Одно из немногих мнений о Маргарет Тэтчер, которое разделяет подавляющее большинство комментаторов, спорящих о личности и деятельности бывшего британского премьера, – то, что она более популярна за рубежом, чем у себя на родине.
Почти слово в слово об этом пишут и автор апологии "железной леди" в The Financial Times Нэйл Фергюсон, и весьма критично настроенный по отношению к Тэтчер комментатор The Guardian Майкл Вайт, и колумнист The Forbes Марк Адоманис, сравнивающий Тэтчер с Лехом Валенсой, Вацлавом Гавелом и Михаилом Горбачевым:
Эти утверждения можно оспорить, – по данным социологов, которые приводит The Guardian, Тэтчер более популярна в Британии, чем принято считать. В чем, однако, трудно усомниться – так это в том, что именно в родных странах Валенсы и Гавела, как и в других государствах Центральной и Восточной Европы, Маргарет Тэтчер по-прежнему пользуется не просто уважением значительной части общества, но и служит образцом для подражания.
В эпитафии Рональду Рейгану – одном из последних своих публичных выступлений, записанном в 2004 году, – Маргарет Тэтчер сказала, что бывшего президента США "в Праге, Будапеште, Варшаве, Софии, Бухаресте, Киеве и самой Москве" оплакивают "как великого освободителя". После кончины самой Тэтчер именно в таком духе высказались о ней многие нынешние и бывшие политики и общественные деятели стран, которые она некогда назвала "заложниками империи зла". Бывший премьер Эстонии Март Лаар назвал смерть Тэтчер "ударом по эстонскому народу", глава МИД Польши Радослав Сикорский призвал поставить ей памятник, президенты Эстонии и Латвии отдали дань ее памяти в совместном заявлении, экс-президент Чехии Вацлав Клаус назвал смерть Тэтчер огромной утратой "для всех сторонников свободы, демократии, рынка и капитализма".
В некрологе Клаус замечает: "Политику, которую Тэтчер проводила в Великобритании, мы считали образцом, достойным подражания, и потому нашу (а часто мою лично) политику считали "тэтчеристской". Такие же или подобные слова могли бы сказать о себе и другие восточноевропейские реформаторы – от Егора Гайдара и Лешека Бальцеровича до эстонского президента Тоомаса Хендрика Ильвеса, в прошлом году схлестнувшегося в словесном поединке с Нобелевским лауреатом Полом Кругманом: речь шла об эстонских реформах, восходящих, в конечном счете, к идеям все той же Тэтчер.
Оценки восточноевропейских политиков основываются даже не на одном, а сразу на двух сложившихся в их странах представлениях о Тэтчер, приобретших черты национальных мифов. Первое из них – о британском премьере как победительнице в "холодной войне", "освободительнице". Второе тесно связано с первым, согласно ему, Тэтчер – проповедник учения об успешном возвращении стран бывшего советского блока в Западную цивилизацию, рецепты которого просты: свободный рынок, ограничение роли государства, развитие частной инициативы.
В то время как, по словам Бенедикта Брогана из The Telegraph, в Британии "Холодная война" уже практически изгладилась из памяти общества", чешский комментатор Ян Махачек категоричен: "Мы в посткоммунистической Европе всегда будем помнить ее как политика, который своей твердостью помог похоронить коммунизм".
"Сопротивление Советскому Союзу и помощь диссидентам за железным занавесом были в числе главных ее целей", – отмечает бывший помощник Тэтчер Джон О’Салливан. В отличие от одного из своих предшественников на посту премьера, Невилла Чемберлена, говорившего накануне подписания Мюнхенского соглашения с Гитлером, что Британия не должна вести войну ради интересов "людей в отдаленной стране, о которой мало что известно", Тэтчер никогда не забывала о Чехословакии, Польше и других странах советского блока. Причин этому несколько. С одной стороны, премьер-министр обоснованно видела именно в странах Центральной и Восточной Европы (включая прибалтийские республики) слабое звено советского блока. С другой стороны – и это стало заметным в последний год ее премьерства, уже после падения Берлинской стены, – она рассматривала эти страны как возможный рычаг влияния на "традиционные" западноевропейские государства, с которыми у Тэтчер обострились разногласия по вопросу о будущем ЕС. Наконец, речь шла и о глубоком личном чувстве: будучи убежденной антикоммунисткой, Тэтчер сопереживала народам стран, оказавшимся под властью коммунистов. Отсюда теплота и человечность в ее обращении к Вацлаву Гавелу в 1990 году и исполненное пафоса описание прихода бывшего диссидента к власти в его родной стране: "Его путь из тюрьмы в президентский дворец символизирует не просто новую эру, но новый мир, где кроткие – а также отважные и праведные – наконец действительно унаследуют землю".
Именно влиянию коммунистического наследия приписывала Тэтчер негативные явления, возникшие в процессе трансформации постсоветского пространства, о которых она говорила в 1
Рецепты, прописанные Тэтчер для борьбы с этими недугами, просты: как можно больше "Запада", квинтэссенцией духа которого является прежде всего экономическая свобода, к расширению которой должны повести реформы, подобные тем, которые она сама осуществила в Британии. Как отмечает бывший советник Вацлава Гавела и посол Чехии в США Михаэл Жантовский, при первой встрече с Гавелом в 1990 году Тэтчер "фактически произносила монолог и рассказывала Гавелу о необходимых экономических реформах – а тот внимательно слушал". На практике реформы в Чехии начал проводить премьер-министр, будущий президент Вацлав Клаус.
Преклонение перед Тэтчер как перед символом Запада, оказавшим существенную помощь в демонтаже коммунистического режима, привело к тому, что на заре трансформации в таких странах, как Польша, Чехия и Венгрия, именно ее идеи предопределили не только характер экономических реформ, но даже политический ландшафт и отношение, в частности, чешского истэблишмента к Европейскому союзу. Так оценивает влияние "железной леди" на становление демократии в Чехии еженедельник Respekt в статье с характерным названием "Мэгги, наш идол".
В начале 1990-х в Чехии практически все, отрицающее коммунистический режим, стало ассоциироваться с либерально-консервативной экономической политикой, восходящей к идеям Тэтчер. "Она была символом сопротивления всему, что казалось похожим на левые идеи", – признается Петр Гавлик, автор первой программы Гражданской демократической партии, правившей Чехией под руководством Клауса почти все 90-е годы (на подобных же идейных основах строились и правые партии, пришедшие в начале 90-х к власти в Польше и Венгрии). В результате влияния "тэтчеризма" в политической системе этих стран возник парадокс, полностью не преодоленный до сих пор: слои населения, традиционно поддерживающие на западе левых (во всяком случае, левых либералов – например, студенты), в той же Чехии по-прежнему тяготеют к правым (по крайней мере в том, что касается экономической политики).
Идейно тэтчеристским политическим силам, однако, оказались свойственны пороки, характерные для переходного периода в посткоммунистических государствах, – прежде всего, коррупция. Зачастую речь шла о копировании "оболочки", риторики тэтчеризма – а отнюдь не его этоса. Сам Клаус был вовсе не таким уж верным хранителем заветов лидера тори. "То, что он огромными дотациями поддерживал жизнь огромных предприятий, и то, как быстро он уступал профсоюзам, например при забастовке железнодорожников, было не очень-то похожим на стиль баронессы", – пишет Respekt.
Клаус возглавлял правительство в 90-е. Однако и нынешнего чешского премьера Петра Нечаса чешские журналисты называют идейным наследником Тэтчер. И недоумевают: "В то время как на самих Британских островах за прошедшее время появились новые идеи и концепции, сосредоточенность на идеях Тэтчер в Чехии, очевидно, связана с тем, что лидеры чешских правых в последний раз что-то новое прочли на рубеже 80-90-х годов" (Ян Махачек).
Приверженностью экономическим теориям Тэтчер (Нечас, конечно, совсем не такой "ястреб"-рыночник, – комментатор тут преувеличивает) идеология многих чешских правых, однако, не ограничивается. Под эгидой "мифа" о тэтчеризме как квинтэссенции западных ценностей круг Вацлава Клауса в последние годы более, чем экономикой, озабочен борьбой с европейской интеграцией, "мультикультурализмом", влиянием общественных организаций на политику, расширением прав меньшинств. Подобную трансформацию претерпела и ранее праволиберальная, а ныне социально-консервативная партия "Фидес" венгерского премьера Виктора Орбана, в молодости тоже рьяного тэтчериста.
Объединяющей идеологией для многих, кто по-прежнему провозглашает верность идеям Тэтчер, стал евроскептицизм. Ненависть к ЕС проявляется не только в цитировании скептических высказываний бывшего британского премьера о европейской интеграции, но и в сравнениях ЕС с новым СССР. В некрологе на смерть Тэтчер бывший чешский президент специально подчеркивает: "Современная европейская экономическая и социальная система... есть как раз то, против чего она боролась". Парадоксом, характерным лично для Клауса, при этом стало то, что альтернативу Брюсселю он в бытность президентом нашел в Москве, став одним из самых верных друзей Кремля в регионе. Насколько такая политика соответствовала идеалам Тэтчер, – вопрос, конечно, риторический.
Как отмечает Respekt, "влиятельная часть чешской политической сцены из всего наследия Маргарет Тэтчер взяла на вооружение рецепт "недоверие без компромиссов" и использует его почти исключительно по отношению к Европе", не считая нужным подумать о том, что евроскептическое "no, no, no" в устах чешского представителя – даже столь важного, как Клаус, – звучит все же несколько иначе, чем в устах британского премьера.
(Выступление Клауса к 20-летию выступления Маргарет Тэтчер в Брюгге)
Иными словами, в политике Центральной и Восточной Европы мы становимся свидетелями, с одной стороны, произвольной трактовки идейного наследия Тэтчер, а с другой – верности ее подлинным принципам. Многие их этих принципов, однако, в наши дни к Западу от существовавшего некогда железного занавеса воспринимаются как спорные, если не сказать больше.
То, что имя и идеи Тэтчер остаются для региона живыми и действенными, – одновременно и источник вдохновения, и потенциальная угроза. Признание роли бывшего британского премьера и ее политических союзников в падении железного занавеса совершенно не предполагает благотворности перенесения экономических и политических рецептов, пусть даже оказавшихся успешными в Британии 30 лет назад, на почву современных Польши или Чехии. Воинствующий евроскептицизм именем Тэтчер и вовсе выглядит странным, учитывая ту роль, которую она сыграла, помогая странам региона встать на путь европейской интеграции.
После падения коммунистического режима такие понятия, как Запад, Европа, свободный рынок, антикоммунизм, – виделись многим гражданам бывших социалистических стран как звенья одной цепи, синонимы того самого добра, которое, словами Тэтчер, должно в конце концов победить зло. Однако в том мире, двери в который помогла открыть народам Центральной и Восточной Европы Маргарет Тэтчер, все не так геометрически просто: социалист вполне может быть противником диктатуры, а сторонник либерализации рынков – закрывать глаза на нарушения прав человека. И уж точно не приходится говорить, что человек, называющий себя правым либералом или консерватором, только по этой причине находится на стороне добра.
Почти слово в слово об этом пишут и автор апологии "железной леди" в The Financial Times Нэйл Фергюсон, и весьма критично настроенный по отношению к Тэтчер комментатор The Guardian Майкл Вайт, и колумнист The Forbes Марк Адоманис, сравнивающий Тэтчер с Лехом Валенсой, Вацлавом Гавелом и Михаилом Горбачевым:
Эти утверждения можно оспорить, – по данным социологов, которые приводит The Guardian, Тэтчер более популярна в Британии, чем принято считать. В чем, однако, трудно усомниться – так это в том, что именно в родных странах Валенсы и Гавела, как и в других государствах Центральной и Восточной Европы, Маргарет Тэтчер по-прежнему пользуется не просто уважением значительной части общества, но и служит образцом для подражания.
В эпитафии Рональду Рейгану – одном из последних своих публичных выступлений, записанном в 2004 году, – Маргарет Тэтчер сказала, что бывшего президента США "в Праге, Будапеште, Варшаве, Софии, Бухаресте, Киеве и самой Москве" оплакивают "как великого освободителя". После кончины самой Тэтчер именно в таком духе высказались о ней многие нынешние и бывшие политики и общественные деятели стран, которые она некогда назвала "заложниками империи зла". Бывший премьер Эстонии Март Лаар назвал смерть Тэтчер "ударом по эстонскому народу", глава МИД Польши Радослав Сикорский призвал поставить ей памятник, президенты Эстонии и Латвии отдали дань ее памяти в совместном заявлении, экс-президент Чехии Вацлав Клаус назвал смерть Тэтчер огромной утратой "для всех сторонников свободы, демократии, рынка и капитализма".
В некрологе Клаус замечает: "Политику, которую Тэтчер проводила в Великобритании, мы считали образцом, достойным подражания, и потому нашу (а часто мою лично) политику считали "тэтчеристской". Такие же или подобные слова могли бы сказать о себе и другие восточноевропейские реформаторы – от Егора Гайдара и Лешека Бальцеровича до эстонского президента Тоомаса Хендрика Ильвеса, в прошлом году схлестнувшегося в словесном поединке с Нобелевским лауреатом Полом Кругманом: речь шла об эстонских реформах, восходящих, в конечном счете, к идеям все той же Тэтчер.
Оценки восточноевропейских политиков основываются даже не на одном, а сразу на двух сложившихся в их странах представлениях о Тэтчер, приобретших черты национальных мифов. Первое из них – о британском премьере как победительнице в "холодной войне", "освободительнице". Второе тесно связано с первым, согласно ему, Тэтчер – проповедник учения об успешном возвращении стран бывшего советского блока в Западную цивилизацию, рецепты которого просты: свободный рынок, ограничение роли государства, развитие частной инициативы.
В то время как, по словам Бенедикта Брогана из The Telegraph, в Британии "Холодная война" уже практически изгладилась из памяти общества", чешский комментатор Ян Махачек категоричен: "Мы в посткоммунистической Европе всегда будем помнить ее как политика, который своей твердостью помог похоронить коммунизм".
"Сопротивление Советскому Союзу и помощь диссидентам за железным занавесом были в числе главных ее целей", – отмечает бывший помощник Тэтчер Джон О’Салливан. В отличие от одного из своих предшественников на посту премьера, Невилла Чемберлена, говорившего накануне подписания Мюнхенского соглашения с Гитлером, что Британия не должна вести войну ради интересов "людей в отдаленной стране, о которой мало что известно", Тэтчер никогда не забывала о Чехословакии, Польше и других странах советского блока. Причин этому несколько. С одной стороны, премьер-министр обоснованно видела именно в странах Центральной и Восточной Европы (включая прибалтийские республики) слабое звено советского блока. С другой стороны – и это стало заметным в последний год ее премьерства, уже после падения Берлинской стены, – она рассматривала эти страны как возможный рычаг влияния на "традиционные" западноевропейские государства, с которыми у Тэтчер обострились разногласия по вопросу о будущем ЕС. Наконец, речь шла и о глубоком личном чувстве: будучи убежденной антикоммунисткой, Тэтчер сопереживала народам стран, оказавшимся под властью коммунистов. Отсюда теплота и человечность в ее обращении к Вацлаву Гавелу в 1990 году и исполненное пафоса описание прихода бывшего диссидента к власти в его родной стране: "Его путь из тюрьмы в президентский дворец символизирует не просто новую эру, но новый мир, где кроткие – а также отважные и праведные – наконец действительно унаследуют землю".
Именно влиянию коммунистического наследия приписывала Тэтчер негативные явления, возникшие в процессе трансформации постсоветского пространства, о которых она говорила в 1
Отсюда теплота и человечность в ее обращении к Вацлаву Гавелу в 1990 году и исполненное пафоса описание прихода бывшего диссидента к власти в его родной стране
996 году: "Там, где социализм оставил наиболее глубокий след… возникли не демократии и не свободные экономики по западному образцу, но коррупция, картели, бандитизм".Рецепты, прописанные Тэтчер для борьбы с этими недугами, просты: как можно больше "Запада", квинтэссенцией духа которого является прежде всего экономическая свобода, к расширению которой должны повести реформы, подобные тем, которые она сама осуществила в Британии. Как отмечает бывший советник Вацлава Гавела и посол Чехии в США Михаэл Жантовский, при первой встрече с Гавелом в 1990 году Тэтчер "фактически произносила монолог и рассказывала Гавелу о необходимых экономических реформах – а тот внимательно слушал". На практике реформы в Чехии начал проводить премьер-министр, будущий президент Вацлав Клаус.
Преклонение перед Тэтчер как перед символом Запада, оказавшим существенную помощь в демонтаже коммунистического режима, привело к тому, что на заре трансформации в таких странах, как Польша, Чехия и Венгрия, именно ее идеи предопределили не только характер экономических реформ, но даже политический ландшафт и отношение, в частности, чешского истэблишмента к Европейскому союзу. Так оценивает влияние "железной леди" на становление демократии в Чехии еженедельник Respekt в статье с характерным названием "Мэгги, наш идол".
В начале 1990-х в Чехии практически все, отрицающее коммунистический режим, стало ассоциироваться с либерально-консервативной экономической политикой, восходящей к идеям Тэтчер. "Она была символом сопротивления всему, что казалось похожим на левые идеи", – признается Петр Гавлик, автор первой программы Гражданской демократической партии, правившей Чехией под руководством Клауса почти все 90-е годы (на подобных же идейных основах строились и правые партии, пришедшие в начале 90-х к власти в Польше и Венгрии). В результате влияния "тэтчеризма" в политической системе этих стран возник парадокс, полностью не преодоленный до сих пор: слои населения, традиционно поддерживающие на западе левых (во всяком случае, левых либералов – например, студенты), в той же Чехии по-прежнему тяготеют к правым (по крайней мере в том, что касается экономической политики).
Идейно тэтчеристским политическим силам, однако, оказались свойственны пороки, характерные для переходного периода в посткоммунистических государствах, – прежде всего, коррупция. Зачастую речь шла о копировании "оболочки", риторики тэтчеризма – а отнюдь не его этоса. Сам Клаус был вовсе не таким уж верным хранителем заветов лидера тори. "То, что он огромными дотациями поддерживал жизнь огромных предприятий, и то, как быстро он уступал профсоюзам, например при забастовке железнодорожников, было не очень-то похожим на стиль баронессы", – пишет Respekt.
Клаус возглавлял правительство в 90-е. Однако и нынешнего чешского премьера Петра Нечаса чешские журналисты называют идейным наследником Тэтчер. И недоумевают: "В то время как на самих Британских островах за прошедшее время появились новые идеи и концепции, сосредоточенность на идеях Тэтчер в Чехии, очевидно, связана с тем, что лидеры чешских правых в последний раз что-то новое прочли на рубеже 80-90-х годов" (Ян Махачек).
Приверженностью экономическим теориям Тэтчер (Нечас, конечно, совсем не такой "ястреб"-рыночник, – комментатор тут преувеличивает) идеология многих чешских правых, однако, не ограничивается. Под эгидой "мифа" о тэтчеризме как квинтэссенции западных ценностей круг Вацлава Клауса в последние годы более, чем экономикой, озабочен борьбой с европейской интеграцией, "мультикультурализмом", влиянием общественных организаций на политику, расширением прав меньшинств. Подобную трансформацию претерпела и ранее праволиберальная, а ныне социально-консервативная партия "Фидес" венгерского премьера Виктора Орбана, в молодости тоже рьяного тэтчериста.
Объединяющей идеологией для многих, кто по-прежнему провозглашает верность идеям Тэтчер, стал евроскептицизм. Ненависть к ЕС проявляется не только в цитировании скептических высказываний бывшего британского премьера о европейской интеграции, но и в сравнениях ЕС с новым СССР. В некрологе на смерть Тэтчер бывший чешский президент специально подчеркивает: "Современная европейская экономическая и социальная система... есть как раз то, против чего она боролась". Парадоксом, характерным лично для Клауса, при этом стало то, что альтернативу Брюсселю он в бытность президентом нашел в Москве, став одним из самых верных друзей Кремля в регионе. Насколько такая политика соответствовала идеалам Тэтчер, – вопрос, конечно, риторический.
Как отмечает Respekt, "влиятельная часть чешской политической сцены из всего наследия Маргарет Тэтчер взяла на вооружение рецепт "недоверие без компромиссов" и использует его почти исключительно по отношению к Европе", не считая нужным подумать о том, что евроскептическое "no, no, no" в устах чешского представителя – даже столь важного, как Клаус, – звучит все же несколько иначе, чем в устах британского премьера.
(Выступление Клауса к 20-летию выступления Маргарет Тэтчер в Брюгге)
Иными словами, в политике Центральной и Восточной Европы мы становимся свидетелями, с одной стороны, произвольной трактовки идейного наследия Тэтчер, а с другой – верности ее подлинным принципам. Многие их этих принципов, однако, в наши дни к Западу от существовавшего некогда железного занавеса воспринимаются как спорные, если не сказать больше.
То, что имя и идеи Тэтчер остаются для региона живыми и действенными, – одновременно и источник вдохновения, и потенциальная угроза. Признание роли бывшего британского премьера и ее политических союзников в падении железного занавеса совершенно не предполагает благотворности перенесения экономических и политических рецептов, пусть даже оказавшихся успешными в Британии 30 лет назад, на почву современных Польши или Чехии. Воинствующий евроскептицизм именем Тэтчер и вовсе выглядит странным, учитывая ту роль, которую она сыграла, помогая странам региона встать на путь европейской интеграции.
После падения коммунистического режима такие понятия, как Запад, Европа, свободный рынок, антикоммунизм, – виделись многим гражданам бывших социалистических стран как звенья одной цепи, синонимы того самого добра, которое, словами Тэтчер, должно в конце концов победить зло. Однако в том мире, двери в который помогла открыть народам Центральной и Восточной Европы Маргарет Тэтчер, все не так геометрически просто: социалист вполне может быть противником диктатуры, а сторонник либерализации рынков – закрывать глаза на нарушения прав человека. И уж точно не приходится говорить, что человек, называющий себя правым либералом или консерватором, только по этой причине находится на стороне добра.