22 января 1863 года во входившей в состав Российской империи части Речи Посполитой вспыхнуло восстание
Небольшие и довольно плохо организованные группы повстанцев нападали на русские гарнизоны. Объявленный несколькими месяцами ранее призыв в царскую армию польского населения (в том числе многих активистов подпольных организаций) был сорван. Январское восстание растянулось почти на полтора года и вошло в польскую историческую мифологию как очередной пример массовой героической жертвенности, как подвиг, который, хотя и не принес победы, но оживил национальный дух и вывел на историческую сцену новое поколение польских патриотов.
http://www.youtube.com/embed/0Z6eEM2axVE
Я не зря написал об «исторической мифологии», а не просто об истории. Если считать историей всю совокупность фактов прошлого и основанных на них интерпретаций, то такая история куда сложнее мифологии. Исторический миф – не всегда ложь, чаще упрощение. Это повествование, которое проще воспринимать и усваивать массовому сознанию, не любящему сложностей и нюансов. Вот свои, вот чужие. Вот герои, а вот предатели. Вот наш овеянный славой флаг, а вот их размалеванная тряпка. Событие, 150-летие которого сейчас торжественно отмечают в Польше, – хороший пример работы исторического мифа. Нет, героизм повстанцев – и юных шляхтичей с саблями, и усатых «хлопов» с косами – сомнению не подлежит. Ведь почти во всех боях Январского восстания превосходство царских войск над повстанческими отрядами было подавляющим и в численности, и в вооружении. Инсургенты часто шли на верную смерть, так же как и участники предыдущих польских восстаний – 1830-31 и 1794 годов. Музыкальный памятник последнему – ностальгический полонез «Прощание с родиной» Михала Клеофаса Огинского, воевавшего в армии Тадеуша Костюшко, известен каждому. Эту грустную мелодию можно считать гимном всех проигравших честно и с достоинством.
http://www.youtube.com/embed/G3AEZowk510
Сложности начинаются, когда задумываешься о другом. Например, о том, что само польское общество в начале 1860-х годов было далеко от единства, а восстание стало делом так называемых «красных» – радикальных патриотов, в основном представителей мелкой шляхты и интеллигенции. Они выступали не только в пользу вооруженной борьбы за восстановление независимости Речи Посполитой, но и за довольно радикальные социальные реформы. Другой лагерь, «белые», объединял более расчетливую часть польской элиты, выдвигавшую теорию «органической работы» – постепенных умеренных преобразований на польских землях в рамках империи Романовых. Такие реформы начал как раз накануне восстания маркиз Александр Велёпольский – неоднозначная личность, возглавлявшая гражданскую администрацию Царства Польского. Этот чиновник, лояльный российскому престолу, был довольно скептичен по отношению к собственному народу и прославился фразой: «Для поляков можно сделать что-то хорошее, с поляками – никогда». По мнению «белых», целью преобразований должно было стать постепенное расширение польской автономии. Восстановление независимости объявлялось делом отдаленной перспективы, когда для этого сложатся благоприятные исторические условия.
«Красные» были нетерпеливы, «белые» – осторожны. Первых сейчас считают героями, часть вторых записали в предатели. Кого считать правым? Если исходить из непосредственных итогов Январского восстания, предприятие «красных» выглядит авантюрой. После его разгрома власти империи занялись ускоренной русификацией земель бывшей Речи Посполитой. Никакой существенной поддержки извне, кроме моральной, восстание не получило, хотя на такую поддержку повстанцы рассчитывали, помня о недавней Крымской войне, когда державы Запада выступили против империи Романовых. Да и на самих землях былой Речи Посполитой отношение к восстанию оказалось неоднозначным. Православные крестьяне украинских и белорусских губерний не спешили массово становиться под знамена повстанцев, ведомых шляхтой: сказывались не только социальные и религиозные, но и формирующиеся национальные различия. Недаром о некоторых героях восстания, например Константине Калиновском, в белорусской историографии до сих пор не сложилось единого мнения. Кстати, в советские годы национально-патриотические мотивы деятельности Калиновского почти не упоминались, в отличие от социальных – как в фильме «Кастусь Калиновский», снятом в 1927 году. Из литвинского шляхтича лепили этакого протокоммуниста, «борца за счастье трудового народа».
http://www.youtube.com/embed/dFClqijs0ys
Но с подавлением восстания спор «красных» и «белых», сторонников вооруженной борьбы и «органической работы» в Польше не закончился. В начале ХХ века его продолжили другие фигуры, символичные для польской истории. Роман Дмовский, лидер правых национал-демократов, считал главным врагом Польши не Россию, а Германию (а заодно, как же иначе, евреев), и долгое время выступал за сотрудничество польских политиков с царскими властями, продолжая тем самым линию «белых». Его главный противник – Юзеф Пилсудский, социалист, ставший националистом, налетчик, ставший маршалом, поборник создания восточноевропейской федерации под руководством Польши, предпочитал бороться за независимость вооруженным путем – и удивительным образом преуспел в этом. Как это часто бывает, история показала, что не знает универсальных рецептов: то, что с треском провалилось в 1863 году, увенчалось успехом в 1918-м. Кстати, оставшихся к тому времени в живых ветеранов Январского восстания при Пилсудском чтили: его распоряжением они были приравнены к ветеранам Войска Польского, им были даны государственные пенсии, награды и право носить особые мундиры фиолетового цвета. В 1930-е годы несколько десятков ветеранов еще были живы и участвовали в памятных церемониях, посвященных восстанию. Последний из них, Феликс Бартчук, умер в 1946 году, не дожив лишь полгода до столетнего юбилея.
Не менее любопытно посмотреть на события 150-летней давности и с другой, русской стороны. Поначалу реакция русской общественности на польский «мятеж» была довольно единодушной: случившееся приписывали бунтарскому духу «неисправимых» поляков, а порой и проискам иностранных держав. (Впрочем, Пруссия и Австрия, соучастники России по разделам Речи Посполитой, поддержали усилия правительства Александра II по усмирению непокорных). Брат царя, великий князь Константин Николаевич (в остальном, кстати, большой либерал и сторонник глубоких реформ) летом 1863 года возмущался: «Революция, мятеж и измена обняли всю нацию. Она вся в заговоре...» Позднее, когда участников восстания разгромили и стали карать по всей строгости имперских законов, некоторым вполне патриотичным, но либерально настроенным русским людям размах репрессий показался чрезмерным и недостойным царствования Александра Освободителя. Российская историография подчеркивает относительно умеренный характер карательных мер: из примерно 77 тысяч участников и сторонников восстания пострадали менее 20%, казнено было не более 400 человек, по другим данным – и вовсе 128. (В польских источниках встречаются другие цифры – до 700 казненных и до 40 тысяч высланных в Сибирь).
Как бы то ни было, при сборе подписей под приветственным адресом графу Михаилу Муравьеву-Виленскому, который командовал усмирением восстания и заслужил на этой ниве прозвище «Вешателя», случился скандал. Генерал-губернатор Петербурга, граф Александр Суворов-Рымникский, князь Италийский, внук знаменитого полководца, публично отказался это сделать, назвав при этом Муравьева «людоедом». У Суворова-младшего был свой опыт встреч с поляками на поле брани: в 1831 году, во время предыдущего восстания, он участвовал во взятии Варшавы и даже был послан с рапортом об этой победе к Николаю I. От лица патриотической общественности последовала обращенная к Суворову поэтом Федором Тютчевым мягкая по форме, но ядовитая по содержанию отповедь:
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Эта стародавняя полемика смотрится удивительно современно. Гордость Тютчева за империю сталкивается с возмущением Суворова ее свирепостью, а ведь это вечная тема жарких споров между государственниками и либералами. Ну, а оброненное поэтом «Европы не спросясь» наводит на мысль о том, что, разыграйся эта дискуссия в 2013 году, не избежать графу Суворову обвинений в том, что он – белоленточный активист, «шакалящий у иностранных посольств»...
Прав, видимо, был остроумец, заметивший, что в России за двадцать лет меняется все, а за двести – ничего. Ну, или по крайней мере за 150.
http://www.youtube.com/embed/0Z6eEM2axVE
Я не зря написал об «исторической мифологии», а не просто об истории. Если считать историей всю совокупность фактов прошлого и основанных на них интерпретаций, то такая история куда сложнее мифологии. Исторический миф – не всегда ложь, чаще упрощение. Это повествование, которое проще воспринимать и усваивать массовому сознанию, не любящему сложностей и нюансов. Вот свои, вот чужие. Вот герои, а вот предатели. Вот наш овеянный славой флаг, а вот их размалеванная тряпка. Событие, 150-летие которого сейчас торжественно отмечают в Польше, – хороший пример работы исторического мифа. Нет, героизм повстанцев – и юных шляхтичей с саблями, и усатых «хлопов» с косами – сомнению не подлежит. Ведь почти во всех боях Январского восстания превосходство царских войск над повстанческими отрядами было подавляющим и в численности, и в вооружении. Инсургенты часто шли на верную смерть, так же как и участники предыдущих польских восстаний – 1830-31 и 1794 годов. Музыкальный памятник последнему – ностальгический полонез «Прощание с родиной» Михала Клеофаса Огинского, воевавшего в армии Тадеуша Костюшко, известен каждому. Эту грустную мелодию можно считать гимном всех проигравших честно и с достоинством.
http://www.youtube.com/embed/G3AEZowk510
Сложности начинаются, когда задумываешься о другом. Например, о том, что само польское общество в начале 1860-х годов было далеко от единства, а восстание стало делом так называемых «красных» – радикальных патриотов, в основном представителей мелкой шляхты и интеллигенции. Они выступали не только в пользу вооруженной борьбы за восстановление независимости Речи Посполитой, но и за довольно радикальные социальные реформы. Другой лагерь, «белые», объединял более расчетливую часть польской элиты, выдвигавшую теорию «органической работы» – постепенных умеренных преобразований на польских землях в рамках империи Романовых. Такие реформы начал как раз накануне восстания маркиз Александр Велёпольский – неоднозначная личность, возглавлявшая гражданскую администрацию Царства Польского. Этот чиновник, лояльный российскому престолу, был довольно скептичен по отношению к собственному народу и прославился фразой: «Для поляков можно сделать что-то хорошее, с поляками – никогда». По мнению «белых», целью преобразований должно было стать постепенное расширение польской автономии. Восстановление независимости объявлялось делом отдаленной перспективы, когда для этого сложатся благоприятные исторические условия.
«Красные» были нетерпеливы, «белые» – осторожны. Первых сейчас считают героями, часть вторых записали в предатели. Кого считать правым? Если исходить из непосредственных итогов Январского восстания, предприятие «красных» выглядит авантюрой. После его разгрома власти империи занялись ускоренной русификацией земель бывшей Речи Посполитой. Никакой существенной поддержки извне, кроме моральной, восстание не получило, хотя на такую поддержку повстанцы рассчитывали, помня о недавней Крымской войне, когда державы Запада выступили против империи Романовых. Да и на самих землях былой Речи Посполитой отношение к восстанию оказалось неоднозначным. Православные крестьяне украинских и белорусских губерний не спешили массово становиться под знамена повстанцев, ведомых шляхтой: сказывались не только социальные и религиозные, но и формирующиеся национальные различия. Недаром о некоторых героях восстания, например Константине Калиновском, в белорусской историографии до сих пор не сложилось единого мнения. Кстати, в советские годы национально-патриотические мотивы деятельности Калиновского почти не упоминались, в отличие от социальных – как в фильме «Кастусь Калиновский», снятом в 1927 году. Из литвинского шляхтича лепили этакого протокоммуниста, «борца за счастье трудового народа».
http://www.youtube.com/embed/dFClqijs0ys
Но с подавлением восстания спор «красных» и «белых», сторонников вооруженной борьбы и «органической работы» в Польше не закончился. В начале ХХ века его продолжили другие фигуры, символичные для польской истории. Роман Дмовский, лидер правых национал-демократов, считал главным врагом Польши не Россию, а Германию (а заодно, как же иначе, евреев), и долгое время выступал за сотрудничество польских политиков с царскими властями, продолжая тем самым линию «белых». Его главный противник – Юзеф Пилсудский, социалист, ставший националистом, налетчик, ставший маршалом, поборник создания восточноевропейской федерации под руководством Польши, предпочитал бороться за независимость вооруженным путем – и удивительным образом преуспел в этом. Как это часто бывает, история показала, что не знает универсальных рецептов: то, что с треском провалилось в 1863 году, увенчалось успехом в 1918-м. Кстати, оставшихся к тому времени в живых ветеранов Январского восстания при Пилсудском чтили: его распоряжением они были приравнены к ветеранам Войска Польского, им были даны государственные пенсии, награды и право носить особые мундиры фиолетового цвета. В 1930-е годы несколько десятков ветеранов еще были живы и участвовали в памятных церемониях, посвященных восстанию. Последний из них, Феликс Бартчук, умер в 1946 году, не дожив лишь полгода до столетнего юбилея.
Не менее любопытно посмотреть на события 150-летней давности и с другой, русской стороны. Поначалу реакция русской общественности на польский «мятеж» была довольно единодушной: случившееся приписывали бунтарскому духу «неисправимых» поляков, а порой и проискам иностранных держав. (Впрочем, Пруссия и Австрия, соучастники России по разделам Речи Посполитой, поддержали усилия правительства Александра II по усмирению непокорных). Брат царя, великий князь Константин Николаевич (в остальном, кстати, большой либерал и сторонник глубоких реформ) летом 1863 года возмущался: «Революция, мятеж и измена обняли всю нацию. Она вся в заговоре...» Позднее, когда участников восстания разгромили и стали карать по всей строгости имперских законов, некоторым вполне патриотичным, но либерально настроенным русским людям размах репрессий показался чрезмерным и недостойным царствования Александра Освободителя. Российская историография подчеркивает относительно умеренный характер карательных мер: из примерно 77 тысяч участников и сторонников восстания пострадали менее 20%, казнено было не более 400 человек, по другим данным – и вовсе 128. (В польских источниках встречаются другие цифры – до 700 казненных и до 40 тысяч высланных в Сибирь).
Как бы то ни было, при сборе подписей под приветственным адресом графу Михаилу Муравьеву-Виленскому, который командовал усмирением восстания и заслужил на этой ниве прозвище «Вешателя», случился скандал. Генерал-губернатор Петербурга, граф Александр Суворов-Рымникский, князь Италийский, внук знаменитого полководца, публично отказался это сделать, назвав при этом Муравьева «людоедом». У Суворова-младшего был свой опыт встреч с поляками на поле брани: в 1831 году, во время предыдущего восстания, он участвовал во взятии Варшавы и даже был послан с рапортом об этой победе к Николаю I. От лица патриотической общественности последовала обращенная к Суворову поэтом Федором Тютчевым мягкая по форме, но ядовитая по содержанию отповедь:
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Эта стародавняя полемика смотрится удивительно современно. Гордость Тютчева за империю сталкивается с возмущением Суворова ее свирепостью, а ведь это вечная тема жарких споров между государственниками и либералами. Ну, а оброненное поэтом «Европы не спросясь» наводит на мысль о том, что, разыграйся эта дискуссия в 2013 году, не избежать графу Суворову обвинений в том, что он – белоленточный активист, «шакалящий у иностранных посольств»...
Прав, видимо, был остроумец, заметивший, что в России за двадцать лет меняется все, а за двести – ничего. Ну, или по крайней мере за 150.