Владимир Кара-Мурза: 1 апреля начался очередной весенний призыв. Это не шутка, а вполне серьезная новость. О особенностях и о специфике призыва мы поговорим с ответственным секретарем Комитета солдатских матерей Валентиной Мельниковой. Как вы считаете, готова ли была армия к приему той цифры новобранцев, которую она планирует призвать?
Валентина Мельникова: Армия готова, и внутренние войска готовы, только Министерство по чрезвычайным ситуациям готово было бы принять новобранцев, если бы они были здоровы. Проблема наших призывов упирается в то, что доблестный Генштаб и подчиненные ему военные комиссары субъектов федерации, стараясь выполнить план, действительно отправляют в войска столько, сколько написано в указе президента. Но как только первые ребята попадают в войска, тут же начинается обратный вал, поскольку они по здоровью негодны. Начинается обострение заболеваний, начинается пресловутая пневмония после прививок. В результате получается, что треть личного состава новобранцев выбывает в госпитали. И начинается сумасшедший дом, по-другому назвать не могу. Смирнов отчитывается о выполнении плана, командиры частей держатся за голову, госпитали переполнены, и вся эта сумасшедшая круговерть просто не нужна.
Владимир Кара-Мурза: Почему прививки так снижают иммунитет, что же, за годы практики не научились их регулировать?
Валентина Мельникова: Это упорство Министерства обороны. Потому что во внутренних войсках, которые тоже получают новобранцев, таких вещей практически никогда не было. Я спросила несколько лет назад у медслужбы внутренних войск, они говорят: мы никогда не устраиваем этого вала. Люди поступают, мы их наблюдаем, смотрим. Нет гриппа, все в порядке, мы делаем прививки планово, как положено. А Министерство обороны – нет: поступила тысяча человек, осмотрели, три дня прошло, прививки вкатили, и дальше хоть трава не расти. Потому что нельзя избежать послепрививочного периода. Все, у кого были маленькие дети, понимают, как человек себя чувствует после прививок, а те, кто делал прививки во взрослом состоянии, тоже понимает, что все болит, температура повышается, и в это время человека лучше не трогать, нужно отлежаться, отсидеться. Во внутренних войсках это делают, а в Министерстве обороны почему-то нет, несмотря на то, что были команды и распоряжения.
Владимир Кара-Мурза: Склонны ли вы доверять сообщению, что студенты массово берут академические отпуска?
Валентина Мельникова: Еще табуретку, мыло и веревку – и сами идут сдаваться в военкомат. У нас за прошлый год ни одного случая обращения студентов, которые говорили «очень хочу пойти служить, беру академку, чтобы пойти на военную службу», – не было ни в Москве, ни в наших региональных комитетах. Поэтому я не знаю, откуда у Василия Смирнова такие сведения. Возможно, где-то в каком-то вузе в связи с какими-то внутренними вузовскими проблемами и была такая история, я не исключаю. Была проверка по высшим учебным заведениям, и там всем поставили двойки и пригрозили исключить. Я не исключаю, что были какие-то истории, связанные с проверками. Но живые люди к нам не обращались.
Владимир Кара-Мурза: Как расцениваете идею, что даже при получении высшего образования можно служить на каникулах?
Валентина Мельникова: На самом деле я много и тщательно пытала товарищей из вузов, зачем им это надо. И мы допытались: у них очень мало народа на военных кафедрах, поэтому бюджет они фактически не получают. 120 человек – для большого вуза это ерунда. Ректоры хотят увеличить количество студентов на военных кафедрах, заманить их тем, что якобы потом не будут призывать в армию. На самом деле это глупости. Я надеюсь, что люди поняли, что это не так. Потому что все равно военная кафедра выпускает офицеров, зачисленных в запас. Как только появляется мотивированный указ президента о призыве лейтенантов, их призывают на военную службу, на три года или на пять, как будет указ, поэтому все равно армия неизбежна. Отрывать ребят среди учебного года в воинские части, по крайней мере, жестоко. А вешать этих солдат-студентов на голову командиров частей еще хуже, потому что никто мне не мог ответить, что это будут за люди, каков будет их статус. Они будут солдаты, они будут практиканты, они будут курсанты? Кто им выдаст военный билет, куда будет деваться военный билет, пока он вернулся из воинской части и учится, кто будет отвечать за их здоровье, кто заплатит страховку, если с ними что-то случится? Прокуратура военная будет надзирать за ними, командир части будет отвечать за них, они будут в списках какого состава – постоянного, переменного? Что это будет? А ведь каждый раз, когда люди остаются без статуса в войсках, это приводит всегда к ужасным последствиям.
Владимир Кара-Мурза: По-моему, идея министра обороны, он это первый сказал.
Валентина Мельникова: Трудно сказать. Первый раз я эту идею услышала из уст Николая Панкова, статс-секретаря Министерства обороны. Но он тогда представил это как идею ректоров, и в публичных выступлениях представители вузов говорят, что это они придумали. Пока я вижу в бенефициарах только ректоров вузов: у них появляется дополнительное бюджетное финансирование, у них привлекают студентов, и они живут в шоколаде. А все остальные от этого получат только муки.
Владимир Кара-Мурза: Каково соотношение призывного и профессионального контингента в армии?
Валентина Мельникова: Трудно сказать. Я сегодня видела якобы соотношение: где-то около 400 тысяч по контракту и сколько-то по призыву. Неизвестно, сколько именно, потому что никто не знает, сколько людей. Призывников тоже посчитать нельзя. Пока призывали, пока увольнялись, точную цифру невозможно посчитать. Я думаю, что никто точно не знает, что происходит. Пока контрактников, конечно, мало. Там еще среди тех, кто считается солдатами, сержантами по контракту еще женщины, кто во всяких службах есть, поэтому сколько в чистом виде – непонятно. И всячески это дело скрывают, если точное число контрактников можно узнать в Главном управлении кадров Министерства обороны, потому что там идут индивидуальные подсчеты, индивидуальная регистрация, то здесь это все идет навалом. Если спросить сейчас у Смирнова, а сколько из тех, кого призвали в прошлый призыв, реально служит в войсках, – он не скажет.
Владимир Кара-Мурза: Как по вашим данным, опасаются ли родители призывников облав, или они только на последнем этапе возникают?
Валентина Мельникова: Я второй год наблюдаю очень странную картину: призывники и их родители вообще не понимают, что происходит. Те, кто понимают, уже давно все сделали, они собрали документы, написали заявление, прошли призывную комиссию, получили военные билеты, все хорошо. А сейчас к нам обращаются люди, которые совершенно ничего не знают, – что есть закон, что есть расписание болезней, что призыв это бюрократическая процедура, что происходит в армии, что туда не должны призывать больных. У меня такое впечатление, что сейчас нам достаются посетители, как говорят психиатры, социально незрелые, которые не представляют, что будет. Облавы будут, наверное, и будут ходить участковые инспекторы по квартирам, и люди будут открывать дверь. Но не надо до этого доводить, то, что мы талдычим все 24 года существования сообщества солдатских матерей, мы уже на четверть века пошли. Вот такой пофигизм людей меня удивляет. Не надо ждать, не надо прятаться. У меня сегодня целый день шли парни, которые вместо того, чтобы сделать все нормально, собрать документы, пойти и получить решение свое об освобождении, все говорят: мы будем прятаться, мы будем жить у друзей. Это совершенно непонятная позиция. Почему люди не хотят все сделать по закону, если они по закону должны быть освобождены от военной службы. Что происходит? То ли это влияние странных форумов в интернете, где пишут всякую чушь, где есть достаточно нелепые, а иногда и провокационные советы. Сегодня один парень сказал: мы договоримся, у нас есть знакомый. Я говорю: с кем ты договоришься? Военком ничего не решает. Ты хочешь дать деньги врачам? Липовые документы вернут сразу. То есть вместо того, чтобы все делать нормально, люди пытаются придумать какие-то лазейки. Сейчас вообще нет проблем, они все не годны к призыву. У нас приблизительно треть мужчин, доживших до 18 лет, можно отобрать на контракт, а к призыву они не годны.
Слушатель: Когда я призывался, в армии что я увидел: сосед по казарме совершенно был слепой человек, без очков не мог обходиться. То, что сейчас такой бардак, всем понятно. Армия не нужна просто.
Валентина Мельникова: Пока государство существует, конечно, армия ему нужна. Другое дело, что не нужно бессмысленное вращение колеса, когда люди приходят в войска, идут в госпиталь, их увольняют, на их место приходят такие же больные – это полнейшая глупость. Я еще раз напоминаю, стараюсь все время об этом говорить: солдат по призыву, который попадает в госпиталь с хроническим заболеванием и лежит там месяца полтора-два, – месяц его содержания в госпитале стоит сейчас около ста тысяч рублей. На сто тысяч рублей в месяц мы можем иметь трех контрактников по 30 тысяч в месяц – это совсем неплохая зарплата. Это тоже никто не хочет считать. Год назад мы провели конференцию в Совете при президенте по правам человека и развитию гражданского общества. Были там представители и Совета федерации, и Госдумы, и Счетной палаты, и наши товарищи из Министерства обороны, и мы все свои расчеты показали. Зачем тратить впустую деньги и человеческое время, когда на эти же деньги можно спокойно отобрать людей по контракту. Так это все и повисло, прошли у нас выборы президента. Теперь я не знаю, кому наши расчеты снова представлять, потому что это явное использование бюджета, мягко говоря, ненадлежащим образом. Начальники госпиталей вообще не знают, что делать с этими ребятами.
Я много раз говорила всем, в том числе и призывникам, которые говорят, что как-нибудь послужим: военный госпиталь – место для того, чтобы лечить раненых. И когда к ним поступают вал хроников, они, конечно, не понимают, что с ними делать. Им нужно делать дорогостоящее обследование, некоторым нужно делать операции на коленных суставах – это просто бич военных госпиталей. У некоторых есть заболевания сердца. У нас два года назад была история, когда парню хотели поставить кардиостимулятор. Если в обычной жизни это идет планово и через Минздрав, то тут это идет из бюджета Министерство обороны. Зачем это надо? Я считаю, что сейчас история с призывом, история с отправкой в армию больных – это просто пример измены родине, по-другому я назвать не могу. Если говорить в терминах военно-патриотических, то это просто подрыв обороноспособности.
Вот сейчас неожиданно были учения на юге. Я представляю, какая была головная боль у командиров частей для того, чтобы собрать более или менее боеготовые подразделения, потому что они у них неукомплектованы, часть солдат уволены по болезни, часть сейчас болеет, часть еще что-то такое, в силу низости интеллекта не могут участвовать в таких учениях. Там, где призывники, – большая головная боль. Где контрактники – другое дело. Тем более, что в принципе с контрактниками можно обращаться достаточно жестко. Если вдруг выясняется, что человек пьет или не хочет служить, его увольняют, и никаких проблем нет.
Слушатель: Добрый вечер. Сергей, Нижний Новгород. Вы знаете, всегда было такое явление, кто рвался в армию – обычно тот, кто не годен. Как сейчас с этим явлением, оно выросло, уменьшилось, есть какая-то информация у солдатских матерей?
Валентина Мельникова: К сожалению, очень часто ребята не понимают, что они не выдержат военной службы по здоровью, приходят и говорят: я хочу служить, вы меня призывайте. Военные комиссары придумали несколько лет назад себе такую отмазку: парни пишут заявление в военкомате: я хочу служить, призовите меня на военную службу. Военкомы думают, что они прикроются этим заявлением, а на самом деле – нет. Мало ли, кто какое заявление напишет. В прошлом году у нас был мальчишка, который даже в школе не мог учиться, у него была олигофрения в средней степени дебильности. Когда ему мама с папой надоели, он пришел в военкомат и говорит: призовите меня на военную службу. Его отправили. Какой-никакой, он все равно понял, что ему там плохо, и родители засуетились. Наш пришлось его увольнять, и тоже с приключениями, потому что его надо класть в больницу, надо ставить диагноз. Так что бывают такие вроде бы смешные, но для командования части очень неприятные и опасные истории. Потому что никто не знает, как поведет себя не очень здоровый человек в состоянии такого тяжелого стресса.
Слава богу, сейчас насильственные преступления в армии уменьшились. За последние пять лет, по нашей оценке, стало в 10 раз меньше насильственных преступлений в войсках Министерства обороны и самоубийств, слава богу, стало меньше. Такие ребята, которые не могу служить, которые должны выдерживать давление среди сослуживцев и офицеров, конечно, у них положение незавидное, и никогда не известно, чем это может обернуться.
Слушатель: Добрый вечер. Глядя на нынешнюю армию, я думаю: на что она похожа. Идет артобстрел, и все разбежались врассыпную. Если больна страна, больна и армия, и эту болезнь при нынешнем режиме не вылечить, коррупция, воровство и беспредел будут всегда на первом месте. Верите ли вы, что к 2018-20 году армию действительно перевооружат? Я лично не верю, это все путинско-медведевская лапша на уши.
Валентина Мельникова: Насчет перевооружения – это вопрос, конечно, непростой. Потому что выделены огромные деньги на создание и изготовление оружия, но конфликт, который был у министра обороны Сердюкова с оборонно-промышленным комплексом, на самом деле так и не разрешился. То, что предлагает сейчас промышленность, не нужно армии, которая уже стала несколько более современная. Промышленность не хочет модернизироваться и не хочет делать новый заказ. Кто в этой битве тигра с драконом победит, удастся ли ВПК распилить все 20 триллионов, которые ему выделены, или все-таки Министерству обороны удастся заставить делать все, что нужно армии, – это вопрос. Я бы не стала спорить ни на что, кто победит.
Владимир Кара-Мурза: Вообще, какие сейчас рода войск идут в ногу с мировым уровнем вооружений?
Валентина Мельникова: С мировым уровнем сложно. Думаю, никакие. Единственный, кто может равняться на мировые стандарты это погранслужба. Потому что они с 2008 года перешли совершенно на новую систему службы, размещения и технического обслуживания границы. Я думаю, что погранцы могли бы посостязаться, а все остальное довольно сложно. Потому что танков, боевых машин, особенно новых, нет, там пока все сложно. В войсках, связанных с колесной, гусеничной техникой, – она совершенно не настроена на то, чтобы защищать своих солдат в случае взрыва, в случае боевого столкновения. И тут мы, конечно, очень сильно отстаем от всего мира.
Владимир Кара-Мурза: Да, к сожалению, это так. Показывали сюжет, как Сергей Шойгу был на дальневосточном ремонтном заводе, где 8 лет не могут починить подводную лодку. Личный состав даже ни разу на ней не был.
Валентина Мельникова: С флотом вообще тяжело – и с подводным, и с надводным. Я совсем не специалист и не готова как-то комментировать, но мои коллеги по предыдущему общественному совету, например Руслан Пухов, сделали очень много материалов, из которых видно, что, конечно, с флотом все очень тяжело. Цели другие. Тот флот, который строился и строится, предназначен для еще советских, каких-то глобальных державных, имперских целей. Сейчас, конечно, потребности другие, возможности другие, так же как все остальное. Флоты должны быть маневренные, более современные. Жалоб меньше стало с военно-морского флота, вроде там обстановка с точки зрения человеческой стала получше и поспокойнее. Мы оцениваем военную службу с точки зрения прав человека. Если есть жалобы, значит, плохо, если жалоб меньше, значит, объективно стало лучше.
Владимир Кара-Мурза: Какой род войск отличался по количеству жалоб?
Валентина Мельникова: Лет 8 тому назад очень много жалоб было даже не из Министерства обороны, а из внутренних войск. Я затрудняюсь сказать, до того, как пришел главкомом Рогожкин, внутренние войска – это был кошмар. Чего там только ни бывало, кого там только ни били и как ужасно ни было. Пришел новый главком, поменял часть своих заместителей, сказал: ребята, солдаты такие же люди, как вы. И с внутренними войсками у нас совершенно нормально. Там конфликты и побои как система унижения уничтожены полностью. Конечно, бывают столкновения, там люди и разной национальности, и разного характера, и бойцы и офицеры контуженые, всяко бывает. Во-первых, не надо писать письма, потому что офицеры реагируют на любой звонок, будь это мама, или друг, или мы, или сам парень. У нас скорее по регионам. Чем больше бригада стоит, тем больше жалоб. Тяжелое положение на Дальнем Востоке, они там как-то без присмотра стоят, не очень прокуратура справляется. Может быть, там и контингент такой направляют, может быть, офицеры не очень понимающие, что солдаты у них нормальные. Но все равно есть жалобы, что деньги вымогают, берут налог. Сейчас солдат по призыву две тысячи получает в месяц, раньше у них копейки брали на нужды подразделения, теперь пытаются больше взять. Нельзя сказать, что есть какое-то глухое место. Бывают иногда жалобы на то, что бьют в десантных войсках, потому что там, к сожалению, традиция очень жестокая. Бывают, к счастью, разовые случаи – тяжелые драки, побои.
Владимир Кара-Мурза: Посвящение в десантники тоже какое-то садистское.
Валентина Мельникова: После этого не бывает жалоб, жалобы бывают, когда начинают что-то требовать с человека, что он заведомо не может сделать. Требуют, скажем, пять тысяч в месяц рублей, напрягают семьи. Он что-то не может сделать, с него начинают требовать деньги, начинается ужасная круговерть.
Владимир Кара-Мурза: Как сейчас с оснащенностью, с разрешением на мобильные телефоны?
Валентина Мельникова: Процентов на 80 все очень успешно, у ребят есть телефоны, в частях дают в личное время, даже в будние дни ими пользоваться. Посылают смс, выходят в интернет, звонят, родители все знают. И у меня очень контактов с ребятами именно через мобильные телефоны. Но есть части, когда начинают что-то скрывать, мобильные не давать, почему-то в госпитале не дают звонить. Начинают родители звонить: где мой сын? Что случилось? Мы теперь знаем, мы с прокурорами договорились, мы просим гарнизонную прокуратуру проверить, что там, почему не дают телефоны – и более или менее налаживается. Если в части все хорошо, у всех ребят есть мобильные, и можно звонить. Если с телефонами проблема, значит в воинской части что-то происходит, значит всегда нелишне отправить туда прокурора, провести анонимное анкетирование.
Владимир Кара-Мурза: Какие были последнее вопиющие случаи с призывниками? Мы не хотим запугивать радиослушателей, просто хотим сказать, что они не останутся без внимания.
Валентина Мельникова: У нас очень тяжелый случай в воинской части в Южном округе, парень-сержант ударил бойца ногой в горло, мальчишке сломали трохею, повредили связки, и он не может никак вернуть себе голос, его оперировали, сейчас мальчишка в госпитале Бурденко. Мы позвонили в госпиталь Бурденко и попросили взяться, потому что там надо парнем очень серьезно заниматься. Это очень тяжелые последствия. Все случаи неординарные, где нужен специальный врач, специалист, который восстанавливает голос. Это, конечно, очень страшно. Там уголовное дело, никто ничего не скрывал. И смешная история у нас была под Питером недавно. Парнишка, который тоже учился в школе для отсталых, захотел служить, попал в воинскую часть, его там побили. И его обидчик обратился к командиру части, к своему дяде: дядя, ты меня как-нибудь отмажь. А дядя ему говорит: нет, не могу, там Комитет солдатских матерей вмешался. Уже закрыть это уголовное дело невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Выявили обидчиков?
Валентина Мельникова: Выявили сразу, прокуратура работает отлично. Главная военная прокуратура сейчас наш главный друг и брат, и прокуроры работают очень хорошо.
Владимир Кара-Мурза: Что бы в посоветовали тем, кто, может быть, не прочь послужить, но может столкнуться с осложнениями по здоровью, как им сейчас в эти дни себя вести? Может быть, пройти частное обследование?
Валентина Мельникова: Мы рекомендуем прежде, чем идти на призывную комиссию, взять свои медицинские документы, пролистать свои амбулаторные карты, открыть положение о военно-медицинской экспертизе и как-то вообще сориентироваться. У нас есть страничка ВКонтакте, где есть примеры заявлений, где все объяснено, где висит книжечка для призывников. Если человек не годен, не надо рваться на военную службу, потому что ты будешь обузой для всех, для своих родственников, для своих друзей, для себя, но ты будешь обузой и для своих сослуживцев и командиров, и ничего, кроме неприятностей, это всем не доставит.
А самом деле все просто. Эта технология подготовки к призыву, которую мы вместе с миллионами родителей призывников отработали за эти годы. Берешь документы, смотришь, чем ты был болен, что у тебя сейчас, помещаешь в заявление, простое по форме, где написано, что было в детстве, что сейчас – и потом по тем диагнозам, которые уже установлены, ориентируешься, годен или не годен. Комитеты солдатских матерей есть по всей России. Если москвичи, питерцы, нижегородцы, волгоградцы, пожалуйста, можете обратиться. Где-то живете далеко? Пожалуйста, можете по электронной почте, через ВКонтакте всегда задать свой вопрос, пожалуйста, нет проблем. Здоровый человек, если он выбрал какие-то войска, мы всегда можем оказать содействие через командующих округов, через начальников, в конце концов через начальника Генштаба. В конце концов, бывают ребята, которые закончили вузы, у которых специальность, близкая к военной, они призываются рядовыми. Понятно, что лучше, если бы он служил в воинской части по специальности, он не потерял бы знания и был бы там полезен. У нас бывают иногда такие обращения, и мы стараемся, чтобы ребят, если они здоровы, распределили в тот род войск, в ту воинскую часть, где они действительно нужны.
Владимир Кара-Мурза: Насколько соблюдается положение, чтобы служить поближе к дому?
Валентина Мельникова: Совершенно не соблюдается. Сколько бы я ни скандалила с тем же Смирновым и в присутствии, и в отсутствие министра, все равно они это не делают. Должен быть индивидуальный учет, когда человек идет на призыв, у него есть и анкета, и справки, и семейное положение. Должна быть отметка, чтобы при отправке в войска на человека заранее была заявка, если у него жена и ребенок или если у него родители инвалиды, он имеет право служить вблизи, и надо распределять заранее. Но не хотят этим заниматься. Кто заберет личное дело, тот и заберет, куда увезут, туда и увезут. И начинаются душераздирающие истории. Вот у меня несколько человек было таких, слава богу, все получили справки. Парня призвали на военную службу, через месяц жена родила ребенка, ей нужно получить пособие, воинская часть или не присылает справку, или присылает не той формы, у девочки некому пойти в собес. Она рыдает, парень нервничает, как отправить эту справку. Кому это нужно? У меня семья есть, которые полгода не могли получить свое пособие, потому что воинская часть неправильно делала подпись, а соцзащита неправильную справку не принимала. Мы позвонили туда и сюда, все урегулировали, девочка получила свои деньги. Представляете, сколько они пережили! Слава богу, что мальчик из части не убежал помогать своей жене, а бывают случаи совершено безвыходные. А когда близко, позвони, в конце концов, отпустят на день в увольнение, чтобы что-то сделать, чтобы как-то помочь. Самое в этой истории ужасное, когда остаются родители-инвалиды или бабушки-дедушки – и некому присмотреть. Я считаю, что отмена социальных отсрочек, – это просто садистская жестокость по отношению к людям. К тем, кто остаются беспомощными, безусловно, но и к ребятам, потому что они тоже все время к ним рвутся. Не такая у нас плохая молодежь, мальчишки очень ответственные и всегда знают, что кроме них некому помочь. Это ужасно. Но никак мы не можем достучаться ни до президента, ни тем более до депутатов, чтобы вернули социальные отсрочки.
Владимир Кара-Мурза: Какие сейчас отсрочки остались?
Валентина Мельникова: Отсрочки по учебе, школьникам дают доучиться, дают доучиться в вузах, нет отсрочки после колледжа в институте, больше фактически ничего. Остальные незначительные, типа кандидатов в депутаты. Поэтому очень плохо. Социальная отсрочка у нас только одна: если родители, бабушки, дедушки являются инвалидами первой группы. Так составлена статья закона, что она требует документа, не существующего в природе. Справки федерального органа медико-социальной экспертизы о том, что этот член семьи нуждается в помощи и уходе, – они таких справок не дают, у них нет полномочий. Они дают только справку об инвалидности, и считается, что обязательно требует помощи и ухода только инвалид первой группы. Поэтому с первой группой бывают родители или кто-то престарелый, если первая группа – да, если со второй – нет. Бывает со второй группой пожилой человек, ноги не имеет. У нас сейчас есть такой призывник, у него сестра – инвалид второй группы, мама – инвалид третьей группы после операции на позвоночнике, а он не имеет права на отсрочку. И он пришел ко мне в очень подавленном состоянии. Я говорю: спокойно, ты сам не болен, поэтому давай заниматься твоим призывом. А вообще положение было безвыходное.
Слушатель: Добрый вечер. Геннадий Сергеевич из Смоленской области. Вы помните, еще в Советском Союзе был назначен министром обороны Устинов, и наша армия была самая сильная в мире. В то время, когда Китай на Даманском хотел пошутить, я находился в Якутии, я это видел, я это слышал. Китайскую армию привели в чувство, вы знаете, как именно. Даже американцы объявили в то время: русские применили новое тактическое оружие. Сейчас у нас нет армии, у нас одна пародия.
Валентина Мельникова: Зато с этим же Устиновым мы вляпались в Афганистан по полной программе.
Владимир Кара-Мурза: Во время войны он был наркомом вооружений.
Валентина Мельникова: Потом был министром обороны. Просто у меня отец работал в военном институте, который делал порох, а Устинов был их главным начальником. Наверное, он знал про оружие, но плохо знал о том, что такое война в Афганистане.
Владимир Кара-Мурза: На Даманском спорная была история.
Валентина Мельникова: Страшная. До сих пор на Дальнем Востоке помнят про Даманский, тем более остров отошел китайцам. На самом деле я не могу сказать, что у нас нет армии. Наоборот, та часть реформы, которая прошла, привела, во-первых, к более правильным профессиональным взаимоотношениям внутри воинских частей, к переходу от рабской жестокости к нормальным взаимоотношениям между командирами и подчиненным, к большому сосредоточению офицеров на своей службе. Конечно, у них и денежное довольствие стало большое, поэтому офицеры больше за это держатся. Я не вижу, что армии нет, она есть. Другое дело, что, конечно, надо довести реформу до логического завершения, надо новое оружие и надо профессиональную военную службу.
Владимир Кара-Мурза: Как, по-вашему, сказалась на репутации вооруженных сил серия скандалов с «Оборонсервисом» и так далее?
Валентина Мельникова: Мое глубокое личное убеждение: история с «Оборонсервисом» – это прикрытие борьбы за 20 триллионов на вооружение. Потому что я не могу поверить в то, что в Министерстве обороны сотрудники, которые имеют огромный опыт работы в налоговой инспекции, могли бы просто так, как нечего делать, подписывать, что попало, расходовать деньги, как попало. Я не верю в эти уголовные дела. Я думаю, что это слабость, которую проявил Путин. Это попытка уволить министра обороны Сердюкова под таким неблаговидным предлогом. Я считаю, что это неправильный шаг, и я не думаю, что там действительно есть какие-то серьезные экономические преступления. Ведь Путин сам назначил Сердюкова, открыто сказав, что надо прекратить воровство из военного бюджета, все прекрасно об этом помнят. Поэтому не думаю, что там есть что-то серьезное. Как это выглядит? Очень пошло. Потому что уголовные дела не могут начинаться с телевизионных сюжетов – это нереально. Это так же как история с общественными организациями. Нельзя выкатывать компромат и какие-то обвинения в телевизионном сюжете это не может быть. Уголовное дело, документы, расследования все должно быть честно и открыто. Не верю я в компромат в нашей стране, он всегда, может быть, какие-то основания имеет, но не такие большие, как пытаются представить.
Владимир Кара-Мурза: К вам приходили проверяющие?
Валентина Мельникова: В Союз комитетов солдатских матерей пока не приходили. У нас в нашем российском Центре по правам человека проверяли организацию Валерия Абрамкина, Фонд содействия реформе уголовного правосудия.
Владимир Кара-Мурза: А кто ее сейчас возглавляет?
Валентина Мельникова: Сейчас пока они должны собирать конференцию, не знаю, как решат. У них сложное положение, потому что много направлений работы. Валера мог как-то объединять. Были в «Право на жизнь и гражданское достоинство». Ничего, нормально. Я к этому отношусь весьма скептически, потому что я знаю, что эти проверки ничего не значат, кроме головной боли для прокуратуры и для тех, кого проверяют. В 2005 году к нам по навету депутата Госдумы пришла прокуратура с проверкой. Ведь это бессмысленно: деньги, которые находятся на счетах проверяемых организаций, ничтожны по сравнению с теми грантами, которые получают губернаторы, администрации субъектов федерации, по сравнению с теми деньгами, которые получают по межправительственным договорам наши министерства. Какие там бюджеты? Тоже некрасивая игра. Представили им документы. Посмотрим, придут, наверное. Я бы на месте своих коллег просила прокуроров приходить со своими ксероксами, потому что бумага и картриджи дорого стоят. Глупости это все. Все эти документы есть в Минюсте, они есть в налоговых инспекциях. У налоговой инспекции все нормально, они приходят заранее, они всегда сообщают, что они будут проверять. И никогда с ними не бывает проблем, мы на них не в обиде, и они на нас не в обиде. Мы все подготовим, покажем. Ради бога, у всех все есть. Время тумбочек кончилось в 1994 году, я всем объясняю, нет левых денег в организациях, их не может быть просто. Потому что все прозрачно, как стекло.
Владимир Кара-Мурза: Правда, что вам в трудный момент помогал Борис Абрамович Березовский?
Валентина Мельникова: У нас была очень хорошая программа, называлась «Адвокаты для солдат», тогда мы впервые смогли оплачивать адвокатов для солдат обвиняемых. Хорошая была программа. Это не касалось организации, к сожалению, потому что потом Фонд гражданских свобод и Березовский потеряли интерес к российским реалиям, и дальше сотрудничество не пошло, но программа была хорошая. Потому что здесь мы не смогли найти поддержку именно для тех, кого обвиняют. Им тоже нужна защита, потому что тогда очень часто обвиняли солдат-призывников абсолютно безосновательно. У нас с Фондом гражданских свобод было сотрудничество, потому что они достаточно энергично работали, региональные коллеги тоже подавали проекты. Комитет солдатских матерей не получает денег для того, чтобы платить зарплаты. Мы получаем деньги для того, чтобы можно было подвигать дальше помощь людям. Потому что все время ситуация меняется, появляются какие-то проблемы, которые требуют включения профессионалов, которые требуют поездок, которые требую дополнительного изучения, привлечения экспертов, проведения социологических опросов.
Например, сейчас история с тем, что ребята, которые воевали в Таджикистане на границе в 1992-93 годах, не могут получить свое удостоверение. Они включены в закон о ветеранах, но у них нет боевых приказов. Понятно, что нужно собрать сведения, найти людей, попытаться найти командиров, попытаться что-то запросить, но для этого нужно, чтобы хотя бы четыре человека в нашем содружестве комитетов солдатских матерей занимались бы только этим. Это большая работа. Молодежь не может работать без зарплаты или какого-то гонорара. Если они работают полный день, значит надо возмещать. Нужно помещение, надо оплачивать коммуникации для таких работ. Очень тяжело. Мы же по-прежнему должны за нашу московскую комнату. Мы собрали две трети, нам помогли. Народ присылает по 50 рублей, по 100 рублей, но, к сожалению, мы все равно должны, нам надо 125 тысяч заплатить долг, и уже теперь пошли платежи за следующие кварталы. По-прежнему у нас положение очень тяжелое. Я не понимаю, как я буду выходить из этого положения. Я с удовольствием направила бы свои проекты в любые международные фонды, мы не боимся получать никаких грантов. Но, к сожалению, все боятся давать нам деньги. Поэтому это тяжело.
Владимир Кара-Мурза: Ваших соседей проверяли за то, что они не хотели признавать себя агентами?
Валентина Мельникова: А у нас никто не должен признавать себя иностранными агентами. Потому что условие получения иностранных грантов не является основным и исчерпывающим. Основным условием является политическая деятельность. Никто из правозащитных организаций не занимается политической деятельностью. Я знаю, потому что я состою в Республиканской партии, и я знаю, что такое политическая деятельностью. Общественные организации, правозащитные организации – этой политической деятельностью не занимается никто, поэтому мы не должны получать. А те, кто получают иностранные гранты в соответствии с законом, дают подробные отчеты в Министерство юстиции, в свои отделения, где они зарегистрированы, где отдельно выделяются деньги на их расходы по иностранным грантам. Это история с 2005 года честно всеми исполняется.
Владимир Кара-Мурза: С 1 апреля потянулись вереницы призывников на сборные пункты, уже их отправляют по частям?
Валентина Мельникова: Отправки начинаются после 20 апреля. Сейчас только первые медицинские и призывные комиссии. А результаты комиссий будут видны к числу 20 апреля. У многих же отсрочки. Школьники, которые заканчивают учебу, имеют отсрочку фактически до осени. Если у них высокий балл ЕГЭ, они имеют право отправлять документы в вузы и ждать, пока их зачислят. Высокий балл – это неопределенная категория. В прошлом году по регионам были большие скандалы, потому что военкоматы решали, высокий или невысокий балл. Чисто коррупционная история, взятки, все прозрачно, и все понятно. Мне когда ребята звонили, я говорила: ничего никому не платишь, пишешь заявление, что у тебя достаточный балл, чтобы подать документы в вуз.
Владимир Кара-Мурза: В осенний призыв попадут школьники?
Валентина Мельникова: Если они не поступят, то да.
Владимир Кара-Мурза: А сейчас кто-то накопился, кто не попал в осенний призыв?
Валентина Мельникова: Там много всего. Там есть такое явление, как «карусели». Когда в военкоматах ребят, которых нельзя призывать по здоровью, переводят из призыва в призыв. Вызывают на призывную комиссию в конце призыва, дают направление на дополнительное обследование, и пока парень в больнице полежит, уже призыв кончается. Он приходит в январе, ему говорят: подожди, в апреле, в мае, в июне. У меня таких «карусельщиков» достаточно много по России. Мы пытаемся это дело как-то обрубить, и я нашла договоренность с гарнизонами и окружными военно-врачебными комиссиями. Если такая «карусель» начинается, мы отправляем туда документы и просьбу оценить, почему человеку не выносят решение, почему он остается в подвешенном состоянии.
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, будут ли какие-то случаи произвола работников военкоматов, и что в этом случае делать вашим клиентам?
Валентина Мельникова: В военную прокуратуру жаловаться. Все гарнизонные прокуратуры имеют у себя полномочия надзирать за тем, что происходит в военкоматах, особенно если это сотрудники. Военком называется теперь начальник отдела районного военного комиссариата, его подчиненные – начальники отделов. За этим надзирает военная прокуратура. Да, ребята вставали на учет, где-то матерно их обзывали. У меня есть жалобы такие. Сейчас ребята ходят с документами в последних числах марта, не берут заявления, не берут копии документов, не пускают в военкомат. Даже в Москве, где есть жесткое указание делать все по закону, пытаются увернуться, а в регионах тем более. Поэтому если что-то не так, говорите сразу в военкомате: все, я пошел в военную прокуратуру, если прокуратура в этом городе. Или: я пошел писать жалобу в военную прокуратуру. У них есть факсы, у прокуроров, у них висят в кабинете любые телефоны, любые факсы, они с удовольствием примут вашу жалобу.
Владимир Кара-Мурза: Когда послал жалобу, ждать ответа?
Валентина Мельникова: Ответ будет из прокуратуры, но самое главное – будет в военкомат звонок. Можно, конечно, жаловаться военным комиссарам субъектов федерации. Я по Москве, по Московской области, по республикам нашим, если что-то происходит в районе, как правило, просто звоню военкому и говорю: пожалуйста, проверьте, не принимают заявление или направляют на обследование. Они реагируют нормально. В Москве, в Подмосковье реагируют сразу. Ведь нельзя отследить 153200 человек. Хорошо, когда люди обращаются, что что-то не получается, кто-то с ними грубо разговаривает, не принимает документы. А ведь у нас иногда мальчишки приходят, на них ругаются матерно, он там и притих, забыл про свои болезни, не стал ничего оспаривать. Когда он попадает в войска, оказывается, что он не годен, и начинаются проблемы. Поэтому надо уважать себя, не давать на себя кричать, не давать себя унижать в военкомате. Повернулся и ушел, и прокурору жалобу отправил.
Владимир Кара-Мурза: Можно попросить выбрать род войск?
Валентина Мельникова: Попросить можно, но отправят, откуда приедут. Какое покупателю личное дело приглянется, того он и увезет. Наша постоянная головная боль – это наши милиционеры. У нас же отменили отсрочку для тех, кто служит в милиции, если нет офицерского звания. У нас повадились год назад милицию отправлять хрен знает куда, вместо того, чтобы отправить во внутренние войска, либо куда-то, где они более или менее уместны. Это головная боль. И на флот, и неизвестно куда еще. Для того, чтобы человека прицельно отправить в какую-то воинскую часть, нужна директива Генштаба. Это нужно заранее делать, это не такая простая вещь.
Валентина Мельникова: Армия готова, и внутренние войска готовы, только Министерство по чрезвычайным ситуациям готово было бы принять новобранцев, если бы они были здоровы. Проблема наших призывов упирается в то, что доблестный Генштаб и подчиненные ему военные комиссары субъектов федерации, стараясь выполнить план, действительно отправляют в войска столько, сколько написано в указе президента. Но как только первые ребята попадают в войска, тут же начинается обратный вал, поскольку они по здоровью негодны. Начинается обострение заболеваний, начинается пресловутая пневмония после прививок. В результате получается, что треть личного состава новобранцев выбывает в госпитали. И начинается сумасшедший дом, по-другому назвать не могу. Смирнов отчитывается о выполнении плана, командиры частей держатся за голову, госпитали переполнены, и вся эта сумасшедшая круговерть просто не нужна.
Владимир Кара-Мурза: Почему прививки так снижают иммунитет, что же, за годы практики не научились их регулировать?
Валентина Мельникова: Это упорство Министерства обороны. Потому что во внутренних войсках, которые тоже получают новобранцев, таких вещей практически никогда не было. Я спросила несколько лет назад у медслужбы внутренних войск, они говорят: мы никогда не устраиваем этого вала. Люди поступают, мы их наблюдаем, смотрим. Нет гриппа, все в порядке, мы делаем прививки планово, как положено. А Министерство обороны – нет: поступила тысяча человек, осмотрели, три дня прошло, прививки вкатили, и дальше хоть трава не расти. Потому что нельзя избежать послепрививочного периода. Все, у кого были маленькие дети, понимают, как человек себя чувствует после прививок, а те, кто делал прививки во взрослом состоянии, тоже понимает, что все болит, температура повышается, и в это время человека лучше не трогать, нужно отлежаться, отсидеться. Во внутренних войсках это делают, а в Министерстве обороны почему-то нет, несмотря на то, что были команды и распоряжения.
Владимир Кара-Мурза: Склонны ли вы доверять сообщению, что студенты массово берут академические отпуска?
Валентина Мельникова: Еще табуретку, мыло и веревку – и сами идут сдаваться в военкомат. У нас за прошлый год ни одного случая обращения студентов, которые говорили «очень хочу пойти служить, беру академку, чтобы пойти на военную службу», – не было ни в Москве, ни в наших региональных комитетах. Поэтому я не знаю, откуда у Василия Смирнова такие сведения. Возможно, где-то в каком-то вузе в связи с какими-то внутренними вузовскими проблемами и была такая история, я не исключаю. Была проверка по высшим учебным заведениям, и там всем поставили двойки и пригрозили исключить. Я не исключаю, что были какие-то истории, связанные с проверками. Но живые люди к нам не обращались.
Владимир Кара-Мурза: Как расцениваете идею, что даже при получении высшего образования можно служить на каникулах?
Валентина Мельникова: На самом деле я много и тщательно пытала товарищей из вузов, зачем им это надо. И мы допытались: у них очень мало народа на военных кафедрах, поэтому бюджет они фактически не получают. 120 человек – для большого вуза это ерунда. Ректоры хотят увеличить количество студентов на военных кафедрах, заманить их тем, что якобы потом не будут призывать в армию. На самом деле это глупости. Я надеюсь, что люди поняли, что это не так. Потому что все равно военная кафедра выпускает офицеров, зачисленных в запас. Как только появляется мотивированный указ президента о призыве лейтенантов, их призывают на военную службу, на три года или на пять, как будет указ, поэтому все равно армия неизбежна. Отрывать ребят среди учебного года в воинские части, по крайней мере, жестоко. А вешать этих солдат-студентов на голову командиров частей еще хуже, потому что никто мне не мог ответить, что это будут за люди, каков будет их статус. Они будут солдаты, они будут практиканты, они будут курсанты? Кто им выдаст военный билет, куда будет деваться военный билет, пока он вернулся из воинской части и учится, кто будет отвечать за их здоровье, кто заплатит страховку, если с ними что-то случится? Прокуратура военная будет надзирать за ними, командир части будет отвечать за них, они будут в списках какого состава – постоянного, переменного? Что это будет? А ведь каждый раз, когда люди остаются без статуса в войсках, это приводит всегда к ужасным последствиям.
Владимир Кара-Мурза: По-моему, идея министра обороны, он это первый сказал.
Валентина Мельникова: Трудно сказать. Первый раз я эту идею услышала из уст Николая Панкова, статс-секретаря Министерства обороны. Но он тогда представил это как идею ректоров, и в публичных выступлениях представители вузов говорят, что это они придумали. Пока я вижу в бенефициарах только ректоров вузов: у них появляется дополнительное бюджетное финансирование, у них привлекают студентов, и они живут в шоколаде. А все остальные от этого получат только муки.
Владимир Кара-Мурза: Каково соотношение призывного и профессионального контингента в армии?
Валентина Мельникова: Трудно сказать. Я сегодня видела якобы соотношение: где-то около 400 тысяч по контракту и сколько-то по призыву. Неизвестно, сколько именно, потому что никто не знает, сколько людей. Призывников тоже посчитать нельзя. Пока призывали, пока увольнялись, точную цифру невозможно посчитать. Я думаю, что никто точно не знает, что происходит. Пока контрактников, конечно, мало. Там еще среди тех, кто считается солдатами, сержантами по контракту еще женщины, кто во всяких службах есть, поэтому сколько в чистом виде – непонятно. И всячески это дело скрывают, если точное число контрактников можно узнать в Главном управлении кадров Министерства обороны, потому что там идут индивидуальные подсчеты, индивидуальная регистрация, то здесь это все идет навалом. Если спросить сейчас у Смирнова, а сколько из тех, кого призвали в прошлый призыв, реально служит в войсках, – он не скажет.
Владимир Кара-Мурза: Как по вашим данным, опасаются ли родители призывников облав, или они только на последнем этапе возникают?
Валентина Мельникова: Я второй год наблюдаю очень странную картину: призывники и их родители вообще не понимают, что происходит. Те, кто понимают, уже давно все сделали, они собрали документы, написали заявление, прошли призывную комиссию, получили военные билеты, все хорошо. А сейчас к нам обращаются люди, которые совершенно ничего не знают, – что есть закон, что есть расписание болезней, что призыв это бюрократическая процедура, что происходит в армии, что туда не должны призывать больных. У меня такое впечатление, что сейчас нам достаются посетители, как говорят психиатры, социально незрелые, которые не представляют, что будет. Облавы будут, наверное, и будут ходить участковые инспекторы по квартирам, и люди будут открывать дверь. Но не надо до этого доводить, то, что мы талдычим все 24 года существования сообщества солдатских матерей, мы уже на четверть века пошли. Вот такой пофигизм людей меня удивляет. Не надо ждать, не надо прятаться. У меня сегодня целый день шли парни, которые вместо того, чтобы сделать все нормально, собрать документы, пойти и получить решение свое об освобождении, все говорят: мы будем прятаться, мы будем жить у друзей. Это совершенно непонятная позиция. Почему люди не хотят все сделать по закону, если они по закону должны быть освобождены от военной службы. Что происходит? То ли это влияние странных форумов в интернете, где пишут всякую чушь, где есть достаточно нелепые, а иногда и провокационные советы. Сегодня один парень сказал: мы договоримся, у нас есть знакомый. Я говорю: с кем ты договоришься? Военком ничего не решает. Ты хочешь дать деньги врачам? Липовые документы вернут сразу. То есть вместо того, чтобы все делать нормально, люди пытаются придумать какие-то лазейки. Сейчас вообще нет проблем, они все не годны к призыву. У нас приблизительно треть мужчин, доживших до 18 лет, можно отобрать на контракт, а к призыву они не годны.
Слушатель: Когда я призывался, в армии что я увидел: сосед по казарме совершенно был слепой человек, без очков не мог обходиться. То, что сейчас такой бардак, всем понятно. Армия не нужна просто.
Валентина Мельникова: Пока государство существует, конечно, армия ему нужна. Другое дело, что не нужно бессмысленное вращение колеса, когда люди приходят в войска, идут в госпиталь, их увольняют, на их место приходят такие же больные – это полнейшая глупость. Я еще раз напоминаю, стараюсь все время об этом говорить: солдат по призыву, который попадает в госпиталь с хроническим заболеванием и лежит там месяца полтора-два, – месяц его содержания в госпитале стоит сейчас около ста тысяч рублей. На сто тысяч рублей в месяц мы можем иметь трех контрактников по 30 тысяч в месяц – это совсем неплохая зарплата. Это тоже никто не хочет считать. Год назад мы провели конференцию в Совете при президенте по правам человека и развитию гражданского общества. Были там представители и Совета федерации, и Госдумы, и Счетной палаты, и наши товарищи из Министерства обороны, и мы все свои расчеты показали. Зачем тратить впустую деньги и человеческое время, когда на эти же деньги можно спокойно отобрать людей по контракту. Так это все и повисло, прошли у нас выборы президента. Теперь я не знаю, кому наши расчеты снова представлять, потому что это явное использование бюджета, мягко говоря, ненадлежащим образом. Начальники госпиталей вообще не знают, что делать с этими ребятами.
Я много раз говорила всем, в том числе и призывникам, которые говорят, что как-нибудь послужим: военный госпиталь – место для того, чтобы лечить раненых. И когда к ним поступают вал хроников, они, конечно, не понимают, что с ними делать. Им нужно делать дорогостоящее обследование, некоторым нужно делать операции на коленных суставах – это просто бич военных госпиталей. У некоторых есть заболевания сердца. У нас два года назад была история, когда парню хотели поставить кардиостимулятор. Если в обычной жизни это идет планово и через Минздрав, то тут это идет из бюджета Министерство обороны. Зачем это надо? Я считаю, что сейчас история с призывом, история с отправкой в армию больных – это просто пример измены родине, по-другому я назвать не могу. Если говорить в терминах военно-патриотических, то это просто подрыв обороноспособности.
Вот сейчас неожиданно были учения на юге. Я представляю, какая была головная боль у командиров частей для того, чтобы собрать более или менее боеготовые подразделения, потому что они у них неукомплектованы, часть солдат уволены по болезни, часть сейчас болеет, часть еще что-то такое, в силу низости интеллекта не могут участвовать в таких учениях. Там, где призывники, – большая головная боль. Где контрактники – другое дело. Тем более, что в принципе с контрактниками можно обращаться достаточно жестко. Если вдруг выясняется, что человек пьет или не хочет служить, его увольняют, и никаких проблем нет.
Слушатель: Добрый вечер. Сергей, Нижний Новгород. Вы знаете, всегда было такое явление, кто рвался в армию – обычно тот, кто не годен. Как сейчас с этим явлением, оно выросло, уменьшилось, есть какая-то информация у солдатских матерей?
Валентина Мельникова: К сожалению, очень часто ребята не понимают, что они не выдержат военной службы по здоровью, приходят и говорят: я хочу служить, вы меня призывайте. Военные комиссары придумали несколько лет назад себе такую отмазку: парни пишут заявление в военкомате: я хочу служить, призовите меня на военную службу. Военкомы думают, что они прикроются этим заявлением, а на самом деле – нет. Мало ли, кто какое заявление напишет. В прошлом году у нас был мальчишка, который даже в школе не мог учиться, у него была олигофрения в средней степени дебильности. Когда ему мама с папой надоели, он пришел в военкомат и говорит: призовите меня на военную службу. Его отправили. Какой-никакой, он все равно понял, что ему там плохо, и родители засуетились. Наш пришлось его увольнять, и тоже с приключениями, потому что его надо класть в больницу, надо ставить диагноз. Так что бывают такие вроде бы смешные, но для командования части очень неприятные и опасные истории. Потому что никто не знает, как поведет себя не очень здоровый человек в состоянии такого тяжелого стресса.
Слава богу, сейчас насильственные преступления в армии уменьшились. За последние пять лет, по нашей оценке, стало в 10 раз меньше насильственных преступлений в войсках Министерства обороны и самоубийств, слава богу, стало меньше. Такие ребята, которые не могу служить, которые должны выдерживать давление среди сослуживцев и офицеров, конечно, у них положение незавидное, и никогда не известно, чем это может обернуться.
Слушатель: Добрый вечер. Глядя на нынешнюю армию, я думаю: на что она похожа. Идет артобстрел, и все разбежались врассыпную. Если больна страна, больна и армия, и эту болезнь при нынешнем режиме не вылечить, коррупция, воровство и беспредел будут всегда на первом месте. Верите ли вы, что к 2018-20 году армию действительно перевооружат? Я лично не верю, это все путинско-медведевская лапша на уши.
Валентина Мельникова: Насчет перевооружения – это вопрос, конечно, непростой. Потому что выделены огромные деньги на создание и изготовление оружия, но конфликт, который был у министра обороны Сердюкова с оборонно-промышленным комплексом, на самом деле так и не разрешился. То, что предлагает сейчас промышленность, не нужно армии, которая уже стала несколько более современная. Промышленность не хочет модернизироваться и не хочет делать новый заказ. Кто в этой битве тигра с драконом победит, удастся ли ВПК распилить все 20 триллионов, которые ему выделены, или все-таки Министерству обороны удастся заставить делать все, что нужно армии, – это вопрос. Я бы не стала спорить ни на что, кто победит.
Владимир Кара-Мурза: Вообще, какие сейчас рода войск идут в ногу с мировым уровнем вооружений?
Валентина Мельникова: С мировым уровнем сложно. Думаю, никакие. Единственный, кто может равняться на мировые стандарты это погранслужба. Потому что они с 2008 года перешли совершенно на новую систему службы, размещения и технического обслуживания границы. Я думаю, что погранцы могли бы посостязаться, а все остальное довольно сложно. Потому что танков, боевых машин, особенно новых, нет, там пока все сложно. В войсках, связанных с колесной, гусеничной техникой, – она совершенно не настроена на то, чтобы защищать своих солдат в случае взрыва, в случае боевого столкновения. И тут мы, конечно, очень сильно отстаем от всего мира.
Владимир Кара-Мурза: Да, к сожалению, это так. Показывали сюжет, как Сергей Шойгу был на дальневосточном ремонтном заводе, где 8 лет не могут починить подводную лодку. Личный состав даже ни разу на ней не был.
Валентина Мельникова: С флотом вообще тяжело – и с подводным, и с надводным. Я совсем не специалист и не готова как-то комментировать, но мои коллеги по предыдущему общественному совету, например Руслан Пухов, сделали очень много материалов, из которых видно, что, конечно, с флотом все очень тяжело. Цели другие. Тот флот, который строился и строится, предназначен для еще советских, каких-то глобальных державных, имперских целей. Сейчас, конечно, потребности другие, возможности другие, так же как все остальное. Флоты должны быть маневренные, более современные. Жалоб меньше стало с военно-морского флота, вроде там обстановка с точки зрения человеческой стала получше и поспокойнее. Мы оцениваем военную службу с точки зрения прав человека. Если есть жалобы, значит, плохо, если жалоб меньше, значит, объективно стало лучше.
Владимир Кара-Мурза: Какой род войск отличался по количеству жалоб?
Валентина Мельникова: Лет 8 тому назад очень много жалоб было даже не из Министерства обороны, а из внутренних войск. Я затрудняюсь сказать, до того, как пришел главкомом Рогожкин, внутренние войска – это был кошмар. Чего там только ни бывало, кого там только ни били и как ужасно ни было. Пришел новый главком, поменял часть своих заместителей, сказал: ребята, солдаты такие же люди, как вы. И с внутренними войсками у нас совершенно нормально. Там конфликты и побои как система унижения уничтожены полностью. Конечно, бывают столкновения, там люди и разной национальности, и разного характера, и бойцы и офицеры контуженые, всяко бывает. Во-первых, не надо писать письма, потому что офицеры реагируют на любой звонок, будь это мама, или друг, или мы, или сам парень. У нас скорее по регионам. Чем больше бригада стоит, тем больше жалоб. Тяжелое положение на Дальнем Востоке, они там как-то без присмотра стоят, не очень прокуратура справляется. Может быть, там и контингент такой направляют, может быть, офицеры не очень понимающие, что солдаты у них нормальные. Но все равно есть жалобы, что деньги вымогают, берут налог. Сейчас солдат по призыву две тысячи получает в месяц, раньше у них копейки брали на нужды подразделения, теперь пытаются больше взять. Нельзя сказать, что есть какое-то глухое место. Бывают иногда жалобы на то, что бьют в десантных войсках, потому что там, к сожалению, традиция очень жестокая. Бывают, к счастью, разовые случаи – тяжелые драки, побои.
Владимир Кара-Мурза: Посвящение в десантники тоже какое-то садистское.
Валентина Мельникова: После этого не бывает жалоб, жалобы бывают, когда начинают что-то требовать с человека, что он заведомо не может сделать. Требуют, скажем, пять тысяч в месяц рублей, напрягают семьи. Он что-то не может сделать, с него начинают требовать деньги, начинается ужасная круговерть.
Владимир Кара-Мурза: Как сейчас с оснащенностью, с разрешением на мобильные телефоны?
Валентина Мельникова: Процентов на 80 все очень успешно, у ребят есть телефоны, в частях дают в личное время, даже в будние дни ими пользоваться. Посылают смс, выходят в интернет, звонят, родители все знают. И у меня очень контактов с ребятами именно через мобильные телефоны. Но есть части, когда начинают что-то скрывать, мобильные не давать, почему-то в госпитале не дают звонить. Начинают родители звонить: где мой сын? Что случилось? Мы теперь знаем, мы с прокурорами договорились, мы просим гарнизонную прокуратуру проверить, что там, почему не дают телефоны – и более или менее налаживается. Если в части все хорошо, у всех ребят есть мобильные, и можно звонить. Если с телефонами проблема, значит в воинской части что-то происходит, значит всегда нелишне отправить туда прокурора, провести анонимное анкетирование.
Владимир Кара-Мурза: Какие были последнее вопиющие случаи с призывниками? Мы не хотим запугивать радиослушателей, просто хотим сказать, что они не останутся без внимания.
Валентина Мельникова: У нас очень тяжелый случай в воинской части в Южном округе, парень-сержант ударил бойца ногой в горло, мальчишке сломали трохею, повредили связки, и он не может никак вернуть себе голос, его оперировали, сейчас мальчишка в госпитале Бурденко. Мы позвонили в госпиталь Бурденко и попросили взяться, потому что там надо парнем очень серьезно заниматься. Это очень тяжелые последствия. Все случаи неординарные, где нужен специальный врач, специалист, который восстанавливает голос. Это, конечно, очень страшно. Там уголовное дело, никто ничего не скрывал. И смешная история у нас была под Питером недавно. Парнишка, который тоже учился в школе для отсталых, захотел служить, попал в воинскую часть, его там побили. И его обидчик обратился к командиру части, к своему дяде: дядя, ты меня как-нибудь отмажь. А дядя ему говорит: нет, не могу, там Комитет солдатских матерей вмешался. Уже закрыть это уголовное дело невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Выявили обидчиков?
Валентина Мельникова: Выявили сразу, прокуратура работает отлично. Главная военная прокуратура сейчас наш главный друг и брат, и прокуроры работают очень хорошо.
Владимир Кара-Мурза: Что бы в посоветовали тем, кто, может быть, не прочь послужить, но может столкнуться с осложнениями по здоровью, как им сейчас в эти дни себя вести? Может быть, пройти частное обследование?
Валентина Мельникова: Мы рекомендуем прежде, чем идти на призывную комиссию, взять свои медицинские документы, пролистать свои амбулаторные карты, открыть положение о военно-медицинской экспертизе и как-то вообще сориентироваться. У нас есть страничка ВКонтакте, где есть примеры заявлений, где все объяснено, где висит книжечка для призывников. Если человек не годен, не надо рваться на военную службу, потому что ты будешь обузой для всех, для своих родственников, для своих друзей, для себя, но ты будешь обузой и для своих сослуживцев и командиров, и ничего, кроме неприятностей, это всем не доставит.
А самом деле все просто. Эта технология подготовки к призыву, которую мы вместе с миллионами родителей призывников отработали за эти годы. Берешь документы, смотришь, чем ты был болен, что у тебя сейчас, помещаешь в заявление, простое по форме, где написано, что было в детстве, что сейчас – и потом по тем диагнозам, которые уже установлены, ориентируешься, годен или не годен. Комитеты солдатских матерей есть по всей России. Если москвичи, питерцы, нижегородцы, волгоградцы, пожалуйста, можете обратиться. Где-то живете далеко? Пожалуйста, можете по электронной почте, через ВКонтакте всегда задать свой вопрос, пожалуйста, нет проблем. Здоровый человек, если он выбрал какие-то войска, мы всегда можем оказать содействие через командующих округов, через начальников, в конце концов через начальника Генштаба. В конце концов, бывают ребята, которые закончили вузы, у которых специальность, близкая к военной, они призываются рядовыми. Понятно, что лучше, если бы он служил в воинской части по специальности, он не потерял бы знания и был бы там полезен. У нас бывают иногда такие обращения, и мы стараемся, чтобы ребят, если они здоровы, распределили в тот род войск, в ту воинскую часть, где они действительно нужны.
Владимир Кара-Мурза: Насколько соблюдается положение, чтобы служить поближе к дому?
Валентина Мельникова: Совершенно не соблюдается. Сколько бы я ни скандалила с тем же Смирновым и в присутствии, и в отсутствие министра, все равно они это не делают. Должен быть индивидуальный учет, когда человек идет на призыв, у него есть и анкета, и справки, и семейное положение. Должна быть отметка, чтобы при отправке в войска на человека заранее была заявка, если у него жена и ребенок или если у него родители инвалиды, он имеет право служить вблизи, и надо распределять заранее. Но не хотят этим заниматься. Кто заберет личное дело, тот и заберет, куда увезут, туда и увезут. И начинаются душераздирающие истории. Вот у меня несколько человек было таких, слава богу, все получили справки. Парня призвали на военную службу, через месяц жена родила ребенка, ей нужно получить пособие, воинская часть или не присылает справку, или присылает не той формы, у девочки некому пойти в собес. Она рыдает, парень нервничает, как отправить эту справку. Кому это нужно? У меня семья есть, которые полгода не могли получить свое пособие, потому что воинская часть неправильно делала подпись, а соцзащита неправильную справку не принимала. Мы позвонили туда и сюда, все урегулировали, девочка получила свои деньги. Представляете, сколько они пережили! Слава богу, что мальчик из части не убежал помогать своей жене, а бывают случаи совершено безвыходные. А когда близко, позвони, в конце концов, отпустят на день в увольнение, чтобы что-то сделать, чтобы как-то помочь. Самое в этой истории ужасное, когда остаются родители-инвалиды или бабушки-дедушки – и некому присмотреть. Я считаю, что отмена социальных отсрочек, – это просто садистская жестокость по отношению к людям. К тем, кто остаются беспомощными, безусловно, но и к ребятам, потому что они тоже все время к ним рвутся. Не такая у нас плохая молодежь, мальчишки очень ответственные и всегда знают, что кроме них некому помочь. Это ужасно. Но никак мы не можем достучаться ни до президента, ни тем более до депутатов, чтобы вернули социальные отсрочки.
Владимир Кара-Мурза: Какие сейчас отсрочки остались?
Валентина Мельникова: Отсрочки по учебе, школьникам дают доучиться, дают доучиться в вузах, нет отсрочки после колледжа в институте, больше фактически ничего. Остальные незначительные, типа кандидатов в депутаты. Поэтому очень плохо. Социальная отсрочка у нас только одна: если родители, бабушки, дедушки являются инвалидами первой группы. Так составлена статья закона, что она требует документа, не существующего в природе. Справки федерального органа медико-социальной экспертизы о том, что этот член семьи нуждается в помощи и уходе, – они таких справок не дают, у них нет полномочий. Они дают только справку об инвалидности, и считается, что обязательно требует помощи и ухода только инвалид первой группы. Поэтому с первой группой бывают родители или кто-то престарелый, если первая группа – да, если со второй – нет. Бывает со второй группой пожилой человек, ноги не имеет. У нас сейчас есть такой призывник, у него сестра – инвалид второй группы, мама – инвалид третьей группы после операции на позвоночнике, а он не имеет права на отсрочку. И он пришел ко мне в очень подавленном состоянии. Я говорю: спокойно, ты сам не болен, поэтому давай заниматься твоим призывом. А вообще положение было безвыходное.
Слушатель: Добрый вечер. Геннадий Сергеевич из Смоленской области. Вы помните, еще в Советском Союзе был назначен министром обороны Устинов, и наша армия была самая сильная в мире. В то время, когда Китай на Даманском хотел пошутить, я находился в Якутии, я это видел, я это слышал. Китайскую армию привели в чувство, вы знаете, как именно. Даже американцы объявили в то время: русские применили новое тактическое оружие. Сейчас у нас нет армии, у нас одна пародия.
Валентина Мельникова: Зато с этим же Устиновым мы вляпались в Афганистан по полной программе.
Владимир Кара-Мурза: Во время войны он был наркомом вооружений.
Валентина Мельникова: Потом был министром обороны. Просто у меня отец работал в военном институте, который делал порох, а Устинов был их главным начальником. Наверное, он знал про оружие, но плохо знал о том, что такое война в Афганистане.
Владимир Кара-Мурза: На Даманском спорная была история.
Валентина Мельникова: Страшная. До сих пор на Дальнем Востоке помнят про Даманский, тем более остров отошел китайцам. На самом деле я не могу сказать, что у нас нет армии. Наоборот, та часть реформы, которая прошла, привела, во-первых, к более правильным профессиональным взаимоотношениям внутри воинских частей, к переходу от рабской жестокости к нормальным взаимоотношениям между командирами и подчиненным, к большому сосредоточению офицеров на своей службе. Конечно, у них и денежное довольствие стало большое, поэтому офицеры больше за это держатся. Я не вижу, что армии нет, она есть. Другое дело, что, конечно, надо довести реформу до логического завершения, надо новое оружие и надо профессиональную военную службу.
Владимир Кара-Мурза: Как, по-вашему, сказалась на репутации вооруженных сил серия скандалов с «Оборонсервисом» и так далее?
Валентина Мельникова: Мое глубокое личное убеждение: история с «Оборонсервисом» – это прикрытие борьбы за 20 триллионов на вооружение. Потому что я не могу поверить в то, что в Министерстве обороны сотрудники, которые имеют огромный опыт работы в налоговой инспекции, могли бы просто так, как нечего делать, подписывать, что попало, расходовать деньги, как попало. Я не верю в эти уголовные дела. Я думаю, что это слабость, которую проявил Путин. Это попытка уволить министра обороны Сердюкова под таким неблаговидным предлогом. Я считаю, что это неправильный шаг, и я не думаю, что там действительно есть какие-то серьезные экономические преступления. Ведь Путин сам назначил Сердюкова, открыто сказав, что надо прекратить воровство из военного бюджета, все прекрасно об этом помнят. Поэтому не думаю, что там есть что-то серьезное. Как это выглядит? Очень пошло. Потому что уголовные дела не могут начинаться с телевизионных сюжетов – это нереально. Это так же как история с общественными организациями. Нельзя выкатывать компромат и какие-то обвинения в телевизионном сюжете это не может быть. Уголовное дело, документы, расследования все должно быть честно и открыто. Не верю я в компромат в нашей стране, он всегда, может быть, какие-то основания имеет, но не такие большие, как пытаются представить.
Владимир Кара-Мурза: К вам приходили проверяющие?
Валентина Мельникова: В Союз комитетов солдатских матерей пока не приходили. У нас в нашем российском Центре по правам человека проверяли организацию Валерия Абрамкина, Фонд содействия реформе уголовного правосудия.
Владимир Кара-Мурза: А кто ее сейчас возглавляет?
Валентина Мельникова: Сейчас пока они должны собирать конференцию, не знаю, как решат. У них сложное положение, потому что много направлений работы. Валера мог как-то объединять. Были в «Право на жизнь и гражданское достоинство». Ничего, нормально. Я к этому отношусь весьма скептически, потому что я знаю, что эти проверки ничего не значат, кроме головной боли для прокуратуры и для тех, кого проверяют. В 2005 году к нам по навету депутата Госдумы пришла прокуратура с проверкой. Ведь это бессмысленно: деньги, которые находятся на счетах проверяемых организаций, ничтожны по сравнению с теми грантами, которые получают губернаторы, администрации субъектов федерации, по сравнению с теми деньгами, которые получают по межправительственным договорам наши министерства. Какие там бюджеты? Тоже некрасивая игра. Представили им документы. Посмотрим, придут, наверное. Я бы на месте своих коллег просила прокуроров приходить со своими ксероксами, потому что бумага и картриджи дорого стоят. Глупости это все. Все эти документы есть в Минюсте, они есть в налоговых инспекциях. У налоговой инспекции все нормально, они приходят заранее, они всегда сообщают, что они будут проверять. И никогда с ними не бывает проблем, мы на них не в обиде, и они на нас не в обиде. Мы все подготовим, покажем. Ради бога, у всех все есть. Время тумбочек кончилось в 1994 году, я всем объясняю, нет левых денег в организациях, их не может быть просто. Потому что все прозрачно, как стекло.
Владимир Кара-Мурза: Правда, что вам в трудный момент помогал Борис Абрамович Березовский?
Валентина Мельникова: У нас была очень хорошая программа, называлась «Адвокаты для солдат», тогда мы впервые смогли оплачивать адвокатов для солдат обвиняемых. Хорошая была программа. Это не касалось организации, к сожалению, потому что потом Фонд гражданских свобод и Березовский потеряли интерес к российским реалиям, и дальше сотрудничество не пошло, но программа была хорошая. Потому что здесь мы не смогли найти поддержку именно для тех, кого обвиняют. Им тоже нужна защита, потому что тогда очень часто обвиняли солдат-призывников абсолютно безосновательно. У нас с Фондом гражданских свобод было сотрудничество, потому что они достаточно энергично работали, региональные коллеги тоже подавали проекты. Комитет солдатских матерей не получает денег для того, чтобы платить зарплаты. Мы получаем деньги для того, чтобы можно было подвигать дальше помощь людям. Потому что все время ситуация меняется, появляются какие-то проблемы, которые требуют включения профессионалов, которые требуют поездок, которые требую дополнительного изучения, привлечения экспертов, проведения социологических опросов.
Например, сейчас история с тем, что ребята, которые воевали в Таджикистане на границе в 1992-93 годах, не могут получить свое удостоверение. Они включены в закон о ветеранах, но у них нет боевых приказов. Понятно, что нужно собрать сведения, найти людей, попытаться найти командиров, попытаться что-то запросить, но для этого нужно, чтобы хотя бы четыре человека в нашем содружестве комитетов солдатских матерей занимались бы только этим. Это большая работа. Молодежь не может работать без зарплаты или какого-то гонорара. Если они работают полный день, значит надо возмещать. Нужно помещение, надо оплачивать коммуникации для таких работ. Очень тяжело. Мы же по-прежнему должны за нашу московскую комнату. Мы собрали две трети, нам помогли. Народ присылает по 50 рублей, по 100 рублей, но, к сожалению, мы все равно должны, нам надо 125 тысяч заплатить долг, и уже теперь пошли платежи за следующие кварталы. По-прежнему у нас положение очень тяжелое. Я не понимаю, как я буду выходить из этого положения. Я с удовольствием направила бы свои проекты в любые международные фонды, мы не боимся получать никаких грантов. Но, к сожалению, все боятся давать нам деньги. Поэтому это тяжело.
Владимир Кара-Мурза: Ваших соседей проверяли за то, что они не хотели признавать себя агентами?
Валентина Мельникова: А у нас никто не должен признавать себя иностранными агентами. Потому что условие получения иностранных грантов не является основным и исчерпывающим. Основным условием является политическая деятельность. Никто из правозащитных организаций не занимается политической деятельностью. Я знаю, потому что я состою в Республиканской партии, и я знаю, что такое политическая деятельностью. Общественные организации, правозащитные организации – этой политической деятельностью не занимается никто, поэтому мы не должны получать. А те, кто получают иностранные гранты в соответствии с законом, дают подробные отчеты в Министерство юстиции, в свои отделения, где они зарегистрированы, где отдельно выделяются деньги на их расходы по иностранным грантам. Это история с 2005 года честно всеми исполняется.
Владимир Кара-Мурза: С 1 апреля потянулись вереницы призывников на сборные пункты, уже их отправляют по частям?
Валентина Мельникова: Отправки начинаются после 20 апреля. Сейчас только первые медицинские и призывные комиссии. А результаты комиссий будут видны к числу 20 апреля. У многих же отсрочки. Школьники, которые заканчивают учебу, имеют отсрочку фактически до осени. Если у них высокий балл ЕГЭ, они имеют право отправлять документы в вузы и ждать, пока их зачислят. Высокий балл – это неопределенная категория. В прошлом году по регионам были большие скандалы, потому что военкоматы решали, высокий или невысокий балл. Чисто коррупционная история, взятки, все прозрачно, и все понятно. Мне когда ребята звонили, я говорила: ничего никому не платишь, пишешь заявление, что у тебя достаточный балл, чтобы подать документы в вуз.
Владимир Кара-Мурза: В осенний призыв попадут школьники?
Валентина Мельникова: Если они не поступят, то да.
Владимир Кара-Мурза: А сейчас кто-то накопился, кто не попал в осенний призыв?
Валентина Мельникова: Там много всего. Там есть такое явление, как «карусели». Когда в военкоматах ребят, которых нельзя призывать по здоровью, переводят из призыва в призыв. Вызывают на призывную комиссию в конце призыва, дают направление на дополнительное обследование, и пока парень в больнице полежит, уже призыв кончается. Он приходит в январе, ему говорят: подожди, в апреле, в мае, в июне. У меня таких «карусельщиков» достаточно много по России. Мы пытаемся это дело как-то обрубить, и я нашла договоренность с гарнизонами и окружными военно-врачебными комиссиями. Если такая «карусель» начинается, мы отправляем туда документы и просьбу оценить, почему человеку не выносят решение, почему он остается в подвешенном состоянии.
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, будут ли какие-то случаи произвола работников военкоматов, и что в этом случае делать вашим клиентам?
Валентина Мельникова: В военную прокуратуру жаловаться. Все гарнизонные прокуратуры имеют у себя полномочия надзирать за тем, что происходит в военкоматах, особенно если это сотрудники. Военком называется теперь начальник отдела районного военного комиссариата, его подчиненные – начальники отделов. За этим надзирает военная прокуратура. Да, ребята вставали на учет, где-то матерно их обзывали. У меня есть жалобы такие. Сейчас ребята ходят с документами в последних числах марта, не берут заявления, не берут копии документов, не пускают в военкомат. Даже в Москве, где есть жесткое указание делать все по закону, пытаются увернуться, а в регионах тем более. Поэтому если что-то не так, говорите сразу в военкомате: все, я пошел в военную прокуратуру, если прокуратура в этом городе. Или: я пошел писать жалобу в военную прокуратуру. У них есть факсы, у прокуроров, у них висят в кабинете любые телефоны, любые факсы, они с удовольствием примут вашу жалобу.
Владимир Кара-Мурза: Когда послал жалобу, ждать ответа?
Валентина Мельникова: Ответ будет из прокуратуры, но самое главное – будет в военкомат звонок. Можно, конечно, жаловаться военным комиссарам субъектов федерации. Я по Москве, по Московской области, по республикам нашим, если что-то происходит в районе, как правило, просто звоню военкому и говорю: пожалуйста, проверьте, не принимают заявление или направляют на обследование. Они реагируют нормально. В Москве, в Подмосковье реагируют сразу. Ведь нельзя отследить 153200 человек. Хорошо, когда люди обращаются, что что-то не получается, кто-то с ними грубо разговаривает, не принимает документы. А ведь у нас иногда мальчишки приходят, на них ругаются матерно, он там и притих, забыл про свои болезни, не стал ничего оспаривать. Когда он попадает в войска, оказывается, что он не годен, и начинаются проблемы. Поэтому надо уважать себя, не давать на себя кричать, не давать себя унижать в военкомате. Повернулся и ушел, и прокурору жалобу отправил.
Владимир Кара-Мурза: Можно попросить выбрать род войск?
Валентина Мельникова: Попросить можно, но отправят, откуда приедут. Какое покупателю личное дело приглянется, того он и увезет. Наша постоянная головная боль – это наши милиционеры. У нас же отменили отсрочку для тех, кто служит в милиции, если нет офицерского звания. У нас повадились год назад милицию отправлять хрен знает куда, вместо того, чтобы отправить во внутренние войска, либо куда-то, где они более или менее уместны. Это головная боль. И на флот, и неизвестно куда еще. Для того, чтобы человека прицельно отправить в какую-то воинскую часть, нужна директива Генштаба. Это нужно заранее делать, это не такая простая вещь.