Иван Толстой: Моя собеседница – профессор русской литературы университета Беркли в Калифорнии. Вот о литературе я и собирался поговорить, но в первый вечер мы до преподавания так и не добрались. Уж больно интересными у Ольги Матич оказались семейные корни. Мне нет нужды предварять наш разговор долгим вступлением, потому что моя собеседница поведает всё сама.
Ольга Матич: С материнской стороны я из киевской семьи Шульгиных. Я - двоюродная внучка Шульгина.
Иван Толстой: Василия Витальевича?
Ольга Матич: Василия Витальевича. Я его называю «ВВ» или «дядя Вася», как его называла мама. Я его никогда не видела, естественно.
Иван Толстой: Почему «естественно»? Он умер в 1976 году во Владимире. Теоретически это было можно.
Ольга Матич: Между прочим, в 1973 году я была в первый раз в Советском Союзе и собиралась секретно его найти. Я получила тогда визу во Владимир ради туристической поездки и намеревалась поехать. Конечно, в то время разыскивать Шульгина было, даже с точки зрения семейной, тяжело, трудно: моя мать говорила мне, чтобы я никому не рассказывала.
Иван Толстой: Те, кто давал вам визу во Владимир, не подозревали с кем вы в родстве?
Ольга Матич: Я сомневаюсь. Я не знаю. Не спрашиваешь советское консульство: «Подозреваете ли вы, кто я?». И мама настаивала на том, чтобы я этого никому не рассказывала.
Иван Толстой: Уточните, пожалуйста, это родство.
Ольга Матич: Василий Шульгин – брат моей бабушки. Я собиралась туда поехать, но мой муж был очень болен, у него возобновился рак, так что мне пришлось лететь домой за несколько дней до того, как я планировала поездку во Владимир. Таким образом, встреча не состоялась.
Иван Толстой: Семейные легенды, рассказы, воспоминания?
Ольга Матич: Естественно, он присутствовал в моей жизни, потому что моя семья любила рассказывать о прошлом, потому что прошлое было в чем-то интереснее, чем настоящее. Они жили памятью, как многие старые эмигранты.
Иван Толстой: Ваша поездка не состоялась, она должна была быть тайной подобно тому, как была тайной поездка Василия Витальевича в 1925 году.
Ольга Матич: Вообще Василий Витальевич любил приключения. Я считаю, что он не меньше любил приключения и риск, чем идеологию и свои убеждения. Мое детство прошло в бесконечных перемещениях. Я родилась в Любляне, потому что моя семья уехала в Югославию, как очень много старой эмиграции, особенно той, связанной с Белой армией.
Иван Толстой: И как Василий Шульгин.
Ольга Матич: Да, естественно. Когда я говорю «моя семья», это включает Василия Шульгина. Хотя он сначала не в Югославию поехал. Но это - отдельный вопрос Это все очень сложно.
Иван Толстой: Он поехал туда к Марди?
Ольга Матич: Нет, это вы неправильно говорите. Он не к Марди поехал, а он поехал в Югославию из-за скандала вокруг «Что нам в них не нравится?». То есть он бывал в Югославии…
Иван Толстой: И живал. Он в свою поездку в Россию отправился из Сремских Карловиц, и Врангель провожал его на вокзале, как всех провожали, куда-то далеко уезжающих.
Ольга Матич: Вы правы. Вот видите, вы мне говорите что-то, чего я или не знала или забыла.
Иван Толстой: Это часто так бывает.
Ольга Матич: Но я хочу вернуться к вопросу о языке. Мой первый язык был русский.
Иван Толстой: Это был язык мамы?
Ольга Матич: Родителей. Мой отец - тоже русский. Я выучила на уровне четырехлетнего возраста словенский, но мы бежали, уже теперь от вторых коммунистов, из Югославии, в Австрию, потом в Германию, так что я пошла в немецкую школу, выучила немецкий. И когда мне было 8 лет, мы переехали в Америку. То есть я меняла бесконечно языки. И поэтому у меня такое ощущение, что у меня нет родного языка. У меня наступает что-то вроде афазии. Я вдруг хочу перейти или на английский или на немецкий. И это, в каком-то отношении, мне очень мешает. С одной стороны, это большое приобретение, знание разных языков, а, с другой стороны, это бывает потерей. В общем, достаточно о языке.
Иван Толстой: О языке никогда не достаточно.
Ольга Матич: Но вас больше интересует моя семья.
Иван Толстой: Давайте восходить, к родителям, например, - или, наоборот, ниспадать.
Ольга Матич: Мы начали с дедов, с поколения дедов.
Иван Толстой: А бабушка что делала в жизни?
Ольга Матич: Бабушка была женой моего деда, Александра Дмитриевича Билимовича, он был крупным экономистом, профессором Киевского университета. Вообще, со стороны мамы я из профессорской семьи.
Отец Шульгина фактический, не родной отец... Это - отдельная история: официальный отец Шульгина, Виталий Яковлевич Шульгин, основал газету «Киевлянин», если вам такое известно.
Иван Толстой: И был ее первым редактором. А следующим был сын…
Ольга Матич: Нет, следующим был Пихно.
Иван Толстой: Который как бы считается его отцом. А, может, на самом деле?
Ольга Матич: Он был его отцом на самом деле. В семье очень сложные переплетения, скажем так, сложные эротические отношения. Об этом я пишу. Я пишу книгу о своей семье, которая выйдет в «НЛО» - мемуарная книга.
Иван Толстой: Каким видится вам Шульгин?
Ольга Матич: Во-первых, романтиком, человеком больше всего любящим риск и рискованные похождения. Если вы читали его «1920 год», то там огромную роль играет Одесса и как он скрывался в Одессе от большевиков.
Иван Толстой: И даже предлагал себя в заложники в обмен на друга.
Ольга Матич: Нет, это не совсем точно.
Иван Толстой: Он написал письмо в ГПУ с этим предложением.
Ольга Матич: Но это был его брат.
Иван Толстой: А пишет он о друге, называет его другом.
Ольга Матич: Это другое дело, что он пишет. Я просто знаю, кто этот друг был. Это был его младший брат.
Иван Толстой: Тогда мотивация понятна.
Ольга Матич: У Пихно было много детей. Филя - это сын Пихно и матери ВВ, Марии Константиновны, урожденной Поповой.
Иван Толстой: То есть это его единоутробный брат?
Ольга Матич: Потому что арестовали единоутробного брата Филю, Филиппа Пихно, его арестовало ЧК из-за того, что ВВ поверил какому-то человеку, который считался офицером, какому-то человеку из Белой армии, но этот человек оказался двойным агентом. Вообще Шульгин был легковерным. За это мама его осуждала. Из-за этого Филя, брат, попал в тюрьму. Но, естественно, у Шульгина было чувство вины, и он предложил себя в заложники. И - особенно тяжелый момент - бросал это письмо его младший сын, единственный, который остался в живых, дядя Дима, которого я, конечно, хорошо знала.
Иван Толстой: Который потом попал в Бизерту, а потом - в Америку?
Ольга Матич: Ну, сначала в Бизерту, он учился там в Морском кадетском корпусе, а потом он учился в Сен-Сире. Кончил Сен-Сир с такой идеей… Опять шульгинская линия в смысле любви к приключениям. Он хотел поступить в Иностранный легион, но к тому времени в Иностранном легионе было слишком много русских, по понятным причинам. И он в него не попал, для него это было трагедией. Вместо этого он стал инженером, потому что дядя Дима любил байдарки, как и его отец.
Между прочим, ВВ строил байдарки еще до революции и объездил все реки Волыни. Потом в Белграде тоже ему построили байдарку, и он ездил по рекам Сербии.
А его сын Дима на старости лет купил себе маленький аэропланчик, и со своей слепой женой они летали. Он был самым старым пилотом одно время. Ему приходилось каждый год пересдавать экзамен. И он только в 90 лет бросил летание на аэроплане, потому что он физически не мог влезть в свой аэропланчик. На его могиле – аэроплан.
Иван Толстой: Какой ген долгожительства у Шульгиных!
Ольга Матич: У Шульгиных – безусловно.
Иван Толстой: Точнее - у Пихно.
Ольга Матич: В общем - точнее так. У ВВ было три сына. Двое погибли. У сестры ВВ Аллы была только моя мать, одна дочь.
Иван Толстой: Какое было отчество у Аллы?
Ольга Матич: Алла Витальевна. Но она была Шульгина. Простите, я в отчествах путаюсь, я в этом смысле американка, для меня отчество - это чужое, потому что я выросла в Америке. Хотите о других родственниках?
Иван Толстой: Бабушка Алла, какую она жизнь прожила?
Ольга Матич: В смысле личной жизни у нее, наверное, из всех Шульгиных была самая простая жизнь. Она вышла замуж за Билимовича, моего деда, которого я хорошо помню, он в моей жизни сыграл огромную роль. И она умерла довольно молодой в 1930 году. У ВВ была еще старшая сестра Павла Витальевна, которая, после того как умер Пихно, вела редакцию. Она была издателем в том смысле, что она вела каждодневную работу
Иван Толстой: Бухгалтерию, делопроизводство?
Ольга Матич: Бухгалтерию, наверное, она не вела, но она выбирала статьи. ВВ стал редактором «Киевлянина» в 1913 году, когда умер Пихно, при этом ВВ уже был членом Государственной Думы. Писал передовицы.
Почему я так много о говорю о ВВ? Потому что он очень талантливая личность. Он был не только политиком, не только любил приключения, но он был писателем, как вы знаете.
Иван Толстой: Блестящим, причем.
Ольга Матич: Интересно в этом плане, что касается «1920 года», что Святополк-Мирский в 20-е годы в статье о русской литературе для Британской энциклопедии пишет о современных мемуарах и ставит «1920-й год» в один ряд с «Сентиментальным путешествием» Шкловского. Когда я это прочла, не так давно, потому что я не так давно всем этим занялась, меня это поразило. Я считаю, что он в этом не прав, «Сентиментальное путешествие» несравненно талантливее. Но это говорит что-то о таланте Шульгина. Андрей Битов мне как-то сказал, что в мемуарах Шульгина есть лучшие страницы эмигрантской прозы. Меня это тоже поразило, потому что мне такое в голову не приходило.
Иван Толстой: Интересно, я совсем недавно то же самое подумал, что если исключить из «Трех столиц» его антисемитский невроз, совершенно сидящий набекрень (такое впечатление, что усиленно присутствующий, чтобы потрафить некоей белой идее, белому читателю, немножко он слишком пережимает со своим антисемитизмом)…
Ольга Матич: Он, безусловно, пережимает. Это главный камень преткновения для меня в Шульгине.
Иван Толстой: Так я хотел сказать, что если это вынести за скобки, то это один из лучших травелогов в ХХ веке на русском языке. Это исключительно ироническое, блестящее, совершенно фехтовальное изложение того и сего. Одна сцена с елочками, когда он приходит в Россию и принимает их вместе со своими спутниками за волков, а это – елочки! Эмигрант, не опознавший волков на русском белом снегу ночью. Это невероятно сатирическая, художественная и такая многозначная сцена, что хочется ее все время перечитывать. Я своим домашним ее цитирую иногда. Это прелестная проза.
Ольга Матич: Я согласна. Мне «Дни» тоже очень нравятся.
Иван Толстой: Конечно, «Дни» знаменитые, они переиздавались и их все читали. И «1920-й год».
Ольга Матич: Интересно, что, несмотря на то, что на «Три столицы» были заказаны, их не напечатали. Конечно, это уже было поздно.
Иван Толстой: Почему же «интересно», что их не напечатали? Их и не собирались печатать, их и не могли напечатать в таком виде.
Ольга Матич: Я понимаю. Но при этом в «Трех столицах» очень много реверансов… Нет, не то слово. Его увлекает Ленин.
Иван Толстой: Но не Ленин, а НЭП, некий результат действий Ленина. Ленина он растаптывает. Он говорит, что для того, чтобы прийти к тому, что было, нужно было сперва все уничтожить. Как мудрость! Где же он приветствует Ленина? По-моему, это растаптывание его.
Ольга Матич: Он его описывает как Чингисхана, который все растоптал, но, с другой стороны, он пишет именно о том, что он придумал НЭП. Он пишет что-то вроде того, что он произнес апокалипсическое слово НЭП и издевательское, гениальное слово, я сейчас его цитирую, «учитесь торговать». На него НЭП произвел впечатление. Но что касается Ленина, он написал уже в Советском Союзе «Опыт Ленина», который я недавно читала. Просто мне интересно разобраться в Шульгине.
Иван Толстой: После Владимирской тюрьмы уже?
Ольга Матич: Возможно, он это начал уже во Владимирской тюрьме . И я верю, что он был честным человеком.
Иван Толстой: Всегда, каждую минуту!
Ольга Матич: Он увлекался, он был человеком, который увлекался. Таким образом, он увлекся НЭПом. В этом плане он очень похож на сменовеховцев и национал-большевиков, потому что это была эпоха, ваш дед в каком-то смысле…
Иван Толстой: Шульгин был всегда исключительно честен и перед собой, и перед мыслью, которую он доводит до своего читателя. Не нравятся идиоты, говорю: идиоты; хорошо — говорю: хорошо. И поэтому он полноводный, и, я бы сказал, очаровательный как человек и как автор.
Ольга Матич: Мне страшно жалко, что я с ним не познакомилась.
Иван Толстой: О, да! На целое измерение бы выросло ваше впечатление от этой личности.
Ольга Матич: Про опыт Ленина. Он понимает, что это великий человек, и что ему нужно как-то найти свою позицию по отношению к Ленину, потому что он - великий человек. Вот это он понимал и чувствовал. В этом «Опыте Ленина», я это ощутила. Он пишет и в «Письмах к русским эмигрантам», что теперь никуда обратно ехать нельзя, нужно найти способ, как этот опыт Ленина превратить во что-то более гуманное. Он очень сильно в этом плане отличается от белых эмигрантов. Когда появились «Письма эмигрантам», это я помню, я была совсем молодой тогда, но я помню, что это был страшный скандал в эмигрантской прессе. Потому что эмигрантская пресса правая (левая, естественно, его не любила), но правая его тоже не любила. Он всегда был аутсайдером, он всегда занимал свою позицию, он как бы никому не принадлежал. После «Трех столиц» был страшный скандал, когда открылось легковерие Шульгина, и Врангель об этом ему говорил.
Иван Толстой: Еще до поездки.
Ольга Матич: Конечно, до поездки. И в «Письмах русским эмигрантам», где явно есть верноподданнические высказывания, это произвело страшную бурю. Потому что самые правые считали, что он агент КГБ, ЧК, ГПУ. Нет, ЧК — это еще в Одессе.
Иван Толстой: ЧК в Одессе, хотя он как раз был создатель «Азбуки». Конечно, в середине 20-х это было ГПУ.
Ольга Матич: Он сидел в ЧК в Киеве. Что интересно? Его посадили. И вот опять - образ Шульгина. Когда к нему ходила моя бабушка Алла, что он просил ее принести? Он просил принести ему Жюль Верна. Он очень любил Жюль Верна. Есть где-то его стишок, я сейчас на память его не скажу… Он всю жизнь писал исторические романы о князе Воронецком, любил старину, любил приключения Вальтера Скотта и Жюль Верна.
Павла или тетя Лина, это была старшая сестра, которая вела работу «Киевлянина». Она выбирала статьи, а Шульгин писал передовицы. У нее было трое детей. Ваня – идиот, но это не обязательно говорить.
Иван Толстой: Иван - обычно дурак.
Ольга Матич: А тут был идиот дядя Ваня. Это был поразительный человек в чем-то, это была такая ходячая энциклопедия. Мы с братом, когда что-то писали для школы, вместо того, чтобы смотреть в энциклопедию, звонили дяде Ване. Он поразительный был знаток фактов, но ничего соединить не мог.
Иван Толстой: Что он делал в жизни?
Ольга Матич: Преподавал русский язык в Америке, сначала в Беркли. Его, наверное, устроил Глеб Струве, потому что мой дед да и Шульгины очень дружили с Петром Бернгардовичем Струве еще по России.
Иван Толстой: Два вечера с Ольгой Матич. Моя собеседница – профессор русской литературы университета Беркли в Калифорнии. Но сегодня до литературы речь не дойдет. Мы увязли в семейной саге. Ольга – внучатая племянница знаменитого Василия Витальевича Шульгина, того самого, редактора «Киевлянина», защитника Менделя Бейлиса в 13-м году, депутата Государственной Думы, принимавшего отречение Николая Второго, эмигранта, затем пленника СМЕРШа, узника Владимирской тюрьмы, участника фильма «Перед судом истории», скончавшегося в возрасте 98 лет в Советском Союзе.
Но сейчас Ольга Матич говорит о другом деде – Билимовиче.
Ольга Матич: Мой дед – экономист, он защищал свою диссертацию у Струве, а Струве защищал у него. Так что у них была изначальная академическая связь, но потом они просто дружили в Париже. Петр Бернгардович - вот история эмиграции! - он фактически не мог устроиться в университет в Париже, поехал в Югославию, стал профессором там.
Давайте я расскажу про своего отца, это совсем другая картина. Мой папа из провинциальной интеллигенции, из Торжка, и, как я люблю говорить иногда, что если бы не революция, то мои родители никогда бы не познакомились. Мой отец из, скорее, левой провинциальной интеллигенции, его отец был социал-демократом, но через какое-то время ушел из партии. Это было до 1905 года. Они, конечно, приветствовали Февраль, но Октябрь уже не приветствовали. И он правел. Мой отец поступил в Кадетский корпус, московский. Он 1906 года рождения, ему было 12-13 лет, когда он покинул корпус и семья стала двигаться на юг. И, волей случая (я вообще больше всего люблю волю случая, совпадения, возможно, это часть моей диаспорической идентичности, потому что, когда нет укорененной идентичности, то человек все время ищет какую-то связь времени и места; воля случая или значительное совпадение - оно это подменяет)...
Иван Толстой: Но, простите, вы не назвали фамилию вашего отца.
Ольга Матич: Борис Павлов. Я, вообще, Оля Павлова изначально. И папа попал, по воле случая, в Белую армию. Как в «Докторе Живаго».
Иван Толстой: В каком же возрасте?
Ольга Матич: В 13 лет.
Иван Толстой: Он попал в Белую армию в 13 лет? Кадетиком?
Ольга Матич: Да. В Алексеевский полк. Он стал сыном полка. То есть он после этого никогда свою семью не видел. Он ушел из Крыма. Он даже получил Георгиевский крест, потому что его послали с каким-то заданием в Ростов, от самого Кутепова. Он был одним из последних Георгиевских кавалеров. Я помню, как приехало или советское еще, или уже русское телевидение к папе, чтобы его интервьюировать, и папа говорил: «Ой, я уже такой старый, я такую чушь наговорил!». Он попал в Югославию, попал там в Кадетский корпус. Югославия очень поддерживала русскую эмиграцию. Он там кончил университет, и так далее. И там же, в Любляне, познакомился с мамой. Там была русская колония. Там, например, был профессором Спекторский. (Так что совсем другая семья, совсем другой род). В эмиграции все перемешивалось. Папа написал, уже в относительно старом возрасте, свои воспоминания, называются «Первые четырнадцать лет». Они висят в интернете.
Иван Толстой: Я видел это название.
Ольга Матич: Это моего отца.
Иван Толстой: И он автор? Борис Павлов?
Ольга Матич: Изначально они были опубликованы в эмиграции под фамилией Борис Пылин, чтобы не помешать родственникам. Это было очень важно для старой эмиграции. Но я ее потом издала в России.
Иван Толстой: Книжка вышла сперва в Америке?
Ольга Матич: Да, и теперь ее читают в России. И совсем случайно, вот воля случая, я в Киеве сидела в архиве, потому что я решила заняться семьей, и рядом со мной сидел молодой человек, который читал «Киевлянина». Я подумала: какой еще идиот читает «Киевлянина», кроме меня? У меня была такая староэмигрантская душераздирающая сентиментальная мысль, что какой-то мальчик читает - молодой. Я с ним разговорилась, я человек общительный. Оказалось, что он интересуется моим отцом, потому что он занимается Алексеевским полком, интересуется, что с ним произошло, очень многие были расстреляны из тех, кто остались. И он меня спросил, не знаю ли я про дневник Александра Судоплатова. Александр Судоплатов служил в том же полку, он написал дневник, который, по воле другого случая, был у моего отца. И этот Ярослав Тинченко, который меня об этом спросил, сказал, что хочет его опубликовать, там потрясающие зарисовки. Я сказала: «Пожалуйста»! Длинная история. В общем, его будет публиковать Прохорова. То есть дневник выйдет в «НЛО». Я Ирину Прохорову знаю сто лет. По воле случая, я ей рассказываю смешную историю про Тинченко, а она говорит: «А почему вы нам не предложили?» Вот теперь я им предложила.
Иван Толстой: Итак, ваш батюшка. Расскажите о нем. После того, как он закончил в Любляне корпус…?
Ольга Матич: Он закончил корпус в Белой Церкви, корпусов в Любляне не было, корпуса были только в Белой Церкви, в Сербии.
Иван Толстой: Я очень плохо знаю словенскую эмиграцию.
Ольга Матич: Возвращаясь к семье, мой родной дед Билимович был профессором Люблянского университета, он там создал экономическую кафедру, потом туда перешел из Белграда Спекторский. А его брат, тоже профессор, он был профессор Новороссийского университета, и даже под самый конец был его ректором, Антон Билимович, был математиком и стал профессором Белградского университета.
Итак, отец закончил корпус в Белой Церкви, потом он учился в Любляне, он там кончил Горно-инженерный факультет. Потому что в Словении добывание угля - важная отрасль, и это было чисто по практическим соображениям. Он работал на руднике.
Моя мать первым браком была замужем за дядей Димой, чтобы усложнить наши семейные переплетения, но они разошлись, и мама вышла замуж за моего отца. Он как бы был человеком извне. Мне всегда это интересно. А то все междусобойчик такой и, слава богу, появляется человек извне. Мой отец был членом НТС, как и все.
Иван Толстой: НТС НП, тогда еще Нового поколения.
Ольга Матич: Да. И Дима, и мама. И папу в руднике уже во время войны призывали, с одной стороны, партизаны в горы идти, а, с другой стороны, немцы. И папа выбрал уехать.
Иван Толстой: Куда же можно было уехать во время войны?
Ольга Матич: В семье все друг друга любили, и мама, и Дима остались очень близкими друзьями, папа тоже дружил с Димой. Дима уехал к Власову с идеей организовывать ячейки НТС в оккупированном Советском Союзе, чем он и занимался. Дима был колоритной фигурой. На маленьком уровне, но…
Иван Толстой: Он добрался до Советского Союза?
Ольга Матич: Да.
Иван Толстой: Через фирму «Эрбауэр»?
Ольга Матич: Нет, с власовцами.
Иван Толстой: Но для того, чтобы добраться до советской территории, нужно было кем-то числиться, кем-то быть.
Ольга Матич: Вот это я не знаю. Интересный вопрос.
Иван Толстой: Дело в том, что русские эмигранты попадали в Советский Союз только двумя путями, ты не мог сесть ни на один поезд.
Ольга Матич: Я понимаю, но это было во время войны.
Иван Толстой: Я и говорю про войну. Вы не могли попасть в Советский Союз, ни из Германии, ни откуда-то еще, если вы не входили…
Ольга Матич: Он был в Гдыне.
Иван Толстой: И тем не менее. Ведь фронт. Все эшелоны принадлежат армии, не существует гражданского транспортного сообщения. Вы могли попасть только двумя путями - либо вы офицер или солдат Вермахта… Он служил в немецкой армии?
Ольга Матич: Он был у Власова.
Иван Толстой: Это совершенно другая структура.
Ольга Матич: В Вермахте, я думаю, не служил, потому что он был русским патриотом. Но я не знаю.
Иван Толстой: А второй путь… Я наведу вас, может быть, на какой-то ответ, может быть, вы на самом деле знаете. А второй путь - нужно было записаться в какую-то фирму немецкую, представители которой могли ехать для выполнения каких-то необходимых гражданских работ на оккупированной территории. И такой фирмой для русских была одна единственная - «Эрбауэр». Она была создана НТСовцами для того, чтобы забрасывать туда НТСовцев. Поэтому, если он был в Советском Союзе, я подозреваю, что, не будучи солдатом или офицером Вермахта, он поехал через фирму «Эрбауэр». Власов и его движение и НТС были очень тесно связаны, и именно так гражданские лица попадали на территорию Советского Союза.
Ольга Матич: Интересно! Я такого не знала.
Иван Толстой: Употребляя шульгинское слово, это азбучные сведения. Я совсем не специалист в этом, но, в общем, это известно.
Ольга Матич: Он был в Минске и преподавал немецкий язык местным. Я помню, как он любил рассказывать, как он организовал какую-то ячейку.
Иван Толстой: Благополучно вернулся потом в Германию?
Ольга Матич: Все было о’кей, он потом даже в Югославию вернулся.
Иван Толстой: И что с ним стало? Василия Витальевича в 44-м замели как раз в Югославии.
Ольга Матич: Нет, он не вернулся в Югославию. После войны он был там же, где и мы, в Баварии.
Иван Толстой: В американской зоне?
Ольга Матич: Да. А его сын Василек, Пушок, мой троюродный брат, ему немножко до лампочки все эти семейные истории. Я - последний носитель семейной истории.
Иван Толстой: А что же Дима после войны?
Ольга Матич: Он был в Маркшвабене, это под Мюнхеном. Что он там делал? Наверное, что-то делал, этого я не знаю. Как-то зарабатывал. А потом он приехал в Америку, в Сан-Франциско. У нас была коммунальная квартира в те годы.
Иван Толстой: Внутрисемейная?
Ольга Матич: Да. И не внутрисемейная. Я помню, как я Пушку рассказала, что его отец был в свое время женат на маме. Это, видимо, произвело какой-то небольшой шок в его сознании. Мой отец поехал в Готенхафен (Гдыня), чтобы избежать партизан, потому что партизаны плохо относились к тем, кто к ним не шел.
Иван Толстой: А что было в этом Готенхафене?
Ольга Матич: Папа там несколько месяцев просуществовал, мы к тому времени бежали в Австрию вместе с Григоровичами-Барскими, это очень нам близкая семья.
Иван Толстой: В Австрию куда?
Ольга Матич: Недалеко от словенской границы. Все бежали от коммунистов, хотя в Югославии оказалось не так страшно, совсем другой режим, чем в Советском Союзе. И мы там одно время находились. Папа туда как-то вернулся, как-то пробрался. Как - не знаю. Я не спрашивала, теперь жалею. Папа там что-то строил, в общем, как-то работал. Это был последний год войны. В коне концов, мы добираемся в Мюнхен. Вот это я начинаю помнить. На каких-то поездах, что-то такое… Бежали от коммунистов, от Красной армии, потому что Красная армия наступала в Австрии.
Иван Толстой: А когда ваша семья узнала, что в Югославии Василий Витальевич Шульгин арестован? Много позже?
Ольга Матич: Вот этого я не знаю. Этого я не спрашивала. Я думаю, довольно быстро.
Иван Толстой: Когда ваша семья из Баварии двинулась в Америку?
Ольга Матич: В 1948 году. Мы жили в небольшом городе, там были лагеря перемещенных лиц.
Иван Толстой: И вы числились как ди-пи?
Ольга Матич: Мы были другие ди-пи, не те ди-пи, которых возвращали. Но я помню, что под нашим городком, рядом с ним был лагерь настоящих ди-пи, и мои родители вообще хотели знакомиться с русскими оттуда, их это привлекало. Папа туда ходил, и меня туда водил. Помню, как их вывозили, как они с патриотическими песнями выезжали на грузовиках. И папа мне рассказывал, что это кошмар, папа считал вот эту акцию американцев и англичан самой гнусной акцией по отношению (как папа говорил) к России. Мы уехали из Германии на американском транспорте, назывался корабль «Марина Флетчер», в июле 1948 года в Нью-Йорк. В Нью-Йорке нас встретил Григорович-Барский, мы какое-то время прожили у них, а оттуда направились в Калифорнию, потому что у моего деда Билимовича была там сестра, которая нас выписала в Сан-Франциско.
Иван Толстой: Как складывалась жизнь вашей семьи в Калифорнии?
Ольга Матич: Первое время мы жили в Сан-Франциско, мой отец работал уборщиком, а мать - уборщицей. Интересно, что они это не вспоминали с чувством ущемленности, наоборот, они помнили эти годы как очень веселые. У нас была коммунальная квартира в Сан-Франциско, потому что у нас жили по очереди разные друзья моих родителей, которых они помогали выписывать.
Иван Толстой: Они давали аффидевиты?
Ольга Матич: Я деталей не знаю, потому что на зарплаты уборщика и уборщицы особенно денежно не поможешь переехать людям в Сан-Франциско. Я, к сожалению, как во многом, их недостаточно спрашивала. Какие-то вопросы своим родителям задаем, а какие-то, которые потом нас очень интересуют, мы не задали, время ушло, не у кого спросить.
Иван Толстой: Ольга, а почему все-таки нужно было двигаться из Нью-Йорка, где, казалось бы, была работа или могла быть работа?
Ольга Матич: Потому что нас выписали Каминские (моя двоюродная бабушка вышла замуж за поляка). Это означало, что мы должны приехать к ним, потому что они давали гарантию. В случае, если отец и мать не смогут устроиться, то они будут нас содержать.
Иван Толстой: В этом и был смысл аффидевита, гарантийного письма.
Ольга Матич: Поэтому в Нью-Йорке мы и не могли оставаться. Такие вопросы, которые вы мне задаете, я о них не задумывалась.
Иван Толстой: Сколько действовало это правило быть при Каминских? Когда ваша семья освободилась от этих пут?
Ольга Матич: Довольно быстро, потому что и отец, и мать начали работать.
Иван Толстой: Вот это и было то время, когда можно освободиться? Нашли работу, и уже сами?
Ольга Матич: Да.
Иван Толстой: И отправились тогда в Монтерей?
Ольга Матич: Сначала жили в Сан-Франциско на свои средства, а затем мама получила работу учителя в Монтерее или, как они тогда называли, профессора русского языка в военной школе. Это была как бы военная школа для шпионов, для будущих шпионов.
Иван Толстой: Шпион - это тот, кто работает против своей страны, а тот, кто работает на свою страну, называется разведчиком.
Ольга Матич: Видите, мне это в голову не приходило. У меня мой русский язык все-таки с большими изъянами.
Иван Толстой: Это русский язык советского времени, так что это не страшно.
Ольга Матич: Потому что слово «разведчик» я как-то не помню в языке моих родителей.
Иван Толстой: Что собой представляла школа в Монтерее? Я думаю, что наши слушатели не очень хорошо понимают, что это за заведение. При чем тут американские разведчики и русский язык?
Ольга Матич: Это была военная школа языков, где преподавалось очень много языков. Русский тогда был самым большим отделом, но он был один из многих. В самые горячие годы холодной войны было около трехсот русских преподавателей.
Иван Толстой: Сколько же было учеников? Дивизии готовились против нашей родины!
Ольга Матич: Да. Многие из них потом с русским языком не работали. Но, в основном, те, которые кончали эту школу,, которые продолжали работу с русским языком, они подслушивали разговоры, особенно в Германии, разговоры советских самолетов.
Иван Толстой: Радиоразведка?
Ольга Матич: Да.
Иван Толстой: Скажите, а кто из интересных, любопытных русских был тогда преподавателем в монтерейской школе, кроме вашей мамы?
Ольга Матич: Если в социальном отношении, если думать о классовом раскладе, сословном, преподавательского состава, то можно начать с племянника Николая Второго.
Иван Толстой: Как его звали?
Ольга Матич: Никита Александрович Романов. Он был сыном сестры Николая, но эта сестра Ксения вышла замуж за Романова. То есть опять все в семье. Потом там преподавал Сергей Исаков, который был потомком по морганатической линии Александра Первого. Его жена была Мусина-Пушкина. Ее родители похоронены на монтерейском кладбище. Там преподавал герцог Лихтенбергский, который был одним из основателей в конце 20-х годов НТС НП. Там преподавали Волконские, Трубецкие. В общем, аристократических фамилий было достаточно.
Иван Толстой: На этом мы закончим первый разговор с Ольгой Матич, первый вечер. Впереди у моей собеседницы была целая жизнь в Америке. К этому мы перейдем в другой раз.