Дело "Метро-Виккерс": шпиономания вчера и сегодня

Логотип компании «Метро-Виккерс»

​На скамье подсудимых сидели граждане как Советского Союза, так и Великобритании – сотрудники компании "Метрополитан-Виккерс" (сокращенно – "Метро-Виккерс" или "Метровик"), давно и активно работавшей в СССР. Эта фирма поставляла электротехническое оборудование для многих советских электростанций и первой линии Московского метрополитена, которую торжественно открыли двумя годами позже – в мае 1935-го. Британцам предъявили обвинения в шпионаже, "вредительстве", а также попытках подкупа советских госслужащих – с целью осуществления этого самого вредительства. Процесс завершился вынесением обвинительных приговоров. В отношении британских подсудимых они оказались очень мягкими, и вскоре даже те из них, кто получил тюремные сроки, были высланы на родину. Историки до сих пор не могут прийти к единому мнению относительно того, можно ли считать этих людей шпионами. Зато в этом давнем деле есть немало похожего на недавние российские "шпионские" дела.

Канадский историк Гордон Моррелл посвятил процессу 1933 года книгу "Британия против сталинской революции. Англо-советские отношения и кризис "Метро-Виккерс". По его словам, между арестом подозреваемых и судом прошел лишь месяц: шесть британских и 12 советских сотрудников "Метро-Виккерс" были 11 марта арестованы на даче в Перловке, которую снимал их работодатель, а уже 11 апреля начались судебные заседания. На них председательствовал глава Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Ульрих, который впоследствии вел наиболее известные политические процессы сталинской эпохи. Сторона обвинения была представлена Андреем Вышинским, в ту пору – прокурором РСФСР, и его заместителем Григорием Рогинским. (В отличие от своего шефа, Рогинский сам был впоследствии репрессирован.) Тот факт, что делом "Метро-Виккерс" занимались столь высокопоставленные представители сталинской юстиции, показывает, какое большое значение придавал Кремль этому процессу.

Канадский историк Гордон Моррелл о деле "Метро-Виккерс"

Моррелл отмечает, что "Метро-Виккерс" давно работала в России – в первых проектах здесь она участвовала еще до большевистской революции. Именно тогда в Россию, еще совсем молодыми, приехали двое будущих подсудимых – инженеры Аллан Монкхаус и Лесли Торнтон. Когда Сталин начал проявлять интерес к осуществлению крупнейших проектов индустриализации с применением самой современной техники, "Метро-Виккерс" уже была ведущим мировым производителем оборудования для гидроэлектростанций, а также специализировалась на его установке. Наряду с некоторыми американскими компаниями она, безусловно, помогла СССР в этой области – например, участвовала в осуществлении плана электрификации России – ГОЭЛРО. "Метро-Виккерс" входила в число иностранных фирм, которые смогли установить особые отношения с советскими властями – по крайней мере, на какое-то время. У компании были представительства по всему Советскому Союзу. В период между 1923 и 1933 годами в СССР работали около 350 специалистов "Метро-Виккерс". Кстати, Великобритания занималась в конце 20-х – начале 30-х годов и профессиональной подготовкой инженеров из СССР: несколько десятков специалистов учились на курсах в Манчестере.

Повышенное внимание советских спецслужб к их деятельности британские специалисты ощущали в течение нескольких месяцев, предшествовавших аресту. Вот что писала газета Times, излагая выступление на процессе Аллана Монкхауса: "В декабре 1932 года появились первые признаки усиливающегося внимания со стороны ОГПУ... Однажды, ближе к концу 1932 года, под Ленинградом пропала пожилая русская домработница [сотрудника Metropolitan-Vickers Уильяма] Макдональда по фамилии Рябова. Больше ее не видели и известий о ней не было. Затем в январе секретаря компании Анну Сергеевну Кутузову... заманили в ОГПУ, где продержали около суток и допросили. Монкхаус отправился в Англию, намереваясь разъяснить положение дел советскому торговому представителю в Лондоне. В ходе встречи Монкхауса решительно заверили в том, что бояться Metropolitan-Vickers нечего, что компания имеет очень хорошую репутацию и никаких претензий ни к Монкхаусу, ни к другим сотрудникам не имеется. Поэтому Монкхаус может возвращаться в Россию и продолжать свою работу без малейших опасений...".

По мнению Гордона Моррелла, определенные основания для подозрений в отношении сотрудников "Метро-Виккерс" у советских спецслужб были. Британцы действительно занимались поставкой информации на родину – на уровне сбора промышленных сведений, оценки экономической ситуации в различных регионах, изучения работы советской промышленности, трудовых и прочих ресурсов, транспортной системы. Они передавали эти данные спецслужбам – хотя чаще всего не понимали толком, с кем разговаривают. С ними проводили беседы официальные представители британского министерства торговли, которые были сотрудниками разведки, но не представлялись так напрямую, утверждает историк. В то же время он обращает внимание на двойственность самого определения шпионажа в тогдашних советских законах. В статье 58 УК РСФСР шпионаж определялся как "передача, похищение или сбор с целью передачи сведений, являющихся... специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам". Если вынести за скобки "контрреволюционные организации", это в целом соответствует пониманию шпионажа, существовавшему тогда и в западных странах. Но чуть ниже, как отмечает Моррелл, говорится также о санкциях против тех, кто занимается сбором информации, "не являющейся государственной тайной, но не предназначенной для передачи вышеозначенным организациям или лицам". Тем самым власти СССР могли карать по своему усмотрению всех иностранцев, обладавших какой-либо информацией о советской жизни вообще – ведь только сами власти могли сказать, предназначены эти сведения для иностранных глаз и ушей или нет. Характерно, что новый российский закон о государственной тайне, вступивший в силу в конце прошлого года, практически слово в слово повторяет эту формулировку.

Прокуроры Вышинский и Рогинский вовсю использовали на процессе некоторые детали биографий подсудимых. Так, Аллан Монкхаус, работавший в России до революции, во время гражданской войны вновь появился там – в роли переводчика при британской военной миссии в Архангельске, помогавшей белогвардейцам. Там он впервые встретился с капитаном К.С. Ричардсом, который вроде бы сотрудничал с военной разведкой. В начале 30-х Ричардс тоже работал в представительстве "Метро-Виккерс" в СССР, но уехал незадолго до ареста своих коллег. Он остается единственной фигурой в этом деле, чьи контакты с британскими спецслужбами, возможно, были не только случайными. Что же касается Монкхауса и остальных подсудимых, то, как полагает Гордон Моррелл, оснований считать их сотрудниками разведки явно недостаточно: для этого они вели себя в СССР слишком открыто и неосторожно. По словам историка, "британские специалисты рассуждали так: в этой стране специфический режим, но, с другой стороны, мы же не видим тут ничего такого, чего нельзя заметить, работая в других странах. Они считали: да, я видел на советских промышленных объектах то, другое, третье, ну и что – ничего особенно секретного тут нет. Эти люди не понимали, что их информация становится частью более крупного процесса сбора разведданных, который помогал Британии оценить экономический потенциал СССР, а значит, и понять, каково соотношение сил в Европе. В 1933 году, когда к власти в Германии пришел Гитлер, это становилось особенно важным".

О том, как ОГПУ обращалось с ним после ареста, Аллан Монкхаус позднее писал одному из своих друзей: "Никаких конкретных обвинений мне не предъявили, однако предложили во всем сознаться. Применялись обычные угрозы, и в конечном итоге я признал, что старался быть в курсе общей ситуации в стране с тем, чтобы информировать совет директоров об общем положении, а также о возможностях для ведения бизнеса в будущем, однако я сказал им, что все это я считал обычной деловой практикой. Мне объяснили, что это политический и экономический шпионаж, пусть он и велся лишь в интересах фирмы. Затем мне устроили перекрестный допрос, целью которого было заставить меня признать, что я являюсь сотрудником британской разведки. После восьми часов бесплодных пререканий они это дело бросили. Потом начался еще один такой же допрос (он длился пять часов), чтобы заставить меня признать, что у меня имелся секретный источник средств на контрреволюционную и подрывную работу. Через пять часов было снято и это обвинение. После этого мне дали примерно пять часов поспать".
В конце концов из шестерых обвиняемых-британцев свою вину частично признал лишь один, самый молодой и, по воспоминаниям очевидцев, наиболее психически лабильный – Уильям Макдональд. Лесли Торнтон, также поначалу признавший, что деятельность его и его коллег носила шпионский характер, затем отказался от своих слов, заявив, что подписал признание "в таком состоянии, в каком подписал бы все что угодно" – под сильным психологическим давлением со стороны следователей. Как отмечает профессор Моррелл, многие сотрудники "Метро-Виккерс" находились в России уже давно и были связаны с этой страной не только профессионально. Макдональд несколько лет жил с русской женщиной и наверняка думал о том, как случившееся отразится на ней. Упомянутая Алланом Монкхаусом на суде Анна Кутузова, секретарь представительства "Метро-Виккерс", возможно, имела близкие отношения с Торнтоном – во всяком случае, она пыталась его разыскать потом, когда все уже закончилось. Словом, дело "Метро-Виккерс" не обошлось и без личных драм.

Письмо Лесли Торнтона из советской тюрьмы. Фото: www.stampboards.com

Что касается русских обвиняемых на этом процессе, то им вменялась в вину организация диверсий, прежде всего на электростанциях. Как заявил прокурор Вышинский, "вредительство" осуществлялось с подачи британцев, которые якобы подкупали с этой целью советских специалистов. В начале 30-х годов на электростанциях действительно произошла серия крупных аварий. Их причины, впрочем, были куда более прозаичны, чем хотело представить гособвинение. Скажем, авария на Каширской электростанции в апреле 1931 года, из-за которой на некоторое время оказалась без электричества Москва, была вызвана подъемом воды в реке и рядом конструктивных недостатков самой станции. Это было признано в отчете комиссии, расследовавшей причины инцидента. Но ОГПУ начало следствие и в марте 1932 года отрапортовало о "контрреволюционной кулацкой группировке", якобы готовившей диверсионные акты на электростанции.

Как рассказал историк, заместитель председателя Совета общества "Мемориал" Никита Петров, уже с 1927 года в ОГПУ действовали строгие инструкции: любой поджог или промышленную аварию рассматривать прежде всего с точки зрения возможного "вредительства", немедленно проверять, не действует ли в данном случае рука "классового врага". Между тем в годы ускоренной индустриализации подготовка кадров для советской промышленности часто не поспевала за темпами строительства заводов, фабрик, электростанций. Отсюда и большое число аварий на этих объектах, где порой работали люди, не умевшие толком обращаться с вверенной им техникой. Хотя и фирма "Метро-Виккерс", видимо, была не без греха: инженеры признали, что в некоторых случаях британское оборудование могло иметь дефекты, но категорически отвергли возможность умышленных поставок негодных агрегатов.

Российский историк Никита Петров о деле "Метро-Виккерс"

Некоторые обвинения, выдвинутые на процессе "Метро-Виккерс", начали рассыпаться уже в ходе суда. Вот, например, комичный диалог свидетеля обвинения, техника ДнепроГЭСа Зиверта, и обвиняемого – инженера Альберта Грегори.

Зиверт. Здесь есть монтер "Метро-Виккерс" Грегори, который начал делать полный прорыв и порчу оборудования... Я делал за 8 часов 5 изоляторов. Грегори за 12 часов ставил только один... Когда ему был задан вопрос, он ответил, что он приехал в Россию не работать, а деньги нажить.

Грегори (перевод). Я не делал такого заявления.

Зиверт. Грегори начал говорить нашим рабочим, что у вас здесь люди ничего не имеют кушать, а у нас за 25 копеек кушают масло, белый хлеб и прочее. Вообще он вел агитацию...

Грегори (перевод). Но я не умею говорить по-русски.

Ульрих. На каком языке Грегори разговаривал?

Зиверт. По-английски.

Ульрих. Вы понимаете по-английски?

Зиверт. Нет...

Грегори (перевод). Этот человек порочит мою репутацию, и вы принимаете это заявление без доказательств. Справедливо ли это?.. Я говорю, что если бы эта работа была проделана в меньший срок, то от этого пострадало бы качество работы.

В итоге удалось доказать только факты передачи британцами денег и "подарков" некоторым их советским коллегам – иногда за сверхурочные работы, иногда за, как сказали бы сегодня, лоббистскую деятельность в пользу "Метро-Виккерс". Тем не менее трое советских граждан – инженеры Гусев, Лобанов и Сухоручкин – получили по десять лет заключения с поражением в правах на пять лет, еще двое, Котляревский и Соколов – по восемь лет, Крашенинников – пять лет лишения свободы. Приговоры британцам оказались куда более мягкими: Торнтона – к трем, Макдональда – к двум годам заключения. Аллана Монкхауса, Джона Кашни и Чарлза Нордуолла просто выслали из СССР, запретив въезжать в страну в течение пяти лет, а Альберта Грегори и вовсе оправдали за недостатком доказательств. Торнтона и Макдональда через несколько месяцев освободили и тоже выслали в Британию. Как отмечает Гордон Моррелл, британцев, арестованных ОГПУ в марте 1933 года, "трудно считать виновными – в том смысле, что они не осознавали до конца собственной роли. Они не понимали, какова в целом структура того, в чем они участвуют. Правительства постоянно используют своих граждан таким образом, и бывает, что при этом люди попадают в переплет".
Дело "Метро-Виккерс", однако, имело большой политический резонанс. Британское правительство подняло шум, что сильно помогло подсудимым. Кроме того, эмбарго на торговлю с СССР, введенное Лондоном в связи с процессом, дало наркому иностранных дел Максиму Литвинову дополнительные аргументы, чтобы выступить за максимально мягкое разрешение ситуации с британскими инженерами. По мнению профессора Моррелла, главный из этих аргументов звучал так: СССР не может позволить себе ссориться с Британией, особенно сейчас, когда в Германии пришел к власти Гитлер. Кроме того, 4 марта 1933 года – за неделю до ареста сотрудников "Метро-Виккерс" – в должность президента США вступил Франклин Д. Рузвельт. При нем ведомство Литвинова развило дополнительные усилия, чтобы добиться дипломатического признания СССР Вашингтоном. В этих условиях процесс над британскими специалистами мог иметь для Москвы негативные дипломатические последствия. Самому Сталину пришлось оправдываться, отвечая 20 марта 1933 года на письмо американского журналиста Ральфа Барнса, обеспокоенного, что арест британцев будет означать начало гонений на иностранцев в Советском Союзе: "Что касается нескольких англичан из “Метро-Виккерс”, то они привлечены к ответственности не как англичане, а как люди, нарушившие, по утверждению следственных властей, законы СССР. Разве русские не так же привлечены к ответственности? Я не знаю, какое отношение может иметь это дело к американским гражданам".

Дело "Метро-Виккерс" было не первым в серии показательных процессов, на которых в качестве обвиняемых фигурировали представители технической интеллигенции. В 1928 году прошел суд по "шахтинскому делу". Тогда большую группу специалистов обвинили в организации актов саботажа на предприятиях тяжелой промышленности. В отличие от процесса "Метро-Виккерс", "шахтинское дело" завершилось вынесением нескольких смертных приговоров. (Кстати, тогда в числе обвиняемых были граждане Германии, но их наказали условными сроками и высылкой из СССР.) В 1930 году состоялся процесс Промпартии, участникам которого вменили в вину не только "вредительство", но и подготовку свержения советской власти. Любопытно, что приговоры по этому делу оказались менее суровыми, чем по шахтинскому. Очевидно, сталинская юстиция руководствовалась не тяжестью обвинений – ведь большинство из них были сконструированы, а иными, политическими соображениями. Дело "Метро-Виккерс" не стало исключением. С одной стороны, власти тем самым продолжили кампанию устрашения советской технической интеллигенции. На пороге эпохи "большого террора" режим укреплял механизмы контроля за сознанием и поведением разных слоев общества – ведь тогда же, в 1932-33 годах, завершалась коллективизация, Сталин ломал хребет крестьянству. С другой стороны, Москва давала понять Западу: относительно либеральные времена нэпа, когда иностранных специалистов буквально зазывали в СССР поднимать промышленность, подходят к концу. По данным Гордона Моррелла, фирма "Метро-Виккерс" еще заключила в 1936 году свой последний довольно крупный контракт в Советском Союзе, но потом ее быстро выдавили из страны.
По мнению Никиты Петрова, многие тогдашние приемы использует и нынешняя российская власть. Достаточно вспомнить нашумевшие "шпионские" дела минувшего десятилетия и тех, против кого они велись. Это Игорь Сутягин, обвиненный в передаче американцам неких секретных данных – хотя следствие не представило убедительных доказательств, что сведения, почерпнутые из открытых источников и переданные Сутягиным его коллегам из США, нанесли ущерб безопасности России. Это Валентин Данилов, отсидевший около 10 лет по весьма сомнительному обвинению в шпионаже в пользу Китая. Это Оскар Кайбышев (он, правда, отделался условным сроком и крупным штрафом), обвиненный в передаче технологий двойного назначения Южной Корее. Во всех случаях научные и коммерческие контакты с иностранцами преподносились как начало пути к государственной измене.

Никто не отрицает, что различные страны вели и ведут друг против друга разведывательную деятельность. Но даже ситуация 2006 года со "шпионским камнем", когда шпионаж против России, как выяснилось, действительно велся, была – вполне в традициях 30-х годов – использована для того, чтобы поставить под подозрение любые контакты российских общественных организаций с иностранными представительствами. Позднее эта линия была продолжена: в прошлом году в России приняли поправки к закону о некоммерческих организациях, получившие известность как "закон об иностранных агентах". Он обязывает НКО, которые получают финансирование из-за рубежа, регистрироваться в качестве таких агентов. "Не только на подсознательном, но и на сознательном уровне у российской власти сохранились прежние стереотипы, и общественность она пытается воспитывать в том же ключе", – подчеркивает Никита Петров. Работа спецслужб, в определенном смысле вполне рутинная, политизируется для создания в обществе соответствующей атмосферы: ведь если видеть шпионов за каждым углом, они непременно найдутся – и неважно, что обвинить их в чем-то действительно серьезном будет невозможно.

Вместо послесловия. С делом британских инженеров связаны две любопытные детали. Первая – загадка дальнейшей судьбы подсудимых. При работе над своей книгой Гордон Моррелл попытался установить, что стало с ними позднее, после высылки из СССР. И – натолкнулся на полное отсутствие каких-либо следов. В головном отделении фирмы, которая является преемницей "Метро-Виккерс" (этот бренд перестал существовать в 1960 году), историку сказали, что архивы компании с данными о сотрудниках, которые работали в СССР, были уничтожены во время одной из бомбардировок в годы Второй мировой войны. Попытки разыскать следы Аллана Монкхауса и его коллег в частном порядке тоже результатов не дали.

Ян Флеминг

Вторая деталь – присутствие на московском процессе 1933 года Яна Флеминга, будущего автора книг о Джеймсе Бонде. Об этом в своей биографии Флеминга упоминает британский автор Эндрю Лайсетт. По его данным, Флеминг (тогда ему не было и 25 лет) был отправлен в СССР в качестве корреспондента агентства Reuters – специально для освещения суда над британцами. Он прибыл туда 8 апреля 1933 года и поселился в гостинице "Националь". По словам его биографа, Флеминг считал, что присутствующим показывают срежиссированный, "отмытый" вариант показательного процесса, на который собрали 400 специально отобранных людей из публики.

Флемингу удалось обойти большинство конкурентов-репортеров с помощью особого трюка: он выбрасывал текст своего репортажа в окно Дома Союзов, где проходил процесс; под окном ждал нанятый мальчишка, который тут же бежал со свертком к телеграфистам. Впрочем, корреспондент Central News однажды опередил Флеминга на 20 минут. Из Москвы Флеминг вернулся больной, жалуясь на количество съеденной икры, пишет Эндрю Лайсетт. Добиться интервью со Сталиным или Литвиновым, на что он рассчитывал, ему так и не удалось. Зато, возможно, московские впечатления пригодились Флемингу много лет спустя, когда он работал над очередным романом о Бонде – "Из России с любовью".