Нам советовали в Fawlty Towers: "Don't mention the war!" И верно, казалось бы – что ее вспоминать, столько лет прошло, пусть с этой беды мирно стригут свои купоны путины с зюгановыми. Но война жива, в самых разных видах, в самых разных местах этого мира, весьма далеких от Сталинграда, Дрездена или Окинавы.
Скажем, здесь, на самом севере Европы, на границе Норвегии и России, в полузамерзшем Киркенесе. Что мы имеем в памяти (или в Википедии, заменяющей нам сейчас память)? Немецкая оккупация Норвегии, военно-морская база здесь, близость конвоев союзников, местные партизаны, уничтожение города с воздуха в 1944-м и финальное освобождение пепелища Красной армией. Страшно, трагично, но, как кажется, вполне однозначно.
Вчера меня водили в местный мемориальный комплекс под названием Andersgrotta. Это туннели, пробитые местными шахтерами в годы войны, где население Киркенеса укрывалось от рейдов союзнической авиации. Сейчас один из таких туннелей (всего их в городе было то ли три, то ли четыре) сделали музеем, только музей этот странноватый. Там почти ничего нет, кроме самого тоннеля, – впрочем, и не надо.
Но мессидж Таннвика был вовсе не в этом. Пока он вел нас по сырым, мрачным, мутным коридорам тоннеля, с потолка капает, сырой гранит по бокам, вечные плюс четыре, летом и зимой, отчего вспоминаешь то ли вымышленные узилища Пиранези, то ли с детства запавший в душу петропавловский равелин, где помирают от чахотки пламенные революционеры, начальник музея вел энергичную и артистичную пропаганду. Главных идеи было две. Первая такова. Жители южной Норвегии – жулики, бездельники, грабители и колониалисты разом. Они обирают жителей Норвегии северной, где трудолюбивые трудяги добывают газ, нефть, рыбу, железо, возят грузы в/из России и так далее. Меня предупреждали о не очень большой любви между двумя частями страны, но такого накала, пафоса и какой-то чапаевской убедительной простоты (и наглядности!) я не ожидал, не говоря уже о напоре. Постепенно разговор об исторической несправедливости вообще перешел к демонстрации конкретных исторических примеров вопиющей несправедливости. "Вспомним войну!", – сказал Таннвик. Лучше бы не надо, памятуя сумасшедшего владельца отеля Fawlty Towers, – подумал я, но не тут-то было. "Вот партизаны на юге Норвегии разве настоящие были? Конечно нет! Никакого вклада в победу – постреляют в приятных теплых лесах, а потом назад, домой, к выпивке, жратве и бабам. А мы тут на севере страдали. Мы помогали и конвоям, и русским. Но после освобождения к нашим относились, как в врагам, из-за холодной войны, мол, они помогали врагу, Советскому Союзу против Германии, которая сейчас наш союзник в НАТО. А южных партизан, которые ничего не сделали, награждали, на приемы королевские звали в Осло". Несмотря на тон – явно наигранный – фолкнеровского резонера, в этой бранчливой версии истории послевоенной Норвегии стал всплывать подлинно драматический, даже трагический сюжет. Действительно, партизаны севера были, в основном, коммунистами; да и кем бы еще им быть в довольно бедных шахтерских поселках? Они действительно помогали союзникам, сообщая с помощью радиопередатчиков о передвижениях немецких подлодок. Их действительно хватали нацисты, пытали и убивали – как деда Коре Таннвика. А после войны уцелевшие бойцы Сопротивления годами не могли найти работу из-за негласных запретов относительно коммунистов. Если верить Таннвику, досье на них оставались секретными до самого недавнего времени. Отец нашего киркенесского Вергилия был безработным более пяти лет; недавно Коре посчитал материальный убыток от политически мотивированного родительского безделья, умножил на индекс инфляции за послевоенное время и послал в Министерство внутренних дел, требуя компенсацию в несколько миллионов норвежских крон. Сделал он это не из жадности, а для порядка; к тому же ему важно было поставить эксперимент на "южанах". Эксперимент удался блестяще. Из министерства перевели сумму примерно в сто раз меньшую (но все равно вполне пристойную, хотя, конечно, ни о каком покрытии расходов на безработную жизнь за полдюжины лет тут и речи быть не может), но – как подчеркнул Коре – никаких извинений. Ни слова, мол, были неправы, погорячились, сложная международная обстановка заставила поступить нас нехорошо. Только деньги.
В небольшой зале, выгрызенной в подземелье из киркенесского гранита, Таннвик показал нам небольшой просветительский фильм о том, что и как происходило в городке во время войны. Плюс неизбежные кадры хроники с гитлером-сталиным-муссолини. Найти версию на английском Коре не смог, так что пришлось довольствоваться немецкой. Хоть я, увы, не знаю этого языка, но понятно было абсолютно все; любой из моих советских сверстников ухватил бы суть и детали хоть на суахили. Ведь все это в крови, увы, – причем во всех смыслах этого алого выражения.
Вчера меня водили в местный мемориальный комплекс под названием Andersgrotta. Это туннели, пробитые местными шахтерами в годы войны, где население Киркенеса укрывалось от рейдов союзнической авиации. Сейчас один из таких туннелей (всего их в городе было то ли три, то ли четыре) сделали музеем, только музей этот странноватый. Там почти ничего нет, кроме самого тоннеля, – впрочем, и не надо.
Рядом с этим зданием находится бомбоубежище времен Второй мировой войны
Мы пришли к обычному киркенесскому дому (в полярной темноте было уже не разглядеть, но, кажется, ничего особенного – бетонный фундамент, деревянные стены, окрашенные в безупречно белый цвет, в окнах уже горят рождественские электрические свечи); он немного на пригорке, а внизу – калиточка, где уже поджидал какой-то человек лет шестидесяти с миниатюрным шахтерским фонариком на лбу. С места в карьер, на странно выразительном "глобише" (не "инглише", а именно "глобише", на котором здесь, кажется, говорят просто все), с какой-то чуть ли не итальянской жестикуляцией он принялся рассказывать о том, как и что тут было построено. Мол, дверь в бомбоубежище не закрывалась, оттого у входа поставили гранитную стену, чтобы взрывной волной не убивало едва успевших. Коре Таннвик, так его зовут, обвел широким жестом окрестности, демонстрируя, мол: после бомбежек ничего здесь не осталось. И верно. После освобождения в Киркенесе стояло ровно тринадцать домов.Но мессидж Таннвика был вовсе не в этом. Пока он вел нас по сырым, мрачным, мутным коридорам тоннеля, с потолка капает, сырой гранит по бокам, вечные плюс четыре, летом и зимой, отчего вспоминаешь то ли вымышленные узилища Пиранези, то ли с детства запавший в душу петропавловский равелин, где помирают от чахотки пламенные революционеры, начальник музея вел энергичную и артистичную пропаганду. Главных идеи было две. Первая такова. Жители южной Норвегии – жулики, бездельники, грабители и колониалисты разом. Они обирают жителей Норвегии северной, где трудолюбивые трудяги добывают газ, нефть, рыбу, железо, возят грузы в/из России и так далее. Меня предупреждали о не очень большой любви между двумя частями страны, но такого накала, пафоса и какой-то чапаевской убедительной простоты (и наглядности!) я не ожидал, не говоря уже о напоре. Постепенно разговор об исторической несправедливости вообще перешел к демонстрации конкретных исторических примеров вопиющей несправедливости. "Вспомним войну!", – сказал Таннвик. Лучше бы не надо, памятуя сумасшедшего владельца отеля Fawlty Towers, – подумал я, но не тут-то было. "Вот партизаны на юге Норвегии разве настоящие были? Конечно нет! Никакого вклада в победу – постреляют в приятных теплых лесах, а потом назад, домой, к выпивке, жратве и бабам. А мы тут на севере страдали. Мы помогали и конвоям, и русским. Но после освобождения к нашим относились, как в врагам, из-за холодной войны, мол, они помогали врагу, Советскому Союзу против Германии, которая сейчас наш союзник в НАТО. А южных партизан, которые ничего не сделали, награждали, на приемы королевские звали в Осло". Несмотря на тон – явно наигранный – фолкнеровского резонера, в этой бранчливой версии истории послевоенной Норвегии стал всплывать подлинно драматический, даже трагический сюжет. Действительно, партизаны севера были, в основном, коммунистами; да и кем бы еще им быть в довольно бедных шахтерских поселках? Они действительно помогали союзникам, сообщая с помощью радиопередатчиков о передвижениях немецких подлодок. Их действительно хватали нацисты, пытали и убивали – как деда Коре Таннвика. А после войны уцелевшие бойцы Сопротивления годами не могли найти работу из-за негласных запретов относительно коммунистов. Если верить Таннвику, досье на них оставались секретными до самого недавнего времени. Отец нашего киркенесского Вергилия был безработным более пяти лет; недавно Коре посчитал материальный убыток от политически мотивированного родительского безделья, умножил на индекс инфляции за послевоенное время и послал в Министерство внутренних дел, требуя компенсацию в несколько миллионов норвежских крон. Сделал он это не из жадности, а для порядка; к тому же ему важно было поставить эксперимент на "южанах". Эксперимент удался блестяще. Из министерства перевели сумму примерно в сто раз меньшую (но все равно вполне пристойную, хотя, конечно, ни о каком покрытии расходов на безработную жизнь за полдюжины лет тут и речи быть не может), но – как подчеркнул Коре – никаких извинений. Ни слова, мол, были неправы, погорячились, сложная международная обстановка заставила поступить нас нехорошо. Только деньги.
В небольшой зале, выгрызенной в подземелье из киркенесского гранита, Таннвик показал нам небольшой просветительский фильм о том, что и как происходило в городке во время войны. Плюс неизбежные кадры хроники с гитлером-сталиным-муссолини. Найти версию на английском Коре не смог, так что пришлось довольствоваться немецкой. Хоть я, увы, не знаю этого языка, но понятно было абсолютно все; любой из моих советских сверстников ухватил бы суть и детали хоть на суахили. Ведь все это в крови, увы, – причем во всех смыслах этого алого выражения.