Хотелось бы отмахнуться от того факта, что депутаты от ЛДПР все-таки внесли в Госдуму законопроект, запрещающий использовать иностранные слова, если в русском языке есть их аналоги. Ясно же, что идея никакой критики не выдерживает. Любой школьный учитель словесности, тем более ученый-лингвист, это подтвердят. Однако Владимир Жириновский обладает уникальным даром угадывать настроения толпы. Когда избирателей нужно отвлечь от насущных болезненных проблем, роста цен и тарифов к примеру, у лидера ЛДПР всегда наготове предложение, способное вызвать в простодушной части общества бурную дискуссию. А законопроект, направленный на искоренение иноязычных заимствований, такую реакцию вызвать может. Любимый тезис многих и многих: русский язык портится и гибнет. Далее возможны варианты из-за чего. В числе непременных причин – внедрение слов из других языков.
И тут на память всегда приходит непримиримый борец с иноземщиной президент Академии Российской Александр Семенович Шишков. Это его Пушкин, позволивший себе нерусский оборот в «Евгении Онегине», поддразнивал: «Шишков, прости: не знаю, как перевести».
Шишков был архаистом. Он считал, что для обозначения всех новых явлений и предметов слова можно найти в церковнославянском языке. На худой конец – сконструировать их из славянских корней. Вместо «геодезия» – «землемерие», вместо «анатомия» – "трупоразъятие». Владимир Жириновский с его словами-фантазмами – верный последователь Шишкова. Будто с начала 19-го столетия наука совсем не развивалась. То, что простительно первым российским лексикографам, никак нельзя простить людям 21-го века. Это первые российские лексикографы были убеждены, что у языка нет истории, что это абстрактное и неизменное во времени явление. Законопроект ЛДПР предполагает отбросить нацию во времена Шишкова, когда еще слыхом не слыхивали о законах исторического развития языка.
Обычный, пусть даже просвещенный читатель не всегда отдает себе отчет, какая глубокая пропасть уже отделяет нас от языка Пушкина и его современников. Иное дело лингвисты-текстологи. Литературные произведения они изучают не только по книжкам, но и по рукописям. Тут скажем спасибо русским классикам, сохранявшим и беловые варианты, и черновики. Главное же, там, где рядовому читателю все ясно, у лингвиста-текстолога – сплошные вопросы. Порой ответы лежат на поверхности. Порой их не суждено найти. Причин много, и одна из них – перемены в правописании. Многие строчки даже хрестоматийных произведений 19-го, «золотого века» русской литературы современники понимали иначе, чем мы, нынешние. Самый простой пример, понятный всем, кто хоть раз держал в руках дореволюционное издание: до известной реформы языка существовали две буквы, которые потом слились в одну. Это i (десятеричное), а также и (восьмеричное). Эти буквы служили для обозначения одного и того же звука, но – разграничения смыслов слова.
Руководитель Центра лингвистической текстологии и стиховедения Николай Перцов однажды в качестве примера напомнил мне такую строчку Баратынского – «Могилы мир печальный»:
– Слово "мiр" означало вселенную, а "мир" – покой. Читатель сразу видел, о чем идет речь. Конечно, можно возразить: что имеется в виду, понятно из контекста. В ряде случаев это так, но не всегда. Бывает, можно понять и так, и эдак. Когда мы видим в современном издании вот это "могилы мир печальный" – что это? Это может быть и покой могилы, а может осмысляться и как вселенная, вселенная Смерти.
Сейчас никто в здравом уме и трезвой памяти не станет требовать возврата в современную графику и десятеричного. Как говорится, поезд ушел. Больше ста лет прошло. Правила изменились. Точно так же обстоит дело с заимствованиями. Как известно, язык вмещает их в себя ровно столько, сколько может вместить. Лишнего не возьмет. А если и возьмет – на пробу, то вскоре отторгнет.