13 марта – столетие Сергея Михалкова. А умер он всего четыре года назад, дожив до вполне патриаршего возраста. Крепкая порода людей существовала в широком спектре советской жизни: не только мужики-работяги, дотягивавшие разве до 58 (что заставляло походя вспомнить пресловутую статью УК, по которой и расстрелять могли в любом и самом юном возрасте), но вот и такие Мафусаилы появлялись на верхах советской лестницы. Коли верховой совок избегал упомянутого расстрела, то и жил потом крепко и долго. Молотов и Каганович оба умерли за 90, да и Маленков вроде, и примкнувший к ним Шепилов продержался аж до конца советской власти. Из деятелей культуры вспоминаются карикатурист Борис Ефимов, брат Михаила Кольцова, доживший до 105, Катаев Валентин – 92, Леонид Леонов – 95. Вот и наш юбиляр добрался до 96 и даже женился за несколько лет до смерти, но это, думается, событие какого-либо династического порядка.
Обычно в таких случаях принято говорить: человек-эпоха. Но Михалков– это не эпоха, это сразу три эпохи. Как-никак, еще даже дореволюционную жизнь застал в отцовском имении, успешно прокантовался все 70 советских лет, да и большевиков пережил. И не просто пережил, а вполне успешно, можно сказать знаково, отметился и в новой жизни – переписал в очередной раз российский гимн. И награжден был не только советскими орденами и лауреатскими медалями, но и орденом Андрея Первозванного, как какой-нибудь из отдаленных предков. Операция "гимн" была особенно показательной: сначала славился Сталин, во втором варианте – партия, а в третьем – православная богоспасаемая Русь. Это не Русь богоспасаема, а Михалков. Этот случай можно расценить как высшую степень государственного цинизма, но можно и по-другому, что, собственно, и имели в виду сегодняшние власти: увидеть русскую (или российскую, как говорят сейчас) жизнь в ее непрерывности, в единстве, как целостный духовно-исторический процесс. Не может быть большей лжи, ибо характерная особенность русской истории в том, что она проходила (трудно сказать – развивалась) в постоянных прерывах, в катастрофических революциях. Тут и Киевская Русь, и татаро-монгольское иго, и Московское царство с провалом Смутного времени, и петровская империя, и советская власть, и партократия после единоличной диктатуры Сталина, и оттепель, и застой, и нынешний "постсовок". Никакой органики в русской истории не было, а сплошь провалы и разрывы. Люди, сумевшие удержаться и даже преуспеть во всех перипетиях века, – это редкий исторический и культурный материал, музейная ценность и как таковые должны вызывать понятное, заинтересованное и чуть ли не благоговейное внимание.
"Зовите меня Исмаил", как говорит уцелевший после сражения с китом герой романа Мелвилла. А кит был знатный, подлинный Левиафан, то есть, по Гоббсу, тоталитарное государство. Можно и отечественного классика вспомнить: "И ризу влажную мою сушу на солнце под скалою". Всех кормчих пережил – и от последнего принял подобающую возрасту и случаю награду.
Сергей Михалков был типичный царедворец в очень интересной и особенной модификации этого типа – придворный поэт. И в этом последнем тоже была интересная особенность: поэт он был детский. Это далеко не случайно, это яркая стилистическая деталь того, сталинского, времени. Советская литература была развернута идеологией в сторону сказочных жанров. Социалистический реализм, как давно уже доказано, есть модификация сказки и всех ее строительных структур и материальных содержаний. Сказки, как известно, суть продукт мифотворческого сознания и по выходе человечества из ранних его стадий остаются развлечением детского возраста. Но в том-то и дело, что советская история была возвращением к мифу, в миф, была, по-другому, сказочной ложью или, лучше сказать, ложной, дурной сказкой. Это история и идеология, но в литературной модификации эта идеологическая установка сыграла парадоксально позитивную роль: в СССР была хорошая детская литература. На самом нижнем уровне или, если хотите, на самой высшей кромке, в самой чистой ее форме она вообще была детской литературой. Отсюда Михалков, да и Маршак, да и Чуковский. Это поэзия, а лучшим советским прозаиком (советским, не русским) был Аркадий Гайдар.
В сущности это была чистая работа, и за нее не должно быть стыдно никому из соответствующих авторов. С этой стороны Сергей Михалков всячески оправдан, да и, строго говоря, осуждению не подлежит. Дядя Степа – сказочный добрый великан, образ вполне традиционный.
А ничего другого Михалков по существу и не делал. Ну разве что еще басни писал – жанр тоже дидактически-инфантильный. Прочая его писанина – пьесы и киносценарии были обычной рядовой ходовой советской халтурой, приносившей изрядный доход, но никому по-настоящему не вредившей. Помнит ли кто сейчас пьесу "Илья Головин" – о советском композиторе, подвергнутом партийной критике за формализм? Уверен, что Шостакович вскоре забыл – это ведь не статья "Сумбур вместо музыки", которую он всю жизнь носил в бумажнике.
А после Сталина Михалков даже перестал быть в числе ведущих советских писателей, разве что занимал какие-то бюрократические посты в ССП, а в этом качестве, конечно, приходилось говорить какие-то казенные слова. И писанина его тогда была совсем невинная – сатирический киносборник "Фитиль" смешно вспоминать и числить среди грехов.
Кто-то из его сыновей – то ли Никита, то ли Андрей – недавно сказал об отце: он был тринадцатилетний подросток, невинный ребенок. Я думаю, что этому можно поверить. И во всяком случае я не стал бы сравнивать Михалкова с Талейраном – этим гениальным интриганом и циником, который служил всем режимам в бурный период французской истории – от якобинцев до Наполеона, и Наполеона предал, шпионя о нем русскому царю, а потом и к Бурбонам пристроился. Оговорка у него была: при всех режимах я служил Франции. А кому служил Михалков? Детской литературе. Российский гимн во всех его вариантах – это ведь тоже детская литература. Пущай детишки тешатся.
Сам Михалков сказал о Сталине: я ему верил, он мне доверял. Думаю, что так оно и было. И в любом случае – это хорошо сказано, это слова поэта.