Дыхание Чейн-Стокса

Почти сразу же после открытия радиостанции до Мюнхена дошли известия о болезни Сталина. На диске “Свобода. Полвека в эфире”, записанном Иваном Толстым к пятидесятилетию вещания, рассказывается о том, как сотрудники новой радиостанции обсуждали, как представить эту новость в эфире, как дать слушателям понять, что наступает время перемен.

Свобода. Полвека в эфире. Фрагмент. История метронома

В аудиоархиве Свободы я нашла еще одну версию этой истории, рассказанную в 1978 году Леонидом Пылаевым, актером, писателем, легендарным свободовским диктором:

История метронома - Пылаев

В этих двух версиях разнятся воспоминания только о том тексте, который должен был произносить диктор, но суть оба рассказа передают одинаково: метроном, отсчитывающий оставшееся время жизни тирана, как символ то ли внезапной надежды, то ли панического страха. Таким же символом смутных чувств стал медицинский термин “дыхание Чейн-Стокса”. Несколько врачей, арестованных в конце 40-х – начале 50-х, вспоминали, что в первых числах марта следователи на допросах вдруг стали заводить с ними разговоры на медицинские темы – описывали определенную инсультную симптоматику, поверхностное прерывистое дыханье – и спрашивали: как вы думаете, есть шансы выжить у такого больного?

Я спрашиваю об этом эпизоде у Любови Мироновны Вовси, дочери Мирона Семеновича Вовси, одного из главных фигурантов в “деле врачей”, и она говорит:
– Да-да, это было, только не с папой моим, а с мамой. Ей следователь стал рассказывать как будто бы про своего дядюшку, который тяжело заболел, и очень подробно описал всю клинику. Потом через день опять он возвращается к этому разговору и снова описывает состояние больного, которое все ухудшается. А мама у меня была с юмором, и она ему сказала: “Ну, если вы надеетесь на наследство от своего дяди, считайте, дело в шляпе!” Мама и папа же не знали о смерти Сталина, даже не догадывались. К ним никакая информация не поступала. Это потом, когда уже их отпустили, вдруг в разговоре возникло: “...Вот, когда Сталин умер... – Как умер?!”
Я спрашиваю:
– Вы помните этот момент, когда узнали о болезни?
Она отвечает:
– Помню. Ужас почувствовала. Мы с ноября 52 года в таком ужасе жили, что просто не могли себе представить никакого хорошего исхода. Мы понимали, что болезнь очень тяжелая, и боялись этого последнего сообщения. Это трудно себе сейчас представить, в каком мы были состоянии... Одна катастрофа уже случилась, и все время ждешь следующей.

О том же мне рассказывает по скайпу живущая в Нью-Джерси Виктория Элиазаровна Килинская, дочь еще одного арестованного тогда врача – Элиазара Марковича Гельштейна (ее родители были арестованы в феврале 53 года):
– Ни на что я не надеялась и ничего не ждала, когда узнала про болезнь. Нужно сказать, что я была достаточно глупа и необразованна, и переживала я в том плане, что сейчас Сталин умрет, придет Берия и уничтожит всех врачей и евреев. Знаете, мы вообще-то как-то считали, что во всех этих делах Берия виноват гораздо больше, чем Сталин. Сталин как-то, что ли... выше этого? Не знаю. Это, конечно, потом все оказалось неправдой, но мы так думали.

Две основные версии дальнейшего родились тогда, в марте 53-го: дальше будет только хуже и хуже быть не может. Об этом сейчас говорят, как один, все интервьюируемые свидетели тогдашних событий. Живущие в Израиле супруги Борис Яковлевич и Дина Борисовна Капланы вспоминают те дни, и в их воспоминаниях то же острое чувство беспокойства в момент известия о смерти и та же фиксация парадоксального и страшного, но объяснимого желания оправдать Сталина.

Борис Яковлевич Каплан. Фото: Катя Рабей

БЯ: Понимаете, Сталин – это что-то, что вошло уже куда-то внутрь. Столько лет, сколько он был, многие не верили, что он мог ошибаться.

ДБ: Вообще всегда, какие бы перемены ни были, люди боятся перемен. И конечно, было понятно, что все было плохо, что все не так, но все-таки все старались спихнуть это со Сталина, что это не Сталин виноват, а он просто не знает, что творится, поэтому так и происходит. А если бы Сталин знал… Писали письма Сталину. Так что, когда узнали о болезни, всем стало очень страшно: а что же будет дальше? Кто будет дальше? Будет дальше этот… в очках… Берия? Или Хрущев будет? Не знали. Боялись худшего. Это сейчас понятно, что хуже некуда, а тогда боялись. Все кандидатуры вызывали опасения. И, потом, Сталин – это уже та лошадка, которую мы знали. А кто будет дальше, что он будет творить?

О том же вспоминает и Зинаида Шимоновна Сиганевич (1936 года рождения):
– Первые несколько дней после известия народ был в напряжении. Сначала не
знали, что с ним, он болел. Потом он умер, а все никак не сообщали. А потом, наконец, сообщили. Ну, не несколько дней, а несколько часов, наверное. Ну, когда он болел, тоже говорили: состояние приличное, то да се, а потом – бах! Помер. Но я с тех пор так много читала, что уже трудно отличить то, что я тогда чувствовала, от того, что я просто знаю. Ну, вот мама моя, например, говорила… ну, вроде того, что вот теперь все всё узнают и всё будет хорошо. Ну, когда Сталин умер, действительно, вскоре все узнали. И что? Считали, что небольшая ошибочка, как и сейчас многие считают. Сталин хороший, но он немножко ошибался...

Несколько дней дыхание Чейн-Стокса держало в чудовищном напряжении не только огромную страну, но и тех, кому удалось уехать из Союза. В архиве Свободы есть запись от 3 марта 53 года – что говорят эмигранты, только что узнавшие о болезни Сталина.

Последняя из интервьюируемых говорит о смерти Сталина как о свершившемся факте: информации о болезни ей было достаточно для того, чтобы сделать выводы и не то что предсказать развитие событий – поверить, что все уже случилось. Было ясно: если информация вообще появилась, исход уже ясен.

Эмигранты - за пару дней до смерти Сталина

***

И был целый пласт людей, арестованных весной 53 года за то, что за пару первых дней марта, услышав левитановское известие о болезни Сталина по радио, они высказали по этому поводу открытую радость. Я стала изучать документы прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде и отбирать только те дела, где людей сажают именно за публичное ликование по поводу болезни и смерти – я копировала коротенькие записи об этих делах к себе в файл; за весну 53 года дел набралось столько, что объем файла у меня перевалил за сто тысяч знаков.

Попов С. И. (1927 года рождения, русский, образование 8 классов, слесарь на заводе, г. Люберцы Московской области) 4 марта 1953 г. на заводе "допустил контрреволюционный выпад в отношении одного из руководителей советского государства и коммунистической партии и высказал при этом пожелание о скорейшей его смерти": "Хоть бы подох, туда ему и дорога".
4 августа 1954 (снижен срок); 24 февраля 1989 (реабилитирован)

Сапунов М. Д. (1929 года рождения, русский, член ВЛКСМ, образование 4 класса, рабочий нефтяного промысла, Северо-Осетинская АССР) 4 марта 1953 г. во время сообщения по радио о болезни Сталина в присутствии сослуживицы, которая заплакала, стал смеяться и сказал: "Ну что же, заболел, на его место другого назначат". Другому сослуживцу сказал: "Ну что же, сдохнет, и мы сдохнем".
3 апреля 1954 (переквалификация)

Дела там примерно такие, имя им легион – макабрическое статистическое подтверждение еще одной сильной преобладавшей тогда эмоции – радости, утратившей инстинкт самосохранения. В тот момент терять его было явно рано. Эпоха Сталина еще не закончилась.

Продолжение следует

Борис и Дина Капланы. "Он просто вовремя подох...". Интервью - Катя Рабей и Эстер Хаит

Документы прокуратуры, весна 1953 года