В Берлине в Martin-Gropius-Bau завершилась выставка группы АЕS+F. Эту аббревиатуру, которая напоминает об атомной электростанции, образуют имена четырех московских художников – Татьяны Арзамасовой, Льва Евзовича, Евгения Святского и Владимира Фридкеса.
АES+F снимают сомнамбулические фильмы, светлые и мучительные, как тяжелая клиническая эйфория. Впервые я увидела эти видеоработы в Русском павильоне на Венецианской биеннале, потом – в собрании знаменитой мюнхенской музейщицы Ингвилд Гетц. Видеоискусство располагается между домашним видео, документацией художественных акций и арт-хаусом. Работы АЕС – зрелище завораживающее, но их видеоинсталляции гораздо умней, чем кино. Здесь речь идет о потоке современности и будущего, который омывает наше духовное существование: о деньгах и о роскоши, о рабах и о господах, о насилии и консюмеризме, о жажде счастья, о блуждающих и меняющихся идентичностях, о народах и странах и их ролевой включенности в мир глобальной политики. Как в свое время режиссер-монах Годфри Реджио, сделавший фильм «Койяанискаци», АЕСы рассказывают нам о глобальном, из которого, впрочем, полностью исключена живая зловонная природа и повседневные проблемы. Их персонажи живут в стерильном пластиковом мире, в котором течет стеклянное море. Да и сами они по большей части вечно молодые, красивые и стерильные, и как на том свете – совершенно бессмертные, то есть идеальные люди, словно вылупившиеся из пластикового яйца.
О берлинской выставке и о видеотрилогии AES+F говорит Лев Евзович.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Лев Евзович о видеотрилогии AES+F
– У берлинской выставки есть английское подназвание Liminal Space. Liminality – в религиозных ритуалах означает переходное состояние, когда человек вышел из своего исходного состояния, но еще не достиг желаемого. То есть состояние сомнения, промежутка. Все три проекта посвящены современным ритуалам. Первый фильм под названием Last Riot («Последнее восстание»), проект про мир насилия, который существует в современных компьютерных играх или в современном голливудском кино, то есть безнаказанного насилия. Второй проект – про пятизвездочный отель, где тотальное удовольствие, купленное на время, превращается в депрессию. Действие происходит на прекрасном острове, где есть горные лыжи, пляжи, господа, которые туда приезжают, и слуги (в основном из третьего мира). По ходу действия слуги меняются ролями с господами. Скажем, китайские повара не готовят в нашем видео, а исключительно играют в гольф. А третий проект – более сложный по сюжету, называется Allegoria Sacra, это название картины Беллини из галереи Уффици во Флоренции. Картина загадочная, потому что, по одной из версий, она изображает чистилище, где стоит вопрос, может ли праведный мусульманин или некрещеный ребенок попасть в рай. Мы смешали персонажей из этой картины и объединили их с современными персонажами. Это про бесконечное ожидание в современном аэропорту, где потом происходят разные сюрреалистические события.
– Почему это переходные состояния? Переходные из чего куда?
– Это неясное состояние, в котором сейчас находимся мы персонально и находится ситуация в мире.
– Неясно состояние общества, никто не знает, куда деваться, куда идти, какие идеологии…
– Все то, что перечислено, плюс такая психологическая неясность, что мы все хотим перейти в новое состояние, но не знаем и не можем сформулировать, в чем оно и каковы методы перехода.
– То есть мы стоим на пороге нового мира, куда нас пока еще не впускают?
– Или уже живем в новом мире, но не понимаем, что мы в нем живем, а продолжаем старые ритуалы.
– Живем в некотором будущем, которое наступило, но как в фильме The Others, где умершие люди не понимают, что…
– …что они умерли. Вот абсолютно – да. Наверняка мы живем в новом мире…
– …Но по-прежнему рассчитываем на старый. Еще важный момент: в чем заключается новизна самого произведения? Может быть, потому что это связано с медиальным?
– Во-первых, мы абсолютно никогда не претендовали на новизну, а то, что это связано с медиальным, безусловно. Для нас не очень важно, как определяется то, что мы делаем. Это свободно от определений внутри арт-системы, то есть может быть медиа, хотя это оказывается в арт-институциях, может быть, это современное искусство. Мне кажется, это не столь важно. Важна передача состояния, существующего на данный момент.
– Когда я смотрела ваши проекты, у меня было ощущение, что существует некоторая связь с текстами Сорокина, во всяком случае, с романом «Метель».
– Этого абсолютно не вижу, хотя люблю Сорокина, но это для нас параллельный мир. С другой стороны, почему бы и нет? Мы встречаем самые разные ассоциации. Мне кажется, важнее запустить машину ассоциаций, и если вспоминается Сорокин, то почему бы и нет.
– Вы любимы и известны на Западе. Как ты можешь это объяснить, что произошло, какое чудо?
– Никак не могу это объяснить, это должны объяснять критики.
– Многие потрясающие работы проходят незамеченными, а тут что-то совершенно невероятное. Вас это удивляло?
Россия сейчас отличается от культурного контекста всего мира. Весь мир сейчас невротически обращен в будущее, а это единственная культура, которая невротически обращена в прошлое.
– Когда случается момент успеха – это всегда особая атмосфера, она действительно удивительна. Как было, например, на Венецианской или на Сиднейской биеннале, когда вдруг начинается что-то большее, чем просто институциональная выставка. Что касается проблемы русского и западного, мне кажется, что это как раз не наша проблема. Россия сейчас удивительная территория, она отличается от культурного контекста всего мира. Это единственная культура, которая невротически обращена в прошлое. Весь мир сейчас как раз невротически обращен исключительно в будущее. Идея будущего, не постмодернизм, а неомодерн, жажда будущего присутствует и на Западе, и в Китае, и в Индии, все это болезненно переживают. Русская культура – и политика, кстати, – по-прежнему обсуждает Ивана Грозного, Сталина, вот эту бесконечную проблему русского и западного, которая решена на бытовом уровне, на уровне открытых границ.
– У вас были работы, связанные с исламом, и для своего времени довольно радикальные.
– Мы не пытаемся быть нарочито радикальными. Исламские работы, так как они были сделаны до 11 сентября, подвергались цензуре, кстати говоря, не в России, а в Англии. И был целый ряд скандалов. Но сейчас это история. Работа с исламизированным немецким рейхстагом даже вошла в немецкий учебник для высшей школы.
– Новые идеи будут осуществляться в Москве, на Западе, или границ просто не существует?
– Границ производства явно не существует. Например, скульптурные проекты мы делаем в Испании, просто там такой завод, а съемки видео и постпродакшн делали традиционно в Москве. Но вполне возможно, что сейчас будем снимать в Берлине.
