондон, на которой изображен сидящий в вагоне метро Иисус, обнимающий двух пассажиров подземки, каждый из которых читает газету, не обращая на Него никакого внимания; при этом название работы художника соотносится с той станцией лондонского метрополитена, где утром 22 июля 2005 года полицейскими был застрелен ошибочно принятый ими за террориста 27-летний Хуан Чарльз де Менезес – электрик из Бразилии, который ехал на работу (полиция безосновательно приняла его за террориста, а случилось это вскоре после тех терактов, которые унесли жизни более семидесяти человек). «Был ли Иисус там в тот момент?» – спрашивает Ричард Бэггьюли у нас, зрителей, оставляя нам лишь возможность вспомнить в этот момент сюиту Чарльза Айвза «Вопрос, оставшийся без ответа». При этом очевидно, что художник думал изнутри христианской парадигмы, потому что человек, который в принципе атеист, такими вопросами не задается, для него эти вопросы скорее нерелевантны. Виктор Бондаренко с Евгенией Мальцевой пригласили священника Романа Зайцева, чтобы он освятил работы, созданные в рамках проекта «Духовная брань». Я присутствовал в Галерее при этом действе (освящение икон, в общем, – тоже вполне перформанс), видел, как Зайцев освятил три работы: «Спаса», «Богоматерь» и «Троицу», причем создание первой из них завершалось непосредственно в момент освящения. И это, мне кажется, очень интересный и важный опыт, когда сакральное значение придается не законченному объекту искусства, а находящемуся непосредственно в процессе создания. И получается, что освящается не только икона, но и процесс ее создания художником, освящается тот подъем человеческого духа, который заставляет верующих людей обращаться к Богу. Не забудем, что Евгения Мальцева сама человек верующий, о чем она мне неоднократно говорила, мы с ней много раз общались.
– Вы говорили, что Евгению Мальцеву и Виктора Бондаренко вызывали на допрос, точнее, беседу. Дело, которое планировалось возбудить по факту выставки «Духовная брань», таки и не было возбуждено, разбирательство закончено?
– Насколько я знаю, никакого объявления о том, что эта так называемая доследственная проверка завершена, пока нет. Сами эти работы, сфотографированные следователями, фактически по требованию администрации «Винзавода» были сняты со стен Галереи Гельмана 5 октября и больше пока нигде не выставлялись. Вроде бы, насколько я слышал, одна из этих работ должна быть включена в некую групповую выставку, которая планируется весной. Но сейчас увидеть эти работы невозможно нигде. Скажу больше: мы с огромным трудом нашли место, где можно провести презентацию книги, я очень благодарен за это Сахаровскому центру, потому что в том же «Винзаводе», где проходила выставка, организовать презентацию книги, посвященную ей, нам не удалось. И это говорит о том, насколько скукоживается пространство, которое именно является точкой сборки, о чем я говорил в самом начале, развития современного искусства, с одной стороны, и развития независимого общественного дискурса, с другой. Складывается ситуация, при которой Русская православная церковь требует себе монополию на любое осмысление христианских символов, понятий, традиций, выражая готовность отдать другим признанным конфессиям ответственность за символы и традиции этих религий. При этом возможности переосмысления этого людьми, которые либо придерживаются других версий данных конфессий (и в христианстве, и в исламе, и в иудаизме направлений много, и
священнослужители, принадлежащие к разным направлениям внутри этих конфессий, спорят между собой не менее горячо, чем представители конфессий спорят между собой), либо вообще не относят себя к верующим, табуируется. Учитывая ту огромную роль, которую играла и играет религия в общественной жизни разных стран и народов, мне кажется очевидным, что все мыслящие люди имеют право задумываться и переосмыслять понятия, являющиеся частью религиозных канонов. Все, кого интересует, почему вспыхивали межрелигиозные войны, погромы, почему существовала инквизиция, и почему столетиями церковь боролась с тем, что сегодня признается повсеместно как научная истина – все мы имеем право и на свободу мысли, и творчества. Мне кажется, это – необходимое условие развития общества: право на то, чтобы задавать вопросы и искать ответы на них в любых сферах, в том числе и в сфере сакрального. Это особенно важно для искусства, учитывая, что на протяжении столетий все развитие искусства в принципе шло вокруг отражения сакральных тем и сюжетов. Если мы попытаемся изъять сакральные темы и сюжеты из творчества художников Возрождения, например, у нас практически ничего не останется. Поэтому любому художнику, который хочет начинать не с чистого листа, а вести диалог с предшествующей художественной традицией, необходимо с сакральными сюжетами соотноситься. И когда церковь лишает его этого права, требуя своей визы на любое обращение к сюжетам религиозного содержания, получается, что художника насильственно отделяют от всей предшествующей истории искусства как таковой. И это мне кажется совершенной катастрофой для развития искусства.
Виктор Бондаренко к этой теме подходил с самых разных сторон. Все его знают как крупного коллекционера не только в сфере современного искусства, но и икон, который проводил очень значимые выставки икон из своей коллекции: их было три, две – в Третьяковской галерее, один раз – в Центре имени Андрея Рублева, и к каждой вышли совершенно изумительные каталоги. Куда меньше народу знает, хотя и это достаточно известно, о проектах «Деисис» и «Стерео-Апокалипсис», которые при продюсерской и идейной поддержке Виктора Бондаренко реализовал Константин Худяков; опять же, они были представлены и в Третьяковской галерее, и в Пушкинском музее. Сейчас есть проект Дмитрия Геннадьевича Гутова Icons, который был инициирован совместно с Виктором Бондаренко, сейчас по названию этого проекта названа выставка Марата Гельмана, которая имела столько проблем в Краснодаре и которую сорвали в Петербурге, где она должна была открыться в ноябре, и где она в ноябре не открылась. Проект «Духовная брань» с художницей Евгенией Мальцевой появился после всего вышеперечисленного. Все эти проекты не были инициированы для того, чтобы что-то разрушить, их цель – понять, что может быть актуальным для современного человека, который видит мир куда более разнообразным, куда более технологически совершенным, который знает о десятках миллионах погибших в первой и второй мировых войнах, о ГУЛАГе и о Холокосте, и который продолжает после всего этого задумываться о месте Бога в этом мире, зная о том, что Бог, грубо говоря, «проглядел» и Холокост, и ГУЛАГ, и армянский геноцид, и много что другое. И вот эта потребность переосмысления, эта потребность понять, как бы могли увидеть современную Россию иконописцы прошлого, живи они в настоящее время – эти вопросы и стояли перед Евгенией Мальцевой, на них она и ищет ответы...
Отправной точкой были известные события, связанные с группой Pussy Riot, о чем я сделал другую книгу, о которой мы с вами уже беседовали. Но Евгения и Виктор Александрович пошли существенно дальше, от конкретного события к фундаментальным вопросам, имеющим, мне кажется, вневременное значение. И сейчас, я думаю, все мы, кто, так или иначе, участвует в этом, боремся за право художника воспринимать сферу сакрального как часть своего рабочего поля, не как часть поля, которое принадлежит исключительно священнослужителям, а как часть сферы, к которой могут обращаться независимые философы, мыслители, социологи, художники, композиторы... (Для проекта Константина Худякова, кстати, была заказана и написана современными композиторами оригинальная музыка). И мне кажется, что борьба идет именно за само право современного человека на поиски Бога. Секулярное общество и люди, которые верят иначе, чем это хотят навязать иерархи традиционных конфессий, отстаивают свое право на религиозный плюрализм. Потому что право на религиозный плюрализм — это не право выбрать одну из четырех считающихся в России традиционных религий в той версии, как это исповедует патриарх Кирилл, Берл Лазар или председатель Совета муфтиев шейх Равиль Гайнутдин, это право на безграничные и бесконечные поиски. И по судьбе выставки «Осторожно, религия», по судьбе выставки «Запретное искусство» (как мы знаем, организаторы и той, и другой выставки были осуждены), по регулярным оскорблениям и угрозам, которые получает в связи со своей деятельностью Антон Николаев, который недавно провел свою выставку в Зверевском центре современного искусства, мы об этом тоже говорили, по преследованиям, которым подвергается в Новосибирске художник-активист Артем Лоскутов, мы видим, насколько эта ситуация непростая. Мы видим это по выставкам Марата Гельмана «Родина» и «Icons», где опять же основные претензии были именно в богохульстве и покушении на сакральные устои. Борьба идет за то, чтобы устои были не устоями, а отправной точкой для диалога, осмысления, поиска.
Собственно, большая часть моей книги как раз об этом: о том, как на протяжении столетий художники разных стран, в том числе и российские (не забудем, что в богохульстве обвиняли и Наталью Гончарову, ее работы в 1911–1912 годах снимали с выставок по обвинению в богохульстве, а сегодня она считается признанным классиком русского авангарда), переосмысляли сферу сакрального сквозь призму современного им мира. Эти поиски, которые в русском искусстве начались куда позднее, чем в западном, которые продолжились в советское время в неофициальном искусстве 1960-х годов, прежде всего, в работах Владимира Стерлигова и Оскара Рабина (репродукции двух картин которого воспроизведены в изданной книге, которую я был рад ему преподнести), и которые надо продолжать вести дальше. И как это ни удивительно, именно сегодня, когда в мире это настолько распространено, в России это оказывается делать все труднее и труднее. За то, чтобы это не стало вообще делать невозможно, собственно, и идет духовная брань.
– Алек, вы прежде писали о больших явлениях в современном искусстве: о группе «Война», о Pussy Riot... Почему вы решили посвятить целую книгу маленькой выставке «Духовная брань»?
– Меня интересует всё происходящее на стыке того, что важно для развития актуального искусства, и того, что волнует общество. Ведь на протяжении достаточно долгого времени мы видим, как подавляющее большинство современных художников творят в рамках некоей парадигмы «искусство для искусства», и, в общем, значительное большинство граждан не знает практически никого из современных художников, не посещает их выставки, вернисажи, художники, арт-критики и арт-дилеры существуют обособленно, вручая те или иные премии сами себе. Фактически, вся сфера современного искусства существует обособленно от других общественных «полей», если вспоминать терминологию крупного французского социолога культуры Пьера Бурдье. С другой стороны, как раз буквально через неделю активисты собираются отмечать год, как в России происходят гражданские волнения невиданной прежде силы, чего до этого не было почти два десятилетия. Как социолог и культуролог, я пытаюсь найти, где сходятся эти два вектора: вектор актуального искусства и вектор, где более интенсивно, чем обычно, бьется пульс общественной жизни. И в этой связи, я думаю, что выставка «Духовная брань» является естественным для меня объектом для изучения, хотя, действительно, это – сравнительно небольшая выставка (было представлено всего восемь работ), и работала она всего две недели, причем даже эти две недели – с вынужденными перебоями, о которых важно рассказать подробнее. 20 сентября так называемые казаки и представители Евразийского союза молодежи сорвали открытие выставки: как признали в своих интервью и директор «Винзавода» Елена Пантелеева, и ее предшественница Софья Троценко, впервые в истории «Винзавода» накал страстей был столь велик, что для обеспечения безопасности посетителей пришлось вызвать спецназ и охрану, которые вообще закрыли вход на территорию «Винзавода» в рабочее
– Вы не только используете фотографии, но и были свидетелем срыва этого открытия выставки, так что рассказываете в книге и о своих впечатлениях.
– Да, конечно, я был там 20 сентября, но ведь что произошло: когда пришли граждане, дававшие до этого объявления в социальных сетях «братья и сестры, безбожники хотят открыть выставку с хулой на святые образы Спасителя, Троицы Сверхсвятой, … для того, чтобы не допустить ее открытия, нужна помощь каждого из нас… Кто может дать канистру?» – так вот, когда ровно в шесть вечера их колонна, сопровождаемая фотографами и журналистами, вошла на территорию Винзавода, и они попытались пробиться в галерею, чтобы устроить там погром, подобный тому, который был учинен в январе 2003 года в Сахаровском центре, когда была разгромлена выставка «Осторожно, религия», охрана, приглашенная для того, чтобы на выставке был порядок, погромщиков внутрь не пустила. Потенциальные погромщики живой цепью заблокировали вход в галерею, однако вызванный на территорию «Винзавода» спецназ полиции оттеснил погромщиков и встал между ними и входом в Галерею. В результате мы, находясь в галерее, оказались блокированы: с одной стороны, спецназ охранял нашу безопасность, с другой стороны, никто не мог выйти на улицу: ни представители прессы, ни художники. На вернисаж пришли такие достаточно известные художники, как Константин Худяков, Лена Хейдиз, Антон Николаев, были общественные деятели: Владимир Голышев, Александр Подрабинек... Я сам достаточно долго видел только то, что происходило внутри галереи, потому что выйти из нее было невозможно никак. Более того: те люди, которые пытались пройти, будучи приглашенными лично организаторами выставки, не только не могли зайти в Галерею Гельмана – никто не мог войти вообще на территорию «Винзавода»; яркий акционист Денис Мустафин попал внутрь только благодаря тому, что перелез через забор, но таким путем пробился, насколько я знаю, лишь он один. Причем, несмотря на то, что к семи – началу восьмого вечера спецназ полиции вроде бы разогнал тех, кто пришел громить выставку, закрыв «Винзавод», когда мы, несколько человек, вышли во двор, то Виктор Бондаренко был облит, к счастью, водой, а не кислотой. Вот этот факт нападения, это, к сожалению, – не какая-то пиар-акция, не какая-то шумиха, я стоял в метре от организатора и идеолога выставки и видел это нападение на него своими глазами. Но большую часть того, что происходило у входа в Галерею с шести до семи вечера я сам увидеть не мог, потому что мы были заперты, и поэтому я очень благодарен фотографам, ставшим свидетелями происходившего и безвозмездно передавшим свои материалы для публикации.
Выставка вызывала очень большую полемику и неоднозначную реакцию в прессе, причем зачастую мнения высказывали люди, самих представленных экспонатов не видевшие ни разу, начиная с председателя комитета Государственной думы по безопасности Ирины Яровой, которая указала, что рассматривает «организацию выставки с таким названием как провокацию, как вызов». По ее мнению, «такие действия должны пресекаться. Опыт других стран показывает, к каким печальным последствиям приводят эксперименты с подобным псевдотворчеством. Допускать этого в нашей стране нельзя ни в коем случае. Кто это делает, должны нести ответственность перед обществом и законом». С моей точки зрения, это совершенно немыслимая ситуация: председатель парламентского комитета по безопасности требует пресекать проведение не нравящихся ей экспозиций в выставочных центрах. Все-таки, не в Храме Христа Спасителя все это происходило, при всем том, что и Храм Христа Спасителя – общественное пространство, где много какая деятельность ведется, как общественная, так и коммерческая. Но выставка открывалась не там, не в церкви, не в монастыре и не в кафедральном соборе, а в галерее Марата Гельмана в Центре современного искусства «Винзавод». И председатель парламентского комитета по безопасности, которая выставку не видела (я специально выяснял у Виктора Александровича, она ни разу не выходила с ним на связь, не просила выслать ей буклет-каталог, ничего – заметим при этом, что каталог привезли из типографии непосредственно к открытию, заранее он нигде не распространялся и никому не рассылался), грозит художнице и галеристам ответственностью перед законом! Этот шквал негодования, ненависти к современному искусству в целом и к возможности реинтерпретации сакральных образов, мне кажется, многое говорит о том, какой еще большой путь нужно пройти деятелям современного искусства в России для того, чтобы получить общественное признание делать то, что их коллеги на Западе делают давно с разной степенью успешности.
Чуть больше половины книги, которую я подготовил к печати, занимает большой исторический очерк о том, как художники, начиная со средних веков, реинтерпретировали сакральные образы. Я обращаю внимание читателей на то, что еще в фреске Микеланджело «Страшный суд» в Сикстинской капелле в Ватикане Богоматерь отворачивается от Иисуса. Я напоминанию, как состоятельные и облеченные властными полномочиями люди еще в средние века заказывали художникам работы, требуя вписать себя в сакральный контекст. Каждый, кто побывал в Лувре на третьем этаже в секторе «Ришелье», видел работу Яна Ван Эйка «Мадонна канцлера Ролена», где знатный вельможа, по имени которого названа картина, сидит непосредственно напротив Богоматери с младенцем Иисусом на руках, получая Его благословение. И поэтому разговоры о том, как, дескать, можно создавать иконы и картины на религиозные темы, вдохновляясь живыми людьми, что это, якобы, богохульство и святотатство – я показываю в книге, что всё это идёт еще со средних веков, не говоря уже о работах более современных художников. Мы знаем, что Гоген рисовал Иисуса как автопортрет. Когда Евгения Мальцева говорит, что рисовала изначально с себя Богородицу – и это воспринимается как покушение на все возможные духовные устои – не забудем, что и Винсент Ван Гог, и Поль Гоген, и Эдвард Мунк, признанные выдающимися классиками мирового искусства, делали ровно то же самое, рисуя Иисуса с самих себя. Вспомним о работах более современных художников, которые вызывали совсем противоречивую реакцию, как, например, «Мадонна Третьего Рейха» Джузеппе Венециано, на которой изображена Мадонна, держащая на руках маленького Гитлера. Вспомним о работе Ричарда Бэггьюли «Северная линия», которая в свое время потрясла Лондон, на которой изображен сидящий в вагоне метро Иисус, обнимающий двух пассажиров подземки, каждый из которых читает газету, не обращая на Него никакого внимания; при этом название работы художника соотносится с той станцией лондонского метрополитена, где утром 22 июля 2005 года полицейскими был застрелен ошибочно принятый ими за террориста 27-летний Хуан Чарльз де Менезес – электрик из Бразилии, который ехал на работу (полиция безосновательно приняла его за террориста, а случилось это вскоре после тех терактов, которые унесли жизни более семидесяти человек). «Был ли Иисус там в тот момент?» – спрашивает Ричард Бэггьюли у нас, зрителей, оставляя нам лишь возможность вспомнить в этот момент сюиту Чарльза Айвза «Вопрос, оставшийся без ответа». При этом очевидно, что художник думал изнутри христианской парадигмы, потому что человек, который в принципе атеист, такими вопросами не задается, для него эти вопросы скорее нерелевантны. Виктор Бондаренко с Евгенией Мальцевой пригласили священника Романа Зайцева, чтобы он освятил работы, созданные в рамках проекта «Духовная брань». Я присутствовал в Галерее при этом действе (освящение икон, в общем, – тоже вполне перформанс), видел, как Зайцев освятил три работы: «Спаса», «Богоматерь» и «Троицу», причем создание первой из них завершалось непосредственно в момент освящения. И это, мне кажется, очень интересный и важный опыт, когда сакральное значение придается не законченному объекту искусства, а находящемуся непосредственно в процессе создания. И получается, что освящается не только икона, но и процесс ее создания художником, освящается тот подъем человеческого духа, который заставляет верующих людей обращаться к Богу. Не забудем, что Евгения Мальцева сама человек верующий, о чем она мне неоднократно говорила, мы с ней много раз общались.
Алек Д. Эпштейн и Евгения Мальцева в студии художницы, 14 сентября 2012 г. Фото Андрея Насонова
– Вы говорили, что Евгению Мальцеву и Виктора Бондаренко вызывали на допрос, точнее, беседу. Дело, которое планировалось возбудить по факту выставки «Духовная брань», таки и не было возбуждено, разбирательство закончено?
– Насколько я знаю, никакого объявления о том, что эта так называемая доследственная проверка завершена, пока нет. Сами эти работы, сфотографированные следователями, фактически по требованию администрации «Винзавода» были сняты со стен Галереи Гельмана 5 октября и больше пока нигде не выставлялись. Вроде бы, насколько я слышал, одна из этих работ должна быть включена в некую групповую выставку, которая планируется весной. Но сейчас увидеть эти работы невозможно нигде. Скажу больше: мы с огромным трудом нашли место, где можно провести презентацию книги, я очень благодарен за это Сахаровскому центру, потому что в том же «Винзаводе», где проходила выставка, организовать презентацию книги, посвященную ей, нам не удалось. И это говорит о том, насколько скукоживается пространство, которое именно является точкой сборки, о чем я говорил в самом начале, развития современного искусства, с одной стороны, и развития независимого общественного дискурса, с другой. Складывается ситуация, при которой Русская православная церковь требует себе монополию на любое осмысление христианских символов, понятий, традиций, выражая готовность отдать другим признанным конфессиям ответственность за символы и традиции этих религий. При этом возможности переосмысления этого людьми, которые либо придерживаются других версий данных конфессий (и в христианстве, и в исламе, и в иудаизме направлений много, и
Художника насильственно отделяют от истории искусства, и это мне кажется катастрофой
священнослужители, принадлежащие к разным направлениям внутри этих конфессий, спорят между собой не менее горячо, чем представители конфессий спорят между собой), либо вообще не относят себя к верующим, табуируется. Учитывая ту огромную роль, которую играла и играет религия в общественной жизни разных стран и народов, мне кажется очевидным, что все мыслящие люди имеют право задумываться и переосмыслять понятия, являющиеся частью религиозных канонов. Все, кого интересует, почему вспыхивали межрелигиозные войны, погромы, почему существовала инквизиция, и почему столетиями церковь боролась с тем, что сегодня признается повсеместно как научная истина – все мы имеем право и на свободу мысли, и творчества. Мне кажется, это – необходимое условие развития общества: право на то, чтобы задавать вопросы и искать ответы на них в любых сферах, в том числе и в сфере сакрального. Это особенно важно для искусства, учитывая, что на протяжении столетий все развитие искусства в принципе шло вокруг отражения сакральных тем и сюжетов. Если мы попытаемся изъять сакральные темы и сюжеты из творчества художников Возрождения, например, у нас практически ничего не останется. Поэтому любому художнику, который хочет начинать не с чистого листа, а вести диалог с предшествующей художественной традицией, необходимо с сакральными сюжетами соотноситься. И когда церковь лишает его этого права, требуя своей визы на любое обращение к сюжетам религиозного содержания, получается, что художника насильственно отделяют от всей предшествующей истории искусства как таковой. И это мне кажется совершенной катастрофой для развития искусства.
Виктор Бондаренко к этой теме подходил с самых разных сторон. Все его знают как крупного коллекционера не только в сфере современного искусства, но и икон, который проводил очень значимые выставки икон из своей коллекции: их было три, две – в Третьяковской галерее, один раз – в Центре имени Андрея Рублева, и к каждой вышли совершенно изумительные каталоги. Куда меньше народу знает, хотя и это достаточно известно, о проектах «Деисис» и «Стерео-Апокалипсис», которые при продюсерской и идейной поддержке Виктора Бондаренко реализовал Константин Худяков; опять же, они были представлены и в Третьяковской галерее, и в Пушкинском музее. Сейчас есть проект Дмитрия Геннадьевича Гутова Icons, который был инициирован совместно с Виктором Бондаренко, сейчас по названию этого проекта названа выставка Марата Гельмана, которая имела столько проблем в Краснодаре и которую сорвали в Петербурге, где она должна была открыться в ноябре, и где она в ноябре не открылась. Проект «Духовная брань» с художницей Евгенией Мальцевой появился после всего вышеперечисленного. Все эти проекты не были инициированы для того, чтобы что-то разрушить, их цель – понять, что может быть актуальным для современного человека, который видит мир куда более разнообразным, куда более технологически совершенным, который знает о десятках миллионах погибших в первой и второй мировых войнах, о ГУЛАГе и о Холокосте, и который продолжает после всего этого задумываться о месте Бога в этом мире, зная о том, что Бог, грубо говоря, «проглядел» и Холокост, и ГУЛАГ, и армянский геноцид, и много что другое. И вот эта потребность переосмысления, эта потребность понять, как бы могли увидеть современную Россию иконописцы прошлого, живи они в настоящее время – эти вопросы и стояли перед Евгенией Мальцевой, на них она и ищет ответы...
Виктор Бондаренко рассказывает Алеку Д. Эпштейну об инициированных им художественных проектах, 17 сентября 2012 г. Фото Андрея Насонова
Отправной точкой были известные события, связанные с группой Pussy Riot, о чем я сделал другую книгу, о которой мы с вами уже беседовали. Но Евгения и Виктор Александрович пошли существенно дальше, от конкретного события к фундаментальным вопросам, имеющим, мне кажется, вневременное значение. И сейчас, я думаю, все мы, кто, так или иначе, участвует в этом, боремся за право художника воспринимать сферу сакрального как часть своего рабочего поля, не как часть поля, которое принадлежит исключительно священнослужителям, а как часть сферы, к которой могут обращаться независимые философы, мыслители, социологи, художники, композиторы... (Для проекта Константина Худякова, кстати, была заказана и написана современными композиторами оригинальная музыка). И мне кажется, что борьба идет именно за само право современного человека на поиски Бога. Секулярное общество и люди, которые верят иначе, чем это хотят навязать иерархи традиционных конфессий, отстаивают свое право на религиозный плюрализм. Потому что право на религиозный плюрализм — это не право выбрать одну из четырех считающихся в России традиционных религий в той версии, как это исповедует патриарх Кирилл, Берл Лазар или председатель Совета муфтиев шейх Равиль Гайнутдин, это право на безграничные и бесконечные поиски. И по судьбе выставки «Осторожно, религия», по судьбе выставки «Запретное искусство» (как мы знаем, организаторы и той, и другой выставки были осуждены), по регулярным оскорблениям и угрозам, которые получает в связи со своей деятельностью Антон Николаев, который недавно провел свою выставку в Зверевском центре современного искусства, мы об этом тоже говорили, по преследованиям, которым подвергается в Новосибирске художник-активист Артем Лоскутов, мы видим, насколько эта ситуация непростая. Мы видим это по выставкам Марата Гельмана «Родина» и «Icons», где опять же основные претензии были именно в богохульстве и покушении на сакральные устои. Борьба идет за то, чтобы устои были не устоями, а отправной точкой для диалога, осмысления, поиска.
Евгения Мальцева, «Антихрист».
Собственно, большая часть моей книги как раз об этом: о том, как на протяжении столетий художники разных стран, в том числе и российские (не забудем, что в богохульстве обвиняли и Наталью Гончарову, ее работы в 1911–1912 годах снимали с выставок по обвинению в богохульстве, а сегодня она считается признанным классиком русского авангарда), переосмысляли сферу сакрального сквозь призму современного им мира. Эти поиски, которые в русском искусстве начались куда позднее, чем в западном, которые продолжились в советское время в неофициальном искусстве 1960-х годов, прежде всего, в работах Владимира Стерлигова и Оскара Рабина (репродукции двух картин которого воспроизведены в изданной книге, которую я был рад ему преподнести), и которые надо продолжать вести дальше. И как это ни удивительно, именно сегодня, когда в мире это настолько распространено, в России это оказывается делать все труднее и труднее. За то, чтобы это не стало вообще делать невозможно, собственно, и идет духовная брань.